Наконец, подошел к маленькой келье, где жил Диего. Сын спал. Колумб поднял его на руки и понес сквозь сгущающуюся темноту в свою комнату, на большую кровать. Лег рядом с сыном, который свернулся калачиком, положив голову на руки отца. Я здесь с Диего, сказал он про себя. Ты видишь меня, Фелипа? Слышишь ли ты меня? Теперь я уже лучше понимаю тебя, сказал он, обращаясь к покойной жене. Теперь я понимаю, насколько велик тот дар, который ты дала мне. Благодарю тебя. И если там, на небесах, ты можешь что-то сделать, раскрой для меня сердце королевы Изабеллы. Пусть она увидит во мне то, что сумела разглядеть ты. Пусть она полюбит меня хотя бы в десять раз меньше, чем ты, и тогда у меня будут корабли, и Господь принесет святой крест в восточные королевства.

Диего зашевелился и Колумб прошептал ему:

– Спи, сынок, спи.

Диего теснее прижался к нему и не проснулся.

Хунакпу шел с Дико по улицам Джубы с совершенно невозмутимым выражением лица. Казалось, что для него голые ребятишки и тростниковые хижины были самой привычной картиной. Что касается Дико, то ей никогда не приходилось встречать приезжего, который удержался бы от каких-либо высказываний по этому поводу, и не задавал бы ей вопросов. Некоторые, правда, делали вид, что их ничто не удивляет, но зато приставали с дурацкими вопросами типа, построены ли хижины из местного или привозного тростника? Или болтали прочую чепуху, вместо того чтобы просто спросить: неужели вы действительно живете в таких условиях? Хунакпу, однако по-видимому, не придавал этому никакого значения, хотя она чувствовала, что его взгляд фиксирует все окружающее.

Конечно, внутри помещения Службы все будет действительно знакомо ему. Когда они вошли в ее офис, он тут же уселся за ее терминал и начал вызывать файлы. Он не спросил разрешения, да и чего ради было ему это делать? Чтобы показать ей что-то, он должен был взять на себя инициативу; она привела его сюда, и с какой стати ему спрашивать разрешения воспользоваться тем, что она, совершенно очевидно, подготовила для него? Это не было невежливостью. Напротив, он ведь признался ей, что боится! Возможно, такое абсолютное спокойствие, такая невозмутимость – это способ преодолеть страх? А если бы он когда-нибудь по-настоящему расслабился, то выглядел бы, наоборот, более возбужденным? Смеющимся, сыплющим шутками, не стыдящимся проявления чувств, участвующим во всем происходящем вокруг. Вполне вероятно, он сохраняет внешнее спокойствие, только когда чего-то боится.

– Что вам уже известно? – спросил он. – Я не хочу отнимать у вас время, рассказывая о том, что вы уже знаете.

– Я знаю, что Мексиканская империя достигла расцвета в результате завоеваний Ауисотля… Он во многом способствовал установлению фактических границ Мезоамериканской империи. Завоеванные им земли находились так далеко, что Монтесуме II пришлось вновь завоевывать их, и все же они так и остались непокоренными.

– А вы знаете, чем были обусловлены эти границы?

– Проблемой перевозок, – ответила она. – Эти земли находились слишком далеко, и снабжение армии было сопряжено с большими трудностями. Самой крупной победой ацтекского оружия было покорение народа соконуско, жившего очень далеко от ацтеков, на Тихоокеанском побережье. И это удалось сделать только потому, что ацтеки не приносили в жертву людей из этого народа, а торговали с ним. Это был скорее союз, чем порабощение.

– Да, таковы были ограничения, связанные с расстояниями, – сказал Хунакпу. – А как насчет социальных и экономических ограничений?

Дико вдруг показалось, что ей устроили экзамен. Но он прав. Если он сначала проверит ее знания, то поймет, насколько глубоко и подробно можно знакомить ее с остальными материалами, новыми открытиями, которые, по его мнению, дадут ответ на главный вопрос: почему Вмешавшиеся поставили перед Колумбом задачу плыть на запад.

– С экономической точки зрения, распространенный в Мексике культ человеческих жертвоприношений давал результаты, совершенно обратные желаемым. Пока они продолжали покорять новые земли, они приводили с войны достаточно пленных для жертвоприношений, сохраняя тем самым на близлежащих территориях нужное количество рабочих рук для производства продуктов питания. Но как только они начали возвращаться с войны, приводя двадцать или тридцать пленных вместо двух или трех тысяч, перед ними встала дилемма. Если они будут брать для жертвоприношений людей из окружающих их территорию земель, уже покоренных ими, производство продуктов питания неизбежно снизится. Если же они не тронут этих людей, то им придется уменьшить количество жертвоприношений, а это означало меньше шансов на успех в боях и меньше милостей от государственного бога – как его там?

– Уицилопочтли – подсказал Хунакпу.

– Итак, они предпочли даже увеличить число жертвоприношений. Своего рода доказательство их веры. В результате производство продуктов питания упало, и наступил голод. А народ, которым они правили, хотя и исповедовал в сущности такую же религию, все больше и больше возмущался многочисленными жертвоприношениями, ибо в старые времена, до прихода мексиканцев с их культом Ватсил… Уитцил…

– Уицилопочтли.

– За один раз в жертву приносили всего несколько человек. Например, после ритуальной войны, и даже после обычной войны. И после игр в мяч. С приходом мексиканцев все изменилось, начались бесконечные жертвоприношения. Люди возненавидели это. Их семьи безжалостно разрушали, а поскольку в жертву приносилось так много людей, такая смерть уже больше не считалась почетной.

– А что характерно для самой мексиканской культуры?

– Государство процветало, потому что поощряло продвижение по социальной лестнице. Если ты отличился на войне, то поднимался на ступеньку выше. Торговцы могли купить себе место в благородном сословии. В общем, можно было добиться более высокого положения в обществе. Но все это закончилось сразу же после Ауисотля, когда Монтесума положил конец всякой возможности изменять свою классовую принадлежность с помощью денег. А многократные военные неудачи означали, что у тебя уже оставалось мало шансов подняться на ступеньку выше благодаря доблести в бою. Монтесума создал социально застывшее общество, и это было катастрофой, поскольку вся социальная и экономическая структура Мексики была основана на захвате новых территорий и социальной мобильности.

Хунакпу кивнул.

– Итак, – сказала Дико, – я правильно все изложила?

– Совершенно правильно, – ответил он.

– Но отсюда следует только один вывод: даже без появления Кортеса империя ацтеков развалилась бы в течение нескольких лет.

– В действительности, даже в течение нескольких месяцев, – поправил Хунакпу. – Наиболее ценным союзником Кортесу среди индейцев было племя тлакскаланов. Они были единственным племенем, которое уже сломало хребет военной машине мексиканцев. Ауисотль и Монтесума посылали против них армию за армией, а те так и не отдавали ни клочка своей земли. Это было унижением для мексиканцев, потому что Тлакскала находилась чуть к востоку от Теночтитлана и была полностью окружена мексиканской территорией. И все другие племена – и те, которые все еще сопротивлялись мексиканцам и те, кто уже был превращен в пыль под их правлением – начали видеть в Тлакскала надежду на спасение.

– Да, я читала вашу статью по этому вопросу.

– Это напоминает судьбу персидской империи после вторжения халдеев, – сказал Хунакпу. – Когда Мексика потерпела поражение, это не означало крушения всей имперской структуры. Тлакскаланы скорее всего вошли в страну и взяли власть в свои руки.

– Это один из возможных вариантов, – сказала Дико.

– Нет, – твердо возразил Хунакпу, – это единственно возможный результат. К этому все шло.

– Боюсь, что теперь придется перейти к вопросу доказательства, – сказала Дико. Он кивнул.

– Смотрите.

Хунакпу повернулся к Трусайту II и начал показывать короткие сцены. Он, явно, тщательно подготовился, потому что переход от одной сцены к другой происходил так же плавно, как в кино.

– Вот Чокла, – сказал он, и показал короткие клипы, где этот человек встречается с королем тлакскаланов, а затем с другими людьми, и уже в других ситуациях. Потом Хунакпу назвал имя еще одного посла тлакскаланов и показал, чем занимается тот.

Быстро появилась картинка. Тлакскаланы хорошо знали о волнениях как среди покоренных мексиканцами племен, так и среди купечества и воинов в самой Мексике. Мексика созрела и для государственного переворота, и для революции. Что бы ни произошло первым, за ним неизбежно последовало бы второе. Тлакскаланы встречались с руководителями каждой группы, заключали союзы, готовились.

– Тлакскаланы были готовы. Если бы появление Кортеса не расстроило их планы, они просочились бы на территорию Мексики и забрали в свои руки всю империю. Они подготовили все так, чтобы все важные для них племена, покоренные мексиканцами, восстали одновременно и всеми своими силами поддержали тлакскаланов, чья громкая слава завоевала их доверие. Одновременно они готовили переворот с целью свергнуть Монтесуму, что привело бы к распаду тройственного союза, когда Текскосо и Такуба покинули бы Теночтитлан и заключили бы новый союз с Тлакскаланами.

Да, – заметила Дико, – полагаю, здесь все ясно. Думаю, вы правы. Именно это они намеревались сделать.

– И это сработало бы, – сказал Хунакпу. – Поэтому все разговоры о том, что империя ацтеков была на грани распада, бессмысленны. Ее заменила бы новая, более сильная и жизнеспособная империя. И, как я хотел бы отметить, империя столь же изуверски преданная человеческим жертвоприношениям, как Мексика. Единственной разницей между ними было бы имя бога. Вместо Уицилопочтли тлакскаланы устраивали войны во имя Камаштли.

– Все это очень убедительно, – промолвила Дико, – но что это меняет? Тлакскаланы столкнулись бы с теми же трудностями, что и мексиканцы: трудности с перевозками, невозможность одновременно осуществлять программу массовых культовых убийств и вести интенсивное сельское хозяйство.

– Но тлакскаланы – это не мексиканцы, – возразил Хунакпу.

– Что вы хотите этим сказать?

– В своей отчаянной борьбе за выживание против безжалостного и могучего врага, борьбе, мог бы я добавить, которую никогда не вели мексиканцы, тлакскаланы отказались от фаталистического взгляда на историю, который еще до них погубил мексиканцев, тольтеков и майя. Тлакскаланы хотели перемен – и те уже были на пороге.

Рабочий день уже близился к концу, и вокруг них собрались другие сотрудники станции, чтобы познакомиться с материалами Хунакпу. Теперь Дико увидела, что Хунакпу уже перестал бояться, он оживился, говорил увлеченно. Она подумала, не отсюда ли берет начало миф о стоицизме индейцев – естественная реакция на страх у индейцев выглядит в глазах европейцев бесстрастностью.

Хунакпу приступил к прогону новой серии коротких сцен, показывающих посланцев короля тлакскаланов. Однако на этот раз они направлялись не к мексиканцам, недовольным своими правителями, и не к покоренным Мексикой племенам.

– Хорошо известно, что тараскам, жившим к западу и к северу от Теночтитлана, незадолго до этого удалось получить настоящую бронзу, и они усиленно экспериментировали с другими металлами и сплавами, – сказал Хунакпу. – Однако, по-видимому, никто не обратил внимания, что мексиканцы ничего не знали об этом, тогда как тлакскаланам это было хорошо известно. И их посланцы не просто пытаются купить бронзу. Они пытаются заполучить ее в обмен на сотрудничество. Они ведут переговоры о заключении союза, и они пытаются доставить кузнецов-тарасков в Тласкалу. Им это, наверняка, удастся, а это означает, что они станут обладателями ужасного и сокрушительного оружия, которого нет ни у одного другого народа в этом регионе.

– Неужели бронза произведет такой переворот? – спросил один из зрителей.

– Я хочу напомнить, что мексиканцы могли одним ударом кремневого топора отрубить голову лошади, так что вряд ли можно утверждать, что у них уже не было страшного оружия.

– Стрела с бронзовым наконечником легче, и может лететь дальше и с большей точностью, чем стрела с каменным наконечником. Бронзовый меч может пронзить хлопчатный панцирь, от которого кремневые наконечники стрел и кремневые ножи отскакивали или застревали в нем. Это совершенно меняет дело. И тараски не остановятся на бронзе: они всерьез экспериментировали с многими различными материалами. Они начали работать над созданием железа.

– Не может быть, – вскричали разом несколько человек.

– Я знаю, что вы все так думаете, но это правда. – Он показал сценку, где тараскский металлург работал с сравнительно чистым железом.

– У него ничего не получится, – заметил один из зрителей. – Температура недостаточно высокая.

– Неужели вы сомневаетесь, что он не найдет способ ее поднять? – спросил Хунакпу. – Эти кадры относятся к тому времени, когда Кортес уже продвигался к Теночтитлану. Его приходом и объясняется, почему работа над получением железа так и закончилась ничем. Поскольку им не удалось добиться успеха до испанского завоевания, об этом вообще забыли. Я откопал эти сценки лишь потому, что был, кажется, единственным, кто верил в смысл этих поисков. Но тараски действительно были на пороге использования железа.

– Получается, что бронзовый век в Мезоамерике длился бы всего десять лет? – спросил один из присутствующих .

– Не существует закона, утверждающего, что бронза должна появиться до железа, или что железо должно появиться спустя века после открытия бронзы, – ответил Хунакпу.

– Железо еще не порох, – заметила Дико. – Или вы сейчас нам покажете, как тараски работают над получением селитры?

– Я не утверждаю, что они догнали бы европейцев по уровню развития техники всего за несколько лет. Я считаю, это было бы невозможно. Но, думаю, что, объединившись с тарасками и утвердив свою власть над ними, тласкаланы получили бы в свое распоряжение такое оружие, которое дало бы им колоссальное преимущество перед соседями. Они вселили бы в эти племена и народы такой страх, что, будучи однажды завоеванными, те могли бы оставаться длительное время покорными их воле и добровольно платить дань. Тогда как Мексика вынуждена была бы послать ради этого целую армию. Границы империи таласканов расширились бы, а сама она укрепилась.

– Возможно, – сказала Дико.

– Не возможно, а вполне вероятно, – возразил Хунакпу. – А к тому же еще вот что. Таласкаланы уже подчинили себе близлежащие города Уэшоцинко и Чолулу – пусть и небольшие, но это дает нам представление о том, что такое империя в их понимании. Что же они сделали? Они вмешивались во внутреннюю политику покоренных ими государств в такой степени, о которой мексиканцы не могли и мечтать. Они не просто собирали дань и получали людей для жертвоприношений, они создали централизованное правительство, установившее жесткий контроль над правительствами покоренных народов. В итоге образовалась действительно объединенная политически империя, а не просто хаотическая система для сбора дани. Это то самое нововведение, которое обеспечило могущество Ассирии, а впоследствии было скопировано каждой преуспевшей империей. Тлакскаланы в конце концов сделали то же открытие, но на две тысячи лет позднее. Теперь подумайте, чего добились с помощью новой государственной системы ассирийцы, а затем представьте себе, что она дает тлакскаланам.

– Ну хорошо, – сказала Дико. – Разрешите мне пригласить отца с матерью.

– Но я еще не закончил, – ответил Хунакпу.

– Я слушала вас и смотрела записи, чтобы убедиться, стоит ли тратить на вас время. Оказалось, что стоит. Совершенно очевидно, что в Мезоамерике происходили куда более важные события, чем кто-нибудь мог подумать, поскольку все изучали Мексику и никто не интересовался государствами – ее преемниками. Ваш подход, несомненно, продуктивен, и с вашими выводами нужно ознакомить куда более важных людей, чем я.

Внезапно оживление и энтузиазм Хунакпу исчезли, и он опять стал спокойным, похожим на стоика. У Дико мелькнула мысль: это означает, что он опять напуган.

– Не волнуйтесь, – сказала она, – им это будет так же интересно, как мне. Он кивнул.

– Так когда же мы это проделаем?

– Я думаю, завтра. А пока отправляйтесь в свой номер и поспите. Вы сможете поесть в ресторане при гостинице, хотя я не уверена, что у них много блюд из мексиканской кухни. Но, надеюсь, стандартное международное меню удовлетворит вас. Я позвоню вам утром и сообщу распорядок дня на завтра.

– А Кемаль?

– Я не думаю, что он откажется от встречи с вами, – сказала Дико.

– Ведь я даже не коснулся проблемы перевозок.

– Завтра, – повторила Дико.

Остальные уже почти разошлись, но несколько человек задержались, надеясь поговорить с Хунакпу. Дико повернулась к ним.

– Дайте ему поспать. Вас всех пригласят завтра на его лекцию, так есть ли смысл заставлять его рассказывать то, о чем он будет говорить завтра?

Она удивилась, услышав смех Хунакпу; она еще не слышала, как он смеется, и потому повернулась к нему.

– Что здесь смешного?

– Когда вы остановили меня, я подумал, что это потому, что вы не поверили мне и просто из вежливости обещали мне встречу с Тагири, Хасаном и Кемалем.

– Как вы могли так подумать, ведь я же сказала, что считаю это важным? – Дико обиделась оттого, что он заподозрил ее во лжи.

– Потому что до сих пор я ни разу не встречал никого, кто сделал бы то, что сделали вы. Пресекли разговор, который считали важным.

Она не поняла.

– Дико, – сказал он, – большинство людей хотят узнать то, что неизвестно их начальникам. Узнать первыми. А тут у вас есть возможность узнать обо всем первой, а вы прекращаете разговор? Вы намерены подождать? Более того, вы обещаете другим, стоящим ниже вас на иерархической лестнице, что они тоже могут присутствовать?

– Так принято в Службе, – ответила Дико. – Правда останется правдой и завтра, и каждый, кто захочет узнать ее, имеет на это равные права со всеми.

– Так принято у вас в Джубе, – поправил ее Хунакпу. – Или, может быть, так принято в доме Тагири. Однако повсюду в мире информация – это деньги, и люди стремятся заполучить их, а потом потратить с наибольшей для себя выгодой.

– Ну что ж, мы, кажется, удивили друг друга, – промолвила Дико.

– И я удивил вас?

– А вы, оказывается, весьма разговорчивы, – заметила она.

– С друзьями, – ответил он.

Она с улыбкой приняла комплимент. Он ответил теплой улыбкой, тем более ценной, что она так редко появлялась на его губах.

С того самого момента, как Колумб начал говорить, Сантанхель понял, что перед ним – не обычный придворный, выпрашивающий повышение по службе. Во-первых, в поведении этого человека не было ни тени хвастовства и чванливости. Он выглядел моложе, чем можно было бы предположить, глядя на его длинные седые волосы, которые придавали ему вид какого-то сказочного существа без определенного возраста. Однако, что привлекало в нем, так это его манера речи. Он говорил тихо, так что весь двор вынужден был примолкнуть, чтобы король и королева могли его расслышать. И хотя, обращаясь к Фердинанду и Изабелле, он не выделял ни одного из них, Сантанхель сразу же понял, кому этот человек хочет угодить. И это был не Фердинанд.

Фердинанд не строил никаких планов крестового похода; он трудился, чтобы завоевать Гранаду, ибо она была испанской землей, а он мечтал о единой, воссоединенной Испании. Он знал, что на это нужно время, и поэтому терпеливо строил свои планы. Кастилию завоевывать было не нужно, достаточно быть мужем Изабеллы и знать, что их дети навеки унаследуют единую корону. А пока он предоставляет ей почти полную свободу действий при условии, что военные операции будут проводится под его единоличным руководством. Он проявлял то же терпение в войне с Гранадой, никогда не рискуя своими армиями в сражениях, когда на карту было поставлено все; он предпочитал иную тактику: осаждал города, проводил ложные атаки, маневрировал, нарушал законы ведения воины, когда ему это было выгодно, приводил в замешательство противника, который понимал, что его хотят уничтожить, но так и не мог решить, где сосредоточить свои силы, чтобы остановить Фердинанда. Он прогонит мавров из Испании, но сделает это так, чтобы не уничтожить заодно и свою страну.

Изабелла, однако, была более христианкой, нежели испанкой. Она присоединилась к войне с Гранадой, потому что хотела, чтобы эта страна находилась под христианским правлением. Она давно стремилась очистить Испанию, изгнав из нее всех иноверцев. Ее раздражало, что Фердинанд не разрешал ей изгнать евреев до тех пор, пока мавры не будут сломлены.

– Нельзя трогать всех сразу, – сказал он, и она согласилась. Но ее раздражала отсрочка, а присутствие хотя бы одного иноверца в Испании досаждало ей, как камешек, случайно попавший в туфлю.

Поэтому, когда Колумб заговорил о великих царствах и империях, лежащих на востоке, где имя Христа никогда еще не произносилось вслух, а жило лишь как мечта в сердцах тех, кто жаждал справедливости, Сантанхель понял, что эти слова вспыхнут жарким пламенем в груди Изабеллы, в то время как Фердинанд просто заснет. Когда Колумб сказал, что на Испании лежит особая ответственность за эти языческие народы, “ибо мы ближе к ним, чем любая другая христианская страна, не считая Португалии, а та избрала самый длинный путь, вокруг Африки, вместо того, чтобы направиться прямо на запад через узкий океан, отделяющий нас от миллионов страждущих душ, которые соберутся под знаменами христианской Испании”, она восторженными глазами, не мигая, смотрела на него.

Сантанхель не удивился, когда Фердинанд, извинившись, удалился, оставив жену продолжать аудиенцию в одиночестве. Он знал, что Фердинанд немедленно поручит советникам разузнать все о Колумбе, и что процесс этот займет много времени. Но каков Колумб! Слушая его, Сантанхель не сомневался, что если кому-нибудь и суждено добиться успеха в таком безумном предприятии, то это именно он. Время для организации исследовательской экспедиции было сейчас крайне неподходящим. Испания вела войну; все резервы королевства были направлены на изгнание мавров из Андалусии. Как могла королева финансировать такое путешествие? Сантанхель хорошо помнил ярость в глазах короля, когда тот прочитал письма дона Энрике, герцога Сидонии, и дона Луиса де ла Серда, герцога Медины.

– Если у них столько денег, что они могут позволить себе утопить их в Атлантике, финансируя бессмысленные экспедиции, то тогда почему они не отдали их нам, чтобы отогнать мавров от собственного порога? – воскликнул он.

Изабелла также была практичной правительницей, и никогда не допускала, чтобы ее личные интересы ставились выше потребностей ее королевства или ложились непосильным бременем на королевскую казну. Тем не менее она по-другому отнеслась к замыслам Колумба. Она знала, что оба герцога поверили в этого генуэзца, который уже потерпел неудачу при дворе короля Португалии. Она получила письмо от Хуана Переса, своего духовника, где тот отзывается о Колумбе, как о честном человеке, который просит лишь о том, чтобы ему дали возможность доказать свою правоту, и если потребуется, ценой собственной жизни. Поэтому она пригласила его в Кордову, приняв решение, которое Фердинанд нехотя одобрил, и вот она его слушает.

Сантанхель, как доверенное лицо короля, внимательно слушал все, что говорил Колумб, для того чтобы потом передать все своему повелителю. Сантанхель уже составил в уме половину своего доклада: в настоящее время у нас нет денег на такую экспедицию. Будучи казначеем короля Фердинанда, Сантанхель понимал, что его обязанности требуют от него абсолютной честности и точности, чтобы король знал, что может позволить себе Испания, а что – нет. Сантанхель был одним из тех, кто объяснил королю, почему ему не следует сердиться на герцогов Медины и Сидонии.

– Они из года в год платят нам все налоги, которые в силах заплатить. Эта экспедиция состоится лишь раз, и потребует от них больших жертв. Мы должны рассматривать это как доказательство не того, что они обманывают корону, а того, что они искренне верят этому Колумбу. Они и так уже дают на войну больше денег, чем любой другой сеньор, и использовать их желание финансировать экспедицию Колумба как предлог, чтобы выжать из них еще больше денег, только сделает из них врагов и вызовет беспокойство у многих других господ, – убеждал он короля.

Король Фердинанд, конечно, отказался от своей идеи, потому что доверял мнению Сантанхеля в вопросах, связанных с налогами.

А сейчас Сантанхель смотрел и слушал, как Колумб изливал свои мечты и надежды перед королевой. Чего ты в действительности хочешь, спрашивал Сантанхель про себя. Прошло целых три часа, прежде чем Колумб, наконец, коснулся этого вопроса.

– Не более трех или четырех судов – даже простых каравелл, если уж на то пошло, – сказал он. – Это не военная экспедиция. Мы отправимся лишь для того, чтобы наметить путь. Когда мы вернемся с золотом, драгоценностями и пряностями Востока, священники смогут отправиться в путь на больших флотилиях с солдатами, чтобы защитить их от жадных иноверцев. Они смогут распространить нашу веру в Чипангу и Катее, на Островах Пряностей и в Индии, где миллионы людей услышат светлое имя Иисуса Христа и будут молить, чтобы их крестили. Они станут вашими подданными и будут вечно благодарить вас за то, что вы принесли им благую весть о воскрешении, за то, что вы научили их познанию своих грехов, с тем чтобы они могли покаяться. И когда вы получите в свое распоряжение золото и серебро и другие богатства Востока, не нужно будет больше отчаянных усилий, чтобы найти деньги на ведение небольшой военной кампании против мавров, обосновавшихся в Испании. Вы сможете собрать огромные армии и освободить Константинополь. Вы сможете вновь сделать Средиземное море христианским. Вы сможете постоять у гроба Спасителя, преклонить колена и помолиться в саду Гефсиманском, вы сможете еще раз вознести крест над святым городом Иерусалимом, городом Давида, над Назаретом, где Иисус рос в семье плотника и Пресвятой Девы.

Его речь звучала как музыка. И каждый раз, когда Сантанхель говорил себе, что его слова всего лишь обычная лесть, что этот человек, как и большинство других, заботится только о собственной выгоде, он вспоминал, что Колумб, отправляясь в плавание, готов пожертвовать своей жизнью. Сейчас Колумб не просил ни титулов, ни чинов, ни денег; другое дело, подумал Сантанхель, когда он вернется из своей экспедиции, если, конечно, она будет успешной. Его пылкая речь была пронизана искренностью, чувством, весьма необычным при дворе. Возможно, он безумец, но он честный человек. Честный и умный. Он ни разу не повысил голоса, отметил про себя Сантанхель. Он не поучает, не разглагольствует впустую. Он говорит так, будто это беседа брата и сестры. Он говорит почтительно, но вместе с тем и задушевно. В его голосе звучит мужская сила, но нет и намека на то, будто он считает, что королева уступает ему в вопросах, требующих обдумывания и понимания, – роковая ошибка, которую допускали многие мужчины, говорившие с королевой.

Наконец аудиенция закончилась. Изабелла, как всегда осторожная, ничего не обещала, но Сантанхель видел, как сияли ее глаза.

– Мы еще вернемся к этому вопросу, – промолвила она.

А по-моему, нет, подумал Сантанхель. Я полагаю, что Фердинанд постарается свести к минимуму встречи жены с этим генуэзцем. Но она его не забудет, и, хотя в данный момент казна может оплачивать только военные расходы, если Колумб проявит достаточно терпения и не наделает глупостей, я думаю, что Изабелла найдет возможность дать ему шанс.

Впрочем, какой шанс? Умереть в море, погибнуть с тремя каравеллами и их экипажами, умереть от голода или жажды, потерпеть крушение во время шторма или сгинуть в пучине гигантского водоворота?

Колумб откланялся. Изабелла, усталая, но счастливая, откинулась на спинку трона и поманила к себе Кинтанилью и кардинала Мендосу, которые терпеливо ждали, пока шла беседа. К удивлению Сантанхеля, она позвала и его.

– Что вы думаете об этом человеке? – спросила она.

Кинтанилья, который всегда спешил откликнуться первым, но редко говорил что-либо дельное, пожал плечами.

– Кто может сказать, заслуживает ли его план внимания?

Кардинал Мендоса, человек, которого некоторые называли “третьим королем”, улыбнулся.

– Ваше Величество, говорит он красиво, а кроме того, плавал вместе с португальцами и встречался с их королем, – сказал он. – Однако потребуется проверить еще многое, прежде чем мы узнаем, заслуживают ли его идеи внимания. Мне кажется, что его представление о расстоянии между Испанией и Катеем, если плыть на Запад, совершенно ошибочно.

Затем Изабелла взглянула на Сантанхеля. Это испугало его. Он завоевал ее доверие не потому, что не боялся высказываться в присутствии других. Он был не оратором, а скорее человеком действия. Король доверял ему, потому что, если он обещал собрать определенную сумму денег, то всегда добывал их; если он обещал, что обеспечит проведение военной кампании, то к ее началу деньги уже были наготове.

– Что я понимаю в этих вопросах. Ваше Величество? – сказал он. – Плыть на Запад – что я могу сказать на этот счет?

– Что вы скажете моему мужу? – спросила Изабелла, поддразнивая его, потому что знала, что он просто наблюдатель, а не шпион.

– Что план Колумба дешевле, чем осада, но дороже того, что мы можем позволить себе в настоящее время.

Она повернулась к Кинтанилье.

– Кастилия тоже не может себе этого позволить?

– В настоящий момент. Ваше Величество, это будет затруднительно, – ответил Кинтанилья. – Не то, чтобы невозможно, но если экспедиция окончится неудачей, мы поставим себя в глупое положение в глазах других.

Было ясно, что под “другими” он подразумевал Фердинанда и его советников. Сантанхель знал, что Изабелла всегда старалась, чтобы ее муж и люди, к мнению которых он прислушивался, относились к ней с уважением, поскольку, если бы ее считали глупой, то ее муж без особого труда вмешался бы в ее дела и постепенно отобрал бы у нее власть в Кастилии, почти не встречая сопротивления от кастильских дворян. Только ее репутация женщины, обладающей “мужской” мудростью, позволила ей удерживать под своими знаменами кастильцев, что, в свою очередь, обеспечивало ей известную независимость от мужа.