В некоторых районах, из которых в дальнейшем сложилась нынешняя Бельгия, появились своеобразные "держатели"; их принято было называть "конные воины" (cavallarii). Они отличались от просто воинов (milites). Речь шла о подчиненных, использовавшихся в качестве курьеров и членов эскорта. В виде бенефиция они получали "держания". В "Деяниях аббатов св. Бертина" о "воинах" и "конных воинах" говорится таким образом, что можно предположить наличие сходства между этими категориями. Отдельные историки полагают, что из числа этих "конных воинов" позднее могли рекрутироваться министериалы, так как здесь главную роль играло их умение обращаться с лошадьми и оружием. Они могли со временем составить гвардию конных воинов сеньора. В описании владений Прюмского аббатства за 893 г. встречается упоминание о так называемых "скарариях", которые, судя по всему, являются преемниками каролингских "конных воинов". До XII-XIII вв. они оставались известными под именем "скарарии, скараманни, министериалы".
      В Германии, особенно в некоторых ее районах, общественные структуры сохраняли верность германским традициям. Раскол свободных на "воинов" и "селян" здесь не произошел. Точно так же не наблюдалось здесь (в отличие от Франции) и стремления к развитию вассалитета. Аллод не получил здесь широкого распространения. Разумеется, и здесь были "вассалы", коль скоро проживали они на вверенных им "держаниях". Баккалуми, или гаустальды, проживали в доме сеньора в качестве его свиты. Таким образом, свободные жили той же жизнью, что и несвободные - вооруженные телохранители сеньора. В этой среде и создавался новый тин человека, преодолевавшего древние политические и юридические перегородки. Высказывалось предположение, что между немецкими министериалами каролингской и феодальной эпох существует связующее звено "конные воины", некая группа министериалов, служившая в качестве конных вестовых. Однако, как выяснилось, это была весьма немногочисленная группа. Правда, этимология слова "рыцарь" (Ritter), в дальнейшем использовавшегося в немецком языке для обозначения собственно рыцаря, содержит в себе образ "путешественника", "скачки верхом на коне" и, казалось бы, только подтверждает подобную гипотезу. Впрочем, термин Ritter, которому предшествует южнонемецкий Riddere, является поздней калькой с французского chevalier, связанного с глаголом reiten - "ехать верхом".
      Как бы там ни было, но только в эпоху германского короля Генриха Птицелова (919-936) воин несвободного происхождения выходит на авансцену немецкой военной истории. Под воздействием угрозы со стороны венгров Генрих обратил внимание на так называемых "сельских рыцарей", имевших в своем распоряжении тяжелое вооружение и несших охрану основанных королем укрепленных замков. Здесь обосновывались также и прочие воины самого различного происхождения. Тяжелая кавалерия сыграла немаловажную роль в кампаниях против венгров и славян. Они обеспечили покорение чешских земель. Однако наиболее интересный документ всей немецкой военной истории Х в., несомненно, список самых крупных вассалов Оттона II, которые должны были предоставлять ему конных воинов в полной экипировке, с тяжелым вооружением. Мы уже видели, что в эпоху Карла Лысого тяжелое вооружение требовалось от тех конных воинов, которые владели 12 мансами, то есть 120-160 га земли, если верить современным подсчетам. Естественно, не так-то легко перевести подобные данные в точные цифры. Во всяком случае, из документа следует, что, вероятно, среди этих вассалов было немало министериалов. Так, в Германии времен Оттона складывалась ситуация, которая на протяжении всего средневековья останется типичной для этой страны. С одной стороны, обращает на себя внимание сохранение пехоты, состоящей из свободных аллодистов, которые, как, например, в Саксонии, просуществовали очень долгое время. С другой - рост кавалерии за счет притока в нее воинов несвободного происхождения - министериалов, которым было суждено создать в XII в. немецкую придворную рыцарскую культуру.
      Между тем процесс дифференциации, в ходе которого выделялись свободные, обладавшие правом ношения оружия, и те, кто в силу экономических причин не был в состоянии себе этого позволить, затронул также и Итальянское королевство. С особенной наглядностью он проявился в конце IX в., когда стали проводить различие между ариманнами и "несвободными людьми". В двух королевских указах 825 г. Лотарь делит свободных на разряды в зависимости от их способности вооружаться на собственный счет или же прибегать к помощи субсидий, то есть получать "вспомоществование на приобретение экипировки для себя или для кого-либо другого, находящегося в подобных материальных обстоятельствах". Таким образом, происходит углубление разрыва между вооруженными и безоружными. Позднее "вспомоществование" приобретет характер своеобразной контрибуции, систематически налагаемой на каждую ариманнскую семью. В результате графы, от которых в известной мере зависел прием на службу новых воинов, вместо ариманнов стали набирать верных себе людей, которых они считали более полезными для армии. Нельзя сказать, чтобы такой оборот дела огорчил ариманнов, избавившихся наконец от тяжкого военного бремени. И в данном случае мы имеем дело с характерной дихотомией, благодаря которой воин IX-Х вв. мог быть либо свободным держателем, либо вассалом. По этой же причине свободные держатели и вассалы оказывались, отбывая воинскую повинность, плечом к плечу друг с другом, что способствовало их сближению и преодолению общественных и юридических перегородок, а также их совместному выделению в некую общую группу из массы безоружного населения. Причем было неважно, в силу каких причин они были безоружными. Тем не менее следует отметить, что всеобщая воинская повинность, по крайней мере в том, что касалось обороны территории, распространявшаяся на все свободное население, судя по всему, не выходила из обихода в течение Х в. Между тем постоянно вооруженный воин все более становился главным действующим лицом в новой ситуации. Он не только выделялся из общей массы свободных, но и постепенно повышался его престиж в отношении лиц, вышестоящих на социальной лестнице.
      Иберо-христианское общество Х в. в канун Реконкисты являет нам пример общества, созданного во имя войны и живущего военными страстями.
      Значение кавалерии и конных лучников как военной силы было весьма велико еще в вестготской Испании. Нововведения, осуществленные в этой области мусульманскими захватчиками, были, в сущности, незначительны. Скорее всего, главная роль здесь принадлежала готам, спасавшимся от преследователей на гористом севере Иберийского полуострова. Готы сумели сохранить свои собственные традиции верховой езды вопреки тому, что окружавшая их природа совсем не способствовала ее дальнейшему культивированию. В Астурийско-Леонском королевстве Х в. с большим вниманием относились к тем различиям, которые характерны для кавалерии и пехоты, что указывает одновременно как на сосуществование этих родов войск, так и на функциональную дифференциацию двух способов вооружаться и вести бой. И все это, заметьте, в то время, когда обычай всеобщей воинской повинности был еще в полной силе.
      Однако пробил час, как, например, это случилось в Галлии во второй половине VIII в., когда необходимость пополнить ряды армии кавалерией стала жизненно важной. Между тем роль пехоты с этого времени все более отступает на второй план. Когда астурийцы перешли в контрнаступление на мусульман, война вышла за пределы горных ущелий и крепостей, являвшихся театром военных действий на севере. Здесь пехота проявила себя с большой эффективностью. Другое дело - бои в Месете, на ровном, как стол, выжженном солнцем плоскогорье. Только тогда христиане наконец осознали, что военные операции в столь отдаленных и непохожих на горные районы краях должны носить молниеносный и мобильный характер. Для этого нужны были конные воины, тем более что с середины VIII в. испанские мусульмане также начали все более быстрыми темпами обзаводиться кавалерией. В начале XI в. в христианской Испании, подобно тому как это было в какой-то мере на всем континентальном Западе, термин "воин" утратил свое первоначальное уничижительное значение и стал употребляться в смысле "конный воин", "кавалерист", "рыцарь". В Испании, так же как и в других западных странах, пехота по-прежнему сохраняла свое значение. Однако подлинным воином теперь считался только воин, сидящий верхом на коне.
      Общественное положение этих конных воинов было неодинаковым. Так, например, имелась кавалерия в частных отрядах, были конные воины и среди телохранителей, все это результат развития готского комитата. С уверенностью можно утверждать, что начиная с XI в., а скорее всего и того раньше, "дворцовая гвардия" астурийско-леонских королей имела в своем составе кавалерию. Наряду с этими воинами-профессионалами, приобретавшими на частной службе и достоинство и материальный достаток, следует упомянуть "инфансонов", то есть, судя по всему, преемников готской знати, которые еще до исламского нашествия обладали особыми привилегиями и юридическим статусом, выделявшим их из основной массы населения. Инфансоны получали бенефиции от королей Леона и графов Кастилии, или же становились их вассалами. Они неизменно сохраняли свои военные функции (по этой причине, впрочем, уже во времена готской монархии знатные готы освобождались от телесных наказаний и от обращения в рабство). В конце Х в. тот же термин "воин" использовался для обозначения инфансонов.
      Было естественно, что в обществе, столь хорошо приспособленном для выполнения военных задач, профессия воина в конечном итоге стала цениться выше всех прочих занятий, перекрыв и уравняв многочисленные социальные различия. Однако внутри самого общества противоречия сохранялись. Вот почему недифференцированное употребление слова "воин" неизбежно вызывало неразбериху и путаницу. Постоянно требовались уточняющие пояснения. Это сознавал, например, и нотариус, живший в конце XI в., который, говоря об инфансонах, отмечал, что они ведут свое происхождение не от низших социальных группировок, а от знати, но это были и времена, когда воинами становились незнатные люди. Иначе говоря, воин мог быть выходцем из самых различных общественных слоев. Но главное - он был "воин". В эпоху непрерывных войн, что могло быть важнее?
      Различие или одно из различий между отдельными общественными группами могло состоять (за исключением юридического статуса) в том простом факте, что инфансоны владели оружием и лошадьми, тогда как "воины", находившиеся на службе в частном отряде, экипировались своим сеньором. Трудно себе представить что-либо более далекое от инфансонов в социальном и юридическом смысле, чем все те, кого источники называют "клиентами", "людишками", "наемниками", "вассалами", "попутчиками". И все же война и военный образ жизни сближали их друг с другом, заставляли жить плечом к плечу, создавали и укрепляли в них дух принадлежности к одному коллективу, подготавливали тем самым почву для этики, которая вскоре не замедлила появиться. И все они были воины.
      Однако задачи все более жестокой и мобильной войны вызывали необходимость в пополнении кавалерии все новыми и новыми конными воинами. Так появился самый оригинальный военный институт астурийско-леонской Испании - так называемая "сельская кавалерия", состоявшая из мелких земельных собственников и свободных эмфитевтов долины реки Дуэро, которая к концу вестготской эпохи совсем обезлюдела и снова наполнилась народом благодаря начавшейся Реконкисте. Эта кавалерия призвана была сыграть интегрирующую роль в отношении прочих видов войска.
      Интеграционный процесс был не только оригинальным, но и жизненно важным явлением. Достаточно вспомнить о масштабах той борьбы, которую вела христианская Испания в Х в., представить себе крошечные королевства, гнездившиеся в расселинах северных гор, откуда открывался вид на бескрайние просторы Месеты. Взору этого народа, народа крестьян и пастухов, вынужденных жить с оружием в руках, представал чудовищный мусульманский колосс. Это сегодня, находясь в безопасности за бруствером, построенным из нагромождения столетий и книг, легко утверждать, что у колосса были на самом деле глиняные ноги. В действительности же завоевать продуваемое всеми ветрами и контролируемое мавританской кавалерией плоскогорье было трудной задачей, еще более сложно было удержать отвоеванное.
      С самого начала Реконкиста опиралась на создание укрепленных пунктов замков, обозначавших рубежи наступления христиан. "Кастелло" - замок: вся эта область Испании станет вскоре называться Кастилией. Характерные силуэты замков войдут в геральдику здешнего дворянства - кастильцев. Главная действующая сила Реконкисты - кавалерия, причем более мобильная и легче вооруженная, чем современная ей кавалерия франков. Кастильские конники действовали "по-мавритански", совершая молниеносные броски и маневрируя на огромном безжизненном и безлюдном театре военных действий. Возникла нужда в таких конных воинах, которые были бы как-то связаны со вновь обретенной землей, вверенной их защите. Между тем испытанное средство - бенефиции - не годилось, чтобы обеспечить финансирование новой кавалерии: крайне низкой была плодородность Месеты, слишком подвижным был фронт Реконкисты, беспрестанно менявшей свои очертания.
      Кастильские графы, вынужденные вести борьбу на три фронта - не только против мусульман, но и христианских королей Леона и Наварры,- окончательно оформили во второй половине Х в. облик этой новой кавалерии, основанной на системе освобождения от налогов тех крестьян, которые брали на себя обязательство приобретать и содержать на свой собственный счет вооружение и лошадей, а также служить во время войны в качестве конных воинов. Лошадь была довольно дорогим приобретением, но все-таки не таким уж редким животным в Испании того времени. Оружие тоже стоило немало, но в Испании вооружались легче, чем, скажем, по другую сторону Пиренеев. "Сельский рыцарь", таким образом, для того, чтобы вооружиться и приобрести боевого коня, не должен был затрачивать головокружительных сумм. Зато чувство собственного достоинства, безопасности и общественный престиж были настолько велики, что, право дело, игра стоила свеч. Статус, которым сюзерены Кастилии наделяли свою "сельскую кавалерию", объективно способствовал ее сближению с сословием инфансонов. Так появилось новое сословие, из которого со временем вышли знаменитые идальго.
      Рост значения кавалерийской атаки и одновременно падение роли пехоты привели к возникновению неизвестной ранее ситуации: конным воинам стали выплачивать дополнительную компенсацию и отчасти освобождать от военной службы тех, кто мог позволить себе только снаряжение пехотинца. Любопытно, что подобную меру подсказывали значительные потери в живой силе и лошадях, которые несли испанские христиане в ходе многочисленных кампаний. Стоимость лошади была высока, да и содержание ее тоже обходилось в изрядную сумму. Кроме того, перед глазами испанцев был пример мусульман, которые платили своим конным воинам жалованье. Христиане не замедлили последовать их примеру. Класс свободных раскалывался и в Испании: с одной стороны оказывалась группа воинов, с другой - масса населения, не принимавшая участия в военных действиях, но зато трудившаяся в поте лица своего и оплачивавшая войны.
      Более медленно развивался процесс расслоения на Британских островах, среди населявших этот край англов, саксов, фризов и ютов. Здесь во многом сохранялись еще пережитки германской старины. Они давали о себе знать как в социальном, так и в техническом аспектах.
      Что касается социальной сферы, то следует обратить внимание на сохранение древних военных повинностей, распространявшихся на всех свободных граждан. С технической же точки зрения бросается в глаза незначительное применение в ходе боевых действий кавалерии, что вполне соответствовало традициям западных германцев. Здесь по-прежнему предпочитали использовать лошадь как транспортное средство. Пехота англосаксов передвигалась верхом, но, достигнув поля боя, воины спешивались и сражались, прикрываясь тяжелым деревянным щитом и нанося удары длинным мечом или тяжелым боевым топором.
      Но и у англосаксов в конце IX в. военная служба начинает подвергаться дифференциации. Военнообязанные - это те, кто владеет землей. Принято считать, что для поступления на военную службу необходимо было владеть по меньшей мере пятью гайдами земли. Таким образом, минимальный имущественный ценз немногим отличался от принятого на континенте в каролингскую эпоху. Делать какие-либо другие глубокомысленные выводы из этого сравнения было бы некорректно хотя бы потому, что требования, предъявлявшиеся к англосаксонскому воину, были несколько скромнее, чем те, которые должны были выполняться воином-франком. Англосакс довольствовался конем, шлемом, кольчугой и мечом.
      Краеугольный камень англосаксонской военной системы-это тэн (thegn). Этим словом Альфред Великий перевел латинское "воин", бывшее в ходу у Беды Достопочтенного.
      Термин "тэн" (thegn) связан с древним верхненемецким degan и означает "холоп","парень" (ср.с гр. teknon). Таким образом, мы снова имеем дело с той же системой ценностей, которая заложена в латинском рuеr, понимаемом как "молодец", "телохранитель". Тэн - член англосаксонской общины. В известный момент его "сажали на землю", и он становился солдатом-крестьянином, получавшим благодаря владению земельным участком все необходимые для экипировки средства.
      Известны тэны короля, высших королевских сановников, церкви. Стать тэном можно было, владея необходимым имуществом, то есть пятью гайдами земли и оружием, или же принадлежа к особой группе, каждый член которой считался тэном, хотя все вместе они и владели имуществом, достаточным только для того, чтобы обеспечить прохождение военной службы одним тэном. Иными словами, все участники группы служили как бы по очереди. В группе был староста, и он один был ответственным перед короной за положение дел в этом военном сообществе.
      В конце IX - начале XI в. в англосаксонском обществе происходит расслоение не менее глубокое, чем то, которое имело место на континенте. В сословии свободных появляются две группы: с одной стороны, имущие, располагавшие достаточными средствами, чтобы приобретать оружие, и с другой - обойденные судьбой или сильными мира сего, оказавшиеся на положении безоружных. Разумеется, экономическая природа подобной дихотомии не исключала социальную мобильность. Эти группы не носили закрытого характера. Однако и здесь действовали те же три дополнительных фактора, что и на континенте. Они явились своего рода предпосылкой возникновения рыцарской цивилизации в последующие столетия. Речь идет, во-первых, о том, что для приобретения оружия были необходимы свободные средства; во-вторых, эти средства могли быть изысканы из собственного имущества или получены от сеньора в обмен на обязательство нести военную службу в его графстве; и, в-третьих, статус тэна постепенно превращался в наследственный титул, несмотря на то что к его наследованию и не было каких-либо юридических оснований. В самом деле, вывести воина из строя можно было за один миг метким ударом. Для того чтобы вырастить и подготовить профессионального воина, необходимы были годы и годы упорного труда с самого раннего детства практически целая жизнь. Следовательно, в действительности отношения между теми, кто принадлежал к той или иной общественной группе, являлся ли он тэном или нет, несводимы только к экономической подоплеке. Несомненно, было немало обедневших тэнов, например, из числа тех, кто мог позволить себе нести военную службу только в очередь с другими, такими же неимущими, как и он сам, тэнами. Немало было и таких, кто, располагая значительными материальными средствами, не был тэном. Однако у тэнов было оружие, и они умели владеть им. Те же, кто не был тэном, этим умением не обладали. По сравнению с другими у тэнов было преимущество - физическая сила, профессионализм и крепкое здоровье. Именно здесь и пролегает настоящая великая линия разлома, характерная для средневекового общества IX-XIII вв. В эту эпоху бедняк не просто неимущий, а слабый, безоружный, нуждающийся в поддержке и защите человек. Чувство долга - оказывать покровительство и защиту - и является тем самым стержнем, вокруг которого начинает формироваться самосознание рыцарства.
      Нами проделан долгий путь из азиатских степей до дремучих лесов Европы. На этом пути - шаманские культы и христианнейшее благословение оружия и воинов, "воинство христово" вполне в духе учения апостола Павла и "новое воинство", торжественно провозглашенное романо-германской литургией. Путь этот не всегда ясно очерченный, не всегда прямой и ровный. Мы сознаем это. Но нас беспокоит главное: удалось ли воссоздать достоверную картину "предыстории" средневекового рыцарства? Было ли методологически корректным и исторически оправданным предпринимать описание этой предыстории? Так ли уж необходим весь этот огромный объем работы, чтобы лишь приблизиться к изучению рыцарства как явления, чей расцвет приходится на XI-XV вв., и лишь приступить к действительно критическому анализу многочисленных авантюр, связанных с попытками возродить рыцарский дух в последующие эпохи?
      Само собой разумеется, что мы утвердительно ответим на эти вопросы. Хотя правомерность данного исследования вовсе не означает, будто нами уже дан исчерпывающий и удовлетворительный ответ на все поставленные в нем проблемы. Вполне может статься, что как раз наоборот - ответ так и не был найден. Однако проблема все равно остается, а вместе с ней и необходимость проследить весь тот долгий путь, который ведет к истокам средневекового рыцарства. Путь, следуя которым мы постарались обнаружить хотя бы признаки того, что еще только должно было произрасти. Известно, сколь рискованно это занятие. Но зато сколько радости оно сулит путешественнику!
      В конце Х - начале XI в. рыцарский "класс" наконец сформировался. Облик его до крайности разнообразен и переменчив.
      Разумеется, речь не идет о действительно общественном классе. Были богатые и бедные рыцари. Одни, хотя и находились в подчинении системы вассалитета, жили все-таки собственным домом, их образ жизни мало чем отличался от образа жизни зажиточного землевладельца, разве что приходилось браться за оружие всякий раз, как того требовали обстоятельства, вассальные обязательства или сам сеньор. Другие входили в частные отряды сеньора, являвшиеся преемниками германского комитата со всеми его ритуалами и присущим ему духом военного братства. Были среди рыцарей и свободные аллодисты.
      Нет, речь здесь не идет о какой-то юридической категории, чересчур разнообразны ситуации и условия, создающие те или иные обстоятельства, в силу которых употребление слова "рыцарь" можно считать оправданным.
      Были рыцари "благородного" происхождения, имевшие особый социальный статус, как, например, испанские инфансоны. Были и обязанные служить на государственной военной службе, подчиняясь приказам начальства из числа феодалов и кастелянов. Существовали и просто несвободные, бывшие как бы исключением из древнего германского обычая, по которому только свободный человек имеет право носить оружие. Одни были "воинами королевства", другие товарищами по оружию какого-либо магната. Быть может, наиболее четкая грань проходит именно здесь: с одной стороны, воины, служащие государству, с другой - телохранители частного лица.
      Правда, происхождение их и правила набора по-прежнему для нас неясны. За какой гранью воин-рыцарь превращался в наемного разбойника, вооруженного крестьянина, просто слугу? Если верно, что все воины вооружены, то еще более верно и то, что не все вооруженные имеют право носить титул "рыцарь". Верно также и то, что титул этот был настолько желанным, что многие из тех, кто не имел на него, в общем-то, никаких прав, присваивали его себе незаконно. Особый ритуал посвящения, особый покрой одежды и прочее, торжественный обычай вручать оружие, в основу которого, быть может, положены инициационные ритуалы военных мужских союзов,- все это в комплексе вместе с соответствующими заклинаниями и жестами, составившими позднее рыцарский декор, христианизированный церковью, способствовало тому, что фигура рыцаря стала пользоваться особым престижем, выделявшим его среди прочих вооруженных людей. Однако в годы, являющиеся предметом нашего исследования, подобная рыцарская символика едва только зарождалась и не может быть документирована. Что же касается воинской инициации, обычая, вне всякого сомнения находившегося во власти языческих пережитков и передававшегося из поколения в поколение, то до нас дошли только мимолетные намеки, относящиеся к эпосу и иконографии XI в.
      Составители литургий, да и не только они, но также и летописцы, вообще представители клира, стремились свести все инициационные формы к одному обряду благословения оружия, нейтрализуя их как бы "безвредным" литургическим действом. Только в конце XII в. становится широко распространенным ритуалом посвящение в рыцари. Правда, к этому времени христианская литургия уже успела превратить его в нечто совершенно непохожее на первоначальный обряд. Показательно, что литургическая систематизация этого ритуала совпала по времени с разработкой первых юридических норм, направленных на превращение рыцарства в некий "закрытый" класс. Нормы определяли, кто имел, а кто и не имел. права принадлежать к этому классу.
      Повторим, речь идет вовсе не о каком-то социальном классе, не о юридической категории. Рыцарство в конце Х - начале XI в.- это своего рода некая общность образа жизни. И этот его образ жизни характеризовался прежде всего правилами поведения в группе вооруженных мужчин, применения оружия и, главное, наличием у коллектива как правовых, так и фактических привилегий, наконец, особым менталитетом. Опасности, навстречу которым шли все вместе, невзгоды службы у одного и того же светского или духовного сеньора и пусть редкие, но общие с ним застолья, один и тот же ратный труд, одни и те же жесты, одинаковый для всех уровень знаний, обусловленный общей военной профессией, сознание принадлежности к элите, не имеющей ничего общего с "деревенщиной" и ее унизительным трудом,- все это формировало особый групповой дух, который, вне всякого сомнения, был гораздо сильнее социальных и юридических различий. Система, основанная на "культуре дарения", столь характерная для германского комитата, а позднее для куртуазной культуры, затушевывала социально-экономическое неравенство. Тот, у кого было богатств в избытке, считал для себя естественным и справедливым делиться им со своими друзьями. Неимущий же почитал за великую честь принять этот дар. Да и различия между вассалами, свободными аллодистами, воинами, задействованными в частных отрядах какого-нибудь сеньора, может быть даже несвободными, тоже не имели особого значения. Главное, с чем считались,- человек вооружен или нет. Подлинное различие существовало между вооруженными и безоружными, между "воинами" и "трудящимися".
      В эпоху отсутствия или недостаточной государственной власти подобный менталитет и нахождение в обществе вооруженной группы людей не могли не привести к тому, что сильные неизменно притесняли слабых и безоружных, имущие и их приспешники - неимущих и обездоленных. Таким образом, сословие рыцарей уже в самый момент своего зарождения подчас представало как корпорация насильников, притеснителей, вероломцев, кровожадных хищных животных. Наряду с атавистическим страхом, возникавшим при их приближении (только представьте себе на мгновение огромную массу металла, скачущую верхом на разгоряченном коне, само воплощение древнего сакрального ужаса и нового апокалиптического кошмара), существовал также и обыденный страх, порождаемый опытом повседневной жизни, рыцарской привычкой прибегать к насилию. Известное дело, у вооруженного вырабатывается, как правило, устойчивая привычка действовать методами насилия, тогда как у безоружных привычка это насилие терпеть.
      На страницах этой книги мы попытались дать свой ответ на вопрос, поставленный однажды неким пытливым ученым: почему средневековый рыцарь представляется нам сегодня существом более прекрасным, нежели служащий банка? Попытались мы ответить и на другой вопрос, который задали сами себе: почему средневековый рыцарь в нашем понимании страшнее современного танкиста или летчика-истребителя? Оценка "прекрасного" и "ужасного" имела свои особые причины, коренящиеся в учении об архетипах. Мы рассмотрели это на примере древних богов-всадников и шаманских ритуалов, в центре которых находился культ коня. Насилие же, чинимое воинами в X-XI вв., приобретало в глазах "деревенщины" очертания, свойственные как раз архетипу - верховной, божественной, неумолимой и неостановимой силе, то есть, по сути дела, силе, призванной сотворить на земле Страшный суд. Это, быть может, самый трагический пример во всей истории отношений между волком и ягненком.
      Мало того. В Х в. появились и стали жить припеваючи такие воины, чьи заслуги в борьбе с язычниками обеспечили им сакрализацию всего того, что бы они ни делали в дальнейшем. Но миновала языческая опасность. Необходимо было положить конец и бесчинствам рыцарей. Они защитили Запад, но кто теперь защитит его от этих защитников? Кто, если не кто-нибудь из той же рыцарской среды? Так и случилось благодаря рождению рыцарской этики, в основу которой было положено стремление достичь на земле "мира божия". Этому способствовала и Клюнийская реформа церкви XI в.
      Воины, последовавшие своему новому предначертанию, совершили "обращение" - начали с самих себя. Одержав победу над собой, а затем и над своими товарищами, которые отнюдь не были расположены подчиняться новой этике и предпочитали оставаться в роли угнетателей бедняков.
      Отказавшись следовать новому курсу, воины из рыцарей превращались в "антирыцарей". Теперь для того, чтобы прослыть рыцарем, уже было мало иметь оружие, боевого коня, физическую силу, профессиональное мастерство, личную храбрость. Необходима была воля и дисциплина в следовании нравственной норме, принятие которой обозначалось соответствующим инициационным обрядом ритуалом посвящения в рыцари.
      Соединение особого образа жизни и профессионализма с этической миссией и социальной программой и превращало воина в средневекового рыцаря. Союз отваги и мудрости, физической силы и культа справедливости.