- Извините, можно я идею вам предложу?
      Антон не принимал участия в общем чаепитии, но тоже оторвался от рабочего места и еще раз проглядывал первый спецвыпуск, задержавшись на интервью.
      - Давай, - одобрительно сказал Гречин. - Инициатива - всегда хорошо.
      - Вот здесь Савушкин говорит, что когда станет мэром, то будет для школьников устраивать экскурсии на заводы. А если устраивать их прямо сейчас, но не для школьников, а для взрослых. Вы ведь, - (к Елковой), говорили, что иногда дискуссия идет по полчаса, но люди все равно сомневаются. Пусть агитаторы разносят приглашения: в такой то день всех желающих отвозят на экскурсию. Пусть приедут, посмотрят.
      - Любопытно, но как же это организовать, - с сомнением сказал Игорь Вилорович. - Производство, конвейер, а тут вокруг ходят и смотрят.
      - Дамы и господа, вы знаете три этапа жизни каждой гениальной идеи, с разогревающимся воодушевлением сказал Гречин? - Первая: "это безумие", вторая: "что-то в этом есть, но все равно не получится" и третья: "как просто, неужели об этом не знали раньше?". Я думаю, дамы и господа, мы уже переходим от второй стадии к третьей.
      - Вообще-то перешли, - улыбнулся Капитан. - В Карачаево-Черкесии такие экскурсии проводились, хотя оказались малоэффективными из-за национальной раздробленности электората. Но здесь этого фактора нет. - Игорь Вилорович, если два раза в день, в каждый из цехов кто-то зайдет на пять, ну десять минут, производство не пострадает. А автобусы пока для агитации не задействованы. Что скажите, Владимир Геннадьевич?
      Куклинс встал, подошел к ноутбуку, открыл бюджетный файл.
      - Антон, как ваша фамилия? Постников? Я выписываю вам премию, думаю, размер вас не обидит. Пока выдать не могу - Котелков должен утвердить проект. Но идея хорошая, в этом не сомневаюсь, утвердит. Гречин, когда кончишь пить чай и философствовать, набросай проект. Двух часов хватит?
      * * *
      Не то, чтобы и раньше сотрудники мэрии ходили по коридорам как советский человек по просторам необъятной Родины своей, но теперь они просто, старались прошмыгнуть как мыши. На любом этаже, из любого кабинета мог выскочить Батька, иногда (чудо) без охранника, выскакивавшего следом. "Куда? На обед?! Домой?! Я ночами не сплю, а ты..." Ходили слухи о случаях рукоприкладства, кстати, абсолютно правдивые.
      Назаренко не врал, он действительно не спал ночами. Мало того, дела, мало того бессонница, да еще и сны такие - лучше не видеть. Неделю назад ему приснился огромный овод, страшный сибирский овод, гроза лошадей, который сел ему грудь, приготовился впиться. Батька захотел раздавить - рук не поднять, хотел шагнуть и расплющить о стену - ноги не ходят, хотел изловчиться и хотя бы плюнуть - язык замер, слюны во рту нет.
      Может и стоило бы списать страшный сон на сушняк после крепкой вечерней попойки, но предутренняя страсть творилась и наяву. Вокруг что-то жужжало, жалило, а руки оказывались короткими.
      После истории с регистрацией, он так и не успел разобраться - откуда же взялся чудак, чуть было не попавший в бюллетень под его фамилией. Появилось много других неприятных новостей и здесь слово "чуть" уже не подходило.
      Первая заморочка пришла откуда не ждали, откуда и быть не могло: с телевидения. Согласно федеральному закону назначили теледебаты, приготовились к жеребьевке. Мэр отнесся к этому спокойному: еще подумаю, с кем стоит спорить, а с кем я под одну камеру рядом не сяду, однако опять всплыл коварный отставной прокурор, работавший на Савушкина. Опираясь на прецедент выборов в одной из черноземных областей, юрист протащил, через ошарашенное руководство городского канала очень неприятную норму: в случае отказа от дебатов, все отведенное время (час) передавалось в полное распоряжение противной стороне. А тут и жеребьевка состоялась. Выяснилось, что за две с половиной неделе до выборов Батьке придется встретиться в эфире с юродом Валенсой, а на предпоследней недели - с Савушкиным (под конец, к счастью, был глупый, хотя по своему противный, яблочник). Никому из них Батька свой час дарить не собирался.
      Стало досаждать и радио, особенно "Наше". Мало того, оно периодически сообщало о встречах Савушкина с электоратом и передавало его лозунг: "Ирхайск - наш город, Савушкин - наш мэр!", так еще и появился весь обидный радиоклип. Он состоял исключительно из батькиных высказываний, сделанных во время недавнего интервью с журналистом из Ленинграда (именно те фрагменты, когда диктофон был выключен). Цитаты, понятные и серьезные во время речи, будучи вырванными из контекста, выглядели совсем не серьезно: "Я люблю людей, как хороший пастух баранов". "А недовольных надо удовлетворять, я этому еще с комсомола учился". "Завод сейчас стоит, но ты, если мужик, должен меня понять: когда надо он поднимется". "Как ты думаешь, я мэр или одноразовый гондон?".
      Еще хуже было с газетами. "Красный рассвет" совсем озверел: вполне серьезные статьи, рассказывающие о судьбе отдельных статей городского бюджета, соседствовали с историческими комиксами о печальной судьбе мэра Парижа Пэтиона, в дни Французской революции. Самое обидное заключалось в том, что эта газета теперь не только продавалась, но и бесплатно раздавалась в людных местах.
      Однако настоящим проклятьем стал воскресший из мертвых "Ирхайский комсомолец". Он выходил от имени Валенсы-Дикина и разбрасывался по подъездам во всем городе. В нем были злобные пасквили, фактурные журналистские расследования (откуда только брали материал?) и самое обидное, иллюстрации на каждой странице, созданные той же рукою, что и комикс в "Рассвете". Неизвестный рисовальщик работал под псевдонимом Тони Блэр и его фантазия была неистощимой. Несколько раз кипы газет попадали в руки батькиных людей, а оттуда в мэрию. Назаренко сначала приказал их отправлять в сортир, вместо туалетной бумаги, но скоро отказался: сотрудники стали задерживаться там дольше, чем положено, а из-за дверей стал доноситься такой неожиданный и неподходящий звук, для этого места, как хихиканье.
      Оскорбленный Батька бросил в бой "катков" и "Перун". Разносчиков отлавливали по ночам, били от души, а главное пытались выйти на организаторов. Но это оказалось нелегко: разносчики работали группами, выставляя шухер, при малейшей опасности убегали, разбрасывая за собой газеты. Пойманные и подвергнутые примитивнейшему допросу, утверждали: мы знаем только бригадира, а у него мобильник и встречу он назначает сам. Попытка устроить засаду на бригадира кончилась неудачей: в нужном месте на "катков" набросилась группа людей, видимо, переодетая охрана Савушкина. Врагов было больше, да они к тому же оказались трезвы, поэтому "катков", после недолго нанесения телесных повреждений, скрутили, узнали фамилии, кликухи и за пять минут записали на диктофон короткое интервью о том, кто им приказал ходить ночью по городу и охотиться на людей. На другой день копия интервью попала в прокуратуру; по закону ничего страшного, но один из бандитских бригадиров, как раз давший интервью, на всякий случай смылся из города.
      Еще труднее было бороться с легальными агитаторами (когда разведка доказала Батьке, что все пасквили идут от Савушкина, он отдал приказ на тотальную войну). Агитаторы с газетами, листовками и бланками наказов, работали днем, после первого нападения по двое-трое в группе, а в Центральном районе еще и под ментовским прикрытием. Кончилось все тем, что одну из бригад, напавшую на агитаторов, повязал патруль, причем с сопротивлением и, естественно, с последующим мордобоем в отделении, до больницы. После этого "катки" всего лишь материли агитаторов и отводили душу, срывая со стен, все, что на них было наклеено: листовки, те же газеты. Плакаты с портретом Савушкина были наклеены, как правило, высоко; достать их удавалось не всегда. Каждый раз, приезжая утром в мэрию, Батька видел эти плакаты, а потом сотрудники разбегались, услышав его шаги.
      Сейчас он был в своем кабинете и курил, бегая по комнате. Его собеседник - директор "Перуна" Шурыгин, тоже смолил "Лайку-страйку", но при этом стоял на месте.
      - Слушай, Коленька, я не понимаю, ЗА ЧТО Я ПЛАЧУ! Я твоим уродам оба рынка отдал, вообще, весь город отдал! Это что же, в кабаках вы.бываться умеют, айзеров трясти умеют, а когда я приказал, когда Я ПОПРОСИЛ, в кусты? Ну ладно, тех которые под крышей у барыги живут, ты достать не можешь. Ну ладно, с этим жирным уродом, который пиво продает ты тоже разобраться не можешь, даже кабак его за городом разнести отказался!
      На Баринова мэр был зол не зря. Местный пивной король Баринов и прежде не любивший Батьку, помогал Савушкину и деньгами, и людьми. Прочая городская элита вела себя тише, но по некоторым данным, тайные переговоры с Савушкиным шли вовсю.
      - Ну, ладно, не можешь. Но я тебе уже на прошлой неделе говорил: достань мне того кто рисует. ИЗ ПОД ЗЕМЛИ ЕГО ДОСТАНЬ! Мелочь, вроде прошу, а ты...
      А ты не ори, - ответил Шурыгин. - Орать и я могу, громче тебя. А что толку? Баринова, я тебе уже говорил, пальцем не трону. Смотрел вчера областные новости? Жаль, ему полпред вручил какую-то там грамоту, как успешному предпринимателю. Я от граждан с такими знакомыми, держусь подальше, тебе тоже советую. Этих, которые на Савушкина работают, конечно, и дальше буду щупать, но пойми...Они все по закону делают, а ты хочешь их одним беспределом задавить? Сколько я тебе говорил, три года говорил: одной губернаторской крыши мало. Пришел ж.па и что же? Суд не наш, прокурор - не наш, ментовка - наша наполовину, да как наполовину, ГУВД против тебя. Даже эта, как там ее, Зайкина или Белкина, которая будет голоса считать, тоже тебя вроде не слушает. Чего же ты хочешь? Мое дело вообще, охранять территорию завода "Красный каток".
      - Коленька, - тихо, без всякого ора, сказал Батька. - Я, конечно, понимаю, что народ за меня проголосует. Народ он какой есть, а вот охрану и сменить можно. Так что вот... Думай.
      - А насчет рисовальщика, - продолжил Шурыгин, - не заметив реплики мэра, - я пока его не раскопал. Я раскопал кое-кого поважнее. Леваневского. Он опять на вас готов работать.
      - Леваневского? Так он же...
      - Пианист Сидоров - сионист Пидоров? Да, есть такое. Но выбирать не приходится, хоть сионист, хоть онанист. Со штатным, как там их называют, пиарщиком, у тебя вроде незадача вышла?
      Шурыгин был прав. Пресс-секретарь Дубакин, тот самый, который отобрал кассету у Олега, был назначен начальником избирательного штаба. Поначалу он поднял тираж "Красного катка" до двадцати тысяч экземляров, статьи писал сам, но распространение организовал хуже некуда: на складе оставалось больше половины каждого выпуска. Еще хуже он провел первое и последнее публичное мероприятие - общезаводской митинг с заявлением "Руки прочь от мэра" и выходом колонны в город. Собралось человек двести, а когда, через час, подогнали еще полторы сотни, то половина пришедших вначале, уже разбежалась, да не по цехам, а домой. Митинг отменили, колонна с завода не вышла, Дубакин получил по морде в кабинете мэра и сильно обиделся.
      - И что же мне делать с Леваневским?
      - Помириться поначалу. Должок вернуть за 96-й год, он помнит. Дать еще денег. Имей в виду, я уже дал из своих. Он, почти за копейки организовал, для затравки одну акцию, назначена на послезавтра. Какая - сейчас объясню. Тебе понравится.
      - Сейчас расскажешь. Но ты не увиливай, ты мне того достань, кто карикатуры рисует. Так и скажи своим: кто найдет, просто имя узнает, я сам триста баксов отдам.
      * * *
      "Сегодня в нашей студии первые теледебаты. Встречаются кандидаты на пост мэра нашего города: Иван Савушкин и Святослав Фомин".
      Телевизор в штабной комнате появился сегодня вечером, в честь дебатов, начавшихся на местном канале. Перед экраном собрались все, кто на этот момент оказался в штабе. Так, наверное, отдыхающие в прежнем пансионате, собирались в холле перед телевизором, во время футбольного матча или какого-нибудь доброго советского сериала, вроде "Мгновений". Даже Олег, успевший за день получить четыре новых задания, а выполнить лишь одно хвосты задушили, вылез к телевизору. Он решил, что временная перемена экранов хоть как-то облегчит нагрузку на глаза.
      - Какой-то он деревянный, - сказала Елкова. - И чего Егорыч в него полтинник не влил?
      - Побоялся перелить, - ответил Куклинс. - Было бы еще хуже, тем более, в первый раз.
      - Тихо, тихо. Началось!
      - Началось?!
      Толик, по возвращению из кафе, выпил еще одну бутылку пива, настрочил две статьи и улегся соснуть на полчасика. Толком не проснувшийся, он скатился по лестнице и кинулся занимать позицию перед телевизором. До выбранного собою места он так и не добежал, запнувшись о протянутый кабель - только сегодня провели, под ковер не успели убрать. Толик рухнул так внезапно и капитально, что даже не успел как следует матюгнуться.
      К чести собравшихся надо отметить, что они обратили внимание на отключившийся телевизор, не раньше, чем перевели взгляд на упавшего товарища и убедились, что он остался в живых. Кто-то помог встать Толику, разбившему нос, кто-то - кинулся к телевизору. Если с Толиком все было более-менее понятно, то что случилось с аппаратом поняли не все.
      - Надо паять или найти новый кабель, - авторитетно заявил Гришин и пошел искать завхоза с новым кабелем или припай. Остальные мрачно ходили по комнате.
      - Все к лучшему, - нервно заметила Елкова. - Если мы ничего не видим, значит все в порядке.
      Толик ушел в ванную - обмыть разбитый нос. Куклинс с озабоченным видом подошел к Олегу.
      - Я надеюсь, обошлось без сотрясения. Но я его пока трогать не могу, а через два часа надо сдать на верстку листовку "Многодетным матерям Зареченского района". Это было его задание, но он, наверное, не успеет. Подстрахуй его. С идеологией просто: стандартное письмо многодетным матерям, только со спецификой Заречья, ну там сплошной частный сектор, одни деревянные дома и все живут натуральным хозяйством. Напирай на адресную социальную помощь. Еще, к утру, надо сделать директ-мейл городским коммунальщикам. И не забывай про впервые голосующих.
      Олег пообещав не забыть, вернулся в прокуренный писательский кабинет.
      В штаб вошел Капитан. В его руках был полиэтиленовый пакет, из которого доносился аромат жареного теста.
      - Как дебаты?
      - Рекламная пауза, -ответила Елкова. - А ты чего, на чебуреки перешел.
      - Я перешел на адресную работу с электоратом, - усмехнувшись ответил Капитан. - Владимир Геннадьевич, слушайте внимательно, информация, кстати, серьезная.
      Зашел я сегодня на рынок - посмотреть разную бытовую дребедень и купить кинзы. Смотрю - киоск, а на нем написано - "Хычыны"
      - Что такое хычыны? - спросила Таня.
      - Хычыны жарят карачаевцы. Карачаевцы - маленький, очень симпатичный и энергичный народ Северного Кавказа, неизвестно с какого сталинского перепугу сосланный в Казахстан в 44-м году. Часть их попала под Ирхайск, причем как я выяснил - немалая. Я купил хычын, поболтал с продавщицей, потом - с хозяином. Когда они узнали, что был в Усть-Джегуте, сразу же в палатку и там - сто грамм. Я выяснил, что карачаевцев здесь две тысячи серьезная община, а главная проблема: мэр не дает построить мечеть. Я выяснил: они готовы проголосовать все за любого, который им, без дураков, разрешит построить мечеть. Мало того, через своих аксакалов переговорят со всеми мусульманами Не надо даже официального заявления, хватит договоренности. Причем, по их прикидкам, всего мусульман тут наберется до четырех тысяч, так что мы получим небольшую, но лояльную электоральную группу. В любом случае, я получил полную сумку хычынов и разной кавказской зелени.
      - Интересно, - сказал Куклинс. - Составь с Егорычем докладную для Котелкова.
      Вбежал Гришин с новым кабелем в руках. Не прошло и минуты, как телевизор заработал.
      "-Раз уж вам так нравится шведский вариант социализма, Святослав Леонидович, так напомните мне, когда в Швеции было отменено крепостное право?
      - К чему это, Иван Дмитриевич? Где-то в половине 18-го века.
      - Не совсем так, Святослав Леонидович. Его там не было вообще. Дело даже не в том, что его у нас отменили полтора века назад. Уточняю, именно в России, в наших краях его тоже не было никогда, так что тут вы правы, шведский путь для развития Ирхайска некоторую ценность представляет. Дело в другом - вы любите Швецию, но при этом не знаете такие факты, без которых к теме нельзя подходить вообще. Я, если чего-то придерживаюсь, то для начала изучаю хотя бы базовую фактуру. Перед тем, как восстановить ЦБК, я изучил все, что нужно для производства бумаги, начиная от истории соответствующей техники, до всех сортов существующей продукции.
      - Ваше время подходит к концу, - сказала ведущая.
      - Вот и все кино, - грустно заметила Елкова. - Не слишком ли интеллектуально?
      - Ладно, - ответил Куклинс, - спасибо хоть не сбился.
      Не прошло и двадцати минут, как дверь открылась и на пороге появились Савушкин, Котелков и Егорыч. У них в руках были две бутылки коньяка и два полиэтиленовых пакета с фруктами.
      - Ну, ребята, - крикнул с порога Савушкин, - пиджак расстегнут, рубаха расстегнута, галстук торчит из кармана. - С почином! Гуляем!
      * * *
      Ближайшие полчаса все было весело, сумбурно, как бывает, когда веселятся, не понимая с чего. Обе бутылки ушли быстро и незаметно, а под них - фрукты и, даже хычыны. Савушкин и Егорыч пять раз наперебой рассказывали про дебаты; Котелков улыбался в сторонке. Толику от коньяка стало легче и он даже пообещал помочь Олегу дописать многодетных матерей.
      Потом кандидат, с пиджаком наброшенным на руку, удалился домой. Котелков вышел с ним на крыльцом, проводил. Вернулся, посмотрел на остатки фруктов, ушел куда-то, видимо в свой номер и вернулся. С третьей бутылкой коньяка.
      - Вот в таких случаях, заметил Куклинс, - точно надо пить за начало кампании.
      - Не, - ответил Егорыч. - За выход на финишную прямую. Если Миша ставит выпивку, значит все идет к концу, причем счастливому.
      - Ты бы лучше так не шутил, - заметила Елкова, - лучше бы рассказал, как все происходило. Он был как-то зажатый вначале. Так нельзя. И еще эти шведская любовь под занавес.
      - Насчет шведской любви ты зря, - ответил Егорыч. - Он Швецией его несколько раз зажимал, давил эрудицией. И себя пиарил по полной. Когда тот его спросил о происхождении собственности - повесть была минут на пятнадцать. Причем, как я и просил, с упором на сегодняшний день. Ребята, не забывайте, еще две недели назад он был для телевизора вообще никакой.
      - Все равно, в следующий раз его лучше накачай, - лениво, но твердо сказал Котелков. - Чтобы он мыслью не растекался.
      - Господа, - спросил Олег, уже сдавший матерей и разочаровавшийся в мысли совершить сегодня еще чего-нибудь, кроме как выпить коньячка. - Мне вот что интересно. Нет, я не про нашего героя, скорее про ваши примеры. Можно ли из обезьяны сделать человек? В смысле, человека, которого выберут.
      - Сомневаюсь, - ответила Елкова. - Это кто говорил? Березовский? Ну и где он сейчас?
      - Тебе серьезно ответить? - сказал Котелков. - Из обезьяны можно сделать только одну вещь - обезьянье чучело. Есть люди, которых выбрать нельзя.
      - Ну, а если человек готов на все? Не просто прогнуться, распластаться ради победы. Ничего не пожалеть, ни денег, ни репутации.
      - Таких выбирают редко, - неторопливо сказал Куклинс. Почему? Потому, что они, как правило, имеют дело с технологами-мошенниками. Мошенники могут пообещать что угодно, даже победу Чубайсу в городе, который уже год, как перешел на лучинное освещение. Мы же всегда заранее объясняем человеку, на что он может рассчитывать. Люди, у которых есть деньги на кампанию, как правило, по глупому их не тратят и вполне вменяемы. Что же касается твоей обезьяны, то с ней как в анекдоте про сухумский обезьянник и экскурсовода-грузина. "Это мужчина или нет? Мадам, это самэц. У мужчины должны быть дэньги". Поэтому, обезьяна и неплатежеспособна, и неизбираема.
      - Да, кстати, реальная байка, про выборы Владивостокского губернатора, - сказал Капитан. Про тещу несостоявшегося кандидата. Слыхали?
      - Не все, ответил Котелков. - Валяй.
      - Ну вот, к одному известному депутату Госдумы, не скажу какому, из правительственной фракции, подъехал во Владивостоке местный деятель. Элита второго эшелона, какой-то депутатик местного ЗС. Хочу, говорит, быть губернатором. Все буду выполнять. А тот в шутку - знаем вас, только денег на выборы дай, выберут и про все забудет. А вы меня в финансовый блудняк втравите, потом публикуйте компромат, если что. Не катит - этим блудняком все газеты забиты, никто внимания не обращает. Ну тогда пойду на уголовку. Это как? Прямо сейчас, поехали в лес, только камеру возьмите. Я под камерой тещу застрелю, потом под камерой закопаю, вы мне денег на выборы, а кассета у вас в сейфе лежать будет. Все равно, более послушного губернатора вам не найти.
      - Ну и как? - спросил Олег.
      - Губернатором, выбрали Дарькина, а теща, того самого остряка, надеюсь, жива до сих пор.
      - А вот и мораль, - сонно сказал Котелков. - Политика - искусство возможного, именно политикой мы и занимаемся. Кто как хочет, а я - спать
      Глава 2 (третья неделя)
      Десять листовок. Подъем армии. Савушкин борется с последствием "грабительских реформ". Ступор в Центральном. Я гений, Дрюша Леваневский. Китайский Пиночет. Договор о разделе продукции. Два яйца и одна плюха. Разрыв контракта. Что такое "тяжелая депрессия?" Истерика имени Васи Пупкина. Валенса-Дикин: "Прости меня, народ православный". Два стакана минералки. Ночь длинных микрофонов. Приравнено к террористическому акту.
      Будильник звони долго, Олег вставал медленно. Это был тот самый страшный вид подъема, когда медленно опускаешь на пол одну ногу, потом другую, потом опираешь на них тело, уже стоишь, а сознание полностью в кровати. Хотя бы еще секундочку... нет, не спать. Не помнить.
      Все равно, первое что вспомнил Олег - объем работы оставшийся на сегодня. Доправить интервью для третьего спецвыпуска, еле-еле согласованное вчера вечером. Савушкин явно сдал, нервничает, что вполне понятно - три встречи в день. На одних сотни три-четыре, на других не будет и десятка избирателей.
      Две статьи для "Ирхайского комсомольца". Это к вечеру. Одну написать, другую - переписать. Принесли местные, разумеется, на серой бумаге, разумеется, нечитаемым почерком. Значит, криптография, перепечатка и редактура в одном флаконе.
      Дальше - листовки. Снежный вал, который гонит впереди дворницкая лопата и вал вырастает с каждым метром. Ветеранам завода "Красный каток". Пенсионерам Центрального района. Обращение от имени десяти городских ЛОМов5. Обращение профсоюза учителей. И еще... И еще... И еще так и не написанная листовка "Впервые голосующему". И "Впервые голосующей". Хорошо, что хотя существует средний род, третьего пола не существует.
      Толик временно умер как помощник - сегодня он трудился над "Народной программой", которую должны были разнести последним спецвыпуском.
      Все эти мысли пронеслись мигом, оставив в душе тихую тоску. Как там говорил Толик: "Однажды ты поймешь, что получаешь зарплату здесь не даром". Сволочь! Почему люди так часто бывают правы!
      За окном мягко барабанил дождик - первый дождь в этом городе. Только этого еще не хватало. Олег любил дожди, но только дома.
      Он не заметил, как умылся и добрел до кухни. Было рано, еще никого. Сыпанул кофе в кофейник, от души, ощутил его тяжесть, залил малой водой, на газ. Вскипело быстро.
      Первый глоток он чуть не пронес мимо рта. Второй нашел дорогу уже легче.
      В голове что-то тягуче зазвучало, волынка или флейта. Еще один глоток. И пошло.
      Олег не увидел, какое там увидел, кофе это же не наркота - представил полк, заснувший в степи. Тихо звучит рожок, как одно из ночных степных насекомых, только громе. Еще громче, еще громче, уже не спутаешь с насекомым. И вот, медленно поднимаются фигуры, кто опираясь на ружейный приклад, кто - на древко знамени. И между тех, кто еще не смог подняться бродит старый унтер - на совести с полсотни зубов новобранцев, зато в каждом бою - только в первой шеренги, пять шрамов от сабель, пять от стрел, две пули остались в теле навсегда. Бродит и умоляюще, чуть ли не по бабьи, просит: "братцы, поднимайтесь, совсем недолго, и ста верст до треклятого Перекопа не осталось, мы то хоть сегодня три часа урвали, а командир наш Бухгард Иванович вообще не ложились, все над картой провели".
      Еще один глоток, почти на треть чашки. Еще один.
      И вот уже встали все, и вот уже знамя не опора, знамя уже над головой, и солнышко пробившаяся сквозь тучи блеснуло на штыках, а ветер одним порывом вымел с неба облака. Заржали кони, зарокотали барабаны - флаг вперед и...
      Олег вздохнул, поставил возле мойки пустую чашку и двинулся вперед - к компьютеру.
      * * *
      Предвыборный районный штаб имеет некоторые общие черты со штабом революционным, главное же сходство в том, что ни с первого, ни со второго взгляда невозможно понять, что же происходит на самом деле и есть только одна возможность разобраться - стать его работником. Только в этом случае удастся отделить полезные дела от бесполезных, тем более, безусловно вредных.
      Вот девочка с умным и ответственным выражением на лице берет газету и вкладывает между страницей листовку, адресованную ветеранам войны. В принципе, девочка умная, но сейчас она делает большую глупость: газеты, с такими листовками, должны получить только ветераны, девочка же взяла пачку, предназначенную всему микрорайону. Так как в этом штабе командует Елкова, то ошибку скоро обнаружат, на девочку накричат, обзовут некрасивым словом и заставят вытряхивать листовки обратно.
      А вот пожилая дама, Софья Евгеньевна, на первый взгляд занята обычным бабьим трепом, но в действительности она делает очень полезное дело рассказывает агитаторам про вчерашние теледебаты, которые она видела, а вот агитаторы, смотревшие в тот вечер телесериалы - нет. Избиратели, в подавляющем большинстве не видели дебаты тоже, но знают о них и могут спросить агитаторов. Значит, надо быть подкованными.
      - И что на это коммунист ответил?
      - А ничего. Про грабительские реформы, про падение производства, про безработицу, про вымирание, про нищету человека труда, - (в толпе агитаторш: "правильно, разве с этим поспоришь?")
      - А Иван Дмитриевич?
      - Как и прежде, сказал ему: согласен. Только давайте не рассуждать, кто виноват? Пятнадцать лет рассуждаем. Давайте со всем этим бороться. Можно я, перед тем, как задать вам свой вопрос, расскажу, как я со всем этим борюсь? С реформами бороться мне трудно, не тот уровень. Вот падение производства мне лично остановить удалось. ЦБК, правда, пока до советского уровня не дотягивает, загружен на 90 процентов от расчетной мощности. Ничего, сейчас всем бумага нужна, за год догоним. А вот кирпичный завод производит на тридцать процентов больше, чем в 1985 году. Борюсь я и с безработицей: когда ввели новый цех, сейчас работает на сто тридцать человек больше, чем в советский период. Мало для нашего города, понимаю, но все же. Вымирание... Тут мои возможности ограничены, только заводские пособия для семей с маленькими детьми. Детский сад восстановил, одну сотруднице с ребенком оплатил поездку в Москву, там операцию сделали, какую даже в Омске не делают, каждый год по двадцать человек в санатории отдыхает. С нищетой тоже борюсь: к примеру, врач на заводе получает четыре тысячи в месяц, мало, согласен. Это если только с городским врачом сравнить, там, как помню, до тысячи не дотягивает. Это все мой вклад в борьбу с перечисленными вами явлениями. Когда стану мэром - буду бороться уже на уровне всего города. А вы можете поделиться вашим опытом борьбы со всеми перечисленными вами явлениями?
      Елкова подошла сзади, хлопнула в ладоши.
      - Молодец, Евгеньевна. Будто на видик записала. Честное слово, рада, что тебя тогда не выгнала. Запомнили, девочки, что надо говорить?
      - Ну, а под конец ведущая спрашивает: о чем вы жалеете? Варенец отвечает: жалею, что в 1985 году не смог распознать предательскую сущность Горбачева. А Савушкин говорит: у меня в 85-м году были другие заботы. Сейчас же я жалею о другом: из всего кафеля, который производит мой завод, в Ирхайске продается только пятнадцать процентов. Это потому, что уровень благосостояния моих земляков до безобразия низок. В других городах люди зарабатывают больше; вот там мой кафель и покупают. Я буду по настоящему счастлив лишь тогда, когда и в Ирхайске тоже будут покупать мой кафель, потому что у всех вырастут доходы.
      В комнату вошел Капитан.
      -Ну, чем порадуешь? - спросила Елкова
      -Решил проветриться, к вам заглянул, - ответил Капитан, будто бы не услышав ее вопрос. - Хорошо у вас, весело. Пойдем-ка, покурим-ка. Как раз, в твой кабинетик.
      - А чего не здесь?
      - У меня новый табачок в трубке, этот сорт еще не курил. Не хочу вам воздух портить, - при этом невесело подмигнул.
      Инка печально вздохнула и они пошли в "бухгалтерию", где начальница штаба проводила особо важные разговоры или выдавала деньги.
      - Надеялся обрадовать - не смог, - когда дверь закрылась сразу же сказал Капитан. - Слобода пока непробиваема: правда, Батьку с тридцати восьми процентов опустили до тридцати двух, но Савушкина подняли только на три.
      - Слобода третий по населению район, - негромко сказала Инка. - Всего двадцать процентов электората, меньше только Заречье.
      - Поэтому не беспокоюсь. Беспокоит меня твой Центральный. Это ты меня накрутила, своими агитаторами. Все как всегда: "эта квартира "за", эта квартира "за", эта квартира "за", а против только дядя Вася из тринадцатой квартиры, который дебошир и вообще выкручивает лампочки в подъезде". Вот там - указал за дверь, откуда доносились голоса, - там народный восторг. А вот эти бумажки - тут печальные цифры. Батька опустится, как и в Ленинском: двадцать два процента. А вот наш поднялся только до шестнадцати.
      - Но ведь попер!
      - Попер. Было бы месяца полтора в запасе, я завтра укатил бы домой, в отпуск. А так, две с половиной недели. Меня одно радует: замер делали за сутки до второго обхода. Это "Комсомолец" успели разбросать перед замером. Батька опустился, а наш если и поднялся, мы не успели это зафиксировать.