Двадцать третьего июня в Москву прискакал служилый человек Андрей Попов и сказал, что привез важные вести из Мамаевой орды. Его тотчас провели к самому великому князю.

– Где видел орду? – спросил Дмитрий, оглядев с головы до ног крепкую фигуру воина.

– Ноне стоит она промеж рекой Воронежем и Доном, ве-

ликий государь, поприщста не будет от города Ельца.

– И сам Мамай с нею?

– Истина, княже. Своими очьми его видел.

– Обскажи все.

– Стояли мы стражею на Дону, чуть пониже Быстрой Сосны, – начал Попов, – я, Родион Жидовинов, Федька Ми-люк да с нами с пол ста воев. Ну, Задонье блюли мы крепко, и, едва татары пошли через Воронеж, мы уж о том знали. Сила у поганых несметная, – дни и ночи шли как сарана, – черна была степь, и не виделось им ни конца, ни краю. А как стала орда близ Дону, взял я двух воев, и почали мы ее объезжать кругом, дабы уразуметь, сколько есть силы басурманской и что можно высмотреть. Днем хоронились в кустах и в балках, а ночью ехали и за двенадцать ночей едва обкружили татарский стан! Ну, на тринадцатую ночь подобрался я к ним поближе, послухать, о чем толкуют у костров поганые, только забрехал на меня татарский пес и меня схватили.

Наутро привели к самому Мамаю. Спросил он – кто я есть, я запираться не стал, – и так и так, думаю, смерть. Но он не осерчал, ухмыльнулся. «Да, говорит, хоть все приезжайте сюды глядеть! Идут со мною двенадцать орд и три царства, а в службе у меня семьдесят три князя больших да тридцать малых, а силы моей считанной сорок шесть темь да, может, еще полстолька будет несчитанной. И, опричь того, всякий день подходят ко мне новые орды. И всю эту силу, каковой и у Батыя не было, веду я на Русь, на вашего князя Дмитрея Ивановича!» И, сказав такое, повелел он меня увести. Ну, видя, что Мамай беседовал со мною милостиво и казнить не велел, стерегли меня не дюже крепко, и молитвами Радонежского угодника да твоим государевым счастьем через ночь я сбег и привез тебе свои вести.

– Так… Сколько же, мыслишь ты, поистине есть войска у Мамая? Неужто он тебе правду сказал?

– Должно быть, прилгнул Мамай, княже, не без того. Счесть я, вестимо, не мог, а так прикидывал, что туменов у него будет поболе тридцати, может и сорок наберется.

– Ну, добро, иди. Службу твою не забуду.

Времени терять было нельзя, и Дмитрий в тот же день

Поприще – древнерусская мера длины, примерно верста. В этом повествовании приводятся все имена русских людей, – князей, воевод, служилых дворян, купцов– и простых воинов, – участников Куликовской битвы, которые автору удалось обнаружить в летописях и иных документах эпохи. Их немного более ста, и они заслуживают того, чтобы их не забыло потомство.

разослал гонцов по всем русским городам, повелевая войскам к Успению святой Богородицысобраться у города Коломны. На реку Быструю Сосну он отправил заставу в семьдесят испытанных воинов, под начальством молодых детей боярских Василия Тупика, Андрея Волосатого и Якова Ослябьева, наказав им бдительно следить за всеми передвижениями орды, а также захватить у татар «языка», – не простого воя, а мурзу либо сотника, – и прислать его поскорее в Москву.

Русская земля всколыхнулась и пришла в движение от края и до края. Но ни суеты, ни растерянности не было, – все шло ладно и споро, как было предусмотрено великим князем, ибо народ ему верил и каждый хотел, в меру сил своих, послужить святому делу спасения Отчизны. В приемные станы свозили хлеб и гречиху, гнали гурты скота, косяки лошадей; по дорогам тянулся к Москве и к Коломне пеший и конный люд, двигались отряды всадников, шли обозы с оружием и запасом; в церквах служили молебны, в селах и деревнях снаряжали ополченцев в войско: матери и жены укладывали в котомки немудреную снедь, целебные травы и медвежий жир для лечения ран, не забывали положить и по чистой белой рубахе, чтобы надел ее воин перед битвой, дабы не предстать перед престолом Божьим в непотребном виде, ежели выпадет ему смертный жребий. Никто не голосил и не плакал, – для того еще будет время, – да и что убиваться-то по одному, когда встает на врага вся Святая Русь, и коли не выстоит, – никому в ней живу не быть…

Слухи о том, что Русь деятельно готовится к отпору и что под знамена князя Дмитрия отовсюду стекаются войска, вскоре дошли до Мамая, поколебав его уверенность в легкой победе. Он понимал, что русские, одержимые идеей освобождения, будут сражаться с предельным упорством, а в стойкости своего собственного войска, – разноплеменного по составу и заинтересованного только в грабеже, – не был уверен. Успех своего похода он строил на огромном численном превосходстве, и вот это единственное его преимущество рушилось, если Дмитрию удастся собрать войска не меньше.

Помощь Литвы и Рязани приобретала теперь для Мамая особенно важное значение, но вовремя ли придет эта помощь? Он посылал к Ягайле и к князю Олегу гонца за гонцом, торопя их с выступлением, но ни тот ни другой не спешил. Правда, Ягайло выступил из Вильны в начале июля, но за три недели не прошел и трехсот верст; князь Олег Рязанский

15 августа по ст. ст.

отвечал, что и рад бы угодить хану, но сборы войска идут медленно потому, что после двух последних татарских набегов земля его обезлюдела. Разгневанный таким ответом, Мамай повелел ему сказать: «Я стою на рубежах твоей земли и, если ты не исполнишь обещанного, превращу ее в пастбище для моих коней!»

Положение князя Оле1а Ивановича было трудным: совесть не позволила ему сражаться на стороне татар, против своих, но в то же время он знал, что в случае неповиновения Мамай его не пощадит. Он мог двинуться на Москву через Рязанское княжество и по пути обратить его в пустыню. Правда, можно было решительно стать на сторону Дмитрия, но это значило – признать его главенство, а себя поставить в общий ряд с подвластными Москве князьями, чего Олег Иванович никак не хотел. Но и такой шаг едва ли спас бы его от мести Мамая, который стоял в четырех дневных переходах от его столицы и мог поспеть туда гораздо раньше, чем подойдут московские войска. Таким образом, вся изворотливость Рязанского князя была направлена к тому, чтобы остаться в стороне от столкновения Москвы с Ордой и не попасть между молотом и наковальней. И потому, получив грозное предостережение Мамая, он ответил ему новыми изъявлениями покорности и обещаниями поторопиться с выступлением, а в Москву сейчас же отправил гонца с вестью о том, что Мамай движется на Русь через Рязанские земли, угрожая их разорением, и что литовский князь Ягайло ведет свое войско на соединение с ордой.

Эту чрезвычайно важную новость Дмитрий Иванович слышал впервые, но тем не менее рязанского посла он принял сурово.

– Скажи своему князю, – ответил он, – что я татар не боюсь, а коли он их боится, почто не идет с нами? Вся Русь ныне здесь, под моими стягами, одного лишь Рязанского князя нет. А ежели мыслит он со мною и с Мамаем ладиться, я его землю боронить от Орды не стану и пусть от меня добра не ждет!

Не имея уверенности в своих союзниках, Мамай между тем сделал попытку, не роняя своего достоинства, избежать войны с Дмитрием: он прислал к нему посла, обещая мир, если Русь согласится платить Орде ту дань, которая была установлена Батыем. Дмитрий Иванович, желая выиграть

Дань эта была установлена в размере «десятины», т. е. десятой части государственных доходов. Так она и выплачивалась до вокняжения Дмитрия Донского, который ее значительно урезал.

время для окончания своих сборов, не отверг сразу этого предложения. Татарского посла он продержал несколько дней, а потом отпустил его ни с чем, сказав, что посоветуется с другими князьями Русской земли и тогда пришлет свой ответ хану.

Но еще прежде того он отправил к месту расположения орды новый разведывательный отряд, иод началом воевод Ивана Сеславина, Григория Судакова и Клементин Полева, с наказом вызнать, – верно ли то, что Мамай поджидает подхода Ягайлы, а также захватить и прислать в Москву татарского «языка», поелику от первого посланного отряда никаких вестей до сих пор не было.

Но два дня спустя в Москву приехал сын боярский Василий Тупик, с захваченным им татарином. Пленник оказался одним из приближенных Мамая и сообщил важные сведенья. Он сказал, что за Доном стоит орда, численностью свыше тридцати туменов, не считая многих тысяч наемников, и что Мамай только и ожидает подхода войск Ягайлы и князя Олега Рязанского, чтобы двинуться на Русь и покончить с Дмитрием еще до наступления осенних дождей.

То, что Рязанский князь обещал свою помощь Мамаю, было для Дмитрия новостью, хотя и не очень его удивившей. Слухи о сговоре Мамая с Ягайлой тоже получили теперь свое подтверждение. И стало очевидно: Руси угрожает гибель, предотвратить которую можно только быстротой и смелостью действий. И Дмитрий решил не ожидать нападения, а первым ударить на татар, не давая им времени соединиться со своими союзниками.

Было начало августа, а, по словам плененного татарина, Мамай ожидал подхода Ягайлы и Олега Рязанского к первому сентября. Нельзя было терять ни дня, и Дмитрий Иванович сейчас же отдал приказ находившимся у Москвы войскам готовиться к выступлению на Коломну.

Вечером того же дня он вызвал к себе воеводу Захария Тютчева, хорошо говорившего по-татарски и слывшего человеком невозмутимо-спокойным и находчивым.

– Готовься послужить Руси, Захар Матвеевич, – сказал великий князь вошедшему боярину. – Ночь тебе на сборы, а с зарею выедешь послом моим в Орду.

– Сборы мои недолги, княже: коли есть спех, то и в ночь выеду, – ответил Тютчев. Он был еще молод, ясноглаз и хорош собою. И сердце Дмитрия на мгновение сжалось.

«Почитай, на смерть посылаю, – подумал он. – Да ведь все на нее идем. Днем раньше, днем позже, – что уж там… Ко-

му– то ехать надо, а лучше его на такое дело никого не сыскать». И вслух сказал:

– Выедешь утром. Повезешь грамоту мою Мамаю, и в той грамоте будет отписано, что дань ему готов платить такую, как платил доселева, ни рубля больше. А пока он свою орду с Дона не уведет, и того не дам! О десятине же пусть позабудет, – прошли те времена. А ежели ответ мой будет ему не по сердцу и схочет он со мною биться, скажи, что я к тому готов, только пусть наперед крепко подумает, – не пришлось бы ему платить мне десятину!

– Скажу, государь, – просто ответил Тютчев.

– На рожон, однако, не лезь, – продолжал Дмитрий. – Как хана его почти, но после держись достойно, как подобает посланцу Великой Руси. За мои слова ты перед ним не ответчик, а вот за свои, – гляди, не перегни… Все, что я тебе покуда сказал, это еще полдела. А наипаче надобно мне Мамая распалить, чтобы в сердцах снялся он с кочевья и пошел на нас, не ожидая Литву и своих рязанских пособников. Разумеешь? И в том уповаю на твое умение. В речах своих будь ловок и так все оборачивай, чтобы Мамай на меня взъярился, а не на тебя. Коли поведешь дело с умом – и Руси сослужишь службу великую, и сам будешь цел. Но ежели так выйдет, что он весь гнев свой на тебя изведет, а сам останется ждать Ягайлу и Рязанского князя, – и тебе конец, и мне никакого проку. Помни это.

– Разумею, княже. Чести русской не посрамлю и доверия твоего не обману.

– Тому верю. Знаю тебя. Поезжай через Рязанскую землю и по пути погляди да послушай – что там и как? Коли сведаешь что важное, немедля шли ко мне гонца. В Орде тоже держи глаза открытыми и старайся все примечать. С собою возьми сотню добрых воев, только, не доезжая дня до Мамаевой ставки, ее где-нибудь схорони, а сам явись к хану с двумя либо тремя боярскими детьми да со слугами. Сотня тебе может в пути сгодиться, – мало ли кого ноне встретишь!

– Все сделаю, как велишь, государь.

– Ну, тогда с Богом, иди сбирайся. Перед выездом зай-•ди, простимся и возьмешь грамоту, – будет готова.

Отпустив Тютчева и приказавши дворцовому Дьяку изготовить к утру грамоту для посла, Дмитрий Иванович созвал к себе находившихся в Москве князей и воевод, чтобы совместно обсудить подробности похода и установить порядок движения полков.

Было очевидно, что Коломна не сможет вместить всех собранных войск, большая часть которых находилась сейчас в окрестностях Москвы, очень важно было также избежать заторов на дорогах, а потому решили, что князь Владимир Андреевич Серпуховский и воевода Тимофей Вельяминов, – каждый во главе тридцатитысячного отряда, – двумя различными дорогами, минуя Коломну, пойдут прямо к выбранному для переправы через Оку месту, возле впадения в нее реки Лопасни; князь Федор Романович Белозерский и его сын Иван, с двадцатью пятью тысячами воинов, одновременно двинутся на Коломну, в три дня спустя за ними выступит и сам великий князь, с главными силами, численностью около шестидесяти тысяч человек. Все остальные войска уже находились в Коломне или подходили к ней прямыми дорогами из различных удельных княжеств.

За день до начала похода Дмитрий Иванович, с главными воеводами, отправился в Троицкую обитель. В ту пору митрополита в Москве не было, преподобный же Сергий, несмотря на скромный сан игумена, являлся наиболее чтимым на Руси пастырем, и потому именно от него хотел русский государь получить благословение на ратный подвиг.

В обитель приехали утром. Здесь, посреди обширной лесной поляны, обнесенной деревянным тыном, высилась большая, но незатейливая на вид бревенчатая церковь, в которой как раз совершалось богослужение. Справа и слева от нее, рядами тянулись такие же бревенчатые кельи иноков, сзади виднелась монастырская трапезная, и всевозможные службы.

Князь Дмитрий, сопровождаемый воеводами, вошел в церковь и окинул взором ее внутреннее убранство. Низкий иконостас, с решетчатыми царскими вратами, – сквозь которые молящимся хорошо была видна вся внутренность алтаря, – и потемневшие бревенчатые стены в полумраке сверкали золотом и самоцветами множества икон в драгоценных окладах, пожертвованных монастырю князьями и боярами. Среди этих сокровищ подлинной отрешенностью веяло от хрупкой фигуры седовласого подвижника Сергия, в скромном холщовом облачении служившего литургию! Голос

Временный глава Русской Церкви, архимандрит Митяй, в эту пору находился на пути в Константинополь, куда он выехал для посвящения в митрополиты.

его был тих и мягок, в возгласах не было ничего торжественного, – великое искусство его служения заключалось в полной его безыскусственности, – это была простая и задушевная беседа с Богом, сра?у и целиком приобщавшая к себе сердца и мысли молящихся, которых Сергий, казалось, вовсе не замечал.

С радостной легкостью поддавшись охватившему его ощущению близости Бога, Дмитрий горячо молился. Но, шепча, по привычке, заученные с детства слова уставных молитв, он внезапно осознал, что они не вмещают тех чувств, забот и тревог, которые тяжелым грузом лежали на его душе. И сердце нашло и подсказало ему иную молитву, – простую и немногословную, но чудесным образом выразившую все. «Господи великий, – шептал он, – услыши молитву мою, на Тебя одного уповаю! Не дай погибнуть Руси! Сколько уже претерпела она, страдалица, нету силы еще терпеть! Пособи же верным сынам Твоим одолеть врага, благослови оружие наше! Ты видишь, Господи: не ради возвеличения своего обнажаю я меч, а в защиту родной земли и неисчислимых святынь Твоих. Вложи же в этот меч всю разящую силу Твою, а жизнь мою, коли нужно, возьми, – с радостью предстану перед Твоим святым престолом, исполнивши земной долг мой!»

Окончив службу и не ожидая, когда великий князь подойдет под благословение, Сергий, с золотым распятием в руке, сам направился к нему и, осенив его широким крестным знамением, сказал:

– Буди здрав на многие лета, великий государь! И да исполнит Господь твою молитву!

– Благослови, отче святый, – промолвил Дмитрий, приложившись к кресту и опускаясь на колени. – Благослови и молись за нас, ибо час настал!

– Знаю, сыне. Иди смело и исполни долг, Богом тебе завещанный! Избрав тебя орудием своей всевышней воли, Господь не оставит тебя в решающий час. Благославляю тебя и христолюбивое воинство твое на великий подвиг освобождения Руси, а молитва моя и заступничество всех святых земли нашей всегда будет с вами!

Часом позже, после скромной трапезы, давая последнее напутствие великому князю, Сергий сказал:

– Знаю, много прольется христианской крови и ангелы Божьи уже плетут в небесах неисчислимые мученические венцы. Но ты, княже, своего еще не возденешь, ибо прежде того украсится чело твое венцом славы. Ты вернешься с брани живым и с победою!

– Да услышит тебя Господь и да исполнит Он по слову твоему, отче, – взволнованно промолвил Дмитрий, – Не себе славы ищу, а величия и блага Руси! И еще прошу, отче Сергий, дай мне на поход кого-либо из братии твоей. В том будет великая помощь войску моему, ибо укрепится оно духом, видя с собою на ратном поле посланца и молитвенника твоего!

– Добро, – сказал Сергий, минутку подумав. – Двоих тебе дам братьев, иноков Пересвета и Ослябю. Крест животворящий ныне избрали они своим оружием, но коли дрогнет твое войско и будет надобно примером ободрить его, – благословлю их и мечом постоять за Христову веру, ибо были они в миру славными витязями. Иди же, сыне, Бог приведет тебя к победе!