Горе удручало его, и Уолрейфен был поражен, ощутив горячую влагу на глазах. Господи, много лет назад ему следовало прекратить приглашать Элиаса в Лондон и просто приказать ему приехать туда, следовало просто запереть Кардоу и не оставить дяде выбора, тогда, возможно, всего этого не произошло бы. Но Уолрейфен решительно заставил себя прогнать эти мысли – из этого ничего не вышло бы, Элиас был чертовски упрям.

К сожалению, в день их приезда над Бристольским заливом висел туман. В Сомерсете мгла, распространившись на сушу, окутывала поля, леса и деревни толстой серой пеленой и вызывала в покалеченной ноге Уолрейфена поистине адскую боль. У подножия скалистого холма Кардоу все экипажи свернули влево на крутую дорогу, ведущую к замку, и вскоре, сбавив скорость, загромыхали по мосту через ров, и чем выше они поднимались, тем плотнее становилась пелена.

Чтобы отвлечься, Уолрейфен смотрел вверх через окно кареты, стараясь разглядеть западную башню замка, но так и не мог ее увидеть. Ах, но она была там, мощная и непоколебимая, высившаяся где-то в тумане у него над головой, – и на этот раз ему не убежать. Позже Уолрейфен должен был признать, что, если бы не туман, он немедленно увидел бы руины западной башни и заметил бы, что кто-то – вероятно, Певзнер – выстраивает во дворе слуг для официальной встречи.

Когда экипаж Уолрейфена, проехав под навесной галереей, остановился в середине двора, а не у крыльца, граф открыл дверцу и вытянул трость, намереваясь сделать выговор своему кучеру, но, выйдя, увидел две длинные шеренги слуг, выстроившихся в туманной мгле. Одетые в мрачные черные верхние одежды и белые накрахмаленные рубашки они, не улыбаясь и потупив взгляды, кланялись, когда он и Огилви проходили мимо них.

– Добро пожаловать домой, милорд, – встретил его у парадной двери дворецкий с черной траурной повязкой на рукаве.

– Добрый день, Певзнер. Вижу, вы все содержите в полном порядке.

Но на самом деле Уолрейфен не смотрел на дворецкого. Он смотрел на высокую, почти такого же роста, как Певзнер, стройную девушку, стоявшую позади дворецкого. Слово «девушка» само пришло на ум, потому что она была тонкой и гибкой, хотя и немного – совсем немного – утратила краски юности. На фоне унылой черной одежды ее шея казалось вылепленной из чистейшего алебастра, который ему когда-либо доводилось видеть, черты лица у девушки были тонкими и необыкновенно красивыми, рыжие волосы, туго, казалось, до боли, стянутые назад, почти скрывались под чепцом. Но, несмотря на все ее старания, девушка совсем не походила на экономку. Уолрейфен пристально взглянул на Певзнера.

– Милорд, – выпрямившись, обратился к нему дворецкий, – позвольте представить вам миссис Монтфорд. Вот уже почти три года, как она с нами.

Миссис Монтфорд присела в реверансе низко и грациозно, как дебютантка на первом балу. Она отвела назад плечи, а спину держала прямой, как трость Уолрейфена.

– Добро пожаловать снова в замок Кардоу, милорд, – сказала она, твердо произнося «р» и смягчая последние слоги. При этом она смотрела не на Уолрейфена, а сквозь него, и это разожгло в нем гнев, потому что его нервы были уже на пределе.

– Миссис Монтфорд, – резко сказал он, – мы лучше поладим, если вы будете смотреть на меня, когда я обращаюсь к вам.

– Прошу прощения, милорд, – застыв при этих словах, холодно отозвалась она, – я не поняла, что вы обращались ко мне.

Взглянув прямо в ее глаза, Уолрейфен был потрясен тем, что увидел в них. Ненависть, жгучую и неподдельную, полыхавшую в ее взгляде каким-то дьявольским зеленым огнем. Пока он пытался подобрать слова, это выражение исчезло с ее лица, так быстро сменившись маской бесстрастного слуги, что Уолрейфен почувствовал минутную растерянность, хотя ему следовало быть к этому готовым, потому что Кардоу всегда раздражал его.

– Хорошо, миссис Монтфорд, но теперь я определенно обращаюсь к вам. – Отдав трость Певзнеру, Уолрейфен стягивал перчатки. – Если вас не затруднит, я хочу через полчаса видеть вас в своем кабинете.

– Как прикажете, милорд. – У нее был низкий мелодичный голос, но, несмотря на это, он действовал Уолрейфену на нервы.

Затем женщина сделала реверанс, медленно и демонстративно, ни на мгновение не отрывая от графа взгляда, словно бросала ему вызов или провоцировала – но на что?

Уолрейфен слышал, как Сесилия позади него здоровается и разговаривает со старыми слугами, проходя вдоль ряда, а они отвечают ей уже не так угрюмо и чопорно.

– Миссис Монтфорд, – сухо обратился он к Обри, – это вдова моего отца, ныне леди Делакорт, и ее муж лорд Делакорт. Проследите, чтобы их удобно устроили.

– Как чудесно все выглядит, Певзнер, – похлопала Сесилия дворецкого по руке. – Но пусть слуги уже уйдут с этой сырости. Да, здесь чувствуется заботливая рука. О, вы миссис Монтфорд, не так ли? Здравствуйте. Мне очень приятно видеть, что в Кардоу снова есть достойная экономка.

Воздержавшись от каких-либо замечаний, Уолрейфен прошел в дом, который, как он помнил, был огромным, и его окутали запахи воска и мыла, ароматы старомодных чистящих средств. Но они, с запозданием решил Уолрейфен, были просто воспоминанием его юности, ведь во время его последних двух или трех коротких визитов сюда Кардоу пахнул скорее плесенью, чем чистотой, и выглядел... в общем, несколько запущенным.

Идя вслед за ним, Сесилия рассказывала миссис Монтфорд об ужасной гостинице, в которой они провели прошедшую ночь. Глаза Уолрейфена постепенно привыкали к полумраку, и он немного нерешительно, с затаенным трепетом прошел из холла в огромный сводчатый зал. Окинув взглядом старинное помещение, он вдруг почувствовал, что оно выглядит не так, как должно было выглядеть, – чего-то не хватало. Он перевел взгляд с одной пустой стены на другую и, обнаружив кое-что еще хуже, громко втянул в себя воздух.

– О, Джайлз! – Сесилия подошла к нему. – Я и не подозревала, что ты повесил здесь мой старый портрет.

Но сейчас Сесилия меньше всего занимала его мысли. Уолрейфен смотрел не на ее портрет, а на тот, что висел напротив.

Боже правый, в семнадцать лет его мать была несравненной красавицей. На заре юности ее глаза еще сияли ожиданием счастья, еще были устремлены в будущее. Но это ожидание так и не сбылось. И контраст между тем, какой она была и какой стала, все еще вызывал в Уолрейфене глубокую печаль. И несмотря на всю красоту портрета и на то, что он любил мать, Уолрейфен пришел в ярость, увидев ее портрет висящим здесь, в этом месте, которое она так ненавидела.

Ее брак был непростительной ошибкой, совершенной во многом против ее воли. И справедливо или нет, но она заставила мужа заплатить за это, отдав всю любовь и внимание Джайлзу, своему единственному ребенку. Да, у его матери не было другого выбора, как жить в Кардоу, отец в наказание запретил ей вообще покидать это ужасное место. Но ей-богу, она имела право выбрать – даже из могилы, – где висеть ее портрету.

– Миссис Монтфорд, подойдите сюда, – леденяще тихим голосом позвал Уолрейфен экономку.

К этому времени вокруг него уже собралась толпа слуг, все говорили разом, занося багаж и сортируя его, и Уолрейфен с досадой обнаружил, что он отрезан от двери.

– Миссис Монтфорд! Подойдите сюда! – на этот раз громогласно провозгласил он.

Все слуги мгновенно замерли, и он ощутил теплоту у своего локтя, но не оторвал взгляда от портрета.

– Да, милорд? – холодно произнесла его экономка.

– Этот портрет, вы ответственны за это?

– Ответственна за что? – Ее слова прозвучали почти снисходительно. – Безусловно, я ответственна за весь дом, поэтому...

– О, черт побери! – оборвал ее Уолрейфен. – Вы или не вы повесили его здесь?

– Да, – быстро ответила она, – решение приняла я.

– Ваша получасовая отсрочка сокращается до десяти минут, – отрезал Джайлз, пронзив ее взглядом. – Ждите меня в моем кабинете.

– Хорошо, милорд. – Она ответила ему взглядом, слишком презрительным для служанки.

Когда спустя ровно десять минут миссис Монтфорд вошла в кабинет, Огилви уже приводил в порядок письменный стол для Уолрейфена. Граф не упустил из виду сочувствующий взгляд, который молодой человек бросил в сторону экономки. Любой, кто знал Уолрейфена, заметил бы бурлившую в нем ярость. Но хуже всего было то, что он сам не понимал, почему злится.

Отчасти причиной послужил портрет, отчасти само это место, этот дом, наполненный воспоминаниями, и отчасти, он должен был признаться себе, она. Ее спокойная, строгая манера поведения была восхитительна, он этого не ожидал, и почему-то ее сдержанность вывела графа из себя. Он ждал ее возле высокого окна, выходившего в верхний двор.

– По крайней мере, вы точны, – заметил он, закрывая свои карманные часы.

– Да, всегда, – просто ответила она. – Чем могу быть вам полезна, милорд?

– Миссис Монтфорд, не могли бы вы объяснить мне некоторые загадки? – В его устах это не прозвучало как просьба.

– Относительно портрета, милорд? – Она сделала несколько шагов внутрь комнаты и с долей высокомерия вздернула подбородок.

– Давайте начнем с самого начала. – Уолрейфен почувствовал, что у него дергается щека. – Прошу вас, скажите, что случилось с моими фламандскими гобеленами? Триста лет они висели в большом зале Кардоу, и вот теперь я приезжаю домой и обнаруживаю, что они просто-напросто исчезли, а на их месте появился портрет, который вам никто не разрешал доставать из кладовой. Я хочу, чтобы его немедленно убрали.

– В течение часа я уберу портрет вашей матери, – без запинки – против его ожидания – спокойно сказала миссис Монтфорд. – И гобелены, безусловно, неповторимы, но они попорчены плесенью и могут пропасть. До них добрались мыши и обгрызли некоторые углы.

– Мыши?..

– Когда я приехала, дом кишел ими, – объяснила она. – Гобелены отправили во Фландрию для восстановления. Несколько месяцев назад я представила вам смету.

Представила? Возможно, черт побери.

– Раз лакеи будут убирать портрет вашей матери, – продолжила миссис Монтфорд, – то, быть может, вы хотите, чтобы портрет леди Делакорт тоже сняли?

Да, Уолрейфен хотел, но сейчас это было бы чрезвычайно неприлично, потому что Сесилия уже видела его.

– Оставьте его, – бросил он. – Но портрет моей матери снимите и ...и упакуйте его. Я не хочу, чтобы он висел здесь. Точнее, я хочу сказать, что ...что заберу его с собой, когда буду уезжать.

Он лгал, и она это понимала. Решительно расправив плечи, она все так же высокомерно и величественно смотрела на него, как леди, одетая в декольтированное бальное платье. Но миссис Монтфорд носила соответствующее ее положению закрытое до самого горла платье из черного бомбазина; на цепочке, опоясывающей ее изящную талию, висела связка ключей, а неистово яркие волосы были покрыты черным кружевным чепцом.

– Я сейчас же упакую его. – Ее тон был холодным и сдержанным. – Есть еще что-нибудь, милорд?

–Да, есть, – мрачно ответил он. – За много лет в прошлом я привык добираться до этой комнаты, просто проходя по южному крылу и поднимаясь по лестнице западной башни. А сейчас я обнаружил, что моя дорога перегорожена досками и брезентом. Это отвратительная свалка, мадам, и я хочу, чтобы ее расчистили и немедленно убрали.

– Убрали? – Ее тон стал резким, и холодное спокойствие исчезло.

– Мадам, – Уолрейфен почувствовал, как боль ножом вонзилась ему в череп, и сжал пальцами висок, – я не получил удовольствия от пятиминутного путешествия через помещения для слуг, которое я был вынужден совершить, чтобы попасть сюда. Вскоре мы будем принимать съезжающихся сюда гостей, и совсем не время заниматься реконструкцией. И хуже всего, что я не помню, чтобы вы просили у меня на это разрешения.

– Это не реконструкция, а просто раскопки, – огрызнулась она, и в ее глазах снова вспыхнул зеленый огонь ненависти.

– Прошу прощения?

– Западная башня обрушилась. – Ее лицо застыло от гнева.

– То есть?.. – переспросил он, выронив из рук карманные часы, которые, раскачиваясь, повисли на цепочке, прикрепленной к кармашку для часов.

– Западная башня, – повторила она, словно разговаривала со слабоумным. – Она упала. А чего вы ожидали, если ничего с ней не делали?

– Если я ничего не делал? – пролепетал он. – Но вы сказали... Я думал... Вы...

– Я написала вам пять писем, – перебила она, прищурив зеленые глаза до узких щелочек, – а они оказались пустой тратой времени. И теперь проход должен быть загорожен с обеих сторон – не для того, милорд, чтобы создать вам неудобства, а для того, чтобы защитить ваших слуг от падающих камней. Один Бог знает, что еще может обрушиться.

– Мадам, – Уолрейфен не полностью понял ее слова, но он понял, что пришло время поставить миссис Монтфорд на место, – мне не нравится ваш тон. Вы намекаете, что я не забочусь о своих слугах?

– Святые небеса! – С нескрываемым негодованием миссис Монтфорд воздела вверх руки. – Неужели вы ничего не поняли? Люди могут работать поблизости! Там играют дети! Это небезопасно, все еще небезопасно. Так что, вы действительно хотите, чтобы эти перегородки убрали? – Ее последние слова прозвучали подстрекательством.

– Вам следовало еще раз написать мне, однако вы этого не сделали. Почему?

– Дальнейшие обсуждения кажутся спорными, – резко ответила миссис Монтфорд, теперь уже дрожа от сдерживаемого гнева. – Я совершенно определенно информировала вас, что башня ненадежна. Теперь природа распорядилась по-своему, и она рухнула сама по себе. Я велела убрать камни и заложить кирпичами проход.

– Но это никуда не годится, – буркнул Уолрейфен. Боже правый, неужели он собирался настаивать на своем? Неужели Кардоу близок к разрушению? Неожиданно оказалось, что он совсем не хочет этого. – Без этой башни нарушится симметрия замка, и, чтобы попасть из одного конца в другой, придется проходить полмили.

– Значит, вы хотите, чтобы ее восстановили? – Ее брови удивленно взлетели вверх.

– Безусловно.

– Я проинформирую компанию «Симпсон и Верней». – Миссис Монтфорд слегка склонила голову, словно она отпускала его.

Симпсон и Верней? Проклятие, это архитекторы! И только тогда Уолрейфен вспомнил ее отчаянную мольбу в последнем письме: «Прошу Вас, сэр, ответьте, следует ли ее снести или укрепить? Я только хочу, чтобы решение было принято, пока она не обрушилась на одного из садовников...»

Уолрейфену стало немного не по себе. Да, ее высокомерие было невыносимо, но, Боже милостивый, он действительно не обращал на нее внимания. И на этот раз разобраться с возникшими проблемами было не в ее силах – возможно, она была хорошей экономкой, но вряд ли она была каменщиком.

– Миссис Монтфорд?

– Да? – Она резко остановилась, уже взявшись за ручку двери, и обернулась.

– Я надеюсь... Так сказать, я надеюсь, что никто не погиб и не покалечился при этом несчастном случае?

– Никто не погиб. – Она немного странно произнесла это последнее слово.

– Хорошо. Это хорошо.

Ничего не говоря, Обри повернулась, чтобы уйти.

Однако Уолрейфену не хотелось ее отпускать. Он не понимал, что с ним случилось и почему он так груб с этой женщиной. На сегодняшний день ее единственной провинностью были ее письма ему и ее упорные попытки заставить его выполнять свои обязанности в Кардоу и в графстве.

– Миссис Монтфорд! – Он отрывисто кашлянул.

– Да, милорд? – Она снова обернулась.

– Я вас еще не отпускал. – Он постарался говорить более теплым тоном, но ему это не удалось. – Я хочу сообщить вам информацию о гостях, чье прибытие ожидается в ближайшее время.

– Приходский священник и я подготовили список.

Достав из кармана листок бумаги, миссис Монтфорд пересекла комнату и подала его Уолрейфену. Он заметил, что у нее были тонкие изящные руки – очень красивые руки, и сейчас они совсем не дрожали.

Отведя взгляд от ее рук, Уолрейфен посмотрел на бумагу: из Бата тетя Харриет с семьей; двоюродный дедушка со стороны бабушки; две кузины из Уэльса. Он прочел список – чтобы перечислить всех его родственников, не считая тех, что были в Америке, хватило шести строчек.

– Что ж... – он громко прочистил горло, – вполне приемлемо.

– Рада это слышать, – язвительно обронила она.

Чтобы занять руки, Уолрейфен снова открыл карманные часы и невидящим взглядом смотрел на них, размышляя над тем, действительно ли эта женщина – такая хрупкая на вид – была любовницей его дяди. Но какая ему разница? И почему это его волнует?

– Будут ли еще какие-либо пожелания, милорд? – с нетерпением спросила она.

– Да, – почему-то кивнул он, – я хочу сказать вам, что, пока здесь находится леди Делакорт, вы будете получать от нее распоряжения по дому. Вы должны относиться к ней так, как будто она все еще здесь хозяйка. Я не хочу, чтобы мне надоедали распорядком дня, меню, тем, кто где спит, или когда люди приезжают и уезжают. У меня есть более важные дела.

– Да, милорд.

– И разместите леди в ее прежних апартаментах.

– В хозяйских апартаментах? – уточнила миссис Монтфорд.

– Да.

– Багаж уже отнесли наверх. – Она быстро прошла через комнату и потянула шнур звонка.

– Немедленно перенесите его.

– Я как раз звоню Бетси. – Она бросила на Уолрейфена насмешливый взгляд.

– Отлично. – Он махнул рукой, отпуская ее.

– Какие комнаты займете вы? – Позвонив, Обри взглянула ему в лицо.

– Мне все равно, – быстро ответил он. – Любые рядом с Огилви.

– Ваши старые покои в северном крыле?

– Нет, – отрицательно покачал головой Уолрейфен, – я не люблю ту часть дома. А кроме того, там в моей гардеробной дохлые жабы. Возможно, они тоже ждут, чтобы начать преследовать меня, – добавил он едва слышно, и ему показалось, что легкая усмешка тронула губы миссис Монтфорд.

– Тогда китайскую спальню? Она поблизости.

– Отлично.

Как раз в этот момент одна из служанок робко заглянула в комнату.

– Бетси, – миссис Монтфорд повернулась к двери, – попросите лакеев перенести вещи лорда и леди Делакорт в хозяйские апартаменты. А его сиятельство пожелал занять китайскую спальню.

– Да, мадам. – Служанка казалась сбитой с толку, но ничего не сказала.

– А когда закончите, – продолжала миссис Монтфорд, – пойдите в буфетную и приготовьте отвар из лабазника и мяты для его сиятельства. Вы помните, как его делать?

– Да, мадам. – Бетси торопливо ушла.

– Отвар! – воскликнул Уолрейфен. – Помилуй Бог, зачем?

– У вас болит голова. – Со сложенными перед собой руками миссис Монтфорд выглядела раздражающе чопорно. – И мне кажется, вы хромаете на левую ногу.

– Я чувствую себя вполне хорошо, – проворчал Уолрейфен, – и абсолютно уверен, что мой врач не одобрил бы травяных отваров.

– О, в этом я нисколько не сомневаюсь. – В ее последнем слове он снова уловил едва заметный акцент. – Но в лабазнике содержится много салицилата.

Ее самоуверенность взбесила его, ему было неприятно, что она оказалась права в отношении его ноги и головной боли.

– Салицилат, – недовольно пробормотал он. – Никогда о таком не слышал.

– Это вещество, которое снимает воспаление, – пояснила миссис Монтфорд. – Оно очень хорошо помогает при ревматизме.

– О Господи, мадам, у меня нет ревматизма!

– Разумеется, нет, милорд.

Уолрейфен явно почувствовал, что сейчас над ним издеваются, и это ему не понравилось.

– Миссис Монтфорд, – сухо сказал он, – давайте вернемся к текущим делам. – Где положили моего дядю?

– В позолоченной гостиной. Вы хотите, чтобы и его немедленно перенесли?

– Прошу прощения?

– Вы, очевидно, ужасно недовольны расположением всего в этом доме, – спокойно ответила она. – И если вы хотите, чтобы вашего дядю перенесли в другое место, я прослежу и за этим тоже.

– Нет, – ответил Уолрейфен, борясь с внезапно нахлынувшей на него волной горя, – нет. – Он не хотел, чтобы дядю переносили; проклятие, он хотел, чтобы тот был живым – живым и здоровым, чтобы он, ворча и ругаясь, бродил по дому. Но в этом миссис Монтфорд тоже не могла ничем помочь. – Позолоченная гостиная – просторная комната, – с трудом продолжил он. – Много народа приходило выразить свое почтение?

– Половина Сомерсета. Дважды.

«Да, и большинство из любопытства, а не из-за огорчения», – подумал Джайлз. Его экономка была точно такого же мнения, он почувствовал это по легкому скептицизму в ее голосе. И он снова посмотрел на нее, на этот раз откровенно разглядывая ее лицо. Совершенно не представляя себе, что делать с этой женщиной, он, должно быть, слишком надолго погрузился в молчание, потому что миссис Монтфорд тихо кашлянула.

– Есть еще что-либо, милорд?

– Да, миссис Монтфорд, есть. Я забыл спросить – сколько вам лет?

– Сколько лет? – эхом повторила она. – О, мне тридцать, милорд.

Джайлз иронически улыбнулся, уверенный, что сейчас она лжет. Но какое ему до этого дело? Его дело знать, может она выполнять работу или не может.

– Спасибо, миссис Монтфорд, – резко сказал он. – Можете идти.

– Благодарю вас, милорд, – сухо отозвалась она.

– О, миссис Монтфорд!

Обернувшись, она посмотрела на Уолрейфена, но ничего не сказала.

– Я понимаю, что мы все сейчас в большом напряжении, – продолжил он, – поэтому я не стану придавать значения заносчивому тону, которым вы перед этим разговаривали со мной. Но в будущем прошу вас помнить, что, как бы великолепно вы ни выполняли свою работу, я не потерплю дерзости от своих служащих. Ясно?

– Абсолютно ясно, сэр. – Ее лицо снова превратилось в непроницаемую маску.

Внезапно Уолрейфену захотелось остаться одному. Он почувствовал, как на него навалилась тяжесть горя и утраты, а к тому же почти невыносимое чувство долга. А миссис Монтфорд слишком много видела своими сердитыми зелеными глазами. Она была чересчур умна, чересчур прямолинейна – и безумно красива. Она была совсем не такой, как он ожидал, не такой, с которой он мог чувствовать себя свободно. Разумеется, было очень соблазнительно просто рассчитать эту женщину, но Кардоу нуждался в ней, и сейчас ожидался полный дом гостей. Господи, какой тугой петлей оказался семейный долг! Неудивительно, что буйная толпа лондонских радикалов теперь казалась менее устрашающей, чем жизнь в Кардоу. И подумать только, Макс считал его храбрым!

– Спасибо, миссис Монтфорд, – после долгого молчания сказал граф. – Вы свободны. – Уолрейфен заметил, как его секретарь, не открывавший рта в присутствии миссис Монтфорд, проводил ее любопытным взглядом. – Огилви, я хочу не позже чем через час видеть врача своего дяди, – сказал он, подойдя к столу юноши, – а завтра первым же делом встретиться с приходским священником.

– А как насчет местного мирового судьи, сэр?

– Хиггинса? Его тоже запишите на завтра. – Огилви выглядел растерянным, и Уолрейфен уже начал жалеть, что не взял с собой старого Уортуисла, но бедняга был слишком слаб, чтобы много часов просидеть в экипаже, даже имеющем хорошие рессоры. – Огилви, у вас растерянный вид.

Взгляд Огилви некоторое время оставался прикованным к двери, а затем он перевел его на своего хозяина.

– Знаете, эта ваша экономка, – нерешительно заговорил он, – миссис Монтфорд. Как вы думаете, откуда она?

– Полагаю, с севера, – равнодушно ответил Уолрейфен, беря пачку писем, которые Огилви только что вскрыл. – Из Ньюкасла.

– Нет, – нахмурившись, тихо возразил Огилви, – я думаю, это не так.

– Вы ее знаете? – Уолрейфен вопросительно поднял одну бровь.

– Нет, – покачал головой Огилви, – но голос... Нет, не голос. Акцент. Он шотландский. Слабый, но, несомненно, принадлежащий высшему классу. Но все же...

– Хорошо, это не важно, – буркнул Уолрейфен, для которого все, что находилось севернее Уайтхолла, было таким же далеким, как обратная сторона Луны, и стал перебирать стопку корреспонденции. – Скажите мне, Огилви, как эти письма с соболезнованиями прибыли так быстро? Просто поразительно, не правда ли?

– Конечно, милорд, – согласился молодой человек. – Совершенно поразительно.

Выйдя из кабинета лорда Уолрейфена, Обри постаралась тихо закрыть дверь. Она всегда напоминала слугам, что они должны все замечать, но сами оставаться невидимыми. Им платили не за то, чтобы они проявляли чувства. Так почему, как слепая поднимаясь по лестнице, она ощущала, что сердце колотится у нее в горле?

Потому, что сейчас она сама чуть не разрушила собственную жизнь. Она не смогла удержать рот закрытым, и это было недопустимо. Теперь ей пришлось весьма надолго задержаться снаружи кабинета, чтобы взять себя в руки – настолько, чтобы ненароком подслушать наивно высказанное наблюдение мистера Огилви: «Акцент. Он шотландский. Слабый, но, несомненно, принадлежащий высшему классу...»

Обри не стала дожидаться, чтобы услышать ответ графа. Ее натянутые нервы не выдержали, гнев превратился в панику, и она не раздумывая бросилась в пустой коридор. Ее все больше охватывало чувство безнадежности – такие знакомые ей чувства беспомощности и страха. Ей хотелось убежать, исчезнуть, но, внезапно резко остановившись, она лихорадочно нащупала ключи на талии. «Никто не должен видеть меня такой растерянной, – сказала она себе. – Никто».

Ей кое-как удалось отпереть дверь в пустую спальню, и она влетела в комнату, словно по пятам за ней гнался сам сатана. Крепко закрыв дверь, Обри прислонилась к ней спиной и прижала ладони к твердому дубовому дереву, как будто оно могло разлететься в щепы позади нее. Боже милостивый, как она могла допустить, чтобы все вот так вышло у нее из-под контроля? Как она могла позволить своему характеру завести ее так далеко?

Майор был мертв! И теперь граф, приехав сюда, смотрит на нее своими холодными как лед глазами и презрительно усмехается. Но ее волновало вовсе не его презрение. Ее беспокоили вопросы, подозрения и люди – незнакомые люди, которые будут повсюду. Кто-нибудь из них может узнать ее или Айана...

Ох, зачем она стала спорить с лордом Уолрейфеном, ведь от нее зависела судьба Айана! Ей просто повезло, что граф сразу же не рассчитал ее. Схватив с кровати подушку, Обри прижала ее ко рту, чтобы заглушить рыдания, сотрясавшие ее тело. «О Боже... О Боже! Нужно успокоиться, – говорила она себе. – Нужно держаться ради ребенка, не терять голову, не потерять работу и не раскрывать рта». Короче говоря, она должна исполнять все, что ни пожелает надменный граф Уолрейфен – даже если это убьет ее, – потому что теперь все изменилось.

Майор был мертв, и Кардоу перестал быть ее убежищем.