— И что дальше? — спросил он. Он специально говорил негромко, так, чтобы никто в палатках его не услышал. — Допустим, я влюбился в тебя и взял с собой, ну и что дальше? Неужели ты хочешь выйти за меня замуж, стать женой конного рейнджера и родить ему детей? На тебя это непохоже, Кэти. Нет, ты хочешь накрепко привязать меня к себе, а потом найти какой-нибудь театр, где ты сможешь сыграть все эти шекспировские роли, о которых так мечтаешь. И если ради этого мне придется отказаться от моей мечты стать всадником сопровождения, что ж, тебя это вполне устроит, а почему бы и нет? Ведь тебе наплевать, чем мне придется пожертвовать, лишь бы ты получила то, чего так добиваешься.

— Заткнись, — прошептала она.

— А как же твоя семья? Что они будут играть, если ты уйдешь? Ты что думаешь, что Дженни будет играть твои роли? Или, быть может, эта престарелая дама вернется на сцену, и тогда ты сможешь удрать?

К своему удивлению он обнаружил, что она плачет.

— А как же я? Что, я буду всю свою жизнь ставить эти заезженные шоу? Ты что, хочешь, чтобы я застряла в этой заводи навечно, и только потому, что я им очень нужна? У меня что, не может быть собственных желаний? Что я сама не могу распорядиться своей собственной жизнью и заняться чем-нибудь стоящим?

— Эта пьеса стоит того, чтобы ей заниматься.

— Эта пьеса ничего не стоит!

— Ты знаешь, кто ходит на спектакли в Зарахемле? Важные шишки, люди, которые работают в чистых рубашках. Ты для них хочешь играть? Твоя игра их никогда не изменит. А люди, которые живут здесь, что они видели, кроме дождя и грязи, и своих ничтожных проблем, и изнурительной работы, которой нет конца, и постоянной нехватки рабочих рук? И вот они приходят сюда и смотрят ваш спектакль. И они думают: «Вот это да, значит, я часть чего-то более значительного, чем эта дыра, чем этот Хэтчвилл, более значительного, чем все эти новые земли». Я знаю, что они думают именно так, потому что я сам так думал, ты понимаешь меня, Кэти? В полном одиночестве я скакал, проверяя состояние пастбищ, и думал, что я самый никчемный человек. Но сегодня вечером меня осенило, мне пришло в голову, что я лишь часть чего-то большего. И чем бы оно ни было, я был его частью, и это было замечательно. Может быть, для тебя это не имеет никакого значения и, может быть, тебе это кажется глупостью. Но я считаю, что это стоит неизмеримо больше, чем играть в Зарахемле роль Титаника.

— Титании, — поправила она его шепотом. — «Титаник» был судном, которое утонуло.

Тига била дрожь, он был зол и разочарован. Вот почему много лет назад он зарекся беседовать с людьми на серьезные темы. Они никогда его не слушали и не понимали ничего из того, что он им говорил:

— Ты не знаешь, где правда, и не понимаешь, что имеет значение.

— А ты понимаешь?

— Лучше, чем ты.

Она залепила ему пощечину. Щеку обожгла резкая боль.

— Вот где правда, — сказала она.

Он схватил Кэти за плечи, чтобы хорошенько встряхнуть, но вместо этого его пальцы полезли ей в волосы, и он обнаружил, что притягивает ее все ближе и ближе к себе. А потом он сделал то, что хотел сделать еще тогда, когда, проснувшись, обнаружил, что она сидит рядом с ним в кабине грузовика. Он поцеловал ее, и его поцелуй был крепким и долгим. Дивер так плотно прижал ее к себе, что чувствовал каждый изгиб ее тела. А потом он кончил, целуя ее. Дивер ослабил объятия, и она соскользнула вниз и немного отстранилась. Посмотрев вниз, он увидел, что ее лицо теперь как раз там, напротив него.

— Вот где правда, — сказал он.

— В конечном счете все сводится к сексу и насилию, — пробормотала она.

Она все обратила в шутку. Но от этой шутки ему стало не по себе. Он отстранился и совсем убрал от нее руки.

— Для меня это правда. Для меня это имеет значение. А ты, играя на сцене, целыми днями только делаешь вид, что занимаешься этим, и для тебя это не имеет ни малейшего значения, а это уже никуда не годится. Я думаю, что из-за этого ты становишься такой лживой. А знаешь, что еще я тебе скажу? Ты не заслуживаешь участия в этом шоу. Ты недостаточно хорошо играешь.

У Дивера не было желания слушать ее ответ. Он больше не хотел иметь с ней никаких дел. Ему стало стыдно за то, что он показал ей, как он относится к ней, к спектаклю и вообще ко всему на свете. Столько лет он носил все это в себе, избегая задушевных бесед с другими людьми. Раньше он никогда не рассказывал им о том, что его действительно беспокоило, а вот теперь все-таки выболтал то, что действительно имело для него значение. И кому же он все это выболтал? Кэти!

Тиг повернулся к ней спиной и пошел в сторону грузовика. Теперь, когда его внимание не было полностью сосредоточено на Кэти, он услышал голоса других людей, которые отчетливо звучали в чистом ночном воздухе. Вероятно, те, кто был в палатках, хорошо слышали весь их разговор. И, наверное, все они высовывались наружу, чтобы посмотреть эту сцену. Какое же унижение может быть без свидетелей?

Когда он обходил заднюю часть грузовика, некоторые голоса стали громче. Они принадлежали Маршаллу и еще кому-то и доносились со стороны панели управления светом и звуком. Может быть, это Олли? Нет, этот голос принадлежал кому-то из посторонних. Несмотря на то что Дивер не имел никакого желания разговаривать с кем бы то ни было, он все же пошел в ту сторону. Просто он вдруг почувствовал, что там происходит нечто скверное.

— Я могу вернуться с ордером через десять минут, и тогда я уж выясню, здесь она или нет, — сказал незнакомец. — Но судье не понравится то, что ему приходится выписывать ордер так поздно ночью, и он, возможно, не будет с вами особенно церемониться.

Это был шериф. Дивер довольно быстро сообразил, что Олли попался, совершая очередную глупость. Но нет, этого не могло быть, иначе шерифу не понадобился бы ордер. Ведь ордер означал, что шериф что-то ищет. Или кого-то ищет. Как бы там ни было, но все это значило, что Дивер не сумел удержать Олли от глупости. Разве не говорила эта девушка что-то насчет свидания после спектакля? Разве не обещала она выбраться через окно, но прийти к Олли? Ему следовало раньше об этом вспомнить. Ему нельзя было спускать с Олли глаз. Все это произошло по вине Дивера.

— Кого вы ищете, шериф? — спросил Дивер.

— Это не ваша забота, Дивер, — сказал Маршалл.

— Это ваш сын? — спросил шериф.

— Это конный рейнджер, — сказал Маршалл, — мы его подвезли, и теперь он нам немного помогает.

— Вы здесь не видели девушку? — спросил шериф. — Вот такого роста, а зовут ее Нэнси Палли. После спектакля она разговаривала с вашим осветителем.

— Я видел девушку, которая разговаривала с Олли, — сказал Дивер. — И это было как раз после спектакля, но, по-моему, за ней пришел ее отец.

— Ну да, может, оно и так, но только ее даже и сейчас нет дома, и у нас есть довольно веские основания считать, что она хотела вернуться сюда и кое с кем встретиться.

Маршалл встал между Дивером и шерифом.

— Все наши люди на месте, и никого из посторонних у нас нет.

— Если вам нечего скрывать, то почему же вы не разрешаете мне войти внутрь и сделать проверку?

Дивер, конечно, знал, почему. Олли, должно быть, отсутствовал. Но теперь было уже слишком поздно отправляться на его поиски, не дожидаясь, пока грянет беда.

— Мы имеем право отказывать в проведении у нас несанкционированных обысков, сэр, — сказал Маршалл. Он вне всяких сомнений сказал бы еще что-нибудь в этом роде, но Дивер прервал его, задав шерифу вопрос.

— Шериф, представление закончилось минут пятнадцать назад, — начал Дивер, — откуда вы знаете, что она не пошла погулять со своими подружками или еще что-нибудь в этом роде? Вы уже проверили их дома?

— Послушай, умник, — сказал шериф, — я не нуждаюсь в твоих поучениях.

— Что вы, я и не думал вас учить. Я уверен, что вы прекрасно знаете свое дело, — продолжал Дивер. — На самом деле я думаю, что вы знаете свое дело настолько хорошо, что ничуть не сомневаетесь в том, что эта девушка не пошла бы гулять с подружкой. Держу пари, что эта девушка и раньше доставляла вам массу хлопот.

— Это не твое дело, рейнджер.

— Я лишь говорю о том, что...

Но теперь Маршалл сообразил, куда клонит Дивер, и взял инициативу на себя.

— Меня тревожит, сэр, вероятность того, что в данный момент эта девушка из вашего города, возможно, совращает одного из моих сыновей. У моих сыновей мало возможностей общаться с молодыми девушками вне нашей семьи, и, возможно, что какая-нибудь опытная девушка могла бы сбить одного из них с правильного пути.

— Очень неглупо, — сказал шериф, переводя взгляд с Маршалла на Дивера, а потом снова на Маршалла. — Но это не сработает.

— Я не знаю, что вы имеете в виду, — сказал Маршалл, — но я уверен в том, что вы были осведомлены о склонности этой девушки к недозволенным связям с представителями противоположного пола. И тем не менее вы не предприняли никаких усилий, чтобы оградить гостей вашего города от ее намерений вступить с ними в связь.

— На суде такая линия защиты вам не поможет, — заметил шериф.

— Это почему же? — спросил Маршалл.

— Потому что ее отец — судья, мистер Ааль. Как только вы начнете такие разговоры, вы сию же секунду лишитесь своей лицензии. Возможно, вы ее вернете, подав апелляцию, но судья Палли будет биться с вами до самого конца, так что на несколько месяцев вам придется забыть о работе.

Дивер и думать боялся о том, чтобы вставить хоть слово. К его изумлению, Маршалл тоже угомонился.

— Итак, я возвращаюсь через десять минут с ордером и лучше, если все ваши парни будут здесь, в лагере, а с ними не будет ни одной девицы. В противном случае ваша деятельность по развращению новых земель будет на этом закончена.

Шериф сделал несколько шагов в сторону дороги, а потом повернулся к ним лицом и сказал:

— Я вызову судью по радии, а потом буду сидеть в своей машине и наблюдать за вашим лагерем до тех пор, пока сюда не приедет судья с ордером на обыск. Я не хочу ничего упускать.

— Конечно, не упустишь, исполнительный кретин, — сказал Маршалл. Но он сказал это настолько тихо, что его услышал только Дивер.

План шерифа был понятен. Он надеялся поймать Нэнси Палли, которая будет убегать из лагеря, или Олли, который будет возвращаться в него.

— Маршалл, — прошептал Дивер как можно тише, — перед спектаклем я видел в саду Олли вместе с этой девушкой.

— Меня это ничуть не удивляет, — сказал Маршалл.

— Насколько я понял, Олли нет в лагере.

— Я не проверял, — сказал Маршалл.

— Но вы считаете, что его там нет.

Маршалл ничего не сказал в ответ. «Не хочет делиться своими мыслями с посторонним, — решил Дивер. — И правильно делает. Когда семья попала в беду, нельзя доверять ее судьбу первому встречному».

— Я сделаю все, что смогу, — сказал Дивер.

— Спасибо, — поблагодарил его Маршалл. Дивер был удивлен, так как не надеялся услышать от него слова благодарности. Возможно, Маршалл понял, что дело настолько плохо, что одной словесной выволочкой не отделаешься.

Дивер последовал за шерифом. Он подошел к нему как раз в тот момент, когда шериф снимал с себя микрофон мобильной радиостанции. Подняв на Дивера глаза, шериф окинул его взглядом, который не оставлял сомнений в том, что он готов к скандалу.

— В чем дело, рейнджер?

— Меня зовут Дивер Тиг, шериф. Я познакомился с семейством Аалей только сегодняшним утром, когда они подобрали меня на дороге. Но и этого времени было вполне достаточно, чтобы хотя бы немного узнать их. Должен сказать вам, что я считаю их вполне приличными людьми.

— Они же все актеры, сынок, а это значит, что они умеют казаться такими, какими хотят казаться.

— Да, они действительно довольно хорошие актеры. Ведь это был замечательный спектакль, не так ли?

Шериф улыбнулся.

— Я и не говорил, что они плохие актеры.

Дивер улыбнулся в ответ:

— Они хорошие люди. Сегодня я помогал им ставить спектакль. Им приходится много работать, чтобы показать такое шоу. Вы когда-нибудь пробовали поднять генератор? Или поднять эти прожекторы? Словом, проделать все то, что они проделали, начиная с разгрузки грузовика и заканчивая игрой в спектакле? Они зарабатывают свой хлеб честным трудом.

— Куда ты клонишь? — спросил шериф.

— Я лишь хочу сказать вам, что хотя они и не работают на фермах, как большинство жителей этого города, но все же делают нужное и хорошее дело. Во всяком случае, я так считаю. Вы видели, какие лица были у детишек, когда они смотрели спектакль? Ведь после спектакля они возвращались домой, пребывая в полном восторге от увиденного. Вы что, сомневаетесь в этом?

— Да ладно, парень, ни в чем я не сомневаюсь. Но эти комедианты считают, что могут приехать сюда и спать со всеми подряд местными девчонками и... — он вдруг умолк. Убедившись в том, что он не перебивает шерифа, Дивер снова заговорил.

— Для человека, с которым вы, шериф, разговаривали, эта труппа не просто бизнес, это еще и его семья. Здесь у него и жена, и родители, и сыновья, и дочери. У вас есть дети, шериф?

— Да, есть, но я не разрешаю им вытворять то, что позволяют себе некоторые другие.

— Но иногда дети все же поступают совсем не так, как их учат родители. Иногда дети совершают очень дурные поступки, тем самым убивая своих родителей. К вашим детям это не относится, но, быть может, в семействе Аалей есть именно такой ребенок. Возможно, что такой же ребенок есть и у судьи Палли. И, может быть, когда их дети попадут в беду, такие люди, как Аали и Палли, сделают все, что смогут, чтобы их спасти. Может быть, они даже сделают вид, что в недостойном поведении их детей виновен кто-то другой.

Шериф кивнул головой.

— Я вижу, куда вы клоните, мистер Тиг. Но работа есть работа и я должен ее выполнять.

— Хорошо, но в чем же заключается ваша работа, шериф? В том, чтобы лишать хороших людей работы только за то, что они не могут совладать со своим великовозрастным сынком? Или в том, чтобы в результате ваших действий имя дочери судьи Палли стало измазано грязью?

Шериф тяжело вздохнул:

— Не понимаю, почему я стал слушать тебя, Тиг. Я слышал, что конные рейнджеры всегда немногословны.

— Мы бережем слова на такие случаи, как этот.

— У тебя есть какой-нибудь план, Тиг? Ведь я не могу просто так взять, уехать отсюда и обо всем забыть.

— Делайте свое дело, шериф, как делали его раньше. Но если случится так, что Нэнси Палли вернется домой живой и невредимой, то я надеюсь, что вы не сделаете ничего такого, что может повредить хотя бы одной из этих двух достойных семей.

— Почему этот актер, вместо того чтобы спокойно поговорить со мной, устроил весь этот шум?

Дивер лишь улыбнулся. Не имело смысла говорить вслух то, о чем он сейчас думал. Ведь Маршалл не поднял бы весь этот шум, если бы шериф не обращался с ним так, как будто он уже совершил дюжину самых гнусных преступлений. Хорошо еще, что шериф сумел увидеть нечто отличающее их от обычных людей. Захлопнув дверцу машины шерифа, Дивер пошел к дороге, которая вела в сад. Теперь ему нужно было только найти Олли.

Это было нетрудно сделать. Казалось, они сами хотели, чтобы их нашли. Они уединились среди высокой травы в дальнем конце сада. Нэнси смеялась. Они заметили Дивера, лишь когда его отделяло от них не более десяти футов. Голая, она лежала на своем платье, расправленном, словно одеяло. Но Олли все еще был в штанах, молния которых была плотно застегнута. Дивер сомневался в том, что эта девушка все еще девственница, но, по крайней мере, хоть в этом Олли был невиновен. Она забавлялась с его молнией, когда случайно, подняв глаза, увидела, что за ними наблюдает Дивер. Взвизгнув, девушка села, но даже не попыталась прикрыть свою наготу. Олли, схватив свою рубашку, попытался прикрыть ею тело девицы.

— Тебя ищет твой отец, — сказал Дивер. Девушка надула губы. Для нее это была игра, и она не задумывалась о том, что поставлено на кон.

— Ты думаешь, нас это волнует? — сказал Олли.

— Ее папа — судья этого района, Олли. Она не говорила тебе об этом?

Было ясно как день, что она ничего не сказала ему об этом.

— Я только что разговаривал с шерифом. Он ищет тебя, Олли. Так что я думаю, что Нэнси пора одеться.

С недовольной миной на лице девушка поднялась на ноги и стала через голову натягивать платье.

— Надень нижнее белье, — потребовал Дивер. Он не хотел, чтобы остались какие-либо улики.

— На ней не было никакого белья, — пояснил Олли. — Так что я не совращал невинную девственницу.

Она уже просунула руки в рукава и теперь пыталась надеть на голову свое платье в сборках. Улыбнувшись Диверу соблазнительной улыбкой, она чуть шевельнула бедрами, явно рассчитывая на то, что этого мимолетного движения будет вполне достаточно, чтобы привлечь к себе его взгляд. Затем она быстро опустила подол платья.

— Как я и говорил тебе, — заметил Олли, — мы, мужики, для них не более чем брандспойты.

Дивер не обращал на него внимания.

— Сматывайся домой, Нэнси. Тебе надо себя беречь, ведь впереди у тебя такой долгий жизненный путь.

— Ты считаешь меня шлюхой? — спросила она.

— Нет, но до тех пор, пока ты отдаешься бесплатно, — ответил Дивер. — А если тебе вдруг захочется орать, что тебя изнасиловали, не забудь, что здесь был свидетель, который видел, как ты растегивала его молнию и при этом смеялась.

— Можно подумать, что папа поверит тебе, а не мне! — с этими словами она повернулась и исчезла среди деревьев. Она, несомненно, знала, как отсюда добраться домой.

Олли по-прежнему стоял на своем месте. Он даже не пошевелился, чтобы надеть рубашку или туфли.

— Это не твоего ума дело, Дивер, — здесь было достаточно света, чтобы заметить, как Олли сжимает кулаки. — Ты не имеешь права так обращаться со мной.

— Хватит, Олли, давай возвращаться в лагерь, пока туда не приехал судья с ордером.

— А, может, я не хочу.

Диверу не хотелось с ним спорить.

— Пошли.

— А ты попробуй меня заставь.

Дивер только покачал головой. Неужели Олли не понимает, что все эти его пререкания — самое настоящее третьесортное дерьмо?

— Ну, давай же, Дивер, — насмехался Олли. — Ты же сказал, что намерен защитить семью от гадкого малыша Олли, ну так сделай это. Сломай мне все ребра. Разрежь меня на кусочки и принеси домой. Неужто ты не заткнул нож за голенище своего старого рейнджерского сапога? Разве так крутые и сильные парни, как ты, заставляют других делать то, что они им велят?

Дивер уже был сыт этим по горло.

— Будь мужчиной, Олли. Или у тебя, в отличие от других членов семьи, просто не хватает таланта, чтобы изобразить достойное поведение?

Вся наглость Олли тотчас улетучилась. В слепом гневе он бросился на Дивера, размахивая обеими руками. Он явно хотел изувечить своего противника, но, судя по всему, не знал, как это сделать. Схватив Олли рукой, Дивер отшвырнул его в сторону. Олли растянулся на земле. «Бедняга, — мысленно пожалел его Дивер. — Всю жизнь переезжая с места на место вместе с труппой, он так и не научился правильно падать после полученного удара».

Но Олли не сдавался. Он встал и снова пошел в атаку. На этот раз пара его ударов достигла своей цели. Они, конечно, не причинили большого вреда, но все же были достаточно болезненными, и Дивер швырнул Олли на землю с еще большей силой. Олли неудачно упал и, подвернув собственное запястье, заорал от боли. Но он был так зол, что все же поднялся на ноги. На этот раз он размахивал только правой рукой. Сблизившись с Дивером, он стал покачивать головой из стороны в сторону, пытаясь боднуть своего противника прямо в лицо. Когда Дивер схватил его за обе руки, Олли пнул его ногой, стараясь попасть коленом в пах своему противнику. В конце концов Диверу пришлось его отпустить и как следует ударить в живот. Олли рухнул на колени и стал блевать.

В течение всей этой драки Дивер сохранял полное спокойствие. Он так и не разозлился, и сам не мог понять, почему. В течение всего дня он чувствовал, что вот-вот взорвется от гнева, и вот теперь, когда дело дошло до настоящей драки, весь его гнев куда-то пропал. Он чувствовал в себе лишь спокойное желание поскорее покончить с дракой и увести Олли домой.

Возможно, что так получилось потому, что он уже растратил всю свою злость на Кэти. Может, так оно и было на самом деле.

Олли прекратило рвать. Он поднял рубашку и вытер ей рот.

— Ну все, надо немедленно возвращаться в лагерь, — сказал Дивер.

— Нет, — сказал Олли.

— Олли, я не хочу еще раз с тобой драться.

— Тогда убирайся отсюда и оставь меня в покое. Дивер наклонился, чтобы помочь ему встать на ноги.

Олли тотчас ударил локтем Диверу в бедро. Удар оказался весьма чувствительным. Дивер не сомневался в том, что Олли метил ему в промежность. Этот парень, похоже, не хотел мириться с тем, что его побили.

— Я не намерен возвращаться! — крикнул Олли. — А если ты снова собьешь меня с ног и волоком притащишь в лагерь, я все расскажу шерифу о дочери судьи, я скажу ему, что заморочил ей голову!

Это было верхом глупости и низости. Какое-то мгновение Диверу очень хотелось изо всех сил врезать ему ногой по голове, чтобы хоть немного привести его мозги в порядок. Но ему уже надоело бить Олли, и он только спросил его:

— Зачем?

— Затем, что ты прав, Дивер. Я подумал и решил, что ты прав и я на самом деле хочу уйти из семьи. Но я не хочу, чтобы ты занял мое место. Я не хочу, чтобы кто-нибудь занял мое место. Я хочу, чтобы вообще не осталось мест. Я хочу, чтобы вся эта лавочка закрылась. Я хочу, чтобы отец стал грязным фермером, а не командовал окружающими его людьми. Я хочу, чтобы превосходный малыш Тули оказался по горло в поросячьем дерьме. Ты понял меня, Дивер?

Дивер смотрел, как он стоит на коленях перед лужей собственной рвоты и, словно маленький мальчик, сжимает поврежденную кисть своей руки. Он объясняет Диверу, что хочет разрушить собственную семью.

— Ты не заслуживаешь того, чтобы у тебя были родители.

Олли плакал, его лицо искривилось, а пронзительный голос срывался. Но, несмотря на это, он все же ответил:

— Все правильно, Дивер. Видит Бог, я и вправду не заслуживаю таких родителей! Этой мамочки, которая будет твердить мне, что я «копия Ройала» до тех пор, пока я не засуну ей руку в глотку и не вырву ей сердце. И папочки, который решил, что я недостаточно талантлив и поэтому я стал единственным в семье, кому приходится выполнять всю техническую подготовку представления, тогда как Тули должен выучить все роли, чтобы в один прекрасный день занять папино место и заправлять всей этой лавочкой. Изо дня в день он будет указывать мне, что делать. И так будет продолжаться всю мою жизнь, до самой смерти! Но это всего лишь шутка, не так ли? Ведь папочка никогда не откажется от своего места. Он никогда не станет играть роли старика и не позволит дедушке уйти на покой. Он не сделает этого, потому что тогда Тули станет ведущим актером и будет заправлять нашей лавочкой, а бедный папочка перестанет быть повелителем вселенной. Так что Тули будет до восьмидесяти лет играть роли юнцов, а папочка будет играть свои роли лет до ста десяти. И все потому, что папочка никогда не уйдет в сторону, он даже не умрет, он будет по-прежнему управлять всеми, как марионетками, до тех пор, пока кто-нибудь не выпустит ему кишки или не уйдет из семьи. Так что, не вешай мне на уши всю эту лапшу, Дивер, насчет того, чего я заслуживаю и чего не заслуживаю.

Многое теперь прояснилось. Например, то, почему Маршалл не позволяет Парли уйти на покой и почему он так жестоко обращается с Тули, убеждая его в том, что он еще не готов самостоятельно принимать решения. Олли был прав. Их роли в спектакле полностью соответствуют их положению в семье. Тот, кто играет главную роль, является главой труппы, а значит, и главой семейства. Маршалл не мог отказаться от этой иерархии.

— Я понял, насколько сильно мне хочется уйти из этой семьи только тогда, когда ты, Дивер, сегодня ночью сказал мне об этом. Но тогда же я понял, что уйти недостаточно. Потому что тогда они просто найдут кого-нибудь на мое место. Возможно, тебя. А, может быть, Дасти. Неважно, кого они найдут, но шоу будет продолжаться, а я хочу его прекратить. Отобрать у отца лицензию — вот единственный способ его остановить. Впрочем, у меня есть способ и получше. Я застрелю своего дядюшку Ройала. Я возьму дробовик и снесу ему башку. Тогда мой папочка сможет уйти на покой. Это единственное обстоятельство, которое сможет заставить его сделать это. Ведь Ройал, будучи начальником всадников сопровождения, является величайшим героем Дезерета, а папочка не может ни на йоту поступиться своим самолюбием, даже если от этого зависит чья-то жизнь. Просто он точно такой же дрянной эгоист, каким всегда был Ройал.

Дивер не знал, что и сказать. На первый взгляд все это было похоже на правду, но по сути было обманом.

— Нет, он не такой, — сказал Дивер.

— Откуда тебе знать! Тебе не пришлось жить с ним. Ты понятия не имеешь, что такое быть ничем в семье, где он всегда выносит окончательный приговор, а ты никогда не оправдываешь его ожиданий и вечно в чем-то виноват.

— По крайней мере, он не бросил тебя, — сказал Дивер.

— Как жаль, что он этого не сделал!

— Ничего тебе не жаль, — сказал Дивер.

— Нет, жаль!

— Говорю тебе, Олли, — мягко сказал Дивер, — я видел, как ведет себя твой отец, и видел, как ведет себя твоя мать и могу сказать тебе, что, по сравнению с другими, они мне кажутся вполне достойными людьми.

— По сравнению с кем? — язвительно поинтересовался Олли.

— Неважно с кем.

Эти слова как бы повисли в воздухе, во всяком случае, так показалось Диверу. Ему показалось, что он видит собственные слова и слышит их так, как будто их произнес кто-то другой. Ему показалось, что сейчас он разговаривает не с Олли, а с самим собой. Олли действительно нужно было уйти. Его родители действительно ужасно с ним обращались, и Олли было ненавистно то положение, которое он занимал в семье. Было бы несправедливо заставлять его остаться. Но сам Дивер не был членом этой семьи и никогда не стал бы таковым. Он мог выполнять работу Олли и при этом не испытывать страданий нелюбимого сына. Несправедливости, которые имели место в этой семье, никогда не терзали бы его так, как они терзали Олли. А что касается радостей, то некоторые из них перепадали бы и ему. Ведь он стал бы частью труппы, которая так нуждалась в его услугах. Он помогал бы им ставить спектакли, которые могли изменить людей. Он стал бы жить среди тех, кто никогда бы его не бросил, даже если бы изменился весь окружающий мир.

Дивер понял, что он на самом деле хочет, чтобы Олли ушел, и не потому, что в этом случае он мог бы занять его место, а потому что у него появилась бы возможность обрести собственное место среди Аалей. И дело было не в том, что он мог заполучить Кэти, во всяком случае, дело было не только в этом. Он понял, что хочет заполучить их всех. Отца, мать, дедушку и бабушку, братьев и сестер. А со временем и детей. Он хотел стать частью этой гигантской паутины, нити которой уходили так далеко в прошлое, что никто не мог вспомнить, где они берут начало, и тянулись в такое отдаленное будущее, о котором никто не смел и мечтать. Олли вырос в этой паутине и хотел вырваться из нее. Но очень скоро он поймет, что никогда не сможет этого сделать. Точно так же, как Ройал, он обнаружит, что паутина крепко удерживает его, не оставляя ни в радостях, ни в печалях. Даже когда ты заставляешь их страдать, даже когда ты ранишь их в самое сердце, родня всегда остается родней. Они все равно будут заботиться о тебе, как никто другой. Ты всегда для них будешь важнее, чем кто-либо другой. Паутина все равно будет крепко тебя держать. Ройал мог иметь миллионы почитателей, но ни один из них не знал его так хорошо и не заботился о нем так трепетно, как его брат Маршалл и его невестка Скарлетт, а также его престарелые родители Парли и Донна.

Теперь Дивер знал, что надо делать. Это было ему настолько понятно, что он удивлялся, почему раньше до этого не додумался.

— Олли, пойдем в лагерь, а завтра ты весь день будешь обучать меня своей работе. А когда мы приедем в Моаб, я передам тебе свое право на подачу заявления о приеме в состав всадников сопровождения.

Олли рассмеялся:

— Я никогда в жизни не скакал на лошади.

— Может, оно и так, — сказал Дивер, — но Ройал Ааль твой дядя, и он обязан твоему отцу жизнью своей жены и детей. Может, они и попортили друг другу слишком много крови, чтобы иметь желание еще раз поговорить друг с другом, но если Ройал Ааль — мужчина, то он не захочет остаться в долгу.

— Я не хочу, чтобы меня принимали на работу только потому, что мой отец кому-то оказал услугу.

— Вот, черт, Олли, неужели ты думаешь, что кто-то возьмет тебя на работу только за красивые глаза? Ты попробуй. Посмотри сам, сможешь ли ты обойтись без фургона бродячих комедиантов. Если захочешь вернуться — пожалуйста, возвращайся. Если захочешь уехать еще куда-нибудь — езжай себе на здоровье. Я даю тебе шанс.

— Почему ты это делаешь?

— Потому что и ты даешь мне шанс.

— Неужели ты думаешь, что отец позволит тебе стать частью труппы после того, как ты поможешь мне смыться?

— Я не собираюсь помогать тебе смыться. Я могу помочь тебе уйти, встать и спокойно, без скандала уйти. Труппа от этого не пострадает, так как я буду выполнять твою работу. Родственники тоже не причинят тебе вреда, потому что ты, как и прежде, останешься членом их семьи, несмотря на то, что уже выйдешь из состава труппы. Кстати, я считаю, что именно в этом беда всей вашей семьи. Вы сами не можете сказать, где кончается шоу и начинается семья.

Олли медленно встал на ноги.

— И ты сделаешь это ради меня?

— Конечно, — ответил Дивер. — Если надо, намылю тебе шею, если надо, передам право подать заявление, в общем, сделаю для тебя все, что пожелаешь. Ну, пойдем в лагерь, Олли. Завтра мы можем обсудить это с твоим отцом.