Геннадий Николаевич Романчиков насвистывал за рулем. Тонкая фигура робко махнула рукой с обочины. В другое время Романчиков, возможно, проехал бы мимо, но на сей раз что-то заставило его притормозить. Хорошее настроение? Геннадий Николаевич действительно был в отличном расположении духа. Он возвращался из Калуги, где на симпозиуме в одиночку дал бой целой толпе ретроградов. Само учёное собрание, посвящённое вопросу о внеземных цивилизациях, прошло довольно кисло. Период бури и натиска остался позади. Отсутствие каких-либо реальных данных охладило многих романтиков. Сам Хохловер, один из столпов идеи внеземной жизни, опубликовал статью, в которой провозгласил одиночество человека в Галактике. Почему-то не приехал Леонард Гельжа, едва ли не первый в мире коллекционер чудес, существование которых могло быть приписано инопланетному разуму. В отсутствие запевал многие вчерашние крикуны стушевались.
      Разумеется, в кулуарах энтузиасты продолжали толковать о летающих аппаратах, зависающих то над Гангом, то на нежном фоне онежских зорь. Мало кто принимал эти разговоры всерьёз, многие смеялись за спиной энтузиастов, иные — прямо в глаза. Среди последних был профессор Зарядьин, известный насмешник надо всем, что, по его мнению, выходило за границы строгой науки. Он объявил, что дутыми проблемами телекинеза и летающей посуды занимаются лишь неудачники, потерпевшие фиаско в серьёзной научной работе, и уморительное их копошение являет собой дело никчёмное.
      Выйдя на трибуну, Романчиков мрачно оглядел зал. Сторонников почти не видно. Где Гельжа? Обещал привезти сногсшибательные известия… Геннадий Николаевич заговорил негромко, с достоинством. Поначалу казалось, что в его словах немного нового. Всё те же остатки древних культур, загадочные наскальные рисунки, пришедшие из тьмы веков тексты, ставящие в тупик нынешнюю науку. Однако Романчиков построил из этого материала столь внушительную систему, подобрал такие нетрадиционные аргументы, что многие в зале просто пооткрывали рты. Выступающий виртуозно связал проблему артефактов с данными уфологии и в заключение упомянул о разработанной им оригинальной методике поиска НЛО. «Не сомневаюсь, — сказал он, — что методика эта уже в ближайшее время даст результаты. Нлонавтам придётся пойти на контакт — им просто некуда будет деться». Чувствуя, что завоевывает зал, Романчиков возвысил голос: «Нас ожидают увлекательные встречи с добрыми и умными соседями. Только лишённые воображения интеллектуальные трусы способны настаивать на одиночестве человека Земли». Затрещали аплодисменты.
      В перерыве Романчикова окружили. Жали руки, наперебой сообщали о новых случаях наблюдения НЛО, высказывались за срочную реализацию его методики. «Эх, нет Леонарда, он бы порадовался», — подумал Геннадий Николаевич, сожалея, что не может разделить триумф с другом.
      Заметив фигуру у обочины, Романчиков мягко нажал на тормоз.
      — Ну, куда вам? — распахнул он дверцу. Незнакомец был маленького роста, смотрел испуганно.
      — Простите, нужна помощь нам. Если не затруднит порядком.
      — Застряли, что ли?
      Человек махнул в сторону леса, вплотную вставшего у шоссе.
      — Ага, застряли, — повторил Геннадий Николаевич, с неудовольствием озирая заросшую колею. — Мне тут и не проехать.
      — Авто не нужно, — поспешно сказал человек. — Помощь иная.
      Они спустились с асфальта и зашагали по траве.
      — Куда, однако, мы идём? — спросил Романчиков через минуту.
      Человечек молчал. Геннадию Николаевичу становилось не по себе. Они прошли ещё немного, после чего Романчиков остановился.
      — Дальше не сдвинусь, пока не потрудитесь объясниться.
      Человечек умоляюще сложил руки:
      — Ещё несколько шагов, Геннадий Николаевич.
      Романчиков вздрогнул.
      — Вы знаете моё имя?
      Маленький растерялся. Потом прошептал:
      — Испрашиваю милости, кто же не знает учёных, кои летательными тарелками, равно как и прочими чудесами увлечены.
      — М-да, всё это подозрительно,—Романчиков снова замедлил шаг.
      — Пришли уже мы. — Человечек раздвинул ветки и шагнул на поляну. Там на жёлтой траве сидели двое.
      — Добро пожаловать, любезный Геннадий Николаевич, — сказал, поднимаясь, один, постарше. Второй тоже встал, приветливо пискнув.
      — Что всё это значит? — хмуро кивнув, спросил Романчиков.
      — Вам объясним сей же час, — ответил тот, что постарше.
      — У вас преимущество, — сказал Романчиков, опускаясь на ближайший пень, — вы меня знаете, а я вас…
      — Представимся незамедлительно вам, — сказал незнакомец постарше. — Вот Пётр Петрович, сопроводивший вас, это…— Он секунду помешкал. — Это Сидор Сидорович. — Упомянутые вежливо потупились. — Меня же называйте Иваном Ивановичем вы.
      — Очень мило, — криво улыбнулся Романчиков, — Так что вы от меня-то хотели?
      — Речение пойдёт об успешной научной тропе вашей.
      — Это ещё с какой стати? — грубовато спросил Романчиков.
      — Недавно выступали в Калуге на одном научном съезде вы…
      — Уже и это знаете. Однако…
      — Служба,—пропел Иван Иванович. — Так по поводу выступления вашего, столь яркого. Нас оно тоже взволновало. И напугало.
      — Вам-то что до моего выступления?
      — Ведь да неправильно всё это, дорого ценимый Николаевич Геннадий! — Иван Иванович даже зарумянился слегка. Оба его компаньона согласно закивали. — Тарелок-то летучих с пришельцами, их ведь нет. А вы своими блестящими, но ложными умозаключениями общественность научную заблудили.
      — Пришельцев нет? Да вы-то откуда знаете? — Романчиков повысил голос. Напротив, в кустах отбрасывала лучик света забытая кем-то бутылка. Геннадий Николаевич в раздражении заёрзал.
      — Мы знаем из самих основ, — туманно сказал Иван Иванович, — потому и дерзнули встретиться с вами. Эта ваша методика, встревожила она нас. Не дай бог, люди начнут открывать то, чего нет.
      — Вот что, — Романчиков демонстративно поглядел на часы, — или вы ясно изложите, чего от меня добиваетесь, или…
      — Позвольте вопрос, — подал голос Пётр Петрович. — Если мы вам докажем, что никаких блюдец летательных нет в природе, обещаете вы оставить о них хлопоты и заняться своим прямым делом — геологией да палеоботаникой, по которым вы, я мыслю, скучаете?
      — Вы можете это доказать?
      — Аргументы все в распоряжении нашем, — сказал Иван Иванович.
      В этот момент Геннадий Николаевич увидел в руках у Сидора Сидоровича газету со знакомой картинкой. Это было фото Баальбекской террасы. Скосив глаза, Романчиков прочитал заголовок: «КАК ВЫ ОТНОСИТЕСЬ К ПРИШЕЛЬЦАМ? Беседа с кандидатом геолого-минералогических наук Г. Н. Романчиковым». Это была пензенская «Заря». Неделю назад Геннадий Николаевич дал интервью тамошним журналистам. О том, что материал уже вышел, он не знал.
      Геннадий Николаевич поднял глаза и изумлённо оглядел собеседников.
      — Вы что, досье на меня завели? Да кто вы такие?
      Сидор Сидорович потупился. Пётр Петрович счёл за благо отвернуться. Слово взял Иван Иванович.
      — Кто мы в данном не важно случае, — сказал он, прижав ладошку к груди. — Иное важно — предостеречь вас от досадных ошибок и пагубных склонений. Все аргументы налицо, повторяю. Вы не сможете не оценить сокрушительной силы таковых.
      В прорыв облака выглянуло солнце, вновь что-то блеснуло в кустах. «Ба, да это не бутылка вовсе!» —сообразил вдруг Романчиков. Он резко встал. Тревожно заверещал Пётр Петрович. Сидор Сидорович открыл рот. Иван Иванович неуверенно воздел руку. Но Романчиков уже продирался сквозь заросли. Овальный предмет, шагов десять в поперечнике, лежал перед ним. Тусклым серебром отсвечивала обшивка. То, что Геннадий Николаевич принял за бутылку, оказалось цилиндрическим выступом в нижней части корпуса. Круглое возвышение в центре аппарата напоминало маленькую приплюснутую обсерваторию. Предмет он узнал сразу: в каталоге Пинотти — Морелли он значился под именем «Доппиа Купола». Сверху послышался писк. Над аппаратом висел Пётр Петрович. Со свистом носился кругами Сидор Сидорович. Иван Иванович молча застыл рядом с Романчиковым.
      — Плохо маскируетесь, — переведя дыхание, сказал Романчиков. — Или это и есть ваш аргумент сокрушительной силы?
      Пётр Петрович опустился на верхушку купола. Сидор Сидорович прекратил циркуляцию и прилип к иллюминатору. Иван Иванович заговорил неожиданно весело:
      — Ну что ж, в некотором смысле так.
      — Да, вот уж чего не ожидал, — выдохнул Романчиков.
      — Противоречие получается, Николаевич Геннадий. — Утром в Калуге такой оптимизм. Некуда деться будет нлонавтам. Ан и не ожидали. В глубине-то души и сами в них не верите. Блудили, значит, общественность.
      — На борт хоть пригласите? — промолвил Романчиков.
      — Всенепременно, о чём речение! — воскликнул Иван Иванович.
      Два его товарища откинули крышку купола и выбросили нечто вроде трапа. Собравшись с духом, Романчиков вступил на него.
      Внутри корабль оказался уютным и просторным, никаких приборов не было видно. Романчиков уселся в предложенное ему креслице. Хозяева пристроились напротив.
      — Так вы собирались мне что-то доказать, — начал Геннадий Николаевич, ехидно улыбаясь. — Я весь внимание.
      — Ах, Геннадий Николаевич, — Иван Иванович снова прижал ладошку к сердцу, — хороший человек вы. Плохой не стал возиться с иноземными цивилизациями бы. Но и хороший человек заблуждаться может. А тарелочек-то нету. Выдумки и вздор всё.
      — Ну, знаете! — вскричал Романчиков. — Я сижу в вашем… называйте, как хотите… и вместо того, чтобы сообщить что-нибудь ценное, вы…
      — Не горячитесь, Геннадий Николаевич, мы и сообщаем вам ценное, весьма. И ваша методика, и восторги ваших коллег строятся на косвенных фактах…
      — Этот факт вы называете косвенным? — Романчиков зло застучал по обшивке корабля.
      — Да в Калуге-то утром не знали вы этого. Так что разберёмся поначалу с косвенными. Возьмём, — Иван Иванович бросил взгляд на пензенскую газету, — ну хотя бы Баальбек. Не вы ли намекали, что семисоттонные глыбы храмовой веранды не могли столь гладко обтесать земляне, тем более перетащить их из каменоломни?
      — Допустим.
      — Сейчас глянем на древний Баальбек, — сказал Пётр Петрович и потянулся морщинистым пальчиком к узору на стене.
      Стена осветилась и пропала. Пахнуло жаром. Рыжеватые горы повисли в мареве. Раздались нестройные крики. Ряды полуголых людей упирались в длинные слеги. Блестя оливковым потом, они волокли по дёревянным рельсам гигантский дощатый остов, внутри которого угадывался непомерной величины гранитный монолит. В стороне на маленьком чурбаке сидел человек в светлом хитоне и задумчиво смотрел вдаль.
      — Вы видите одного из гениальных инженеров древности, — сказал Иван Иванович. — Имя его не сохранится для эпох последующих. Останутся труды. Ну, куда теперь? Хотите взглянуть на Стоунхендж? Помнится, выражали сомнение вы, что эту каменную обсерваторию могли создать древние обитатели Британии.
      Геннадий Николаевич молча кивнул.
      Это были увлекательные, хотя и скоротечные визиты. Романчиков успел познакомиться с бородатым кельтским астрономом, побывал на строительстве пирамид, краем глаза подсмотрел, как художник в повязке из волчьих хвостов рисовал на скалах скафандры с усиками. Это было в Перу и Колумбии, на Урале и в Румынии, в Австралии и на берегах Енисея.
      — Да, Геннадий Николаевич, всё сотворено трудом и талантом землян. Кстати, вам знакома эта книга?
      Томик в глянцевом супере Романчиков узнал сразу. «Визитатори далло Спацио» Роберто Пинотти. «Пришельцы из Космоса». Систематическое описание случаев наблюдения НЛО, множество фотографий.
      — Знакома,—сказал он. — Там, кажется, есть фото и вашего аппарата.
      — А известно ли вам, что фото эти ловким шутником изготовлены, химиком-инженером Гвидо Альбертози? И химик этот вкупе с Морелли, издателем, заработали на сенсации, как это… овальную сумму. Желаете, слетаем к Альбертози, мастерскую его посмотрим?
      Романчиков покачал головой.
      — А может, кухню поглядим швейцарских или бразильских изданий по уфологии? Кинофантазии фон Деникена и Ле Поэр Тренча как изготавливают? Что там ещё осталось от аргументов косвенных?
      — Достаточно, — сказал Романчиков. — С косвенными ясно. Но какое они сейчас имеют значение? Вот корабль, вот он — контакт!
      — Геннадий Николаевич, и я от человека это слышу, изучавшего диалектику? Ай-яй! Краткий, эфемерный субъективный опыт вы ставите выше системы стройной аргументов научных. А ежели и корабля нашего нет?
      — Ага, корабля нет, вас, значит, тоже. С кем я сейчас беседую?
      — Здесь-то вся тонкость, обращаю внимание ваше. Вы беседуете с теми, кого сами выдумали. С мифом. Фантазией. С небытием, разбуженным криками невежественной толпы. При этом, отнюдь не против мы идеи другого разума, не отрицаем и возможности контакта когда-либо, но не в истерических одеждах массового мифа.
      — Всё же о контакте заговорили. Так можно его ожидать с вами?
      — Ожидать-то можно, да только не с нами.
      — Почему так?
      — Да потому, Геннадий Николаевич, что нас вообще в природе нет.
      — Но ежели вас нет вообще, то почему вы есть здесь и сейчас?
      — Мы восстали из небытия, потому что нелепым и назойливым своим шумом вы все мешаете нам привычно и спокойно не быть.
      — Так возблагодарите нас! Мы дарим вам бытие. Существование!
      — В форме бреда толпы одержимых? Извините.
      — Ну и заморочили вы мне голову. Но вы понимаете, что завтра же я начну всем о вас рассказывать?
      — А доказательства? Мы с вами расстанемся, мы исчезнем. Получается, ни косвенных доказательств, ни прямых. Всё тлен и прах, туман и дым, мечта и сон. Кого нет, того уж и взаправду нет.
      — Неужели вы ничего не дадите мне на память?— огорчился Романчиков, — Пусть самую мелочь. Какую-нибудь гаечку.
      — Мы бы с радостью одарили вас, — сказал Пётр Петрович плаксиво, — но что мы можем, голубчик? Ведь нас нет, а стало быть и у нас ничего нет.
      — Вот заладили, — пробормотал Романчиков, озираясь. На круглом столике позади себя он увидел небольшую коробочку. Как бы невзначай, отступил он на шаг, опёрся руками о столик.
      — Любезный Иван Иванович, — заговорил он, шаря левой рукой за спиной, — я, простите, не понял вашего комплимента насчёт хорошего человека. Почему это плохой не станет заниматься пришельцами?
      — Объясню вам охотно, ах! — Иван Иванович всплеснул руками. — Плохой всегда боится неведомого. Кем бы ни был он — пусть простой обыватель. Тогда он жулик, или скопидом, или завистник. Зачем ему пришельцы? Если это враги, они накопления отнимут, мирок разорят его. Если это гуманисты всесильные — с воровством покончат. Гнилая душонка таких-то боится пуще. Ну а пусть, к примеру, плохой человек из власть имущих, из той породы, когда из-под фуражки с черепом торчит влажный чуб, а глаза горят невежеством и жестокостью. Таких немало в разных концах планеты вашей. Представьте, неуютно как становится ему при мысли о могущественных и справедливых пришельцах…
      — Эх, тогда жаль, что вас нет, — сказал Геннадий Николаевич, одной рукой ловко опуская коробочку в карман, а другой вытирая пот. Пытливо оглядел всех троих. Ничего, всё в порядке.
      — А вот жалеть-то лишне, дорогой Геннадий Николаевич. Самим надо действовать. Надеются слабые на пришельцев.
      — Что, старая апология невмешательства? Растите, мол, сами?
      — Нет, не менее старая и гордая идея самоосуществления.
      — Так вот почему вы против наших попыток вас отыскать. Хотите сами себя выдумать. Волевым усилием небытие претворяет себя в бытие. Красиво!
      — В людях, что в пришельцев верят и ждут таковых, есть что-то от Емели на печи. Усредните портрет социальный их. Боюсь, ваш Зарядьин тут прав окажется. Это сплошь неудачники.
      — А к Зарядьину, часом, визита не делали? — поинтересовался Романчиков. — Из небытия вашего?
      — Нужды не было.
      — М-да. Ну что ж, вас, может быть, и нету, зато Зарядьин существует на все сто процентов.
      В глазах Ивана Ивановича запрыгали искры.
      — Ура! — закричал он тоненьким голосом. — Наконец вы на верном пути. Выходит, мы вас убедили?
      — Убедили, убедили, — закивал Романчиков, ощупывая похищенный сувенир сквозь карман пиджака.
      — Беседа, ах, интересная была и полезная обоюдно. Не смеем, однако, удерживать более вас. Вы уж и так, наверное, сердитесь. Грешно, впрочем, гневаться на тех, кому не выпало счастья существовать.
      — Не сержусь я, чего уж, — сказал Романчиков. — Позвольте только присутствовать при вашем старте. Нечасто доводится видеть отлёт тех, кого и в природе нет.
      — Присутствовать, ах? Ну что ж, коли интересно вам — присутствуйте. Только отойдите шагов на двадцать, ладно? А теперь — давайте прощаться.
      Все трое окружили гостя, трясли руку, хлопали Романчикова по плечам, по спине, ахали и причмокивали. Смущённый Геннадий Николаевич, защищая левый карман, норовил повернуться боком, отвечал односложно: «Спасибо. Прощайте. Спасибо».
      Отойдя на обещанные двадцать шагов, он увидел, как Пётр Петрович убрал трап и захлопнул люк. Аппарат слабо засветился, поднялся над верхушками деревьев, взял круто вправо и внезапно исчез.
      К машине Романчиков вышел уже в сумерках. Отъехав километров пять, он остановился на обочине, огляделся и полез в карман. Это была серая коробочка из обычного картона. С замиранием сердца Геннадий Николаевич взялся за крышку. Внутри лежал бледно-зеленый конверт без всякой надписи. Из конверта Романчиков извлёк лист бумаги, развернул. Когда начал читать, краска сбежала с его лица, рот приоткрылся.
      «Дорогой Геннадий Николаевич! Прости, что обманул твои ожидания. Приехать на симпозиум мне помешали забавные обстоятельства, о которых расскажу при встрече. К тому же, размышляя на досуге о наших баранах, пришёл я к огорчительным, но правдоподобным выводам в духе коллеги Хохловера (зря на него дуются иные — нашёл человек в себе мужество отказаться от прежних взглядов, что ж тут постыдного?). И главное: случилось мне на днях получить ряд внушительных аргументов в пользу пусть консервативной, но вполне здравой мысли об отсутствии в обозримом окружении разума, окромя человеческого. Жаль, конечно, расставаться с романтическими увлечениями, да худо не без добра — впервые, наверное, задумался я крепко о делах сугубо земных да о том, как живу я на этой земле. Того и тебе, друг мой, от души желаю.
      До встречи. Обнимаю, твой
      Леонард Гельжа.
      Р. S. Записку эту тебе передадут мои новые друзья, люди обаятельные и интересные, редких способностей иллюзионисты и завзятые шутники».
      Когда Геннадий Николаевич кончил читать, уши у него горели. Медленно сложил он письмо, включил мотор. Машина тихо тронулась.