– Если идти на обычной тяге, – сказала Тараоки, – то в пару часов не уложимся. Все-таки две десятых астрономической единицы. Считаю, что не стоит зря тратить времени.

– С точки зрения биологии, – уставившись в потолок, пробурчал доктор Терехов, – условия прокола пространства более экстремальны и необычны для человеческого организма, чем полет в нормальном режиме. И если уж нам не преодолеть Сферу в прыжке, то стандартным путем и пытаться нечего.

– А если попробовать прорваться по касательной? – задал Слава риторический вопрос.

До сих пор молчавший и что-то обдумывавший Бородин искоса глянул на него и разразился тирадой, исполненной сарказма. Опешившие от неожиданности члены экипажа услышали много интересного об общих заблуждениях всего человечества в целом и данного конкретного коллектива в частности.

Во-первых, говорил Бородин, с чего это вы решили, что всё обстоит именно так, как нам кажется? Вовсе не факт, что этот мыльный пузырь, мнящийся несокрушимой твердыней, нельзя преодолеть. Только это надо делать не с наскока, а предварительно подумав, причем хорошенько подумав. А то опять получится могучий проект типа поворота северных рек вспять или попытки взрыва водородной бомбы мощностью в сто мегатонн. Опасный эксперимент с, возможно, необратимыми последствиями. Заблуждения человечества очень дорого стоят и обходятся колоссальными жертвами. Мало вам чуть не разразившейся экологической катастрофы или продырявленного озонового слоя. Слава Богу, на Земле дело обошлось. А здесь? Может, Сфера – это естественная защита планет от какой-то неведомой нам напасти. А мы – кувалдой по стенке, отделяющей нас от стада разъяренных мамонтов.

Во-вторых, Сфера – понятие чисто теоретическое. И даже не теоретическое, а скорее геометрическое. Махрово человеческое восприятие доселе неведомого явления, для описания которого пока не существует сколько-нибудь серьезного математического аппарата и уж тем более физической модели. Вполне возможно, что это, например, частный случай из области теории гравитации, описывающей поведение пространства вблизи больших тяготеющих масс, каковой и является Солнечная система в целом. Чем не безумная теория? Искривленная зона континуума, так сказать. Или, например, изменение свойств вакуума при переходе из планетарной околозвездной области в межзвездное пространство. Что, в конце концов, мы знаем об этом? А может быть, это просто уникальное природное образование. А мы – Сфера, Сфера! Это же не опушка, которую можно объехать на кривой кобыле. Если не получилось в лоб, то где гарантия, что получится по касательной? Будем носиться по кругу до полного удовлетворения. «Нам нет преград ни в море, ни на суше»! Апофеоз человеческого высокомерия!

В-третьих, если уж зашла речь о реакциях человеческого организма, он, Бородин, не видит, в отличие от коллеги Терехова, оснований для самоуспокоения. В конце концов, с момента первого полета прошла всего лишь неделя, и это не время для серьезных наблюдений. Последствия воздействия в период полета каких-то неизвестных факторов могут проявиться и позднее. Как в случае пребывания в зоне радиоактивного заражения. И если предыдущие экипажи, в буквальном смысле слова, всего лишь касались Сферы в ничтожно малый момент времени, который и временем-то назвать нельзя, то они торчат в этой зоне вот уже без малого пятнадцать минут. Чем может обернуться для них подобное мероприятие, Бородин, как физик, даже представить себе не в состоянии.

Завершив сей продолжительный период, Бородин исподлобья оглядел присутствующих и слегка качнул головой, как бы утверждаясь в собственных выводах.

– Я вынужден согласиться с Андреем Ильичем, – обиженно молвил Терехов, – но только в одном пункте: времени для серьезных исследований действительно было мало. Но хочу заметить, что обследования испытателей проводятся ежедневно, и не выявлено ни одного, подчёркиваю – ни од-но-го, случая каких-либо отрицательных отклонений от нормы. Наоборот, испытатели находятся в пике формы, демонстрируя отличные результаты. Если ранее у каждого из них и были, как у всякого из людей, небольшие микроаномалии, то теперь их нет вовсе…

– Кошка Эмма, – напомнил Бородин.

– Ну да, – смешался Терехов, – действительно… Тут мы пока бессильны. Хотя смею заметить, что кошка – не человек, и параллели в данном случае неуместны.

Физик собрался было ответить, но вмешалась Вивьен:

– А как в ваши построения вписываются «Вояджер-1» и «Вояджер-2», отправленные в свободный полет за пределы системы? И до сих пор, между прочим, подающие сигналы?

Бородин замер, прекратив начатое движение, глаза его приняли отсутствующее выражение. Казалось, он мгновенно забыл и о том, что только что говорил, и о том, где он вообще находится. Как человек, полностью потерявший сцепление с реальностью.

Ли только хмыкнул. Он уже видел однажды подобное состояние Андрея и знал, что в таких случаях к нему обращаться бесполезно. Поэтому Слава приложил палец к губам и сделал круглые глаза, повернувшись к Терехову, а затем сказал Вивьен:

– Давайте-ка посмотрим показания приборов, пока наш друг обдумывает посетившую его мысль.

Тараоки кивнула и запустила программу пошаговой подачи на пультовый монитор всех данных, полученных бортовой аппаратурой. Минуты три они внимательно изучали появляющиеся на экране текучие таблицы, изредка перебрасываясь короткими фразами, в которых то и дело мелькали какие-то магнитные углы, напряженности полей, орбиты и звездные склонения. С точки зрения биолога всё это было полнейшей абракадаброй, поэтому Терехов, сидевший сзади, рядом с Бородиным, расслабился, свесил голову набок и наблюдал с интересом лишь за тем, как в полусумраке рубки контуры Славы и Вивьен окрашиваются в различные цвета при изменении фона на плоскости экрана. Сомнение, посеянное в нем физиком, давало первые робкие ростки.

Самым тонким местом у всех живых существ, думал Терехов, будь то кошка или человек, является психика. Чтобы поколебать ее, достаточно минимального внешнего воздействия. В результате мы получаем либо эмоцию, либо механическую реакцию. Что происходит в этот момент в сложноогранизованной нейронной системе? Какие связи задействуются в коре головного мозга? Все эти втыкания микроэлектродов и прочие грубые воздействия на нервные клетки не дают никакого представления о самих процессах мышления и появлении каких-либо чувств. Как сказал один из известнейших нейрохирургов: «Я много раз делал трепанацию черепа и оперировал мозг, но вот ума ни разу не видел». Да… На сегодняшний день мозг так и остается самым слабоизученным органом человека. А что же такое собственно психика, и подавно никто не знает. Впрочем, религия, наверное, знает. Хотя вряд ли. Скорее немного догадывается и называет это душой. А душа – это тонкая полевая оболочка физического тела, и что с ней происходит во время прокола пространства, одному Богу известно… Вот именно…

Прихотливые изгибы вялотекущих мыслей прервал глубокий вздох из соседнего кресла. Терехов вздрогнул и повернулся на звук.

– Э-э… – сказал Бородин и потянулся всем своим немаленьким телом, по частям извлекаясь из недр кресла. – Извините, коллеги, я несколько отвлекся… Мне тут пришла в голову дикая мысль… Бред, конечно, но… Вы все знаете, что такое гравитационный коллапс?

– Наслышаны, – сообщил ему Ли, отвлекаясь от изучения таблиц. – Как и все люди, имеющие отношение к работе в космосе. Черные дыры и всё такое…

– Так вот… м-м-м… не знаю, что там с «Вояджерами», но я задал себе вопрос: что мог бы увидеть наблюдатель, находись он внутри сферы Шварцшильда? – Физик вытянул перед собой руку с растопыренными пальцами, как бы заранее защищаясь от хора возмущенных голосов. – Нет-нет, я прекрасно знаю, какие раздраженные возгласы могу услышать! Но, коллега, ей-богу, есть, по крайней мере, два обстоятельства, которые стоит рассмотреть – красное смещение, то есть разбегание внешних галактик, и невозможность вырваться за пределы области, ограниченной сферой. Для внутреннего наблюдателя эти два фактора будут являться жестокой реальностью. Опять же Большой взрыв, положивший начало развитию Вселенной. Каково, а?

– Ну, Андрей Ильич, ты даешь! – Слава помотал головой. – Разве ж такое возможно?

– В Мироздании нет ничего невозможного, юноша, – Бородин откинулся на спинку кресла, – зато есть многое такое, чего мы еще не знаем. И энергично отвергаем со всей величественной спесью, присущей венцу творения.

– Так ты что же, Андрей, – Терехов изумленно взирал на соседа, – хочешь сказать, что Солнечная система находится внутри черной дыры?

– Я ничего не утверждаю, – заявил Бородин. – Я лишь озвучил мысль, посетившую меня «в сии минуты роковые».

– Ну да, – сказала Вивьен, – всех озадачил и теперь наблюдает, что из этого получится…

– Вам виднее, – благодушно молвил Бородин. – Как психолог, вы должны лучше всех нас разбираться в таинстве зарождения мысли.

– Ну, хорошо, – Слава поднял руки, призывая всех к вниманию, – ну, ладно. Над этим стоит подумать. Может быть, тут есть какие-то зерна истины. Действительно, нельзя ничего отвергать сходу, если ничего об этом не знаешь. И все же, леди и джентльмены, я попросил бы вас сейчас не отвлекаться. На повестке дня всё тот же вопрос: будем прыгать по касательной или нет?

– Ничего не имею против, – пожал плечами Бородин. – Только все же прошу учесть одну деталь – при вводе дальности задайте параметр двести восемь единиц, умноженных на два-пи-эр.

– Окружность Сферы? – Вивьен вопросительно посмотрела на физика. – Зачем?

– В худшем случае мы снова окажемся в нынешних координатах, в лучшем – в точке старта, у Базы.

– А других вариантов не предвидится?

– Отчего же! Мы можем оказаться и за пределами Сферы, имея в виду наше полное незнание законов движения в режиме прыжка, но, честно говоря, я в это не верю.

– На том и порешим! – Слава повернулся к Тараоки. – Вивьен запускайте программу…

Интересные люди эти русские, думала единственная женщина в экипаже, заученными до автоматизма движениями вводя новые параметры полета. Казалось бы, неординарная ситуация, в которой главное – полное сосредоточение на достижении поставленной цели. А цель – слетать, посмотреть, попробовать преодолеть неведомый барьер, доложить о результатах. Вместо этого они рассуждают о высоких материях, пытаются немедленно разрешить проблемы, над которыми целые коллективы ученых будут долго ломать голову, всё время отвлекаются. Даже Ли, самый собранный из них, забыл выйти на связь с центром управления. Да и она тоже хороша, не напомнила. Им бы побольше американского практицизма… Вивьен виртуозно завершила последнее движение и посмотрела на Славу. Тот кивнул.

ПП дрогнул и проявился в пяти километрах от Базы.

– Где вас носит?! – Боря Калмыков был раздражен. Даже очень раздражен. – Что, трудно было переслать сообщение?

Едва засветился экран связи, гранд-инженер высказал им свое мнение о том, что он думает о них, об их полете и их поведении. Экспрессивно, доступно и не скупясь на эпитеты.

– Извини, Боря, – примиряюще сказал Ли, – но было очень занятно и необычно. Виноват, больше не повторится.

– А больше тебя никто и не пустит, – Калмыков на глазах терял остатки недовольства. – Правда, ребята, ведь сорок минут молчали. Мы тут извелись все.

– Сорок минут! – удивился Слава. – А мы и не заметили. Как-то всё довольно быстро произошло. Да что случилось-то? – глядя на притихших операторов вопросил он.

– С Земли получено указание прекратить все испытательные полеты. До особого распоряжения.

– Ничего себе новости! А почему, собственно?

– Без объяснения причин. Просто констатировали факт. Если я правильно понимаю, то скоро у нас будут гости.

– Даже так? И что дальше?

– А дальше вы все отправляетесь прямиком к Штейнбергу. Он с нетерпением ждет. Так что отстыковывайтесь, причаливайте – и на ковер.

Шеф выдерживал паузу. И пауза явно затягивалась. Наконец он, видимо, счел, что психологическая подготовка к разговору завершена, недовольно оглядел стоявших у входа испытателей и, кашлянув, произнес:

– Располагайтесь, господа… И миссис.

– С Вашего позволения – мисс, – мгновенно среагировала Вивьен, но ее тут же перебил Ли:

– Мы еще не прошли карантин, Генрих.

– С момента получения приказа с Земли карантин объявлен по всей Базе. Так что на эту тему больше не отвлекаемся. Могу вам также напомнить о нашей договоренности по поводу немедленного доклада о результатах полета. И об ответственности, которую я несу перед Землей за всех вас и вверенную мне территорию. Поэтому – располагайтесь, – он протянул руку, указывая на пристенные диванчики, – и приступим.

Подождав, пока экипаж рассядется, Штейнберг включил запись и кивнул Ли:

– Начнем с вас, Вячеслав. Каковы ваши впечатления, выводы?

Слава растерянно почесал переносицу, пригладил несуществующий вихор на затылке, потом тихо кашлянул и произнес:

– Очередная попытка преодолеть Сферу не удалась. Были реализованы два режима: первый – пробой сходу, так сказать… при исходной дальности в пятьсот астрономических единиц, второй – выход по касательной. Ни то, ни другое не привело к желаемому результату. Что же до личных впечатлений – они есть, и весьма сильные. Мы были на границе межзвездного пространства, и панорама, открывающаяся оттуда, потрясает. Мне показалось, что я слышу музыку сфер… Извините за невольный каламбур.

– Это уже эмоции… А скажите, Вячеслав, откуда взялись такие странные идеи о режимах полетов?

– Э-э-э… – Ли слегка покраснел. – Виноват, мальчишеская выходка, конечно. Просто пришло вдруг в голову, что если попробовать с разбега… или наоборот, приблизиться вплотную – и не в лоб, а под каким-то углом… – он окончательно смешался. – В общем, дурацкая попытка применить исключительно наземные хитрости при движении в режиме прыжка.

Штейнберг только хмыкнул и покачал головой.

– Что ж… отрицательный результат – тоже результат. Мисс Тараоки, что можете сказать вы?

– Ничего нового, герр Штейнберг. Сбоев в бортовом оборудовании не было. Никаких отклонений в полетном режиме не замечено. Полагаю, что Сфера – это реальное образование, а не проявление каких-либо недоработок в теории и практике внепространственного движения.

– Замечательно сформулировано, но не прибавляет ни грана информации. Действительно, ничего нового. Так… Доктор Терехов, что у вас?

Биолог, до этого чересчур внимательно рассматривавший собственные ногти на правой руке, вздрогнул, выпрямил спину и, глядя в глаза Штейнбергу, размеренно заговорил:

– Прежде всего, я должен выразить глубочайшую признательность вам, как директору Базы, за разрешение провести этот эксперимент и, естественно, крайне благодарен Вячеславу, придумавшему взять нас с собой. Одно дело – изучать результаты, полученные без твоего участия, и совсем другое – ощутить самому то, что не подвластно стороннему наблюдателю. Все эти изменения, происходящие в организме, и эмоции, связанные с ними.

– Да? – заинтересованно произнес Штейнберг, внутренне насторожившись. – И какие же?

– Полная раскрепощенность, свежесть какая-то, – прислушиваясь к собственным ощущениям, негромко сказал Терехов. – Как бы объяснить попроще? Вот вы берете мятный леденец и кладете его на язык. И сразу же во рту ощущаете приятный такой холодок, сквознячок такой бодрящий. Примерно то же самое, только во всем организме… Видимо, происходят какие-то изменения, может быть, обновление определенных структур. Теперь, я полагаю, наши исследования станут более осмысленными…

«Вот, значит, как, – думал Штейнберг, внимательно разглядывая сидящих перед ним астронавтов и стараясь не терять нить разговора, – похоже, я не ошибся в своих наблюдениях. Не только Кобыш, все они изменились. И причина тому – либо воздействие неизвестных факторов во время прыжка, либо Сфера. Они сами еще могут не знать об этом. Хотя Дмитрию я уже намекнул. Зря, наверное. Надо бы попытаться максимально использовать эту информацию, пока она известна только мне. Приоритет много значит. А у меня солидная фора – ведь все испытатели передо мной как на ладони. И их результаты тоже. Вот, например, эти четверо. Ну сущие дети… Все их мысли и эмоции можно читать, как открытую книгу. Вячеслав озадачен, искоса посматривает на доктора, видимо, не ожидал от него подобных откровений. Тараоки внешне совершенно спокойна, но мелкие детали выдают напряжение. Скорее всего, анализирует ситуацию. Интересно, к каким выводам она придет? Физик погружен в себя. Похоже, его больше интересуют собственные теоретические построения, чем то, о чем говорит Терехов. А сам биолог, всё больше увлекаясь, вслух озвучивает первые впечатления. Как правило, самые верные…»

Штейнберг спохватился, потому что утерял-таки нить тереховских рассуждений. Досадуя на себя, он попытался связать услышанное ранее с последними фразами, но понял, что опоздал.

– Собственно, у меня все, – ссутулившись и зажав ладони между коленей, сказал доктор, – По самым предварительным прикидкам, первая серия контрольных проверок займет месяца три, не меньше.

– Что ж, – шеф Базы соорудил из ладоней домик, – изложите ваши соображения в рапорте, а потом постарайтесь представить мне максимально подробный план исследований. Результаты могут быть чрезвычайно интересными, – он позволил себе улыбнуться. – Рад, что не ошибся и прислушался к вашему мнению, Вячеслав. Сегодняшний полет действительно оказался наиболее информативным. Смею надеяться, что это еще не всё.

– Благодарю за доверие, – Ли склонил голову, потом выпрямился и скрестил ноги. – Вы правы – самое интересное впереди. Наиболее революционное сообщение вы услышите из уст доктора Бородина, – он повернулся к физику и приглашающе повел рукой.

Представитель точных наук шумно прочистил горло и завозился, устраиваясь поудобнее. Штейнберг с большим интересом следил за его эволюциями.

– С вашего разрешения, – сказал Бородин, – начну с мысли, посетившей меня у границ Солнечной системы. Сама по себе она тривиальна и лежит на поверхности, но надо столкнуться с определенными условиями и обстоятельствами для того, чтобы попытаться примерить ее, так сказать, на себя. Вся сложность положения заключается в том, что проверить ее практически сейчас невозможно. Но рассчитать теоретически…

Бородин рассеянно пошевелил в воздухе пальцами, как бы прикидывая последовательность изложения основных постулатов, а потом на одном дыхании пересказал суть своих умозаключений.

В течение этого короткого доклада на лице Штейнберга последовательно менялись выражения: от слегка озадаченного до безмерно удивленного с некой примесью досады и испуга. «Ай да шеф! – опешил внимательно наблюдавший за начальством Ли. – Первый раз вижу такую потерю контроля. Похоже, его здорово проняло».

Когда Бородин завершил очередной период и умолк, Штейнберг после недолгого колебания осторожно спросил:

– Скажите, Андрей, что конкретно натолкнуло вас на такие выводы? Если не ошибаюсь, все это пребывает за гранью сегодняшних научных представлений?

– Собственные ощущения, – буркнул Бородин. – Если бы кабинетным ученым, фактически являющимся законодателями теоретической астрофизики, выпала возможность самим поучаствовать в эксперименте, подобном нашему, думаю, они во многом изменили бы свою точку зрения.

– Но, насколько мне известно, наше Солнце – довольно заурядная звезда, желтый карлик, не способный… как это… – директор в затруднении пошевелил пальцами, – вот… свернуть пространство вокруг себя…

– Да, – сказал физик, – конечно… Если рассматривать ситуацию с позиций сложившихся представлений. Вот только мы никогда ранее не сталкивались с космическими явлениями, похожими на нашу Сферу. Да и не могли столкнуться, сидя на Земле. А что происходит, когда в поле зрения науки появляется вдруг нечто, совершенно непредставимое раньше? Могу подсказать: либо происходит попытка втиснуть это нечто в рамки уже известного путем подгонки всевозможных критериев, либо нечто объявляется ошибкой экспериментатора или попросту сходу отвергается, либо, что предпочтительнее, меняются представления о мироустройстве. Все наши астрофизические теории родились на кончике пера, исходя из наблюдений, производимых с поверхности родной планеты. С точки зрения внутреннего наблюдателя. А если взглянуть извне? Какой мы увидим Солнечную систему из внешнего мира? Или не увидим вообще? Если хотите, приведу ставший общим местом пример: могут ли обитатели двумерного мира, живущие в плоскости, воспринять перпендикуляр к этой плоскости? Вряд ли. Они просто не смогут его вообразить. Точка на плоскости – вот предел их наблюдений. В нашем случае примерно то же самое. Мы кое-что знаем о физических законах пространства, в котором живем, но нам ничего не известно о том, что происходит после свертывания пространства в сферу Шварцшильда. До сих пор мы рассуждали об этом как внешние наблюдатели. Все эти межпространственные туннели и переходы в другие Вселенные – чисто теоретические конструкции, никак не подкрепленные экспериментально. Вполне вероятно, что мы выдаем желаемое за действительное. В конце концов, если внутри коллапса возможна разумная жизнь, то его обитатели будут кое-что знать о физических законах своего мира, но ничего о внешнем. Ситуация, так сказать, вывернутая наизнанку и поданная с точки зрения внутреннего наблюдателя. Как вам? Ничем не хуже любой другой гипотезы. Тем более, что подтвердить или опровергнуть ее пока нечем. А?

– Вы меня окончательно запутали, – Штейнберг безнадежно махнул рукой. – Я не успеваю за ходом вашей мысли. Давайте все упростим. Насколько правдоподобно ваше предположение?

– А оно вообще неправдоподобно, потому что противоречит всем существующим на сегодняшний день знаниям. И здравому смыслу тоже.

– Ох, уж этот здравый смысл! Порой он уводит нас все дальше от истины, не так ли? Да и как разобраться, что есть истина? Например, в нашем случае?

Бородин пожал плечами.

«Интересно, – смятенно подумал Штейнберг, глядя на четверку астронавтов, – понимают ли они всё значение сделанного ими случайного открытия? Скорее всего, нет. Они поймут, но позже. Где уж им. Они же большие дети, занятые наукой. Им невдомек, что происходит в головах у политиков. А я это знаю очень хорошо. Как только сообщение о том, что наша территория ограничена пределами Солнечной системы, и звездная экспансия не состоится, дойдет до их иезуитских мозгов, начнется подковерная битва за раздел сфер влияния. И, скорее всего, не только подковерная. С таким средством доставки, как ПП, становится доступной любая планета. Все равно, что порог перешагнуть. С минимумом затрат. Сразу же начнется освоение новых территорий, невозможное без столкновения различных интересов. Самые сильные захватят лакомые куски. Это, несомненно, будут представленные здесь Америка с Россией, и, наверное, что-то достанется и Европейскому Союзу. Потом подтянутся ближайшие соперники – Китай, Япония и, может быть, Индия. У них уже есть космические амбиции и необходимый для этого потенциал. Они распределят между собой пригодные для обитания миры Солнечной системы. А что будет дальше? Звездные войны в пределах Сферы за перераспределение космических колоний? Дальше-то распространяться некуда… – Штейнберг внутренне поежился. – Эк меня занесло. Все это будет потом, а сейчас главное – не ошибиться и принять правильное решение».

– Ну, так, – подытожил шеф Базы, – разбираться – это не наша с вами прерогатива. Предоставим это Комитету. А от вас сейчас требуется только одно – быстро составить рапорт. Сколько для этого нужно времени? По самому минимуму?

Ли искоса оглядел товарищей и произнес:

– Я думаю, в час уложимся. Андрей набросает физическую составляющую, Вася – биологическую, Вивьен сформулирует полетные характеристики, а я сведу все воедино и оформлю окончательный вариант отчета.

– С Богом, – Штейнберг встал, давая понять, что время пошло. – Вас, Вячеслав, я жду ровно через час, остальные, выполнив поставленную задачу, могут быть свободны.