- А кроме того, он говорит, что встретится с тобой только в том случае, если в течение тридцати минут ты прибудешь на станцию В246.
      - Но это же в другом секторе, - завопил Герман.
      - Что ж, видно, он не хочет облегчать тебе жизнь.
      Герман застонал, выбрался из постели, нацепил костюм не первой свежести, вывалился из квартиры и помчался по коридорам. Было раннее утро, и в это время суток коммуникационные трубы функционировали с перебоями, но Герман таки успел на подземку. Он запрыгнул в трубу и с пересадками добрался до станции В246. Народу здесь было куда меньше, чем в секторе, где жил Герман. На платформе его поджидал молодой человек, ростом чуть выше Германа. Он был один.
      - Дун? - уточнил Герман.
      - Дедушка? - ответил юноша. Герман непонимающе посмотрел на него. "Дедушка?"
      - Этого не может быть.
      - Абнер Дун, молоденький жеребенок, родившийся от племенной кобылы Сильвайи, дочери Германа Нубера и Бернисс Хамбол. Замечательное потомство, не правда ли?
      Герман не верил своим ушам. После долгих лет холостой жизни он вдруг открыл, что этот юный изверг - его родственник...
      - Проклятие, парень, у меня нет семьи. Ты что, вздумал отомстить мне за развод, который состоялся сотню лет назад? Я хорошо заплатил твоей бабке. Если, конечно, ты говоришь правду.
      Но Дун только улыбнулся в ответ:
      - Вообще-то, дедушка, мне глубоко наплевать как на твою личную жизнь, так и на ваши отношения с моей бабкой. Я ее несколько недолюбливаю, и мы не виделись уже много лет. Она утверждает, что я слишком похож на тебя.
      Поэтому когда она выходит из сомека, то даже не пытается меня навестить. А я хожу к ней в гости, чтобы ее позлить.
      - Да, в этом деле ты большой специалист.
      - Ты нашел давно потерянного внука и сразу пытаешься внести разброд в дружные ряды семьи. Фи, как это отвратительно, провоцировать семейные раздоры!
      Дун отвернулся и зашагал прочь. Поскольку об игре они даже словом не перемолвились, у Германа не оставалось выбора, кроме как броситься вдогонку.
      - Послушай, мальчик мой, - произнес Герман, подобно собачке семеня за быстро идущим юношей. - Я никак не могу понять, что ты собираешься сотворить с моей игрой. В деньгах ты явно не нуждаешься. Ставки тебя не интересуют, да при такой игре ты ничего и не выиграешь...
      Оглянувшись через плечо, Дун улыбнулся, но шаг не сбавил.
      - Скорее, это зависит от того, на что я ставлю.
      - Ты хочешь сказать, что поставил на свой проигрыш?
      Все равно большой прибыли ты не получишь.
      - Посмотрим, дедушка. Дело в том, что у меня в руках находятся ставки, сделанные много месяцев назад. А деньги были поставлены на то, что Италия будет уничтожена и бесследно сгинет с лица Европы 1914д в течение двух месяцев со дня твоего пробуждения.
      - Бесследно сгинет! - расхохотался Герман. - И не надейся, юноша, я слишком хорошо строил. Даже такой идиот, как ты, не сумеет разрушить построенное мной.
      Дун дотронулся до двери, и она скользнула в сторону.
      - Заходи, дед.
      - Ага, сейчас. Ты что, за дурака меня принимаешь?
      - Вообще-то нет, - сказал Дун и оглянулся. Герман также бросил взгляд назад и увидел двух мужчин, возникших позади.
      - А эти-то откуда взялись? - тупо спросил Герман.
      - Это мои друзья. Они пришли побыть с нами. Я люблю, когда меня окружают друзья.
      Вслед за Дуном Герман прошел в квартиру.
      Обстановка была весьма невзрачной, сугубо деловой, по простоте эта квартирка смахивала на жилище человека среднего класса. Однако стены были отделаны настоящим деревом - Герман сразу это заметил, - а модель компьютера, полностью занимающего маленькую переднюю, была самой дорогой и самой современной, которую только можно было достать.
      - Послушай, дед, - сказал Дун, - ты можешь думать, что хочешь, но я привел тебя сюда потому, что еще питаю к тебе какие-то чувства - несмотря на то что ты показал себя бездарным отцом и ужасным дедом - и не хочу, чтобы ты ненавидел меня.
      - Ничего у тебя не выйдет, - ответил Герман. Двое амбалов по-идиотски скалились на него.
      - Очевидно, ты несколько поотстал от того, что сейчас творится в мире, - предположил Дун.
      - Того, что я знаю, мне хватает.
      - Ты положил жизнь и силы на возведение империи в каком-то нереальном мирке, который существует только в компьютере.
      - Господи, сынок, ты мне что, проповедуешь?
      - Мать всегда хотела, чтобы я стал священником, - вспомнил Дун. - Ей ужасно не хватало отца - то есть тебя, - поэтому она пыталась сотворить себе отца духовного, который бы никогда не оставил ее. Как это ни печально, дед, но в конце концов она обрела приемного отца в лице Господа.
      - Черт, а я-то думал, что дочке перейдет хоть толика моего здравого смысла, - раздраженно проговорил Герман.
      - Ты и так передал ей куда больше, чем думаешь.
      На голоэкране возникла Европа 1914д. Преобладающим цветом на карте был розовый, итальянский.
      - Она прекрасна, - прошептал Дун, и Герман очень удивился тому искреннему восхищению, что прозвучало в голосе юноши.
      - Как мило, что ты наконец это осознал, - ответил Герман.
      - Только ты мог построить ее.
      - Я знаю.
      - Как ты думаешь, сколько времени уйдет на то, чтобы уничтожить ее?
      Герман рассмеялся:
      - Ты что, не знаешь истории, сынок? Рим как республика кончился за пятнадцать столетий до того, как исчезли последние останки этой великой империи. Власть Англии начала ослабевать начиная с семнадцатого века, но никто этого даже не замечал, поскольку она обладала огромными землями. Таким образом, она оставалась независимой страной еще четыре сотни лет. Разрушение империй - процесс длительный.
      - А что ты скажешь об империи, которая падет за неделю?
      - Значит, это не империя вовсе.
      - А как насчет твоей империи, дедушка?
      - Прекрати называть меня так.
      - Ты хорошо ее построил?
      Герман яростно воззрился на Дуна:
      - Лучше не строил никто и никогда.
      - Но как же Наполеон?
      - Его империя кончилась вместе с ним.
      - И ты думаешь, твоя переживет тебя?
      - Даже полный дурак способен поддерживать ее существование.
      - Но мы-то говорим не о полном дураке, дед, - усмехнулся Дун. - Мы говорим о твоем собственном внуке, который обладает теми же дарованиями, что и ты, только в превосходной мере.
      Герман поднялся:
      - Наша встреча бессмысленна. У меня нет семьи. Я отрекся от дочери, потому что она была не нужна мне. Я не знаю и знать не хочу ни ее, ни ее детей. Через несколько месяцев я снова приму сомек, а когда проснусь, то выкуплю Италию, во что бы ты ее ни превратил, и отстрою ее заново.
      - Но, Герман, если страна исчезает с карты, в игру ее не вернешь. Когда я закончу с Италией, от нее останется лишь запись в компьютере, и ты уже не сможешь купить ее.
      - Послушай, мальчик мой, - холодно процедил Герман, - ты что, намерен силой удерживать меня здесь?
      - Кажется, это ты просил меня о встрече, а не я тебя.
      - И очень сожалею об этом.
      - Семь дней, дедушка, и Италия будет стерта с карты мира.
      - В такой срок это неосуществимо.
      - Вообще-то я планирую завершить работу через четыре дня, просто учитываю возможность всяких непредвиденных обстоятельств.
      - Из всех преступников самые отвратительные те, кто воспринимает красоту исключительно как объект разрушения.
      - Пока, дед.
      Дойдя до двери, Герман все-таки не выдержал. Обернувшись, он взмолился:
      - Ну, зачем тебе это? Почему ты не хочешь оставить все как есть?
      - Красота относительна.
      - Ты что, не можешь подождать следующего раза? Почему ты не хочешь отдать мне Италию?
      Но Дун лишь ухмыльнулся в ответ:
      - Дедушка, я знаю, как ты играешь. Если ты получишь сейчас Италию, ты захватишь весь мир - или я тебя совсем не знаю. И игра закончится.
      - Разумеется.
      - Вот поэтому-то я и должен уничтожить Италию - пока это в моих силах.
      - Но почему именно Италию? Почему ты не стремишься разрушить какую-нибудь другую империю?
      - Все потому, дед, что расправа со слабым противником, как правило, не приносит удовлетворения.
      Герман вышел, и дверь за ним тихонько скользнула на место. Он добрел до трубокоммуникаций, и вскоре труба доставила его на родную станцию. Дома, посреди комнаты, по-прежнему висела голограмма земного шара, и по-прежнему преобладающим цветом был розовый. Герман остановился и обвел взглядом картину. Он уже собирался было снова лечь в постель, как вдруг прямо у него на глазах огромная часть Сибири изменила цвет. Он больше не злился на глупости Дуна. Мальчишка пытается рассчитаться с ним за нелегкое детство, за ту религию, которой его пичкали в юности - во всем этом он винит своего деда. Но каким бы талантом мальчишка ни обладал, он в принципе не успеет расправиться с Италией. Компьютер строго придерживается реального хода времени. Как только до воссозданных компьютером итальянцев дойдет, что творит персонаж Дуна, диктатор, вступят в действие вековечные законы взаимодействия правительства и населения, а это ничто не пересилит. Ему придется продавать, и тогда Герман выкупит страну обратно. И быстро исправит нанесенный ущерб.
      Англия снова восстала, и Герман отправился спать.
      Проснулся он от какого-то странного удушья и с удивлением обнаружил, что плакал во сне. Почему? Но тщетно, как он ни пытался припомнить, что же ему приснилось, сон упорно ускользал от щупальцев мозга. Он помнил только то, что каким-то образом сновидение было связано с его бывшей женой.
      Он подошел к компьютеру и выключился из игры. Бернисс Хамбол. Компьютер вызвал на дисплей фотографии, и Герман начал просматривать их, отмечая, как менялась жена день ото дня. Тогда она была прекрасна, и компьютер пробудил старые воспоминания.
      Бракосочетание было каким-то целомудренным и чрезвычайно простым возможно, уже тогда религия пустила корни в Бернисс, чтобы позднее пышным цветком распуститься в ее дочери.
      В свадебную ночь они впервые разделили ложе, Герман даже рассмеялся, вспомнив, как это было - Бернисс, такая мудрая и искушенная жизнью девушка, превратилась вдруг в маленькую девочку, признавшись мужу в своей неопытности в делах подобного рода. Нежно и осторожно Герман провел ее через таинства любви. Когда все закончилось, она спросила его:
      - И это все?
      - Спустя какое-то время ты научишься получать удовольствие, - ответил он, более чем уязвленный тоном ее вопроса.
      - Ну, это не так ужасно, как мне казалось, - сказала она. - Повтори-ка то же самое еще разок.
      Они все делили пополам. Все-все, кроме игры. А тогда Италия переживала нелегкие времена. Он начал ложиться в постель все позже и позже, стал меньше общаться с ней - он не мог говорить ни о чем, кроме как об Италии, да о внутренних проблемах этого маленького, но изумительного мирка.
      Когда они развелись, никого другого у нее не было. Чтобы удовлетворить внезапный приступ любопытства, он заглянул в социологический банк данных. Он совсем не удивился, когда компьютер сообщил, что она так больше и не вышла замуж, хотя вернула себе девичью фамилию.
      Неужели в их совместной жизни было что-то настолько примечательное, что она так и не смогла выйти замуж во второй раз? А может быть, причина заключалась в том, что в своей жизни она могла довериться только одному мужчине, но, доверившись, вскоре поняла, что супружество отнюдь не ее идеал - тем более что секс ее мало интересовал.
      Ее боль отравила дочь; боль дочери передалась Дуну. "Бедный мальчик, подумал Герман. - Вот что значит грехи отцов". Однако, как это ни печально, развод был неизбежен. Чтобы удержать жену, Герману пришлось бы пожертвовать игрой. А ведь в мировой истории не было ни одного примера - реального ли, выдуманного - той красоты, что воплотила в себе его Италия. По ней писались диссертации, а студенты, изучающие альтернативную историю, отзывались о нем, как о величайшем игроке всех времен. "Достойный соперник Наполеону, Юлию и Августу". Он прекрасно помнил эту цитату, как и слова одного профессора, который буквально на коленях умолял его о встрече, пока тщеславие Германа наконец не взыграло и он не согласился. "Герман Нубер, никакая Америка, никакая Англия, ни даже Византия не сравнятся с вашей Италией. Она образец стабильного развития, искусного управления и мощи". Это была наивысшая хвала, тем более что слетела она с уст человека, который всю жизнь посвятил изучению истории настоящей Европы и который, как и всякий подлинный исследователь, с фанатичным шовинизмом относился к изучаемой эре.
      Дун. Абнер Дун. Что случится с пареньком, когда он наконец поймет, что дедов дар творца нерушим и вечен?
      Герман встрепенулся. Оказалось, он задремал у компьютера. Ему снилось примирение. Абнер Дун обнимал его и говорил: "Дед, ты строишь чересчур хорошо. Ты строишь на века. Прости мое неверие".
      Даже во сне - это Герман понял, когда проснулся - его неотступно преследовала мечта о покорении всех и вся.
      На дисплее крутилась голограмма Бернисс. Он стер ее и загрузил Италию.
      На империю обрушился мощный шквал революций. Революция бушевала даже на родных землях, на Итальянском полуострове. Герман вытаращился на карту, не веря своим глазам. Прошла лишь ночь, а в стране вовсю кипят неизвестно откуда взявшиеся революционные страсти.
      Такого в истории никогда не было. Неужели компьютер свихнулся? Наверное, произошел какой-то сбой. Практически все империи когда-нибудь да имели дело с восстаниями, но таких размеров ни одно восстание не достигало - это была всеобъемлющая, всемирная революция. Даже армия ударилась в мятеж. Противники Италии не преминули воспользоваться ситуацией и, как стервятники, накинулись на страну, терзая ее со всех сторон.
      - Грей! - заорал Герман в телефон. - Грей, ты видел, что он сотворил?
      - Да, но что я могу поделать? - с гадкой гримасой осведомился Грей. Мои служащие, те из них, кто играет, все утро только и делают, что обсуждают Италию.
      - Как это у него получилось?
      - Послушай, Герман, по-моему, игры - это твоя прерогатива. Я даже правил не знаю. Кроме того, у меня уйма работы. Ты встретился с ним?
      - Да.
      - Ну и?
      - Он мой внук.
      - А я все гадал, скажет или нет.
      - Так ты знал?
      - Само собой, - ответил Грей. - Мало того, я добыл его психологическую карту. Неужели ты думаешь, что я позволил бы тебе встречаться с ним один-на-один, если б не был уверен, что он пальцем тебя не тронет?
      - Пальцем не тронет? А как насчет тех ходячих свай, которые по его приказу сделали из меня котлету на прошлой неделе?
      - Как аукнется, так и откликнется, Герман, не более того. Он умеет платить той же монетой.
      - Ты уволен! - выкрикнул Герман, ударив кулаком по пульту и разъединив линию. С мрачным выражением лица он принялся наблюдать, как остатки преданной Италии армии тщетно пытаются справиться с мятежом и вражеским наступлением одновременно. Но это было невозможно, и к трем часам дня от розового полотна, затягивавшего земной шар, остались жалкие ошметки Галлия, Иберия, сама Италия, плюс клочок земли на территории Польши.
      Компьютер сообщил, что персонаж Дуна, диктатор Италии, бежал, и убийцы не успели привести в действие смертный приговор. А когда под натиском армий Нигерии и Америки пал сам Рим, Герман понял, что разгром неизбежен.
      Еще вчера невозможен, а сегодня уже неизбежен.
      И все-таки он боролся с отчаянием. Он даже послал срочное сообщение Грею, позабыв, что утром лично уволил его. Грей как всегда был сама почтительность.
      - Предложи выкупить Италию, - сказал Герман.
      - Сейчас? Да от страны остались одни развалины.
      - Может быть, у меня еще получится восстановить ее.
      Это все еще в моих силах. Он доказал свою правоту.
      - Я попытаюсь, - согласился Грей.
      Ближе к ночи на карте не осталось и следа розового цвета. Компьютер, непоколебимо следующий законам общественного развития, не оставил Италии ни одного шанса на возрождение. В сводке текущих сообщений появились следующие строки: "Иран: приобрел независимость. Италия: вышла из игры. Япония: вступила в войну с Китаем и Индией за правообладание Сибирью..." И никакого тебе сочувствия. Ничего. Италия: вышла из игры.
      Герман хмуро прогнал всю доступную информацию, которую только смог найти в компьютере. Каким образом Дун провернул эту авантюру? Это же невозможно. Однако, проведя за дисплеем долгие часы, внимательнейшим образом отсеивая поступающие сведения, Герман наконец разглядел те бесчисленные шестерни, что Дун привел в движение.
      Он то давил мятежи, то провоцировал их, то жестоко расправлялся с ними, то улещивал бунтовщиков, вот почему разразившаяся в конце концов революция охватила всю империю; вот почему, когда окончательный разгром Италии стал явью, не осталось на карте даже кусочка этой в прошлом мощной державы. Дун умел управляться с ненавистью куда лучше компьютера; никакой создатель даже рассчитывать не мог, что его творению придется когда-нибудь столкнуться с подобной разрушительной силой. И несмотря на всю горечь, которую он испытывал, глядя на разрушенную империю, Герман все же отдавал должное тому величию, с которым Дун расправился с Италией. Только это было сатанинское величие, царственное право уничтожать.
      - И предстал славный охотник перед Господом, - произнес Дун. Крутанувшись на месте, Герман обнаружил, что Абнер стоит прямо у него за спиной.
      - Как ты проник сюда? - вырвалось у Германа.
      - У меня есть кое-какие связи, - улыбнулся Дун. - Я знал, что сам ты меня не впустишь, а мне надо было увидеть тебя.
      - Ну вот, ты и увидел, - сказал Герман и отвернулся.
      - Все произошло гораздо быстрее, чем я думал.
      - Слава Богу, хоть что-то способно удивить тебя.
      Дун продолжал что-то говорить, но как раз в эту секунду Герман, проведший последние дни в крайнем напряжении, сломался. Он не заплакал, нет, просто что было сил вцепился в панель компьютера и отказывался отпускать ее, будто боялся, что, если руки разожмутся, центробежная сила вращения Капитолия выкинет его в открытый космос.
      Дун сделал анонимный звонок, вызвав Грея и двух докторов. Доктора отцепили пальцы Германа от панели и уложили его в кровать. Вручив Грею капсулу со снотворным и снабдив некоторыми инструкциями, они удалились. Обыкновенный нервный срыв, только и всего - слишком много потрясений для одного дня. Проснувшись, он будет чувствовать себя гораздо лучше.
      Проснувшись, Герман действительно почувствовал себя лучше. Он крепко проспал всю ночь и даже не помнил, чтобы ему что-то снилось - снотворное исправно делало свое дело. Искусственное солнце вовсю светило в дорогое псевдоокно, которое, казалось, выходило на пригороды Флоренции, хотя, конечно, с другой стороны стены находилась еще одна такая же квартира и никакой Флоренции там не было. Герман посмотрел на солнечные лучи и подумал: "Интересно, насколько эта иллюзия реальна?" Он родился на Капитолии и понятия не имел, как выглядит настоящий солнечный свет, струящийся в окна.
      В кресле, залитом ослепительным светом, сидел Абнер Дун. Он спал. При виде него Герман вновь ощутил пробуждение былой ярости - однако сдержался. После снотворного он стал более спокойно реагировать на окружающее.
      Он наблюдал за спящим внуком и думал, как, должно быть, глубока та ненависть, что кроется за этим челом.
      Дун проснулся. Он поднял глаза на деда, увидел, что тот проснулся, и мягко улыбнулся. Но ничего не сказал. Просто встал и подтащил кресло поближе к кровати Германа.
      Герман молча следил за его действиями и гадал, что же сейчас произойдет. Но успокоительное продолжало твердить:
      "Что бы там ни произошло, мне плевать", и Герману действительно было плевать.
      - Все, Италия погибла? - тихо спросил он.
      Дун заулыбался еще шире.
      - Ты так молод, - сказал Дун. А затем, абсолютно неожиданно, так что Герман не успел даже отстраниться (да и наркотик мешал ему сопротивляться), юноша вытянул руку и легонько коснулся лба Германа. Сухими пальцами Дун провел по незаметным морщинкам, которые только начали появляться. - Ты так молод.
      Неужели?! Хоть он и не любил вспоминать о годах, Герман попытался подсчитать, сколько уже прожил. Впервые он принял сомек - что, семьдесят лет назад? В среднем один год он проводил на поверхности и четыре Спал, это означало, что с тех пор, как он впервые принял наркотик, этот дар вечной жизни, для него минуло всего семнадцать лет субъективного времени. Семнадцать лет. И все они были посвящены Италии. Но все же...
      Семнадцать лет - это еще не вся жизнь. Субъективно, сейчас ему даже сорока нет. Субъективно, он может начать снова. У него в запасе долгие года субъективного времени - он вполне успеет возвести империю, которую даже Дун не сломит.
      - Но ведь ничего не получится, да? - невольно спросил Герман, как бы продолжая собственные мысли.
      Но Дун понял его.
      - Я научился всему, что тебе известно о строительстве, - сказал он. Но, дед, тебе никогда не понять то, что я узнал о разрушении.
      Герман бледно улыбнулся - успокоительное еще действовало, и улыбнуться по-другому он просто не мог.
      - Да, эту область я обходил стороной.
      - Результат всегда один и тот же. Как бы ты ни строил, как бы ни была прекрасна страна, построенная тобой, рано или поздно, с моей помощью или без нее, она все равно падет. Но уничтожь ее тщательно, продуманно, не упуская самой малейшей детали, и руины навсегда останутся руинами. Никогда ей не восстать из пепла.
      Благодаря наркотику ярость и ненависть Германа обратились в жалость и мягкую печаль. Когда он мигнул, с ресницы скатилась слеза.
      - Италия была прекрасна, - сказал он.
      Дун кивнул.
      Когда слезы начали ручейками стекать на подушку, Герман сквозь всхлипы выдавил:
      - Зачем это было тебе?
      - Я практиковался.
      - Практиковался?
      - Я намереваюсь спасти человечество.
      Успокоительное не помешало Герману улыбнуться такому объяснению.
      - Да, неплохая тренировочка вышла. И что же ты теперь собираешься уничтожить, после Италии-то?
      Дун ничего не ответил. Он подошел к окну и выглянул наружу.
      - Знаешь, что сейчас происходит за твоим окном?
      - Нет, - промямлил Герман.
      - Крестьяне давят оливки. Везут продукты во Флоренцию. Неплохой пейзаж, дед. Весьма пасторальный.
      - Там у них весна? Или осень?
      - Кто знает? - спросил в ответ Дун. - Мало осталось людей, которые бы помнили такие подробности. Всем остальным нет никакого дела до этого. Каждая планета Империи может по желанию устанавливать себе время года, а на Капитолии вообще нет ни лета, ни зимы, ни осени, ни весны. Мы покорили Вселенную. Империя могущественна, и даже жалкие нападки врагов - не более чем комариные укусы для нас.
      Слово "комар" ничего не значило для Германа, но он был слишком слаб, чтобы спрашивать.
      - Дедушка, понимаешь, Империя стабильна. Может быть, она не так совершенна, как Италия, но она сильна и стабильна. Кроме того, у нее в распоряжении имеется сомек, который дает элите общества возможность прожить десятки веков. А теперь скажи, способна ли Империя рухнуть?
      Герман напряг непослушные мозги. Он никогда не думал об Империи, как о каком-то государстве, подобном тем, которые существовали в Международных Играх. Империя... она просто есть. Это реальность. Ничто не сможет повредить ей.
      - Ничто не сможет повредить Империи, - сказал Герман.
      - Я смогу, - возразил Дун.
      - Ты безумец, - ответил Герман.
      - Возможно, - кивнул Дун. На этом разговор оборвался, поскольку лекарства решили, что Герману пора спать.
      Он заснул.
      - Я хочу повидаться с Дуном, - сказал Герман.
      - А мне казалось, - осторожно ответил Грей, - что за последний месяц ты уже по горло на него насмотрелся.
      - Я хочу повидаться с ним.
      - Герман, это становится идеей фикс. Доктора говорят, что я ни в коем случае не должен расстраивать тебя. Если ты продержишься еще несколько месяцев, мы положим тебя в сон, и я снова буду оперировать всего лишь пятьюдесятью процентами твоих средств.
      - Мне не нравится, что меня считают сумасшедшим.
      - Это вынужденные меры. Тебе здесь лучше, спокойнее.
      - Грей, я всего-то пытался предупредить...
      - Не начинай все снова. Доктора прослушивают эту линию. Герман, Империю не интересуют твои жалкие теории насчет Дуна...
      - Он сам мне сказал!
      - Абнер Дун уничтожил Италию. Это выглядело мерзко, он поступил зло, бессмысленно, но все шло согласно правилам. Ты же внушил себе, будто теперь он собирается уничтожить всю Империю...
      - Это правда! - взревел Герман.
      - Герман, доктора приказали мне называть это внушением. Чтобы помочь тебе вновь обрести чувство реальности.
      - Он собирается разрушить Империю! И он может это сделать!
      - Герман, от твоих речей попахивает бунтом. Веди себя нормально, тогда мы сможем потребовать твоего освобождения, и тебя признают вменяемым. Но если и в здравом уме ты будешь вести такие речи, тебя ожидает скорая встреча с Маменькиными Сынками.
      - Грей, безумец я или нет, я хочу поговорить с Дуном!
      - Герман, кончай. Забудь об этом. Это была всего лишь игра. Этот человек твой внук. Он затаил на тебя обиду и отплатил, как мог. Не позволяй фантазиям захватить тебя.
      - Грей, передай докторам, что я хочу встретиться с Дуном!
      Грей вздохнул:
      - Хорошо, я передам, но на одном условии.
      - На каком?
      - Если они все-таки разрешат тебе встретиться с ним, о повторной встрече ты просить не будешь.
      - Обещаю. Мне нужно увидеться с ним всего один раз.
      - Я сделаю все возможное.
      Грей отключился. Герман отошел от телефона. По аппарату он мог связаться только с офисом Грея. Звонить куда-либо еще ему не позволялось. Дверь была заперта снаружи.
      А доступ его компьютера к Международным Играм был аннулирован.
      Прошел всего час, когда позвонил Грей.
      - Ну? - взволнованно спросил Герман.
      - Они согласны.
      - Так соедини меня с ним, - рявкнул Герман.
      - Я пробовал. Это невозможно.
      - Как это невозможно?! Он придет на встречу! Я в этом уверен!
      - Он принял сомек, Герман. Лег в сон спустя несколько дней после того, как уничтожил.., в общем, сразу после игры. Его не будет три года.
      Всхлипнув, Герман отсоединился.
      ***
      Потребовалось пять лет тщательного лечения и ухода - целых пять лет без сомека, - прежде чем Герман наконец признал, что его боязнь Дуна ненормальна и что на самом деле Дун никогда не говорил об уничтожении Империи.
      Вообще-то Герман давным-давно сделал это признание, стоило ему понять, чего именно хотят от него доктора. Но машины ему обмануть не удалось. И только когда сами приборы доложили лечащим врачам, что Герман не лжет и не притворяется, невропатологи в конце концов объявили об успешном исходе лечения, и служащие Грея (сам Грей в те время был под сомеком) возвратили Герману право распоряжаться собственным имуществом. Герман сразу отписал его обратно и принял сомек, надеясь нагнать годы сна, которые упустил, пока доктора лечили его от безумных иллюзий.
      Минуло целое столетие, прежде чем совпало время пробуждения Дуна и Германа. Сначала Герман даже не пытался отыскать Дуна - лечение отбило у него всякий интерес к внуку. Воспоминания о том случае, который в корне изменил его жизнь, больше не вызывали у него ни страха, ни ярости. Но постепенно он вновь начал интересоваться прошлым и поднял на свет записи знаменитой игры. По ее материалам было написано множество книг - история взлета и падения Италии Нубера рассматривалась по меньшей мере двумя тысячами ученых. Подойдя к структуре игры с философской точки зрения, он сумел заново воспроизвести разрушение Италии. Тогда-то и проснулось в нем давнее желание повидаться с противником и внуком. После игры они ведь так и не встречались - доктора заставили Германа искренне поверить в это.
      Но когда Герман попытался выяснить в Сонных Залах график пробуждений Абнера Дуна, ему сообщили, что это государственная тайна. Такая секретность могла означать только одно: Дун Спал больше десяти лет, что было официальным максимумом, а в бодрствующем состоянии проводил меньше двух месяцев, что являлось официальным минимумом. Это означало, что он обладал такой властью, которая даже не снилась остальным правительственным чиновникам. И это только усилило желание Германа встретиться с ним.
      Когда ему исполнилось семьдесят лет, его мечта наконец осуществилась. Прошли столетия, в историю Империи вписывались новые главы, а Герман внимательно отслеживал все происходящее. Он одолел все исторические труды, доступные компьютеру - причем интересовала его не только Империя. Он сам не знал, что ищет, зато был абсолютно уверен, что искомого так и не нашел. И вдруг в один прекрасный день на его запрос в Сонные Залы пришел ответ, что Абнер Дун проснулся. Ему не сообщили, сколько Дун проведет наверху и когда он собирается снова принять сомек, да его это и не интересовало. Герман заслал Дуну записку, и, к его великому удивлению, Дун ответил, что встретится с ним. Не только встретится, но лично навестит.
      Потянулись долгие, мучительные часы. Герман никак не мог понять, почему же ему так хочется повидаться с Дуном. Отеческие чувства здесь ни при чем, решил Герман.
      Семья ничего для него не значила. Это было желание великого игрока поближе познакомиться с человеком, который разгромил его, вот и все. Наполеон, к примеру, незадолго до смерти изъявлял желание поговорить с Веллингтоном. Гитлера съедала безумная мечта увидеться с Рузвельтом. А Юлий Цезарь, истекая кровью, жаждал побеседовать с Брутом.
      Что кроется в уме человека, уничтожившего тебя? Этот вопрос грыз Германа долгие годы, и вот теперь он гадал, узнает ли он заветный ответ. Кроме того, это ведь последний его шанс. Пять лет усиленной терапии дорого стоили Герману, и он чувствовал - такое чувство предвидения доступно некоторым, - что смерть ждет за углом. Сомек лишь откладывал ее на время, но подлинное бессмертие он подарить не мог.
      - Дедушка, - раздался мягкий голос, и Герман резко проснулся. Он что, задремал? Не важно. Перед ним стоял невысокий, склонный к полноте мужчина, в котором он узнал своего внука. Он поразился, насколько тот молод.