Аркан Карив
      Переводчик
      Pour Natalie Avec Tendresse
      Если не я для тебя, кто для тебя?
      Если я только для тебя, зачем я?
      роман-телега
      Я хотел бы оставить русскому языку
      некую библейскую похабность
      Пушкин
      Пролог
      Я проснулся, как всегда, за пять минут до запланированного взрыва будильника, обезвредил его вслепую, сунул в рот сигарету, потянулся до первого сладкого хруста и, откинувшись на подушке, вспомнил, что очень хочу п'исать и что сегодня - первый день милуим.
      * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Библиотечный день *
      Глава первая: Утро. Кофе. Сборы
      Шаркающей кавалерийской походкой в аляповатых иерусалимских декорациях вошел в русскую речь весенний месяц нисан. На самом деле, это всего лишь апрель, месяц моего рождения, в который Солнце покидает пылкого придурка Овна и разливается мягким теплом по ленивому, но страстному Тельцу. Пробуждается природа, едут капелью крыши, распускаются почки.
      Я сам как набухшая почка: томительные ожидания детства-отрочества-юности и клятвенные обещания молодости распирают меня изнутри; с каждым годом их становится все больше, и давят они сильнее. Однажды (в этом не может быть сомнений) я распущусь прекрасным цветком, хоть бы и пришлось для этого лопнуть.
      С сигаретой в зубах и немигающим взглядом я застыл над унитазом фигурой мадам Тюссо. А в комнате звонил телефон. После шестого звонка включился ответчик и, расшаркавшись за меня в реверансах, предложил оставить сообщение после сигнала. Би-и-ип!
      - С добрым утром тебя, моя ласточка!.. Але... Але? Ласточка, дома ли ты?
      Ответь... Дрыхнешь еще небось... А кто будет родину защищать?
      Пушкин?.. Или, может быть, Зильбер все таки жопу поднимет? Ась?.. Мартын!
      Мартынуш! Мартынушка! Лама азавтани, сука!
      Только у русского человека с похмелья может быть такой чистый, хрупкий,
      искренний голос с хрустальными вибрациями космических сфер. Накануне русский человек напился, он искал общения. Потом он заснул, но в несусветный утренний час недобрая сила подняла его, мягкого и беззащитного, и поразила непокоем. А будить других русских людей было еще неприлично рано. Часа два он страдал и морщился, пытался читать, хватал гантели, пил чай, включал телевизор, залезал обратно в постель и вскакивал с нее. Наконец, Господь сжалился и сказал: "Нехорошо человеку быть одному. Позвони Зильберу, он уже проснулся". Когда я снял трубку, мой друг и товарищ по оружию Альберт Эйнштейн заканчивал напевать на ответчик последний куплет песни "а для тебя, родная, есть почта полевая".
      Вам, вероятно, хочется узнать, почему моего друга и товарища по оружию зовут Альберт Эйнштейн. Всем хочется. И все норовят спросить об этом самого Эйнштейна. Вопрос скучный и бестактный. Разве мог советский инженер по фамилии Эйнштейн назвать своего сына иначе? И разве мог он затем не отдать его в физматшколу? Я, признаться, уже давно не нахожу ничего удивительного в подобных сочетаниях имен и фамилий. В одном только списке членов израильской русской партии имеем трех Романов Поланских и двух Иосифов Бродских. И за пределами русского списка происходят чудесные встречи. Однажды судьба свела меня с лейтенантом Дантесом, водителем автобуса в гражданской жизни.
      Эйнштейн требовал первой психологической помощи, и я ему ее оказал. Я отговорил его забивать болт на Израиль, армию его обороны и на всю эту блядскую жизнь вообще. Я сообщил ему заряд оптимизма и веры в лучшее будущее. Я высмеял его опасения подохнуть с похмелья, потому что от похмелья еще никто не умирал, разве что польский писатель Марек Хласко, который скончался у друзей в Германии, сжимая в одной руке бутылку пива, а в другой билет в Израиль, где его ждала невеста - стюардесса и красавица. Короче, я был очень заботлив и чуток. Потому что у Эйнштейна есть автомобиль "субару". А у меня нет даже прав.
      Армия Обороны Израиля просит, чтобы в нее приезжали пораньше. В повестке рекомендуется прибыть на базу к десяти утра. На самом деле, вам будут рады и в полдень, и к ужину, и даже к отбою. Явиться слишком рано фраернуться; слишком поздно - перегнуть палку. Я внушил Эйнштейну мысль о том, что грамотнее всего будет сдаться до наступления темноты, в романтический час между собакой и волком. До этого часа было еще далеко, и впереди вырисовывался почти нетронутый день законного безделья, который я, вслед за научными работниками, назову библиотечным.
      Начался он ужасно: я в халате, не умывался еще, взял джезву, полез в шкафчик, открыл банку, а кофе-то - кончился! Если бы я был диктатором, то, для борьбы с инакомыслием, первым указом запретил бы кофе в постель. И сразу, таким образом, подорвал бы мораль проклятых инсургентов. Без этой милой блажи, невинного баловства я на мир и смотреть-то отказываюсь, а уж противостоять ему - и подавно.
      "Кофе - в постель!" Может быть, это - тот единственный лозунг, за который я готов погибнуть на баррикадах. А история пусть рассудит. Разумеется, я оделся и пошел в лавку, хотя мне это было вдвойне неприятно, потому что я был там должен.
      В лавке у Шимона я с фальшивой живостью поддержал разговор о футболе, затем, как бы между прочим, попросил прибавить к долгу кофе и два "ноблеса" и, склюнув поживу, поспешил вон, но в дверях столкнулся нос к носу с бабой-ягой из моих детских кошмаров - старухой-процентщицей Шамаловой-Беркович. "О!" - удивилась она. Потом вспомнила и обрадовалась: "О-о-о!"
      Старуха жила по соседству и ссужала под шестьдесят процентов годовых. Ее квартира приводила на ум дом-музей Ленина в Горках. За массивным столом, покрытом поверх скатерти клеенкой, вы расписывали тринадцать чеков; хозяйка просила отвернуться; скрип дверцы шкапа, шорох белья и целофана, напряженное ожидание: а не грохнется ли оттуда скелет забытого когда-то любовника? Но вот уже купюры с изображением прелестной первоклассницы ложатся на мутное и липкое плоскогорье клеенки.
      В милитаристских государствах сентимент очевиден: "Бабушка, мне в армию сегодня. Может, погодите чуток?" "Ступай, ступай, защитник, после сочтемся. Кхе-кхе". Глупая слеза заволокла выпученный глаз старой жидовки. Черная горжетка на горбу лоснилась потертостями. Сморщенные руки дрожали. Повеселевший и нахальный, я шагал певучей походкой через сквер мимо детей, снующих по фанерному кораблю с надписью "Титаник"
      Дома я вновь переоделся в халат, сварил джезву непросто доставшегося кофе, поставил кассету с Файруз, укоренился хорошенько в кресле и только было начал думать о приятном и разном, как в дверь позвонили. Разнузданным, причем, каким-то звонком. Собиратели цдаки на малоимущих ешиботников звонят скромнее. Кроме того, они ждут, когда им откроют, а не вваливаются в квартиру сами.
      - Опять завел свою арабскую блядь! - заорал Эйнштейн с порога.
      - Эта арабская блядь переживет нас с вами, пастор, - ответил я не
      задумываясь. Потом подумал: а ведь, действительно, переживет...
      Между тем мой comrad in arms, сняв с плеча сумку, принялся вынимать из
      нее и выставлять на стол бутылки с пивом. Наметав шесть штук, он открыл
      две, жадно и без отрыва выпил одну, оставил на столе другую, а четыре
      непочатые снес в холодильник. Мне ничего не оставалось, как только
      скрутить ответным жестом косяк; пиво я терпеть не могу, но и следить в
      тоскливой трезвости за тем, как мой дружок будет на глазах превращаться в животное, тоже не хотелось.
      Эйнштейн прикончил вторую бутылку, откинулся в кресле, и выражение лица у него сделалось, как у горца Маклейна на космическом приходе. Я же, добив косячок, почувствовал себя Винни-Пухом на воздушном шарике.
      - Альбертик, мне кажется, что я - Винни-Пух. На воздушном шарике. А ты?
      - Я? - Эйнштейн глубоко задумался. - Я, пожалуй, пойду посру!
      И, прихватив со столика эротический журнал "Кавалер" (печатается в Перми, а продается в Израиле), ушел.
      Эйнштейн ушел надолго. Я воспользуюсь его отсутствием, чтобы представиться читателям, как это принято у героев всех уважающих себя романов.
      Господа, как вы, вероятно, догадались из названия, я - переводчик. В полном смысле этого слова. Я даже думал завести себе замацанный берет с вышитой золотцем буквой "П", чтобы при знакомстве натягивать его на голову. Да только невозможно ходить с буквой "П" на лбу в наше нелегкое смешливое время. Это также нелепо, как, например, кричать, где бы ты ни был: "Я переводчик!"
      Но что же я перевожу, спросит читатель. Сейчас объясню. Во времена моей бедной юности были до обидного редки, а потому особенно ценились девушки, которых рекомендовали страшным полушепотом: "Делает все!" Можно без преувеличения сказать, что я переводчик такой же редкой и ценной породы: я все перевожу. Буквально все.
      Газетные статьи: "В ходе вчерашней пресс-конференции министр Натан Щаранский заявил, что превыше всего ставит интересы еврейского народа";
      учебные кинофильмы: "Семь арабских армий одновременно повели войну с только что созданным еврейским государством. Мы стояли перед выбором: погибнуть или выжить. Мы выбрали жизнь";
      книги по иудаизму: "В честь восьмидесятилетнего юбилея Давида Бен-Гуриона в 1967 году был устроен банкет в Калифорнийском университете. Один арабский студент обратился к Бен-Гуриону с вопросом: "Когда, да продлит Аллах Ваши дни, Вы предстанете перед Всевышним, как оправдаетесь Вы перед Ним за то, что прогнали арабов и присвоили себе их землю?" Бен-Гурион ответил: "Я скажу ему: Ты сам обещал эту страну Аврааму, Исааку и Иакову четыре тысячи лет тому назад, а мы являемся их потомками, то есть, наследниками".
      Один раз я получил заказ на перевод очень недурной прозы: "В те дни понятия равенства и братства уже начали утрачивать свое очарование. Однако герцог понимал их на свой манер и без малейшей предвзятости оделял любовью все классы, не делая различия между простушками и дамами благородных кровей: в постели герцога их лица озарялись совершенно одинаковой улыбкой". Но не успел я приступить к работе, как у заказчика кончились деньги.
      Еще я перевожу рекламу, политические памфлеты, курсовые, семинары, конференции, пресс-релизы, научные статьи и даже полицейские протоколы, а когда к нам приехал Горбачев, я и его перевел, да так синхронно, что вырученных денег хватило на поездку в Синай. И там, в Синае, на берегу Красного моря, в бедуинском бамбуковом вигваме я осуществил свою старинную мечту... Но
      - чу! Забурлила ниагара. Захлопали двери. Выше стропила, плотники! Вернулся Эйнштейн. "Собирайся! - гаркнул, помолодевший, пружинистый и грозный, - мне надо проведать мой бизнес. Пожрем в городе и прямо оттуда рванем на Беэр-Шеву!"
      Эйнштейну понравилось, и он стал принимать фехтовальные позы и делать туше: "На Беэр-Шеву!"
      Я напомнил, что мы еще должны забрать Юппи.
      - Заберем, не сцы! Собирайся давай. А то не успеем... Дык!.. На Беэр-Шеву!
      О, как я ненавижу сборы! С беспощадным реализмом они обнажают мою полную бытовую несостоятельность. Носков оказывается недопустимо мало, а те что есть - дырявые или грязные. Армейские ботинки протерлись до картонной белизны, и нет гуталина, чтобы замазать позорище. Кончилась пена для бритья, дезодорант на исходе. У дорожной сумки сломана молния. Я думал, что я денди и плейбой, а, присмотреться, так - просто засранец.
      Покидав в сумку, что бог послал из белья и предметов личной гигиены, я стал укладывать самое дорогое и, совершенно, между прочим, необходимое для успешного прохождения службы: газовый примус, кофейные чашечки, пакетик с травой, кассеты с музыкой, уокмен, "Арабский язык, часть первая, для начинающих", а книг брать не стал, потому что серьезные в армиии все равно читать не станешь, а детективов Юппи запасет на всех. С криком "На Беэр-Шеву!" подскочил Эйнштейн и впихнул сверху пачку "Кавалеров".
      - На фига?!
      - Чтоб читать, жлоб!
      Зильбер тогда еще не знал, да и не мог знать, какую необыкновенную роль предстоит сыграть этим журналам в его судьбе.
      Глава вторая Экскурсия. Старый город. Знакомство
      Весенний месяц нисан отмечен народной мудростью, как месяц ненадежный,
      дурной, переменчивый. Над робеющим ранимым солнцем глумятся оборванные юркие облака. Ветерок дует с подтекстом. Погода стоит неверная, демисезонная. Но зато белесый зной летнего иерусалимского камня еще не вытеснил пастельную оранжевость зимы. Воздух пока еще дрожит не от жары, а от нежности. Душа полна волнующих предчувствий. Так хочется пустить кораблик по ручью! И втюриться в кого-нибудь по горло.
      - А где мы будем нынче жрать, Альбертик? А? Мне манчес истерзали весь желудок.
      - Не знаю. По дороге решим. Ключи мои не видел? Куда я, блин, ключи от машины свои дел?!
      Я немного поклянчил у Эйнштейна дать порулить, но он сказал, чтобы я шел в жопу, пока не сдам на права. Просвещенный читатель имеет, конечно же, все основания усомниться в правдоподобности такой детали, как отсутствие в наше время водительских прав у героя - интеллектуала и израильтянина. Ну и что же? Я читал один роман, так там герой не умел даже звонить по телефону. А был, между прочим, русский филолог!
      И, все-таки, жаль, что у меня нет прав. Столько упущенных возможностей! Я бы мог, например, открыть собственный бизнес и возить в микроавтобусе туристов. "Иерусалим Мартына Зильбера", тематическая экскурсия. Со временем она стала бы культовой, бизнес расширился; меня заменили бы профессиональные экскурсоводши - архивные девушки с чахоточным румянцем и зачесанными за уши русыми волосами. "Друзья! Попрошу минуточку внимания! Мы с вами проезжаем паб "Пророки". Сюда Зильбер попадает сразу по прибытии в Израиль; здесь он бурно отмечает репатриацию; влюбляется в девушку своей, как ему в тот момент кажется, мечты; танцует в ее честь на стойке бара стриптиз; получает бутылкой по голове от друга девушки, и приходит в себя уже в КПЗ, что на Русском подворье - мы сегодня побываем там, друзья, это недалеко - где и встречает первый на исторической родине рассвет..."
      Потом экскурсантов везли бы в Старый Город. От Сионских ворот пешком под клекот гусей да петухов из-за стен армянского монастыря-коммуны, с заходом в каменный мешок под названием улица Арарат и остановкой у железных ворот с намалеванным на них масляной краской номером двенадцать. "В этом доме Зильбер проводит свою первую иерусалимскую зиму. Если нам повезет, и хозяева позволят подняться наверх, вы сможете ближе ознакомиться с бытом и нравами..."
      Туристам повезет едва ли. На робкий стук ворота отопрет старый армянин Ваан с ложнобиблейским лицом, которое перекосится от злобы, когда он узнает, чего от него хотят. Он затрясет зачехленным в сванскую шапочку лысым черепом, замашет худыми кулаками и зашамкает проклятьями на наждачной палестинской смеси. Сцена выйдет буйно живописной, и, что ни говори, некоторое представление о нравах туристы получат. Жаль только, что Ваан не изобразит им на своем алюминиевом английском истошное why did you bring a girl!!!, чуть не сделавшее меня импотентом.
      Далее в плане экскурсии значится обед в ресторане "Таверна" на улице Патриархии. Отправимся туда и мы с товарищем.
      Должен сразу отметить, что в общественных местах с Эйнштейном появляться конфузливо. Он так нагло и откровенно разглядывает женщин, так неприкрыто вперивается стекляшками береевских очков им в жопу, громко ее при этом обсуждая, что мне хочется поскорее отмежеваться и крикнуть: "Я тут ни при чем!". Женщины и без того склонны подозревать во мне грубость. Моя странная внешность вечно вводит их в заблуждение. Мне говорили, что я похож на итальянского фашиста, что мне пошло бы имя Бахыт Кенжеев, что мое место в чеченской мафии. И череп у меня лысый как коленка. Как бы там ни было, я знаю по опыту, что на первый взгляд вызываю в женщинах настороженность. А тут еще это чудовище рядом. Орет:
      - Зильбер, зацени какая птичка! Вон за тем столиком. Видишь?! С двумя старперами.
      Я стыдливо поднял глаза от пепельницы.
      Не знаю, о каком таком инфернальном изгибе трактовал Митя Карамазов, но для меня вся дьявольская прелесть сошлась в изгибе губ Махи обнаженной с одноименной картины Франсиско Гойи. Не следует думать, что другие изгибы Махи ускользнули от моего внимания, - я изучал их все годы отрочества, но, если говорить об инфернальности - а именно об этом свойстве изгибов у нас без дураков идет сейчас речь, то я готов восклицать вновь и вновь, и, может быть, даже с легким стоном: "О, эти губы!.."
      Так вот, стыдливо, повторяю, подняв глаза от пепельницы, я сразу узнал - по любимым губам - девушку своей мечты и поспешил предупредить Эйнштейна:
      - Молчи, козел! Она - русская!
      Я собирался объяснить, почему я в этом так уверен, как вдруг девушка встала (на ней был джинсовый комбинезон, а я их обожаю) и, подхватив сумочку, направилась в дамскую комнату.
      - Щас проверим, - сказал Эйнштейн. - А за козла ответишь!
      Ему я уже ничего не успею объяснить. Читателю же - с удовольствием! Дело в том, что два пожилых солидных господина, от чьих столика поднялась и направляется в нашу сторону девушка с губами гойевской Махи, это профессора кафедры славистики иерусалимского университета: лермонтовед Вайскопфф и пушкинист Шварцкопфф. И, кроме, как по-русски, беседовать они могут разве что, на церковнославянском. Лингвистический тест, таким образом, прозвучит, по меньшей мере, неуместно.
      - А у ней на шейке засос!
      Девушка остановилась, посмотрела на меня, и я с готовностью изобразил на лице букет извинений. Девушка наморщила лоб:
      - Co to jest "zasos"?
      У Эйнштейна отвисла челюсть. У меня выросли крылья. И я начал потихоньку ими хлопать, готовясь к взлету
      - Tak to pani jest polka!.. Ja tez troche movilem po polsku, ale juz wszystko zapomnialem...
      - Но, не страшно, - утешила меня незнакомка, - я говорю по-русски. По хебрайски тоже говорю немного. Только я не знаю, что такое засос. Это как паук, так?
      - Так, так! - заверещал Эйнштейн, которого, между прочим, не спрашивали. - Девушка, а как вас зовут?
      - Малгоська. Для русских звучит немного смешно, я знаю...
      - Нет, не смешно! - воскликнул я с жаром. - Для русских это польское имя звучит прекрасно! Даже, я бы сказал, гордо! А для израильтян вообще атас!
      - Что такое атас? - спросила, переминаясь с ноги на ногу, Малгоська.
      - Так, - сказал Эйнштейн, - по-моему, мы задерживаем девушку. Кончай гнать, Зильбер... Мы с вами еще пообщаемся, надеюсь?
      - Имеем надежду, что так оно будет, - закивала Малгоська и попятилась. Со дна моей души начало всплывать умиление, волоча за собой свою вечную спутницу эрекцию. Унять ее мне удалось только благодаря напряженным мысленным подсчетам: сколько шажков совершает по небу язык, чтобы произнести Мал-гось-ка? Я пришел к выводу, что язык совершает по небу всего два шажка, но уже на втором слоге упирается в зубы, чтобы повиснуть затем в полости рта вопросительным знаком.
      - Ну? - заглянул мне в лицо глумливый Эйнштейн. - Судя по твоей роже, ты, кажется встретил, наконец, девушку своего караса? Такую, которая... как там?.. - создает настроение, да?
      Я взбрыкнулся: "А что, скажешь нет?"
      - Ну в общем... - лениво согласился Эйнштейн и в плохо подавленном зевке блеснул очками в направлении Вайс и Шварц копффов. - Слушай, а эти старики-разбойники, они ей кто?.. Слиха, эфшар улай леазмин соф-соф?
      Я и сам очень хотел бы знать, кем приходятся моей полячке две эти еврейские головы.
      Что касается пушкиниста Шварцкопффа, то он всегда был мне симпатичен хотя бы уже тем, что поразительно похож на моего одесского дядюшку, биндюжника и бонвивана. Свое филологическое призвание Шварцкопфф открыл в теме "Няня и Поэт". Еще в шестьдесят девятом году в предисловии к юбилейному изданию он писал: "В лице Арины Родионовны над колыбелью Пушкина склонилась вся крестьянская, вся народная Россия". Перебравшись на склоне лет в Израиль, Шварцкопфф влюбился в свою студентку, бросил ради нее жену и, тщательно выскребая из тайников души многолетние пласты заветного замысла, написал книгу "Спокойной ночи!" В этой книге он развенчивает легенду о святой патриархальной старушке, а затем в увлекательной и остроумной форме повествует о том, как в период михайловской ссылки бойкая няня поставляла Пушкину дворовых девок. Заканчивается книга так: "В лице Арины Родионовны Пушкин обрел не столько источник фольклорного материала, о чем годами твердили советские пушкинисты, сколько, прежде всего, верного альковного друга. И кто может с уверенностью сказать, какая из этих двух составляющих оказала большее влияние на творчество поэта?" Студенты-слависты иерусалимского университета считают Шварцкопффа душкой.
      Что же до Вайскопффа, то это - опасный и вздорный старик. Рассказывают, что в молодости он бредил Пушкиным и мечтал посвятить жизнь исследованию темных мест дуэльной истории, но, поскольку (и это в России знает каждый школьник), Пушкин, воплощая предсказание цыганки, погиб от белой головы, научная карьера Вайскопффа была заведомо обречена. Даже твердо стоящие на марксистских позициях пушкинисты испытывали к нему мистическую брезгливость. А пушкинисты-почвенники не скрывали возмущения: "Мало им, что они Христа нашего распяли!" Не вынеся травли, Вайскопфф переквалифицировался в лермонтоведы. Но глаза его и по сей день блестят затаенной страстью. На старческом лице они наводят ужас. Студенты боятся и не любят Вайскопффа.
      - Ну вот и Малгоська подтянулась, - заворковал Эйнштейн. - А кем, скажите пожалуйста, вам будут эти милые дяденьки?
      - Дядя Зяма - друг моей семьи.
      Итак, она - со стороны Вайскопффа.
      - А дядя Зяма отпустит вас погулять?
      - А я могу совсем его не спрашивать...
      "Ах, какая она, все-таки, прелесть!" - подумал Зильбер и, перевернув украдкой страницу, попал на...
      ...вставную телегу: "Знай и люби свой гороскоп!"
      Юппи утверждает, что никогда в жизни не поймет двух вещей: что такое секс и почему не падают самолеты. Я согласен с ним только наполовину. Самолеты - это, конечно, полная загадка, но в сексе, друзья мои, смею думать, я кое-что понимаю. Как говаривала Мэй Уэст, у меня с сексом много общего. Достаточно бросить беглый взгляд на мою натальную карту.
      Венера в Овне в Восьмом доме. Рядовой астролог недолго думая скажет, что этот аспект указывает на пылкую в сердечных делах натуру. Будет, в общем-то, прав. Хотя и неточен. Неточность в слове - вот что в глазах многих делает астрологию продажной девкой и лженаукой. Между тем, истинная задача этой дисциплины как раз и заключается в поиске нужных слов. Моя мама, например, ласково называла меня похотливой скотиной, - поразительная точность попадания там, где другие увидели бы только расплывчатый образ: трогательного подростка, безнадежно влюбленного в одноклассницу с двумя косичками и строгим взглядом.
      Восьмой дом символизирует секс, смерть и приключения. Овен разгоряченного козла. Венера - любовный этикет. Составьте теперь их вместе, и легендарный поручик Ржевский возникнет перед вами во всем своем анекдотическом великолепии: "Прошу пардона, мадам! Не будучи представленным, .....ись не желаете?"
      На справедливое удивление корнета "но ведь так можно и получить!" Ржевский, если помните, отвечает: "Бывало, получал. Но чаще, все-таки, ..ся!" Согласитесь, что удачливость поручика не имеет логического объяснения. Тем более убедительным представляется объяснение астрологическое: как и у меня, в гороскопе Ржевского Венера находится в легком аспекте с Юпитером - планетой счастья и удачи; шальной, ничем не заслуженной прухи.
      Луна в соединении с Меркурием в Тельце в Девятом доме. Как сказал бы ослик Иа - мой любимый расклад. Если бы мне грозила астрологическая инвалидность, и из всей своей карты я мог бы сохранить на выбор лишь один знак со стоящими в нем планетами, я сказал бы: "Забирайте все! Но только оставьте меня Тельцом!"
      В Тельце мое Солнце, а без него, как говорится, особо не повыпендриваешься. Это - сердце, это - эго, это - Я!
      В Тельце наказал мне Господь мыслить и чувствовать одновременно, для чего и расположил здесь совмещенный узел Меркурия и Луны.
      Пусть отсохнет мой Марс во Льве, пусть забудет меня мой Юпитер, если откажусь от тебя, о, Телец!
      Тельцом был, между прочим, библейский Иосиф. Если верить Томасу Манну, папаша Яков при все своей любви держал мальчишку в строгости и устраивал ему нагоняй всякий раз, когда заставал за любованием Луной - обманщицей и фантазеркой. В те времена мечтательность считалась в Палестине опасным занятием. Но после того, как Иосиф сделал сказку былью и, став новым египетским, выручил материально весь народ Израиля, евреи начали относиться к Луне с определенным уважением. В двадцатом веке они обожествили ее, и, чтобы втереть очки другим, менее искушенным народам, назвали подсознанием. Армия психоаналитиков сделала из Луны Золотого Тельца. В истории отношений моего народа с Луной наступил кризис.
      Что же касается секса в чисто бытовом плане, то известный детский анекдот послужит хорошей иллюстрацией Луны в Тельце:
      Решил Пятачок трахнуть корову. Подошел к ней сзади, начал пристраиваться. Она ему копытом по башке - бац! Он отлетел, лежит посреди дороги, в пыли. Мимо идет Винни-Пух: "Пятачок! Ты чего здесь делаешь?" - "Да мы, быки, всегда так: на....ся и отдыхаем!"
      И, чтобы вам уж совсем все было понятно в зильберианских половых изысках, знайте: Девятый дом - дом философии и путешествий. Натив, поэтому, склонен искать любовные приключения за границей или с иностранками.
      Глава третья: Кибуц. Арабский рынок. В городском парке
      Когда окажетесь в наших краях, то, если и не попадете на экскурсию "Иерусалим Мартына Зильбера", а станете, подобоно многим другим гостям столицы, пить и гастрономничать дни напролет в мансарде У Доброго Поэта, вы, все равно, в какой-то момент неминуемо окажетесь возле Яффских ворот. В этот самый момент (а он может наступить совершенно неожиданно и даже вопреки вашей воле, ибо так устроен святой для каждого монотеиста город) не пожалейте пяти долларов - снимитесь на добрую память в уличном ателье "Повремени, мгновенье!", которое создал, пестует и на доходы с которого водит иногда меня по ресторанам мой друг Альберт Эйнштейн.
      Выберите уже сейчас, кем вы хотите быть: Иисусом, Марией, Вараввой или Пилатом. Все эти образы аккуратно прописаны художником Михой Алюковым (я гиперреалист, бля!) по большому - два на два метра - куску картона. Не хватает только лиц. Решайте, в кого вам хотелось бы вставить свое. Всего за пять долларов. Без комплексов нагнуться и вставить, беря пример вон с той бодрой американской babushki лет восьмидесяти в оранжевых бриджах и кедах на босу ногу.
      - Пиздец Мария! - восхитился Эйнштейн.
      - Что такое пиздец? - спросила Малгоська.
      - Практически то же самое, что и атас, - объяснил я.
      - Ты должен научить меня русского слэнга! Ты научишь?
      Может быть, я груб. Может, я наивен. Пусть даже (а, может, все-таки, нет?..) я похотлив. Но я давно заметил: если женщина одновременно требует и просит, это значит, что она точно даст!
      - Ну что, отец? - хлопнул меня по плечу Эйнштейн. - Становись, что ли, и ты в позу. Подарок фирмы ко дню рождения!
      - Так ведь две недели еще...
      - Неважно!
      - Сглазишь...
      - Было бы что сглаживать! Давай, давай, все там будем!
      Малгоська попросилась: "Ой! А можно мне тоже в позу?"
      Эйнштейн просиял: "Мадмуазель! Наша фирма всегда к вашим услугам!"
      ... - Слышал, Зильбер?! Если женщина просит?
      Я сказал: "Фиг с тобой. Пусть этот добрый человек нас снимет".
      Фотограф Боря, похожий на актера Гринько харьковский богемщик с фуляром на тощей шее, торжественно вскинул поляроид. Мы с Малгоськой отправились за ширму. Я подумал: может стоит в Пилата вписаться? Или лучше - в Варавву. А что? Его ведь просто отпустили по просьбе зрителей, и он тут вообще ни при чем...
      Но не велик, прости Господи, наш выбор, когда рядом девушка мечты. А ведь иерусалимская толпа не равнодушна. И позировать среди нее в виде Иисуса, это, доложу вам, штучка постремнее пьяного стриптиза!
      Шарахнулся и плюнул дос; захихикала стайка прохожих девочек; с гневной мукой на лице осенил себя крестным знамением монашек-францисканец. Не по-хорошему худая поэтесса, известная в городе под кличкой Мать Героина, ткнула пальцем в мою зафиксированную в прорези рожу: "Чего, Зильбер, уже крусифайд, ага? Ну ладно, я сама на ломах, давай, будь..."
      Мне вспомнился суд, потом - фурфочка... кибуц... и я улыбнулся.
      "Суд, фурфочка, кибуц" (телега)
      Знаете, кем был Эйнштейн до репатриации? Не знаете! Так я вам скажу: до репатриации Эйнштейн, как и все мы, был дворником. А вот, кем он стал после репатриации, вы ни за что не догадаетесь: кибуцником! И, что удивительно, в кибуц он подался совершенно из тех же соображений, которые в свое время привели его в дворницкую: кормежка по женевской конвенции и дармовое жилье.
      Программа "Первый дом на родине" определила Эйнштейна в кибуц Яд Мордехай. А кибуцный совет распределил его в коровник. Не подумайте, что моему другу приходилось с наполненными комбикормом ведрами бегать по колено в навозе - вовсе нет. От него требовалось только наблюдать за машинной дойкой. Доильный аппарат имеет несколько скоростей. Истинный воспитанник физматшколы, Эйнштейн смекнул, что, чем выше скорость, тем короче процесс. Коровы-рекордсменки носились в его смену по кругу как угорелые. Быстренько отдоив несчастных животных, Эйнштейн отправлялся в свой караван, валился на койку и читал "Графа Монте-Кристо" и "Как закалялась сталь" - единственные книги на русском языке, которые ему удалось обнаружить в кибуцной библиотеке.
      Когда коровы из тучных начали превращаться в скучных и тощих, за Эйнштейном была установлена слежка, и тайное стало явным. Эйнштейн отделался суровым внушением и был переведен на черную кухонную работу в принадлежащий кибуцу придорожный ресторанчик. Меню этого заведения прямо с обочины шоссе завлекает автомобилистов удобными ценами, которые выставляются специальными колесиками. Уже на третий день Эйнштейн догадался подкрутить колесики так, что стоимость комплексного обеда сравнялась с ценой на порцию лобстеров в парижском "Максиме.
      Из Яд Мордехая его не просто выперли, но под угрозой юридических санкций запретили когда бы то ни было даже появляться на территории кибуца. Лишившись первого дома на родине, Эйнштейн отправился автостопом в Иерусалим на поиски второго. Дождливой январской ночью с криком "водки мне скорее, водки!" он ввалился в мою коморку на улице Арарат.