– Ничего себе! – удивился Бородин. – Парадоксальное сочетание!

– Кому как, – Тараоки пожала плечами. – Меня вполне устраивает. Считайте это проявлением совмещения западного образа жизни и восточного метода развития сознания. Кстати, раз уж вы пригласили меня в компанию, не поведаете ли, что новенького обнаружилось после первых полетов человека на «папке»?

– Пока трудно сказать, – Терехов окинул задумчивым взглядом изящную фигурку японки. – Люди впервые столкнулись с таким феноменом, как преобразование живой плоти в иное… иной…

– В пакет информации, – подсказал Бородин.

– …в иное состояние, – продолжил биолог, преодолев терминологический барьер, – совершенно необычное для нормального человеческого организма. Я считаю, что вполне возможны какие-либо побочные явления, напрямую связанные с такими стрессовыми изменениями в процессе жизнедеятельности.

– А вы? – Вивьен с интересом обратилась к Бородину.

– Мы тоже столкнулись с некоторыми странностями, не вполне укладывающимися в наше представление об устройстве Вселенной в общем и Солнечной системы в частности, – Андрей беззвучно завершил уничтожение салата и приступил к омлету с беконом. – Но об этом мы поговорим в кают-компании. До начала сбора всех любопытствующих остается девять минут. Так что, дамы и господа, рекомендую поторопиться. А кроме того, вкусно!

Ли взъерошил свои черные, как смоль, волосы и в очередной раз вопросил:

– Ну, и какие будут идеи, господа естествоиспытатели?

В кают-компании Базы, где собрались весь цвет научной группы ПП, технический персонал, обслуживающий проект в космосе, группа испытателей в полном составе и еще масса заинтересованных лиц, наступила невнятная тишина. Затем громадный Андрей Бородин, Глава секции теоретической физики вакуума, зашевелился в своем кресле и гулким басом произнес:

– Давайте-ка отвлечемся от общей дискуссии, еще раз выстроим последовательность событий и попытаемся представить картину в целом. От которой и будем в дальнейшем отталкиваться. Возражений нет? Молчание – знак согласия.

Итак, испытания в системе Земля – Луна прошли более чем успешно. Никаких сбоев механизмов и приборов в любых расчетных режимах не происходило. У подопытных животных – мышей, собак и обезьян – после полетов никаких аномалий в поведении не обнаружено. Во всех пятнадцати случаях. Весьма и весьма оптимистично. Жаль только, что животные не умеют рассказывать о своих впечатлениях. Это – первое.

Пробный прыжок Кобыша и Тернера от Базы к Юпитеру и от Юпитера за пределы Системы завершился, мягко говоря, странно. ПП, как всем известно, вернулся на Базу, то есть в точку отсчета. Хотя приборы и зафиксировали выход на рубеж в двести девять астрономических единиц, тем не менее, пилоты этого не заметили. Физически никак не отреагировали. В их восприятии старт от Юпитера закончился финишем у Базы. Поэтому достижение границы дальности в двести девять единиц, не зафиксированное сознанием человека, условно назовем пока «мерцающим выходом». Это – второе. Далее. Следующая пара пилотов – Хромов и Клеменс – пока Кобыш и Тернер находятся в карантине, отрабатывает маршрут Меркурий – Уран – граница Системы. Они точно так же возвращаются на Базу, зафиксировав «мерцающий выход» на отметке в двести девять единиц. Это – третье.

Сопоставив приборные записи, мы решаемся на радикальный шаг – посылаем пару Седых – Дорин по траектории, перпендикулярной плоскости эклиптики. Тоже за пределы Системы. И тоже на расстояние в двести пятьдесят единиц. Никаких безумных идей не выдвигалось. Просто сменили направление движения, вектор атаки, так сказать. Исключительно ради любопытства. Для получения более или менее общей картины о возможных свойствах пространства и поведения ПП в оном пространстве. Результат – полное совпадение полетных параметров с предыдущими. Замечу, что заданная дальность во всех полетах одна и та же. Двести пятьдесят единиц. И каков результат? – Бородин трагично развел руками. – Всё те же двести девять единиц, «мерцающий выход» и финиш в виду Базы! Это – четвертое. И это уже, воля ваша, выявленная закономерность! Такие вот пирожки, коллеги мои во науке!

Отсюда неумолимо напрашиваются лежащие на поверхности выводы: либо, по неизвестным нам причинам, предел дальности испытываемой модели ПП всего-навсего двести девять астрономических единиц; либо существует, опять же по неизвестным нам причинам, некий барьер в пространстве, который мы пока не в состоянии преодолеть! Правда, есть маленькая закавыка… Эти два варианта никак физически не объясняют явления «мерцающего выхода» и возврата ПП в точку старта. Дикси! – Бородин грузно откинулся на спинку кресла и благодушно обвел всех взглядом, как бы приглашая к дальнейшему обсуждению.

– Гхм… э-э-э… – робко привлек к себе внимание щупленький малозаметный Веня Лямкин, биолог из научной группы Васи Терехова, – еще, знаете ли, Эмма…

– Веня, – предостерегающе поднял палец суровый доктор Терехов, – ты бы…

– Давай, Венька, колись, – азартно подначил кто-то из собравшихся, – когда замешана женщина…

– А кто это – Эмма? – задрал брови Бородин. – Что-то я не припоминаю.

– Э-ээ, – Веня затравленно оглянулся на своего руководителя, который уже безразлично рассматривал потолок, мол, сам вляпался – сам и выпутывайся. – Эмма – это кошка… Сибирская… Мы ее с мышами посылали… Пятым рейсом… В отдельной клетке, – с отчаянием добавил он.

– У меня нет такой информации, – обиженно сказал Бородин. – Вы не соизволили.

– Биологи в «пятерку» зайца подсадили, – хихикнул кто-то из задних рядов, – в смысле – кошку-нелегала…

– Без билета…

– Для наблюдения за мышами…

– Кошка получилась виртуальной, и физики её не словили…

– Тихо! – Ли постучал костяшками пальцев по столу. – Прекратить балаган! – И когда волна веселья пошла на убыль, добавил. – Я не совсем понимаю, какое отношение кошка биологов имеет к нашим делам?

– Ну-у… – совсем потерялся Веня, – я подумал, что, может быть, обществу будет интересно узнать… и сопоставить, так сказать… в свете рассматриваемых обстоятельств…

– Да не тяни ты кота… – не выдержал Бородин.

– В смысле, кошку… – тут же подхватили из заднего ряда.

– Эмму…

Веня молча открывал и закрывал рот. Совсем как рыба, выброшенная на берег.

– А ну, хватит! – озверел Ли. – Остряки – приколисты! Своих идей нет, над чужими измываетесь! Дайте парню договорить! Потом и проявите остроумие. Для решения задачи, а не вхолостую. Ну! – он раздраженно обернулся к Лямкину. – Что с кошкой-то?

– Неадекватное поведение, – поправив сползающие очки, сипло выдавил Веня. – Во сне подманивает мышей.

И вот тут в зале повисла тишина. По мере сбивчивого вениного повествования выяснилось, что, проигнорировав тщательно спланированный график экспериментов по выявлению закономерностей поведения млекопитающих в режиме пространственного прыжка, группа молодых предприимчивых биологов подсадила в контейнер с белыми мышами (разумеется, в отдельную клетку) всеобщую любимицу Эмму, кошку в высшей степени благоразумную и флегматичную, имея целью выяснить, как пребывание за гранью четырех измерений подействует на одно из самых загадочных и где-то даже мистических земных существ – «Кошки, ребята, они и в Древнем Египте гуляли сами по себе». Но перед стартом «пятерки» флегматичная Эмма повела себя совершенно непристойно, всячески демонстрируя жгучее желание уйти в отказ от участия в историческом событии и проявляя при этом чудеса интуиции и изобретательности. С большим трудом строптивую избранницу судьбы все ж таки отловили и запихали в клетку, не обращая внимания на протестующий мяв.

Через неделю после обработки результатов пятого запуска, когда совершенно отчетливо выяснилось, что никаких отклонений в поведении подопытных животных не проявляется, и когда биологи уже обреченно взялись за следующую серию наблюдений, Веня Лямкин по какой-то пустяковой причине заглянул в лабораторию в неурочное время. Сразу после полуночи по бортовому времени. То, что он увидел, повергло его в немое изумление. Эмма, свернувшись клубочком, мирно спала в своей клетке, а вокруг сидело одиннадцать абсолютно обдолбанных (другого слова Веня подобрать не смог) мышей. Молча и неподвижно. Похоже было, что даже глаза у них съехались к переносицам. Как им удалось выбраться из своих клеток, не выяснено до сих пор.

Остаток ночи Лямкин провел в мучительных размышлениях, а утром, всклокоченный и невыспавшийся, оповестил о своих наблюдениях коллег. Именно тогда и припомнили странное поведение кошки перед стартом. «Ребята, – горячо говорил Веня, прижав кулаки к груди, – она же проинтуичила грядущие перемены в своих возможностях!»

Срочно затеяли серию замеров и опытов. И опять никаких отклонений ни у кошки, ни у мышей обнаружить не удалось. Правда, наблюдалось еще два случая приманивания во время сна. В разное время суток и при разных обстоятельствах. Ни в какую, даже самую безумную теорию, подобные выходки не укладывались, поэтому биологи просто утаили добытую информацию. Пока. До получения более обнадеживающих результатов и разработки гипотезы, хоть как-то объясняющей необычные явления.

– Ай да Эмма! – крякнул кто-то, когда Веня закруглился и смущенно присел на краешек кресла.

Все это время Дмитрий Кобыш, сидевший среди таких же молчаливых, как и он, испытателей, пытался определить свое отношение к происходившему. Сначала он вяло прислушивался к шумному выяснению обстоятельств испытательных полетов, не находя для себя ничего нового и странного. Потом сосредоточил внимание на выступлении Бородина, отметив, что термин «мерцающий выход» вызвал в нем какую-то непонятную реакцию. Как будто что-то передернулось у него внутри, вызвав разбегание по всему телу приятных освежающих волн. Как будто прохладный ветерок прошелестел в голове. А когда Веня Лямкин стал рассказывать о кошачьих похождениях, Кобыш болезненно напрягся, не в силах сообразить, что же именно вызвало такую реакцию, но едва только речь зашла о мышах, столпившихся вокруг Эммы, его внезапно отпустило, он понял, что мысли потеряли четкость, расплылись совершенно, что он не в состоянии даже на мгновение сосредоточиться, зафиксировать на чем-то внимание. Он перестал сопротивляться и поплыл. И погрузился куда-то в вязкую, но уютную, ни на что не похожую бесконечность. И время остановилось. И было очень хорошо, но вместе с тем как-то до невозможности странно. Сознание расслоилось, воспринимая одновременно то, что внутри, и то, что снаружи. А потом чей-то громкий знакомый голос забубнил где-то наверху, и почему-то стало понятно, что надо вернуться. Он очнулся и повел перед собой глазами.

Вокруг по-прежнему сидели его друзья-пилоты, молчаливо внимая очередному оратору, который, размахивая в запале руками, что-то горячо втолковывал окружающим. Это был кто-то из вакуумных физиков, кажется, Гена Запашный, и он наконец завершил длинный период и в упор уставился на испытателей. До Кобыша, кое-как прорвавшегося сквозь упругую пленку, отделявшую его от внешнего мира, долетел обрывок финальной фразы:

– …интересно, что по этому поводу думают наши первопроходцы?

Испытатели переглянулись.

– Без комментариев Г – сказал кряжистый сибиряк Женя Седых. – У нас не было времени поразмышлять на эту тему. Карантин и всё такое… Мы еще не готовы. Извините.

Испытатели синхронно кивнули. Даже Вивьен Тараоки, еще не принимавшая участия в полетах.

Во множестве глаз, устремленных на них, последовательно отразились сначала изумление, потом недоумение, а затем разочарование.

Ли опять запустил пальцы в шевелюру, задумчиво посмотрел на Седых, тряхнул головой, шумно выдохнул и, наконец, произнес:

– Ну что ж, нет так нет. Хотя, я надеюсь, что в самом ближайшем будущем услышу от вас что-нибудь стоящее.

Испытатели опять синхронно кивнули.

– Итак, – Ли оглядел присутствующих, – пока из внятно прозвучавших предположений есть только два – внезапно появившийся потолок дальности, возможно, зависящий от конструктивных особенностей ПП, и наличие некоего барьера в пространстве, не укладывающегося в существующие физические представления. Плюс некий биологический фактор, плюс феномен возврата корабля в точку старта…

– Эффект зеркального отражения, – обронил кто-то из физиков.

– Очень даже может быть, – продолжил Ли. – Поскольку никаких других версий пока не слышно, а отчет на Землю надо отправлять хоть с какими-то соображениями, предлагаю всем поразмыслить над имеющейся информацией, а завтра в это же время собраться вновь и обсудить содержание отчета. И наметить план работ в соответствии с открывшимися обстоятельствами. Какие-нибудь замечания или пожелания есть?.. Вижу, что нет. Тогда, дамы и господа, за работу.

Кобыш с Тернером вошли в каюту, которую они делили на двоих, и молча сели. Дмитрий – на откидную койку, а Брюс – на легкий пластиковый стул, исполненный как одно целое с маленьким рабочим столиком. Они были напарниками почти полгода и научились понимать друг друга с полуслова. Взаимная приязнь при знакомстве вскоре переросла в настоящую искреннюю дружбу. Они как бы дополняли друг друга, словно братья-близнецы, неразрывно связанные между собой таинством появления на свет.

Но сейчас оба чувствовали какую-то скованность, неопределенный дискомфорт, будто появилась некая трещина, отделившая их друг от друга. Некая условность, которую оба пытались преодолеть, пока еще не преодолели и внутренне стыдились этого.

Наконец Кобыш оторвал затылок от стены, выпрямился и, неловко усмехнувшись, сказал:

– Давай-ка, Брюс, расскажи мне про свои странности.

Тернер удивленно вскинулся, посмотрел в совершенно спокойные, без примеси иронии, глаза товарища и пробормотал:

– Заметно? Ты откуда знаешь?

– От верблюда. Знаю… – Кобыш помедлил. – Знаю, потому что сам такой.

– Почему я первый должен? – с осторожничал американец. – Ты и начинай.

– Потому что я первый спросил! – рявкнул полковник. – Потому что пора уже исповедоваться. Сколько можно над собой издеваться? Или ты решил, что ты один такой? – он перевел дух и сбавил тон. – Мы все теперь, братец, меченые. Все, кто летал к барьеру. Так что, давай, выкладывай. Я тебе тоже много чего расскажу.

И Брюса прорвало. То, что в нем накапливалось больше недели, то, в чем он боялся признаться самому себе, то, что он, как теперь выяснилось, безуспешно пытался скрыть от напарника и от друзей-испытателей, выхлестнуло из него наружу. Он выговаривался неистово, как будто избавлялся от чудовищного тайного порока, не дававшего ему спокойно жить, мешавшего нормальному общению с друзьями, отравлявшего каждый его день сознанием того, что он уже не прежний калифорнийский парень Брюс, добившийся в жизни того, чего хотел, а кто-то невозможно другой. Пугающе другой. Совсем как герои столь любимых им фантастических боевиков, в которых вселялись чужие. А было всё так.

На второй день пребывания в карантинном отсеке, когда они уже прошли все мыслимые обследования и тесты, выявляющие адекватность реакций, расслабились и мирно трепались за обеденным столом, его вдруг перевернуло. Перевернуло в том смысле, что он увидел себя со стороны. Вернее, даже не себя, а их обоих сидящих друг напротив друга. Причем не изнутри, а как бы снаружи карантинного отсека. Он был одновременно и за столом, и наблюдателем извне, который с любопытством взирал на пару пилотов, старательно убивающих время. Потом поле восприятия скачком расширилось, и он увидел весь объем Базы. Каким-то внутренним зрением. Без разбегания глаз. «Нет, ты представь, – горячился Брюс, – я ощущал внутри себя всё и всех сразу. Где они, что делают, каждое движение каждого человека, алгоритм программ, работающих в компьютерах, действия механизмов, прислуживающих людей». Это было захватывающе. И вместе с тем очень страшно. Потому что необъяснимо. Картинка снова поплыла и расширилась. База висела над голубым шаром Земли. Поодаль кружила Луна. Как при замедленной съемке. Скачок. Он увидел всю Солнечную систему. И мерцающую сферу вокруг нее. Тогда он испугался по-настоящему. И всё вернулось на свои места. «Это было жутко, Дим. Нет, не так. Не жутко, а до бескрайней степени неприятно. Брезгливо-неприятно. Так можно высказать? Да?.. Примерно так же чувствуешь себя, когда идешь осенью по лесу и вдруг тебе на лицо вылипает паутина. А ты ее до этого не видел и даже не сознал, что она где-то здесь, рядом. А она начинает с противным таким треском прерываться. Еле услышным треском. На грани восприятия. Но если ты не любишь пауков, то треск этот внутри тебя звучит очень громко, потому что тебе мгновенно начинает казаться, что жуткий такой паук сейчас забежит своими жуткими мохнатыми лапами тебе за шиворот. Прямо по лицу забежит. И тебя всего поддергивает изнутри. Вот у меня были примерно такие же ощущения. В голове при каждом уширении поля восприятия как будто хлопались целые сети паутин, и мне наказалось, на мгновение наказалось, но, заверь, этого было достаточно, что в мозг ко мне наползает, шурша лапами, совершенно гнусный паук. Или нет – вцепляясь псевдоподиями, наползает гнусная желеобразная амеба. Это был кошмар». Потом, конечно, подобные ощущения ушли, и он о них постарался забыть, но время от времени, вспоминая о первом шоке, он содрогался всем телом. «На коже заявлялись мурашки величиной с овцу». А спустя неделю он всё же освоился с новыми своими возможностями и теперь может вызывать это состояние в любое время.

– Вот тебе теперь подсказал, – Брюс стукнул себя кулаками по коленкам, – и как будто от большого груза убавился.

– Ну, правильно, – Кобыш сочувствующе посмотрел на него, – давно надо было. А то понакрутил себе черт знает чего. Чужие! Меньше ваших голливудских страшилок смотреть надо. Особенно в юном возрасте. Если психика неуравновешена, крыша совсем съехать может.

– Какая крыша? Куда?

– Это идиома. Расшифровывается, как потеря рассудка. Но тебе это вряд ли грозило. Иначе ты бы просто не попал в группу испытателей.

– Идиома… Да. Я припомню. Но ты прав, крыша съехать могла.

– Кстати, как, ты сказал, называлась обучающая программа по русскому языку?

– «Оксфорд-интер». А что?

– Тебе попалась дефектная. Ты все время путаешь приставки в словах. Особенно, когда волнуешься.

– Так. Сможет быть. Я припомню.

Кобыш покивал головой.

– Если бы мы встретились с вашими киношными Чужими, то я бы тоже стал таким, как ты. И мы бы были уже совершенно другой командой. Ведь мы же летали вместе. Об этом ты подумал? В таких случаях, Брюс, надо облегчать душу. Делиться с близкими друзьями… ну, или докладывать старшему по званию напарнику.

– Хорошо, если старший по званию такой, как ты, Дим. Если бы я доложил своему начальству, меня бы немедленно устранили от полетов.

– Да уж… Слушай, а вот прямо сейчас ты можешь посмотреть, что, например… делает наш уважаемый шеф Вячеслав Ли?

Взгляд Тернера на какую-то долю мгновения как будто провалился внутрь, а потом Брюс с улыбкой сказал:

– Слава у себя в каюте засматривает распечатку личных карточек команды испытателей.

– Вот как? – удивился Кобыш. – Инте-рес-но… Зачем это ему понадобилось? А?

– Я не умею прочитать мысли, Дим, – Тернер развел руками, – я просто вижу картинку.

– Картинку… Да… А у меня, понимаешь, эти картинки вовсе даже и не картинки, а полновесный интерьер. И я могу туда попадать. Вот ведь как! Симптомы, брат, у нас с тобой разные…

– Расскажи, – возбудился американец. – Теперь твоя очередь… Ты же обещал!

Кобыш задумчиво посмотрел на него, кивнул головой в такт каким-то своим мыслям, что-то прикинул про себя, а потом тихо вздохнул и сказал:

– Алаверды. Слушай.

Это была еще более странная история.

В тот же второй день пребывания в карантине, а вернее, во вторую ночь по бортовому времени, он лежал, вытянувшись, на своей койке и рассеянно смотрел сквозь царивший в отсеке полумрак. Именно сквозь. Взгляд был рассредоточенный и ни за что не цеплялся. «Знаешь, так иногда бывает, когда чертовски устал. Сидишь, уставившись в одну точку, ничего не видишь и не слышишь. И голова совершенно пустая. До звона». Просто не спалось. Даже под уютное сопение давно и беспробудно уснувшего напарника. Мысли лениво тащились, никак не соприкасаясь между собой. Даже не следуя одна за другой. Каждая была сама по себе. Еще не сон, но уже и не явь. Полуобморочное состояние между. Вспомнилось вдруг детство. Шумная компания пацанов на берегу широкой уральской реки. Кама… Свежий ветер, сдувающий с тела жар солнечных лучей. Прохладные брызги прибоя. Скалистые утесы с соснами и елями на макушке. Галечный пляж… Камешки горячие, нагрелись за день… Если их погладить… Он погладил… Вот только спине неудобно. Лежать на гальке, знаете ли… Он замер. Спине действительно было неудобно. Он резко, даже судорожно сел, ощущая между лопаток горячие отпечатки. Сердце ухнуло куда-то вниз. Он совершенно отчетливо и сразу понял, что никакой это не сон. Какой, к чертям собачьим, может быть сон, если перед тобой расстилается широкая гладь реки с еле видимой рябью, отблескивающей в лучах солнца, шипит накатывающая на гальку вода… А запах! Ни с чем не сравнимый запах свежего хвойного, с примесью нагретого плавника, воздуха! Он даже щипать себя не стал. А просто поднялся и, осторожно ступая по камешкам, пошел вдоль берега. Потоптался у воды, попробовал пальцами. Прохладная… Бездумно повернулся и боком, боком приблизился к скалистой стенке с пробивающимися местами сосновыми ростками. Приложил ладонь. Шершавое и теплое. И что теперь? Солнце уже касалось верхушек деревьев, отбрасывая длинные тени. Стало быть, вечер. А он один на пустынном берегу. «На берегу пустынных волн…» В спортивных трусах… Можно сказать, что без ничего. Ну и как сочетается наш воинствующий материализм вот с этим явлением? Из прошлой жизни – только трусы, а из нынешней – целый мир вокруг! Такой знакомый чудесный мир! Но ведь это невозможно… Или все-таки возможно? «Хочу обратно, – подумал он, – хочу в свою привычную колею. Здесь прекрасно, но надо сначала понять… А чтобы понять, нужна спокойная обстановка… Своя… Но ведь и эта своя. Нет, пока еще нет. Не своя… Хоть и знакомая…» Ему так захотелось вернуться, так захотелось. До боли в затылке. И он снова оказался здесь, в карантинном отсеке. «Знаешь, Брюс, я ведь не испугался даже. Удивился, да, но не испугался. Просто было как-то до невозможности странно. Запредельно. Ну, вот ты точно знаешь, что этого не может быть, а оно есть. И ещё как назойливая муха всё время зудела мысль, что вот теперь надо будет как-то это объяснять, может быть, даже оправдываться, что появятся в связи с этим какие-то определенные неудобства. Ну, ты понимаешь…» До утра он так и не уснул, беспокоясь, ворочаясь с боку на бок, вновь и вновь переживая свое ирреальное путешествие. Он ждал, что вот сейчас, с минуты на минуту, прибегут взволнованные биологи и медики и начнут выяснять, что это случилось с показаниями приборов. Откуда появился провал в записи. «Сколько меня не было? – прикидывал он. – Минут десять? Или пятнадцать?» Вполне достаточно для всеобщего ажиотажа. Приборы глючить не могли. Они никогда не глючили. Во всяком случае, на его памяти. Да и не слыхивал он никогда о таком. Но время шло, и всё было спокойно. Обычные контрольные проверки. Не более того.

Тогда он расслабился и стал прокручивать кино обратно, попутно анализируя ключевые моменты. И пришел к выводу, что причиной всему мог быть только их недавний прокол пространства. И даже не столько прокол, сколько их непонятный возврат в точку старта. А уж когда он сегодня услышал о пресловутом «мерцающем выходе» и неадекватном поведении кошки Эммы, всё встало на свои места. «И тут еще ты рассказываешь о какой-то сфере. Вот и получается, что ходившие на ПП-1 живые существа приобрели необычайные способности. Правда, возможны исключения. Надо бы остальных порасспросить…» Остается только один неясный для него момент. Почему приборы не фиксируют их экзерсисы? Или фиксировать-таки нечего, а всё это – игры потрясенного разума?

– Да, но Эмма? – сказал Тернер.

– Вот! – кивнул Кобыш. – Вот! Тут-то всё и сходится. Приборы ее тоже не фиксируют. То, что она вытворяет, Веня Лямкин просто увидел. Увидел глазами… И они тоже до сих пор ни хрена понять не могут.

Тернер медленно провел пальцем по столу:

– Это не единственная и не последняя странность, Дим. И ты это знаешь не хуже меня. Мы пытались выйти за пределы Системы, а кошка всего лишь пролетала до Луны и обратно.

– Так то – кошка, а не человек. Кошки, как было сказано выше, существа загадочные и таинственные. Ей могло понадобиться исчезающе минимальное воздействие для инициации способностей. Нам же нужен был основательный пинок.

Брюс пожал плечами и некоторое время сидел молча, продолжая выводить на столе невидимые узоры. Наконец он поднял голову и, пристально глядя Кобышу в глаза и старательно выговаривая фразы, произнес. Почему-то шопотом:

– В твоём рассказе есть еще одна маленькая нестыковка, Дим. Лето в родных краях – это, наверное, прекрасно. Но сейчас на Земле декабрь…

– Да, – мрачно сказал Кобыш. – Да. Действительно несуразица. Я знаю. И прежде чем делать какие-то выводы, я хотел бы пообщаться со всеми остальными из нашей команды.

Слава Ли вошел в свой кабинет и молча погрузился в кресло. Кабинетом, конечно, это можно было назвать чисто условно, но согласитесь, целых пятнадцать почти индивидуальных метров на орбитальной станции – это что-нибудь да значит! Кроме привычного и удобного кресла в кабинете имели место стол со встроенной в него клавиатурой сетевого сервера, дававшего возможность связи с любой точкой Базы, получения неограниченной информации из памяти бортового комплекса и информационного центра Проекта на Земле, малый настольный монитор и большой экран во всю стену, а также двенадцать одноместных откидных диванчиков для участников совещаний. У каждого из них был свой компьютерный набор. Всё это дополнялось мощным кондиционером и небольшим холодильником для напитков. Руководитель полетов не должен был чувствовать дискомфорта. Так же как и шеф Базы, занимавший аналогичное помещение. Правда, у шефа была еще и персональная связь с Землей. Ну, на то он и начальство.

Слава себя большим командиром не ощущал, хотя ответственности это ему не убавляло. Несколько минут он сидел неподвижно, сосредоточенно изучая потолок, потом машинально взъерошил волосы и досадливо вопросил сам себя: «Ну и что это должно значить?»

И сам себе ответил: «Пока не знаю». Подумал и добавил: «Но очень хочу узнать!»

Итак, что же ему было известно? Он тщательно перебрал в памяти ключевые моменты только что закончившейся сходки в кают-компании. «Мерцающий выход», «эффект зеркального отражения», история кошки Эммы… Что еще? В памяти как заноза сидело еще что-то… только вот…. Он мучительно сморщился, потом пробежался по клавиатуре и вызвал на дисплей запись собрания. Внимательно просмотрел еще раз… Так… Вот оно! Ну, конечно же! Вот что его тревожило всё это время – необычное поведение испытателей! Какие-то они были сумрачные и присматривающиеся… Не как всегда. И это самые веселые ребята на Базе! Видно, что-то их всех сильно беспокоило. Раньше вот не беспокоило. До полетов. А теперь они все в задумчивости. Но делиться своими мыслями не спешат. «Без комментариев», – сказал Седых. Именно он, а не Кобыш, который у них безусловный лидер. Авторитет. И по возрасту, и по званию. Но Кобыша, похоже, вообще слабо интересовало происходящее, он был углублен в себя.

«Ну, давай, Слава, думай, – он почесал кончик носа. – Думай быстрее».

Бернский Центр начинал проявлять нервозность. С момента первого полета испытателей прошло уже семь суток, а внятного отчета с анализом создавшейся ситуации он так и не получил. Отправили, конечно, массу всякой информации, в том числе все видеозаписи, но в Берне ждали совсем другого. Это и понятно. Они там в полном недоумении, а кураторы наседают… С одной стороны НАСА, с другой – «Росавиакосмос». Да и шеф совсем больной ходит, ничего не говорит, только сумрачно поглядывает, понимает, что торопить бессмысленно. Кроме фразы «Где отчет?» от него и звука не услышишь. Как он там отбивается, одному Богу известно…

Значит, так. ПП достигает некой точки в пространстве, загадочной точки, которую преодолеть не может… Или нет. Какой, к черту, точки, если дальность полета во всех трех случаях одинакова, а векторы разнонаправленные. Тогда получается что?

Он пощелкал клавишами и вывел на большой экран математическую модель. Долго смотрел на нее, потом вздохнул и вновь откинулся в кресле. Да. Как ни крути, а вырисовывается сфера. И от нее ПП отскакивает, как мячик от стенки. Точнёхонько в стартовые координаты? Попахивает мистикой. Хотя, кто знает, что происходит с кораблем во время прокола? Или с бортовым компьютером… Может, и нет никакой Сферы (почему-то это слово вдруг прорезалось в его сознании именно таким, с заглавной буквы). Всё это слишком человеческое. Что мы знаем о законах движения, выходящих за рамки формальной физики? А что происходит при этом с людьми? Ну, с ними-то, положим, ничего страшного не происходит. Каждый из испытателей провел регламентированные трое суток в карантине. Результаты обследования хорошо известны. Ничего нового. Самочувствие отличное. Никаких отклонений от нормы. Никаких жалоб и вопросов. Только вот скучные они какие-то стали. Как будто замкнулись в себе. Включая Вивьен, которая никуда еще не летала. Правда, если даже он почуял неладное, то уж она-то, знающая своих соратников как облупленных, и подавно должна была…

Значит, все-таки во время прокола кое-что произошло. Учитывая информацию об Эмме… И все испытатели приобрели какие-то новые способности, о которых не спешат распространяться. И которые не регистрируются стандартными приборами. Или здесь имеет место попытка выдать желаемое за действительное, и ничего такого и в помине нет. А есть просто подавленное состояние после пробных полетов, когда не удалось выполнить поставленную задачу. Даже не совсем так. Не удалось прорваться к звездам. По независящим причинам… Кошки кошками, а люди существа более высокого порядка. С определенным образом организованной психикой…