СОН ДЕСЯТЫЙ.

— Все ищут друзей.

Что такое Дружба, ГОСПОДИ!?

— Светлая мечта о единении.

— Что же такое Друг?

— Верность, преданность, терпимость и понимание.

— Как найти настоящего друга, ГОСПОДИ!?

— Попробуй быть верной, преданной, терпимой и понимающей ко всем, кто рядом…

Возможно один из них ответит тебе тем же.

Учёба в училище проходила так, как для меня всегда проходит учёба: я никогда не пропускаю занятий, сижу за первой партой и смотрю в рот учителю.

Во всё вникаю, непроизвольно выскакиваю, где надо и не надо.

Задаю массу вопросов и от всего получаю массу удовольствия.

Но на этом учёба заканчивается, так как дома я всегда только планирую заниматься, но всегда возникают какие-то дела, после которых не хватает времени как раз на учёбу, всё остальное я кое-как успеваю.

Схваченных таким образом на занятиях знаний, каким-то чудом хватает, чтобы на экзаменах кое-что, припомнив, а кое-что, сообразив и всё это с умными глазами, нахально развив, получать хорошие и отличные оценки.

Зато те предметы, где интуиции недостаточно, и которые надо заучивать, как, например, фармакология, для меня большая трагедия и до отличной оценки я здесь не дотягиваю, часто получаю — хорошо, иногда — посредственно.

Завидую тем, кто на переменках и перед уроками, самозабвенно, закрыв глаза, или уставясь в учебник, добросовестно зубрит.

Я ничего не могу с собой поделать, ругаю себя, не люблю и сама себе обещаю, что с завтрашнего дня начну серьёзно заниматься, однако продолжаю гробить драгоценное время переменок на анекдоты, а после уроков на что угодно, только не на учёбу!

Тем не менее, знания постепенно концентрируются, систематизируются, дополняются и все, кроме меня считают, что я толковая студентка, медсестра, врач и т.д.

Я же, в глубине души, тайно считаю, что я просто произвожу хорошее впечатление.

Мне даже поверить трудно, что есть люди, которые уверены в себе.

Позже, когда я работала врачом и мне удавалось ставить верные диагнозы или правильно поступать в экстренных ситуациях, я каждый раз удивлялась, считала это случайностью и покрывалась холодным потом, при мысли, что мне могло не повезти и я могла промахнуться.

Что ещё характерно и неизменно повторяется, где бы я ни была, это соотношение: я и коллектив.

Каждый раз, приходя в новый коллектив, я полна решимости всё изменить, и на сей раз вести себя по-новому, чтобы всё было иначе.

Но ничего не получается.

Я не могу слиться с коллективом!

Я, как будто, общительна, легко знакомлюсь, легко вступаю в контакт, до наивности проста и открыта.

Но всегда оказывается, что коллектив сам по себе, а я сама по себе.

Я шучу, веселюсь, сама и веселю их, они даже говорят, что без меня скучно, но где-то фатально, всегда наступает критический момент, когда выясняется, что КОЛЛЕКТИВ меня не любит!

При этом всегда находятся один — два человека, которые, по моим понятиям, лучшие люди и они, как — будто бы любят меня, но КОЛЛЕКТИВ всегда так угрожающе силён и монолитен, что у них никогда не хватает духа сказать что-нибудь доброе в мой адрес.

Часто, зная своё призвание быть «белой вороной,» я, приходя в новый коллектив, клялась себе быть" серым воробышком" тихим и незаметным.

Но меня хватало ровно на два — три дня, после чего я снова распускала хвост и крылья, порхала и веселилась, считала всех самыми лучшими людьми, которым всё можно доверить.

Мне казалось, что я люблю всех вокруг, а все обожают меня.

Но обязательно приходило время, когда таки оказывалось, что коллектив меня не любит!

Таким образом, я всегда чувствовала себя счастливой и порхающей, как выяснялось, напрасно. Учёба в Черновицком мед училище протекала без запоминающихся моментов.

Никто из учителей или сокурсников не коснулся моей души.

Зато всё за порогом училища меня интересовало и волновало.

Жизнь была прекрасной.

В Черновцах был отличный климат без перепадов и катаклизмов.

Мягкая зима, позволявшая щеголять на Кобылянской без головных уборов.

Яркая, ласковая весна, обещавшая все радости жизни!

Немножко знойное лето с тёплыми тёмными вечерами и ночами, когда без любви просто невозможно. И осень, которая мягко сливаясь с теплой зимой, давала понять, что не всё кончено и вот-вот из-за Карпат вернётся весна.

Жизнь в семье была изумительной.

Мне купили платья и одели как девушку из приличной семьи.

Заказали специальную обувь у сапожника-виртуоза.

Я забыла, что на свете существуют деньги.

Всё необходимое было дома, а на карманные расходы я имела стипендию.

Это был прекрасный период, когда меня на время отпустила вечная проблема с едой: я не голодала, как в Сибири не считала копейки на еду как в Новосибирске и не боялась растолстеть как теперь.

Тогда, в Черновцах, в то солнечное, счастливое время всё было компенсировано.

У меня всё было хорошо!

Я была счастлива, молода, беззаботна, до еды ли мне было?

В доме было всё лучшее и в достаточном количестве.

Я могла есть что хочу и сколько хочу и поэтому ничего не хотела.

Я бегала, летала, порхала и что-то клевала.

Недалеко от нашего дома, на улице Красноармейской, был большой базар. Чего там только не было! И очень дёшево.

Иногда тётя брала меня с собой на базар.

Мы накупали массу фруктов и овощей, покупали цветы, которые в вазах расставляли во всех комнатах.

Тётя готовила из овощей чудеса еврейско-молдавской кухни, пекла кондитерские шедевры и делала из мяса такую построму, которую, наверное, подают архангелам в раю, да, видимо, подавали в кошерном ресторане дедушки Ши Монсе.

А я весила пятьдесят три килограмма, носила подростковый размер одежды и игнорировала лифчики задолго до того, как это стало модой.

Жизнь в Черновцах напоминала довоенную.

Большинство населения составляли евреи, которые создавали свой стиль. Кроме того в шестидесятых годах был период некоторого благополучия. Денег у населения было не так много, поэтому в магазинах было достаточно много всего.

Но денег хватало, чтобы не отказывать себе в еде.

На Кобылянской с обеих сторон были магазины.

В колбасном рядами висели колбасы разных сортов.

В рыбном магазине стояли в бочках селёдка, а так — же чёрная и красная икра.

В ювелирном магазине я купила себе золотое колечко с тремя александритиками, которое стоило 14 рублей (моя месячная стипендия в училище). Подобных вещей было много.

Чтобы понять о каком благополучии я говорю, надо вспомнить семидесятые и восьмидесятые годы, когда у населения были кое-какие деньжата, но в магазинах ничего не было, поэтому, для того, чтобы что-нибудь купить, надо было в два раза больше переплачивать. Или девяностые годы, когда волчье отродье коммунистов, переодевшись в овечьи шкуры демократов и залив кровью, начатую Горбачёвым перестройку, повторно создали «НЭП», но на сей раз ублюдочный ельциновский, завалили магазины объедками с барского стола «запада», ограбили народ, выгодной им инфляцией, и взяли за правило «задерживать» ту жалкую зарплату, которой кое-как хватало бы на пропитание.(Назвали «неплатежами») В итоге, при «изобилии» в ларьках, население уже ничего не могло купить и, чтобы не умереть с голоду, стали грабить и убивать друг друга. (Назвали русской мафией). Коммунисты стали величать друг друга господами и бизнесменами, обжираться уже в открытую, а не в спец жилье и спецмагазинах, как раньше. (Назвали «новыми русскими».) Если появлялся наивный истинный бизнесмен, его отстреливали в подъезде собственного дома, симулируя потом расследование).

Но безмозглое стадо, именуемое народом, умело натравляемое друг на друга, и, принуждаемое купаться в собственной крови, так ничего и не поняв, стало проситься назад в социализм (с «человеческим лицом»), не ведая, что они из этого дерьма, пока ещё никогда не выбирались!

В это время на «Западе», недооценив опасность гангренозной стадии ИМПЕРИИ ЗЛА, делали вид, что верят в «Российскую демократию», и задабривали коммунистических оборотней огромными долларовыми займами, которые загадочно исчезали.

Поэтому можно назвать шестидесятые годы ХХ столетия, годами некоторого благополучия в Российском муравейнике.

В шестидесятых годах ещё было спокойствие!

Никто не покупал, на всякий случай, по тонне пододеяльников, как стало в восьмидесятых годах, когда в магазинах, как вихрем «сносили» всё с прилавков, и во время открытия магазинов, озверевшая толпа, не раз ломала двери и на лестницах иногда оставались растерзанные трупы, по которым пронеслись дикари, не заметившие упавших.

В шестидесятых годах отъезд из страны советов был ещё не повальным, а только тайной розовой мечтой миллионов, удававшейся единичным «счастливцам» транзитом через тюрьмы, борьбу и голодовки. (Назвали диссидентством).

В шестидесятые жизнь текла размеренно и спокойно.

Незаметно, окольными путями, появлялись богатые и очень богатые люди.

Остальные жили достаточно прилично, т.е. имели, что покушать и кое-что одеть.

Железный занавес ещё наглухо отделял Советский Союз от остального мира, поэтому труженики полей и заводов, а также интеллигенция были глубоко убеждены, что бесплатное пропагандистское образование и бесплатная убогая медицина — это высшие достижения человечества, которые никому недоступны, кроме советских счастливцев!

Никому и в голову не приходило, что работают эти счастливцы тоже бесплатно.

Алкоголизм в шестидесятые ещё не был всеобъемлющим, особенно в еврейских Черновцах.

В центре Кобылянской находился ресторан.

О! Это было особое место!

Сюда ходили самые богатые люди.

В ресторане играли прекрасные музыканты, и было роскошное убранство с преимуществом красного плюша и позолоты.

Главной фигурой ресторана был руководитель оркестра, он же ударник, по имени Томми.

Ох, Томми!!

Смуглый, изящный, подвижный, с чёрными круглыми глазами, он покорял многие неосторожные сердца…

О мужских достоинствах и возможностях Томми ходили легенды.

Когда он загорал на пляже, дамы незаметно косили глазом в его сторону, пытаясь установить насколько достоверны легенды.

Летом пляж являлся как бы дневным филиалом Кобылянской и ресторана.

Все учреждения и предприятия, как будто бы исправно функционировали, однако целыми днями пляж кишел черновчанами.

Мало кто лежал и загорал.

Большинство фланировали как на Кобылянской, но при минимуме одежды.

Во второй половине дня пляж пустел.

Народ ненадолго отправлялся домой.

Обедали, приводили себя в порядок и устремлялись в город, разделившись, примерно, на три потока: 1) Кобылянская, 2) ресторан и 3)"Дом офицеров" или «ДК» или «Седьмое небо». Это место с тремя названиями заслуживает специального описания.

Представьте себе возвышающееся в центре города большое гранитное здание модерновой постройки с разными уровнями высоты.

Самый высокий уровень здания завершался огромной залой с мраморными колоннами, которая раздвижными стеклянными дверями делилась на две половины. Одна была летним залом под открытым небом, с мраморным полом и лёгкой подцветкой белых колон. Вторая — с паркетом и хрустальными люстрами была зимним залом.

Черновцы город южный, поэтому большую часть года занимает лето, далеко продвинувшее своё тепло на весну и осень.

Большую часть года мы всё-таки танцевали под открытым небом.

Слушая музыку, можно было смотреть на звёзды или любоваться мерцающими огнями ночного города, в зависимости от настроения.

Лучшего места для танцев я нигде не видела.

Вечера танцев бывали три раза в неделю.

В самый будничный день стоило только подняться на это «седьмое небо» и услышать музыку тех лет в виртуозном исполнении еврейских музыкантов, как душа ныряла в праздничное ожидание чуда.

Три раза в неделю, протянув в кассовое окошечко рубль и, зажав в ладошке голубую бумажку, как бесценный лотерейный билет, мы вмиг взлетали на семиэтажное небо, в пустой ещё зал, занимали место у любимой колонны и с бьющимся от быстрого бега и ожидания сердцем, с надеждой устремляли широко открытые глаза на вход, каждый раз вновь уверенные, что наконец-то сегодня сбудется!!!

В городе были русский и украинский драматические театры, были кинотеатры и был клуб железнодорожников, который в народе назывался «железка». Собирались туда представители пролетариата.

Отношения там выяснялись просто и убедительно — врукопашную.

Чудесный старый парк в городе назывался именем украинского поэта Тараса Шевченко. Там тоже была танцплощадка, которая летом работала ежедневно, поэтому в парке всегда звучала музыка. На танцплощадке веселились подростки, а по аллеям, слушая музыку, степенно гуляли отошедшие от суеты и забот пенсионеры.

Этот старый парк!

Когда на меня плавно и незаметно опустилась неземная фея первой любви, одна из скамеек в зарослях парка стала лучшим местом на Земле!

Каждый день сиял и звенел, потому что должен был наступить вечер, который дарил 2-3 часа для счастья…платонического и безнадёжного, которое не должно было иметь будущего.

Но всё по порядку.

Наконец живу как человек. Считаюсь барышней, которая должна выйти замуж.

В Черновцах все барышни должны были выйти замуж.

Это было основное!

Некоторую роль играли данные самой барышни, но больший интерес, представляла семья: положение, связи, репутация и конечно же деньги.

Замужество меня интересовало в принципе, как что-то далёкое и недоступное, но любовь мерещилась в каждом взгляде.

К хорошему привыкаешь быстро.

В 17 лет я какое-то время была такой, какой положено быть в !7 лет.

Ни о чём не заботилась, училась не отказывалась по утрам повозиться с сёстрами Эни и Сарой, визжа и кидаясь подушками.

Пинчик участия в играх не принимал, ничего не говорил, ничем не интересовался, жил своей жизнью, встречался с приятелями, был серьёзным и недоступным.

Ему было 17 лет, он имел порок сердца, широкий лоб мыслителя, очки и умные зелёные глаза за ними.

Он оканчивал школу и считался талантливым человеком, который был главной фигурой в доме, хотя ничего никогда не требовал и ничем не интересовался.

Меня он не замечал и казался мне чем-то вроде секретной шкатулки или существом, о котором говорят: «тише, дети, не шумите, папа спит!»

Жизнь была прекрасна и удивительна!

Я, не напрягаясь, получала в училище приличные оценки и забывала о его существовании, как только захлопывались двери.

Свободное время распределялось между пляжем, Кобылянской и танцами в «ДК».

В этот период я не «брала до головы» принцев, а тем более, потенциального мужа.

Мне и так было хорошо!

Мечты о «прекрасном будущем» одолевают, когда настоящее слишком далеко от совершенства!

Я, наконец, была свободной и раскованной, счастливой и независимой!

Не вспоминала о прошлом и не беспокоилась о будущем.

Жила и наслаждалась настоящим.

Вот она нехитрая формула счастья — жить и наслаждаться настоящим.

Дал бы нам всем БОГ такую маленькую возможность и умение.

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ.

В гости к тёте и дяде часто приходили и х друзья, тётя Муся и дядя Муля.

Прекрасная семейная пара, где она считалась красивой, а он хорошим.

Поэтому их жизнь протекала исключительно гармонично.

Вечера, когда они приходили к нам, всегда были приятными.

Но позже — особенно! Примерно один раз в неделю они вчетвером с тётей и дядей собирались за овальным столом, пили чай, рассказывали анекдоты и играли в покер.

Всё напоминало вечера в доме моих родителей в той первой счастливой жизни.

Эни и Сара занимались своими делами. Учили уроки или следили за игрой родителей и готовили всем чай.

Пинчик огорчал родителей тем, что был застенчивым молчуном и казался тихим и равнодушным.

У него имелся друг, которого я, за очень красивую внешность, окрестила Жоржиком.

Брюнет, с чёрными усиками, румяными щеками, идеальным ростом и стройной фигурой.

Настоящий красавец-мужчина, Мопасановский герой.

Не дай БОГ влюбиться в такую картинку!!

К счастью не все женщины думают так, иначе изнывать бы бедным жоржикам без женской ласки, а умные добрые, но некрасивые мужчины купались бы в женском обожании.

Но в этом мире всё правильно, всё стоит на своих местах, и у меня нет причин беспокоиться за бедных красавчиков — жоржиков.

Мужчин и женщин любят, прежде всего, за внешность, иногда за деньги и очень редко за ДУШУ.

Не всем досуг разобраться в собственной, когда уж тут искать чужую, которую к тому же не видно в этом мире тайн и загадок.

Так вот, друзья иногда вдвоём гуляли по Кобылянской, я встречала их в театре, Жоржик частенько приходил к нам. Но их жизнь была загадочно-таинственной.

Родители беспокоились, что Пинчик никогда не выйдёт из своей заторможенности.

Поэтому кому-то пришла в голову неожиданная мысль, что когда приходят гости и все чем-то заняты, а сыночек скучает, то неплохо бы мне поучить его танцевать.

В доме было много пластинок, имелись записи Клавдии Шульженко и другая хорошая эстрадная музыка.

Так начались уроки танцев.

Представьте себе две большие смежные комнаты с раздвижными стеклянными дверями.

В центре одной, под абажуром стоит большой овальный стол, где играют в карты. В комнате не смолкает лёгкий гул голосов.

Во второй комнате полумрак, очень тихо играет музыка (не железный рок), туда-сюда бегают девочки.

Мы с Пинчиком танцуем и молчим.

Иногда за целый вечер ни одного слова, или несколько, нечего не значащих слов.

Танцуем и молчим.

Дистанция соответствует его застенчивости и моим родственным чувствам.

Он мой кузен. Он должен учиться.

Я должна выйти замуж.

У меня — подруги.

У него — Жоржик.

У каждого свои дела и заботы.

Всем ясно, что ничего, кроме цели растормошить Пинчика и научить его танцевать, у нас нет и быть не может.

Больше всех остальных в этом убеждены мы — я и он.

Но почему-то раньше он обедал один, а теперь обедает вместе со всеми.

Почему-то нет-нет да мелькнёт улыбка за очками, хотя при этом морщится лоб.

Мы ни о чём не говорим и не сговариваемся.

Но когда тётя Муся и дядя Муля приходят играть в карты, мы оба всегда оказываемся, дома и молчаливые уроки танцев продолжаются.

Мы почти не касаемся друг друга и не смотрим друг на друга.

Мы медленно движемся в такт музыке и хотим только одного, чтобы это никогда не кончалось.

Но вечер кончается и всё снова по-прежнему.

Ничего не сказано, ни о чём не подумано, жизнь течёт как обычно.

Но есть ощущение, что не ходишь, а летаешь, что вся жизнь-праздник.

Сейчас мне кажется, что всё это время было лето, как будто не было осени и не было зимы, одно сплошное лето длиною в два года.

Ах! Какое это чувство — зарождающаяся любовь!

Что надо было сделать с Землянами, чтобы они признали любовь старомодной и ненужной, чтобы в любой продуктовой лавке спокойно продавалась порнография, чтобы дети насиловали, убивали и за деньги на пропитание предлагали свое тело, как предмет для отправления половой нужды.

Какое великое чудо секс! Что ещё может дать такое наслаждение! Что ещё так раскрепощает и освобождает? Но секс длится только несколько блаженных минут после, которых порой наступает пустота.

Наверное, только любовь, может дарить счастливых и блаженных двадцать четыре часа в сутки.

Пусть мне, дурочке, доказывают, что власть и войны важней и лучше.

Пусть я лучше останусь до старости дурочкой, чем поверю.

Постепенно зелёные глаза за стёклами становились теплее и теплее, дистанция при танце заметно сокращалась.

И, однажды днём, мы оказались рядом, совсем близко-близко и соприкоснулись губами.

Я заглянула в огромные зрачки с зелёными берегами…

У меня закружилась голова, и я чуть не потеряла сознание.

Это прикосновение к губам и было тем самым первым поцелуем.

И было в этом прикосновении больше любви, чем поцелуя.

Потом вся жизнь стала любовью, самой чистой, светлой таинственной и, как жаль, что платонической.

Никто ничего не должен был знать.

Это принадлежало только нам, и не должно было иметь продолжения.

Как легко было ходить, дышать, жить, учиться.

Какие кругом были прекрасные люди и какой прекрасный мир нас окружал!

Какая радость каждый день встречаться с глазами, переполненными ласки и тепла.

Пинчик перестал быть худым, хмурым очкариком с сутулой походкой.

Он стал изящным, стройным интеллигентом с зелёными, смеющимися искрами за очками, с быстрой и лёгкой походкой.

Он иногда ронял несколько слов и даже шутил.

Но со мной наедине, он оказался нежным, добрым, умным человеком, который много читал, думал и знал.

Каждый вечер мы по отдельности ускользали из дома, встречались в парке, занимали нашу скамеечку и оказывались одни в целом мире.

Мы сидели, прижавшись, и говорили о будущем.

Поцелуи со временем становились смелей и содержательней.

Но дальше этого мы не шли.

Мы знали, что любим, друг друга и всегда будем любить, но считали, что не имеем права соединить наши жизни.

И это была ошибка. Мы так хорошо понимали и дополняли друг друга, нам было так тепло и спокойно вместе, наверное, нам было бы намного лучше, если бы мы вопреки всему и всем не разлучились тогда.

По отдельности мы не были счастливы в семейной жизни, ни я, ни он.

Мы держали в тайне нашу любовь, возвращаясь, домой по одному, вначале я, потом он.

Но любовь скрыть нельзя, она делает людей счастливыми и это видно на расстоянии.

Прежде всех заметили девочки Эни и Сара, потом остальные и началась всеобщая паника, совершенно, кстати, напрасная.

Однако тут подоспело моё окончание училища, а Пинчик окончил школу и возникли заботы по дальнейшему жизнеустройству, которые предоставили естественные возможности поскорее разлучить нас.

Когда я пришла в городской отдел здравоохранения для получения направления на работу, то городские власти решили, «бросить» молодого специалиста укреплять здоровье советских граждан на ниве профилактики, и направили меня работать медицинской сестрой в дом отдыха, который находился в селе «Виженка» недалеко от Черновиц.

Пинчик же стал усиленно готовиться для поступления в институт.

У него были хорошие математические способности, но в Советском Союзе, а особенно на Украине, еврею никакие способности не помогали.

Чтобы поступить в институт, надо было либо быть абсолютным вундеркиндом, либо ехать куда-нибудь подальше… на север, восток или казахские степи, либо давать взятку в особо крупных размерах, приложив много усилий, чтобы найти посредника, имеющего выход на высокопоставленного взяточника.

В шестидесятых годах дело это ещё было новое и поэтому более сложное, чем в последующие годы, т.к. общество сильно ещё было подвержено пост сталинскому синдрому страха и довольствовалось всеобщим прозябанием, не осмеливаясь искать лазейки к процветанию.

Однако уже появлялись дельцы, которые брали деньги, много обещали, но ничего не делали, полагаясь на удачу.