Открытие носилось в воздухе. Риттер в своем письме Эрстеду, осмелев, даже назвал дату предстоящего "великого открытия", - 1820 год. Он был прав, как никогда, и совершил его именно Эрстед.
      Эрстед видел цель, он шел к ней напролом. Его соображения не были похожи на соображения Араго. Эрстед увидел сходство электрических и магнитных явлений. Он за несколько лет до своего открытия прямо поставил цель: "Следует испробовать, не. производит ли электричество... каких-либо действий на магнит..." Соображение было простым: электричество может производить свет искру, звук - треск, наконец, оно может производить тепло - проволока, по которой идет ток, нагревается. Спрашивается, не может ли электричество производить магнитных действий, или, как выражался Эрстед, производить действия на магнит "как таковой". Говорят, Эрстед не расставался с магнитом, который должен был непрерывно напоминать ему о необходимости думать в этом направлении. Магнит совершил, видимо, немало километров в Эрстедовом сюртуке, пока... Нет, магнит Эрстеду так и не пригодился.
      Открытие произошло почти случайно.
      15 февраля 1820 года9 Эрстед, уже возмужавший сорокатрехлетний профессор, читал своим студентам в копенгагенском университете лекцию, по ходу которой он хотел продемонстрировать очень интересное по тем временам (да, впрочем, и сейчас) свойство электрического тока нагревать проволоку, по которой он проходит. Это была великолепная случайность - рядом с проволокой, на которую были устремлены глаза студентов, оказался компас, в общем-то не имевший прямого отношения к теме лекции. И один из зорких студентов обратил внимание, что в то время, как в проволоке проходит ток, стрелка компаса вздрагивает и немного поворачивается. Имени студента мы не знаем, да и вряд ли знать должны. Он лишь указал профессору на непонятное явление в надежде получить ответ. И для профессора явление было столь же неожиданным. Но очень и давно желанным впервые ясно открылось человеку прямое действие электрического тока на магнит, увидеть которое он уже много лет стремился.
      Можно ли назвать это открытие случайным? Оно, конечно, было бы сделано и в том случае, если бы не было лекции 15 февраля, если бы не было случайно положенного компаса, если бы прогулял лекцию востроглазый студент, если бы не существовало даже самого Эрстеда. Но "...история носила бы очень мистический характер, если бы "случайности" не играли никакой роли. Эти случайности входят, конечно, и сами составной частью в общий ход развития, уравновешиваясь другими случайностями. Но ускорение и замедление в сильной степени зависят от этих "случайностей", среди которых фигурирует также и такой "случай", как характер людей, стоящих вначале во главе движения"10.
      Придя домой после лекции, Эрстед тут же принялся за описание и объяснение явления, наблюдавшегося в аудитории. Его "памфлет" на латинском языке, состоящий всего лишь из четырех страничек, содержал в нескольких строках описание наблюдаемого явления, а на остальном пространстве - ошибочное объяснение его. Вышел он в свет 21 июля 1820 года (мы не случайно датируем здесь так точно - события в дальнейшем будут развиваться в весьма непривычном для неторопливой тогда науки темпе).
      Через несколько дней "памфлет" появился в Женеве, где в то время Араго был с визитом. Первое же знакомство с опытом Эрстеда показало Араго, что разгадка, над которой он бился, найдена. Если молния - это электрический ток, то в таком своем качестве она вполне может влиять на компасные стрелки.
      Араго, не выезжая из Женевы, повторяет перед де-ля Ривом и Пикте (запомните, читатель, эти имена - нам они еще не раз встретятся) опыты Эрстеда и убеждается в полной его правоте. Затем опыты были показаны в августе 1820 года де-ля Ривом на заседании съезда естествоиспытателей и врачей, ради которого Араго, собственно, и прибыл из Парижа. Опыты произвели на собравшихся ученых столь сильное впечатление, что один из них произнес непроизвольно:
      - Господа, происходит переворот!
      Араго тоже возвращается из Женевы потрясенным. На первом же заседании Академии, на котором он присутствовал сразу по возвращении, 4 сентября 1820 года, Араго делает устное сообщение об опытах Эрстеда. Записи, сделанные в академическом журнале ленивой рукой протоколиста, свидетельствуют, что академики просили Араго уже на следующем заседании, 11 сентября, то есть через неделю, показать всем присутствующим опыты Эрстеда, так сказать "в натуральную величину". Бледный Ампер слушал с сердцебиением сообщение Араго. Он, может быть, чувствовал, что пришла его пора перед лицом ученых всего мира принять эстафету открытия из рук Эрстеда. Он долго ждал своего часа - около двадцати лет, как Араго и как Эрстед. Все трое успели состариться в ожидании, превратиться из пылких юношей в солидных стареющих профессоров. И вот час пробил - 4 сентября 1820 года Ампер понял, что он должен делать.
      И с этого дня отсчитываются две недели, благодаря которым есть город Ампер, станция Ампер, лицей Ампера, статуи Ампера, музей Ампера, и, наконец, есть самое главное - один ампер.
      С этого дня начинаются дни великой работы Ампера...
      Открытие Эрстеда часто приводится как типичный образец "случайного открытия", то есть такого открытия, которое, по мнению некоторых, только и возможно.
      Действительно, обстоятельства открытия наводят на мысли о случайности. Химик Эрстед читал лекцию об электричестве. На лабораторном столе оказался ненужный по ходу лекции компас, на него случайно взглядывает неизвестный сейчас студент и т. п.
      Попробуем, однако, во всех этих случайностях разобраться: случайно ли, например, то, что Эрстед, хотя и был профессором химии, читал лекцию об электричестве? Разумеется, нет. Электричество было недавно открыто, им занимались и химики, и физики, и механики. Да это и естественно, если учесть, что багаж знаний по электричеству был в ту пору невелик, занятия им не требовали какой-то особой подготовки, как, скажем, теперь - вряд ли возьмется сейчас профессор химии читать лекцию по какому-нибудь бурно развивающемуся разделу физики! Оборудование тоже было несложным - его могли сделать в любой мастерской.
      Поэтому в лекции Эрстеда, да и в ее оснащении ничего случайного, в общем, не было. Набор для электрических и магнитных исследований был в то время весьма невелик - вольтов столб, проводнички, лягушачьи лапки, магнит да компас.
      Как писал Брегг, разработавший структурный анализ кристаллов, приходится удивляться не тому, что Эрстед "случайно" открыл действие электрического тока на магнитную стрелку, а тому, что открытие нужно было ждать целых двадцать лет с момента изобретения вольтова столба. В десятках лабораторий находились и вольтовы столбы, и компасы, и в течение двадцати лет два предмета тысячи раз оказывались рядом. Неминуемо должно было создаться однажды такое положение, когда магнитная стрелка наконец окажется по соседству с проволочкой, замыкающей концы вольтова столба. И такого сочетания пришлось ждать целых двадцать лет! И дождавшись, нужно было не пропустить того момента, когда стрелка качнется! Неизвестный студент на лекции Эрстеда выполнил в известном смысле свою историческую роль, взглянув на компас в подходящий момент.
      И еще. Случайно ли то, что именно Эрстед сделал открытие? Ведь случайное сочетание нужных приборов и "режимов их работы" могло получиться в любой лаборатории? Да, это случайно, хотя случайность и в данном случае закономерна. Дело в том, что Эрстед был в числе тогда еще немногих последователей философии Гегеля и Шеллинга, которые, хотя и в идеалистической форме (природа порождение абсолютного духа), но выразили совершенно правильную диалектическую идею о всеобщей связи явлений, идею, под влиянием которой находился и Риттер, и его последователь Эрстед. Вот почему именно Эрстед был буквально одержим идеей взаимосвязанности электрических и других явлений - он направленно искал связь электричества с магнетизмом. И когда нашел, совершил ошибку, опять-таки под влиянием идей Шеллинга о всеобщем законе борьбы противоречий. Объясняя поворот стрелки под действием проходящего по цепи электрического тока, он считал, что поворот этот происходит за счет "электрического конфликта" - то есть столкновения двух различных электричеств. Помня о борьбе противоположностей, Эрстед забыл о их единстве. Он и электричество разделил на два, в то время как нужно было электричество и магнетизм свести к единому.
      Но здесь уже новая задача. Решение ее близко.
      Мозг Ампера вбирает в себя все новые и новые крупицы знаний об электричестве, и масса имеющегося у него материала близка к критической. Он еще не знает о том, что именно открытия Эрстеда явятся последней крохой расщепляющегося материала, необходимой для взрыва идей. Он даже не знает ничего об открытиях Эрстеда. Летом 1820 года, когда ученый мир в Женеве уже с восторгом приветствовал мемуар Эрстеда, Ампер был в рутинной инспекционной поездке, нужной ему для заработка.
      Он прибыл в Париж в конце августа, и 4 сентября в первый раз пришел на заседание Академии, еще не подозревая о том, какой уготован ему сюрприз.
      Безумные дни, или открытие электродинамики
      До памятного заседания 4 сентября Ампер пребывал в обычном для него состоянии - он был несчастен. Его семейная жизнь сложилась из рук вон плохо после казни отца она представляла собой цепь неудач. Первая жена его скоро умерла, оставив трехлетнего Жан-Жака на руках Ампера и его сестры, вынужденной отказаться из-за этого от своей личной жизни; второй брак дал основание глубоко интеллигентному отпрыску королевской семьи, знаменитому физику Луи де Бройлю, обычно крайне сдержанному в выражениях, сказать в 1940 году: "Вторая его жена оказалась мегерой, а ее родители не лучше". К Амперу во время их совместной жизни не допускались ученики, его письма вскрывались, родственники его не признавались, и самому ему не раз предлагали "убраться".
      Ампер в конце концов убрался, и некоторое время жил под кровом Министерства внутренних дел. Он жестоко страдал, в конце концов Амперу пришлось купить дом и судом (!) требовать переезда к нему жены. Хотя соответствующее решение судом было вынесено, Ампер не воспользовался своими правами, и все оставалось по-прежнему. В течение нескольких лет лирические треволнения серьезнейшим образом мешали научной работе Ампера. Затем умерла мать, и дом в Полемье, где Ампер жил ребенком, пришел в запустение.
      Когда подрос сын, поводов для переживаний прибыло. Как-то Ампер представил своего двадцатилетнего сына знаменитой мадам Рекамье, сорокатрехлетней жене банкира, в салоне которой можно было встретить лучших художников и скульпторов того времени (ее писал Давид, высекал из мрамора Канова), членов семьи Наполеона, министров, ученых, общественных деятелей. Жан-Жак в течение следующих тридцати с лишним лет испытывал к ней страстное и нежное чувство, не ослабевавшее до самой смерти мадам Рекамье, оставившей Жан-Жаку наследство. Жан-Жак Ампер так и не создал своей семьи - он умер еще через пятнадцать лет старым холостяком.
      Старый Ампер не одобрял увлечение сына, считая, что оно мешает его научной и литературной работе, и мечтал женить Жан-Жака на дочери своего приятеля, знаменитого французского биолога Кювье - Клементине. На этой почве у отца с сыном возникло отчуждение, вызвавшее у Ампера новые страдания.
      В дополнение ко всему Ампера стала мучить стенокардия. Словом, жизнь его отмечена непрерывным потоком неприятностей. Друг Ампера, Бреден, когда-то писал ему: "Мой бедный друг, не иссякнут ли когда-нибудь силы твоей души для горестей? Восемь лет я имею счастье знать тебя близко. С того времени я всегда был уверен, что ты находишься на вершине страданий. Мне всегда казалось, что несчастья, выпавшие на твою долю, приходят к концу. Но у тебя всегда находятся обстоятельства ухудшать твое состояние. Я тоже несчастен и был несчастен всю жизнь. Но какая, однако, разница! У меня это всегда шло, ослабляясь...".
      Единственным, что у Ампера шло относительно хорошо, была наука. Он занимался уравнениями в частных производных, оптикой, химией. Он удостоен за свои научные заслуги ордена Почетного Легиона. Он состоит во множестве комиссий, включая "Комиссию по изданию классиков литературы". Он работает одновременно на нескольких должностях. Единственное, чем, может быть, не занимался Ампер в то время, - это "взаимоотношениями" электричества и магнетизма...
      Нетерпеливо ждет Ампер следующего понедельника, 11 сентября, когда Французская академия наук снова соберется на свое очередное заседание. Вот быстрый черноглазый испанец Араго собирает на демонстрационном столе несложную установку - вольтов столб, накоротко замкнутый медным проводником. Рядом компас и чашка с железными опилками. Вот компас помещается рядом с проводником - стрелка компаса тут же поворачивается так, чтобы стать перпендикулярно к нему. Это - знаменитый опыт Эрстеда. Электричество и магнетизм явно взаимодействуют друг с другом - факт, абсолютно неожиданный для ученых, полагавших, что два явления, как это когда-то показал и доказал Гильберт, ничего общего друг с другом не имеют.
      Заседание кончается, протоколист выводит под датой "11 сентября": "...г. Араго повторил перед академией опыты г. Эрстеда". Спокойные, нимало не взволнованные академики чинно разошлись по домам. Лишь уже немолодой - сорок пять, по тем временам - старик! Ампер бежит сломя голову к слесарю, чтобы заказать копию инструментов, показанных только что Араго. Нужно скорей установить инструменты дома, в маленькой квартирке на улице Фоссе-де-Сен-Виктор и все эксперименты проделать собственными неумелыми руками. Ведь Ампер - теоретик, он никогда не ставил сложных опытов, у него не было лаборатории, он не мог израсходовать ни одного казенного франка на покупку приборов. Пока слесарь делает не слишком-то сложные приборы, Ампер сооружает немудрящий лабораторный стол. Два его друга - добровольные помощники Френель и Депрец участвуют в первых экспериментах. Небольшой столб, замкнутый проводом - основной объект изучения Ампера.
      Он подносит компас то к проводу, то к столбу и сразу же убеждается, что стрелка изменяет свое направление и рядом с проводом, и рядом с самим столбом. Стоит. цепь разомкнуть - и эффект полностью пропадает. Значит, магнитные явления сопутствуют не всякому электричеству?
      Электричеств в то время было два - одно то, которое знал еще Фалес, то, которое получал на громадных шарах из серы бургомистр Отто фон Герике, то, которое знал Франклин, то, которое ответственно за притяжение бумажек и пушинок, статическое электричество. Другое - вольтовское гальваническое электричество, с помощью которого можно было разлагать воду и кислоты, которое получали с помощью вольтовых столбов.
      Магнетизм оказался присущим лишь второму электричеству, причем только тогда, когда цепь была замкнута, тогда, когда по ней от одного полюса вольтова столба к другому шел ток.
      Но когда тока в цепи нет, вольтов столб проявляет все свойства "первого" электричества - скопившиеся на его концах заряды могут притягивать пушинки и вообще проявлять действия статического, франклинова электричества, Стоит зарядам прийти в движение, когда цепь замкнута, и электричество номер один превращается в электричество номер два. И только электричество в движении, электричество гальваническое, производит магнитные действия. Сила, зависящая от движения, - такого еще не было!11
      Сразу же возникла идея измерить какой-то мерой интенсивность такого движения. И Ампер первым в мире произнес тогда слова "сила тока". Не удивительно, что через много лет "ампером" была названа единица именно силы тока.
      К следующему заседанию академии 18 сентября часть приборов еще не была готова, но Ампер решил выступить и рассказать о том, что стало ему ясным, а также о тех приборах, которые он намеревался построить. В протоколе сохранились слова Ампера: "Я описал приборы, которые я намереваюсь построить, и среди прочих гальванические (то есть обтекаемые током. - Вл. К.) спирали и завитки. Я высказал ту мысль, что эти последние должны производить во всех случаях такой же эффект, как магниты... я свел все магнитные явления к чисто электрическим эффектам".
      Пророческие слова Ампера, выношенные в течение всего лишь одной недели, стали основой его электродинамики - науки, сводящей все магнитные явления к явлениям электрическим. Поражает уверенный тон Ампера; он высказывает мнение, что спирали и завитки должны вести себя как магниты. Это говорит о твердой уверенности Ампера в ожидаемом им результате, о том, что основные контуры его учения, сводящего магнетизм именно к круговым токам, были ему уже ясны.
      На следующий день, 19 сентября, Ампер хотел было написать письмо сыну о всех тех догадках, которые мелькали в его мозгу, но отложил перо - нужно было как можно скорее проверить, будут ли завитки и спирали обнаруживать те же свойства, что и магниты. Однако слабые вольтовы столбы, имевшиеся в распоряжении Ампера, Френеля и Депреца, не давали желаемого эффекта. Заявления, сделанные Ампером, грозили остаться неподтвержденными или даже оказаться неверными. Уже завтра нужно было Амперу выступать с докладом, подтверждающим его теории, а результатов, которые нужны были Амперу, все не было. Окончательный опыт - взаимодействие двух токов как магнитов, убедительно говоривший бы о том, что притяжение и отталкивание объясняются только электрическими токами, а магнитные свойства являются лишь следствием протекающих токов, - не удавался.
      Итак, было воскресенье 24 сентября. А в четыре следующего дня Ампер должен был подняться на трибуну. Завтрашний день представлялся совсем не в розовом свете, однако надежда все же оставалась - Ампер вспомнил, что для университета только что был изготовлен новый большой вольтов столб. Столб оказался на месте, однако начальство, поднятое на ноги в воскресный день по такому поводу, давать столб не желало, видимо, боясь, что вещь будет испорчена в процессе сомнительных экспериментов. Пришлось идти за мастерами, делавшими столб, и при университетском начальстве заказать еще один такой же, с тем, чтобы он мог быть возвращен университету по изготовлении. Только на таких началах Амперу удалось умыкнуть необходимый столб и доставить его в свою холостяцкую квартиру на Фоссе-де-Сен-Виктор.
      Петербургский академик Франц Ульрих Теодор Эпинус едва не дошел до концепций электромагнетизма Ампера. Так, в своей речи "О сходстве электрической силы с магнитною", произнесенной в академии 7 сентября 1758 года, он прямо указывает, что "основные начала, порождающие магнитные явления, мало чем отличаются от начал, которыми следует объяснить те явления, которые относятся к телам, электрическим по природе". Тут же он указывает, что "электричество по разнообразию своих явлений должно быть гораздо богаче магнетизма" (эту "несимметричность" в уравнениях Максвелла можно легко заметить). Однако Эпинус работал еще до Гальвани, до Вольта, до открытия "гальвани-вольтовского" электричества. Поэтому выводы Эпинуса, естественно, не могли быть столь же глубоки и обоснованны, как выводы Ампера и его последователей, творивших на шестьдесят лет позже.
      Новый столб был превосходен. Ток, струившийся по ожившим спиралькам, завиткам, легко превращал их в магниты, они притягивались одними концами, отталкивались другими - словом, вели себя неотличимо от кусков магнитного железняка или намагниченного железа - единственных магнитов, известных в то время.
      Коронный опыт - две спирали, взаимодействующие друг с другом как магниты. В опыте ничто не могло обладать, как тогда называли, "магнитной жидкостью", а магнитное взаимодействие было налицо и объяснялось только протекавшим по спиралькам током.
      Больше того - и два проводника, по которым тек электрический ток, притягивались и отталкивались как магниты.
      Когда в четыре часа дня в понедельник Ампер поднимался на кафедру Академии, он уже мог доказать всем, что его взгляды, высказанные неделю назад, были правильны. Протоколист пишет, передавая слова Ампера:
      "Я ...известил о новом факте притяжения и отталкивания двух электрических токов без участия какого-либо магнита, а также о факте, который я наблюдал со спиралеобразными проводниками. Я повторил опыты во время этого заседания".
      Вечером Ампер засел за прерванное письмо к сыну: "Наконец, вчера получил у Дюлона большой столб-Опыты, проведенные мною (после этого) прошли с полным успехом, а сегодня в 4 часа я их повторил на заседании Академии. Не было сделано никаких возражений: вот новая теория магнита, сводящая все явления к явлениям гальванизма. Это совершенно не похоже на то, что я представлял себе до сих пор...".
      Работа Ампера над своей теорией на том не окончилась. Он проводил все новые и новые эксперименты, каждую неделю докладывая их результаты Академии. Он выступал и 2, и 9, и 16, и 30 октября, затем несколько раз в ноябре и декабре. Потом он издал множество трудов, посвященных своим работам по электромагнетизму, в которых сформулировал немало ценных мыслей.
      Однако оригинальность и смелость его электромагнитных серендипити падала с каждой неделей, с каждой новой статьей. Невозможно отделаться от мысли, да так это было и в действительности, что после двух недель 11 - 25 сентября в его представления не было добавлено уже ничего существенного.
      Период "реакции" кончился, и мозг Ампера постепенно возвращался к своему извечному состоянию - радостные недели творческого счастья прошли, а Ампер опять опустился в пучину своих телесных и душевных страданий. Уже через четыре года мучимый стенокардией Ампер писал: "Я никогда не был таким несчастливым, как теперь, так удрученным невзгодами и настолько перегруженным и удрученным работой. У меня нет ни в чем утешения, и глядя без удовольствия на мой сад, где я проложил новые тропинки, я не представляю себе, что будет со мной!".
      Так все вернулось на круги своя...
      Эстафета, принятая Ампером, должна быть передана теперь достойному преемнику.
      Он существовал, преемник. В нетерпении ожидая часа своего, он совершал открытия, проводил исследования, но все это было лишь подготовкой к выполнению главной жизненной задачи.
      Он ждал сигнала о том, что час его наступил.
      Он устал ждать, этот тридцатилетний великий труженик. Он устал ждать, Фарадей.
      Самое великое открытие сэра Гемфри
      Дворец за Темзой, в десяти милях от Лондона; к нему можно попасть на набитой битком электричке, идущей от вокзала Ватерлоо, или проще и приятнее пароходиком по реке.
      Сначала посетителю открывается панорама цветущих террас, подстриженных куполами кустов, живописных лужаек, фонтанов, затем - красных кирпичных стен, увитых вьюнком и жимолостью. Постепенно из зелени появляется сам дворец средневековый замок с множеством башен, башенок, арок, вимпергов, эркеров, странным образом гармонично сочетающихся со вполне современными окнами. Дворец и его службы состоят из множества построек, флигелей, причудливо соединенных между собой.
      Один из флигелей, увитый зеленью до крыши, - место паломничества. Здесь провел девять последних лет жизни гениальный Майкл Фарадей, великий физик, член Лондонского королевского общества, академик Санкт-Петербургской, Флорентийской, Парижской и других славных академий.
      Дворец Хэмптон-Корт построен в XVI веке кардиналом Волсеем и оставлен им для короля Генриха VIII; в XVII веке дворец был перестроен для Вильяма III известным архитектором Кристофером Реном (прославившимся строительством лондонского собора святого Павла, дружбой с Ньютоном и песенкой, которую про него распевают:
      Как-то Сэр Кристофер Рен
      Пошел откушать кое-с-кем.
      Он сказал: коль спросят скоро
      Я на строительстве собора).
      Еще позже, во времена долгого царствования королевы Виктории, флигели дворца были превращены в "дома благосклонности и благорасположения", где наиболее заслуженные люди Англии могли получить бесплатные квартиры (сейчас там в основном живут теле- и кинозвезды). Нельзя сказать, что щедрость была чрезмерной - королева дворец не любила, ей был больше по душе старый Виндзор, да и слава у Хэмптон-Корта была неважная - считалось, что по нему бродят привидения - две жены Генриха VIII и няня Эдуарда VI, которые здесь когда-то умерли насильственной смертью.
      Для Фарадея, оклад которого ни в коей мере не был соизмерим с его заслугами (Фарадей подрабатывал, будучи "смотрителем маяков" и судебным экспертом по качеству промышленных товаров), предложение бесплатной квартиры было как нельзя более кстати, и он, скрепя сердце, принял его, хотя ранее отказался от предоставления ему королевой дворянского звания и предложенной в недостаточно корректной форме пенсии - 300 фунтов стерлингов в год.
      Итак, кабинет Фарадея в Хэмптон-Корте.
      Его кресло, придвинутое к окну, из окна видны аккуратно подстриженные зеленые клумбы, ручей. Пустынно и холодно. Апрельское солнце не отогрело еще кирпичных красных стен.
      Низкие, несущиеся к океану облака, мелкий, возникающий время от времени дождь помогают преодолеть в воображении один век и представить себе Фарадея, живущего здесь, сидящего перед этим самым окном, в этом самом кресле, ступающего по этому же каменному с пробивающейся травой двору, спешащего от такого же вот скучного дождичка...
      В последние, "хэмптонкортские", годы силы его слабели. Он не мог уже выполнять прежние работы я постепенно отказывался от всего того, что мешало ему делать главное - заниматься наукой. Сначала он отказывается от лекций.
      "...Настало время уйти из-за потери памяти и усталости мозга. Причины:
      1. Колебания и неопределенность в доказательствах, на которых лектор должен настаивать.
      2. Неспособность извлечь из памяти ранее накопленные сокровища знаний.
      3. Тускнеют и забываются прежние представления о своих правах, чувство собственного достоинства и самоуважения.
      4. Сильная потребность поступать справедливо по отношению к другим и неспособность сделать это.
      Удалиться".
      Майкл Фарадей.
      Со временем он отказался даже от писем друзьям: "Снова и снова рву я свои письма, потому что пишу ерунду. Я не могу уже плавно писать и проводить линии. Смогу ли я преодолеть этот беспорядок? Не знаю.
      Больше писать не буду. Моя любовь с Вами".
      Он умер в своем рабочем кресле, в последний раз глядя из окна кабинета на осеннюю зелень и детей, играющих у ручья. Это случилось 25 августа 1867 года...
      Фарадей родился 22 сентября 1791 года. Обычно пишут, что Фарадей родился в провинциальной деревушке, называвшейся "Ньюингтонские полигоны". Взгляд так устоялся, что многие биографы не замечают, что "Ньюингтонские полигоны" сейчас находятся "на расстоянии броска камнем от вокзала Ватерлоо, который мы считаем расположенным почти в сердце Лондона".
      Он рано узнал нужду. В девять лет, когда цены на продукты резко подскочили, каравай хлеба был ему недельной нормой пищи. Он видел вокруг разных, но больше совсем простых людей:
      Варильщиц пива, женщин-пекарей,
      И шерстобитчиц видел, и ткачих,
      Портных и пошлин сборщиков на рынках,
      И медников, и множество других.
      Английский поэт XVII в., Легленд
      Отец его был кузнецом, мать - горничной. Образование Фарадея? Оно "было самым заурядным и включало в себя начальные навыки чтения, письма и арифметики, полученные в обычной дневной школе. Свободное время я проводил дома и на улице".
      Ему повезло. В известной мере только случайностью можно объяснить то, что двенадцатилетний Майкл попал на работу в книжный магазин, а не, скажем, в кузницу к своему отцу, где он мог разве что научиться отменно подковывать лошадей.
      Но Фарадею везет - он работает рассыльным, а затем подмастерьем переплетчика в книжном магазине Жоржа Рибо. Он имеет возможность держать в руках тысячи книг, и не только держать, но и читать. Там, в переплетной, познакомился Фарадей с книгами, навсегда поразившими его воображение и изменившими его судьбу: "Британской энциклопедией", "Беседами о химии" сочинением мадам Марсэ (верность всех опытов собственноручно проверена юным Фарадеем) и "Письмами о разных физических и философических материях, писанных к некоторой немецкой принцессе" русского академика Леонарда Эйлера, возникшими в большей мере под впечатлением долгой и плодотворной переписки автора с Ломоносовым.
      Последняя книга оставила особенно глубокий след: Эйлер, как и Ломоносов, считал, что все явления в своей основе едины и взаимосвязаны. Мы увидим потом, как подобная точка зрения помогла Фарадею сделать свои великие открытия.
      Фарадей тратил много денег на постановку опытов, описывавшихся в "Энциклопедии". Чувство глубокой симпатии вызывает место из его письма к приятелю: "Первая построенная мною батарея состояла из несметного числа пар пластин!!! из семи пар. Каждая пластина - непомерной величины!!! с полупенсовик. Я, милостивый государь, сам, собственноручно, вырезал эти пластины...".
      Но книги были не самым главным сокровищем лавки месье Рибо, беглого француза. Лавку посещало большое число образованных людей того времени, а завсегдатаи, естественно, не могли не приметить в лавке молодого (тем временем Фарадею уже исполнилось девятнадцать) переплетчика, жадно любившего книги. Один из покупателей, мистер Дэнс, член Королевского института в Лондоне, как-то поинтересовался тем, что читает переплетчик, и с удивлением узнал, что тот увлеченно поглощал последний номер серьезного научного журнала "Химическое обозрение".
      Дэнс был тронут столь незаурядной тягой к знаниям, и внезапно спросил Майкла, не хочет ли тот прослушать цикл лекций друга Дэнса, сэра Гэмфри Дэви.
      Лекции решили судьбу Майкла. Логическая безупречность доказательств, изящные и эффектные опыты Дэви покорили его.
      Майкл Фарадей, двадцати одного года, решил посвятить себя науке. Эта страсть, надо особо подчеркнуть, не имела ни малейших меркантильных аспектов; хозяин лавки, где он работал, хотя и не прочь был время от времени покуражиться над ним, в остальное время был очень к нему расположен и даже обещал по бездетности оставить ему, как помощнику, наследство, по тем временам немалое.
      Но как войти в вожделенный мир науки? Майкл пишет письмо о своем решении и желании самому президенту Лондонского королевского общества сэру Джозефу Бэнксу. Письмо осталось без ответа.
      "Когда я был подмастерьем, мне посчастливилось прослушать четыре последние лекции сэра Г.