- Нет.
      Екатерина Владимировна, засмеявшись, пошла за самоваром, он давно уже нетерпеливо шуршал на плите.
      Мужчины помолчали.
      Сели пить чай с хлебом и медом. Андрей ел, причмокивая, а красный свет горел на его крепком затылке, сжигая волосы веселым заревом.
      - Я, конечно, вам не сочувствую, - сказал Логинов, внезапно ударив ложкой по стакану и пугая Екатерину Владимировну насмешливыми зрачками. - Вам, с маленькой буквы. Хотя я и очарован утопией Томаса Мора и уважаю Гегеля. Ваш же марксистский социализм притянут за волосы к жизни, поверьте мне.
      Андрея взволновало незнакомое имя Гегеля.
      - Если вы хотите затеять спор, говорите, пререкаться не буду, - ответил он и, зевая, встал от стола.
      Логинов оглядел его и сжался:
      - Правда, вы интересны, и я понимаю вашу жену...
      Андрей не слышал или не хотел слышать, бросил свое грузное тело на диван.
      - Устал, а кроме того, я безо всяких тонкостей, - с явной иронией заметил он. - Излагайте, послушаю.
      В глазах у Логинова прыгали такие же красные огоньки, как над углями, и голос его медленно, раздражающе волочился в теплом воздухе.
      - О, ваши вожди!.. Они направляют свои прожектора туда, где умеют обращаться только с кремнем. Наш народ - надо считаться с фактами - первобытен и дик. Ему нет никакого дела до будущего, он не заботлив, ему чужда самая сущность социализма, плевать ему на ваше Завтра. Сегодня ему подай, народ живет настоящим и постоянно разоряет государство.
      Тут Андрей встал, посмеиваясь:
      - Нам нужно наше ЗАВТРА, куда нам старый хлам! Вы не глупы, что и говорить, но рабочий класс умнее. Он видит недужное тело с гнилыми ногами и проделывает ту самую штуку, которая так нравится докторам - ампутацию. Трах! К чорту больные ноги! Много лучше смерти. Может статься, что мы довольно бесжалостны, верно, все от того, что ни мизинчика своего не отхватываем. Наш рабочий мизинчик здоров, хоть и грязен, на вас же такие меры плохо отзываются. Просим прощенья. Однако, если бы вы не родились богатым и знатным, пошли бы с нами.
      Он хлопнул Логинова по плечу, желая оборвать разговор. Бледна была Екатерина Владимировна.
      - Что ты, Кать, нездорова?
      - Голова болит.
      Логинов перебирал взглядом их обоих.
      - Чудесная жена у вас, Андрей Васильич, когда-то мы все за ней волочились...
      - Нечего вам было делать, - пробормотал Андрей.
      Екатерина Владимировна вспыхнула. Какое оскорбление!..
      Логинов собрался уходить. Когда Екатерина Владимировна закрывала за ним дверь, сказал шопотом:
      - Желаю вам того, чего у вас нет, - счастья. До свиданья, госпожа Алакаева.
      - Птиченька?.. - позвал Андрей.
      Ложились. Андрей знал, что она сегодня чужая, враждебная. Когда же, когда поймут друг друга?..
      Птиченька ощутила, как мужнино одеяло взметнулось к ней, просунулась теплая рука, обняла за плечо...
      Еще милой нежностью дышал Андрей, а она лежала молча, недвижно, стиснув зубы.
      Потом вскакивала, убегала в кухню и звенела чем-то, плескаясь водою.
      - Кать, не надо! - мучительно звал Андрей. Он понимал, что она освобождалась от его чар, сбрасывала с себя его поцелуи, поднимала мятежную голову. - Иди, не надо...
      Она возвращалась, захолодевшая, с освеженными бедрами.
      Так они засыпали, и большое лицо Андрея в полумраке извивалось виноватой, страдающей улыбкой.
      --------------
      Ластилось лето.
      Город все еще спал. Солнечные уколы не могли его разбудить. Город затыкал глаза, уши, немой, слепой лежал трупом на болоте. Недаром вспоминалось: - Быть Петербургу пусту...
      От осиновых дров набережная как будто в лишаях, барки топорщатся на воде, загораживая синеву, горбатые мосты чванливо сбрасывают белесую пыль.
      Дети скучают в городе.
      Кирик сидит на тумбе бульвара Профсоюзов и жалуется малышам:
      - Голова болит и ноги слабенькие.
      - А ты проси тятьку отпустить тебя на родину.
      - Какую родину?
      - Да ну, дурак, в деревню, в село.
      - Никакого села я не знаю, - возмущается Кирик, - про что ты говоришь? Дядя Андрей ездил к родным, а я не ездил.
      - Кто, дядя Андрей?..
      - Мамочкин муж... как его?.. отчим.
      - А-а... - мальчишка задумался, а вихлявая девчонка посоветовала:
      - Ты с мамкой поезжай к евоным родным.
      - Мы-то, к ним?.. - засмеялся Кирик. - Мамочка не поедет.
      - Они разругамшись?
      - Нет, что ты!..
      - Так почему же?..
      Кирик задумался. Почему бы, в самом деле, не поехать? Вспомнился дядя Николай, машинист, евший с ножа, маме он не понравился... Нет, в деревню им не поехать.
      - Мама не любит деревенских.
      - Ишь ты, Кирка. Форсишь! Чего форсишь? Гвоздев рабочий.
      Кирик вспыхнул, сам не зная почему, и топнул ножонкой:
      - Я не Гвоздев, я - Алакаев, мамочка была папиной женой, папа офицер, только он умер.
      - Ффью! - свистнул мальчишка. - То-то у тебя нос воробьиный. Истончали вы, офицеры!..
      Кирик нахохлился, как птичка, и пошел прочь. Девочка побежала следом.
      - Не сердись, Кирка, - зашептала. - Петька от зависти. У-у жигаль!.. Ему жаль, что Гвоздев пайки заграбастывает.
      Кирик молчал. Она стала еще угодливее:
      - Ты добренький, Кирка, принеси мне воблинку, одну воблинку, сегодня вечером, я никому не скажу.
      - Принесу.
      - Тебе мамка не даст, так ты утащи.
      Кирик думал ответить, что таскать нехорошо, но не хотелось показаться жадным... Он добренький, для доброго дела можно и утащить разочек.
      - Принесу, ладно.
      В кухне поспевал скромный обед. Кирик следил за ножом в маминой руке, втайне негодовал на тонкие ломтики сала.
      - Мама, ты Алакаева? - спросил внезапно.
      - Нет, Кикочка, ты же знаешь...
      - Так ты называешься Гвоздева?
      - Конечно.
      - А почему мы в деревню не поедем?
      - Ай да Кика! - сказал Андрей. - Ты - Гвоздева, поезжай в деревню.
      - Откуда ты явился, мальчишка? - вспыхнула мать.
      - С бульвара. Петька сказал, что у меня нос воробьиный, потому что папа был офицером.
      - Сколько раз я говорила, не ходить на бульвар!
      - Ну, уж оставь, пожалуйста, Птиченька, - вмешался Андрей. - Слушай, Кика. Покажи-ка свой нос воробьиный.
      - И совсем не воробьиный, а мой собственный.
      - Верно, малыш. Нет никаких носов, кроме человеческих. И люди все одинаковые, что рабочий, офицер, крестьянин, если они все трудятся и не вредят друг другу. Твоя мама была папина, Алакаева, а теперь Гвоздева, папа твой работал - (так, жена?) - и я работаю, носы от честной работы не меняются.
      Кирик уловил на материнском лице пренебрежение.
      - А у папы был... мундир... - нерешительно протянул он.
      - А у меня куртка! - засмеялся Андрей. - Вот и вся разница. Папа твой умер, не надо часто мертвых поминать.
      - Ну, вот еще... - возразил Кирик сквозь большой кус хлеба. - Перед сном я молюсь за нас всех, а потом за папу.
      Вилка Андрея заколебалась в воздухе, лицо Птиченьки порозовело.
      - Неужели, Катя, ты молишься с ним?
      - Он привык... Не отучать же!..
      - Но ты поощряешь!
      - Странно... - воскликнула Екатерина Владимировна. - Все крестьяне так благочестивы, а ты ненавидишь бога.
      - Я не могу ненавидеть то, чего не знаю. Когда я научился читать и попал на выучку в город, я понял, что не бог приходил ко мне на помощь. Я сам схватил жизнь за руки.
      - Удивляюсь я вам, - Екатерина Владимировна пожала плечами. - Мы учились, много знаем и не потеряли веры в бога. А вы, товарищи, стоит вам научиться читать по складам, как вы уже вычитываете: нет бога.
      - О мы не вы. Вы молитесь, когда вас, хвать, боженька ущипнет.
      Кирик жадно смотрел в их загадочные лица.
      --------------
      Соседка, старая швея, зашла попросить весы. Была словоохотлива, а глаза шныряли в зрачках, как черные тараканчики.
      - Уж как я посмотрю на вас, душа радуется, - подарила похвалой. Влюбленные!.. Ничего, что вы аристократка, а он простой. Нынче время суматошное, все в перемешку, ничего не разберешь. Оно и легче.
      - Разбираюсь отлично, - ответила холодно Екатерина Владимировна. Неужто все вперемешку?.. Однакоже вы не забываете, что я аристократка.
      - Знаю, знаю, милая, да когда белье сама стираешь, да на постели рядом с рабочим лежишь, как будто господами вокруг тебя и не пахнет.
      Ушла.
      С этого дня Екатерина Владимировна чаще останавливалась около дома Логинова.
      Подходила, рассматривала ворота, поворачивалась, уходила и вновь возвращалась.
      Откуда-то раздобыла английскую книгу, читала по вечерам.
      Следила строже за волосами, чистила аккуратнее платье.
      Смотрела странно-внимательным взглядом на Андрея, когда он ел, пил за столом.
      Однажды Логинов встретил ее у ворот своего дома.
      Острая злая искорка скользнула между ресницами, и Екатерина Владимировна подала руку:
      - Я к вам в гости.
      Вошли в темную переднюю.
      Он обернулся и обнял Екатерину Владимировну.
      Не сопротивлялась.
      Искал ее губы.
      Отдала их.
      Так неожиданны были ее молчание и покорность, что Логинов растерялся. Неловко взялся пальцами за ее блузку, намеренно грубо придвинул колени к ее коленям.
      Она молчала.
      Ему стало жутко, он зажег свет.
      Екатерина Владимировна вошла в кабинет, заменявший спальную.
      - Послушайте, Китти, что с вами?.. Не мучайте меня.
      Неуловимый, но быстрый блеск в ее глазах ответил на выкрик.
      Логинов потянул Екатерину Владимировну к себе.
      - Вы несчастны с вашим грубым мужем (она дрогнула), вам надо красоты, радости, а вам преподнесли молот и серп... Китти, бедная...
      Его поцелуи сливались с холодком ее лица.
      Екатерина Владимировна с усилием удержала его локти:
      - Вы помните?.. раньше... тогда...
      - Да... да... пусти...
      - Не забывай... помни...
      Упрямая решимость - вместо страсти - преображала лицо Екатерины Владимировны.
      Логинов отпустил ее.
      И, как всегда в таких случаях, не находил слов.
      - Я не раскаиваюсь, - сказала Екатерина Владимировна, поправляя волосы. - Надо было...
      Ни милой стыдливости, ни преданной ласки, ни отчаяния...
      - Скучно, - подумал Логинов.
      Екатерина Владимировна застегнула пальто на все пуговки.
      - Я, вероятно, должна объяснить, зачем пришла...
      Он сделал двусмысленный жест рукою, смягчив его улыбкой.
      - Да, вот именно... за этим... Вы не понимаете... Потом расскажу...
      Она ушла.
      ...Как будто выпила чашку чая.
      - Клякса... - в бешенстве крикнул Логинов.
      --------------
      Она пришла не один раз, приходила по средам, пятницам, иногда в понедельник.
      - Помнишь, помнишь?.. - твердили как в бреду.
      - Я буду!.. буду!.. слышишь, пахнут розы... розы повсюду...
      Это болезненное страдострастие отбрасывало Екатерину Владимировну в прошлое, она жила двулико, тайно, в полусне.
      Иногда теряла голос, взгляд - его не было между ресницами - подолгу молчала.
      - Зачем ты приходишь? - спросил однажды Логинов.
      - Чтобы принадлежать прошлому, ты - прошлое.
      - И только?
      - Утолять чувственность... Я с тобою сыта... Андрей бессилен. Вот я и свободна, я - прежняя.
      - А я-то, я!.. - закричал Логинов. - Что ж, ты берешь меня, как лекарство. Вещь я разве?
      - Прости... - сказала она и не опустила глаза.
      --------------
      Андрей - муж. Мужья слепы. Андрей ничего не замечал. Измены жены не видел. А свою борьбу зажимал круто между плечами, все ниже склоняя отяжелевшую голову.
      --------------
      Редактор морского журнала, искуренный до желтизны, спросил хрипло:
      - Гвоздев?
      - Нема.
      Скверно выругался.
      - А что, канителит с рисунком?..
      Тут редактор показал товар лицом, все корабельные ругательства изринулись из-под желтых усов.
      Когда их гнилой дух пронесся мимо, секретарь сплюнул им вдогонку и сказал:
      - Я вообще могу сказать, что с Гвоздевым загадка вышла. Пропадает почем зря.
      Редактор посмотрел из-под очков, цепкие глаза под сизыми бровями так бы и раскровянили собеседника, да нечем было... Приходилось довольствоваться одними словами:
      - Гвоздев связался с гнилью, с надоедлой бабой, он куражится, - нету, мол, бабы; врешь, есть баба, сидит на шее...
      - Вообще недоразумение... Возьмем карикатуры... все деревня, поля и прочее... Хорошо у него выходит, верно, только уж очень оно на один манер, надоест скоро...
      Редактор только рукой махнул.
      А в это время в маленькой спальной тонконосый мальчик слушал мамину сказку...
      - Жил-был король. Во дворце было сто дверей, крыша блистала золотом, но ярче сверкали волосы королевской дочки...
      Как бусинки, нанизывались заманчивые слова. Едва мама останавливалась, переводя дух, Кирик понукал.
      Трепетали золотистые видения: лоснилась королевская корона, плавали круглогрудые лебеди, и зарыто было в жадную землю алмазное сокровище, не найти, не взглянуть на него, лежит среди желтых корней, под кротовыми норками...
      Кирику жалко. Кирик весь вьется от нетерпения.
      Но кончена сказка.
      - Баиньки.
      Он трет ножкой об ножку, снимая сапожок.
      - Спокойной ночи.
      Легко вздрагивает железная кроватка.
      Екатерина Владимировна вынимает из кармана шифрованное письмо и разбирает:
      - Перешли границу пароль динамит пока Силантьев служит можно торопитесь, службу устроим.
      - Мамочка!
      - Господи... Спи, несносный!
      - Мамочка, пусть дядя Андрей помолится.
      - Хорошо, спи... Спи, Кика.
      Наконец, спит.
      Тени покоятся недвижно. Мысль свободна.
      --------------
      Екатерина Владимировна бежала домой. Несла в ушах гул, в руке, прижатой к груди, таила трепет.
      Привыкший к ней, влюбленный Логинов уговаривал бежать через границу.
      Уже развертывалась в воображении прежняя красочная жизнь, пронизанная острым наслаждением.
      Раньше!..
      Сидела в благоухающем будуаре, протягивала руку к звонку, вдавливала розовый ноготь в скользкую кнопку, и бежала через десять комнат - десять сюда и столько же обратно - горничная, чтобы подать коробку шоколада из соседней столовой.
      Раньше!..
      Никогда не смотрела на покорные, ловко ступающие ноги, казалось, прислуге приятно вытаптывать пухлые ковры.
      А нынче, если придется послать, Екатерина Владимировна опустит свои глаза на грубые рубчики чулок и оценит все угодливые движения, думая: Все для меня, для меня. И ласково скажет: - Спасибо, милая...
      Сквозь муть большевистскую, уколы голода - ярче горит призрачная жизнь...
      Бежала по двору, одолела ступени. Замок был снят, и Андрей с Кириком стояли посреди кухни.
      - Так... - сказал Андрей. - Подождем.
      Она швырнула поленья, дернула щепки, пристукнула сковородкой плиту.
      - Выйди на двор, Кика, - приказал Андрей.
      Когда Кирик выбежал, спросил:
      - Откуда ты?..
      - В очереди была...
      - Лжешь!
      - Почему лгу?
      - Пахнешь дымом.
      Невольно Екатерина Владимировна подняла руку к волосам.
      - На воре шапка горит, Катерина.
      - Оставьте, глупости.
      - Говори, где была... Ну?
      Страшен был Андрей. Влил пальцы в плечо жены.
      - Оставь!
      - Ну?..
      Она схватилась за волосы, растрепала прядку, крича:
      - Нюхай, вот они, пахнут, отруби!
      Молния над самой переносицей и тьма.
      Екатерина Владимировна упала.
      Андрей тряс над ней руками, повторял:
      - Падаль... падаль...
      Валил дым из плиты.
      Екатерина Владимировна плакала.
      - Катерина, что ты сделала?..
      - Господи, господи!.. - сказала она.
      - Господи тебя этому научил?.. Припрячь его... подлая.
      Долбящий звук, один-одинешенек, тянулся в горле Андрея, как нудная дождевая струя в жолобе.
      --------------
      Андрей два дня не возвращался домой.
      Две ночи прикидывалась тихоней его несмятая постель.
      Два вечера под-ряд Кирик молился за дядю Андрея.
      На третий день Андрей вернулся, сел за стол, молча положил жилистые руки на белые незарисованные листы.
      --------------
      Андрей ударил кулаком по столу. Тюкнулся тонконогий столик, скакнула вазочка и упала. Наклонился, медленно поднимал осколки.
      - Катина вазочка. Жаль.
      --------------
      Екатерина Владимировна спала.
      Андрей рассматривал.
      Размякло все лицо, бежало беспорядочно во все стороны, уже ничто не сдерживало его черты.
      Так тесно были сжаты ресницы, что взгляд казался несуществующим.
      И губы, открытые...
      Не было Птиченьки, не было Екатерины Владимировны.
      Горько, но умудренно вздымалась глубина Андрея.
      Чужое, непобежденное и уже несоблазняющее лежало перед ним тело.
      Андрей пошел к дверям.
      Зашелестел простыней Кирик.
      Лежал на животе, вдавив личико в теплую подушку.
      Ножонка свисала.
      Взял ее Андрей, подержал в руке, согрел, покрыл.
      - Киринька...
      Не отвечал, спал.
      - Нет, Киринька... неужели, нет, не поймет? И не пойдет рядом?
      Пошевелился, забормотал во сне...
      Андрей вышел на цыпочках.
      В кармане зашелестело письмо.
      Любезный Андрей. Кланяемся тебе низко, Семен, Гаврила, а еще кланяются Иван Прокофьев и все Заханские. Ты просил писать, так что сообщаем, приезжали к нам из Политпросвета, относительно земли и прочего было разъяснение. Урожай ничего, подходящий, думаем притти с властью в согласие. Приезжай, однако, с мыльным камнем, солью. Еще кланяемся тебе
      Семен и Гаврила.
      А когда вышел на улицу, сразу вспомнил: 25 октября - 7 ноября сегодня.
      И по всему телу сверху донизу потекли светлые мурашки. Праздник пролетарский! Выйдет на улицу весь пролетариат. Можно будет кинуться к нему и в его разверстые мощные колени головой уткнуться, ничего, кроме родных песен, не слышать.
      Андрей поднял глаза - хлестало навстречу красное пятно - флаг.
      Уже двигались колонны людей с плакатами.
      Слабость, детскую беспомощность в ногах и в глазах ощутил Андрей, протиснулся быстрее в толпу, взял кого-то под руку.
      Шли спаянной шеренгой...
      Шуршала по камням торопливая толпа.
      Дышал народ на площади красного Дворца, и, стиснутый колыхающейся массой, стоял Андрей.
      Почувствовал, как чья-то рука робко искала опоры на его локте.
      Срезал глазами настороженный воздух, увидел старуху.
      - Посмотреть охота. Подсоби.
      - Обопрись, обопрись, можно...
      - Спасибо, сынок.
      - Мамка!.. - ответило все немое в Андрее. - Мать...
      Здесь родное, свое, общее.
      И когда слева направо оттолкнулась толпа, пыхнула жаром и надавила гулкой тушей на грудь Андрея, он жадно слил плечи с чужими плечами. Дыханье толпы катилось по его груди, смыкало в плен, и Андрей запел неумелым голосом.
      Ему наступили на ногу, передние обернулись, посмеиваясь.
      - Кого отдавили?.. Желаем здравствовать...
      - Ну, ну, ничего, не считайся.
      - Пой, товарищи, не дремли!
      - Подхватывай, да катись дальше!..
      Катились дальше.
      --------------
      Поздно вечером, на звонок Андрея никто не ответил.
      Записка в щели гласила: - Ключ во втором номере.
      Андрей нашел ключ, переступил порог.
      Не дышала плита.
      Не шалили тени по углам.
      Клочок бумаги дразнил белизной:
      "Ухожу через границу с Кириком. Прости".
      Росчерк...
      А на ковре прилег тихий, промятый волчок.
      - Кирик, - только и сказал Андрей.
      На полке по-прежнему валялись осколки вазы.
      Андрей взял их в ладонь, холодок скользнул по коже.
      Андрей бросил осколки через форточку.
      Вероятно, они совсем раздробились на каменной груди.
      --------------
      Зажглась изогнутая лампа над жестким, без сукна, столом.
      Бегут эскизы, выскальзывают из-под карандашей Андрея, - плакат для следующей годовщины Октября.
      Коричневое,
      багровое,
      голубое-серебряное,
      борозды распаханные,
      уводящие взгляд
      между своими хребтами
      в сжатую даль,
      где, сквозь комья,
      мозолистые, узловатые
      руки
      прорываются-проталкиваются
      к небу, в небе
      серебряный месяц,
      серп.
      Справа налево,
      устремленный, порывный
      земной шар,
      с себя стряхивающий
      струю
      падающих блесток и пятен
      из маленьких лапотков, колосьев ржи, книг и
      якорей.
      Несется земля,
      круглым своим теменем
      в ровную, литую, красную полосу:
      "БЕГ В ИНТЕРНАЦИОНАЛ".
      Написал скачущими буквами и долго равнял краски.
      Андрей сдвинул теснее картоны и перемахнул двумя шагами комнату.
      Ступая через несколько ступеней, догонял свою радостную легкость.
      --------------
      Коммунистическая партия (большевиков).
      Партийный билет N
      Фамилия: Гвоздев.
      Имя: Андрей.