– Только как шаг на пути к освобождению Иерусалима, – сказал Кристофоро.

– Так знай же, что здесь, на этих землях, есть миллионы душ, которые примут христианство, если только ты предложишь его им мирно, с любовью.

– А как еще могу я предложить его?

– Как еще? Ты уже записал в своих судовых журналах о том, как можно заставить этих людей трудиться. Ты уже говоришь о том, чтобы превратить их в рабов.

Он посмотрел на нее пронизывающим взглядом.

– Кто показал тебе мой журнал?

– Ты еще не готов учить этих людей христианству, Кристофоро, потому что ты сам еще не христианин.

Он занес руку, готовый ударить ее. Это поразило Дико, потому что Кристофоро в общем-то был сдержанным человеком.

– Разве, ударив меня, ты докажешь, что ты хороший христианин? Да, я знаю все рассказы о том, как Иисус бичевал Марию-Магдалину. И о том, как он побил Марию и Марту.

– Я не ударил тебя, – сказал Кристофоро.

– Но это было твоим первым желанием, не так ли? – спросила она. – Почему? Ты самый терпеливый из людей. Ты долгие годы позволял этим священникам измываться над тобой и мучить тебя, и никогда не выходил из себя. А вот меня ты считал себя вправе ударить. Почему, Кристофоро?

Он посмотрел на нее, но ничего не ответил.

– Я объясню тебе почему. Потому что для тебя я не человек. Я собака и даже хуже собаки, потому что ведь ты не станешь бить собаку, правда? Потому что, подобно португальцам, когда ты видишь чернокожую, ты видишь раба. А эти темнокожие люди – ты можешь научить их Евангелию и окрестить их, но это не помешает тебе сделать их рабами и отобрать у них золото.

– Собаку можно научить ходить на задних лапах, но от этого она не станет человеком.

– О, какой чудесный образчик мудрости. Это очень похоже на то, что говорили те богачи о людях, подобных твоему отцу. Он может одеть самую роскошную одежду, но все равно останется деревенщиной, не заслуживающей уважения.

Кристофоро закричал в ярости.

– Как ты смеешь так говорить о моем отце!

– Я только хочу сказать тебе, что, пока ты будешь относиться к этим людям даже хуже, чем генуэзские богачи к твоему отцу, ты не будешь угоден Богу.

Дверная занавеска откинулась, и Педро с Эскобедо заглянули внутрь.

– Вы что-то крикнули, мой господин, – сказал Эскобедо.

– Я ухожу, – ответил Кристофоро.

Он пригнулся и вышел из дома. Дико выключила лампу и последовала за ним наружу, где ярко светило солнце. Вокруг дома собралось все население Анкуаш, а все испанцы держали руки на рукоятках мечей. Когда они увидели ее – такую высокую, такую черную, – они раскрыли рты от изумления, а некоторые стали вытаскивать мечи из ножен. Однако Кристофоро взмахом руки велел им убрать оружие.

– Мы уходим, – объявил он. – Нам тут нечего делать.

– Я знаю, где есть золото, – крикнула Дико по-испански. Как она и ожидала, все внимание белых людей обратилось к ней. – На этом острове его нет. Его привозят издалека, с запада. Я знаю, где его найти, и могу провести вас туда. Я могу показать вам столько золота, что рассказы об этом никогда не забудутся.

Ответил ей не Кристофоро, а Сеговия, королевский инспектор.

– Тогда покажи его нам, женщина. Отведи нас туда.

– Отвести? На какой лодке отвезти вас туда? Испанцы молчали.

– Даже когда вернется Пинсон, он не сможет забрать вас домой в Испанию, – сказала она.

Они в ужасе уставились друг на друга. Откуда эта женщина столько всего знает?

– Колон, – промолвила Дико, – знаешь, когда я покажу тебе это золото?

К этому моменту он уже присоединился к своим товарищам, но, услышав ее, обернулся.

– Когда же это будет?

– Когда ты полюбишь Христа больше, чем золото – ответила Дико.

– Я и так люблю его больше, – сказал Кристофоро.

– Я узнаю, когда ты полюбишь Христа больше золота, – настаивала Дико. Она указала на жителей деревни. – Это произойдет, когда, посмотрев на них, ты увидишь не рабов, не слуг, не чужеземцев, не врагов, а братьев и сестер, равных с тобой в глазах Бога. Но пока ты не проникнешься таким смирением, Кристобаль Колон, тебя будут преследовать несчастья за несчастьем, и больше ничего.

– Дьявол, – сказал Сеговия. Большинство испанцев перекрестились.

– Я не проклинаю тебя, – сказала Дико. – Я благословляю тебя. С каким бы злом ты не столкнулся, это будет наказание, посланное тебе Богом, потому что ты смотрел на его детей, а видел только рабов. Иисус предупреждал тебя: если кто-то причинит вред малым сим, для него будет лучше привязать себе жернов на шею и броситься в море.

– И дьявол может цитировать Священное писание, – сказал Сеговия. Но в его голосе не было уверенности.

– Запомни это, Кристофоро, – сказала Дико, – когда все будет потеряно, когда твои враги бросят тебя в пучину отчаяния, приди ко мне со смирением, и я помогу тебе выполнить волю Господа. Здесь, в этом краю.

– Господь поможет мне выполнить Его волю, – ответил Кристофоро. – Я не нуждаюсь в помощи языческой ведьмы, когда Он на моей стороне.

– Он не будет на твоей стороне до тех пор, пока ты не попросишь этих людей простить тебя за то, что думал, что они – дикари. – Она повернулась к нему спиной и ушла к себе в дом.

Еще некоторое время она слышала, как испанцы кричат друг на друга. Некоторые хотели схватить ее и убить на месте, но Кристофоро запретил им это. Разозленный, как и все, он, однако, помнил, что она видела вещи, известные только Богу и ему.

К тому же испанцев было значительно меньше, чем туземцев, а Кристофоро всегда отличался благоразумием. Он исповедовал следующую философию: не начинай битву, если не уверен, что победишь.

Когда испанцы, наконец, отправились восвояси, Дико опять вышла из дома. Нугкуи был разъярен.

– Как ты посмела рассердить этих белых людей? Теперь они подружатся с Гуаканагари и больше никогда к нам не придут.

– Тебе не нужны друзья, которые еще не научились быть человечными, – возразила Дико. – Прежде чем эта история закончится, Гуаканагари очень пожалеет, что подружился с ними. И вот что я тебе скажу: что бы ни случилось, скажи всем, чтобы человеку по имени Колон, их седому вождю, не причинили никакого вреда. Пусть это знают в каждой деревне и в каждом клане: если с Колоном что-нибудь случится, на вас падет проклятье Видящей во Тьме.

Нугкуи сердито посмотрел на нее.

– Не беспокойся, Нугкуи, – сказала Дико. – Я думаю. Колон еще вернется.

– А может быть, я вовсе не хочу, чтобы он возвращался, – возразил Нугкуи. – Может быть, я просто хочу, чтобы и ты, и он – оба ушли из деревни!

Но он прекрасно знал, что остальные жители деревни не допустят, чтобы она ушла.. Дико ничего не ответила, тогда он повернулся и зашагал прочь, в лес. Только дождавшись его ухода, она вернулась в дом, села на циновку, которая служила ей постелью, и тут ее охватила дрожь. Ведь, кажется, все прошло согласно ее плану? Надо было разозлить Кристофоро и одновременно затронуть в его душе струны доброты и человечности. Однако, не раз проигрывая в своем воображении эту встречу, она никогда не предполагала, каким сильным характером обладает этот человек. Она много раз наблюдала за ним, видела, какой властью обладает он над людьми, но только сегодня он впервые посмотрел ей в глаза. И это вызвало в ней такое же смятение, как у любого другого европейца, которому случилось встретиться с ним. Она еще больше стала уважать тех, кто устоял перед его натиском, и прониклась еще большим сочувствием к тем, кто полностью покорился его воле. Даже в глазах Тагири не полыхал такой огонь, как в глазах этого человека. Неудивительно, что Вмешавшиеся выбрали именно его своим орудием. Только бы хватило времени, а там, что бы ни случилось, Кристофоро одержит победу.

Как могла она вообразить, что сможет укротить этого человека и заставить его действовать по ее плану?

Нет, мысленно сказала она себе, нет, я не пытаюсь укротить его. Я только стараюсь показать, как более достойно и справедливо осуществить его мечту. Когда он поймет это, он будет смотреть на меня глазами, полными доброты, а не ярости.

Спуск с горы был долгим, отчасти потому, что некоторые из мужчин явно были склонны выместить свою злость на девушке. Чипе. Кристофоро был погружен в свои мысли, но тем не менее заметил, что Педро изо всех сил старается защитить девушку от как бы случайных толчков и проклятий Араны и Гутьерреса.

– Оставьте ее в покое, – приказал Кристофоро. Педро взглянул на него, да и девушка тоже.

– Она не рабыня, – пояснил Кристофоро. – И не солдат. Она помогает нам по собственной воле, для того чтобы мы рассказали ей о Христе.

– Она – языческая ведьма, как и та, другая! – огрызнулся Арана.

– Вы забываетесь, – сказал Кристофоро. Арана угрюмо склонил голову, признавая тем самым в Кристофоро старшего по рангу.

– Если Пинсон не вернется, нам понадобится помощь туземцев, чтобы построить новое судно. Если бы не эта девушка, нам пришлось бы объясняться с ними знаками, бессвязными звуками и жестами.

– Ваш слуга учит их тарабарщину, – сказал Арана.

– Мой слуга выучил всего десяток-другой слов, – ответил Кристофоро.

– Если с девчонкой что-нибудь и случится, – настаивал Арана, – мы всегда сможем вернуться сюда, забрать с собой эту черную шлюху и заставить ее переводить для нас.

Вскипев от негодования, Чипа вскрикнула:

– Она ни за что вам не подчинится! Арана рассмеялся.

– Когда мы с ней как следует разберемся, она, будь уверена, не будет брыкаться. – Его смех становился все более гнусным и угрожающим. – Ей не помешает знать свое место.

Кристофоро услышал слова Араны, и ему стало неловко. С одной стороны, он был полностью согласен с Араной, но с другой – не мог забыть, что сказала Видящая во Тьме. Пока он не будет смотреть на туземцев как на равных себе…

Он даже содрогнулся при этой мысли. Чтобы эти дикари были равны ему? Если бы Бог считал их равными ему, он бы сделал так, чтобы они родились христианами. Но разве можно отрицать, что Чипа умнее и добрее многих христианских девушек? К тому же, она хочет, чтобы ее научили слову Христову и крестили.

Однако, научи ее, окрести ее, надень на нее красивое платье, а она все равно останется уродливой девочкой с коричневой кожей. С таким же успехом можно одеть платье на обезьяну. Видящая во Тьме отвергает законы природы, считая, что установленный порядок можно переделать. Скорее всего она – последний оплот дьявола в его попытке остановить Коломбо, отвлечь его от возложенной на него миссии. Точно так же, как дьявол околдовал Пинсона, чтобы тот направил “Пинту” назад, в Испанию.

Почти стемнело, когда они вернулись в форт, где разместились лагерем испанцы. Оттуда доносились веселые крики и смех, и Коломбо уже был готов возмутиться отсутствием дисциплины, пока, наконец, не понял, в чем дело. У большого костра стоял, развлекая матросов какими-то байками или шутками, Мартин Алонсо Пинсон. Он вернулся.

Пока Кристофоро пересекал открытую площадку между воротами форта и костром, собравшиеся вокруг Пинсона люди замолчали в ожидании. Пинсон тоже смотрел, как приближается Кристофоро. Когда он оказался достаточно близко, чтобы разговаривать, не повышая голоса, Пинсон пустился в объяснения.

– Главнокомандующий, вы не можете представить себе мой испуг, когда я потерял вас в тумане, надвигавшемся от Кольбы.

Каков лжец, подумал Кристофоро. “Пинта” была все еще хорошо видна, когда туман рассеялся.

– Но потом я подумал, почему бы не заняться разведкой, пока наши корабли временно разлучились? Мы остановились у острова Бабеке, где, по рассказам жителей Кольбы, мы сможем найти золото, но там его не было и в помине. Однако к востоку оттуда, вдоль берега этого острова, золота очень много. За маленький кусок ленты туземцы давали мне куски золота величиной в два пальца, а иногда даже размером с мою руку!

Он поднял свою большую, сильную, мозолистую руку. Кристофоро по-прежнему молчал, хотя теперь он находился всего в полутора метрах от капитана “Пинты”. Нарушил молчание Сеговия, сказавший:

– Вы, конечно, представите полный отчет об этом золоте и внесете его в общую сокровищницу. Пинсон побагровел.

– В чем вы обвиняете меня, Сеговия? – вызывающе спросил он.

Он мог бы обвинить тебя в измене, подумал Кристофоро. И уж, по меньшей мере, в бунте. Почему ты вернулся? Потому что, как и я, не мог выбрать другого, более удачного курса против встречного восточного ветра? Или же потому, что ты понял, что когда вернешься в Испанию без меня, тебе зададут вопросы, на которые ты не сможешь ответить? Поэтому ты – не только вероломный предатель, но и трус, побоявшийся довести дело до конца.

Однако вслух он не сказал ни слова. Гнев Кристофоро, направленный против Пинсона, был столь же оправдан, как и гнев против Видящей во Тьме, но он никак не был связан с миссией, возложенной на него Богом. Королевские чиновники, возможно, и могли разделять отношение Кристофоро к Пинсону, но все матросы смотрели на него, как будто он был Карл Великий или Сид. Если бы Кристофоро сделал из Пинсона врага, он бы утратил власть над экипажем. Сеговия, Арана и Гутьеррес этого не понимали. Они считали, что власть исходит от короля, однако Кристофоро знал, что власть создается послушанием. И здесь, среди этих людей, Пинсон обладал куда большей властью, чем сам король. Поэтому Кристофоро пришлось подавить свой гнев, чтобы использовать Пинсона для достижения своей конечной цели.

– Он ни в чем вас не обвиняет, – сказал Кристофоро. – Разве может прийти кому-нибудь в голову мысль обвинять вас? Тот, кто потерялся в тумане, теперь нашелся, и если бы у нас сейчас был откормленный телец, я приказал бы заколоть его в вашу честь. От имени их величеств я поздравляю вас с возвращением, капитан Пинсон.

Пинсон явно успокоился, но в глазах его затаилась хитрость. Он считает, что вышел победителем, подумал Кристофоро. Он думает, что ему все сойдет с рук. Но когда мы вернемся в Испанию, Сеговия поддержит мою оценку событий. Тогда мы посмотрим, кто из нас победитель.

Кристофоро улыбнулся, протянул руки и обнял лживого мерзавца.

Хунакпу смотрел, как три тарасканских кузнеца раскаляют железный прут с помощью древесного угля, который они получили, следуя его советам. Он наблюдал, как они проверяют твердость прута бронзовыми мечами и наконечниками стрел. Затем последовала проверка прочности на камне. А когда все было закончено, кузнецы распластались перед ним на земле.

Хунакпу терпеливо ждал, пока они не закончат свой обряд поклонения герою из Шибальбы. При этом их радость от достигнутых успехов не имела никакого значения. Наконец он велел им подняться и выпрямиться, как подобает мужчинам.

– Правители Шибальбы наблюдали за вами долгие годы. Они видели, как вы работали с бронзой. Они видели, как вы трое работали с железом. И тогда между ними возник спор. Некоторые из них хотели уничтожить вас. Но другие возражали, говоря, нет, тараски не такие кровожадные, как мексиканцы и тлакскаланы. Они не станут использовать черный металл, чтобы убивать тысячи людей, в то время как пустые, незасеянные поля будут выгорать под солнцем, потому что некому было посеять маис.

Конечно нет, согласились тараски.

– И вот я предлагаю вам такой же договор, какой предложил сапотекам. Вы уже десятки раз слышали мой рассказ об этом.

Да, слышали.

– Если вы поклянетесь, что навсегда перестанете приносить в жертву любым богам человеческие жизни, и будете воевать, только чтобы защитить себя или другие и мирные народы, то я открою перед вами еще много всяких тайн. Я научу вас, как сделать этот черный металл еще тверже, пока он не засияет, как серебро.

Мы сделаем все, что ты потребуешь, чтобы узнать эти тайны. Да, мы даем эту клятву. Мы будем во всем подчиняться великому Хунакпу Один.

– Я здесь не для того, чтобы быть вашим королем. У вас есть свой король. Я прошу только, чтобы вы соблюдали этот договор. А кроме того, пусть ваш король станет братом На-Йашалю, королю сапотеков, а вы, тараски, будете братьями и сестрами сапотекам. Они умеют строить большие каноэ, которые плавают в открытом море, а вы умеете разводить огонь, превращающий камень в металл. Вы научите их всем тайнам обработки металла, а они научат вас всем своим тайнам судостроения и мореплавания. Иначе я вернусь в Шибальбу и расскажу ее правителям, что вы неблагодарны и не цените подаренные вам знания!

Они слушали с широко раскрытыми глазами и обещали выполнить все, что от них требовалось. Его слова быстро дойдут до короля, но когда они покажут ему, что может делать железо и предупредят, что Хунакпу Один знает, как делать еще более твердый металл, он даст согласие на союз. Тогда замысел Хунакпу будет осуществлен. Мексиканцы и тлакскаланы будут окружены врагом, владеющим железным оружием и большими, быстроходными кораблями. Уицилопочтли, ты, старый обманщик, дни, когда ты пьешь человеческую кровь, сочтены.

Я сделал это, подумал Хунапку, причем раньше, чем было задумано по плану. Даже если Кемаль и Дико потерпят неудачу, я прекращу практику человеческих жертвоприношений, объединю народы Мезоамерики и дам им достаточно развитую технику, чтобы они противостояли европейцам, когда бы они ни появились.

Но даже сейчас, поздравляя себя с победой, он почувствовал острую тоску по дому. Только бы Дико была жива, молча молил он. Пусть она выполнит свою миссию с Колумбом и сделает его связующим звеном между Европой и Америкой, которое навсегда предотвратит кровавую войну.

В испанском лагере было время ужина. Все офицеры и матросы собрались за столом, за исключением четырех часовых, которые охраняли форт и двух матросов, карауливших судно. Кристофоро и другие офицеры ели отдельно, однако пища у всех была одинаковая – в основном, доставленная индейцами.

Индейцы, однако, не прислуживали за столом. Матросы обслуживали себя сами, а офицерам подавали еду юнги. В связи с этим возникли немалые трудности. Все началось с того, что Чипа отказалась переводить индейцам приказания Пинсона.

– Они не слуги, – заявила она. – Они друзья. В ответ Пинсон набросился на Чипу, и стал ее бить. Когда Педро попытался помешать ему, тот повалил его на землю и задал и ему тоже хорошую трепку. По требованию главнокомандующего Пинсон охотно согласился извиниться перед Педро.

– Ему не следовало вмешиваться, но поскольку он ваш слуга, я извинюсь за то, что сам наказал его, а не предоставил это вам.

– Перед девушкой тоже, – потребовал Колон. На это Пинсон ответил плевками и добавил:

– Эта маленькая шлюха отказалась делать то, что ей приказали. Она вела себя вызывающе. Слуги не смеют так разговаривать с сеньорами.

Когда это Пинсон стал сеньором, подумал Педро. Но прикусил язык: это его не касается, пусть в этом разбирается главнокомандующий.

– Она не ваша служанка, – сказал Колон. Пинсон нагло рассмеялся.

– Все темнокожие – слуги от рождения, – ответил он.

– Если бы они были слугами от рождения, – сказал Колон, – вам не пришлось бы бить их, чтобы заставить повиноваться. Хорош храбрец, который бьет ребенка. О вашей смелости наверняка сложат песни.

Этого оказалось достаточно, чтобы заставить Пинсона замолчать – по крайней мере, на людях. И с тех пор не было ни одной попытки заставить индейцев выполнять роль слуг. Но Педро знал, что Пинсон не простил и не забыл издевку главнокомандующего, и унижения от того, что его вынудили отступиться. Педро даже уговаривал Чипу уйти.

– Уйти? – удивилась она. – Ты еще недостаточно хорошо говоришь на языке тайно, чтобы я могла уйти.

– Если что-то случится, – сказал ей Педро, – Пинсон убьет тебя. Я уверен, что убьет.

– Видящая во Тьме защитит меня, – возразила она.

– Видящей во Тьме здесь нет, – заметил Педро.

– Тогда ты защитишь меня.

– Да, у меня это так хорошо получилось, но – в этот раз.

Педро не сможет защитить ее, а она не хотела уходить. И это означало, что он будет теперь жить в постоянной тревоге, наблюдая, как мужчины смотрят на Чипу, как они шепчутся за спиной главнокомандующего, как они всячески дают понять Пинсону, что они на его стороне. Педро чувствовал, что в воздухе носится угроза неизбежного бунта. Не хватало только повода. Когда Педро пытался заговорить об этом с главнокомандующим, тот отказался его слушать, сказав только, что ему известно, как матросы относятся к Пинсону. Но они не посмеют восстать против королевской власти. Если бы только Педро смог поверить в это!

В тот вечер Педро руководил корабельными юнгами, обслуживавшими офицеров. Неведомые раньше фрукты стали уже привычными, и каждая трапеза превращалась в пир. Все выглядели теперь куда лучше, чем во время путешествия. Для постороннего взгляда отношения между главнокомандующим и Пинсоном были превосходными. Но, по мнению Педро, единственным, на кого мог рассчитывать Колон в случае бунта, был он сам, Сеговия, Арана, Гутьеррес, Эскобедо и Торрес. Иными словами – королевские офицеры и личный слуга главнокомандующего. Корабельные юнги, некоторые из судовых матросов в душе будут на стороне Колона, но не осмелятся противостоять большинству. Если на то пошло, то и королевские офицеры не питали личной преданности по отношению к самому Колону, они лишь будут защищать надлежащий порядок и законную власть. Да, если грянет беда. Колон окажется практически одиноким.

А что до Чипы, то с ней сразу же расправятся. Я лучше сам убью ее, думал Педро, чтобы не позволить Пинсону коснуться ее своими грязными руками. Я убью ее, а потом себя. А еще лучше, – почему бы не убить Пинсона? Раз уж я думаю об убийстве, почему бы не пронзить шпагой того, кого я ненавижу, вместо того, кого люблю?

Такие мрачные мысли бродили в голове Педро, когда он передавал Мартину Пинсону чащу с нарезанной дыней. Пинсон подмигнул ему и улыбнулся. Он знает, о чем я думаю, и смеется надо мной, понял Педро. Он знает, что мне известны его планы. И он также знает, что я бессилен.

Внезапно страшный взрыв расколол тишину вечера. Почти одновременно земля под ним закачалась, и сильный порыв ветра свалил Педро с ног. Он упал прямо на Пинсона, и тот сразу начал проклинать и бить его. Педро поспешно вскочил на ноги. Вскоре, однако, даже Пинсон понял, что Педро не виноват в случившемся. Взрыв повалил на землю множество матросов, и сейчас воздух был наполнен дымом и пеплом. Самое плотное облако висело над водой.

– “Пинта!” – закричал Пинсон. Его крик подхватили остальные, и сквозь сгущавшийся дым все бросились к воде.

"Пинта” уже догорала. От нее почти ничего не осталось.

Вечерний бриз постепенно разогнал дым, и они, наконец, обнаружили двух матросов, которые должны были находиться на вахте. Пинсон уже избивал их, нанося плашмя удары мечом, прежде чем двое матросов по приказу Колона оттащили его.

– Мой корабль! – кричал Пинсон. – Что вы сделали с моим кораблем?

– Если вы перестанете их избивать и кричать на них, – сказал Колон, – возможно, они объяснят нам, что случилось.

– Мое судно погибло, а они должны были охранять его! – кричал Пинсон, пытаясь вырваться из рук удерживавших его матросов.

– Это было мое судно, которое мне дали король и королева, – сказал Колон. – Вы можете взять себя в руки и вести, как подобает сеньору?

Пинсон яростно кивнул, и матросы отпустили его. Один из матросов, стоявших на вахте, по имени Раскон, и бывший совладелец “Пинты”, сказал:

– Мартин, мне очень жаль, но что мы могли сделать? Он заставил нас спуститься в шлюпку и грести к берегу, а затем укрыться за этой скалой. А потом судно взорвалось.

– Он? – спросил Колон, не обращая внимания на то, что Раскон докладывает Пинсону, а не ему, главнокомандующему.

– Человек, который это сделал.

– Где он сейчас? – спросил Колон.

– Он не мог уйти далеко, – ответил Раскон.

– Он скрылся в том направлении, – сказал Хиль Перес, второй вахтенный.

– Сеньор Пинсон, не соблаговолите ли организовать поиски?

Когда его ярость обрела цель, Пинсон немедленно начал действовать: он разделил людей на поисковые партии, не забыв оставить достаточное количество матросов для охраны форта на случай воровства или саботажа. Педро не мог не признать, что Пинсон – хороший руководитель, быстро соображающий и отдающий приказы так, что люди понимали их и подчинялись без промедления. Для Педро это делало его еще более опасным.

Вскоре Колон остался один на берегу. Он внимательно всматривался в куски дерева, прыгавшие на волнах.

– Даже если бы весь порох на “Пинте” взорвался одновременно, – произнес главнокомандующий, – то и тогда судно не могло бы быть разрушено с такой силой.

– Так что бы это могло быть? – спросил Педро.

– Может быть. Бог, – сказал главнокомандующий.

– А может быть, дьявол. Индейцы незнакомы с порохом. Если нам удастся поймать человека, который, предположительно, сделал это, не думаешь ли ты, что он окажется мавром?

Значит, главнокомандующий вспомнил проклятье горной ведьмы. Одно несчастье за другим. Что может быть хуже, чем лишиться последнего корабля?

Однако, когда они нашли этого человека, он оказался не мавром. Не был он и индейцем. Это был крупный, сильный белый мужчина с бородой. Одет он был весьма необычно, о чем можно было судить даже по тем клочьям, которые матросы оставили на нем. Они привели его с гарротой на шее, и заставили стать на колени перед главнокомандующим.

– Мне с большим трудом удалось привести его живым сюда, чтобы вы его допросили, сеньор, – сказал Пинсон.

– Почему ты это сделал? – спросил Колон. Мужчина ответил по-испански – с сильным акцентом, но вполне разборчиво.

– Когда я впервые услышал про вашу экспедицию, то поклялся, что, если она увенчается успехом, вы никогда не вернетесь в Испанию.

– Почему? – нахмурился главнокомандующий.

– Меня зовут Кемаль, – сказал мужчина. – Я турок. Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его.

Люди зароптали в гневе. Неверный. Язычник. Дьявол.

– Я все-таки вернусь в Испанию, – сказал Колон. – Ты не остановишь меня.

– Дурак, – усмехнулся Кемаль. – Как ты вернешься в Испанию, когда ты окружен врагами? Пинсон немедленно взревел:

– Ты здесь единственный враг, неверная собака!

– А как ты думаешь, как бы я проник сюда, если бы мне не помогли кое-кто из этих? – он кивнул на окружавших его людей. Затем посмотрел на Пинсона и подмигнул.

– Лжец, – закричал Пинсон. – Убейте его! Убейте его.

Люди, державшие турка, немедленно повиновались, хотя Колон громко крикнул им, приказывая остановиться. Возможно, из-за собственных криков ярости они не услышали его. Турок мучился недолго. Вместо того чтобы удушить его, они стянули гарроту так плотно, затянули винты с такой силой, что сломали ему шею, и, дернувшись раза два, он умер.

Наконец, возбужденная толпа успокоилась. В наступившей тишине послышались слова главнокомандующего:

– Дурачье, вы убили его слишком быстро. Он не успел нам ничего сказать.

– А что мы могли услышать, кроме лжи? – спросил Пинсон.

Колон посмотрел на него долгим пронизывающим взглядом.

– Мы теперь никогда не узнаем этого. Единственное, что я могу сказать, это то, что его смерть на руку тем, кого он мог бы назвать, как своих соучастников.

– В чем вы меня обвиняете? – потребовал объяснений Пинсон.

– Я вообще вас ни в чем не обвиняю. Только теперь до Пинсона, кажется, дошло, что его собственные действия не могли не навлечь на него подозрения. Он несколько раз кивнул, а затем улыбнулся.

– А-а, понятно, главнокомандующий. Вы, наконец, нашли способ подорвать ко мне доверие, и ради этого вы не остановились перед тем, чтобы взорвать мою каравеллу.

– Думайте, о чем говорите, – как удар бича хлестнул по толпе голос Сеговия.

– Лучше бы он подумал, прежде чем обвинять меня. Я не обязан был приводить сюда “Пинту”. Но я доказал свою преданность. Здесь меня знают все. Я не чужеземец. Откуда нам знать, что этот Колон и в самом деле христианин и генуэзец? Ведь эта черная ведьма и маленькая шлюха-переводчица знают его родной язык, который не может понять ни один уважающий себя испанец.

Педро отметил про себя, что оба раза, когда звучала генуэзская речь, Пинсона там не было. Очевидно, с тех пор было много разговоров о том, кто и с кем говорил, и на каком языке.

Колон смотрел на Пинсона, не отводя глаз.

– Если бы я не потратил полжизни, добиваясь организации этой экспедиции, она вообще бы не состоялась. Разве стал бы я уничтожать ее сейчас, когда удача была так близка?

– Вы все равно никогда бы не доставили нас домой, вы, напыщенный дурак! – крикнул Пинсон. – Я вернулся, потому что убедился, как трудно плыть на восток против ветра. Я знал, что вы – никудышный моряк, и доставить моего брата и моих друзей домой вам будет не по плечу.

По лицу Колона пробежала тень легкой усмешки.

– Если вы такой уж хороший моряк, то должны бы знать, что к северу от нас господствующие ветры дуют с запада.

– А вы-то откуда это знаешь? – спросил Пинсон с вызывающей издевкой.

– Вы разговариваете с главнокомандующим флотом их королевских величеств, – вмешался Сеговия.

На мгновение Пинсон умолк. Возможно, он понял, что в своих разговорах зашел дальше, чем намеревался, по крайней мере, в данный момент.

– Когда вы были пиратом, – спокойно сказал Колон, – я плавал вдоль побережья Африки с португальцами.

Матросы недовольно заворчали, и Педро понял, что Главнокомандующий сейчас допустил серьезную ошибку. Соперничество между моряками из Палоса и с португальского побережья всегда остро ощущалось, – тем более, что португальцы были опытными моряками, заходившими так далеко, как не осмеливались делать испанцы. И открыто напомнить Пинсону о днях его пиратства – это уже задевало всех жителей Палоса, поскольку это было их основным занятием в самые трудные дни войны с маврами, когда обычная торговля просто невозможна. Колон, возможно, и укрепил свою репутацию моряка, но тут же утратил те остатки преданности, которую еще питали к нему матросы.

– Закопайте тело, – распорядился главнокомандующий. Затем он повернулся спиной к собравшимся и вернулся в лагерь.

Гонец от Гуаканагари не мог удержаться от смеха, рассказывая историю смерти Молчащего Человека.