Глава 3

Князь Святослав ждал возвращения посольства из Печенегии с нетерпением и тревогой, часто уезжал из стана, с немногими людьми уединялся в березовых рощах или на берегах лесных озер, подолгу беседовал с ними. Гридни-телохранители затаив дыхание слушали князя, и перед ними разворачивались немыслимые дали.

Однажды, остановившись на берегу коричневого от торфа лесного озерка, князь Святослав сказал:

– Больше всего воду люблю. Чтобы много было воды, без конца и без края. В Днепре воды много. В Оке, реке вятичей, тоже. Но та вода бегучая, неласковая. Здесь вода стоячая, спокойная, но темная как ночь. До теплого моря хочу дойти, до синей воды, где плавали ладьи Олега Вещего и отца моего Игоря Старого. Но не гостем мимоезжим хочу побывать на море, а стать на берегу его крепко…

Слова князя быстро разошлись по дружине, и воины заговорили о походе к теплому морю. Возвратившееся от печенегов посольство напомнило о таком же посольстве князя Игоря, которое положило начало совместному походу на Царьград. Волхвы искали и без конца находили добрые предзнаменования.

Нетерпение охватывало воинов…

Весна 965 года выдалась ранней и дружной. Быстрее обычного очистились от льда реки. По большой воде в землю вятичей приплывали ладьи с воями, оружием, припасами. Войско множилось на глазах, и уже не хватало княжих мужей, чтобы ставить старшими над сотнями. Печенеги, раньше обычного покинувшие приморские пастбища, пригнали тысячные табуны коней. В конные дружины князь Святослав звал всех, кто умел держаться в седле. До позднего вечера на приокских лугах и на лесных полянах слышались конский топот, лязг оружия, повелительные выкрики десятников: новые дружинники приучались к ратному строю.

Крепкие заставы перегородили дороги и тропы, чтобы на Волгу, к хазарам, не проскользнул ни конный, ни пеший, чтобы в Итиле не узнали о готовности русского войска. Когда наступит время, князь Святослав сам объявит о походе. А пока пусть нежатся в покое неведенья хазарские правители, пусть пересчитывают жирную десятину с торговых караванов!

Внезапным весенним громом будет для них поход князя Святослава!

На исходе мая, в канун змеиных свадеб, наступил долгожданный день.

Святослав напутствовал гонца, который отправлялся к хазарскому царю:

– Лишних слов перед царем не рассыпай. За многими словами малая сила, за немногими – великая. Сильный шепотом скажет, а все слышат. Крика же слабого разве что заяц испугается, да и то потому, что отроду пуганный.

Всего три слова передашь: "Иду на вы!" Сказав, замолчи. Смертью грозить будут, все равно молчи. Помни: в твоем молчании – сила!

Бояре и дружинники смотрели на гонца с почтительным уважением. На верную смерть отправляется гонец, рубаху перепоясал черным похоронным поясом, а лицом светел, безмятежен. Меча у гонца не было, только короткий нож за черный пояс заткнут – самого себя до сердца достать, коли станет невмоготу терпеть муки. Немыслимого мужества и жертвенности человек. По нему хазары о всем русском войске судить будут. Не на посольский разговор поехал гонец – на смертный поединок. Доблесть показать хазарам, чтобы уязвить дух хазарского царя задолго до битвы…

Гонец двинулся к выходу, тяжело ступая сапогами по еловым плахам пола. За ним потянулись из избы бояре и воеводы. Только гридни-телохранители остались возле княжеского кресла. Гридни всегда при князе, не оставляют ни на минуту. Князь Игорь Старый этот обычай завел.

Понадобятся зачем-нибудь гридни – вот они, рядом, а если ненадобны, то будто и нет их, столь они молчаливы. Как копья, поставленные до поры к стене.

Проводив гонца, Святослав подумал, что надо бы объяснить дружине, почему он сам предупреждает хазарского царя о походе. Сказать гридням, чтобы разнесли эти слова по дружине.

– Эй, отрок! – обратился князь к высокому светловолосому дружиннику родом из вятичей. – Замечал я, что ты смышленый, угадливый. Смекни, зачем я царя о походе упреждаю?

– Не ведаю, княже.

– То-то, что не ведаешь! – улыбнулся Святослав. – Вижу, и другие в недоумении. А ведь просто догадаться. Подумай сам: намного ли опередит гонец войско? Самое большее – на неделю-полторы, если мы пойдем быстро.

Сумеет царь за это время новых воинов набрать и обучить? Думаю, не сумеет.

Что есть под рукой, то на битву и выведет, не больше того. А трепет у него в душе от нашей дерзости будет великий. Подумает царь, что безмерно сильны мы, если сами о походе предупреждаем. Того мне и нужно…

Гридни с восхищением слушали своего князя, а Святослав, расхаживая по избе, продолжал рассуждать:

– И о том я подумал, чтобы воинов хазарского царя одним разом сразить. А что получится, если царь не успеет их вместе собрать?

Разбредутся припоздавшие воины по степям, разыскивай их потом! Так-то вот, отрок…

С ликованьем отплывала судовая рать. Путь предстоял неблизкий, но привольный: вниз по Волге до низовьев, где на островах, образованных волжскими притоками, притаилась за глиняными стенами хазарская столица Итиль.

Конные дружины пошли к Итилю прямым путем, через печенежские степи.

По дороге к ним присоединялись печенежские князья, заранее оповещенные гонцами о начале похода.

Грозным и неудержимым было движение войска князя Святослава. Его тяжелая поступь спугнула сонный покой хазарской столицы.

Глава 4

Прозрачным майским утром, которое отличалось от других разве что тем, что накануне был большой торг и усталые горожане крепче обычного спали в своих жилищах, к воротам Итиля подъехали всадники, забарабанили древками копий. Сонный стражник выглянул в бойницу воротной башни и кубарем скатился вниз: приехал сам Иосиф, царь Хазарии и многих соседних земель.

Медленно, со скрипом распахнулись тяжелые ворота. Стражники склонили копья, приветствуя царя. Улицы Итиля были пустынны. Только благочестивые старцы, для которых прожитые десятилетия сократили время сна до короткого забытья, брели к храмам на утреннюю молитву, да ночные сторожа дремали на перекрестках, опершись на древки копий.

Царь Иосиф равнодушно скользил взглядом по жилищам ремесленников, по купеческим приземистым доминам, прятавшимся за глинобитными заборами, по глухим, без окон, стенам караван-сараев. Постройки были присыпаны желтоватой пылью, казались унылыми и безликими. Улица вела к протоке Волги, которая делила город на две части – Итиль и Хазар. На песчаном острове высился кирпичный дворец Кагана, окруженный малыми дворцами, садами и виноградниками. Это был город в городе, недоступный для простых людей. На остров можно было попасть только по наплавному мосту, возле которого всегда стояли вооруженные арсии.

Иосиф спешился, бросил поводья арсию, пошел по скрипучим, зыбко вздрагивавшим доскам моста к площади, выложенной известковыми плитами. На площади стоял дворец Кагана, поражавший своей громадностью. Выше дворца были только минареты некоторых мечетей, но они торчали, как древки копий, а дворец загораживал полнеба. Все, что окружало дворец, казалось ничтожно малым. Жилище, достойное равного богам…

Царь Иосиф медленно пересекал площадь, испытывая непонятную робость.

Для него не было тайн во дворце, да и Каган был избран им самим из числа безликих и безвольных родичей прошлого владельца дворца, но сейчас Иосиф чувствовал себя ничтожным и униженным, ступал по белым плитам осторожно, будто опасаясь нарушить звуком шагов величавый покой дворцовой площади.

У высоких дверей, украшенных золотыми и серебряными бляхами, Иосиф положил на ступени меч, железный шлем, стянул сапоги из мягкой зеленой кожи и выпрямился, босой и смиренный. Приоткрылось оконце, прорезанное в дверях:

– Кто нарушил покой равного богам?

– Иосиф, слуга богов.

– Что ищет слуга богов у равного богам?

– Совета и благословения.

– Пусть ищущий войдет…

Двери бесшумно отворились, и царь Иосиф шагнул в полумрак дворцового коридора. Молчаливые арсии в золоченых кольчугах, с маленькими топориками в руках сопровождали его. Влажные плиты пола неприятно холодили босые подошвы. Струи дыма от пылающих факелов ползли, как змеи, к сводчатому потолку.

У порога тронного зала Иосифа остановил привратник-чаушиар. Он коротко поклонился царю, поднес к стоявшей рядом жаровне палочку пропитанного благовониями пальмового дерева, и дерево загорелось ровным, почти бездымным пламенем. Царь благоговейно взял горящую палочку, подержал в руках и вернул чаушиару. Таков был обычай: хазары верили, что огонь очищает и освобождает от недобрых мыслей.

– Войди и припади к источнику мудрости! – сказал наконец чаушиар.

Золотой трон Кагана стоял посередине большого круглого зала. Над троном висел балдахин из алого индийского шелка с золотыми тяжелыми кистями. Лучи солнца, пробиваясь сквозь узкие длинные окна, яркими пятнами расцветили ковер на полу. Торжественная тишина царила в зале.

Царь Иосиф трижды поклонился пустому трону, упал ниц на ковер и не поднимал головы, пока не услышал негромкий певучий звон: управитель дворца кендер-каган ударил молоточком по серебряному диску.

– Жаждущий совета может приблизиться!

Иосиф на коленях пополз к трону.

Когда до него оставалось несколько шагов, снова раздался серебряный звон, и царь поднял голову. Он увидел Кагана.

Каган сидел на троне неподвижно, как каменное изваяние. Высокая шапка Кагана, сплошь вышитая золотом, поблескивала множеством драгоценных камней. Рукава белого одеяния спускались почти до пола. У Кагана было безбородое, бледное от постоянного затворничества лицо, глаза прикрыты набрякшими веками.

– О равный богам! – начал царь Иосиф. – Пусть не покажется дерзким известие, нарушившее твой покой! От северного правителя князя руссов Святослава приехал гонец с объявлением войны. Призови свою божественную силу, защити Хазарию. Вели рабам твоим взяться за оружие и благослови их на подвиги!

Каган медленно склонил голову.

– Слово твое услышано и одобрено! – возгласил кендер-каган. – Божественная сила Кагана с тобой, царь Иосиф! Да постигнет врагов злая смерть и забвение потомков! Да обратятся они в пепел, сдуваемый ветром твоей славы!

Царь Иосиф снова опустился на колени и пополз к выходу. Обычай был соблюден. Каган устами своего первого слуги произнес благословляющие слова. Теперь судьба страны вручена царю, а Кагану остается лишь молить богов о победе и ждать исхода войны. И придет к Кагану восхищение народа, если враги будут повержены. Или позорная смерть, если Хазарии не поможет его божественная сила.

Над крышей дворца арсии подняли большой золотой круг. Блеск его можно было увидеть со всех концов города. Заревели большие медные трубы. Великий Каган сзывал в войско подданных своих, невзирая на племя их, достаток и вероисповедание. Забурлил, заволновался Итиль. Толпы народа заполнили улицы и площади. Муллы с высоких минаретов звали к священной войне с неверными руссами, осмелившимися обнажить меч против благословенного аллахом города. Христиане собирались к папертям церквей, где бородатые попы призывно поднимали к небу кресты. Иудеи почтительно внимали своим сладкоречивым раввинам, которые убеждали умереть с именем истинного бога на устах, ибо Каган суть иудей, и царь Иосиф тоже иудей, и великий визирь тоже исповедует иудейскую веру, а потому защита их от врагов – богоугодное дело.

Лишь хазары-язычники не говорили о богах и, собираясь у своих войлочных юрт на окраине города, ждали слова родовых вождей. Но вождей не было в городе, да и вообще кочевников в Итиле осталось мало, совсем мало.

Они уже откочевали на весенние пастбища. Царские гонцы, безжалостно нахлестывая коней, искали их в бескрайних степях. Но быстро ли они найдут вождей? И захотят ли беки, известные своим вероломством, поспешить на помощь царю?

Тревожно, ох как тревожно было Иосифу!

Наступал час расплаты и за чрезмерное властолюбие, оскорблявшее беков, и за невыносимую тягость налогов, на которую роптали горожане, и за грабительские набеги на подвластные племена.

Но только ли его, царя Иосифа, во всем этом вина? Так поступали и прежние цари, а Хазария гордо стояла на рубеже Европы и Азии, внушая страх врагам, и подданные хазарских царей, казалось бы разъединенные расами и верами, тем не менее покорно собирались в минуту опасности под золотое солнце Кагана!

Почему же так тревожно ему теперь? Что изменилось в Хазарии?

Царь Иосиф искал ответа и не находил его. А ответ был прост, как сама правда. Зло не может продолжаться бесконечно. Держава, несущая зло большинству своих подданных и соседям, сама рано или поздно обрушивается в бездну зла. Не была ли порождена тревога царя Иосифа предчувствием гибели?

Но в этом предчувствии он боялся признаться даже самому себе…

Только через неделю, когда на равнине перед городскими стенами собралось для царского смотра войско, Иосиф немного приободрился. Нет, Хазария еще достаточно сильна!

Десять тысяч отборных всадников-арсиев, закованных в блестящую броню, были готовы ринуться по первому знаку. Многочисленные горожане тоже оделись в железные доспехи. Итиль – богатый город, в купеческих амбарах нашлось достаточно оружия, чтобы вооружить всех способных носить его.

Прибывали кочевые беки со своими ордами. Множилось хазарское войско, и царь Иосиф уже без прежнего трепета выслушивал донесения гонцов о движении по Волге судов князя Святослава, а по степям – его конницы. На совете высших военачальников было решено не утомлять хазарское войско длинными переходами и сражаться с руссами здесь, под стенами Итиля.

Глава 5

Царь Иосиф был иудеем, но, как и многие другие люди в Хазарии, считал самыми искусными воителями не своих единоверцев, а мусульман-арабов. Перед сражением с руссами он выстроил войско по арабскому образцу.

Четыре линии насчитывал обычно арабский боевой строй.

Первая линия – "утро псового лая". Она называлась так потому, что начинала битву, осыпая врага стрелами конных лучников, словно дразнила его, чтобы заставить расстроить ряды. В эту линию царь Иосиф поставил кара-хазар (черных хазар) – быстрых наездников, пастухов и табунщиков, жилистых, злых, со смуглой кожей и множеством туго заплетенных косичек, которые свешивались из-под войлочных колпаков. Кара-хазары не носили доспехов, чтобы не стеснять движений, и были вооружены луками и дротиками.

Вторая линия – "день помощи". Она как бы подпирала конных лучников и составлялась из тяжеловооруженных всадников, одетых в кольчуги, железные нагрудники, нарядные шлемы. Длинные копья, мечи и сабли, палицы и боевые топоры составляли ее вооружение. Тяжелая конница обрушивалась на врага, когда его ряды смешивались под ливнем стрел. Здесь у царя Иосифа стояли белые хазары – рослые, плечистые, гордые прошлыми боевыми заслугами и почетным правом служить Кагану в отборной панцирной коннице.

Но если и "день помощи" не сокрушал врага, то вся конница расходилась в стороны и пропускала вперед третью линию – "вечер потрясения". Пешие ратники третьей линии, бесчисленные, как камыши в дельте Волги, стояли стеной, опустившись на одно колено и прикрываясь щитами. Древки своих копий они упирали в землю, а острия наклоняли в сторону противника.

Преодолеть эту колючую изгородь было нелегко, нападавшие истекали кровью, и тогда на них, ослабевших и упавших духом, снова обрушивалась с флангов панцирная конница, чтобы завершить разгром.

И наконец, позади всех ждала своего часа последняя боевая линия, которую арабы называли "знамя пророка", а хазары – "солнце кагана". Здесь возле большого золотого круга, изображавшего солнце, собиралась наемная гвардия мусульман-арсиев. Арсиев берегли. Они вступали в бой только при крайней необходимости. Зато им доставалась львиная доля добычи. Арсии безжалостно вырубали дамасскими мечами и бегущих врагов, и своих же воинов, если те, дрогнув, начинали отступать. Среди арсиев был царь Иосиф.

Он стоял на высоком помосте и смотрел, как далеко впереди, на зеленой равнине, разворачивается для боя войско князя Святослава.

Руссы приближались медленно, и царю Иосифу показалось, что они намеренно оттягивают начало битвы. Не устрашился ли князь Святослав, узрев столь многочисленное и грозное войско? Может быть, он не захочет испытывать судьбу в сражении и начнет переговоры? Ведь дружины руссов в прошлом неоднократно проходили через хазарские владения. Воины в кольчугах светлого железа вырубали своими прямыми мечами сторожевые заставы, пытавшиеся преградить им путь, и уходили дальше, на Каспий или за Кавказские горы, чтобы спустя много месяцев возвратиться обремененными добычей. Не желая рисковать всем богатством, они отдавали часть его хазарам за безопасный проход через их владения. Может, и князь Святослав минует Хазарию, удовлетворившись богатым выкупом? Кажущаяся медлительность руссов как будто подтверждала мысли Иосифа, и он уже прикидывал, сколько можно пообещать руссам серебра и товаров, чтобы они не причинили вреда Итилю…

Пешие руссы приближались, вытягиваясь клином. На острие клина шли богатырского роста воины в железных панцирях и шлемах, глубоко надвинутых на брови. Живот, бедра и даже голени воинов были обтянуты мелкой кольчужной сеткой, непроницаемой для стрел. Руки в железных рукавицах сжимали устрашающе большие секиры. А вправо и влево от дружины богатырей-секироносцев – сплошные линии длинных красных щитов, которые прикрывали пеших руссов почти целиком. Над щитами поблескивали копья.

На крыльях русского войска двигалась неторопливо конница: справа – светлая, переливающаяся железом дружинных доспехов, слева – черная, зловещая. Царь Иосиф догадался, что это печенеги, и подумал, что там самое слабое место рати князя Святослава – печенежские всадники быстры, но нестойки в рукопашном бою. Но пока рано думать о печенегах, рано. Главное – пешая рать руссов. Если сокрушить пешую рать, печенеги сами разлетятся в стороны, как брызги от брошенного в лужу камня…

Иосиф поднял вверх обе руки.

Арсии вскинули копья и разом испустили грозный боевой клич, от которого качнулся золотой круг над головой царя. Заревели хазарские трубы.

Завизжали, завыли кара-хазары, подобно гончим псам рванулись на руссов.

Непрерывным весенним ливнем полились оперенные железом стрелы.

Руссы продолжали идти вперед медленно, но неудержимо, в их строю не было заметно павших, только щиты обрастали щетиной вонзившихся стрел.

Снова затрубили хазарские трубы. Мимо расступившихся конных лучников промчались белые хазары, всесокрушающий "день помощи". Звеня доспехами, тяжелая конница хазар докатилась до линии красных русских щитов и остановилась, будто натолкнувшись на крепостную стену. Задние всадники напирали на передних, а те пятились от колючей изгороди копий. Все смешалось. Белые хазары кружились на месте, не в силах прорвать строй руссов и уже не в состоянии вырваться из схватки. От огромных секир русских богатырей не было спасенья. "День помощи" рассыпался на глазах.

Кучки обезумевших всадников вырывались из сечи, скакали, нахлестывая коней, подальше от страшного русского клина. Царь Иосиф с ужасом понял, что первых двух линий войска у него уже нет, что рассеянную конницу больше не собрать. Для хазарского войска наступал вечер, и Иосиф думал теперь только о том, чтобы продержаться до темноты и укрыться за городскими стенами. Пешая рать "вечера потрясения" должна остановить руссов, остановить во что бы то ни стало!

Но клин русского войска разрезал секироносцами фронт хазарских пешцев неожиданно легко. Началась сеча грудь о грудь, в которой побеждает тот, кто сильнее духом. В тесноте воины отбрасывали бесполезные копья и сражались мечами, топорами, кинжалами. Перешагивая через чужих и своих павших, подскальзываясь на мокрой от крови траве, выкрикивая хриплыми голосами боевые призывы, руссы шли вперед, и царь Иосиф чувствовал, что "вечер потрясения" долго не выстоит. Тогда он решился на последнее, отчаянное средство – послал гонца за Каганом, чтобы равный богам лично воодушевил воинов и устрашил врагов…

Каган выехал из ворот Итиля на белом коне. Чаушиар и кендер-каган несли над ним большой шелковый зонт, чтобы ни один луч солнца не упал на божественное лицо. Многокрасочная, как весенний луг, следовала свита Кагана. Шествие замыкали двадцать пять жен Кагана, каждая на отдельном, богато украшенном верблюде. В свите Кагана было так много нарядных всадников, драгоценности вельмож и оружие телохранителей так ослепительно блестели на солнце, что князю Святославу показалось: на помощь хазарам спешит из города новая отборная рать…

Святослав послал гонца к печенегам, оставленным в засаде у реки, чтобы они задержали эту рать. Печенеги высыпали из зарослей и с воинственными криками устремились наперерез Кагану. Тот остановился.

Позади, равнодушно поглядывая на приближавшихся печенегов, застыла свита, как будто Каган был щитом, способным прикрыть от любых опасностей.

– Каган! Это Каган! – вдруг раздались испуганные вопли. Печенежские всадники, мгновение назад свирепые и неудержимые, бросали в траву оружие и поворачивали коней. Слепая вера во всемогущество Кагана, о котором они столько наслышались от хазар, лишила их воли. Так вот на что надеялся царь Иосиф, призывая Кагана!

А Каган продолжал свое неторопливое шествие, и хазары, увидев его, закричали торжествующе и радостно: "Каган! Каган! Божественный Каган!"

Сразу что-то изменилось на поле битвы. Пешие хазары яростней взмахивали саблями и секирами, теснее смыкали ряды. Конница белых хазар собиралась вместе и выравнивалась, готовясь к атаке. И неизвестно, как бы повернулось дело, если бы отчаянный русский конный лучник, подскакав поближе, не сразил Кагана стрелой.

Взмахнув длинными рукавами, Каган вывалился из седла.

Горестно завыли хазарские воины.

Чаушиар и кендер-каган склонились над своим поверженным повелителем.

Каган лежал на спине, черная стрела с непонятными знаками на древке вонзилась между бровей. Божественный Каган был мертв.

Отчаянные крики разносились над полем. "Горе! Горе! Каган ушел от нас! Закатилось солнце Хазарии!" Рассыпались и обратились в бегство телохранители и слуги Кагана. Высоко вскидывая голенастые ноги, затрусили к городским воротам верблюды гарема. Воины хазарской пешей рати начали поспешно отступать. Их окружала русская и печенежская конница. Поражение хазарского войска было полным. Царь Иосиф с конными арсиями бросился на прорыв и, потеряв в сече большинство своих всадников, с немногими телохранителями ускакал в степь. Ночь, покровительница беглецов, спасла его от погони. Иосиф спешил в Саркел, хазарскую крепость на Дону, чтобы пересидеть беду за ее кирпичными стенами. Спустя несколько недель он погибнет вместе с крепостью…

А русское войско, завершив свой ратный труд, осталось ночевать на поле брани. Запылали огромные костры, в которые ратники Святослава швыряли не дрова, а древки копий – так много их побросали бежавшие хазары.

Звенели, расплескивая рубиновое аланское вино, заздравные чаши. Гремели победные песни. Великой была победа, и велика была радость войска.

Жители Итиля в ужасе смотрели с городской стены на пирующих руссов.

Многие думали, что следующего дня им не пережить, и с молитвами готовились к смерти. Горожане, имевшие свои суда или деньги, чтобы заплатить чужим кормчим, покидали Итиль. Как стало известно впоследствии, они искали спасения на пустынных берегах Хвалынского моря. Они готовы были отдать дань, которую потребует князь Святослав, и признать его правителем. Чем язычник Святослав хуже иудея Иосифа? Для купцов родина там, где можно нажить богатство, а лучший правитель тот, кто не мешает этого делать.

Переход Хазарии под власть князя Святослава даже сулил торговым людям немалые выгоды. Открывались пути на необъятную Русь и в приморские города Византии. Нужно только пересидеть в безопасном месте войну, а потом все образуется. Так думали купцы, и в чем-то они были правы…

Утром молчаливые дружины руссов вошли в Итиль. Они миновали глинобитные жилища западной части города, где зимой жили кочевые беки со своими родичами, а летом по пустынным улицам, заросшим скудной пыльной травой, бродили верблюды и овцы. Не здесь было главное богатство Итиля, а на острове, где высился дворец Кагана, и на другом берегу – в Хазаре, который еще называли Сарашек, то есть Желтый город, месте обитания купцов и ремесленников, рынков и складов с товарами.

Возле наплавного моста через протоку уже не было сторожевых арсиев.

Небольшой отряд наемников преградил дорогу руссам только на площади перед дворцом. Не рассудок, но отчаяние вывело их под мечи руссов. Короткая схватка, и последние защитники Итиля полегли на каменные плиты. Руссы изрубили секирами двери дворца и ворвались внутрь.

Целый караван верблюдов, тяжело нагруженных золотом, серебром, драгоценными тканями, дорогим оружием и амфорами с редкостными винами, привел в стан князя Святослава воевода Свенельд, которому было доверено собрать лучшую добычу. Дружинники вывозили товары из купеческих амбаров и караван-сараев, из домов богатых горожан.