- Так ты же безработный, времени должно быть много. Если есть какие побочные дела, мой совет: бросай. Впереди еще месяц, работы хватит и ты здорово поднимешься. Причем, без всякого криминал. Почти без.
      Степа допил кружку, ушел. Тараскин что-то записал в блокнот, отхлебнул пивка, взглянул на часы. Минут через десять опять звякнул колокольчик, и Тараскин, кивнув вошедшему, попросил еще одну кружку.
      * * *
      У Сани Дикина было несколько кличек, и каждая из них отражала как знание истории борьбы за освобождение угнетенных классов, теми, кто ее дал, так и личного отношения к Дикину. Его называли и Стенькой Разиным, и Маратом, и Гапоном, и Валенсой. Имя лидера польской "Солидарности" Дикину нравилось больше всего. Во-первых, он носил такие же роскошные усы, во-вторых же, в отличие от Разина, Гапона и Марата, хорошо начинавших, но не очень хорошо кончивших, Валенса стал президентом Польши. В глубине души, Дикин тайно надеялся повторить его судьбу, пусть даже в меньших масштабах.
      Пока же карьера Дикина уж очень напоминала разинскую, разве, без финального шоу на Красной площади. Когда в 1989 году начались шахтерские забастовки в соседнем Кемерово, Дикин создал свободный профсоюз и стачком на "Красном катке". Пролетарская вспышка была подавлена массированной выдачей продуктов из спецрасрпределителя, а Валенсу тихо уволили. Через год его так же тихо взяли обратно, после статьи в "Известиях". Теперь свободный профком действовал уже в открытую. В 1991 году Дикин поднял завод на однодневную забастовку против ГКЧП, к которой присоединились даже другие предприятия. Позже, когда назначили выборы директора, Дикин получил большинство голосов, и пару лет боролся за власть с Назаренко: серия удачных изменений форм собственности свела на нет выборную победу. В городских газетах появились в общем-то объективные расследования о судьбе членских взносов свободного профкома; бунтари - плохие бухгалтеры. Когда стало ясно, что директор нового АОЗТ знать не хочет "народного директора" Дикина, он опять поднял народ на забастовку. На этот раз Назаренко подавил ее за три дня, сократив долг по зарплате с шести месяцев до двух.
      После этого Валенсу два раза увольняли, он два раза восстанавливался по суду, участвовал в выборах мэра, но не был зарегистрирован, а когда суд признал отмену незаконной, выборы уже прошли. Окончательно выбитый с завода, Валенса устроил в квартире незарегистрированную типографию и каждую неделю обклеивал листовками завод и административные здания в городе. В результате, квартира сгорела вместе с компьютером, принтером и пишущей машинкой, а Валенсе пробили голову в подъезде, не хуже, чем Стеньке Разину под Симбирском. Валенса вышел из больницы, начал писать листовки от руки, два раза голодал на центральной площади, еще раз получил по голове, но черепная коробка оказалась крепкой. Последние четыре года он, забыв прежние бунташные дела, работал в авторемонте и лишь раз в неделю, напиваясь в кафе на рынке, отводил душу, говоря про Батьку все, что думал.
      Сейчас он сидел у окна, своей двухкомнатной избушки частного сектора наследство родителей жены. Супруга, вытерпевшая все перипетии судьбы, трудилась в огороде. Что же касается самого Валенсы, он все еще не мог понять: шутка или нет, то, что ему сказали вчера. Якобы, им заинтересовался какой-то Гречин. Но для чего?
      Донесся шорох едущей машины - не самый частый звук для Ильинского переулка, в котором проживал Валенса. Машина остановилась, не доезжая до дома. Еще минута и перед калиткой появился незнакомец: высокий, мощный дядя, просто богатырь, с такими же пышными усами, как и у Дикина. Незнакомец крепко постучал, дождался ответа, после чего ловким, хозяйским движением открыл щеколду, запертую изнутри, (Валенса отметил, парень-то не городской по рождению) и вошел во двор. Перед крыльцом он тщательно вытер ноги, поздоровался с вышедшим хозяином, поздоровался с хозяйкой и прошел в комнату. Супруга, не привыкшая интересоваться делами мужа, пошла на кухню ставить чай.
      - Здорово, - еще раз сказал вошедший. - Александр Петрович, чего ты в мэры-то не идешь?
      Не ожидавший такого захода, Валенса, даже поначалу немного растерялся.
      - Зовите меня лучшей Саней. Привычно так.
      - А меня можешь Егорычем. Тоже привычно. Полное будет - Сергей Егорович, но это так, к сведению.
      - Я хотел пойти. Даже подписи собирать стал. Но потом закон посмотрел, тут же всего неделя на сбор подписей. А в избиркоме мне честно сказали: сколько не старайся - зарубим.
      - Так стараться надо грамотно. С юристом. Если все сроки соблюдены и каждая подпись правильная, тогда тебя зарегистрируют. Поступить по другому - дело подсудное. А наша Белочкина под суд не хочет.
      Валенса вздохнул.
      - Хочу идти. Совсем тут закис, того и гляди, сопьюсь. А эта мразь, "народный мэр, народный директор". Он всю жизнь об народ ноги вытирал и продолжает! Ненавижу! - дальше шепотом, - жену жалко. Она же, умница, меня любит, тогда она чуть в квартире не сгорела. А это деревяха, из нее не выйти, если что случится. У этого "народного мэра", мафия из бывших штрейкбрехеров. И убьют, и спалят, не задумаются.
      Вошла жена, с двумя огромными кружками чая, тарелкой с сушками и блюдцем варенья из китайский яблок.
      - Это хорошо, - сказал Егорыч, положив Дикину руку на плечо, когда супруга удалилась. - Хорошо, что ты сразу перешел к техническим моментам. У жены родня есть? В Омске? Туда ее на месяц и отправим. Дом застрахуем по высшему разряду, как виллу, пусть жгут, тебе же лучше. Ты будешь жить на квартире, в своем штабе, с охраной. Как зарегистрируют - сразу выпускаешь свою газету. Редакционный коллектив уже есть. Вообще, все технические вопросы решаются через меня и очень быстро. Ну, и твой профсоюз без финансовой помощи не останется.
      Валенса хлебнул горячего чаю, взглянул на Егорыча.
      - Ну, ты сам такой вопрос понимать должен - твой какой во всем этом интерес?
      - Правду, или полную правду?
      - Как хочешь. Все равно, в душу не залезешь.
      - У меня хобби такое - батек гасить. Я такого же Батьку, как этот, погасил в Калининграде. Собрался во Владивосток, но Наздратенко сам ушел. Вот решил сюда заглянуть. Удовлетворен?
      - Значит, квартира будет, штаб, газета со всем обеспечением. Хорошо. А дом сегодня застрахуешь?
      - Если все документы в порядке, хоть сегодня.
      - Тогда удовлетворен.
      * * *
      - Лизы нет, если хочешь, вари сам свой кофе. Она ищет помещение для ризографа. Что же ты за мандраж устроил на моем предприятии? Никогда такого не было.
      - Это еще не мандраж, - ухмыльнулся Котелков, выходя из кабинета в приемную. - Это еще не мандраж, Иван Дмитрич, мандраж впереди, - и, ловко заправляя кофейный агрегат, - добавлю, пора и вам поучаствовать в этом мандраже. Причем плотно.
      - Это как? - спросил Савушкин.
      - Поначалу отдаться фотографу. Причем по полной программе.
      - Может хватить домашнего архива. Да и здесь, помнишь, тебе же Лена показывала, весь запас.
      - Этого недостаточно. Фотограф у меня классный, пожалуй, даже самый именитый член команды, лауреат шести выставок, из них четыре международные, причем, без дураков. Из всего родного политбомонда, по фамилии называет лишь Путина, так как его лично не снимал. Остальных снимал всех. Сам понимаешь, такого специалиста я могу вызвать на один день. Сначала он облазает все производство, снимет и тебя в кабинете, и цеха. Потом отщелкает тебя дома.
      - Еще чего придумал?
      - Погоди, там кофе уже сварился. Сейчас. Ух ты, чего-то я до нормы не дотянул, у Леночки выходит правильней, с соблюдением нормы. Так вот, Иван Дмитрич, готовься к встречам, что, кстати, весьма похабное занятие, а еще к телевизионным дебатам, что еще похабнее. Я тебя понимаю: ты мне говорил не люблю обещать. Придется через "не люблю". Иначе не выйдет. Утешь себя одним - все остальные будут обещать еще больше, а если победят - сделают меньше.
      - Готовься к встречам, это как?
      - Планируй. Завтра у Куклинса будет готов план и вы сядьте втроем, с ним и с Гордеевым и все распишите. Ваня, не тебе это говорить, но усвой: если на встречу с избирателем опоздал или, вообще не приехал, это не прокол. Это осознанная провокация, которая в таком маленьком городе как Ирхайск, вполне сопоставима с крупным терактом. Провокации, такие, кстати будут. Будут расклеивать листовки, назначать лже-встречи с вами. Но это несерьезно, лишь несколько листовок расклеют. Наши же штабы собирают встречи всерьез, на сотни людей. Тут уж динамить нельзя.
      - Так я же не динамщик.
      - Не обижайьтесь, Иван Дмитрич, никакой вы не динамщик. Тут бы еще нашего писателя приголубить. Он, мне сообщили, третий день не может интервью взять. Интервью большое, полтора часа на это надо, не меньше. Иначе никак.
      - Полтора часа... Где взять-то их? Передай ему, завтра, в половину восьмого. И чтобы не опоздал. В девять ноль пять, уезжаю на ЦБК.
      - Ну, если работа пойдет, так продолжить можно и в машине, рассмеялся Котелков. - Передам. И готовься к встречам. Для накачки пришлю Гречина.
      * * *
      - Так вы уверены, что меня точно не зарегистрируют?
      - Еще раз повторяю, Игорь Анатольевич, этого не случится. Что от вас требуется? Завтра, в это же время, мы отвозим вас на подачу заявки. После этого, на той же машине, мы уезжаем из города. Вы ведь, говорили, что любите рыбалку?
      - Люблю, а что?
      - Мы привозим вас на охотничью базу, "Ирхайский плес", пятьдесят километров от города. Там и порыбачите на здоровье. Можете взять кого-нибудь из друзей. Жена ваша, как сами сказали, вернется из Новосибирска лишь через неделю, так что, отдохните на здоровье. А через три дня мы вас забираем, приезжаем в город, вы идете на комиссию, которая отказывается вас зарегистрировать. Вот и все. А гонорар за это беспокойство - десять тысяч рублей, плюс прочие расходы, вроде проживания. Все ясно?
      - А вы уверены, что меня точно не зарегистрируют? Если что не так, если я стану кандидатом... Я же на другой день напишу заявление, чтобы меня отчислили.
      - Даю слово - вас не зарегистрируют. Не будет в бюллетене двоих Назаренко, мы сами это не хотим. Можно сказать, это проверка избиркома на вшивость. Причем, тайная. А вы, на другой день после этой проверки, можете даже пойти в предвыборной штаб Батьки, если такой уже существует и рассказать ему о случившемся. О деньгах, конечно, говорить не надо - их бандиты отберут, в часы свободные от охранной работы. Можете сказать, вас шантажировали, обещали жену взять в заложники, самого в тайгу увезли. Не забудьте, что я был в маске и кричал "Аллах акбар". Но советую этого не делать. Зачем лишний раз о себе напоминать? Вы же ему никакого урона не принесли, никто мстить и не будет. Ну, если бы вы у него на заводе работали, тогда понятно. А так, военный пенсионер. Пенсию же он не отнимет.
      - Ох, боязно чего-то.
      - Вы же летчик. Чего вам бояться? - И Тараскин еще около получаса обсуждал с Игорем Анатольевичем Назаренко и его собственное военное прошлое, и рассказы отца, который пятнадцать лет назад таскал его, мальцом по разным гарнизонам. К концу беседы дух Игоря Назаренко поднялся, он перешел на "ты" с Тараскином и с легкой дрожью в сердце согласился на авантюру.
      * * *
      Когда действительно нужно рано встать, батарейка кончается, что в часах, что в будильнике и происходит маленькая катастрофа. На этот раз, правда, будильник сработал вовремя - в половину седьмого. Олег вскочил, побрился с опасной скоростью, оделся с претензией на парадность: та же форма, что и при походе к Батьке, побежал в штаб, пить кофе. Там еще никого не было, только уборщица, средних лет, ловко, по слаломному обходя стулья тряпкой домывала пол.
      Плеснув кипяток в чашку с растворимым кофе, Олег взял диктофон, желая проверить новую кассету.
      "Я люблю людей, я люблю, когда их нет, я вышел на балкон и разрядил бы пистолет", отмотал назад, прослушал - нормально. Взглянул на часы, еще минут пятнадцать есть точно. Сел в кресло, поставив на колени блюдце с чашкой.
      За полторы недели штабной офис преобразился. Компьютеров стало четыре, в углу свое место занял ксерокс, а рядом - враг любой бумаги крокодил. Олег впервые столкнулся с этим полезным деловым прибором и до сих пор не мог избавиться от страха и омерзения. Ему было противно наблюдать, как крокодил поглощает бумагу, даже почти чистый лист, с тремя строчками, превращая ее в бесполезные белые лохмотья. Во времена атамана Чура, бумажный лист в этих краях, верно, меняли на беличью шкурку; каждый вечер крокодил пожирал стаи белок. Пусть сегодня Ирхайский ЦБК заполнил своей бумагой все соседние области; все равно, бумага остается бумагой, ее жалко.
      Больше всего изменились стены. Теперь они были обвешены листками и листочками. Самым зрелищным был, конечно, понедельный график, протянувшийся чуть ли не через всю стену, на восьми листах формата А-2. Олег уже выяснил, что календарь кампании отличается от обычного графика: отсчет ведется от дня голосования. Последняя неделя считается первой, предпоследняя второй и так далее. Логика здесь была: можно долго спорить, с какого дня кампания началась, но день, когда она должна завершиться признают все...
      За окном загудела машина. Молодцы, на пять минут раньше.
      Допив кофе одним глотком, Олег вышел на крыльцо, тут же ослепленный прямым солнцем. Рядом стояла белая "Волга", шофер издали махнул рукой давай!
      На улице было жарко, а про машину и говорить нечего. И это еще семь утра с хвостиком. Как-то будет днем!
      - У вас еще долго такая жара будет? - спросил Олег.
      - Еще недели три. А может и до середины сентября. Потом, как по графику, дожди на неделю и опять бабье лето, но уже холодное, с заморозками. У нас же Сибирь - можно и в сентябре купаться, а в октябре снег выпадет, может до весны так и не растает.
      Машина выехала из Пансионата. Ехали окраиной, среди полей и покосившегося частного сектора.
      - Сам-то откуда? - спросил шофер.
      - Из Питера.
      - Здорово. А я не был никогда. И в Москве не был. Только в Свердловске. Я вообще, дальше Камня никуда не выезжал. Отслужил под Читой, теперь сюда вернулся.
      Олег хотел было переспросить, но тут вспомнил, что в старину камнем называли уральский хребет. Опять вспомнились недавние мысли про времена атамана Чура.
      - Думаю еще денег подкопить, - продолжил шофер, - да махнуть к морю. Еще не решил куда. В наше Сочи, так там говорят грязно. Может в Анталью, может в Таиланд. Расстояние почти одно и то же, да и цена почти одна.
      Впереди показался забор Кирпичного завода. Его Олег еще не видел.
      - Так наш Савушкин точно решил на выборы идти? - спросил шофер.
      - Точно. Точней не бывает.
      - Зря. Не нужно было этого ему советовать.
      - Почему?
      - Убьют. А если убьют, вся фирма развалится. Сейчас в городе можно только или бандитничать, или у него работать.
      Когда подъехали к офису, Олег взглянул на часы - без пяти минут половина.
      Савушкин сидел на диване, перед журнальным столиком, в костюме, будто у него собирались не брать интервью, а фотографировать. "Интересно, сколько раз брали? - подумал Олег. - Не первый ли раз?"
      - Здравствуйте Иван Дмитриевич.
      - Привет, Олег. - (вот ведь сукин сын, память крепкая, виделись один раз). - Садись, давай без отчеств, время на них не трать. Начинай.
      Олег присел напротив и протянул два листка бумаги с вопросами.
      - Ага, системный подход. Сейчас, соображу, как отвечать. Отвечу как умею, потом все равно, прочту и поправлю. Чаю хочешь?
      - Кофейку бы.
      - Лена, свари кофе. Два. Чего-то я сам стал на кофе пересаживаться с чая. По утрам без него жизни нет. Так, что тут. Родом из детства? Ну, что же, включай.
      - Родители. Отец из городских старожилов. Половина СТаняной улицы сейчас хрущовками застроена, там как раз его дом и стоял. В пять лет меня водил туда, показывал две яблони - все, что от сада и двора осталось. Отец - инженер на Кирпичном заводе, дед же был булочником, при НЭПе держал лавку, потом пек хлеб уже в Хлебпотребсоюзе; отец говорит, жил в тихой печали. Мать из сосланных, мещане из Ярославля. Отсюда, верно, все мои деловые гены. Да, еще отметь, Сергей Николаевич, дед по материнской линии, погиб под Сталинградом. Ваш Гречин сказал, что такие вещи надо отмечать.
      Детство. Детство мое, самое обычное, счастливое настолько, насколько может быть счастливым. Счастливое, правда, до семи лет - отец погиб. Тогда в городе еще пешеходного моста не было, летом понтонная переправа, а зимой - по льду. Возвращался из Заречья, свернул от вешек и в полынью. Я почти не плакал - не верил, у него же были все нормы ГТО по плаванью, я всем во дворе хвастал. Похорон не видел - болел, только слышал поминки из-за двери. Плакать стал потом, через месяц, когда понял.
      Маме было трудно. Телевизор дома - почти музейный, его все сосед чинил, я сам чуть не стал радиотехником из-за этого, но все равно не помогало. Сколько просил маму: купи нормальный. Она: будешь хорошо учиться - куплю. Так я же учусь на пятерки, вот по ботанике четверка, исправлю. Вот будешь вести себя хорошо - куплю. Лишь позже понял: у нее не было денег на новый телевизор. А с поведением и, правда, было сложнее.
      - Хулиганство?
      - Знаешь, такого особого, индивидуального хулиганства не было. Но если какая групповая затея, я не отставал. Одну особо запомнил: в шестом классе на лодке вниз по Ирхаю, доплыли до ЦБК. Перелезли через забор, какое перелезли, там дыры, корова пройдет. Долго внутри бродили, дошли до отводного канала, куда отходы сливают и стали друг друга брать на слабо: "слабо рукой коснуться?". "Слабо ногу сунуть". "А слабо вооще переплыть?". "Хочешь часы на тот берег кину, доплывешь - будут твои, не поплывешь - буду тебя г.вном звать". Я уж был готов плыть за часами, но к счастью сторож появился. Ух, бежали мы, он то не стариком оказался, все убить обещал. Я, пока до забора бежал, три раза подумал, что моя пятерка по физре халявная. Ну, правда, еще Митьку за руку тащил, у него мамаша в гастрономе работала, сам понимаешь, живот - масложиротрест. Потом и на берегу была погоня; в лодку сыпались как спецназ какой в фильме, да еще гадали: успеем от берега оттолкнуть или нет. Ну, а потом, тоже физкультура: против течения выгребать, а сторож на берегу и были у него такие обороты, я запомнил, в жизни не раз пригодилось.
      Когда я пришел на ЦБК, в позапрошлом году, долго того сторожа разыскивал. Не для мести, что ты, просто из чистого любопытства. Хотел узнать: убил бы или нет? Вообще, что бы сделал, если бы поймал. А дыры в заборе так и остались, как были четверть века назад. Я сразу же велел их заделать и всю колючку обновить по периметру, чтобы как мы никто бы не пролез.
      Вообще, тут отвлекусь, от своего детства. Я считаю, детям нужен экстремальный спорт, под профессиональным тренерским присмотром. Пацаны будут всегда в деревне быка дразнить, а в городе - плющить гвозди на трамвайных рельсах. Если стану мэром, в чем другом ужмемся, а секции для подростков будут. Чтобы и мотоциклы, и дельтаплан, и альпинистский кружок с настоящей стеной для лазаний. Тут можешь в интервью вставить, может выкинешь - потом решите с идеологом. Я считаю, что в такой секции полезнее кости переломать, чем получить кастетом в лоб по хулиганке.
      И еще чего бы я хотел, так это делать для детей экскурсии на производство. Ведь мы же на ЦБК не хулиганить полезли, нам интересно было. Вот и надо все эти экскурсии восстановить. Меня мать в четырнадцать возила в Череповец к дяде, а он там на комбинате, и я был в литейном цеху. Впечатлило, сильней, чем любое кино. Но это я, счастливец такой, а остальные дети, особенно сейчас... Если бы не фильм "Терминатор", никогда бы не увидели, что такое плавильная печь. Я и сейчас готов возить школьников в свою фирму. Вася, ты видал кирпичи на стройке, теперь посмотри-ка, как они из печки выходят. Маша, ты столько в школе тетрадей исписала, посмотри, как бумагу делают.
      При этом не должно быть как раньше: раз ты на заводе, раз ты от мартеновской печи, то ты человек первого сорта. Хорошо, а остальные, простите, какого? Если так серьезно, то чем это лучше фашизма? Но, я считаю, человек должен в мире видеть все. Или почти все. К примеру, как течет металл. Чем больше ты видел, тем легче в жизни выбирать.
      Увлекся я, чего-то. Что у нас дальше? Ага, "первая любовь". С самой первой любовью - просто, тот же шестой класс. У нас город на треть деревянный, огородный, так что хулиганство уже по собственной программе: груши, сливы из-за забора (яблоки у нас на улицу свешиваются, брать не престижно), цветы с клумб. Любовь развития не получила, Таню увезли на край света - во Владивосток. Дальше уже ближе к выпускному вечеру, тут скучнее, можно и не писать. Такая, совсем серьезная любовь была уже в институте. Пошел я в мед, знаешь почему? Отца-то ведь из полыньи вытащили, он умер на льду. Я думал - окажись рядом, кто мог бы помочь, он бы выжил. Это была ошибка: нельзя строить судьбу на детской клятве.
      * * *
      Старший сержант Байбаков, никогда не запоминал названия американских фильмов, зато прекрасно помнил некоторые типажи (хотя никогда не употреблял этого слова по незнанию). Учитывая его служебный статус, ближе всего для него был типаж американского шерифа: этакий хладнокровный молодчик в темных очках, легко выносящий техасскую или калифорнийскую жару, с правом применять на поражение огнестрельное оружие, при малейшем сомнении. Еще Байбакову нравилось, как штатовские копы берут задержанных: при малейшем подозрении - мордой на капот и в наручники. Даже в первом фильме про "Рэмбо" (нет, тут название все же запомнил) он не жалел главного героя: какой-то хмырь приперся в незнакомый город и начал хамить менту.
      Сегодня, уже в одиннадцать утра, вокруг была сплошная Калифорния: даже в тени явно за тридцать. Байбаков стоял на посту ДПС, наблюдая через темные очки, как со стороны аэропорта, по плавящемуся асфальту, на бугор всплывает одна машина за другой и проносится в город. Легкий, переменный ветерок, то обдувал его раскаленным асфальтовым воздухом, то духом перегретых полевых цветов.
      Начальником Байбакова официально считался лейтенант Фоменко, но был и еще один начальник - отставной капитан Шурыгин. Сейчас Шурыгин возглавлял фирму "Перун", Байбаков же получал от него указания и разовые премии. Вчера поступило очередное указание: усилить бдительность на въезде в город.
      - Что-то мне не нравится все это, - сказал Шурыгин, заглянувший на прежнее место работы. - Какие-то людишки непонятные появились, живут у главного барыги, какие-то помещения арендуют, народ нанимают на какую-то работу. Я жду отмашку от Батьки, чтобы хотя бы выяснить в чем дело, а он еще от Сочи не отошел - ему даже меня принять лень. Ты вот что, останавливай каждую барыгину машину, список номеров, есть и проверяй документы у тех, кто едет. Если сможешь задержать и отвезти в отделение вдруг удастся без всяких мероприятий развести на признание, мы это не забудем.
      Пять минут назад у Байбакова появился шанс выполнить указания Шурыгина. Ему позвонила наружка из аэропорта.
      - Слушай, Байбак, тут с московского рейса один мужик, такой серьезный, сразу видно, сел в ихнюю машину. Джип Лендровер, мимо тебя проезжал недавно. Он отъезжает, жди.
      Ждать пришлось недолго. Байбаков поднял руку, решительно останавливая машину.
      - В чем проблема, командир? - спросил шофер. - Ведь меня уже останавливали.
      - К тебе лично вопросов нет, сиди тихо. Эй гражданин, выйдите-ка. С документиками.
      - Молодой человек, - неторопливо ответил пассажир, - документики пожалуйста, а уж выходить - увольте, тут у вас жарко, как в Ташкенте.
      "Молодым человеком" Байбакова не оскорбляли давно. Он нагнулся к пассажиру, а тот протянул ему какую-то корочку.
      Байбаков хотел было для начала кинуть ее на асфальт и выволочь пассажира на асфальт, но в последнее мгновенье увидел обложку и отказался от этого действия. Взял документ, раскрыл, растерянно козырнул.
      - Спасибо, молодой человек. Мы свободны?
      Байбаков даже не ответил, кивнул. Вошел в раскаленную будку, набрал телефон.
      - Алло, Борька, передай Шурыгину, тут у меня пассажир был, я его останавливать не стал. Почему? Зам генерального прокурора РСФСР в отставке. Владимир Галактионович Верещагин.
      * * *
      Знать то, что ты - главный тормоз и все висит на тебе, не очень приятно. Олега даже не утешало то, что тормозом он оказался непроизвольно: все материалы газеты готовы уже вчера, а интервью он привез в Пансионат лишь сегодня, обалдевший от жары. Тут бы поспать, но какой там! Сначала две чашки кофе и три часа расшифровки, потом, без роздыху, само интервью. Спасибо Толику, вовремя напомнил, что надо остановиться на детстве и юности, ограничившись началом деловой карьеры - остальное пойдет в следующий номер.
      Когда было все готово, интервью сел читать Куклинс. К огорчению Олега, он велел выбросить эпизод о пролетарском фашизме. Третейским судьей как всегда оказался Гречин. Он убедительно доказал Олегу, что тот прав, а потом прочел не менее убедительную лекцию об интеллектуальных возможностях электората. Пришлось смягчить.
      Интервью уже было почти готово, оставалась самокорректура, когда случился неожиданный визит. В штаб пожаловали памятная еще по первому вечеру дочь Баринова - принцесса Юля со вздернутым носиком и рисовальщик невысокий и худенький паренек в очках. Рисовальщика звали Антон. Он немедленно начал глазеть на стены, особенно задержавшись на понедельном графике.
      - Ну вот, сразу и шпионить, - с укоризненной улыбкой сказал Капитан.
      - Извините, - ответил Антон. -Я часто слышал про выборы, но никогда не видел, как они делаются.
      - И что увидел.
      - Если хотите, - улыбнулся Антон, сейчас сяду и постараюсь воспроизвести на бумаге ваш график. За детали не ручаюсь, но...
      - Победитель олимпиады по литературе и математике, - усмехнулась Юля, хлопнув Антона по плечу. - Голова - универсальная шпаргалка. Я кого попало не привела бы...
      - Точно, шпион, - сказал Толик. - Ладно, к делу. Слушай, Тони, я хочу понять, в какой степени ты Густав Доре, или хотя бы Бидструп. Покажи чего принес, а пока мы будем смотреть, нарисуй шарж на кого-нибудь из нас. Это, чтобы ты и правда по сторонам не шарил глазами.
      - А если я силен боковым зрением? - усмехнулся Антон. - Куда садиться?
      Куклинс, Юля, Уздечкин, и Капитан, встали возле стола, рассматривая толстую папку, принесенную Антоном. Олег остался за компьютером, ожесточенно лупя по клавиатуре и поправляя последние запятые. За спиной то и дело раздавались взрывы смеха и комментарии Юли: "Это директор, это наш Сабонис - Паша, это химичка, это я. Здесь тоже я". Юля пыталась делать вид, что хоть немного смущается, но конечно ей это не удавалось. Появилась Таня и, сделав книксен, подала Капитану чашечку с кофе - остальные, включая гостей, отказались. Олег, увидев это краем глаза, еще сильнее ударил по клавиатуре.
      Между тем, Антон закончил рисунок и со смущением, уже не наигранным, настоящим, положил рядом с папкой лист бумаги. На нем был нарисован моряк, в фуражке, с трубкой в зубах, вглядывающийся вдаль с палубы корабля. Из воды высовывалась русалка, чуть-чуть похожая на Таню и умоляюще глядящая на капитана, но тот не обращал внимание.
      - Тебе говорили, что я капитан второго ранга? - изумился Капитан.
      - Нет. Правда? Это я просто предположил. Что-то в вашем лице есть от морского волка.
      - Молодец, - серьезно сказала Капитан. - Распишись внизу, сохраню.
      - Это здорово, - заметил Толик, а карикатуры на политиков ты рисовал?
      - У меня одна есть, отдельно. На нашего мэра. В прошлом году он ввел налог на содержание собак и сказал: кто их любит, пусть платит, а нет, так хоть в Ирхае утопит. Вот, смотрите.
      По улице тащилась огромная обезьяна, с лицом мэра. От нее убегала стая разнопородных собак и прыгала с обрыва в реку.
      - Нормальный стиль, - сказал Толик. - Послезавтра получишь техническое задание на спецвыпуск. Пока из твоей папки берем один нейтральный рисунок, на четвертую полосу.
      Между тем, Юля подошла к Капитану и тихо сказала.
      - Вы уж постарайтесь ему заплатить побольше. Он из райцентра, почти из деревни. В лицей взяли как круглого отличника, живет здесь без родителей.
      Олег и Толик услышали эти слова. Судя по тому, как покраснел Антон, он услышал их тоже.
      - Вопрос не ко мне, - шепнул в ответ Капитан, - это к начальнику штаба, но не волнуйся, не обидим.
      - Ладно, - громко, для контраста, сказала Юля, - поехали Тони. Завтра я всю остальную команду в районный штаб приведу. Выпишите мне заранее какую-нибудь премию, как менеджеру.
      Гости ушли, за окном рявкнула машина, на которой передвигалась Юля.
      - Как думаете, господа, - после короткой паузы спросил Толик, - для некоторых людей родиться именно в Ирхайске, это дурная карма или просто, астральная неразбериха.
      - Ты бы потише, при местных, - улыбнувшись ответила Татьяна, и уже серьезно, - тем более, он даже и не в Ирхайске родился.
      - В Вырастит - в Штаты уедет, - сказал Толик. - Если раньше какие-нибудь катки ему башку не проломят.
      - Ага, - отозвался Олег, молча трудившийся во время разговора. - Когда завтра кандидат будет вычитывать интервью, непременно добавлю вопрос: "Вы не жалеете, что родились в Ирхайске?". Или нет, пусть пойдет во второе интервью, в деловую часть.
      - Делать больше нечего? - сказал Толик.
      - Ты прав. Нечего. Все, готово. Есть спецвыпуск!
      Глава 5 (пятая неделя, продолжение)
      Юрист-монстр. Ненайденный шутник. Скандалистка в штабе. "Будем работать хорошо - придут громить". Запой Ярыжкина. День Галактионовича. Почему ты отказала Савушкину? Батькин племянник. Эсминец "Кагосима" и таракан Миша. Четвертый тост. "Чтобы Аллах не услышал". Проблема Тараскина. "Белочкина нам нужна живой". Разговор двух афганцев. "Думаешь, у нас одни дамы и философы?"
      - Алло! Белочка, привет! Как дела? Ты что же это делаешь, Белочка? ТЫ ЧТО ЖЕ ЭТО ДЕЛАЕШЬ?! Тебе что, денег дали?!
      - Но Юрий Иванович, ведь я...
      - Вчера ты зарегистрировала этого психа. Кто обещал, что его не будет в списке?! КТО?! Из-за тебя я, мэр города, буду в одном списке с дебилом! Чего молчишь? Отвечай, обещала или нет? Надо за свои слова отвечать!