Но ее письма подчас заставляли его смеяться, а такие моменты в его жизни случались весьма редко, и они оживляли у него в памяти самые яркие и приятные эпизоды его детства. Странно, но порой он почти ощущал, что миссис Монтфорд пыталась... завлечь его туда, что ли. Иногда в ее письмах за цинизмом и ворчанием чувствовалось что-то еще – что-то, что говорило с ним тихим, таинственным голосом.

Уолрейфен взял еще одно письмо – как раз от мая прошлого года, с уже загнутыми уголками, и прочитал знакомый пассаж.

«Нагорный участок в этом году изумительно зеленый, милорд. Мне бы хотелось, чтобы Вы могли увидеть его. Китайские розы обещают буйное цветение, и Дженкс говорит мне, что задумал построить беседку рядом с обнесенным стеной садом...»

Зачем она писала ему о таких вещах? И почему он снова и снова перечитывал письма? Уже не в первый раз Уолрейфен заинтересовался, хорошенькая ли его экономка. Он не знал, сколько ей лет, но ее письма говорили, что она молода – молода и полна энергии. Дядя Элиас всегда предпочитал выбирать для работы служанок с соблазнительными задницами, а их трудолюбие его мало интересовало, и Уолрейфен подумал, не затащил ли похотливый старый козел и эту к себе в постель.

Вероятно, затащил, иначе он давным-давно выгнал бы ее. Ни одна служанка не стала бы терпеть дядю Элиаса за те ничтожные деньги, которые он платил миссис Монтфорд. Никто не мог быть таким безрассудным – или мог?

Вопрос заставил Уолрейфена почувствовать... в общем, он не знал, что почувствовал. Безусловно, он не хотел, чтобы какой-нибудь англичанин – или англичанка – был доведен обществом или нищетой до состояния, которое он считал невыносимым. Стук в голове становился все болезненнее. О Боже, она, эта дотошная миссис Монтфорд, была для него чумой! Ну, на самом деле, зачем ему беспокоиться, развалилась или нет западная башня? Ведь его мало заботило, живы или умерли его садовники.

Боже милостивый, это совсем не так.

Граф Уолрейфен посвятил всю свою деятельность борьбе за права работников совсем не для того, чтобы безрассудно рисковать одним из своих собственных. Но если он просто не станет ничего делать, миссис Монтфорд сама обо всем позаботится. О, она рассердится на него, на его голову обрушится ледяной поток заносчивых писем, а вслед за ним град счетов и квитанций, но в Кардоу все будет приведено в порядок. И из-за собственной лености Уолрейфен будет вынужден читать всю эту корреспонденцию в наказание – или для приятного времяпрепровождения? Он не был уверен, что больше подходит для такого случая. Эта мысль снова вызвала у Уолрейфена удивление: почему умная женщина позволяет дяде Элиасу ворчать и эксплуатировать ее?

– Огилви, – резко обратился он к секретарю, когда пронзительная боль вонзилась ему в висок, – опустите шторы и позвоните, чтобы принесли кофе.

– Да, милорд. – Огилви удивленно взглянул на него, но не успел он подняться, как дверь распахнулась.

– Лорд де Венденхайм, – объявил дворецкий, и в комнату вошел Макс, друг Уолрейфена.

– Per amor di Dio![2] – пробурчал Макс, стягивая перчатки для верховой езды. – Ты не одет!

Сухощавый, смуглый, с кожей оливкового цвета, сутуловатый Макс всегда разговаривал раздраженно и высокомерно. То, что Уолрейфен был рангом выше его, никогда особенно не беспокоило Макса, даже в те времена, когда он был скромным полицейским инспектором, работающим в Уоппинге, а Уолрейфен – одним из самых влиятельных членов палаты лордов. Он был ревностным поборником равноправия, и, если перед ним был дурак, Макс обращался с ним как с дураком.

– Ты идешь со мной? – Макс сморщил свой большой нос.

– Парад нарядов, милорд! – с противоположного конца комнаты насмешливо заметил Огилви.

– Вряд ли они начнут без нас, старина, – натянуто улыбнулся Уолрейфен, вставая. – Но я быстро поднимусь наверх и переоденусь. Я не заметил, как прошло время.

Макс опустил взгляд к открытой папке на столе Уолрейфена и длинными смуглыми пальцами взял лежавшее сверху письмо.

– Ах, снова экономка, – понимающе сказал он. – Право, Джайлз, когда ты перестанешь играть в кошки-мышки с этой женщиной?

– Это мое дело. – Мрачно глядя на друга, вставая, он старался размять затекшую от долгого сидения ногу.

Макс последовал за ним с письмом в руке, и, пока камердинер снимал с Уолрейфена пиджак и шейный платок, он, усевшись в любимое кресло хозяина, читал вслух эту чертову бумагу.

– Что за необычное создание! – заметил он, закончив чтение. – Мне бы очень хотелось познакомиться с ней.

– Спокойные воды еще глубоки? – расхохотался Уолрейфен.

– О, эти воды еще не спокойные, – выразительно ответил Макс, подняв черные брови. – Они бурлят противоречивыми желаниями... и, держу пари, еще чем-то. Интересно... да, интересно – чем?

– Миссис Монтфорд всего лишь экономка, Макс, – наклонившись ближе к зеркалу, Уолрейфен расправил складки свежего шейного платка, – просто невыносимо высокомерная экономка.

– Так рассчитай ее.

– И взвалить на других ее работу? – Уолрейфен усмехнулся. – Я не могу просто так увольнять слуг, если они не совершили убийства или чего-нибудь похуже. И действительно, какое мне до нее дело?

– Большое дело, судя по тому, что я вижу по твоим глазам. – Поднявшись, Макс открыл дверь. – А я весьма сомневаюсь, что она совершит что-нибудь столь подходящее, как убийство, и таким образом освободит твою жизнь от – как ты это называешь? Благотворное невмешательство? Да, тогда ты был бы вынужден поехать домой, не так ли?

– Оставь в покое это проклятое письмо, и пойдем, – отозвался Уолрейфен, проходя мимо друга. – На улицах вокруг Уайтхолла уже, наверное, собрался народ, и нам придется проталкиваться.

– Да, и кто в этом виноват?

Предсказание Уолрейфена оправдалось, и, когда они добрались до Чаринг-Кросс, им пришлось локтями прокладывать себе дорогу в толпе. Обычный поток клерков в черных мундирах и солидных, в очках, владельцев магазинов, хлынувший из Вестминстера в поисках завтрака, был сжат экипажами до Тонкого ручейка. В коридорах конторы Макса торопливо сновали мужчины в синей полицейской униформе и в высоких фуражках; лестничные пролеты были запружены разного рода служащими, и даже несколько дам демонстрировали свои шляпки и зонтики.

Сквозь весь этот хаос, громко переговариваясь, Уолрейфен с другом, в конце концов, добрались до двери Макса, но комната оказалась занятой. Леди и джентльмен, стоя у окна, смотрели на суматоху внизу. На звук открывшейся двери леди обернулась, но Джайлз и без того знал, кто эти люди. Это была Сесилия, молодая вдова его отца, и с ней ее второй муж, Дэвид, лорд Делакорт.

– Добрый день, Сесилия, Делакорт, – поклонился Уолрейфен. – Какая неожиданность!

– Привет, Джайлз, дорогой, – ответила Сесилия. – И Макс! Мы надеялись застать вас здесь.

Подойдя к Уолрейфену, она уже подставила ему щеку для поцелуя, и он, конечно, поцеловал бы ее, как всегда это делал, но внезапно из-за юбок Сесилии выскочил маленький мальчик и бросился между ними.

– Джайлз! Джайлз! – заговорил мальчик. – Мы видели сержанта Сиска, и он разрешил мне надеть свою фуражку! Вы и лорд де Венденхайм тоже собираетесь принять участие в параде вместе с ним?

– Нет, Саймон, – у Уолрейфена стало легче на сердце, и он подхватил ребенка на руки, – но я собираюсь произнести очень скучную речь. А я бы сам хотел такой же новый мундир, как у Сиска. Мне нравятся его большие медные пуговицы.

Мальчик засмеялся.

– Сесилия и Саймон очень хотели посмотреть церемонию присяги новой лондонской полиции, – немного виновато сказал Делакорт, отходя от окна. – Надеюсь, мы вам не помешали? – Он обращался к Максу, но не сводил глаз с Уолрейфена.

– Конечно, нет, – успокоил его Макс.

– Хорошо. Если у джентльменов расписание и тексты речей в руках, может быть, мы отвезем вас в Блумсбери в нашем экипаже? Саймон, забирайся к папе на плечи, и я отнесу тебя вниз.

Мальчик вскарабкался отцу на плечи, Макс распахнул дверь, а Сесилия, улыбнувшись, взяла Уолрейфена под руку.

– Я так горжусь тобой сегодня, Джайлз, – шепнула она. – Я чувствую себя любящей мачехой.

– Не нужно глупостей, Сесилия, – тихо сказал Уолрейфен, пропустив всех вперед и глядя в ее очаровательные голубые глаза. – Вы теперь не моя мачеха. На самом деле вы жена Делакорта и, ради Бога, мать Саймона.

– Это я отлично знаю. – Сесилия удивленно взглянула на него. – Но разве это взаимоисключающие вещи? Я всегда преданно заботилась о тебе, Джайлз. Нет, конечно, не как мать, а как, как сестра, можно сказать.

Как сестра. Платонически. Сесилия всегда себя так вела, и это было все, на что Уолрейфен мог рассчитывать теперь. В глазах церкви Сесилия была его матерью и, таким образом, не могла быть кем-либо еще – именно этого добился его отец, женившись на ней, черт бы его побрал! А затем, словно для того, чтобы усилить муки Джайлза, он преждевременно скончался, предоставив возможность Делакорту, этому негодяю, недостойному целовать даже подол платья Сесилии, ловко влезть в ее жизнь – и, к удивлению всех, он стал верным мужем. «И ему лучше хранить ей верность, иначе мне придется убить его», – мрачно подумал Уолрейфен, хотя, как это ни постыдно, ему начинал нравиться этот самовлюбленный пижон.

Уолрейфен мягко подтолкнул Сесилию к двери кабинета Макса.

– Я старше вас, Сесилия, – напомнил он, спускаясь вместе с ней по лестнице. – Когда вы вышли замуж за моего отца, мне было двадцать три года, и я уже заседал в палате общин. С вашей стороны глупо продолжать называть себя моей мачехой.

– Мой бедный, бедный Джайлз! – Сесилия остановилась и, мило надув губки, с легкой усмешкой похлопала его по щеке. – Хочешь ты того или нет, но Дэвид и я – это часть твоей семьи. Раз мы заговорили о семье, скажи, как поживает Элиас? Он не хочет отвечать на мои письма.

– Сесилия, министерство внутренних дел не место для леди, – не обращая внимания на ее вопрос, сказал Уолрейфен. – Не может ли ваш муж держать вас на Керзон-стрит, где вам и положено быть?

– О, как ты строг, Джайлз! – снова рассмеялась Сесилия. – Я просто не могла этого пропустить. Пиль никогда бы не смог протолкнуть этот закон через парламент без твоего влияния и упорной работы Макса. Все так говорят.

Уолрейфену ничего не оставалось, как промолчать, Сесилия тоже замолчала, и вскоре они впятером, заняв места на охраняемой трибуне для зрителей, приветствовали взмахами рук вновь созданную столичную полицию, проходившую парадом в новой униформе. В развевающихся плащах и башнеобразных фуражках полицейские представляли собой незабываемое зрелище. Скучные речи быстро кончились, новые офицеры принесли присягу, и приветственные аплодисменты смолкли. Сесилия снова подставила щеку, и Уолрейфен послушно поцеловал ее, а потом он и Макс, отказавшись от предложения Делакорта вернуться в Мейфэр в его экипаже, пешком зашагали по Аппер-Гилфорд-стрит.

– Она редкая женщина, не правда ли? – спросил Макс, когда Сесилия помахала им вслед.

Некоторое время Уолрейфен хранил молчание, потому что Сесилия была не просто редкой, а несравненной женщиной.

– Если мы заговорили о редких женщинах, – в конце концов, отозвался он, – то где твоя жена?

– Дома в Глостершире, – немного недовольно ответил Макс. – У нее вскоре появится на свет новая племянница или племянник – возможно, и то, и другое.

– А как ты, дружище? Ты поедешь к ней? Город скоро опустеет – охотничий сезон, ты знаешь.

– Наверное, поеду. – Макс прошел мимо подбежавшего к ним на Рассел-сквер мальчика-газетчика. – Обычно мы проводили зиму в Каталонии, но с появлением младенца... Нет.

– Ты мог бы остаться в городе с Пилем, – предложил Уолрейфен.

– Пиль, возможно, тоже поедет домой, – покачал головой Макс. – Его отец при смерти.

– О! И полагаю, скоро он станет сэром Робертом? Титул взамен любимого отца. Он, наверное, посчитает это не слишком большой удачей.

– Ты чувствовал то же, когда умер твой отец? – Макс с любопытством посмотрел на друга.

– Смерть моего отца ошеломила и меня, и Сесилию, – после долгого молчания ответил Уолрейфен, глядя на просторную площадь. – У него было великолепное здоровье.

– Мой друг, не думаю, что ты ответил на мой вопрос.

– Ты что, всегда остаешься полицейским инспектором? – хмуро посмотрел на него Уолрейфен. – Нет, Макс, я ничего не чувствовал, когда умер отец. Мы с ним были далеки друг от друга, с юности, и, несмотря на усилия Сесилии снова сблизить нас, мы с ней мало говорили о его смерти. И не могу сказать, что был огорчен, узнав, что его не стало. Из-за этого ты хуже думаешь обо мне?

– Нет, Джайлз, – тихо сказал Макс и, к удивлению Уолрейфена, нежно похлопал его по спине. – Я никогда не думаю о тебе плохо. Но я считаю, тебе не стоит оставаться здесь, в городе, одному. А ты ведь собираешься поступить именно так, да?

На мгновение Джайлз задумался над его словами, но, по правде говоря, ему некуда было ехать. О, Сесилия уже приглашала его в имение Делакорта в Дербишире, но ему казалось не по-джентльменски воспользоваться гостеприимством человека, если в действительности ему была нужна его жена. Конечно, он всегда мог поехать в Глостершир к Максу и Кэтрин и провести сезон охоты у них в имении – Уолрейфен чувствовал, что Макс готов пригласить его. Но тепло и оживление, царившие в разросшейся семье Кэтрин, всегда вызывали у него чувство необъяснимой неловкости, как будто он вмешивался во что-то, чему не мог даже подобрать названия. Значит, оставался только Кардоу с его воспоминаниями.

– Я очень занят, Макс, – наконец ответил Уолрейфен. – Так много нужно сделать до возобновления работы парламента. Существует теневая поддержка этой новой ассоциации радикальных реформ, и Пиль не напрасно обеспокоен. Равенство – прекрасная идея, и я в принципе поддерживаю ее, но все может выйти из-под контроля.

– Мой отец когда-то поддерживал радикальное движение, – предупреждающе сказал Макс, пристально глядя на Уолрейфена, – и все, что он получил, – это пулю в голову благодаря любезности Наполеона. Так что, Джайлз, будь осторожен в том, что ты делаешь, иначе скоро твои благородные принципы приведут к тому, что и ты получишь пулю. А я окажусь в дурацком положении, когда мне придется разбираться в том, кто это сделал – виги, тред-юнионы, сборище радикалов или твоя собственная треклятая партия.

– Но, Макс, кто-то же должен беспокоиться о будущем Англии, – пожал плечами Джайлз. – Это работа моей жизни.

– О, мой друг, – тихо усмехнулся Макс, – в жизни существует не только работа, этот урок я наконец-то постиг. Есть одна идея, старина, – полушутливо добавил он. – Найди себе жену. Я советую это сделать, ведь, кроме всего прочего, тебе нужен наследник. Только не Элиас, умоляю тебя!

– О, у меня есть пара дальних родственниц где-то в... не знаю где. Возможно, в Пенсильвании? Одна из них вернется, если наследство окажется денежным. Американцы корыстолюбивы до мозга костей.

– Но разве здесь, в Сомерсете, для тебя не осталось пухленькой хорошенькой деревенской девушки? – рассмеялся Макс. – А, кроме того, тебе нужно поехать домой и поставить эту дерзкую экономку на место.

– Миссис Монтфорд? – Уолрейфен тоже рассмеялся. – Я с удовольствием задушил бы ее.

– Скажи мне, Джайлз, – Макс остановился и с любопытством взглянул на друга, – твоя миссис Монтфорд молодая или старая? Или нечто среднее?

– Довольно молодая, полагаю, – равнодушно пожал плечами Уолрейфен. – Они всегда такие.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Их нанимает дядя Элиас, так что, по-твоему, я хочу сказать?

– Ах, значит, у нее есть еще обязанности, кроме ведения хозяйства?

– Ну, – неохотно признался Уолрейфен, – в давние времена так бывало, но мой дядя уже немолод. Однако я слышал, что он и миссис Монтфорд часто и ожесточенно ссорятся.

– Да? И от кого же ты слышал? – поинтересовался Макс.

– От Певзнера, дворецкого. Думаю, миссис Монтфорд во все сует свой нос. Но так как дядя Элиас никогда мне не жаловался, можно только предполагать, что между ними что-то есть. Мой дядя не склонен к филантропии.

Некоторое время они молча шли по Беркли-сквер, а потом Макс снова заговорил:

– Как сегодня твоя нога, Джайлз? Мне кажется, ты немного хромаешь.

– Ты не отвечаешь за мою ногу, – проворчал Уолрейфен; на сегодняшний день ему было довольно Макса и его рассуждений. – Пойдем и давай перестанем говорить об этой давней ерунде.

Макс посмотрел на него, словно не понимая, о какой такой ерунде говорит Уолрейфен. О ноге? Об отце? О Кардоу? Ах, вариантов так много – и ни одного приятного! Но, будучи хорошим другом, Макс ничего не стал говорить.