Макиавелли только кивнул в знак согласия. Он не мог отвести взгляд от неправильных черт монаха. Внезапно он понял причину странной притягательной силы, которую испытывали все, кто с ним сталкивался.
Кем бы ни был человек, к которому он обращался, доминиканец держался с ним, как с равным. Он был полностью открыт для других, не скрывая ни своих сомнений, ни возникающих у него вопросов. Он вовсе не старался спрятаться за догматами веры. Поэтому Римская церковь его так ненавидела.
Макиавелли ощутил внезапное спокойствие, словно слова монаха разом сняли тяжесть с его души. Тут же его охватила безмерная усталость, и он оперся о ближайшую стену, чтобы не упасть.
Савонарола дал ему перевести дух и снова начал задавать вопросы:
— Знаешь, почему я вступил в орден доминиканцев?
— Нет, отец мой.
—
Veritas.Истина. Это девиз моего ордена. Я думал, что мое вступление в орден поможет мне понять тонкое и хитроумное устройство мира, но не ожидал, что прозрение окажется таким мучительным. Блаженны нищие духом!
Теперь над ними моросил мелкий дождь. Но ни один из них не попытался от него укрыться. Несомненно, они надеялись, что вода очистит их, как она очищала землю от следов крови, оставленных убийцей.
— Ты мне так и не сказал, почему тот человек во что бы то ни стало хотел тебя убить?
— Это не простая история. Я всерьез опасаюсь, что мой рассказ развеет остатки ваших иллюзий о человеке.
— А ты все-таки расскажи. Мне кажется, у меня обширный опыт в том, что касается человеческой низости.
Макиавелли вдруг почувствовал жгучее желание облегчить душу. Так близко столкнувшись со смертью, он осознал, что ему придется идти на риск. Если он будет бездействовать, убийца его найдет и на этот раз уже не промахнется. Только одно мешало ему полностью довериться монаху.
— В тот вечер, когда был убит ростовщик Корсоли, я видел, как вы говорили с ним на площади Синьории. О чем вы говорили?
Лицо Савонаролы смертельно побледнело. Монах, казалось, был искренне озадачен вопросом юноши.
— Ты, должно быть, ошибся, сын мой. Валори проводил меня в Сан-Марко сразу после окончания Совета.
Теперь настала очередь Макиавелли прийти в замешательство:
— Корсоли разговаривал с монахом. Я не мог разглядеть его лица, но он был одет в такую же сутану, как ваша. Я и подумал, что это вы.
— И из этого ты, конечно, заключил, что это я велел его убить… Не слишком ли ты поторопился? Я всю ночь провел в молитвах. Тебе это подтвердят более сорока свидетелей.
— Но если это были не вы, то кто же?
— Не знаю. Во всяком случае, не монах из Сан-Марко… Никто не покидал ночное бдение. Кто-то хотел, чтобы его приняли за меня.
— Но с какой целью?
— Чтобы меня подозревали в убийстве Кор-соли конечно! Как видно, их план удался, потому что есть по меньшей мере один свидетель, который может поклясться, что видел, как мы спорили всего за несколько минут до убийства.
Он говорил уверенно, и Макиавелли знал, что он не лжет. Мгновенно он принял решение:
— Вы действительно хотите знать, почему карлик охотится за мной?
Доминиканец утвердительно кивнул.
— Хорошо, следуйте за мной, но без ваших стражей. Я совсем не хочу, чтобы весь город знал, куда мы направляемся.
Савонарола подошел к монахам, которые наблюдали за улицей, и тихо сказал им несколько слов. Когда он знаком велел им удалиться, четверо служителей Господа скрепя сердце повиновались.
— Мы от них избавились.
— Прекрасно.
Ни слова не говоря, Макиавелли пошел вперед, показывая дорогу Савонароле. Через десять минут они пришли к дому Марсилио Фичино. Доминиканец узнал место и, казалось, не слишком удивился.
Им открыла Аннализа. Она на мгновение замерла, но быстро пришла в себя и повела их в библиотеку, где философ был погружен в чтение трудов Сенеки.
Удивившись не меньше племянницы, старик принял монаха так, как будто его присутствие здесь было совершенно естественным.
— Ваш приход — честь для нас, отец мой.
— Напротив, это я польщен встречей с таким ученым человеком.
— Полагаю, что вы здесь для того, чтобы побольше узнать обо всех этих убийствах. Что ты уже ему рассказал, Никколо?
— Ничего. Я предпочел предоставить вам свести воедино все нити.
Фичино указал Савонароле на кресло. Аннализа и Макиавелли уселись чуть позади.
— Для нас очень важно знать, на чьей вы стороне. Как мы поняли, вы что-то разыскиваете. Может, вы нам скажете, о чем идет речь?
Савонарола не ожидал столь прямого вопроса. На его лице читалось явное замешательство. Все взвесив, он предпочел быть искренним:
— Около двух месяцев назад один из людей Малатесты случайно услышал разговор Сен-Мало. Кардинал говорил, что мое враждебное отношение к Франции и Римской церкви сильно мешает его государю. Король считает, что я не даю Франции укорениться в Италии. И вот он поручил своему послу положить этому конец. Кардинал, в свою очередь, возложил эту задачу на своего собеседника, но человек Малатесты не смог его узнать. Он только слышал, как Сен-Мало называл его
Princeps.
— Princeps…Государь?
— Не знаю, что означает это прозвище, но думаю, что выбор латыни не случаен.
— Но почему Малатеста вас предупредил? Вы ведь никогда не говорили, что поддерживаете Содерини, скорее наоборот.
— Содерини и Малатеста вовсе не желают видеть, как растет влияние французов в городе, поэтому они и решили мне помочь, несмотря на наши политические разногласия. Однако их действия поневоле ограничены тем, что приемлемо для наших сограждан, — иначе говоря, помощь должна быть скрытой и косвенной.
— А почему они не хотят поддержать вас официально? — спросила Аннализа.
— Содерини находится в затруднительном положении. На него нападают со всех сторон. Чтобы сохранить власть, он должен соблюдать нейтралитет. Если мои дела пойдут плохо, он всегда сможет заявить, что ему ничего не было известно. Ну вот, я все вам сказал. Теперь ваша очередь…
Приглушенным голосом, словно не желая, чтобы их кто-то услышал, старик поведал ему об их открытиях.
— Если я правильно понял, чтобы распутать этот клубок, вам осталось только найти эту блудницу?
— Именно к такому выводу мы и пришли. Если, конечно, она еще жива.
— Если бы она умерла, ваши противники не тратили бы столько сил, чтобы вас устранить. Они тоже ее ищут.
— Что нам делать, когда мы найдем Боккадоро? — спросил Макиавелли.
— Надо во что бы то ни стало узнать, кто этот изменник, подкупленный Сен-Мало, — ответил монах. — Нам необходимо также иметь неоспоримое доказательство того, что кардинал в этом замешан, иначе Содерини откажется нам помочь.
— Сколько, по-вашему, у нас времени, прежде чем за вами захлопнется ловушка?
— Не знаю, но действовать нужно быстро. Я чувствую, как сжимаются тиски. Речь идет о нескольких неделях, а то и днях. В Риме уже начали сжигать мои книги. Боюсь, что я разделю их участь. Мне безразлично, что ждет меня, но я не могу допустить, чтобы моя борьба угасла вместе с моей жизнью.
— Возможно, все не так плохо, как вам кажется, — возразила Аннализа. — Собор Санта-Мария дель Фьоре во время каждой проповеди полон вашими сторонниками. Они не допустят, чтобы ваши враги одержали победу.
— Флорентийцы — народ непостоянный, дочь моя. Не говоря уже об их досадной склонности всегда становиться на сторону победителя. Стоит мне только проявить слабость, как моих сторонников можно будет пересчитать по пальцам одной руки.
Савонарола грустно покачал головой и мрачно прошептал:
— У меня больше нет выбора, я вынужден вам довериться. И поэтому умоляю вас: найдите это доказательство и приведите его ко мне.
12
Заалтарный образ кисти Таддео Гадди был сокровищем церкви Санта-Кроче. Написанный более ста пятидесяти лет назад, он никогда не покидал алтаря капеллы семейства Барончелли. Внизу центральной части образа, изображающей Богоматерь на престоле, Гадди в присущей ему простой и сильной манере написал мученичество святой Лючии.
Блаженная была причислена к лику святых благодаря дурному вкусу своих родителей. Они пообещали отдать ее в жены одному из самых безобразных мужчин в Сиракузах. Предпочитая скорее посвятить свою жизнь бедным, чем этому уроду, молодая женщина его отвергла и, чтобы доказать свою решимость, выколола себе оба глаза.
За столь открытое неповиновение родительской воле ее протащили по всему городу, привязав к четырем быкам, а затем сожгли заживо. Но крепко скроенная святая уцелела в огне. Выбившись из сил, палач ударом пики проткнул ей горло. И только тогда Лючия отдала Богу душу.
Капеллан церкви Санта-Кроче отец Якопо Карруччи влюбился в эту картину с первого взгляда, как только увидел ее в полумраке капеллы. Картина стала его единственной слабостью. Во всем остальном его жизнь текла в полном согласии с заповедями католической веры: он был умерен в еде и питье, ежедневно посещал больных и раздавал бедным основную часть пожертвований своих прихожан. Он ни разу не уклонился от ежемесячного посещения городского лепрозория и довел свою нравственную чистоту до того, что лишний раз читал «Отче наш», когда кто-нибудь из мальчиков-певчих ругался в его присутствии.
Однако, оказавшись перед образом, он забывал о своих устоях и без всяких угрызений совести предавался вожделению.
Каждый день после вечернего богослужения, когда все верующие уходили, он закрывал на ключ тяжелые двери церкви и устремлялся в алтарную абсиду бокового нефа. Там он преклонял колени на скамеечку для молитв, расположенную прямо перед алтарем, скороговоркой читал одну или две молитвы и в течение долгих часов созерцал свое сокровище.
Налюбовавшись вдоволь каждой деталью, он бережно закрывал боковые створки. На следующий день перед первой службой он проделывал все то же самое в обратном порядке. Только после этого начинался его день.
Но как раз в то утро он начался как нельзя хуже.
Войдя в маленькую капеллу, капеллан увидел, что створки распахнуты. Не может быть, чтобы он забыл закрыть их накануне вечером. Ни разу за все девятнадцать лет, что он служил капелланом церкви Санта-Кроче, он не совершал такой оплошности.
Ему показалось, что краски пределлы
были не такими, как обычно. Они словно выцвели и потускнели. Он с трудом различал фигуры, как будто взор его затуманился. Теперь дивный образ был похож на одну из тех пыльных картин, которые часто можно видеть на стенах деревенских церквушек.
Когда он дотронулся до странного налета, от его руки на дереве остался светлый след. Отец Карруччи вытер о сутану нечто липкое, покрывавшее его пальцы, и опустил глаза. Широкий красноватый потек начинался именно там, где он стоял, и окружал алтарь. Он зашел за мраморную плиту и остолбенел.
На полу он увидел обнаженное женское тело. Женщина лежала на животе, скрючившись в луже крови. Собрав все силы, священник осторожно перевернул ее и тут же пожалел об этом. Перед ним лежала совсем юная девушка, почти девочка. У нее было перерезано горло, и по всему телу виднелись следы ударов и порезов. На животе и бедрах были выдраны куски мяса, повсюду свисали клочья обугленной кожи, а в темных дырах на месте грудей просвечивали ребра.
Лицо искажала жуткая гримаса страдания. Все, что прежде делало ее красивой, было вырвано. У нее больше не было ни глаз, ни носа.
Отец Карруччи с трудом подавил вопль. Вне себя от ужаса, он перекрестился негнущейся рукой и со всех ног бросился вон из капеллы, сбивая все на своем пути.
Известие о том, что был найден еще один труп, мгновенно разлетелось по городу. Меньше чем за час сотни людей столпились у церкви Санта-Кроче. Десяток солдат стояли на страже у дверей, не давая никому войти.
Пьеро Содерини прибыл к десяти часам с таким чувством, словно изо дня в день он переживает одну и ту же жуткую сцену. Толпа, состоявшая главным образом из последователей Савонаролы, встретила его враждебным ропотом. Не обращая внимания на выкрики, гонфалоньер быстро прошел внутрь церкви и направился прямо к капелле, где уже работал Корбинелли.
Когда он увидел труп, его мрачное настроение сменилось подавленным. С тех пор как началась эта череда убийств, он повидал много ужасного, но на сей раз жертве не было и двадцати лет. Несмотря на страшные увечья, на том, что осталось от ее лица, все еще можно было различить тонкие, возможно даже красивые, черты. Чудесные светлые волосы слиплись от крови. Странно расслабленное тело легко поддавалось действиям врача.
— Как она умерла?
Вопрос гонфалоньера отразился эхом от сводов безлюдной церкви. Поглощенный работой, Корбинелли не слышал, как тот вошел. Он жестом велел Деограциасу продолжать обследование тела.
— Она истекла кровью, когда ей перерезали горло. Раны на теле были нанесены так, чтобы не задеть жизненно важных органов. Ни одна из них сама по себе не была смертельной, но в совокупности они привели ее к гибели. Как обычно, безупречная работа.
— Где она была убита?
Врач направился к алтарю часовни.
— Ее ранили здесь, перед образом. Скорее всего, она упала, а затем заползла за алтарь. Она умерла вон там, обхватив себя руками, словно спящее дитя. Стоя на ступени, окружающей алтарь, убийцы следили, как она умирает.
Гонфалоньер вздрогнул.
— Убийцы? Их было несколько?
— Есть три разных следа.
— А почему ты уверен, что они принадлежат именно убийцам? Тут вокруг нас не меньше тридцати следов.
— Капеллан проявил поистине удивительное хладнокровие. Как только он нашел тело, он вышел из церкви и закрыл дверь на ключ. Прежде чем предпринимать что-либо, стражи, в свою очередь, предупредили Малатесту. Все это позволило мне первому войти в церковь. И, поскольку капеллан клялся всеми святыми, что не вставал на ступеньку, которая окружает алтарь, можно сделать вывод, что эти следы принадлежат убийцам.
Nос demonstrandum erat.
— Прекрасно, теперь мы вместо одного ищем троих. Час от часу не легче!
— Не будьте таким пессимистом, Эччеленца. Только что они совершили свою первую ошибку. Теперь мы узнали о них кое-что важное.
Содерини грустно покачал головой:
— Это ты расскажешь родителям девушки. Пусть знают, что их дочь умерла не напрасно.
— Согласен, этого мало. Но до сих пор они действовали очень скрытно. И на сей раз их никто не видел.
— А как они проникли в церковь? Разве дверь не была закрыта?
— Была, конечно, как и каждый вечер. Они взломали дверь дома священника. Он спал наверху и ничего не слышал.
По-видимому, гонфалоньер немного успокоился.
— Что ты еще обнаружил?
— Все как обычно. Прежде чем привести сюда, ее пытали. Глаза ей выкололи и нанесли раны еще живой. Нос и зубы я нашел у нее в горле, а вот глаза исчезли.
— Известно, кто она?
— Никаких догадок.
— Почему ее притащили сюда?
— Все это неспроста. Встаньте сюда, Эччеленца. Точно на то место, где ей перерезали горло.
Гонфалоньер долго разглядывал лужу крови, на которую указывал Корбинелли, прежде чем решился встать туда, куда велел врач.
— И что я должен увидеть?
— Посмотрите-ка внимательно на образ. Содерини вгляделся в картину и тут же прошептал:
— Святая Лючия! С ней сделали то же, что со святой Лючией! Боже мой, они точно знали, что делали!
— Святая Лючия не просто мученица. Она покровительница слепых.
— Опять все возвращается к глазам.
— Да, — подтвердил Корбинелли. — С самого начала я задавался вопросом: почему убийцы ослепляют свои жертвы? Я предполагал, что это нечто вроде подписи, знака, которым они помечают свои преступления. А на самом деле в этом и кроется ключ к их жажде убийства.
Содерини вздохнул, потом сел на один из стульев, стоящих перед алтарем. Он все сильнее чувствовал свое бессилие. Гонфалоньер разрывался между дерзкими убийцами и гражданами города, чей гнев мог вырваться в любую минуту.
Топор палача оказался слишком близко от его шеи. Чем скорее с этой историей будет покончено, тем лучше.
Между тем он не питал особых надежд, что ему удастся найти убийц. Если не случится чуда, Малатесте никогда их не поймать.
И тогда он сделал то единственное, что еще было в его власти: он повернулся к изображению Христа на престоле, висящему над хорами, закрыл глаза и стал молиться.
— Да дайте же мне пройти!
Несмотря на свой маленький рост, донна Стефания с силой оттолкнула солдата, который загораживал ей дорогу. Сводня была скромно одета, и на этот раз на ней не было украшений. Страж понял, что долго удерживать ее не сможет, и пропустил донну Стефанию в церковь Санта-Кроче.
Как только она переступила порог, к ней бросился Малатеста:
— Сейчас сюда входить нельзя. Приходите молиться позже.
— Вы что, не знаете, кто я? — спросила сводня. — Уйдите с дороги!
Удивленный тем, что кто-то осмелился ему перечить, Малатеста не знал, как поступить. Ему на помощь с лукавой улыбкой пришел Содерини:
— Да будет вам, донна Стефания, хватит дразнить этого несчастного. Он с большей охотой проводит время в фехтовальных залах, чем в заведениях вроде вашего. Что вас сюда привело?
— Ходят слухи, будто вы нашли труп девушки.
Улыбка сползла с лица гонфалоньера.
— Какое отношение эта новость имеет к вам?
— Мне кажется, я знаю, о ком идет речь. Вчера пропала одна из моих девушек. Я послала ее за покупками, и она не вернулась.
— Скорее всего, она пошла проведать кого-нибудь из родни. Возможно, любовника?
Маленькая женщина уверенно покачала головой.
— Нет, не думаю, что она сбежала. Да и куда она могла пойти? У меня нет ни одной девушки, которая была бы из этих мест. А шашни в моем заведении запрещены.
— Вероятнее всего, вы напрасно беспокоитесь.
— Позволю себе настаивать, Эччеленца. Я хотела бы убедиться в этом сама.
— Я могу показать вам труп, но он слишком изуродован. Даже если это она, вы не сможете ее опознать.
— Все же я бы хотела ее увидеть. Я отсюда не уйду, пока не буду полностью уверена.
Сводня не намерена была уступать. Содерини пожал плечами и направился к капелле Ба-рончелли.
— В таком случае следуйте за мной.
Он остановился перед алтарем. Девушка все еще лежала на земле, но теперь ее тело было прикрыто белым полотном. Сводня наклонилась и дрожащей рукой приподняла саван. Не веря своим глазам, она смотрела на изувеченное тело и не могла вымолвить ни слова.
— Так это она? — произнес наконец Содерини. Донна Стефания пришла в себя. Охваченная отвращением, она быстро отошла.
— Я… я не уверена. Телосложение и цвет волос похожи, но от лица ничего не осталось.
— А не было у нее на теле какой-нибудь особой приметы?
Донна Стефания немного подумала, потом неуверенно кивнула.
— Две недели назад она обожгла маслом тыльную сторону ладони. Правой. Если это она, то след от ожога должен быть еще виден.
Корбинелли присел на корточки рядом с покойной. Он поднял ее руку достаточно высоко, чтобы гонфалоньер и сводня увидели розовое пятно с того места, где стояли.
Эта жестокая уверенность окончательно стерла маску суровости с лица донны Стефании. Из глаз хлынули слезы, оставляя на густо напудренных щеках светлые дорожки. Она опустилась на колени рядом с трупом. В своей жизни она не часто посещала церкви, поэтому вместо молитвы прошептала несколько простых слов. Смущенные Содерини и Корбинелли оставили ее одну.
Несколько минут спустя донна Стефания закрыла саваном лицо умершей. Когда она подошла к Содерини, который ждал ее в нефе, черты ее лица снова стали жесткими и холодными.
— Прошу простить мне минутную слабость. Вам трудно представить, как я привязана к своим девушкам. Они мне словно родные.
— Вы не знаете, почему это случилось именно с ней?
— Нет, с ней у меня никогда не было никаких хлопот. Она всегда вела себя как следует. Остальные девушки ее обожали. Не представляю, кто мог желать ей зла.
— Благодарю вас, донна Стефания. Вы нам очень помогли, но сейчас вам лучше уйти.
Женщина согласно кивнула и последовала за Содерини к двери. Прежде чем перешагнуть порог, она остановилась и сказала ему голосом, к которому вернулась вся его былая уверенность:
— Я буду вам очень признательна, если вы отдадите мне ее тело, когда ваш врач закончит его исследовать. Я хотела бы заняться погребением, как только это будет возможно.
— Конечно. Вы получите его уже завтра. Сводня поблагодарила его и уже собиралась уходить, но передумала. Ее зрачки блеснули холодной яростью.
— Когда вы найдете виновного, накажите его так, как он того заслуживает…
— В этом вы можете быть уверены. Я стремлюсь к этому не меньше вашего.
— Ладно.
Содерини толкнул створку тяжелой деревянной двери и вышел на улицу вместе с донной Стефанией. На паперти собралось еще больше зевак. Появление гонфалоньера вызвало новый взрыв язвительных выкриков.
Все самые влиятельные лица города, за исключением Савонаролы, пришли, чтобы своими глазами убедиться в том, что произошла новая трагедия. В самом первом ряду Томмазо Валори обсуждал со стоящими рядом с ним людьми жуткую находку. Прямо за ним стоял Бернардо Ручеллаи в сопровождении Антонио Малегоннелле.
Малегоннелле появился в городе два года назад. Никто не знал, ни откуда он прибыл, ни каково происхождение тех ящиков с дукатами, которые перевозила за ним целая армия слуг. Однако ему понадобилось всего несколько месяцев, чтобы проникнуть в тесный круг местной аристократии. Уверенный в своем положении и влиянии, он в любых обстоятельствах выставлял напоказ свое холодное высокомерие. Ручеллаи терпел его возле себя только потому, что получал от него основную денежную помощь. Однако он старался сдерживать непомерное честолюбие своего советника.
Содерини испытывал особое отвращение ко всякому чрезмерному проявлению тщеславия, особенно если оно было до такой степени окрашено самодовольством, поэтому он даже не взглянул на это презренное существо.
Валори одним знаком заставил толпу смолкнуть.
— Вы собираетесь позволить убийцам и дальше оставаться безнаказанными, Эччеленца?
— О чем вы, Валори? Вы имеете в виду, что мы не делаем все, что только можно, чтобы их найти?
— Я знаю одно, Эччеленца. Вчера погибло трое верующих, и еще одна смерть сегодня. Если так пойдет и дальше, город опустеет. А ваши усилия что-то долго не приносят плодов.
Содерини не хотел, чтобы его гнев сыграл на руку противникам. Он сделал все возможное, чтобы подавить клокочущую в нем ярость.
— Вы можете предложить что-нибудь получше?
Валори смотрел на него не мигая.
— Есть только один путь истребить ростки зла: их надо сжечь на корню.
— Сомневаюсь, чтобы таковы были указания вашего господина.
— Савонарола ни на что не способен. А с нас хватит красивых слов. Нам нужны действия.
— И что вы собираетесь предпринять?
— Мы обыщем все злачные места в городе и схватим убийц. А одновременно мы уничтожим все, что подрывает наши устои.
— Это настоящее безумие. Вы развяжете гражданскую войну!
— Только огонь очистит Флоренцию!
Дрожащим от волнения голосом Валори, воздев руки к небу, обратился к толпе:
— Братья мои, неужели вы хотите и дальше видеть, как приходит в упадок ваш город?
Дружное «Нет!» вырвалось одновременно у сотни юнцов, окружавших оратора, и было подхвачено толпой, собравшейся перед церковью.
Вдохновленный поддержкой, Валори продолжал:
— Готовы ли вы сражаться с нечистью до полного ее искоренения? Готовы ли вы истреблять ее огнем и мечом?
— Да! — взревела толпа, которая ждала только приказа, чтобы начать действовать.
— Тогда разойдитесь по городу, обыщите каждый уголок и разгромите все притоны дьявола.
Содерини в последний раз попытался не допустить до беды, которую он предвидел:
— Вы совершаете ужасную ошибку! Успокойте ваших приспешников, пока не поздно…
— Уже поздно. Вы не сумели очистить город от грязного распутства, так дайте это сделать тем, кто не боится запачкаться.
— Умоляю вас… Вы же играете на руку убийцам. Вы делаете именно то, на что они рассчитывали. Они с самого начала этого хотели: спровоцировать вас, вызвать мятеж.
— Словами нельзя сдержать гнев, Эччеленца. Движение началось, и никто не в силах его остановить.
Содерини незаметно сделал знак Малатесте. В окружении нескольких солдат наемник направился к Томмазо Валори. Видя, что их главаря хотят арестовать, его юные соратники дали отпор людям гонфалоньера.
Голос Валори в последний раз раздался из гущи толпы:
— Вперед, братья мои, сожгите все места, где пребывают порок и разврат! Да благословит вас Бог, и да поможет Он вам!
За несколько минут паперть церкви Санта-Кроче опустела. Сторонники Савонаролы в едином порыве скрылись в соседних улицах, не в силах больше совладать с гневом, разожженным Томмазо Валори с мастерством, достойным лучших проповедей его учителя.
Бессильный сдержать толпища людей, вопивших о своей любви к Господу, Содерини опустился на ступеньки церкви. Рок должен свершиться, и он не знал, как ему помешать. Прямо над его головой хохотал во всю глотку каменный бес, высеченный на портале церкви.
Солдаты не сводили глаз со своего командира, ожидая приказа. Не говоря ни слова, наемник уселся рядом с гонфалоньером. Такую бурю не остановить, так же как чуму. Несомненно, Валори прав: такое зло можно выжечь лишь огнем. Но Малатеста не мог предугадать, в какую сторону ветер ненависти направит языки пламени.
Среди немногих, кто остался перед церковью, был Бернардо Ручеллаи, как всегда сопровождаемый Антонио Малегоннелле. С невозмутимым видом они вполголоса обсудили положение и не спеша удалились. Неподалеку от них стояла донна Стефания. Чуть подальше она разглядела плотную фигуру Гвиччардини. Молодой человек смотрел на нее вопросительно.
Во взгляде донны Стефании мелькнул огонек, и юноша понял, что она его узнала. Сводня обернулась к гонфалоньеру. Он, казалось, совершенно забыл о ее присутствии. Тогда она с хорошо рассчитанной медлительностью пошла по направлению к юноше. Проходя мимо него, она сделала вид, что споткнулась о плохо пригнанную плиту. Быстрым движением Гвиччардини поддержал ее за талию, чтобы она не упала. Сводня воспользовалась этим мгновением и прошептала ему на ухо:
— Ты все еще ищешь Боккадоро?
— Да, — произнес он еле слышно.
— Приходи сегодня ко мне ровно в полночь. Войдешь через заднюю дверь.
Она быстро поднялась и посмотрела на него, как на совершенно незнакомого человека.
— Благодарю вас, — проговорила она холодно.
Гвиччардини вежливо улыбнулся, но маленькая женщина уже удалялась быстрым шагом.
Группами по пятнадцать-двадцать человек юные последователи Савонаролы рассеялись по улицам, сжигая и круша все, что в их глазах воплощало порчу флорентийского духа. Ничто не устояло перед их яростью. Игорные и публичные дома, кабаки — все было разгромлено без колебания.
Вооружившись здоровенной головешкой, Тереза сумела отразить первую волну нападавших. Однако в скором времени ей пришлось укрепиться внутри дома. Но ее заслон, построенный из липких от вина столов и отполированных многочисленными задами стульев, оказался, к несчастью, слишком непрочным, чтобы предотвратить неизбежную развязку.
Сначала не выдержало окно, затем с глухим треском поддалась дверь. Десятки воинов Бога вломились в брешь и принялись крушить все вокруг.
Несмотря на отчаянное сопротивление, Терезу выволокли наружу руки, слишком сильные даже для ее крепко сбитого тела. Сидя на земле, она бессильно наблюдала, как уничтожают плоды ее тридцатилетних трудов. После того как кто-то бросил факел на соломенную крышу, пламя охватило дом в считаные секунды.
В ее душе, потрясенной крушением всего, что было ей дорого, ненависть разгоралась так же быстро, как огонь охватывал балки ее трактира. Как и многие, она поверила в Савонаролу. Даже если он и не был в ответе за безумие, охватившее его войско, все равно главным виновником оставался доминиканец. Он не смог помешать тому, что надежды, которые он сам породил, свернули на этот путь. Мечты о мирном городе, объединенном под сенью веры, оказались обманом.
За это разочарование Савонароле дорого придется заплатить.
А пока разоренная трактирщица страстно желала отомстить первому же негодяю, оказавшемуся в пределах ее досягаемости. Но тут она заметила, что перед дымящимися развалинами ее трактира больше никого не осталось. Юнцы пошли дальше на поиски очередных вместилищ порока, которые следовало стереть с лица земли.
Освещенное отблесками многочисленных пожаров, небо Флоренции пылало багровыми всполохами. Опершись о перила балкона, человек в плаще с капюшоном созерцал это скорбное зрелище с наслаждением сродни тому, какое испытывал Нерон, любуясь пожаром, зажженным им в сердце Вечного города.
В комнату кто-то вошел, но человек в капюшоне даже не пошевелился, очарованный тем, с какой скоростью семена зла, которые он посеял, проникли до самого основания города.
— Вы опаздываете, Ваше Преосвященство, бал уже начался.
— Ты все-таки мог найти место подальше от небес. Я думал, что умру, — столько ступенек на этой проклятой колокольне!
— Содерини был прав, когда недавно в зале Совета смеялся над вашим чревоугодием. Изысканные блюда, которыми вы набиваете брюхо, мешают вам достичь вершин духовности.
Рот Сен-Мало скривился от гнева. Однако он нашел в себе силы выговорить каждое слово с подобающей медлительностью:
— Вероятно, тут все дело в чувствительности, которую вы, итальянцы, считаете варварской, как и все, что я делаю, но я люблю, чтобы те, кто мне служит, обращались ко мне с некоторой почтительностью. Это и к тебе относится.
— Запомните раз и навсегда: кардинал вы или нет, но я вам не служу. За свои советы я не требую никакой платы, только кое-какие мелкие услуги. Что касается вашего замечания относительно места, то я как раз его и выбрал, потому что с высоты лучше всего наблюдать за людским безумием. Вы не могли бы и мечтать о более подходящем месте, чтобы любоваться первыми плодами нашего плана. Наслаждайтесь зрелищем, Ваше Преосвященство, еще не скоро вам доведется снова получить такое удовольствие!
