Подобное различие не должно показаться странным в свете сказанного нами насчет отношении, сложившихся между кавалерией и пехотой, и обычая западных германцев передвигаться верхом, но вести сражение пешим строем. Однако восточногерманское происхождение скрамасакса, о чем свидетельствует его форма, указывает на то, что это оружие использовалось в кавалерии. Но не в пользу данного утверждения сами размеры оружия. Для сабельного оружия клинок длиной около полуметра недостаточно эффективен. Кроме того, чтобы сообщить наибольшую силу удару, конный воин должен был иметь точку опоры для всего тела, то есть опираться на стремена, которые на Западе появились, согласно общепринятому сегодня мнению, не раньше VIII в. Это, правда, не может не вызывать удивления. И соблазн опровергнуть его исключительно велик. Как бы то ни было, но не исключена возможность, что, вероятно, у стремени была какая-то замена, например особая техника верховой езды. Даже если допустить, что стремя на Западе было неизвестно вплоть до столь позднего времени, то неужели из этого следует делать вывод, что вообще отсутствовали какие-либо аналогичные приспособления? Отметим только, что скрамасакс по своим размерам вполне подходил для конного воина, участвующего в кавалеристском сражении. Против пехоты такое оружие не годилось, здесь нужна была длинная сабля, при помощи которой конный воин мог обрушивать на пехотинцев мощные удары, не рискуя при этом потерять равновесие и вывалиться из седла. Тем не менее, подчеркнем еще раз, вопрос об аналогичных стремени приспособлениях остается открытым. Без стремени никакое оружие, колющее или сабельное, не могло сколько-нибудь эффективно применяться конным воином.
      В одном из исследований, опубликованных в 1931 г. и посвященных аламаннским некрополям Вюртемберга, было высказано предположение, что различные виды оружия, найденные в погребениях, соответствуют рангу покойника. Иными словами, свободных граждан хоронили с мечом или скрамасаксом, полусвободных - с копьем, стрелами или топором, несвободных же - без оружия. Аналогичный обычай был распространен и среди лангобардов. Если учесть, что свободный гражданин - тот же воин, а оружие - символ, условие и гарантия его свободы, то подобная "табель о рангах" вряд ли может показаться чем-то странным. Тем более что среди германцев была распространена своего рода этическая классификация оружия, в которой, например, лук занимал одно из самых последних мест. Павел Диакон рассказывает, что стрелой наносилась ритуальная рана рабу, получившему свободу. Может быть, этот ритуал каким-то образом связан с низкой репутацией боевого лука и стрелы? Проще, однако, предположить, что "ритуальная рана" знаменовала переход из одного состояния в другое, вроде того, который происходит при вступлении юноши в общество свободных воинов. Не имеем ли мы здесь дело с одним из первых прецедентов рыцарского шрама?
      Мы считаем, что ритуал освобождения посредством раны имеет мифологические корни, связанные с легендой о смерти Одина. Как бы то ни было, предположение о соответствии вида оружия рангу захороненного воина до сих пор сохраняет свою принципиальную ценность. Сегодня можно утверждать, что среди западных германцев, более чувствительных, чем восточные германцы, к социальным различиям и нюансам, существовала особая иерархическая связь между тем или иным способом участия в сражении и что, следовательно, применению того или иного вида оружия, той или иной техники соответствовал тот или иной социальный статус. Причем различия были обусловлены не только экономическими обстоятельствами, например более высокой стоимостью одного вида оружия по сравнению с другим, то есть его большей или меньшей доступностью, но и социально-этической его значимостью.
      Сабля и скрамасакс ценились выше и стоили дороже хотя бы по той простой причине, что на их изготовление шло большее количество железа, обрабатывавшегося с огромными трудностями и большим мастерством.
      По сравнению с ними копье, даже несмотря на тот факт, что, например, у лангобардов оно являлось королевским символом, ценилось не так высоко и стоило намного дешевле. Для изготовления копья нужно было совсем немного железа. Копье применялось как в кавалерии, так и пехоте. Двуручное копье сарматского происхождения, очевидно, пользовалось некоторой популярностью у лангобардов, аламаннов и, быть может, франков. И в данном случае аламанны сыграли роль соединительного звена между восточногерманскими, более близкими степной культуре обычаями, и франками. Долина Рейна, как показывают франко-аламаннские находки, являлась самым настоящим горнилом культуры. Однако двуручное копье было тяжелым, неудобным и даже опасным для сидящего в седле воина оружием. Манипулируя таким копьем, он не был в состоянии защитить себя щитом. Среди многочисленных находок франко-меровингского оружия, относящегося к V - VIII вв., наконечники копий, пожалуй, самого низкого качества. Они выкованы из чистого железа с низким содержанием углерода. Кузнечная работа весьма грубая. Только в VIII-IX вв. можно встретить копья лучшего качества с наконечниками из углеродистого металла, иногда даже из дамасской стали. Несомненно, улучшение качества было связано с развитием кавалерии, давшей высокую оценку этому виду оружия.
      Гораздо меньшим престижем, должно быть, пользовался другой вид оружия ango, копьецо для броска, дротик, оканчивавшийся своеобразным гарпуном или когтем. Он применялся в поединках либо забрасывался в гущу неприятельских войск. Это самобытное франкское оружие, довольно-таки архаичное. Чтобы выковать такой "коготь", нужно было совсем немного железа. Происхождение "когтя", до- или протоисторическое, относится к той эпохе, когда германцы не располагали значительными запасами железа и в отличие от кельтов к тому же не умели его как следует обрабатывать. Уж не был ли этот "коготь" родственником загадочной тацитовой фрамеи? Таким оружием было нетрудно обезоружить врага. Несколько "когтей", пущенных в щит, приводили его в негодность, заставляли воина отбросить его в сторону.
      Только недоразумением можно объяснить, что боевой и "швырковый" топор стали почему-то считаться франкским национальным оружием. На самом деле топор имел распространение среди всех германцев, в особенности западных ("лесных германцев"), которым, как предполагается, он служил орудием труда. Правда, повсеместно за этим топором закрепилось название "франкского" (francisca). Исидор Севильский, судя по всему неплохо разбиравшийся в особенностях боевых топоров, называет его иногда франкским, иногда вестготским. Более позднее и пользующееся успехом предположение, что francisca - это обоюдоострый топор, очевидно, вызвано тем недоразумением, что Сидоний Аполлинарий и Григорий Турский, исходя из поэтических соображений, именовали его лабрисом. Археологические находки демонстрируют асимметричное топорище, заточенное только с одной стороны. Только позднее, да и то не повсеместно, на смену ему пришел действительно обоюдоострый топорик. Металлография находок выявила обычную технику стратификации металлов с различной степенью содержания углерода в сердцевине и со стороны лезвия. Ango и francisca - оружие пехоты. Западные германцы и были пехотинцами. Несомненно, гораздо характернее для эпохи Великого переселения народов длинный обоюдоострый меч и скрамасакс, оружие Востока, оружие конных воинов.
      Трудно установить, техническими или культурными причинами объясняется слабая представленность боевого лука, как упрощенного типа в виде буквы "D", так и сложносоставного, восточного происхождения. Тот факт, что ango и francisca являются швырковым оружием, отчасти объясняет, быть может, ограниченное применение лука по крайней мере до тех пор, как Европа столкнулась с аварами, народом лучников. Однако подобное объяснение верно только отчасти. Ведь необходимо учитывать и целый ряд исключений. Так, например, вестготы славились своими отличными лучниками. Бургунды тоже не пренебрегали луком и стрелами. Еще раз, как видим, на общем фоне выделяются "степные германцы".
      Учитывая обилие находок из железа в германских некрополях V-VIII вв., а также контакты германцев с тяжелой кавалерией и тяжеловооруженной пехотой современных им византийцев, сохранение легкой оборонительной экипировки у германцев вряд ли можно объяснить иначе, чем вполне определенным выбором, быть может, остаточным влиянием кельто-германской традиции - не отягощать бойца излишним грузом. Видимо, тут сыграли известную роль технические требования - подвижность, сохранение физической силы, которые затем могли перейти и в культурную сферу - в чувство презрения к опасности, уверенности в бессмертии. Франкское оборонительное вооружение накануне VIII в. состояло практически только из целиком деревянного щита или щита, обшитого кожей, с железной бляхой в центре - umbo. У прочих германцев также ограниченное распространение имели шлемы и латы. Исключение, быть может, составляют вандалы. Среди шлемов различного типа своего рода археологической загадкой является "банденгеймский шлем", получивший свое название по имени эльзасской деревушки. Ношение шлема было характерно для эпохи Великого переселения народов. Его стрельчатая форма, сам материал-бронза, усиленная железом,указывают на персидское происхождение. Считается, что шлем был привезен из района Каспия или Египта через Италию.
      Итак, что касается вооружения, то германский конный и пеший воин друг на друга похожи. Различия в применении некоторых видов оружия, в том числе и в ритуальных целях, указывают на то, что ранг конного воина выше ранга пехотинца. Однако мы слишком далеки от того, чтобы констатировать военное превосходство кавалерии над пехотой. И все-таки кое-что уже изменилось в кавалерии накануне второй четверти VIII в., когда произошли действительно революционные сдвиги.
      Столкновение позднеримского и романо-варварского общества со степными конными воинами - сначала с гуннами, затем с аварами - привело в военном плане к двум результатам. Во-первых, возникла необходимость интенсифицировать организацию ведения войны силами кавалерии с тем, чтобы дать адекватный отпор неприятелю. Во-вторых, следовало утяжелить оборонительное вооружение таким образом, чтобы оно служило более эффективной защитой от стрел, так как степные конные воины были еще и лучниками. Однако потребность в эффективной кавалерии, скоростной и маневренной, способной к совершению быстрых ретирад и преследований, вступала в противоречие с необходимостью снабдить конника тяжелым оборонительным вооружением. Выдержать их вес могли лошади более сильные и выносливые, чем те, которые имелись у них в распоряжении. Кроме того, таким лошадям был необходим и соответствующий фураж. Да и скорость их с увеличением веса резко шла на убыль. Отсюда сложная взаимосвязь между изменениями в военной технике и в металлургии, прогресс в которой приводил к улучшениям как наступательного, так и оборонительного вооружения, с одной стороны, земледелием, от которого требовалось качественное и количественное улучшение производства фуражных культур, и животноводством, призванным решить селекционную задачу - создать такую породу, которая одновременно обладала бы хорошими скоростными данными и выносливостью,- с другой.
      Постоянный прогресс в изготовлении сбруи и упряжи на протяжении первого тысячелетия нашей эры показывает, что лошадь на Западе все более функционально входит в военную, равно как и производственную сферу. Отсутствие аналогичного прогресса в "теоретической" гиппологии, быть может, было вызвано сохранением канонов классического коневодства, отраженного в сочинениях Ксенофонта, Варрона, Вергилия и Аппиана. Или же, если угодно, малым интересом к умозрительной стороне знания, основное содержание которого из поколения в поколение передавалась в устной и практической форме. Разрыв между боевым конем и рабочей лошадью не только сохранялся, но со временем увеличивался.
      В связи с ухудшением отношений между Востоком и Западом романо-германская Европа оказалась лишенной притока лошадей из мест традиционного производства наиболее ценных пород. В этом одна из причин запоздалого развития кавалерии у франков, особенно же у саксов, тогда как традиции конного воинства по-прежнему процветали у лангобардов, в течение продолжительного времени поддерживавших связи с балкано-дунайским регионом, и у вестготов. Однако не застали ли эти восточные германцы в Испании развитое коневодство, не воспользовались ли они плодами чужого труда? Несомненно, благодаря Великому переселению народов на Западе появилась небольшая и выносливая лошадь германо-дунайской породы и не менее выносливая фракийская лошадь. Хорошие всадники, некоторые германцы были также хорошими коневодами. Особенное умение в этом деле проявили лангобарды. Несомненно, они были одним из передаточных звеньев при переносе опыта, накопленного в Паннонии, на Запад. Павел Диакон вспоминает, что Гизульф, герцог фриульский, когда лангобарды появились в Италии, обратился к королю Альбоину с просьбой о приобретении стад лошадей. В дальнейшем те же лангобарды, быть может подражая аварам, ввезли в Италию "диких лошадей" с целью выведения новых пород.
      В начале VIII в. Запад переживает "техническую революцию", затронувшую прежде всего искусство верховой езды. Результаты этой "революции" неоднократно подчеркивались учеными. Главный ее итог - появление стремени. "Переворот" в военной технике Запада, произведенный стременем, связан отчасти с его не совсем обычным использованием. Первоначальное предназначение стремени - помочь всаднику удержать равновесие в седле. Однако своим широким распространением стремя обязано прежде всего тем, что оно создавало дополнительные удобства при посадке на лошадь. Вспомним, что в греческую и римскую классическую эпоху на лошадь не "садились" и с лошади не "сходили". Тогда говорили: вскочить на лошадь (in equum insilire, de equo desilire). Что ж, вскочить на лошадь было нетрудно легковооруженному всаднику. Тем более что лошади тогда были низкорослыми, как, например, иберийской или дунайской породы. Конечно, требовалась определенная сноровка. Однако даже небольшой отряд вряд ли сумел бы разом вскочить на коня, не вызвав при этом всеобщего замешательства. Иначе было поставлено дело у персов. В их тяжелой кавалерии лошади были рослые. Поэтому у каждого конного воина имелся специальный слуга, помогавший ему взобраться и сойти с лошади. Ксенофонт называл этот способ "персидским". Он получил распространение также и в римской армии в связи с ростом кавалерии катафрактиев.
      Отсутствие стремени давало о себе знать особенно у тех народов, которые применяли слишком тяжелое вооружение или рослых лошадей. Могло быть и так, что сами воины были невысокого роста и не могли вскочить на лошадь. Такого рода соображения заставляют нас обратить внимание на Среднюю и Южную Азию. Именно оттуда, из Индии, Пакистана, Афганистана, Ирана и Китая, дошли первые сведения насчет распространения и усовершенствования стремени. Великая китайская реформа, приведшая под натиском кочевников к созданию тяжелой кавалерии, не могла обойтись без изобретения стремени. Следует отметить тот факт, что в течение VI в. именно из Китая стремя распространяется одновременно и в Японии и в Средней Азии.
      Тюрко-монгольские народы заимствовали стремя у китайцев, а не у скифо-сарматов, как силились доказать многие ученые. Это пример так называемого "обратного" заимствования. Быть может, он поможет уяснить, хотя бы отчасти, почему стремя появляется относительно поздно, в VII-VIII вв., у народа, который, казалось бы, испытывал в нем самую острую необходимость. Мы имеем в виду персов, их тяжелую кавалерию, действовавшую вблизи рубежей Индии, где и было изобретено стремя. Известно, что слово, которым персы называют стремя - rikab, арабского происхождения. Можно сделать вывод, что стремя вошло в повседневный обиход в то время, когда правящий класс персов стал использовать арабский язык, то есть после исламизации. Однако столь поздняя хронология вызывает немало сомнений. Тем более что лингвистическая аргументация не может считаться окончательной.
      Разумеется, персы прежде всего оценили стремя как приспособление, помогающее всаднику самостоятельно садиться на лошадь, и, пожалуй, меньше всего как опору, позволяющую удерживать равновесие во время броска тяжелым копьем. В этом искусстве и без того в течение веков у них не было равных. Они научились держаться в седле без стремени, если, конечно, не предположить, что взамен стремени у них имелось какое-либо другое аналогичное приспособление. Во всяком случае, благодаря стремени у конного воина появилась дополнительная возможность более эффективным образом использовать меч. Теперь у него была опора для ног, он мог привстать и сообщить удару уже не только силу руки, но и весь вес своего тела.
      Тем не менее подобные предположения имеют весьма относительную ценность, так как мы слишком многого не знаем ни о технике верховой езды, ни о специальной подготовке древнего конного война. Наших познаний, ограничивающихся только областью собственно технических средств, бывших у них в распоряжении, явно недостаточно, чтобы с исчерпывающей полнотой оценить, на что в действительности были способны конные воины. Поэтому не исключено, что стремя в том виде, в каком оно известно нам, с опозданием проникает в Персию потому именно, что существовавшая там система посадки на лошадь и способ удерживаться в седле были по-своему функциональными. И отказывались от своих привычных удобств персы с явной неохотой. Усовершенствование самого седла, когда второй арчак постепенно превратился в своего рода спинку, быть может, было вызвано необходимостью предоставить всаднику опору, благодаря которой он не опрокидывался назад. Всадник, действуя копьем, луком или длинной саблей и опираясь при этом на стремена, потеряв равновесие и опрокинувшись назад, рисковал жизнью. Ведь не всегда он успевал выхватить ногу, запутавшуюся в стремени. Лошадь могла проволочь его по земле.
      Если обратиться к Византии, то неоднократные упоминания стремени содержатся в сочинении псевдо-Маврикия. Таким образом, его следует датировать не концом VI, а началом VIII в. Принимая в расчет непрерывающиеся связи Византии с Персией, даже после того как последняя приняла мусульманство, вряд ли можно считать возможным, чтобы техническое оснащение и экипировка византийской кавалерии развивались в отрыве от усовершенствований, которые появлялись в кавалерии персов.
      Однако верна ли вся эта хронология? Ведь простая "осмотрительность" не всегда добрая советчица и археолога. Действительно ли из Персии при посредничестве византийцев на Запад пришло стремя?
      По-прежнему неясный вопрос - присутствие аваров и его археологические следы. Авары осели в Паннонии на исходе седьмого десятилетия VI в., вступив в союз с лангобардами. Цель их - изгнать гепидов, а затем и самих лангобардов, которые двигались в направлении Италии. Лангобарды были умелыми наездниками, мастерски владели они двуручным копьем и длинными мечами. Умение удерживать равновесие в седле было для них жизненно важным. Не у коварных ли аваров научились они пользоваться стременем? Сам факт, что их скрамасакс чересчур короток для эффективного применения всадником без какой-нибудь опоры под ногами, заставляет нас предполагать, что такая опора у них была. Однако, выдвигая эту гипотезу, мы, как водится, переоцениваем прежде всего всевозможные технические ухищрения и забываем о самом искусстве верховой езды. Во всяком случае, конкретные доказательства появления стремени у аваров и лангобардов в ранний период отсутствуют. Могли ли авары и ближайшие их соседи, болгары, познакомиться со стременем независимо от византийцев и персов и даже раньше их? Не получили ли они стремя напрямую от среднеазиатской культуры? Не было ли в движении стремени из Азии на европейский Запад еще одного, "северного пути" через северный Каспий, Кавказ, Черное море? И еще одна проблема:
      учитывая, что в развитии византийских войск аварское влияние было не меньшим, чем персидское, почему стремя проникло в Византию не с Севера, а с Юго-Востока?
      Корректное решение данной проблемы зависит от точной датировки аварских находок. Сегодня, исходя из выводов, сделанных таким крупным археологом, как Иоахим Вернер, обнаружилась тенденция отказываться от тезиса, что введение стремени у аваров и в дунайском регионе вообще произошло во второй половине VI в. Таким образом, находки датируют концом VII в., в связи с чем нельзя не обратить внимание на одновременность распространения стремени у персов, византийцев и аваров, а также на тот факт, что применение стремени у лангобардов следовало византийскому, а не аварскому образцу. Между аварами и лангобардами отсутствуют сколько-нибудь заметные контакты в период после третьей четверти VI в. Даже если считать аваров распространителями стремени в Европе, все равно эту их деятельность приходится датировать VII - VIII вв., когда набеги этого народа коснулись Италии, Баварии, Тюрингии и Франконии. Главное, что авары "подарили" стремя франкам, которые сражались с ними в течение продолжительного времени, а затем в начале IX в. наконец победили. Сегодня большинство ученых разделяют то мнение, что в постоянный обиход западных народов стремя вошло не раньше первой половины VIII в. Быть может, мы узнали бы об этом гораздо больше, если бы христианство, запретив погребения вместе с лошадью, не затруднило работу археологов.
      Помимо археологических источников, имеются и другие доказательства того, что в романо-германских королевствах стремя получило распространение с середины VIII в. Такие глаголы, как insilire и desilire, использовавшиеся до этого времени в смысле "вскакивать в седло", "соскакивать с седла", были заменены глаголами scendere и descendere, значение которых - более постепенное действие, а не прыжок. Правда, эти глаголы применялись и раньше, однако только в эту эпоху они приобретают обобщающий семантический статус. Одновременно происходит целый ряд характерных изменений в наступательном вооружении. Исчезает также такое типично пехотное оружие, как ango и francisca. В то же время длинный меч - spatha - еще больше удлиняется, что свидетельствует не только о значительном улучшении металлургической техники, но и о том, что это оружие все чаще применяется всадником. Вполне очевидно, что сабельный удар, наносимый воином, сидящим на коне и имеющим опору стремена, гораздо сильнее, чем в том случае, когда он сообщал удару только мускульную силу своей руки. Теперь в свой удар всадник вкладывает и всю тяжесть своего тела. Очевидно также и то, что в случае промаха, не имея при этом под ногами никакой опоры, всадник мог потерять равновесие.
      Постепенно выходит из употребления и скрамасакс в том виде, в каком он известен под названием Langsax. Меч с успехом мог его заменить. Получает распространение составной лук среднеазиатского типа, который был ввезен в Европу аварами. Лук - оружие как пешего, так и конного воина. Для того чтобы натянуть его тетиву, требовалось намного большее усилие, чем при стрельбе из обычного боевого лука. Следовательно, конному воину, сидящему в седле, была нужна прочная опора. И стремена предоставляли ему эту опору. Стрела, выпущенная из такого лука, обладала значительной пробивной силой и была эффективным средством борьбы с тяжеловооруженным противником. Благодаря распространению кавалерии на Западе в эпоху раннего средневековья входит в обиход brunia, или bruina,- кожаная куртка, обшитая металлическими бляхами. По сравнению с различными образцами римских лат и чешуйчатых "скафандров", бывших в ходу у катафрактиев, brunia отличается весьма грубой и примитивной работой. Однако она соответствовала потребностям в дешевой и практичной защитной одежде для кавалерии. Для пехотинца она была слишком тяжела и громоздка, так как сковывала движения. Но конный воин мог обойтись и без проворства пехотинца. Кроме того, brunia была как бы ответом на утяжеление и возросшую эффективность такого наступательного оружия, каким являлись spatha и стрела, летящая к цели из составного лука.
      Сейчас трудно установить, что чему предшествовало в этой гонке вооружений: наступательное ли оружие провоцировало создание новых видов оборонительного, или наоборот. Взаимосвязь в данном случае такого рода, что выделить первопричину не представляется возможным. Несомненно одно: утяжеление вооружения предполагает, более того, ставит перед необходимостью сделать выбор между практичностью, маневренностью и низкой стоимостью, с одной стороны, и ударной силой, скованностью и продолжительностью обучения с другой. Одним словом, между войной "народных масс" и войной "элиты". Судя по всему, уже в VIII в. был сделан выбор в пользу "элиты".
      Наряду с мечом (spatha), brunia, составным луком в военном искусстве той эпохи прочные позиции занимает также тяжелое копье. Новизна его, разумеется, заключалась не в более тяжелом весе. Contus катафрактия тоже весил немало. Речь идет о появлении такого копья, которым можно было пользоваться одной рукой, причем не только в броске, подобно дротику, но иным способом. Тяжелое копье перехватывалось рукой таким образом, чтобы тупой конец пришелся под мышку. Наклоненное под острым углом к земле, копье превращалось в грозное колющее оружие, пробивная сила которого зависела не только от мускулов воина, но от всего совокупного веса всадника и его коня. Конный воин, опираясь на седло и стремена, сообщал копью всю свою массу. Contus, которым можно было пользоваться только обеими руками сразу, являлся громоздким оружием, постоянно угрожая всаднику потерей равновесия, лишая его возможности действовать под прикрытием щита. Он был оружием катафрактиев и не получил широкого применения среди восточных германцев, практически не использовался западными германцами, кавалерия которых стала развиваться уже после того, как звездный час катафрактиев канул в Лету даже в тех краях, где они появились впервые.
      Тяжелое копье, принятое на вооружение франками, имело особое приспособление, широко применявшееся азиатскими всадниками,- так называемый "стопор", выступ под лезвием наконечника. На первых порах народы-всадники с этой целью использовали хвост какого-нибудь животного или маленький султан из перьев. Функция "стопора" состояла в том, чтобы скорректировать пробивную силу копья, не дать ему уйти слишком в глубь тела врага и облегчить более быстрое извлечение наконечника из жертвы. В каролингскую эпоху появился "стопор" специфической формы. Его элегантный контур напоминал цветок лилии. Так появилось рыцарское копье с "лилией". Правда, особенной новизны в этом изобретении нет, так как уже римляне использовали перекладину-"стопор" в копьях для охоты на крупного зверя - медведя или кабана. Это римское охотничье копье в течение долгого времени применялось в Европе и после появления огнестрельного оружия. Схожесть между войной и охотой на крупного зверя, которая подчеркивалась и античными авторами, объясняет, отчего одно и то же оружие может служить разным целям. В копьях феодальной эпохи "стопор" был, однако, заменен небольшим султаном из перьев.
      В связи с утяжелением вооружения и одновременным усовершенствованием техники фронтального столкновения возникла необходимость в таких лошадях, которые умели бы двигаться строго по прямой линии, не были бы нервозны и впечатлительны, послушно реагировали бы на команды, подаваемые голосом, могли бы выдержать внушительный вес всадника со всеми его доспехами и оружием и в то же время не были бы медлительны:
      ведь атака проходила тем успешней и безопасней, чем стремительнее и мощнее был ее натиск, чем быстрее атакующий покидал сектор обстрела. Если бы христианство не запретило хоронить воинов вместе с боевым конем, то по его останкам можно было бы получить ответ на некоторые вопросы, связанные с происхождением рыцарства, в частности на вопрос о селекции таких пород лошадей, которые соответствовали бы новому типу войны. Письменные и иконографические источники не содержат достаточно достоверной информации на этот счет. Более точным источником могли бы явиться данные, относящиеся к развитию сельскохозяйственного производства, например к возрастанию удельного веса фуражных культур, что свидетельствовало бы о подъеме коневодства, а также и об увеличении спроса на корма для более сильных и ухоженных животных, нуждавшихся в более обильном и более высококачественном фураже.
      Трехпольный севооборот, быть может известный в Галлии уже в V в., получает здесь повсеместное применение начиная со второй половины VIII в., то есть практически одновременно с введением кавалерии. Возросший спрос на лошадей, особенно лошадей выносливых и сильных, очевидно, повлек за собой рост спроса на фураж, главным образом овес, что, быть может, было одной из причин исчезновения римского двупольного севооборота и замены его трехпольным? Трудно ответить однозначно. Во всяком случае, качественное улучшение пород лошадей и рост их поголовья обусловили дальнейший прогресс в области сельского хозяйства: лошадь заменила вола в полеводстве; нагрудный ремень больше не душит и не обессиливает лошадь - на смену ему приходит хомут; не позднее Х в. входят в употребление железные подковы. Таким образом, оснащенная лошадь становится помощником крестьянина, помощником гораздо более выносливым и сильным, чем привычный вол.
      Лошадь становится и "главным персонажем" средневековых войн. Эпизоотия 791 г., в результате которой произошел массовый падеж лошадей, заблокировала наступление франков на аваров. С этого времени война без применения лошади становится невозможной. "Революционизирующую" роль стремени и воинский талант Карла Мартелла, сумевшего оценить возможности лобового столкновения, не следует, однако, рассматривать абстрактно, вне контекста технических усовершенствований, происшедших на Западе вообще, либо в отрыве от конкретных событий VIII в., испытывавшего особенно острую нужду в росте и укреплении вооруженных сил. К этому времени уже многие народы освоили стремя. Однако лишь у франков кавалерия развилась с таким размахом, какого мы не увидим у прочих народов. Период VIII - XI вв., то есть время становления и первого расцвета кавалерии, по праву может именоваться историей франкской, а затем и французской кавалерии. Правда, найдется ли какой-либо другой аспект тогдашней западной цивилизации - будь то архитектура, наука или поэзия, который преимущественно не был бы по праву франкским и французским?
      Последним по времени техническим усовершенствованием, создавшим предпосылки для появления кавалерии, было распространение подков. Падение поскользнувшегося коня во время боевых действий всегда сулило большие неприятности. Но падение коня вместе с тяжеловооруженным всадником, да еще на полном скаку, означало катастрофу.