Лондонская резиденция графа располагалась в самом сердце Мейфэра (Фешенебельный район лондонского Уэст-Энда.), в роскошном кирпичном особняке на Хилл-стрит, который графиня покинула, лишь только ее престарелый муж испустил свой последний вздох в почтенном возрасте пятидесяти семи лет. Его сын, Джайлз, который был на два года старше Сесилии, с удовольствием жил там теперь один.

Сама же графиня Уолрафен нисколько не притязала на положение в свете, приличествующее знатной леди, несмотря на титул, еще более древний, чем титул мужа. Последнего несколько задевало данное обстоятельство, но в отличие от супруга Сесилия была начисто лишена сословных амбиций. «Что толку в короне пэров, — частенько размышляла она, — если целые поколения мужчин рода Маркем-Сэндс были и до сих пор остаются бестолковыми неудачниками?»

Первый граф Сэндс был возведен в дворянское звание самим стариком Вильгельмом [1]. В эпоху его владычества, известную алчностью, высокомерием и безбожностью двора, семья Сэндс была одной из немногих саксонских фамилий, которая не только выжила, но даже процветала под игом у норманнов.

И это, по мнению леди Уолрафен, было последней удачей, выпавшей на долю ее предков. Во время Столетней войны [2] большинство их земель было захвачено. В период государственного распада они были верными католиками, а вслед за восстанием Марии Кровавой [3] сделались убежденными протестантами. В семнадцатом веке одному из них с помощью брака по расчету удалось заразить фамильным невезением богатую семью Маркемов.

И понеслось: преуспевающие ранее дворяне Маркем-Сэндс совершенно непостижимым образом оказывались в проигрыше во всех политических конфликтах, гражданских волнениях, петушиных и собачьих боях, лошадиных скачках и прочих состязаниях, где только им доводилось участвовать. Апофеозом стали разгром Божественного Права Королей, которое они усердно приветствовали, и Реставрация, которую, разумеется, не поддержали.

С самых ранних лет Сесилия поняла, что ей придется заботиться не только о себе, но и о своем непутевом старшем брате, нынешнем графе Сэндсе. Так продолжалось до тех пор, пока ее невестка Джулия, войдя в их семью, не сняла с ее плеч этот груз — впрочем, не слишком обременительный. С подачи той же Джулии Сесилия обрядилась в свадебное платье и вскоре покинула родовое поместье.

При воспоминании об этом Сесилия вздохнула, подошла поближе к зеркалу и села. Кажется, у правого глаза появилась морщинка… Так и есть! А вот и еще одна, слева. Ну что ж, по крайней мере, в ее жизни существует некая последовательность: морщинки располагаются парами.

Сесилия взяла расческу, потом отшвырнула ее и задумчиво оглядела туалетный столик, заставленный разными склянками и пузырьками. Она никак не могла отделаться от пугающего ощущения, что жизнь ее кончилась, так и не успев начаться. С первой годовщины смерти мужа прошло уже шесть месяцев, а в ее двадцатичетырехлетней душе — все тот же глубокий траур. Но почему? Разве она любит его?

Как мужа — нет.

Скучает по нему?

Да, пожалуй, не очень…

Вдруг из гардеробной донесся пронзительный визг. Этта!

Сесилия уронила лицо на руки. О Господи, что опять натворила эта неумеха?

В этот момент из гардеробной показалась Этта. Держа перед собой шаль из изумрудно-зеленой шелковой тафты, она выглядывала в большую коричневую дырку в центре. Даже через отверстие Сесилия видела слезы, струившиеся по худому личику Этты.

— Ох, леди Уолрафен! — вскричала горничная, трагически закатывая заплаканные глаза. — Посмотрите, что я наделала! Вам надо как следует меня высечь! Спустите с меня шкуру и отправьте обратно в королевскую армию. Буду зарабатывать на жизнь своим прежним ремеслом.

Сесилия вымученно улыбнулась.

— Ничего страшного, Этта. Я надену платье из голубого шелка.

Но горничная, как обычно не унималась:

— Я только на секундочку оставила утюг, и вот нате вам! — Она энергично встряхнула прожженную ткань. — Только взгляните, мэм! Я никудышная служанка. У меня не хватает мозгов, чтобы гладить такие тонкие вещи… — Этта опять закатила глаза и залилась слезами. — Вряд ли я хоть чему-нибудь смогу научиться!

Услышав эти слова, Сесилия поднялась и выхватила шаль из рук своей горничной.

— Прекрати, Этта! — приказала она, раздраженно топнув ногой. — Я не желаю слушать подобные речи, ясно? Из-за чего ты расстроилась — из-за какой-то шали? Господи, да у меня их целая дюжина! Хватит рыдать, встань прямо и расправь плечи. Кто в тебя поверит, если ты сама в себя не веришь?

— Ну, хорошо. — Этта в последний раз драматически всхлипнула. — Сейчас принесу вам голубую. Но предупреждаю заранее: она далеко не так красива, как эта зеленая. А я хочу, чтобы вы отлично выглядели на званом вечере у миссис Роуленд. Черт возьми…

— Не чертыхайся, — мягко заметила Сесилия.

— Ладно, не буду, — согласилась Этта, ничуть не сбившись с мысли. — Я уверена, сэр Джайлз, как всегда, будет следить за каждым вашим движением.

Не переставая болтать, Этта ринулась в гардеробную, швырнула в угол дырявую шаль и встряхнула висевшее на плечиках вечернее платье из голубого шелка.

— Знаете, леди Уолрафен, мне иногда кажется, что ваш пасынок в вас немножко влюблен. Конечно, это не значит, что он будет за вами волочиться. Мужчина не всегда идет на поводу у своих… прихотей, если вы меня понимаете.

— Кажется, понимаю, — несколько неуверенно пробормотала Сесилия, приложив ко лбу тыльную сторону ладони. О Боже! Этта работает у нее уже три недели и за это время ничуть не исправилась. — Джайлз заботится обо мне, вот и все. Давай лучше займемся моими волосами. Какую мы сделаем прическу? Этта пропустила ее вопрос мимо ушей.

— А миссис Роуленд? — продолжала она, перебирая охапку батистового белья. — Экая бестия! Страшная, костлявая, брови домиком! Трудно представить, что ее муж — кузен милого мистера Амхерста!

— Как и все мы, преподобный мистер Амхерст не выбирал себе родственников, — сухо отозвалась Сесилия. — А что касается Эдмунда и Энн Роуленд, то у них свои привычки. Если они настолько ограниченны, что превыше всего ценят высший свет, ради Бога! Но за глупость надо платить, и я с удовольствием вытрясу у них денежки для мистера Амхерста.

Из гардеробной раздался заливистый смех Этты.

— Еще неизвестно, кто из вас бестия, мэм! Ох, чует мое сердце, бедной миссис Роуленд скоро придется покупать новые матрасы для миссионерского дома нашего доброго священника! — Горничная, просунув голову в дверь гардеробной, сверкнула проказливой улыбкой. — Мистер Амхерст еще посмеется над старой грымзой! Ах, какая у него улыбка! Жаль, что такой красавчик — церковнослужитель, правда?

Сесилия встала из-за туалетного столика и принялась рыться в своей шкатулке с драгоценностями, подыскивая что-нибудь подходящее к голубому шелковому платью.

— Да, он очень симпатичный мужчина, — согласилась она с легкой усмешкой, выкладывая на ладонь тяжелое ожерелье из голубых топазов. — Но не обольщайся. Этта. Он глубоко набожен, хоть и не совсем традиционен. Его миссия в Восточном Лондоне приносит большую пользу.

Этта кивнула, держа шпильки во рту.

— Ага, — процедила она. — Многие райские птички хотят спастись от своих сутенеров, а этот добрый человек…

Ее госпожа с грохотом уронила ожерелье.

— Райские птички? — резко перебила она.

— Проститутки, мэм, — перевела Этта, зажав зубами шпильки. — Вы уж меня простите. А что до пригожего мистера Амхерста, то я знаю кое-кого еще пригожей. Его друг — или друг его жены— лорд Делакорт. Вот это мужчина! Вы его когда-нибудь видели?

— Этта! — одернула ее Сесилия, со смущением чувствуя, как к щекам приливает румянец. — Мне нет никакого дела до лорда Делакорта!

— Ну да, конечно, — согласилась горничная, добродушно кивая. — Но он такой красавчик! Я рассказывала вам, мэм, про мою тетушку Мерси, хозяйку воровского притона на Рэтклифф-хайвей?

— Да, — уныло вздохнула Сесилия. У Этты был целый легион родственников, и все они занимались незаконным промыслом.

— Ну, так вот, — объявила Этта, — она знала одну девчонку из театра, довольно смазливую. Лорд Делакорт положил на нее глаз, понимаете? И обеспечил ей шикарную жизнь. Двое слуг, карета и маленькая дрессированная обезьянка в красной жилетке и с колокольчиками на шее. Эту обезьянку она брала с собой повсюду…

— Послушай, Этта! — в пятый раз перебила ее Сесилия, с досадой повернувшись к горничной. — Мне вовсе не интересно слушать про дрессированную обезьянку!

Меньше всего на свете Сесилия хотела думать о лорде Делакорте. Последние шесть лет она усердно гнала прочь все мысли об этом избалованном распутнике. Какое ей дело, что у него бесстыдно манящие, по-женски изящные губы, зеленые глаза, подернутые непроницаемой поволокой, словно океан в сумерках, и волосы… густые, темные и блестящие, как полированное красное дерево?

Странно, но ее выводило из равновесия все в нем: низкий ироничный смех, отражение свечного пламени в его глазах, когда он кружил в танце по бальному залу. Не говоря уже о его аморальном поведении.

Однако в узком кругу высшего общества Лондона у нее не было возможности от него спрятаться. К ее досаде, с годами Делакорт стал еще стройнее и мужественнее, а распутства в нем только прибавилось. Любовные похождения лорда были излюбленной темой великосветских сплетен. Когда он проходил по комнате, наименее сдержанные дамочки дружно вздыхали, изображая на лицах приторно-жеманные улыбки, раскрывали свои веера и часто-часто обмахивались, точно пытались разжечь огонь.

Но приличным женщинам было недозволительно обращать внимание на такого мужчину. Все эти годы, что прошли с их встречи в Ньюмаркете, Сесилия старалась забыть Дэвида. Однако во сне ей часто грезилось, что его рука скользит по ее бедру, а жаркие губы целуют шею. Она просыпалась, пылая от стыда и вожделения. Делакорт пробудил в ней такие инстинкты, о существовании которых она даже не подозревала. Но все же Сесилия была неглупа и не столь уж неопытна, чтобы не разобраться, что было тому причиной.

— Конечно, — вновь согласилась Этта, доставая из комода пару новых шелковых чулок. — Я опять отвлеклась от темы, да? Я только хотела сказать, что однажды видела его своими глазами, в Хеймаркете. Мы ездили туда с тетушкой Мерси. Господи, спаси и сохрани, какой же красивый мужчина! — Служанка воздела глаза к потолку. — Широкие плечи, упругий зад! Говорят, в постели лорд Делакорт — просто находка…

— Этта! — прикрикнула на горничную Сесилия. — Хватит уже, в самом деле! Что за вульгарные речи? Я видела лорда Делакорта и его широкие плечи. Ничего особенного. Всего лишь смазливый развратник. Скажи-ка лучше, где сейчас подруга твоей тетушки?

Горничная пожала плечами.

— Не знаю, мэм.

— Зато я знаю! — Ярость Сесилии внезапно прорвалась наружу. Она наверняка голодает в каком-нибудь работном доме, до срока постаревшая, изрытая оспой, тогда как его светлость со своим упругим задом нежится на Керзон-стрит, окруженный целой толпой вышколенных слуг.

Улица в центральной части Лондона.

Ровно в половине седьмого вышеупомянутый лорд Делакорт подъехал к роскошному кирпичному особняку своей сестры на Брук-стрит, как делал, по меньшей мере, четыре раза в неделю. Подняв трость с золотой рукояткой, он отбарабанил на двери свой обычный сигнал, и дверь, как всегда, немедленно распахнулась. На пороге возник Чарльз Дональдсон, дворецкий ее светлости.

— Добрый вечер, Чарльз, — произнес виконт свое постоянное приветствие и, широко улыбаясь, скинул с широких плеч элегантное черное пальто. — Как дела?

Дональдсон принял пальто Делакорта и ответил неизменно невозмутимым тоном:

— Все в порядке, милорд. А у вас? Виконт постарался придать своему лицу беззаботное выражение.

— Ах, Чарльз, — ответил он, — во всей Англии не сыщешь парня счастливее меня! А теперь скажи, где ее светлость? Впрочем, надо признаться, я совсем не уверен, что хочу ее видеть. — Он одарил дворецкого холодной улыбкой.

Дональдсон понимающе кивнул. В последнее время их давний ритуал несколько изменился, причем не в лучшую сторону.

— Она сегодня не в духе, милорд, — предупредил Дональдсон, — протирает ногами ковер в библиотеке.

— Это плохой знак, — буркнул Делакорт. — А бренди там есть, Чарльз? — Вопрос был излишним: бренди в доме был всегда, и, как правило, его любимая марка — самый лучший, который только можно купить в Лондоне. Дональдсон строго следил за этим.

— Да, милорд. Я поставил для вас бутылку на буфет. — Дворецкий украдкой оглядел коридор и нагнулся к Делакорту. — Разрешите вас предостеречь, милорд: она готовит очередной список. Боюсь, вам придется туго.

— Гм! — Темные брови Делакорта сошлись на переносице. — Мамин лакей сегодня здесь? Дональдсон мрачно кивнул.

— Привез новую записку.

Делакорт угрюмо сжал челюсти.

— Коварная женщина! — проворчал он. — А где Амхерст? Опять уехал спасать заблудших из пучины греха и порока?

— Да, он останется в миссии до вечера. Вам придется разбираться с ней без него.

Но, в конце концов, Делакорт разобрался только со своей жаждой. Прежде чем выслушать сестру, он осушил несколько рюмок бренди. Краем глаза, поглядывая на брата, леди Килдермор задумчиво шагала по роскошному турецкому ковру своей библиотеки, держа в руке карандаш и бумагу. Был ранний вечер, и на Брук-стрит громыхали колеса кебов. Дженет раздраженно покосилась на окно.

Человеку, привыкшему к тихой сельской жизни, трудно было сосредоточиться в таком шуме, но ее мужа держала здесь неотложная работа. Впрочем, он поклялся, что скоро они вернутся в Элмвуд, а ему всегда можно было верить.

Успокоенная этой мыслью, Дженет остановилась и покусала кончик карандаша.

— Ну что ж, Дэвид, я думаю, эта тебе подойдет, — объявила она, поднеся бумагу ближе к свету. — Мисс Мэри Айерс. Молодая, благовоспитанная, с большим…

Лорд Делакорт стукнул рюмкой об стол.

— Прекрати, Дженет! — рявкнул он, со злостью отодвигая свое кресло назад. — Я не хочу жениться! Ни на мисс Мэри Айерс, ни на леди Кэролайн Керк. Вообще ни на ком, черт возьми! И хватит меня донимать!

Дженет, в сердцах бросив на стол листок, обхватила живот и осторожно опустилась в кресло напротив.

В животе толкался ребенок — ему явно не терпелось присоединиться к Арабелле, Давинии и малышке Фионе. Дженет смертельно устала сегодня, а теперь еще ее братец решил свести ее с ума.

— Дэвид, дорогой, — начала она умоляющим тоном, — леди Делакорт шестьдесят семь лет, и она мечтает дожить до наследников! Если ты не можешь создать семью по любви, как я, тогда сделай это ради нее, ради сохранения титула.

Дэвид допил оставшийся коньяк, потом оглядел огромный живот и усталое лицо сестры.

— Судя по твоему теперешнему виду, в твоей жизни слишком много любви, дорогая, — сухо заметил он. — А на титул мне глубоко наплевать, и ты знаешь почему.

Но Дженет не сдавалась:

— Допустим, но как же Шарлотта? Кто-то же должен позаботиться о ней.

— Шарлотту я обеспечу, — пылко сказал он, — и не за счет казны Делакортов, а своими собственными средствами. У меня есть кое-что за душой.

Дженет досадливо поморщилась.

— Да, конечно. Ты богат, как Крез. Но не деньги делают человека счастливым.

Дэвид насмешливо взглянул на сестру.

— Вот как? Значит, вы с мамой хотите меня осчастливить, составляя эти проклятые списки и навязывая мне разных мисс Мэри и леди Кэролайн? Я уже жалею, что познакомил вас друг с другом! Вы обе слишком любите совать свой нос в мои дела.

Дженет сдвинула брови.

— Леди Делакорт желает тебе добра. А Коул говорит, что мужчина не может полностью реализовать себя до тех пор, пока…

— Нет! — вскричал Дэвид. — Не смей втягивать в это своего мужа, Дженет! Коула не интересуют мои дела, а меня не интересуют его. Мужчины, милочка, не лезут в чужую жизнь. И правильно делают.

Дженет расхохоталась, запрокинув голову.

— Ох, Дэвид! Ты такой умный и такой наивный! Неужели ты, в самом деле, думаешь, что мужчины не лезут в чужую жизнь?

— Конечно, нет! У них есть занятия поважнее.

Она опять расхохоталась.

— Запомни, дорогой: женщины в своем лукавстве даже близко не сравнятся с мужчинами. Ведь мужчины считают себя самыми умными.

— Зачастую именно так и бывает!

— Иногда, — милостиво согласилась она. — Но я слишком хорошо знаю своего мужа, и, уверяю тебя, из нас двоих он самый хитрый.

Дэвид обвел глазами ее стан.

— Послушай, Дженет, когда ты сердишься, то говоришь очень странные вещи!

Дженет довольно улыбнулась.

— Тебе нужно завести детей, Дэвид. Каждый раз, когда кто-то из моих девочек садится к тебе на колени, в твоих всегда насмешливых зеленых глазах загорается теплый огонек. Так что не надо изображать передо мной бесчувственного прожигателя жизни. Меня не проведешь!

Дэвид метнул на нее испепеляющий взгляд и потянулся к пузатому хрустальному графину, чтобы налить себе еще бренди.

— Хватит меня мучить, дорогая! Лучше поговорим о чем-нибудь другом.

— С удовольствием, — покорно согласилась Дженет.

По спине Дэвида пробежал неприятный холодок. Если сестра так охотно сдалась, значит, она наверняка что-то задумала. Он рассеянно смахнул с брюк воображаемую пылинку.

— Кстати, как девочки? Белла перестала изводить гувернантку?

Взгляд Дженет рассеянно блуждал по комнате.

— Да, почти.

— Отлично! Знаешь, я хочу подарить Давинии на день рождения пони. Надеюсь, ты не возражаешь?

— Нет-нет, нисколько. — Дженет слабо отмахнулась и сцепила руки на коленях.

Дэвид вопросительно вскинул брови:

— Что с тобой? Тебе нездоровится?

— Не беспокойся, Дэвид, со мной все в порядке, — отозвалась она, нервно покручивая большими пальцами.

— А как Коул и его «Дочери Назарета»? Он доволен работой миссии?

— Да! Пожертвования растут.

— А-а, капитал — это хорошо!

Дженет заломила руки. Было видно, что она больше не выдержит.

— Скажи, Дэвид, ты счастлив? Это все, что мне надо знать. Я желаю тебе настоящего счастья — такого, как у меня. Мне невыносимо думать, что ты печален и одинок.

Делакорт презрительно усмехнулся, отодвинул бокал и вскочил с кресла.

— Когда ты, наконец, угомонишься, Дженет? — спросил он, подходя к окну. Одной рукой пригладив свои густые темные волосы, он отдернул другой плотные шторы и уставился в холодную зимнюю ночь.

— Ты уже бросил ту рыжую девицу, с которой я видела тебя на Бонд-стрит на прошлой неделе? — мягко спросила она.

— Я скоро найду себе другую, — ответил он, обращаясь к оконному стеклу.

— И снова с копной рыжих кудряшек?

— Наверное, — согласился Дэвид. — Надеюсь, ты не думаешь, милая сестренка, что мне не хватает женского внимания?

— Конечно, нет, — отозвалась Дженет. — Наоборот, женщин у тебя явный избыток. Она у тебя уже вторая в этом году. А ведь сейчас еще только февраль.

— Ну и что? — резко спросил он.

— В прошлом году их было восемь. Милый, ты меняешь любовниц каждые шесть недель.

— Это не совсем точно, но я не понимаю, что тебя беспокоит, Дженет? Пока они на моем содержании, я забочусь об их удобствах, а когда наша связь кончается, обеспечиваю их деньгами. — Губы его скривились в горькой усмешке. — До сих пор все были довольны.

— А ты, милый? — вкрадчиво спросила она. — Ты-то сам удовлетворен такими отношениями? Пытаясь завоевать весь мир, не теряешь ли ты частицу своей души?

Дженет встала с кресла и подошла к окну. От стекла веяло холодом. Поежившись, она придвинулась ближе к Дэвиду, словно пытаясь согреться его теплом. Внизу, в тусклом свете уличного фонаря, стелился серебристый туман, создавая на булыжной мостовой Мейфэра ледяной матовый отблеск и окутывая улицу холодной загадочной пеленой. Эта картина напомнила воображению Дженет сердце ее брата, и ей захотелось плакать.

Она ласково положила руку Дэвиду на плечо, чувствуя, как он расстроен. Дэвид в ответ повернулся к сестре, и лицо его вдруг стало трогательно-растерянным. На мгновение Дженет испугалась, что брат сейчас на нее накричит, но он медленно раскрыл объятия и прижал ее к груди.

— Ах, Дженет! — выдохнул он в ее волосы. — Ведь у нас нет друг от друга никаких секретов?

— Конечно, нет, — согласилась она. И в самом деле, несмотря на то, что общим у них был лишь один непутевый папаша, между ними существовала душевная близость, редкая даже для родных братьев и сестер.

Они с Дэвидом были очень похожи — оба гордые, непреклонные и потому часто страдающие от одиночества. До появления в жизни Дженет Коула она и Дэвид не разлучались. Конечно, тогда у нее был муж, но первый брак оказался не слишком удачным. А у Дэвида оставались мать — вдова — и старшая сестра Шарлотта — сестра по духу, но не по крови.

Зато Дженет — и то и другое. Дэвид родился вне брака в результате надругательства над молодой женщиной. Это была позорная семейная тайна, самый тяжкий грех отца Дженет.

Дженет содрогнулась в объятиях брата. Разумеется, Дэвид часто думал о своем происхождении, но тщательно это скрывал. Его мать была из хорошей, но бедной семьи и служила у покойного лорда Делакорта гувернанткой, занимаясь воспитанием юной Шарлотты. Граф Килдермор, игрок и развратник, овладел ею в загородном доме Делакорта во время шумной вечеринки, когда она спускалась по черной лестнице в кухню, чтобы выпить перед сном чашку молока.

Дженет была тогда совсем малышкой и спокойно жила с мамой в замке Килдермор. Ошеломленный произошедшим, лорд Делакорт скрыл от всех страшную правду, но, когда стало ясно, что несчастная гувернантка беременна, в благородном порыве женился на ней, дабы дать ребенку имя.

Возможно, он рассчитывал таким образом загладить свою вину за то, что водил дружбу с негодяем Килдермором и принимал его в своем доме, где жила невинная девушка.

Коул, разумеется, обо всем этом знал. А когда старшим сыновьям Дженет исполнилось четырнадцать, Дэвид и Дженет рассказали им эту историю. Но знать и понимать — разные вещи. Дженет очень жалела, что Дэвиду стала известна правда: на смертном одре их отец поведал обо всем случившемся много лет назад. Она, не задумываясь, отказалась бы от дружбы со сводным братом, только бы вложить слова умирающего обратно в его уста!

Видимо, лорд искренне верил, что Господь Бог простит его, если он раскроет душу перед своим единственным сыном. Но поступок Килдермора принес облегчение лишь ему одному. Он отошел в мир иной, очистив свою совесть от греха, а Дэвиду предстояло жить, сознавая, что в его жилах течет позорная кровь бесчестного шотландца, а отнюдь не благородная нормандская кровь человека, который его воспитал.

Но жизнь, как правило, несправедлива, и не стоит тратить время, жалея о былом. Дженет резко высвободилась из объятий брата.

— Бывали ли у тебя минуты, Дэвид, когда ты ощущал себя счастливым? Что для этого нужно, ты можешь мне сказать?

Он прижался к спине сестры грудью и опустил подбородок на ее макушку. Ему было страшно взглянуть ей в глаза.

— Ах, Дженет, — произнес он тихо, с отчаянием, — если бы я это знал!

В библиотеке стало тихо. Дэвид слышал только ритмичное дыхание Дженет, а та стояла не шевелясь, грустно размышляя о судьбе брата.

Ну, зачем она его терзает? Ведь ей хорошо известно, почему он не хочет жениться. Его поместья, титулы и даже сама его кровь — все это чужое. Он не Делакорт! Он никто. Не благородный, не титулованный и никем не уважаемый. Впрочем, последнее — его собственная вина.

И все же, как он объяснит столь позорную родословную своей будущей жене? А вдруг после этого она откажется выйти за него замуж? Или разгласит его тайну? Но еще хуже жениться, скрывая от избранницы правду своего происхождения.

Однажды он уже вляпался в историю — в результате досадного недоразумения его чуть не заставили идти под венец. Но и сам он поступил нехорошо, предложив девушке руку и сердце, скрыв от нее свою биографию. Ведь если бы она вышла за него замуж, ее дети унаследовали бы его кровь.

В конце концов, Дэвид с той девушкой расстался, несмотря на искреннее желание загладить свою вину. Оба они стали жертвами дурной шутки, и Сесилия вовсе не хотела выйти за него замуж. Уолли Уолдрон получил от Дэвида таких тумаков, что еле остался жив. Несмотря на все обстоятельства их знакомства, Дэвид продолжал добиваться расположения Сесилии, но все его усилия были тщетны: девица оказалась злопамятнее и непреклоннее, чем он надеялся. В ответ на предложение руки и сердца она оскорбила Дэвида и выставила его на всеобщее осмеяние.

Хорошо хоть, что он избежал тюрьмы… и впредь стал осторожнее.

Брату уже исполнилось тридцать два года. Он и сам прекрасно понимал, что в его жизни не хватает очень многого, а с тех пор, как Дженет вторично вышла замуж, он и вовсе словно потерял почву под ногами.

Уединившись в загородной усадьбе с любимым мужем, Дженет, наконец, обрела подлинное счастье и создала замечательную семью, однако Дэвид лишился в ее лице самого верного друга, морального компаса и единственного человека, который был ему действительно небезразличен. В напрасной попытке избавиться от гнетущего одиночества и тоски он прибегал к всевозможным — не всегда благопристойным — увеселениям.

Дэвид всегда прислушивался к словам Дженет. Вот и сейчас он сознавал, что она права: ему действительно пора остепениться — нельзя же всю жизнь порхать по чужим гостиным… и менее приличным местам. Есть риск потерять великосветский лоск в бесконечных загулах и в результате стать никому не интересным.

Между тем он не видел впереди никакого просвета, как будто какие-то таинственные, непостижимые силы воздвигли перед его носом невидимую стену. К кому обратиться за советом? Только не к Дженет: она и так уже незаслуженно корила себя за ту неразбериху, что творилась в его судьбе.

И не к матери. Если она узнает всю глубину его несчастья, это может стать для нее ударом, от которого ей будет трудно оправиться. Может, к Коулу? Но в минуты откровенности с самим собой Дэвид понимал, что отчаянно завидует зятю.

Завидует его спокойной уверенности и сдержанности. Тем не менее, Дэвиду часто хотелось поговорить с Коулом — не о бегах, не о гончих собаках и не о погоде, но проклятая гордость сковывала его уста.

Мысленно вздохнув, он слегка отодвинулся от сестры. Какой толк предаваться печальным размышлениям?

В этот момент дверь распахнулась, и вошла няня. Вслед за ней в комнату хлынула стайка маленьких девчушек, окружив ноги Дэвида пеной белых ночных сорочек.

— Дэвид, Дэвид! — шестилетняя Арабелла, обхватив его бедро, подняла кверху хорошенькое личико. — А мне выдлали дуб! — объявила она, тыча пальцем в щербатый рот. — Дашь мне за это гинею?

Арабелла была точной копией Дженет — те же длинные черные локоны, те же лучистые глаза.

— О Боже, какая же ты жадина, крошка-шотландка! — воскликнул Дэвид, подхватив ее на руки и подняв высоко в воздух. Не успел он поставить Арабеллу на пол, как по его ноге уже стала карабкаться Давиния. Эта девочка походила на отца: пышная копна русых волос, блестящие золотисто-карие глаза. Дэвид повалился в ближайшее кресло, увлекая за собой обеих племянниц.

— Белла плакала, когда ей выдирали зуб, — прощебетала четырехлетняя Давиния, забираясь ему на колено.

— И вовсе я не плакала! — возмутилась Арабелла, сердито взглянув на сестренку.

— Плакала, плакала! — не унималась Давиния. Она обворожительно улыбнулась Дэвиду и приблизила губки к его уху. — Ты привез мне пони?

Крошка Фиона осталась одна посреди комнаты. Досадуя на то, что все ее бросили, она плюхнулась на попку и громко заревела.

— Давиния! — укоризненно остановила дочку Дженет, нагнувшись, чтобы поднять Фиону. — Хватит сочинять! И не вымогай подарки у крестного!

— Тихо! — прошептал Дэвид Давинии. — Чуть-чуть помолчи. Давайте-ка все вместе сядем на диван. Мама хочет рассказать вам на ночь очередную сказку.

— Правда? — ехидно спросила Дженет, подбрасывая Фиону на коленях. — И какую же сказку я хочу рассказать?

Дэвид обнял одной рукой Давинию, другой — Арабеллу.

— Как, неужели ты забыла, милая? Про одну чересчур любопытную маленькую девочку, которая все время совала свой нос в чужие дела, и ей его, в конце концов, оторвали.

— О! — обрадовалась Арабелла. — Это, наверное, очень интересная сказка!

Экипаж лорда Уолрафена подкатил к Портленд-плейс и резко свернул в Парк-Кресент — ровно за две минуты до назначенного часа. Сесилия, стоя в вестибюле, смотрела, как по лесенке спускается лакей Джайлза. Волосы ее были безупречно уложены, голубое шелковое платье тщательно отутюжено.

Когда Джайлз вышел из кареты, сердце графини Уолрафен окончательно упало. Втайне она надеялась, что сегодня вечером он не сможет поехать вместе с ней на вечер к Роулендам. В конце концов, она вдова и не нуждается в провожатых! К Джайлзу она питала искреннюю симпатию: за маской холодного светского лоска скрывалось, в сущности, доброе сердце. Он приложил немало усилий, заботясь о ее благополучии. Уолрафен был из тех мужчин, с которыми женщине спокойно и надежно. Но почему в его присутствии у Сесилии иногда возникало чувство неловкости?

Тем временем Джайлз уже поднимался на крыльцо. Выглядел он великолепно: свободный черный плащ модного покроя, густые черные локоны, еще влажные после ванны, строгий, но элегантный вечерний костюм. Сесилия вздохнула. По крайней мере, Джайлз охотно помогал ей в благотворительной работе… хоть и поругивал ее за то, что она ездит в Ист-Энд. Сегодня вечером по пути к Роулендам им надо будет многое обсудить.

Дворецкий распахнул перед ним двери. Войдя в дом, Джайлз проворно нагнулся и поцеловал Сесилию в щечку.

— Вы отлично выглядите, дорогая! — Сверкнув дежурной улыбкой, он украдкой оглядел ее с головы до ног. — На сегодняшнем вечере моя мачеха без труда затмит всех остальных дам!

Они вышли на февральский холод и покатили к Риджент-стрит, а оттуда — в Мейфэр. Роуленды жили неподалеку от них, но это обстоятельство скорее приводило Сесилию в уныние. Приехав в гости, она поздоровалась с немногочисленными знакомыми, которые были также приглашены к Роулендам, после чего откровенно заскучала.