Зееман подтвердил правильность электронной теории открытием явления, этой теорией предсказанного. Так Герц открыл несколько лет назад явление, предсказанное Максвеллом.
      Электронная теория Лоренца получила право на жизнь.
      Жизнь теории была славной и тяжелой. Славной потому, что с ее помощью были сделаны великие открытия. Тяжелой потому, что она в любой момент могла быть отвергнута. Червь, впущенный в яблоко, грозил сделать его полностью несъедобным. Особенно ясным это стало после двух событий.
      Одно произошло в Кембридже, другое - за океаном.
      Первое событие - появление резерфордовской модели атома. Оно было неожиданным. Резерфорд писал:
      "Это было, пожалуй, самое невероятное явление, которое когда-либо встречалось в моей жизни. Оно было почти таким же невероятным, как если бы вы обстреливали 15-дюймовыми снарядами лист самой тонкой бумаги, а они отскакивали обратно и попадали в вас. После размышления над этим обстоятельством я убедился, что это обратное рассеяние могло быть результатом только прямого попадания. Но когда я произвел нужные расчеты, то увидел, что полученный результат по величине тоже невероятен - за исключением того единственного случая, когда Вы имеете дело с системой, в которой большая часть массы сосредоточена в ничтожно малом ядре".
      Вместо "пудинга с изюмом" - модели атома Дж. Дж. Томпсона, где электроны изюминами были вкраплены в громадное ядро - появился атом Резерфорда маленькая планетная система с очень маленьким ядром и вращающимися вокруг него на чудовищных (в атомном масштабе) расстояниях электронами.
      Модель понравилась всем. Но Лоренцу она понравиться не могла. Ведь с появлением этой модели атома любимое детище Лоренца - его электронная теория должна была неминуемо погибнуть.
      Электрон, вращающийся вокруг ядра, излучает электромагнитные волны. Теряет энергию. Меньше осталось энергии - меньше радиус орбиты. Излучение продолжается. Энергии еще меньше. Радиус все уменьшается. Электрон падает на ядро.
      Модель атома Резерфорда невозможна!
      Если права электронная теория, невозможна.
      Но модель атома Резерфорда существовала, и каждый новый день приносил новые подтверждения этому. И новую горечь сердцу Лоренца.
      Драму разделяли многие. С одной стороны, электронная теория существует я хорошо соответствует почти всем наблюдаемым фактам. С другой стороны, существует невозможный по электронной теории атом Резерфорда.
      Как примирить электронную теорию с атомом Резер-форда?
      Свела концы с концами модель атома Бора. Бору было двадцать пять лет. Он был неизвестен, ничем ранее не прославлен. Но он был учеником Резерфорда. Решение его было лобовое. Раз атом Резерфорда существует, значит, электроны, кружась вокруг ядра, энергии не излучают! Но это происходит не на любой орбите. Есть орбиты привилегированные - на них излучения нет. Переходя с более высокой орбиты на более низкую, электрон, в соответствии с теорией Лоренца, излучает энергию. Причем количество энергии не случайно. Оно может изменяться только скачками, квантами. Это, впрочем, уже не удивляло. Если заряд может изменяться лишь порциями, почему не может меняться порциями и энергия?
      Модель атома Бора сразу же укрепилась - исследования показали, что радиусы орбит в атомах строго совпадают с предсказаниями на основе боровских представлений.
      Но модель атома Бора была, конечно, монстром - над стройным телом классически прекрасной электронной теории высилась абстрактная голова квантовых скачков.
      Этот монстр существует до сих пор, хотя всем ясно, что его должно сменить нечто более гармоничное. Ведь сказав "квант", "устойчивая орбита", мы не приблизились к решению проблемы.
      А почему квант?
      А почему устойчивая орбита?
      Почему нельзя, в соответствии с новыми теориями, узнать, где находится электрон, если известна его скорость, и наоборот?
      Каковы размеры электрона? Подсчитано, что он, во всяком случае, в миллион раз меньше атома. Может быть, он - точка, вовсе не имеет размеров? Определенно - нет. Тогда его энергия была бы бесконечно большой, что абсурдно.
      Все это угнетало Лоренца. Его угнетала необходимость говорить студентам на одной лекции, что электроны, вращаясь, излучают энергию, а на другой - что электрон, вращающийся вокруг ядра по особой орбите, ничего такого не делает.
      "Сегодня, излагая электромагнитную теорию, я утверждаю, что движущийся по криволинейной орбите электрон излучает энергию, а завтра я в той же аудитории говорю, что электрон, вращаясь вокруг ядра, не теряет энергии. Где же истина, если о ней можно делать взаимно исключающие друг друга утверждения? Способны ли мы вообще узнать истину и имеет ли смысл заниматься наукой?".
      Его последние годы были отравлены противоречиями, которые, как ему казалось, были неразрешимы. Беседуя с известным советским физиком А. Ф. Иоффе, он мрачно сказал:
      "Я потерял уверенность, что моя научная работа вела к объективной истине, и я не знаю, зачем жил; жалею только, что не умер пять лет назад, когда мне еще все представлялось ясным".
      К тому же - злополучный ветер. Эфирный ветер. У Лоренца эфир был неподвижен. Когда тело двигалось, на его поверхности должен был ощущаться эфирный ветер. Например, на поверхности Земли этот ветер должен быть просто ураганной силы - известно, что Земля путешествует в мировом пространстве с громадной скоростью!
      А если так, то электронную теорию Лоренца можно проверить экспериментально.
      Жолио-Кюри как-то заметил: "Чем дальше эксперимент от теории, тем ближе он к Нобелевской премии". Это полностью относится к эксперименту Майкельсона, не подтвердившему взглядов Лоренца, но явившегося толчком к созданию теории относительности. За свой эксперимент Майкельсон был удостоен Нобелевской премии по физике.
      Это сделал в 1880 году двадцативосьмилетний преподаватель военной академии в Аннаполисе (США) черноволосый красавец Альберт Майкельсон. Он изобрел простой прибор - интерферометр, с помощью которого на базе тонких оптических явлений можно было очень точно измерить скорость света. Майкельсон решил проверить на своем десятидолларовом приборе правильность идеи о неподвижном эфире. / Он послал один луч света в направлении движения Земли, другой - под прямым углом к нему. Пробежав равное расстояние, лучи должны были вернуться. Если бы движения Земли в эфире не существовало, лучи должны были бы прийти обратно в одно и то же время.
      Если же луч, посланный в направлении движения Земли, придет позже, то гипотеза неподвижного эфира верна.
      Результат, опубликованный в 1881 году, был отрицателен: никакой разницы между скоростью лучей обнаружено не было. Это был, как выразился Джон Бернал, "величайший из всех отрицательных результатов а истории физики".
      Лоренц сразу же усмотрел в эксперименте Майкельсона бомбу с тикающим часовым механизмом, способную в любой момент разнести на атомы ставшую классической электронную теорию. Другие физики тоже скоро это поняли и всеми силами старались совместить отрицательный результат эксперимента с "эфирным ветром".
      Сразу же родилась гипотеза "частичного увлечения" эфира. Если эфир увлекается Землей, тащится за ней "эфирным хвостом", то, естественно, на поверхности Земли относительное перемещение ее и эфира заметить невозможно. Такие же "эфирные хвостики", приличествующего размера, волочатся за любым телом.
      К сожалению, гипотеза обладала существенными недостатками. Во-первых, эфир, так сказать, "разжигался" - из нечто, твердого, как сталь, он превратился в нечто, подобное студню. Сразу же возникали трудности в объяснении природы электромагнитных волн. Кроме того, в качестве заплат нужно было бы придумывать новые теории, объясняющие, как происходят явления в эфире неподвижном, увлеченном и частично увлеченном.
      Эта теория явно уводила в сторону. А другая теория была совершенно безумной. Ее придерживался английский физик Фитцджеральд. Он был уверен, что эфир неподвижен, а тела двигаются сквозь него. Однако заметить движение невозможно - всякое тело, перемещающееся по эфиру, сжимается, сокращает свои размеры в направлении движения, причем тем больше, чем с большей скоростью оно перемещается. Сокращаются в размерах метры, линейки, эталоны. Каждый "бывший" сантиметр становится немного короче. Претерпевал деформацию и прибор Майкельсона. Поэтому-то с его помощью и не удалось заметить движения относительно эфира.
      Лоренц заинтересовался теорией - она давала возможность сохранить дорогие его сердцу уравнения Максвелла и электронную теорию. Лоренц облек идеи Фитцджеральда в изящные математические формы. И оказалось, что не только размеры должны изменяться в движущейся относительно эфира системе, но и само время! (Вот куда корнями восходит знаменитый "парадокс близнецов", заполняющий сейчас популярные книги по теории относительности, - один из братьев, отправившийся путешествовать чуть не со световой скоростью, быстро вернувшись, застает брата дряхлым стариком!)
      Лоренц был классиком. Он не мог отрешиться от всего классического опыта, чтобы сделать еще один шаг и изобрести теорию относительности, покоящуюся на только что упомянутых "преобразованиях Лоренца".
      Он не мог представить себе, что все "эфирные загадки", которым он посвятил столько времени, можно было вовсе не решать. Дело в том, что лучшим способом избавиться от них был "способ колумбова яйца" - нужно было совсем отказаться от эфира.
      Это смог сделать лишь Эйнштейн. Но здесь начинается уже отдельная громадная тема, выходящая за рамки книги.
      Из противоречий электронной теории Лоренца родилась теория относительности Эйнштейна. Перестройка в знаниях человечества произошла очень быстро - со времени открытия электромагнитных волн прошло всего лишь двадцать лет. По этому поводу уместно прозвучат строчки английского поэта XVII века Донна из его "Анатомии мира" (1611 г.!):
      Так много новостей за двадцать лет
      И в сфере звезд и в облике планет.
      На атомы вселенная крошится,
      Все связи рвутся, все в куски дробится,
      Основы расшатались, и сейчас
      Все стало относительно для нас.
      Трудно перечесть те грандиозные последствия, которые имело введение в физический обиход электронной теории Лоренца.
      Мы уже сказали о том, что несоответствие ее с экспериментом Майкельсона привело к созданию теории относительности.
      Несоответствие ее с "атомом Резерфорда" привело к "атому Бора", к введению в атомную теорию квантов.
      Противоречие червя с яблоком, электрона и электромагнитной теории привело к попытке создать "электромагнитный мир", в котором электроны тоже были заменены электромагнитными волнами. Затем оказалось, что мир свести к одному лишь электромагнитному полю невозможно - в мире оказались и другие поля, не сводимые к электромагнитному: гравитационное, волновое поле электрона и т. п. Попытка создать "единую теорию поля", в которой все эти поля были бы объединены, не увенчалась успехом даже у Эйнштейна, работавшего над проблемой более тридцати лет. Тем не менее "электромагнитный мир" был полезен - он привел Дж. Дж. Томпсона, а затем и Эйнштейна к представлению о том, что прибавление телу энергии эквивалентно некоторому увеличению его массы, к "электромагнитной массе электрона" (вот откуда взялось знаменитое !).
      Мы уже не говорим о том, что с помощью электронной теории были проведены сотни тысяч правильных расчетов, сделано и объяснено не одно открытие.
      Что ж, электронная теория хорошо послужила.
      Впрочем, почему - послужила?
      Электронная теория используется до сих пор.
      Так же, как и уравнение Максвелла. Никакие, даже самые великие открытия не способны поколебать теорий, если они правильно отражают процессы, происходящие в мире.
      В крайнем случае, новая теория включает старые правильные теории как крайние или частные случаи.
      Так случилось с электронной теорией и уравнениями Максвелла.
      Бурное развитие квантовой физики в начале нашего века натолкнуло на мысль, что максвелловы уравнения не применимы в микромире, где необычайно малы изучаемые объекты.
      Простая и естественная картина непрерывного изменения электромагнитных полей, описываемая уравнениями Максвелла, здесь не может считаться полной. Ведь энергия в соответствии с гипотезой Планка должна в микромире меняться не непрерывно, а квантами, порциями!
      Поэтому в двадцатых-тридцатых годах нашего века был неизбежен переход максвелловой и лоренцевой теорий в новые, квантовые формы. Дирак в 1927 году, а затем Гейзенберг и Паули в 1929 году опубликовали статьи с описанием квантовой теории электромагнитного поля, где нет места непрерывности, где все величины меняются скачками и которая в случае больших объектов и расстояний переходит в старую теорию Максвелла.
      Новая теория смогла объяснить ряд тонких эффектов, происходящих в микромире.
      Но она внесла и много новых трудностей. Теперь оказалось, что невозможно точно измерить электромагнитное поле в точно указанной точке пространства!
      Осталось в квантовой теории и прежнее противоречие лоренцевой электронной теории: энергия точечного электрона осталась бесконечной! Хитроумные способы избежать этого в рамках квантовой электродинамики привели к другому абсурду к частице, обладающей бесконечной отрицательной массой!
      Это - одна из грозовых туч над квантовой теорией электромагнитного поля. Здесь уже не "два облачка на чистом небе законченной теоретической физики", о которых говорил когда-то Дж. Дж. Томпсон. Следует учесть, что Томпсон имел в виду здесь нижеследующие "атмосферные явления": неясность, почему электрон не падает на ядро, и странный, как тогда казалось, результат опыта Майкельсона. Мы уже знаем, какой благодатный ливень открытий и идей принесли эти "два облачка". Чем разразится грозовая туча, нависшая сейчас над квантовой теорией электромагнитного поля, пока сказать трудно. Но факт остается фактом - именно в противоречиях и "нелепостях" квантовой теории - ключ к новым открытиям в физике.
      Квантовая теория электромагнитного поля неминуемо должна уступить место другой, более полной и непротиворечивой теории.
      Из сказанного может показаться, что квантовая электродинамика заменила электронную теорию так же, как электронная теория заменила теорию Максвелла.
      Ничто не может быть ошибочней этого вывода. Жизнь и смерть теорий меньше всего напоминают печальную ситуацию в нашем мире, где отец дарит жизнь сыну, а сам через некоторое время исчезает из жизни, то же повторяется с сыном и внуком, и так вечно. Развитие физических идей здесь нисколько не напоминает прекрасный, но несколько жестокий процесс. Больше напоминает оно процесс деления клеток, где клетка, давшая жизнь другой, сама остается жить.
      Нильс Бор писал:
      "Когда приходится слышать, как физики в наши дни толкуют об электронных волнах и о фотонах, может показаться, пожалуй, что мы полностью оставили почву, на которой строили Ньютон и Максвелл. Но мы все, я думаю, согласимся, что такие понятия, как бы плодотворны они ни были, не могут никогда представлять что-либо большее, чем удобное средство выражения следствий квантовой теории, которые не могут быть представлены обычным способом. Не следует забывать, что только классические идеи материальных частиц и электромагнитных волн имеют недвусмысленное поле применения, между тем как понятия фотона и электронных волн его не имеют. Их применение существенно ограничивается случаями, в которых, учитывая существование кванта действия, невозможно рассматривать наблюдаемые явления, как независимые от приборов, применяемых для их наблюдения".
      И далее:
      "...язык Ньютона и Максвелла останется языком физиков на все времена".
      В поисках вечного движения
      Во времена оккупации Нидерландов наполеоновскими армиями на одном из судоходных каналов в центре Лейдена взорвался французский корабль, груженный боеприпасами. Взрывом были сметены все постройки на обоих берегах канала. Шли годы. Развалины превратились в заросший бурьяном пустырь, который лейденцы называли "руинами". В восьмидесятых годах прошлого века сюда пришли строители, и скоро на левом берегу канала поднялось светлое трехэтажное здание Лейденского университета.
      Из всех возможных тем для исследований предпочтение в университете отдавалось темам физическим. Отчасти это объяснялось тем, что здесь работали крупные физики: Лоренц (вспомните "преобразования Лоренца" - фундамент теории относительности А. Эйнштейна) и Ван дер Ваальс ("Силы Ван дер Ваальса"). Особенного развития физические исследования достигли при Гейке Камерлинг-Оннесе, по сути дела, превратившем весь университет во всемирно известную Лейденскую лабораторию низких температур, позже названную его именем.
      Оставив в стороне, по существу, все другие области физики, Лейденский университет сконцентрировал свод усилия лишь на низких температурах. Исследователи этого участка науки понимали, что одной одержимости мало, что новый океан не покорится без надежных мореплавательных средств и дельных штурманов. Поэтому в 1901 году Камерлинг-Оннес основал в своей лаборатории "Лейденскую школу инструментальщиков", где готовили высококвалифицированный технический персонал и рабочих для лаборатории.
      Эта школа выпустила тысячи настоящих мастеров, которые буквально расхватывались научными лабораториями и крупными предприятиями. Многие питомцы Лейденской школы инструментальщиков разбрелись по свету, но большинство осталось в Лейдене, и, в частности, в университетской лаборатории, обеспечив своими золотыми руками успех нового дела.
      Мы привыкли уже к масштабным физическим исследованиям. Физики обладают сейчас сложным и дорогим оборудованием, как, например, серпуховский и дубненский синхрофазотроны, ракеты, спутники, специальные подводные лодки, самолеты и корабли. Избалованному машинами-вычислителями и уникальной техникой современному ученому трудно даже представить обычную физическую лабораторию начала века. Даже именитая Кембриджская лаборатория Резерфорда была до двадцатых - тридцатых годов "сургучно-веревочной".
      Поэтому, быть может, нам труднее, чем современникам Оннеса, оценить его открытие: он одним из первых понял необходимость капитального переоборудования лабораторий. И не только понял, но и сумел осуществить свои идеи на практике.
      Техническое преимущество Оннеса дало себя знать довольно быстро. Все газы ожижены, и более того, большинство доведено до твердого состояния. Лишь гелий не поддается ученым. Уже раздаются голоса о том, не занимает ли этот газ в мире какого-либо особого положения и поэтому не сжижается.
      Оннес не сдается, он упорно совершенствует аппаратуру. Каждый новый градус холода дается с неимоверным трудом. Холодильные машины работают по нескольку суток. Достигнута температура 20 градусов абсолютной шкалы... 15 градусов... 10 градусов... Гелий - все тот же, кажется, нисколько не склонен к сжижению. 5 градусов... Гелий остается газообразным.
      Более десятка лет прошло с начала опытов...
      4,2 градуса...
      Гейке Камерлинг-Оннес.
      В дьюаровском сосуде появляется небольшое облачко тумана. Это блестящий признак - ведь все остальные газы и пары, которые вследствие нечистоты опыта могли бы остаться в сосуде, уже смерзлись и недвижно застыли где-то на стенках. В сосуде только один-единственный гелий, туман может быть образован лишь им. Значит, в гелии уже образовались центры конденсации, и он начинает превращаться в жидкость! Температура снижается еще немного. Эксперимент продолжается. В конце восемнадцатого часа эксперимента в сосуде возникает какой-то вихрь, бурление, и вот уже сосуд наполнен чуть ли не до краев кипящей жидкостью, настолько прозрачной, что увидеть ее почти невозможно.
      Эта жидкость кажется невесомой, почти несуществующей. А может, и нет вовсе ее - жидкости, за которой Камерлинг-Оннес охотился долгие годы?
      В глазах ученого помутилось. Десять лет и восемнадцать часов эксперимента, внезапное волнение при виде капель тумана и этой легчайшей волнующейся жидкости подкосили его. Оннеса в бессознательном состоянии отвезли домой. Лишь через несколько месяцев упорнейший человек смог снова вернуться к своим приборам, к письменному столу, к своим экспериментам.
      Три года прошло с того дня, когда 10 июля 1908 года Гейке Камерлинг-Оннес получил первые капли жидкого гелия. Теперь можно было проводить любые измерения, любые" исследования свойств веществ при столь низких температурах. Можно, например, изучить свойства веществ при температурах жидкого гелия и указать, насколько хорошо они согласуются с той или иной физической теорией.
      И Оннес с головой окунается в эти измерения. Он бесконечно проверяет других и себя, публикует в научном журнале лаборатории груды цифр, являющихся всевозможными физическими данными и константами.
      Опубликованы изотермы газов при низких температурах, таблицы и кривые теплоемкостей газов и твердых тел, таблицы удельных электрических сопротивлений. Оннес измерил удельные электрические сопротивления большинства хороших электропроводников (медь, алюминий, серебро), приступил к исследованию сопротивления твердой (конечно, твердой - ведь температура всего лишь на несколько градусов выше абсолютного нуля!) ртути, которая считалась хорошим проводником электричества. И вот тут-то его ожидал сюрприз, да еще какой!
      Оннеса интересовало, как будет изменяться электрическое сопротивление ртути в то время, когда ее температура снижается и достигает областей, близких к абсолютному нулю.
      Господствующей в то время была следующая точка зрения: если температура образца снижается, то это в первую очередь означает, что кристаллическая решетка материала все меньше и меньше колеблется - вероятность того, что электрон - носитель электричества ударится о решетку и затормозит свое движение (грубо говоря, в этом сущность электрического сопротивления), будет становиться все меньше и меньше. Стало быть, с уменьшением температуры сопротивление образца металла должно уменьшаться и в принципе равняться нулю при нулевой абсолютной температуре.
      Но в эксперименте достигнуть температуры, равной абсолютному нулю, невозможно, и поэтому ученые следили за ходом кривой электрического сопротивления при снижении температуры. Все измерения, проделанные на меди, серебре и других хороших проводниках электричества, полностью подтверждали вышеизложенную точку зрения. И вот тут-то замерзшая, отвердевшая ртуть "выкинула номер". Пока сопротивление измерялось в диапазоне 15, 10, 5 градусов Кельвина, все шло нормально, как и в других исследованных металлах. Оннес снизил температуру до 4,1° К, взглянул на прибор, с помощью которого измерялось сопротивление, и поразился: стрелка вольтметра указывала, что сопротивление образца равно нулю, хотя до температурного нуля оставалось еще больше четырех градусов!
      Это было поразительно. Для физика исчезновение электрического сопротивления было равносильно исчезновению земли из-под ног. Под сомнение ставились такие ясные вещи, как закон Ома и уравнения Максвелла.
      Оннес подумал, что прибор испортился, и включил вместо него запасной. Опыт повторили. Когда температура вновь была снижена до отметки 4,1°К, исследователи увидели, как стрелка прибора "прыгнула" к нулю. Это означало полное отсутствие электрического сопротивления у ртутного столбика.
      Оннес и ассистировавший ему Хольст изготовили новый образец затвердевшей ртути - залили ртуть в тончайший стеклянный капилляр и затем заморозили его, получив, таким образом, необычайно тонкий и длинный ртутный столбик. Из электротехники известно, что такой образец должен иметь большое сопротивление. В новом опыте экспериментаторы решили использовать для измерений сверхчувствительный зеркальный гальванометр. Гальванометр в сочетании со специально изготовленным образцом должен был обнаружить хотя бы следы сопротивления.
      Но не тут-то было. Вновь при температуре 4,1 градуса выше абсолютного нуля исследователи замечают внезапное "убегание" зайчика гальванометра. Несмотря на все предосторожности, сопротивление не появлялось - оно было равно нулю. Все говорило за то, что Камерлинг-Оннес и Хольст открыли неожиданное для них и для всех физиков мира явление.
      И вот теперь Оннес опубликовал в "Сообщениях из Лейденской лаборатории" статью о своем открытии. Статья наделала много шуму. За ней последовали десятки новых сообщений, которые дополняли, подкрепляли и доказывали открытие Оннеса.
      Выяснилось, что ртуть вовсе не является монопольной обладательницей свойства "сверхпроводимости". Некоторые другие металлы, такие, например, как свинец, олово, также становятся сверхпроводниками. Вопреки всеобщим ожиданиям, лучшие известные проводники электричества - медь и серебро, оказалось, вовсе не обладают таким свойством. Долгое время ни один физик не мог дать удивительному явлению теоретическое обоснование.
      Факты были чрезвычайно интересны не только с точки зрения "чистой физики". Открытие сверхпроводимости сразу же вызвало к жизни множество заманчивых проектов, относящихся в первую очередь к области электротехники.
      В 1911 - 1913 годах, о которых идет речь в нашем рассказе, электродвигатели, электрогенераторы были известны уже более полувека, а трансформаторы (их изобрели позже) - не один десяток лет. Срок достаточен для того, чтобы техническая идея воплотилась в довольно совершенные конструкции. Другими словами, электрооборудование было сделано по последнему слову техники того времени, и, как и в наши дни, стояла проблема его дальнейшего совершенствования, на какой-то принципиально новой основе.
      И теперь, и тем более в те времена электрические машины, трансформаторы, линии электропередач имели и имеют один существенный недостаток - они нагреваются, причем это ненужное для нас тепло возникает за счет электрической энергии вследствие неумолимого закона Джоуля - Ленца, гласящего, что любой ток, проходящий по проводнику с некоторым электрическим сопротивлением, отдает в этом сопротивлении часть своей энергии в виде тепла.
      Иногда эта энергия используется, например, в электрических обогревателях, плитках, грелках. Однако в большинстве случаев тепловое нагревание электрических проводов является напрасной потерей электроэнергии, что было хорошо известно и Камерлинг-Оннесу.
      Для магнитных измерений в Лейденской лаборатории требовалось построить несколько мощных электромагнитов с полем, например, 100 тысяч эрстед. Обычный электромагнит с массивным, как слон, стальным сердечником мог создавать поля лишь до 60 - 65 тысяч эрстед. К тому же, если такое чудовище весом в несколько тонн поместить в лаборатории, не останется места для работы. Значит, нужно было создавать соленоид, то есть попросту спираль, по которой идет ток, создающий сильное магнитное поле. Но "у каждого - свои недостатки". В соленоиде, выполненном, например, из меди, будет тратиться зря колоссальная мощность! Лишь с помощью сверхпроводников можно было бы избавиться от потерь и создавать сколь угодно мощные электромагниты для исследований. Эта идея увлекла профессора Оннеса, и уже в 1913 году в том же журнале "Сообщения из Лейденской лаборатории" он опубликовал статью с предложением построить сверхпроводящий магнит на 100 тысяч эрстед, не имеющий бесполезных потерь мощности и, естественно, изготовленный не из меди, а из какого-нибудь сверхпроводящего металла.
      Однако последующие события показали, что Оннес, как говорится, "замечтался". Суровые физические законы, казалось, восстали против смелой идеи.
      Вскоре после опубликования статьи Оннес выяснил, что по сверхпроводнику может течь ток отнюдь не всякой величины. Как только величина тока превосходит некоторое (позже названное "критическим") значение, ток "выключает" сверхпроводимость, и вместо образца с волшебными свойствами в руках у исследователя оказывается ничем не примечательный кусочек свинца, ртути или олова. Токи были настолько малы, что постройка магнита из такой проволоки была бы практически бесполезной. И это еще не все. Вскоре после открытия Оннеса было обнаружено, что не только ток способен "выключить" сверхпроводимость. Сверхпроводимость исчезала и под влиянием очень слабых магнитных полей, не превышающих сотен эрстед. А Камерлинг-Оннес мечтал о сотнях тысяч.
      Стало ясно, что сверхпроводимость - не более чем физическая игрушка, возбуждающий любопытство физиков феномен. Видимо, будучи убежденным в этом, ушел на покой Гейке Камерлинг-Оннес, оставив лейденскую лабораторию своим последователям В. Кеезому и де Хаазу.
      Кеезом известен своим капитальным трудом "Гелий". В книге собрано все, что знали о гелии - от истории его открытия до свойств в жидком состоянии.
      Де Хааз провел многочисленные исследования низких температур, сверхпроводящих сплавов. Совместное советским физиком Л. В. Шубниковым (стажировавшимся в лейденской лаборатории) он открыл так называемый "эффект Шубникова - де Хааза".
      В начале тридцатых годов было обнаружено, что существует несколько сплавов различных металлов, в которых сверхпроводимость исчезает в магнитном поле гораздо большем, чем то, о котором знал Оннес. В сплаве свинца с висмутом "критическое магнитное поле" превышало уже пятнадцать тысяч эрстед. Хотя до сотен тысяч эрстед, о которых мечтал Оннес, было еще далеко, физики воспрянули духом. Появилась как будто бы возможность создавать "бесплатные" электромагниты если не на сотни тысяч эрстед, то хотя бы на пятнадцать тысяч. Такие магниты уже можно было бы использовать в электрических машинах. Может быть, сплав свинца с висмутом удалось бы использовать даже в лабораторных магнитах, правда, не очень сильных, но больших по объему рабочей зоны.
      Однако обстоятельства сложились совсем не так, как можно было ожидать. В дело вмешался новый директор лаборатории Кеезом. Он, измерив критический ток проволоки из сплава свинца с висмутом, выяснил, что ток слишком мал и сделать из такой проволоки сколько-нибудь ценный магнит невозможно.
      Работники лаборатории, ознакомившись с выводами Кеезома, решили отказаться от "бесперспективных" сверхпроводников. Так, сверхпроводящие магниты были "закрыты" во второй раз.
      Лишь через три десятка лет выяснилось, что выводы Кеезома были неточными. Критический ток сплава свинца с висмутом был вполне достаточен для того, чтобы из него делать довольно экономичные соленоиды.
      Искать новую тему для исследований работникам лаборатории не пришлось. Как раз в эти годы советский физик Петр Леонидович Капица открыл не менее интересное, чем сверхпроводимость, явление - сверхтекучесть жидкого гелия. Лейденцы увлеклись новой перспективной работой, окончательно потеряв интерес к сверхпроводящим магнитам.