— Вот и готово, сэр, — сказала экономка, с тихим стоном разгибая спину. — Вода достаточно горячая. А если вам потребуется еще что-нибудь, сразу же дерните за шнур звонка. Мисс Стоун всегда следит за тем, чтобы ее гости ни в чем не нуждались.

— Спасибо, — поблагодарил Эллиот, — но я постараюсь никого не обременять своим присутствием. Значит, мисс Стоун часто принимает гостей?

Экономка с улыбкой кивнула:

— Да уж. Прямо скажу, я еще не видывала такого гостеприимного дома. Наверное, это потому, что сами они редко выезжают. — Экономка открыла резную дверцу старинного шкафа, вынула стопку толстых махровых полотенец и положила на табурет возле ванны. — Но я должна признаться, сэр, что принимать в этом доме благородного человека, настоящего английского джентльмена, как вы, доставляет удовольствие не только хозяевам, но и слугам.

Эллиот поднялся с банкетки возле окна и подошел к ванне.

— Значит, мисс Стоун принимает не только благородных людей?

Экономка в ужасе замахала руками:

— Нет, что вы, сэр! Нет. Она принимает самых благородных леди и джентльменов, но большей частью иностранцев. Иногда приезжает какой-нибудь клиент из Лондона, но обычно это французы и итальянцы, ну и всякие другие. Все они очень любезны, но что говорят — не поймешь. Когда разгулялся этот отвратительный маленький корсиканец, здесь было настоящее вавилонское столпотворение: миссис Уэйден и молодая хозяйка размешали иностранцев даже в кладовках.

— Понятно, — сказал Эллиот, тщательно взвешивая слова, чтобы не выдать себя с головой следующим вопросом. — Наверное, Питер Уэйден бывает здесь регулярно?

Экономка снова широко улыбнулась, взяла из стопки верхнее полотенце и, умело развернув его, аккуратно постелила вдоль ванны.

— О да, сэр. Он бывает регулярно. — Эллиот похолодел с головы до пят, но последующие слова экономки быстро ею успокоили: — На него можно положиться, как на календарь. Приезжает за два часа до обеда в канун Рождества и уезжает чуть свет в понедельник после Крещения. Так уж у него заведено. Очень необычный человек.

Эллиот расслабился и, сунув в ванну палец, попробовал температуру воды. То, что надо.

— А члены семьи мисс Стоун, наверное, часто приезжают сюда?

Экономка, не переставая улыбаться, прищурилась.

— У нее нет другой семьи, кроме тех, кто живет под этой крышей. По крайней мере я о других не слышала, хотя служу у Стоунов с 1810 года, когда меня наняла молодая мисс. — С этими словами экономка, пожелав ему приятного купания, вышла из комнаты, плотно захлопнув за собой дверь.

Хотя Эллиот никогда особенно не интересовался провинциальной семейной жизнью — по правде говоря, за последнее время его вообще мало что могло заинтересовать, — такой странный состав людей, проживающих в очевидной гармонии под одной крышей, вызвал у него любопытство. Миссис Уэйден, по словам Эванджелины, была ее компаньонкой и приходилась невесткой Питеру Уэйдену. И у миссис Уэйден было двое сыновей: красавец Огастес и Тео, с которым часто случались всякие приключения. И оба они, судя по всему, постоянно проживали в этом доме.

Кроме брата Майкла и сестры Николетты, у Эванджелины Стоун имелась необычная кузина — очень хорошенькая Фредерика д’Авийе, несомненно, иностранка. Глядя на смуглое личико и черные волосы этой малышки, можно было предположить, что у нее была своя интересная история. А кто такой Стокли? Еще один кузен? Или дядюшка? Эллиот, у которого практически не было родни — если не считать анемичной матери, — совсем было запутался в родственных отношениях обитателей Чатем-Лоджа.

Скользнув поглубже в горячую воду, он спросил себя, почему все это занимает его. Наверное, потому, ответил он сам себе, что это в корне отличается от его собственной семьи. Он никогда не считал свой дом холодным. Но здесь он почувствовал, насколько он негостеприимен по сравнению с этим уютным оазисом. Его дом тоже был комфортным и гораздо более величественным, чем этот. Однако его городская резиденция — четырехэтажное здание, возвышающееся на южном берегу Темзы, — казалась вечно пустой, хотя его дядюшка, пользующейся дурной репутацией сэр Хью, постоянно проживал в просторных апартаментах на втором этаже. Правда, сэр Хью предпочитал согревать своим телом постели лондонских вдовушек и утешать брошенных жен, которые, по его собственному признанию, щедро поили его бренди, ублажали в будуаре и были всегда готовы слушать рассказы о военных походах. Эллиот и дядюшка Хью любили друг друга, хотя и избегали внешних проявлений чувств, как это часто бывает у мужчин. Но сэра Хью можно было чаше встретить на другом берегу Темзы, в Челси, чем в Ричмонде, где был расположен просторный дом Эллиота.

И еще, конечно, там жила Зоя. Неожиданно Эллиот почувствовал угрызения совести из-за того, что оставил одну свою восьмилетнюю дочь, хотя она, наверное, уже привыкла к этому. Зоя не знала матери. Ее родила одна из многочисленных его любовниц, итальянская танцовщица, которая без малейших угрызений совести оставила Эллиоту грудного младенца и упорхнула на континент, вернувшись к своей беззаботной жизни. А теперь вот Эллиот и сам частенько отсутствовал по несколько дней подряд, и Зоя научилась никогда не задавать вопросов по поводу его отсутствия. Обладая врожденной интуицией, девочка, казалось, знала, что можно, а чего нельзя ожидать. Эллиот и сам тому способствовал, подсознательно держа ребенка на расстоянии от себя. Он просто не знал, как следует себя вести.

Видит Бог, он любил Зою. Любил свою дочь всем сердцем, пусть даже это сердце очерствело. Хотя Марию, ее мать, он не любил. По правде говоря, после истории с Сесили Эллиот не позволял себе любить. Он и понятия не имел, что человеку делать с подобными эмоциями.

Эллиот огляделся вокруг. Спальня, которую отвела для него мисс Стоун, небольшая, но очень уютная, была обставлена старинной мебелью. Снаружи, за сводчатыми окнами, продолжал барабанить по крыше холодный дождь, а здесь, в тепле и уюте, он чувствовал себя отрезанным — нет, защищенным — от всего огромного внешнего мира. Вода в ванне стала остывать, и Эллиот, прервав причудливый полет своих мыслей, резко поднялся, окутывая себя облаком разноцветных брызг мыльной пены.

Столовая в Чатем-Лодже представляла собой просторную комнату, оборудованную всеми необходимыми удобствами для загородного дома знатной семьи. Тем не менее, как и все остальное в хозяйстве Стоунов — Уэйденов, столовая отличалась уютом и по-домашнему теплой атмосферой. Длинный и узкий обеденный стол, украшенный тонкой резьбой, был накрыт добротной льняной скатертью. Его украшала столовая посуда китайского фарфора. Как успел заметить Эллиот, дверь напротив столовой вела в комнату, которая, очевидно, некогда служила столовой для завтрака, но, став слишком маленькой для большой семьи, была превращена в классную комнату. Дверь в глубине комнаты, несомненно, служила входом в студию Эванджелины.

В столовой Эллиота встретили с такой трогательной сердечностью, как встречают старого друга, что согрело его сердце, но одновременно снова вызвало угрызения совести. Как оказалось, все члены семьи ужинали вместе. Такая практика давно вышла из моды, однако Эллиоту она, как ни странно, показалась очаровательной. Эванджелина и миссис Уэйден сидели в разных концах стола, а самые младшие дети, Фредерика и Майкл, по практическим соображениям — по левую сторону от каждой из них. К большому удовольствию Эллиота, его усадили справа от Эванджелины, и он каким-то чудом умудрился благополучно втиснуть свое массивное тело в крошечное полукресло. После того как они уселись, все остальные члены семьи без проблем заняли каждый свое место.

Пока мисс Уэйден читала молитву, Эллиот, опустив голову, молился о своем; о том, чтобы Господь не поразил громом его заблудшую пресвитерианскую душу, хотя она, несомненно, этого заслуживала. Однако кара небесная в очередной раз миновала Эллиота, и он, успокоившись, вместе со всеми произнес «аминь» и принялся мысленно суммировать имевшуюся у него информацию о домочадцах.

Напротив Эллиота сидел Огастес — тот самый двадцатилетний юноша, красивый и обаятельный, который в недалеком будущем обещал стать завзятым щеголем. Его брат Тео был года на три моложе его. Николетта, сестра Эванджелины, ровесница Тео, казалась уравновешенной и очень милой девушкой. Младший из Стоунов, Майкл, типичный английский школьник с льняными волосами и голубыми глазами, обладал кипучей энергией и развитым чувством юмора. Справа от миссис Уэйден сидел Гарлен Стокли, которого Эллиоту представили как воспитателя детей. Это был худой узкоплечий молодой человек, близорукие глаза которого были постоянно прикованы к Эванджелине. «Интересно, кто обычно занимает место справа от хозяйки? « — подумал Эллиот. Тот факт, что ему это было неизвестно, почему-то тревожил его. Сидевшая напротив него маленькая Фредерика д’Авийе робко взглянула на гостя и неожиданно произнесла:

— Сегодня среда.

— Да, так оно и есть, — согласился Эллиот, радуясь тому, что, видимо, понравился ребенку, но не поняв, однако, почему она это сказала. Его растерянность не осталась незамеченной, и последовало разъяснение.

— По средам мы говорим за ужином только по-немецки, — сказала девочка, тяжело вздохнув. — А я очень плохо говорю по-немецки. В четверг мы говорим по-итальянски. Итальянский я знаю хорошо. — Она снова опустила взгляд.

Эванджелина, передававшая корзинку с хлебом, застыла на мгновение, но потом собралась с мыслями и спокойно сказала:

— Сегодня сделаем исключение, Фредерика. У нас гость, и мы будем говорить только по-английски.

Эллиот понял, что Эванджелина, догадываясь, что он не говорит ни по-немецки, ни по-итальянски, любезно помогла ему достойно выйти из щекотливого положения.

Для человека постороннего общение за столом являло собой пример четко отлаженного механизма взаимодействия всех членов этой группы. Дети, кроме Гаса, беспрекословно подчинялись указаниям как Эванджелины, так и миссис Уэйден, причем эти леди явно относились друг к другу с большим уважением и искренней любовью. Этот факт особенно удивил Эллиота, потому что он, по собственному богатому опыту общения с женщинами, знал, что они существа ревнивые, стремящиеся быть единоличными властительницами в пределах своей территории.

Пока младшие дети доедали суп, Эванджелина предложила каждому назвать свою тему для дискуссии. По традиции они обсуждали за ужином текущие события. Разброс тем был необычайно широк: от недавнего приступа желчно-каменной болезни у принца-регента, заинтересовавшего миссис Уэйдеи, до привлекшего внимание Николетты последнего прибавления в королевском семействе. Хотя король Георг III был слишком болен, чтобы понять важность этого события, Господь благословил его новорожденной внучкой. На сей раз — разнообразия ради — законнорожденной. По поводу будущего новорожденной принцессы мнения разделились. Женская часть присутствующих единодушно решила, что безнравственным великим герцогам следовало бы оказать Англии любезность и умереть, не оставив наследников, с тем чтобы трон наконец перешел к женщине.

А когда миссис Уэйден заговорщическим тоном добавила, что, как написала ей из Лондона дорогая леди Блэнд, ходят слухи, будто принц-регент не позволил назвать новорожденную наследницу Георгианой, а выбрал для нее имя Александрина-Виктория в соответствии с традициями дома Саксен-Кобург, все присутствующие за столом единодушно решили оказать поддержку восшествию на трон новой леди Александрины-Виктории.

Такой энтузиазм, а также резкие замечания, посыпавшиеся со всех сторон, заставили Эллиота испытать на мгновение жалость к великим герцогам, пусть даже они действительно были никчемными бездельниками. Но он сразу же забыл о них, потому что настала очередь Тео, который принялся красочно описывать жуткие злодеяния разбойника, державшего в страхе всю округу, которого в конце концов поймали и повесили на прошлой неделе. Тео обрисовал картину казни в мельчайших подробностях, которые узнал от слуги Крейна. Его мать, со стуком поставив на стоп бокал с вином, взмолилась наконец, заставив его остановиться, и передала слово Николетге.

Искоса взглянув на старшую сестру, Николетта сказала с озорной улыбкой:

— Я предлагаю обсудить, кто из наших гостей, сидевших за этим столом в последнее время, красивее: мистер Робертс или судья Эллоуз.

Сидевшая рядом с Эллиотом Эванджелина тихо охнула.

— Что за вздор ты предлагаешь, Ник! — сказал Тео. — Нам, мужчинам, это совсем не интересно.

— Я за мистера Робертса, — тоненьким голоском сказала Фредерика.

— Я согласен, — заявил Майкл, — у судьи лысина на макушке.

— Дети, дети, — раздался голос миссис Уэйден. — Вы совсем не умеете себя вести. Мистеру Робертсу едва ли интересно…

— Напротив, мадам, — прервал ее Эллиот, — мне это очень интересно.

Миссис Уэйден с сочувствием взглянула на него.

— Бедный мистер Робертс! Сначала мы, игнорируя ваше присутствие, ведем, словно варвары, словесные баталии друг с другом, а потом обсуждаем при вас вашу внешность, как будто вы не более чем элгиновский мрамор[4]!

— Спасибо за защиту, мадам, — сказал в ответ Эллиот, — хотя я не почувствовал себя обделенным вниманием, а что касается сравнения с мрамором, то это наверняка было бы лестно услышать каждому мужчине!

Он видел, как, переглянувшись, хихикнули Гас и Тео, которые, очевидно, предпочли по-своему интерпретировать остроумный ответ Эллиота. Фредерика зажала ротик рукой.

— Как не стыдно смеяться надо мной, мисс д’Авийе! — шепнул он. — Сказали бы лучше, что за штука элгиновский мрамор…

В темно-карих глазах девочки заиграли веселые искорки.

— Это греческие скульптуры, — прошептала она в ответ. — Из Парфенона.

Уинни Уэйден взглянула на них и решительно сменила тему разговора.

— Поскольку вы вызвали такой интерес, мистер Робертс, расскажите нам о себе. Чем, например, вы занимаетесь?

— К сожалению, не о чем рассказывать, мадам, — ответил Эллиот, чувствуя, что теперь точно оказался в центре внимания.

— Не повезло, да? — спросил Гас. — Ну что ж, в таком случае вы попали как раз туда, куда надо. Эви добрая, она вас примет под свое крылышко. Даже для такого никчемного повесы, которого временно исключили из Кембриджа и все такое, здесь нашлось место. — Гас повесил голову в притворном раскаянии. Это было так забавно, что Эллиот едва не рассмеялся.

— Не валяй дурака, Гасси, — оборвала его мать. — И пожалуйста, не вздумай распространяться о своих «подвигах» в университете. Мистер Робертс настоящий джентльмен, он приехал сюда, чтобы заказать свой портрет для невесты.

— Правда? Как это романтично! — воскликнула Николетта. — Вам так не кажется, мистер Стокли?

— Вы правы, мисс Николетта, — согласился Стокли, по-прежнему не спуская глаз с Эванджелины. — Интересно, что об этом думает ваша сестра?

— Я считаю это очень романтичным, — сказала Эванджелина, бросая на Эллиота озорной взгляд. — Тем более что в результате денежки из кармана мистера Робертса перекочуют в мой карман.

— Мисс Стоун! — воскликнул Эллиот в притворном ужасе. — Ваше бессердечие меня пугает. А мне-то говорили, что все великие художники были романтиками!

— Ишь, чего захотели! — фыркнул Гас. — Эви совсем не свойственна романтика. Она бывает романтична разве что в те минуты, когда работает над батальными сценами из мифов о богах и героях.

— Огастес! — воскликнула Эванджелина с явной угрозой в голосе.

Эллиот взглянул на хозяйку с некоторым удивлением.

— Вот как, мисс Стоун? А я-то думал, что вы ограничиваетесь портретами и пейзажами.

— Это потому, — объяснил с набитым ртом Гас, — что дядюшка Питер сбывает лучшие полотна с такой скоростью, что они не успевают повисеть здесь, у нас.

Эллиот заметил, как смущенно заерзала на стуле Эванджелина.

— Она становится баснословно знаменитой, — продолжал Гас. — Но Эви не подписывает свои полотна полным именем. — Он положил вилку на стол. — Вы разбираетесь в искусстве, мистер Робертс?

Эллиот немного помедлил с ответом.

— Скажем так: я знаю, что именно мне нравится. — Он перевел взгляд на свою соседку слева. — Умоляю, назовите свой псевдоним, мисс Стоун?

Эванджелина была теперь явно раздосадованна.

— Ван Артевальде, — с готовностью ответил за нее Гас. — Э. ван Артевальде.

По традиции после ужина члены семьи переходили в гостиную, где музицировали, читали или играли в карты. Эванджелина заметила, что Эллиот Роберте нерешительно стоял, опираясь на свой стул, пока столовая почти опустела. Незаметно наблюдая за ним, она еще раз оценила взглядом художника его высокую поджарую фигуру, руки с длинными, изящными пальцами, которыми он держался за спинку стула. Несмотря на непринужденность его манер, Эванджелина не могла не заметить в нем какую-то неуверенность. Что-то тревожило этого человека. Хотя, вполне возможно, он просто заскучал в их обществе.

Хотя Эванджелина вовсе не собиралась ни перед кем оправдываться за спокойный, уединенный образ жизни своего семейства, она понимала, что их компанию отнюдь нельзя назвать изысканным обществом. А судя по скучающему выражению на красивом лице Эллиота Робертса, он привык к более светскому образу жизни. А если это так, криво усмехнувшись, решила она, то мистер Робертс явно ошибся адресом. Однако ей почему-то очень хотелось, чтобы он остался в Чатем-Лодже, хотя никакого разумного объяснения этому желанию она не могла бы дать. Просто ей очень хочется написать его портрет, убеждала она себя, и это всего лишь естественное желание живописца запечатлеть на холсте красоту реальной жизни. Все остальные глупые мысли быстро исчезнут, останется только это жадное стремление перенести на холст увиденную красоту.

Она приказала Тесс и Полли убрать со стола, заметив при этом, что мистер Робертс о чем-то разговаривает с Гасом. Несмотря на то что ее гость был за столом довольно молчалив, застенчивым человеком его, пожалуй, нельзя было назвать. Хотя его одежда сильно пострадала от непогоды, он был явно из состоятельных людей, а его манеры, жесты и даже голос выдавали в нем человека, привыкшего отдавать приказания. Эванджелина на мгновение смутилась, представив себе, какими безнадежно провинциальными они могли показаться человеку столь высокого общественного положения.

— Мистер Робертс, — обратилась она к нему наконец, — мы здесь обычно не подаем портвейн после ужина. Но если вы с Гасом пожелаете…

Гость покачал головой:

— Спасибо, мисс Стоун, не надо. Вы позволите мне проводить вас в гостиную? — сказал он, предлагая ей руку.

Эванджелина любезно улыбнулась, но от предложенной руки отказалась.

— Мне кажется, мистер Робертс, что вы не вполне свободно чувствуете себя у нас. Здесь все не так, как в городе. Так что, поверьте, вам совсем не обязательно присоединяться к нашим развлечениям в гостиной, тем более что они едва ли могут прийтись вам по вкусу.

Кажется, мистер Роберте был несколько озадачен, и она даже подумала, не обидела ли его чем-нибудь.

— Понимаю, — пробормотал он, — я не хотел бы мешать вам своим присутствием.

Так и есть, она его обидела.

— Вы не так меня поняли, сэр, — мягко сказала Эванджелина, беря его под руку и стараясь при этом не сосредоточиваться на ощущении твердых мощных мускулов под тканью его пиджака. — Я просто не хотела, чтобы вы чувствовали себя обязанным играть в триктрак с моими подопечными или слушать наше пение, а то и отплясывать джигу, а кроме того, иногда приходится играть в жмурки или еще того хуже.

— Хуже? — воскликнул он в притворном ужасе. — Что может быть хуже?

— Есть еще такая игра, как «отними туфлю», мистер Робертс. Вам в нее никогда не приходилось играть?

— К сожалению, — печально признался он.

— Остерегайтесь играть в эту игру, — предупредила она. — После нее остаются синяки и ссадины.

— Понимаю, — серьезно промолвил он.

К этому времени они остались одни в слабо освещенном коридоре. Эллиот остановился и, развернувшись на каблуках, встал перед ней. Его прищуренные серые глаза поблескивали, отчего по ее телу неожиданно прокатилась горячая волна. Когда он снова заговорил, в его тихом голосе появились интимные баритональные нотки, вызвавшие у нее непреодолимое желание придвинуться к нему поближе.

— Умоляю, мисс Стоун, скажите мне, чем я еще рискую, оставаясь в этом очаровательном доме и в этой обворожительной компании?

У Эванджелины перехватило дыхание, она с трудом поборола желание прижаться к нему. Он стоял теперь так близко, что она ощущала жар, исходивший от его тела. Он взял ее за руку, и она почувствовала сквозь шелковую ткань платья тепло его пальцев. Уловила легкий запах дорогого табака. Даже в слабо освещенном коридоре она видела, как горит огонь в его дымчато-серых глазах.

— Ну… скажем, есть еще домашнее вино из крыжовника, — пробормотала она, стараясь говорить шутливо. Господи, но он действительно опасно красивый мужчина, который принадлежит другой женщине, напомнила она себе, хотя в этом напоминании было мало проку.

— Понятно. Значит, вино из крыжовника, — повторил он. — От него притупляются чувства? Этого я боюсь больше всего.

— Если решитесь его попробовать, то ваши чувства лишь обострятся, — сказала она, осмелившись взглянуть ему в лицо. — Уинни готовит его собственноручно и, к несчастью, непомерно гордится этим.

— Пожалуй, я не рискну его пробовать, потому что очень дорожу своим здравомыслием.

— Вот как? — сказала Эванджелина, нервно покусывая пересохшие губы и чувствуя, что слишком остро реагирует на физическую близость огромной фигуры мистера Робертса. Она чуть пошатнулась и еще больше приблизилась к нему — то ли по собственной воле, то ли потому, что он легонько притянул ее к себе, трудно сказать. Она неуверенно приложила ладонь к его груди, желая оттолкнуться и в то же время испытывая непреодолимое искушение вцепиться пальцами в ткань его сорочки. Она почувствовала сильные и ритмичные удары его сердца, и вновь этот жар и жизненная энергия вызвали горячую волну желания в ее теле.

— Да, очень дорожу, — подтвердил он, склоняясь к ней еще ниже, так что его губы почти прикоснулись к ее уху.

Эванджелину вдруг охватила паника. Она резко отстранилась от него и попыталась сделать шаг назад.

— Извините, мистер Робертс, — сказала она, тяжело дыша и чувствуя, что мучительно краснеет, — мне пора идти. Я должна переворачивать страницы нот для Фредерики. Она, как всегда после ужина, будет играть на фортепьяно.

Чувствуя себя виноватой, Эванджелина торопливо направилась в сторону гостиной. Не следовало ей позволять своему клиенту глупо флиртовать с ней потому лишь, что ей доставляют удовольствие его знаки внимания. Для мистера Робертса подобные заигрывания ничего не значат, а она из-за этого чувствует себя незащищенной и уязвимой.

Она понимала, что в обществе флирту не придают никакого значения. Умение флиртовать считается даже таким же неотъемлемым качеством светского человека, как умение танцевать или играть в карты. Но она, в отличие от мистера Робертса, не принадлежала к английскому обществу. И для нее слова по-прежнему значили именно то, что они означают, а страсть была чем-то таким, что она могла позволить себе выразить только на холсте с помощью красок. В присутствии этого красавца она чувствовала себя вне своей стихии и очень удивлялась собственной реакции на него.

Окинув взглядом гостиную, Эванджелина заметила, как Майкл, закинув голову, весело рассмеялся какой-то шутке Тео. Как ни странно, вид веселого и довольного жизнью брата подействовал на нее отрезвляюще. Мало-помалу к ней вернулось утраченное самообладание. Подойдя к Фредерике, она открыла нотную тетрадь. Именно в этот момент Эллиот Роберте вошел в гостиную.

Не прошло и нескольких минут, как Эллиота вовлекли в качестве четвертого игрока в карточную игру с Гасом, Тео и Майклом. Мистер Стокли, освободившись от этой повинности, уселся на диван с томиком стихов. К ужасу Уинни Уэйден, мальчики уговорили Эллиота сыграть в «мушку» на деньги со ставкой в полпенни. Несмотря на символический размер ставки, а также богатый опыт Эллиота за карточным столом, он без конца проигрывал, потому что не мог сосредоточиться на игре.

Эванджелина сидела в другом конце гостиной рядом с Фредерикой и перевертывала страницы нот. Эллиот постарался расположиться за карточным столом таким образом, чтобы можно было наблюдать за этой парочкой. Фредерика играла с поразительным для такой малышки мастерством. Однако он не мог не заметить, что девочке частенько приходилось останавливаться явно по вине Эванджелины, которая забывала вовремя перевернуть страницу.

Его заигрывания привели ее в явное замешательство. Зачем, спрашивал себя Эллиот, он поступил столь бессердечно? Несмотря на свой возраст и самообладание, Эванджелина, видимо, не привыкла к вниманию такого завзятого любителя пофлиртовать, как он, потому что сразу же смутилась и покраснела. Чего он надеется добиться своим поведением? Неужели он так низко пал, что получает удовольствие от смущения этой благовоспитанной женщины? Он почувствовал отвращение к самому себе, потому что умышленно стоял слишком близко и нарочно вкладывал в слова скрытый смысл, наслаждаясь собственной способностью привести ее в смятение.

Эллиот в ужасе понял, что устроил своего рода проверку мисс Стоун. Он хотел убедиться, что вызывает у нее ответную реакцию. Все женщины, с которыми ему приходилось иметь дело, даже те немногие, в какой-то степени претендовавшие на респектабельность, были более чем способны ответить на вызов такого завзятого шалопая, как он. Но Эванджелина не могла этого сделать.

Наконец прозвучали заключительные аккорды сонаты, потонувшие в криках «браво! « и «молодчина! «. Эванджелина перебралась на диван у окна, а Николетта быстренько заняла освободившееся место за фортепьяно. Черная собачонка лежала бок о бок с кошками на коврике перед камином, в котором, весело потрескивая, горели дрова, согревая комнату. Эванджелина читала. А миссис Уэйден, уютно устроившись в огромном кресле, что-то шила. Мистер Стокли, разомлев у камина, дремал. Фредерика, робко приблизившись к. карточному столу, остановилась возле Майкла и заглянула в его карты. От этой картины веяло таким домашним уютом! Это был настоящий тихий оазис в беспокойном мире. Даже Эллиот не мог не почувствовать на себе умиротворяющее воздействие этой мирной картины.

Продолжая уголком глаза наблюдать за Эванджелиной, он снова проиграл.

— Послушайте, Робертс, — сказал Гас, — от настоящего лондонского картежника я ожидал более успешной игры. — С этими словами юноша смел со стола в свой угол проигранную Эллиотом мелочь.

— Ты выставил его на целый соверен, Гас, — сказал Тео с саркастической улыбкой, снова сдавая карты. — Этак мы скоро разбогатеем, как набобы.

— Надеюсь, мистер Уэйден, что печальная история с вашим исключением из Кембриджа не имела отношения к вашим успехам за карточным столом, а? — сухо поинтересовался Эллиот.

Тео презрительно фыркнул:

— Если бы!

Гас заметно покраснел.

— Гм-м… не совсем так, — буркнул он, ослабляя узел галстука.

Тео с заговорщическим видом подмигнул Эллиоту.

— Нет, его проступок не отличался утонченностью, сэр! Гас с сынком викария однажды здорово подвыпили, а потом влезли на дуб и показали голые задницы престарелой тетушке проректора университета!

Представив себе эту картину, Эллиот, не удержавшись, фыркнул, потом расхохотался, а вслед за ним — Майкл и Тео. С другого конца комнаты на развеселившихся игроков за карточным столом с удивлением посмотрели Эванджелина и мистер Стокли.

— Теодор! — строго прикрикнула миссис Уэйден. — Замолчи немедленно, или твоя голая задница испробует на себе мой кнуг! А вы, мистер Робертс, не поощряйте их!

— Слушаюсь, мэм, — пробормотал Эллиот, утирая слезу, выкатившуюся от смеха из глаза. Гас снова сгреб выигрыш.

— Мистер Стокли, — крикнул Эллиот, — спасите меня от этой банды кровожадных разбойников капитана Шарпса, иначе я проиграюсь в пух и прах!

— Идите сюда, Стокли! — поддержал его Тео. — Робертсу пора уходить, не то он не сможет расплатиться с Эви за свой портрет и она его выставит вон.

Отложив книгу и водрузив очки на нос, Стокли послушно сменил гостя за карточным столом.

Эллиот, сразу же воспользовавшись удобным случаем, пересек комнату и с самым покорным видом, какой только смог изобразить, остановился у дивана, где сидела Эванджелина.

— Вы позволите сесть рядом? — смиренно спросил он. Эви оторвалась от книги и взглянула на него.

— Садитесь, ради Бога, мистер Робертс, — любезно, хотя и несколько напряженно сказала она.

Усевшись, Эллиот заглянул в книгу.

— Филдинг? — почти шепотом спросил он.

— Да, — ответила она вполне спокойно.

— А что именно?

— «Амелия», — последовал короткий ответ.

— Это слишком серьезная вещь, мисс Стоун, — покачал головой Эллиот. — Я предпочитаю «Историю Тома Джонса, найденыша».

— Вот как? Приключения очаровательного повесы? Мне следовало бы догадаться.

Эллиот на мгновение растерялся. Пусть даже Эванджелина Стоун не была светской дамой, но она быстро его раскусила. Он окинул взглядом комнату. На них никто не обращал внимания. Сделав глубокий вдох, он чуть заметно наклонился к ней.

— Не говорите больше ничего. Понимаю, что я вас расстроил. Позвольте мне попытаться снова…

— Что попытаться? — прервала его она.

Эллиот опустил глаза и попытался изобразить раскаяние.

— Мисс Стоун, я приношу глубочайшие извинения за то, что доставил вам некоторое неудобство. Боюсь, что я нарушил правила приличия, бессовестно попытавшись флиртовать с вами.

Она одарила его ледяным взглядом.

— Флиртовать?

— Да. И я очень сожалею об этом. Как вы справедливо заметили, здесь не Лондон. Я с благодарностью воспользовался вашим гостеприимством. Так что тем более поступил очень плохо, приведя вас в замешательство.

— В замешательство? — повторила она. На ее безупречно овальном личике промелькнула усмешка.