Кемаль смотрел сквозь свой прибор ночного видения, боясь поверить удаче. Чего он так беспокоился? Погода была причиной опоздания Колумба, когда за ним наблюдали через Трусайт, и она же определяла скорость его продвижения сейчас. Подождав попутных ветров, Колумб обогнул мыс Гаити в ночь на Рождество, в пределах пятнадцати минут времени его прибытия в прошлом Кемаля. Точно так же, как и раньше, под воздействием тех же ветров и тех же течений, “Санта-Мария” наткнулась на риф. Таким образом оказалось, что все может пойти согласно их плану.

Конечно всегда предполагалось, что может подвести человеческий фактор, а не только погода. Опровергая рассуждения о том, что взмах крыла бабочки в Пекине может вызвать ураган в Карибском море, Манджам объяснил Кемалю, что в основе таких псевдохаотических систем как погода всегда лежит стабильная модель, которая компенсирует случайные незначительные отклонения.

Действительной проблемой были решения, принимаемые людьми во время путешествия. Будут ли они делать то, что делали раньше? Кемаль сотню раз наблюдал гибель “Санта-Марии”, поскольку от этого зависело так много. Гибель судна была обусловлена несколькими факторами, каждый из которых мог измениться по прихоти судьбы или человека. Во-первых, Колумб должен был плыть ночью, и, к радости Кемаля, он постоянно поступал так для того, чтобы воспользоваться попутным ветром. Во-вторых, Колумб и Хуан де ла Коса, владелец и капитан судна, должны были находиться в своих каютах, поручив управление судном Пералонсо Ниньо, – что было вполне оправданно, поскольку тот был штурманом. Однако, немного погодя, Ниньо решил вздремнуть, оставив руль в руках одного из судовых юнг и показав ему звезду, на которую следует править; что было бы вполне допустимо при плавании в открытом океане и совершенно не годилось при плавании вдоль незнакомого и опасного берега.

В данном случае единственное отличие заключалось в том, что юнга был не тот, что прежде, по росту и манере держать себя Кемаль даже на расстоянии определил, что на этот раз у руля стоял Андрее Евенес, чуть старше прежнего. Но каким бы опытом судовождения ни обладал Андрее, сейчас он ему вряд ли бы помог; никто еще не нанес на карту это побережье, и даже самый опытный штурман не смог бы заметить риф. Хотя тот и подступал очень близко к поверхности воды, он ничем не выдавал своего присутствия.

Но даже в прежней истории гибель судна еще могла быть предотвращена, потому что Колумб немедленно отдал команды, которые, будь они выполнены, спасли бы судно. Кто в действительности погубил “Санта-Марию”, так это ее владелец, Хуан де ла Коса, который совершенно растерялся и не только не подчинился приказам Колумба, но и не давал другим сделать это. С этого момента каравелла была обречена.

Кемаль, наблюдавший жизнь де Ла Косы с рождения до смерти, никак не мог понять, почему он поступил так необъяснимо. Де ла Коса каждый раз рассказывал о случившемся по-иному и, очевидно, каждый раз лгал. Единственное объяснение, которое приходило на ум Кемалю, заключалось в том, что де ла Коса испугался при виде тонущего судна и просто удрал с него как можно быстрее. К тому моменту, когда стало ясно, что у них есть время снять всех людей с судна без особого риска, было уже слишком поздно, чтобы спасти каравеллу. В такой ситуации де ла Коса вряд ли мог признаться в том, что струсил, либо как-то еще объяснить свое поведение.

Судно содрогнулось от удара, а затем завалилось на один борт. Кемаль внимательно следил за происходящим. На нем было полное снаряжение аквалангиста, и он мог подплыть к судну и заложить подрывной заряд под каравеллу в том случае, если бы у Колумба появилась надежда спасти ее. Однако было бы лучше, если бы судно затонуло само по себе, без необъяснимых взрывов и вспышек.

Хуан де ла Коса выскочил из своей каюты и вскарабкался на квартердек, еще не совсем проснувшись, но явно став невольным участником какого-то кошмара. Его каравелла села на мель! Как это могло случиться? Разъяренный Колон уже был на палубе. Как всегда, Хуан разозлился при одном лишь виде этого придворного генуэзца. Если бы флотилией командовал Пинсон, он не допустил бы такой глупости, как плавание ночью. Но Пинсона не было, и единственное, что Хуан мог сделать, это отправиться спать, не забывая о том, что его каравелла в темноте идет вдоль незнакомого берега. И вот, как он и боялся, они сели на мель. Они все утонут, если не смогут покинуть судно до того, как оно пойдет ко дну.

Один из корабельных юнг – Андрее, который на этой неделе приглянулся Ниньо, – путаясь под ногами, жалко оправдывался:

– Я не сводил глаз со звезды, на которую он указал мне, и держал руль так, чтобы мачта находилась с ней на одной линии. – У него был совершенно перепуганный вид.

Судно тяжело накренилось на один борт.

Мы утонем, подумал Хуан. Я потеряю все, что у меня есть.

– Моя каравелла! – закричал он. – Моя дорогая каравелла! Что вы с ней сделали?

Колон повернулся к нему и спросил ледяным тоном:

– Вам хорошо спалось? Ниньо, наверняка, тоже не страдал бессонницей.

А почему бы хозяину судна и не поспать? Хуан не штурман и не судоводитель. Он просто судовладелец. Разве ему не объяснили, что он не обладает на судне никакой властью, кроме той, которой его наделит Колон. Баск по национальности, Хуан был таким же чужеземцем среди этих испанцев, как и Колон, поэтому итальянец относился к нему покровительственно, офицеры испанского флота с презрением, а матросы насмешливо. А теперь, оказывается, что это он, лишенный всех прав и уважения, виноват в том, что судно село на мель?

Судно еще больше завалилось на левый борт.

Колон что-то говорил, но Хуан не мог сосредоточиться и понять смысл его слов.

– Корма у судна тяжелая, и нас все больше затягивает на риф или отмель. Вперед нам не продвинуться. У нас нет другого выбора, как попытаться стянуть судно кормой на воду.

Ничего более глупого Хуан в жизни не слышал. Темно, судно тонет, а Колон хочет попытаться выполнить какой-то нелепый маневр, вместо того чтобы спасать жизни. Чего еще можно ожидать от итальянца – что для него жизнь испанцев? И если уж на то пошло, что значит для испанцев жизнь баска? Колон и офицеры первыми прыгнут в шлюпки, и им будет наплевать, что случится с Хуаном де ла Коса. А уж матросы и подавно не возьмут его в шлюпку, даже если у них будет такая возможность. Он всегда знал это, он читал это в их глазах.

– Стягивайте судно, – повторил Кристофоро. – Спустите рабочую шлюпку, отведите на ней якорь к корме, бросьте его, а затем брашпилем стяните нас со скалы.

– Я знаю, что это такое, – огрызнулся Хуан. Вот дурак, неуж-то он вздумал учить меня морскому делу?

– Тогда займитесь этим, – скомандовал Кристофоро, – или вы хотите потерять свою каравеллу здесь, в этих водах?

Ну что ж, пусть Колон командует – он совершенно не разбирается в ситуации. Хуан де ла Коса – настоящий христианин, не чета всем остальным. Единственный способ спасти всех людей – это подогнать на помощь все шлюпки с “Ниньи”. Нечего и думать, чтобы подтягиваться к якорю – это будет медленно и долго, а тем временем люди погибнут. Хуан спасет всех со своего судна, и люди будут знать, кто о них позаботился. Не этот хвастунишка Пинсон, который, никого не спросив, пустился восвояси. И, конечно, не Колон, думающий только об успехе своей экспедиции. Ему наплевать, что при этом погибнут люди. Только я, Хуан де ла Коса, баск, северянин, чужак. Только я помогу вам остаться в живых и вернуться к своим семьям в Испанию.

Хуан немедленно отправил несколько человек спустить рабочую шлюпку. Он слышал, как Колон тем временем отдает короткие отрывистые команды свернуть паруса и поднять якорь. Ну и прекрасная мысль, подумал Хуан. Судно затонет со свернутыми парусами. Для акул это будет иметь огромное значение.

Шлюпка тяжело плюхнулась в воду. Тотчас же экипаж шлюпки из трех гребцов спустился в нее по тросам и начал распутывать узлы, чтобы отвязать ее от каравеллы. Тем временем Хуан пытался спуститься по веревочному штормтрапу, который, свисая с накренившегося судна, болтался в воздухе и опасно раскачивался. Матерь Божья, молился он, смилуйся надо мной, дай добраться до шлюпки, и тогда я сделаю все, чтобы спасти остальных.

Его ноги коснулись шлюпки, он никак не мог оторвать пальцы от штормтрапа.

– Отпусти трап! – крикнул Пенья, один из матросов.

Я пытаюсь, думал про себя Хуан. Но почему мои пальцы не разжимаются?

– Он такой трус, – пробормотал Бартоломе.

Они делают вид, что говорят тихо, отметил про себя Хуан, а на самом деле стараются, чтобы я их услышал.

Наконец, пальцы разжались. Это было всего лишь минутное замешательство. Нельзя же требовать от человека, чтобы он действовал с полным самообладанием, когда он знает, что в любой момент может утонуть.

Он перебрался через Пенью, чтобы занять место на корме, у руля.

– Гребите, – скомандовал он.

Они начали грести, а Бартоломе, сидя на носу, задавал ритм. Он когда-то служил солдатом в испанской армии, но попал в тюрьму за кражу – он был из тех, кто добровольно присоединился к экспедиции, надеясь на помилование. К большинству таких преступников матросы относились пренебрежительно, но армейский опыт Бартоломе помог ему завоевать уважение среди матросов и рабскую преданность среди других преступников.

– Навались! – крикнул он. – Навались!

Они гребли, а Хуан резко положил руль на левый борт.

– Что вы делаете? – недоуменно спросил Бартоломе, увидев, что шлюпка удаляется от “Санта-Марии”, вместо того чтобы направиться к ее носу, где уже начали спускать якорь.

– Ты делай свое дело, а я буду делать свое! – рявкнул Хуан.

– Мы же должны подойти и остановиться под самым якорем! – возразил Бартоломе.

– Ты хочешь доверить свою жизнь этому генуэзцу? Мы идем к “Нинье” за помощью!

Матросы в недоумении уставились на Хуана. Его слова прямо противоречили приказам. Это было уже похоже на бунт против Колона. Они перестали налегать на весла.

– Де ла Коса, – сказал Пенья, – разве вы не хотите попытаться спасти каравеллу?

– Судно мое! – выкрикнул Хуан. – А жизни ваши! Гребите, и мы сможем спасти всех! Гребите! Гребите!

Они опять начали грести под ритмичную запевку Бартоломе.

Только сейчас Колон заметил, что они делают. Хуан слышал, как он кричит им с квартердека.

– Вернитесь! Что вы делаете? Вернитесь и станьте под якорь!

Но Хуан яростно посмотрел на матросов.

– Если вы хотите остаться в живых и вновь увидеть Испанию, запомните, что единственное, что мы слышим, – это плеск воды под ударами весел.

Они молча гребли, сильно и быстро. “Нинья” увеличивалась в размерах, тогда как оставшаяся позади “Санта-Мария” становилась все меньше и меньше.

Поразительно, думал Кемаль, что какие-то события оказываются неизбежными, тогда как другие могут измениться. В этот раз все моряки спали в Райской Долине с туземными женщинами, поэтому, очевидно, выбор партнера был совершенно случаен. Но когда дело дошло до отказа выполнить единственный приказ, который мог бы спасти “Санта-Марию”, Хуан де ла Коса сделал тот же выбор, что и раньше. В любви все зависит от случая, а от страха не убежишь. Как жаль, что мне никогда не удастся опубликовать это открытие.

Больше мне уже не рассказывать историй. Мне остается только сыграть последний акт моей жизни. Кто потом оценит смысл моей смерти? Пока что я могу, но потом это уже не будет от меня зависеть. Они сделают из меня как личности то, что захотят, если вообще будут помнить обо мне. Мир, в котором я открыл великую тайну прошлого и стал знаменитым, более не существует. Теперь я живу в мире, в котором не был рожден и в котором у меня нет прошлого. Одинокий мусульманин-диверсант, которому как-то удалось проделать свой путь в Новый Мир. Кто потом поверит такой фантастической сказке? Кемаль представил себе, что напишут о нем в бесчисленных ученых статьях, объясняющих психосоциальное происхождение легенд об одиноком мусульманине-диверсанте, связанных с экспедицией Колумба. Эти мысли вызвали улыбку на его лице. А экипаж “Санта-Марии” тем временем изо всех сил греб к “Нинье”.

Дико вернулась в Анкуаш с двумя полными плетеными ведрами воды на коромысле. Она сама сделала коромысло, когда все в деревне поняли, что никто из жителей не может сравниться с ней по силе. Им было стыдно видеть, как она с такой легкостью носит воду, тогда как для них это был тяжкий труд. Она сделала коромысло для того, чтобы носить вдвое больше воды, а затем настояла на том, что она одна будет обеспечивать деревню водой, и теперь уже никто не мог соревноваться с ней в этом деле. Трижды в день она ходила к водопаду. Такие повседневные упражнения помогали ей быть в форме, а кроме того, позволяли побыть одной.

Ее, конечно, поджидали, – сейчас она разольет воду из своих больших ведер в множество меньших сосудов, преимущественно, в глиняные горшки. Еще издали она заметила необычное оживление среди поджидавших ее женщин. Наверное, какая-то новость.

– Духи моря утащили к себе под воду большое каноэ белых людей, – крикнула Путукам, как только Дико приблизилась к ним. – В тот самый день, который ты назвала.

– Ну, может быть, теперь Гуаканагари поверит предупреждению и спрячет своих девушек в укромном месте.

Гуаканагари был вождем большинства племен северо-западного Гаити. Иногда он мечтал, что его власть распространится от Анкуаша до гор Сибао, но никогда не пытался претворить эту мечту в жизнь в бою. В сущности, его ничто не привлекало в горах Сибао. Мечты Гуаканагари стать правителем всего Гаити побудили его в прежней истории заключить роковой союз с испанцами. Если бы те не заставили его и его людей шпионить для них и даже сражаться на их стороне, испанцы, возможно, не смогли бы одержать победу; другие вожди племен тайно, возможно, смогли бы объединить гаитянские племена и оказать упорное сопротивление. Но на этот раз все будет иначе. Амбиции Гуаканагари по-прежнему будут его движущей силой, но последствия его деятельности не будут такими губительными. Потому что Гуаканагари будет дружить с испанцами, только пока они сильны, а как только они ослабнут, он станет их смертельным врагом. Дико знала о нем достаточно много, чтобы ни на мгновение не доверять ему. Но пока что он полезен, поскольку предсказуем для тех, кто знает его жажду власти.

Дико присела на корточки, чтобы снять коромысло с плеч. Остальные приподняли плетенки с водой и начали переливать их содержимое в свои сосуды.

– Чтобы Гуаканагари стал слушать женщину из Анкуаша? – с сомнением в голосе произнес Байку. Он наливал воду в три горшка. Маленький Иноштла, упав, сильно порезался, и Байку готовил для него припарку, – чай и паровую ванну.

Одна из молодых женщин бросилась защищать Дико:

– Он должен поверить Видящей во Тьме! Все ее предсказания всегда сбываются.

Как обычно, Дико стала отрицать приписываемый ей провидческий дар, хотя именно это тайное знание будущего спасло ее от того, чтобы стать рабыней или пятой женой Касика.

– Это Путукам видит вещие сны, а Байку лечит людей. Я же ношу воду.

Все замолчали, хотя никто из них не мог понять, почему Дико сказала столь очевидную неправду. Где это видано, чтобы человек, имеющий дар, отрицал его? Но ведь – она самая сильная, самая высокая, самая мудрая и праведная из всех, кого им когда-либо приходилось видеть или слышать, и если она сказала такое, стало быть, в ее словах есть какой-то особый смысл, хотя, конечно, их нельзя понимать буквально.

Думайте что хотите, сказала про себя Дико. Но я-то знаю, что наступит день, начиная с которого, я буду знать о будущем не больше вас, потому что это не то будущее, которое я помню.

– А что слышно о Молчащем Человеке? – спросила она.

О, говорят, он все еще сидит в своей лодке, сделанной из воды и воздуха и наблюдает.

Кто-то добавил:

– Говорят, эти белые люди вообще не видят его. Они что, слепые?

– Они не умеют смотреть, – ответила Дико. – Они видят только то, что ожидают увидеть. Тайно, живущие на берегу, видят его лодку, сделанную из воды и воздуха, потому что они видели, как он сделал ее и спустил на воду. Но белые люди никогда не видели ее раньше, и поэтому их глаза не знают, как увидеть ее.

– И все-таки, мне кажется, это очень глупо не видеть, – сказал Гоала, подросток, только что прошедший обряд посвящения в мужчины.

– Уж больно ты смелый, – заметила Дико. – Я бы побоялась быть твоим врагом. Гоала горделиво выпрямился.

– Но еще больше я бы побоялась быть твоим соратником в бою. Ты считаешь своего врага глупым, потому что он поступает не так, как ты. Из-за этого ты будешь вести себя беспечно, и твой враг застанет тебя врасплох, а твоего друга убьют.

Гоала замолчал, тогда как другие рассмеялись.

– Ты же не видел лодку, сделанную из воды и воздуха, – сказала Дико, – поэтому ты не знаешь, трудно или легко ее увидеть.

– Я хочу ее увидеть, – спокойно сказал Гоала.

– Никакого проку тебе от этого не будет, – сказала Дико, – потому что никто в мире не может сделать такую лодку, и никто не научится этому еще добрых четыреста лет. – Если только техника не будет развиваться быстрее в этой новой истории. Хорошо бы, на этот раз развитие техники не опередило способность людей понимать ее, управлять ею и помешать ей наносить вред природе.

– Какую ерунду ты говоришь, – сказал Гоала.

Все застыли в изумлении – только зеленый юнец мог отважиться говорить столь непочтительно с Видящей во Тьме.

– Гоала думает, – сказала Дико, – что мужчина должен пойти и увидеть вещь, которая появляется только раз в пятьсот лет. А я вам говорю, что стоит идти и смотреть только такую вещь, которая может научить его чему-то полезному и которую можно использовать, чтобы помочь своему племени и семье. Мужчина, который увидел лодку, сделанную из воды и воздуха, расскажет своим детям историю, которой они не поверят. А мужчина, который научится строить большие деревянные каноэ, похожие на те, в которых плавают испанцы, сможет переплыть океан с тяжелым грузом и множеством пассажиров. Вам нужно увидеть испанские каноэ, а не лодку из воды и воздуха.

– Я вообще не хочу видеть белых людей, – содрогнувшись заметила Путукам.

– Они всего лишь люди, – ответила Дико. – Некоторые из них очень плохие, а некоторые – очень хорошие. Все они знают, как делать вещи, которые не умеет делать никто на Гаити, и в то же время есть много вещей, знакомых каждому ребенку на Гаити, которых белые не знают.

– Расскажи нам, – закричало несколько человек.

– Я уже рассказывала вам все эти истории о приходе белых людей, – сказала Дико, – а сегодня у нас есть другие дела.

Они громко, как дети, выразили свое разочарование. А почему бы и нет? Так велико было взаимное доверие между жителями деревни, да и всеми соплеменниками, что никто не стеснялся высказывать свои желания. Единственные чувства, которые им надо было скрывать, были такие поистине постыдные чувства, как страх и злоба.

Дико отнесла к себе в дом или, скорее, в хижину коромысла и пустые корзины для воды. К счастью, никто не ждал ее там. Она и Путукам были единственными женщинами, у которых был собственный дом, и с тех пор как Дико впервые приютила у себя женщину, чей муж, разозлившись на нее, угрожал ей побоями, Путукам тоже превратила свой дом в убежище для женщин. Поначалу это вызвало большую напряженность, поскольку Касик Нугкуи справедливо усмотрел в Дико соперницу в борьбе за власть в деревне. До открытой стычки дело дошло лишь однажды, когда под покровом ночи трое мужчин, вооруженные копьями, пришли к ее дому. Ей потребовалось всего секунд двадцать, чтобы разоружить всех троих, сломать их копья и обратить в бегство, покрытых ссадинами и порезами. При ее росте и силе, а также благодаря навыкам рукопашного боя, они просто не могли быть ей соперниками.

Это не удержало бы их от повторных попыток через некоторое время – стрела, дротик, поджог, – если бы Дико не предприняла на следующее же утро соответствующие меры. Она собрала все свои пожитки и начала раздаривать их деревенским женщинам. Ее действия немедленно взволновали всю деревню.

– Куда ты идешь? – спрашивали они. – Почему ты уходишь?

Она не рассказала им прямо о ночном происшествии, но поведала следующее:

– Я пришла в вашу деревню, потому что мне показалось, что я слышала голос, призывающий меня сюда. Но прошлой ночью у меня было видение. Трое мужчин напали на меня в темноте, и я поняла, что тот голос ошибся, и это не та деревня, потому что она не хочет моего присутствия. Поэтому я должна уйти и найти ту деревню, которой нужна высокая черная женщина, чтобы носить воду ее жителям.

После долгих протестов и уговоров она согласилась остаться на три дня.

– К концу этого срока я уйду, если каждый житель Анкуаш по очереди не попросит меня остаться, и не назовет меня своей теткой, сестрой или племянницей. И если хоть один человек не захочет, чтобы я осталась, я уйду.

Нугкуи был не дурак. Хотя ему не нравился тот авторитет, который она завоевала, он знал, что благодаря ее присутствию Анкуаш пользовался особым уважением среди других тайно, живших ниже в горах. Разве они не посылали своих больных в Анкуаш? Разве не приходили от них посланцы, чтобы узнать значение событий или выспросить, что Видящая во Тьме предсказывает на будущее? До прихода Дико жителей Анкуаш презирали, как людей, которые довольствуются жизнью в холодном месте, высоко в горах. Это Дико объяснила, что их племя первым поселилось на Гаити, и что их предки первыми отважно переплывали на лодках с острова на остров.

– Долгое время тайно были здесь хозяевами, а карибы хотят подчинить их себе, – объяснила она. – Но скоро придет день, когда Анкуаш вновь поведет за собой все племена, живущие на Гаити. Потому что именно жителям этой деревни удастся справиться с белыми людьми.

Нугкуи вовсе не хотелось упускать такое блестящее будущее.

– Я хочу, чтобы ты осталась, – буркнул он.

– Я рада это слышать. Скажи, ты не обращался к Байку с этой ужасной шишкой на лбу? Ты, наверное, налетел на дерево, когда вышел ночью помочиться.

Он сердито взглянул на нее.

– Тут кое-кто говорит, что ты делаешь вещи, которые не пристало делать женщине.

– Если я поступаю так, значит это то, что, по-моему мнению, должна делать женщина.

– Некоторые говорят, что ты учишь их жен быть непослушными и ленивыми.

– Я никогда никого не учу быть ленивым. Я работаю больше всех, и лучшие женщины Анкуаш берут с меня пример.

– Они много работают, но не всегда делают то, что приказывают им мужья.

– Они делают почти все, о чем просят их мужья, – ответила Дико, – особенно, если их мужья выполняют все, о чем их просят жены.

Нугкуи еще долго сидел на месте, кипя злобой.

– Эта рана на твоей руке выглядит нехорошо, – сказала Дико. – Наверное, кто-то неосторожно обращался со своим копьем вчера на охоте?

– Ты все изменяешь и делаешь по-своему, – огрызнулся Нугкуи.

И здесь переговоры подошли к самому трудному вопросу.

– Нугкуи, ты смелый и мудрый вождь. Я долго наблюдала за тобой, прежде чем пришла сюда. Но я знала, что, куда бы я ни пришла, я буду многое менять, потому что деревня, которая научит белых людей быть человечными, должна отличаться от всех других деревень. Настанут опасные времена, когда белые люди еще не научатся правильно вести себя с нами, когда тебе, возможно, потребуется повести наших мужчин на войну, но даже в мирное время – ты вождь. Когда люди приходят ко мне, чтобы рассудить их, разве я не отсылаю их всякий раз к тебе? Разве я когда-нибудь относилась к тебе непочтительно?

Он с неохотой признал, что она права.

– Я видела ужасное будущее, в котором белые люди приходят к нам, тысяча за тысячей и превращают наш народ в рабов – тех, кого они не убили сразу. Я видела будущее, в котором на всем острове Гаити нет ни одного тайно, ни одного кариба, ни одного мужчины или женщины, или ребенка из Анкуаш. Я пришла сюда, чтобы предотвратить это ужасное будущее, но я не могу сделать это в одиночку. Это зависит в такой же степени от тебя, как и от меня. Мне не нужно, чтобы ты мне подчинялся. Я не хочу командовать тобой. Какая деревня будет уважать Анкуаш, если вождь получает приказы от женщины? Но какой вождь заслуживает уважения, если он не хочет учиться мудрости только потому, что его учит женщина?

Некоторое время он без всякого выражения на лице смотрел на нее, а затем сказал:

– Видящая во Тьме – это женщина, которая приручает мужчин.

– Мужчины из Анкуаш – не животные. Видящая во Тьме пришла сюда, потому что мужчины Анкуаш уже укротили себя. Когда женщины прибегают ко мне или к Путукам в поисках убежища, мужчины этой деревни легко могли бы раскидать стены наших хижин и избить своих жен или убить их или Путукам, или даже меня, потому что я, быть может и умна, и сильна, но я не бессмертна, и меня можно убить.

При этих словах Нугкуи заморгал.

– Однако мужчины Анкуаш действительно человечны. Бывает, они сердятся на своих жен, но они уважают дверь моего дома и дверь дома Путукам. Они остаются снаружи и ждут, пока их гнев не остынет. Затем их жены выходят, и ни одна из них не была избита. И дела пошли лучше. Говорят, что Путукам и я вносим смуту, но ведь ты же вождь. Ты же знаешь, что мы помогали поддерживать мир в деревне. Но нам это удалось только потому, что мужчины и женщины этой деревни хотели мира. Это удалось только потому, что ты не мешал этому. Если бы ты увидел другого вождя, поступающего как ты, разве ты не назвал бы его мудрым?

– Да, назвал бы, – ответил Нугкуи.

– Я тоже считаю тебя мудрым, – сказала Дико. – Но я останусь здесь только в том случае, если смогу назвать тебя своим дядей.

Он покачал головой.

– Так нельзя. Я не дядя тебе. Видящая во Тьме. Никто в это не поверит. Все будут знать, что ты только притворяешься моей племянницей.

– Тогда я ухожу, – сказала она, поднимаясь с земли.

– Сядь, – промолвил он. – Я не могу быть твоим дядей, я не хочу быть твоим племянником, но я могу быть твоим братом.

Дико упала перед ним на колени, и, не давая ему подняться, обняла его.

– О, Нугкуи, ты – тот мужчина, которого я надеялась встретить.

– Ты моя сестра, – сказал он, – но я готов благодарить каждого пасука, живущего в этих лесах за то, что ты – не моя жена.

С этими словами он встал и вышел из ее дома. С этих пор они стали союзниками – ибо, если Нугкуи давал слово, он не нарушал его и не позволял это делать никому из мужчин, как бы раздражен тот ни был. Результат не заставил себя ждать. Мужчины поняли: чтобы избежать публичного унижения, когда их жены спасаются бегством у Дико или Путукам, лучше сдерживать себя; и с тех пор, уже более года, ни одна женщина в Анкуаш не была избита. Теперь женщины чаще приходили в дом Дико, чтобы пожаловаться на мужа, утратившего к ней интерес, либо попросить ее сотворить какое-нибудь волшебство или сделать предсказание. Она всегда отказывала им в этом, но вместо этого проявляла сочувствие и давала житейские советы.

Оставаясь одна в доме, она брала хранившийся у нее календарь и перебирала в памяти те события, которые должны были произойти в следующие несколько дней. Оказавшись на берегу, испанцы обратятся за помощью к Гуаканагари. Тем временем Кемаль, которого индейцы прозвали Молчащий Человек, займется уничтожением оставшихся испанских каравелл. Если ему это не удастся или если испанцы смогут построить новые суда и отправятся обратно в Европу, ее задача будет заключаться в том, чтобы, объединив индейцев, подготовить их к решительной схватке с испанцами. Но если испанцы застрянут здесь, ей нужно будет распространять среди туземцев различные слухи, которые рано или поздно приведут к ней Колумба. Поскольку установленный в экспедиции порядок среди членов экипажа здесь, на берегу, почти наверняка рухнет, Колумбу потребуется убежище. Таким местом будет Анкуаш, а ей придется подчинить его и всех, кто с ним придет. Если для того чтобы индейцы приняли ее, ей пришлось разок выкинуть одну из своих штучек, то теперь пусть они посмотрят, что она сделает с белыми людьми.

Ах, Кемаль, Кемаль. Она подготовила почву для его появления, сказав, что в деревню может прийти человек, обладающий тайной силой. Молчащий Человек, который будет творить невероятные вещи, но никогда ни с кем не заговорит. Не трогайте его, каждый раз предупреждала она, когда рассказывала им об этом. Все это время она не имела ни малейшего представления, придет ли он вообще, потому что, насколько она знала, только ей удалось достичь места своего назначения. И она очень обрадовалась, когда ей сообщили, что Молчащий Человек живет в лесу, недалеко от берега моря. Несколько дней Дико носилась с идеей пойти повидаться с ним. Он, наверняка, еще более одинок, чем она, оторванная от собственного времени, от всех людей, которых она любила. Но так нельзя. Когда он выполнит свою задачу, испанцы будут преследовать его как врага; она не должна быть связана с ним, даже в сложенной индейцами легенде, поскольку рано или поздно до испанцев дойдут эти рассказы. Поэтому она дала понять туземцам, что хотела бы знать обо всех его поступках и передвижениях и что, по ее мнению, его нужно оставить в покое. Ее авторитет был не безграничным, однако к Видящей во Тьме относились с глубоким почтением даже жители далеких деревень, никогда не видевшие ее. Поэтому к ее совету не мешать этому странному бородатому человеку отнеслись со всей серьезностью.

Кто-то ударил в ладоши за дверью ее дома.

– Добро пожаловать, – сказала она. Плетеная тростниковая занавеска отодвинулась в сторону, и в дом вошла Чипа. Это была девчушка лет десяти, большая умница, и Дико выбрала ее в качестве своего посланца к Кристофоро.

– Ты готова? – спросила Дико по-испански.

Я готова, но боюсь, – ответила девочка на том же языке.

Чипа уже хорошо овладела испанским. Дико учила ее два года, и они говорили друг с другом только на этом языке. И уж, конечно. Чипа свободно говорила на языке тайно, который был языком общения для разных племен, живших на Гаити; хотя жители Анкуаш, общаясь друг с другом, часто прибегали к другому, гораздо более древнему языку, особенно в торжественных случаях или при отправлении священных обрядов. Языки давались Чипе легко. Из нее выйдет хороший переводчик.