2

Дятел кого-то долбил в своем кабинете.

Первым сооружением, построенным на особом участке, было кирпичное караульное помещение, и ограждение из колючей проволоки вокруг строительной площадки. Ворота со шлагбаумом запирали въездную дорогу.

Легенда — строительство животноводческого комплекса. Глупее не придумаешь! Зачем объекту сельскохозяйственного назначения колючая проволока, к чему шлагбаум, часовые, пропускная система? Неужели вся эта дикость — от Малеева? Думал, что «особист» — достаточно умный человек, оказывается — с двумя извилинами, подпорченными молью.

Я сидел в общей комнате караулки, временно приспособленной под контору. Обложился чертежами, делал вид, что изучаю их, а сам прислушивался к разговору за закрытыми дверями. «Бу-бу-бу», — на одной ноте выговаривал Семыкин. «Ох-ох-ох», — оправдывался другой голос.

Похоже, экзекуции подвергался командир роты. За что?

Дятел кого угодно достанет, проклюнет до самой сердцевины. До чего же въедливый мужик! Мне стало жалко Сережкина. Вполне возможно, что мои подозрения лишены оснований, что любвеобильный Виктор соблазнился Екатериной Анатольевной как женщиной, а не как секретчицей. Хотя любую версию, — внушил мне Малеев, — нужно проверять. А как это делается?

Нужно бы сообщить о своих подозрениях «особисту». Так сказать, источник информирует… Господи, противно-то как!

С таким же успехом я мог заподозрить и Дятла… Почему он тогда в чайной сказал мне: «Услышишь, что говорят обо мне нехорошее — не верь». Что имелось в виду? То, что Семыкин — зануда? Это я и без подсказок знаю, но эта черта Особому отделу не подведомственна.

Как же мне проверить командира роты?..

Прошло минут пятнадцать. Дверь кабинета начальника особого участка распахнулась. Капитан выскочил потный, отмахиваясь от чего-то, или от кого-то, кистями рук. Будто из парилки. Не глядя на меня, промчался к выходу.

— Димка, зайди!

Кажется, наступила моя очередь париться. Интересно, за какой грех? Своих грехов, как правило, я не помнил, а если и вспоминал, то упорно отрицал. С обидой в невинном взоре.

— Инструктора видел?

— Какого инструктора?

— Ты прораб или сторож? Если прораб — обязан знать все, что делается на участке, если сторож, то у меня, их хватает без тебя! Понял?

Семыкин обладает даром лупить подчиненных из любого положения. Виновны они или не виновны — не имеет значения. Зато я научился нелегкому дару помалкивать, пропускать обвинения и даже оскорбления в свой адрес мимо ушей.

— Вчера прибыл инструктор — Дедок послал. Специалмст по плотничному и каменному мастерству. Поселил я его с семьей в домике подсобного хозяйства бывшего винодельческого совхоза. Знаешь такой?

Пора нарушить обет молчания — кажется, Семыкин немного успокоился.

— Знаю. Бывал.

— Слава Богу, хоть это знаешь… Инструктор — мужик, похоже, серьезный. Прибыл с женой и взрослой дочерью. Курков Сергей Сергеевич. Доволен?

— Еще бы! Отлично!

Действительно, отлично. Из наших солдат специалисты, как из меня космонавт. Учить и учить их нужно. А кому? Лично я топором умею лишь дрова колоть, да и то, если они без сучков.

— Приспособь к делу, пусть инструктор готовит нам настоящих плотников и каменщиков… Смотайся к нему домой, познакомься, потолкуй. Завтра же подбери хорошие бригады. Задача ясна, прорабище?

— Ясна, товарищ начальник особого участка…

Семыкин рассмеялся:

— Хоть, отвечать по-офицерски умеешь и то — дело… двигай, Дим, времени у нас в обрез, каждой минутой нужно дорожить.

И я «двинулся».

От площадки до подсобного хозяйства, если идти по шпалам железнодорожной колеи — километра полтора.

Осень едва тронула кистью кроны деревьев, окрасив их в немыслимые цвета — от ярко-желтого до пурпурно-красного. До травы еще не добралась, и та по-прежнему зеленела. Море, спрятанное за грядой сопок, миролюбиво шумело. По небу лениво ползли облака, сбиваясь на горизонте в тучи.

В такие дни я обычно тосковал по Светке, будто наяву видел себя в крохотной ее комнате за чашкой чая или… в постели. Сегодня привычной тоски не было. Подозреваю, что виновницей этого явилась неизвестная красавица, скромно прислонившаяся к стене вагона-клуба.

Уж не влюбился ли на старости лет закоренелый холостяк? Этого мне только и не хватало — влюбиться. Прораб со стажем, сексот, а теперь еще и Ромео! Не слишком ли много для одного человека?

Я бодро шагал по шпалам. Миновал мостик через речушку, которая весной превратится в бурный поток, свернул на протоптанную тропку, причудливо виляющую между побуревшими кустами. Сейчас поднимусь на крутой склон сопки, и откроется вид на подсобное хозяйство.

То, что Курков прибыл с семьей — очень хорошо, даже отлично. Холостяки на таких стройках, как здесь, не задерживаются. Им надоедает одиночество, отсутствие телевизоров, клубов, ресторанов. Другое дело — семейные работяги, для них жена с детьми — надежный якорь, удерживающий на избранном месте.

Ага, вот и упоминавшийся Семыкиным домик!

На стук в дверь никто не ответил. Странно. Ведь недавно поселились, должны устраиваться, обихаживать новое жилье. Неужели решили познакомиться с окрестностями?

Постучал громче. Послышались легкие шаги, звякнула щеколда.

— Вам кого?

Приготовленный ответ — Сергея Сергеевича — застрял в глотке. Во рту мигом пересохло. Сердце замерло и тут же забилось с такой силой, что, наверно, весь поселок услышал.

С распущенной волной черных волос и вопросительной улыбкой на пухлых губах в дверном проеме стояла… принцесса из вагона-клуба.

— Вам кого? — повторила она.

— Мне… Сергея Сергеевича…

— Сергей Сергеевич, к вам, — крикнула девушка и скрылась в доме.

Место в дверях занял плотный мужчина в накинутом на широченные плечи пиджаке. На узкий лоб небрежно брошена белокурая челка. Широкий нос. Раздвоенный подбородок…. Дочка явно не удалась в отца, наверно, похожа на мать. Впрочем, судя по обращению к Куркову…

Ко мне вернулся дар речи:

— Сергей Сергеевич?

— Он самый… Проходите… У нас не убрано, недавно въехали…

— Я знаю… Давайте познакомимся. Прораб Васильков Дмитрий Данилович. Старший лейтенант… Вот пришел договориться о завтрашнем дне… Бригады подберу, наряды выпишу…

Недавнее косноязычие исчезло, сменившись необычной для меня болтливостью. Раскукарекался, как петух на птичьем дворе… Стыдно!

— Курков Сергей Сергеевич… Милости прошу. Жена сейчас чай организует.

Пришлось пройти в комнату.

Говоря о беспорядке, хозяин явно погрешил против истины. Вещи разложены по предназначенным для них местам. Изукрашенная резьбой тумбочка прикрыта кружевной салфеткой, добротный стол красуется накрахмаленной цветастой скатертью. Посредине — ваза с цветами. Стены сплошь увешаны картинами, окаймленными резными деревянными рамочками. Разного размера, разной тематики, по-моему, разного качества.

— Сергей Сергеевич старается, — кивнула на резьбу женщина, появившаяся из соседней комнаты. — Матрена Сидоровна, — представилась она.

Я не успел и двух слов вымолвить, как на столе появился графинчик, бокалы, закуска.

Хозяйка — сравнительно молодая, на вид не больше тридцати лет — заботливо опекала гостя. На колени бросила вышитое полотенце, придвинула тарелку с пирожками, предложила винегрет и селедку, поставила вазу с фруктами… Когда она успела столько наготовить?

В комнате появилась девушка, и сразу стало светлей — будто в окно заглянуло солнце.

— А это — доченька наша, Оленька, — подвела ко мне девушку хозяйка. — Умелица великая. Отец режет, она — вышивает и рисует…

И снова я удивился. У отца и дочери — ни малейшего сходства. Будто чужие люди. Он — блондин, она — брюнетка, черты лица совершенно разные. Манера держаться, походка… Да и на мать Ольга мало похожа… Удочерили приютскую девчонку, что ли? Ведь и такое бывает.

И еще одно поразило меня. Не приходилось встречать семьи, в которых жена зовет мужа, а дочка — отца по имени-отчеству.

Просидел я за столом у Курковых допоздна. Немного выпил, плотно закусил, побеседовал с хозяином на разные темы. В основном, нас с ним интересовали новые веяния в строительстве.

До чего же не хочется возвращаться в сторожку при складе, где единственная радость — Джу. Так я назвал овчарку, списанную на погранзаставе из-за перебитой лапы…

Возвращаясь «домой», я вспоминал историю знакомства с начальником заставы, который подарил мне овчарку.

Однажды пришлось мне добираться из Лосинки на родной прорабский пункт не машиной, как обычно, а по железной дороге. Не любил я местные поезда — едва ползут, подолгу застревая на каждом полустанке. Ни о каком расписании и речи быть не может — оно существует только на бумаге да на вокзальных объявлениях.

На станции Лосинка обогреться негде — вокзал как таковой отсутствует, его заменяет будка, в которой с трудом умещаются касса и комната дежурного.

Погода в тот день стояла прескверная. Ветер со снегом буквально сбивал с ног, морозец для этих мест — довольно солидный: за десять ниже нуля. Впору заниматься бегом «впритруску» либо боксировать с телеграфным столбом.

— Что, старлей, дуба даешь?

Еще бы не давать дуба! Поднятый воротник полушубка смерзся, из носа течет ручьем, глаза слезятся. Короче, полный дискомфорт.

А спрашивающий мужик распахнул шинель с капитанскими погонами, ушанка — на затылке, руки — без перчаток. Весельчак!

— Есть немного, — с трудом разлепил я смерзшиеся губы.

— Вижу, что не сибиряк… Да разве это мороз? Побывал бы на Енисее, узнал бы цену настоящей зимы. Там она такая злая да колючая, что впору по два тулупа на себя напяливать. А здешняя зима — детская забава.

Постепенно разговорились. Как принято выражаться, обнюхались. Капитан Семен Кислицын командует погранзаставой под Болтево. Тогда название поселка ничего мне не говорило… Шайбово, Винтово, Болтево — разве мало на дальневосточных просторах жилых поселений с самыми удивительными наименованиями?

— Будешь в наших краях — заглядывай. Покажу настоящую рыбалку, когда — ни удочки, ни невода — рыба сама в лодку прыгает. Гляди-ка, поезд! Надо же — всего на пару часов опоздал. Молодчага!

Действительно, похрустывая суставами, к перрону причалил заиндевевший состав. Крякнув, капитан втолкнул в тамбур огромный мешок.

— Старшина задание дал. Книги, блокноты, то, се…. Подмогнешь?

Вдвоем взгромоздили узел на багажную полку.

Спать я хотел зверски, забыл, когда удавалось высыпаться. Поэтому и забрался наверх. Веселый капитан охотно уступил мне «престижное» место. Смысл этой небывалой уступчивости стал мне понятным позже — вторую нижнюю полку облюбовала девчонка, закутанная в огромный платок. Вот Семка и принялся ее «раскутывать».

Минут десять прислушивался я к веселой возне внизу. Девчонка ахала, кокетливо смеялась, Семка настойчиво ей что-то шептал. Есть же такие компанейские люди. Я всегда, будто скован. Для меня вступить в контакт с незнакомой женщиной, что пытаться оседлать тигрицу.

Кажется, не успел заснуть — растолкали.

— Перебирайся, старлей, на нижнюю полку. Из окна не дует, соседка в две дырки посапывает. А я сейчас сойду — в комендатуру нужно наведаться. Кстати, машину с заставы вызову.

Перебрался. Полка согрета, из окна не дует. Накрылся я шинелью, сапоги — под голову, шапку — на них. Слышал, промышляют в поездах ухари: проснешься — ни шапки, ни сапог.

Едва задремал — снова разбудили. Девичьи руки обняли за шею, губы — к губам.

— Проснись, милый, на следующей остановке тебе выходить … Поцелуй на прощание…

— Что?.. Кого?..

— Ой, не тот!

Подхватилась девчонка, платок — на голову, узелок — под мышку, шубейку — на плечи — только ветер по коридору.

Это она меня с Кислицыным спутала. Видно, баловалась с капитаном по высшему классу, утомилась, бедняжка, и задремала, когда мы местами поменялись.

Позавидовал я в душе удачливому капитану, попутно вспомнил Светку и принялся одеваться. Позже, мы с начальником заставы часто встречались, я рассказал ему про девичью ошибку, чем изрядно его насмешил.

Вот этот-то Кислицын и подарил мне списанного с пограничной службы овчарку, носящую всем известную кличку «Джульбарс», переименованную мной в Джу…

Собака встретила меня у входа в сторожку предупредительным ворчанием. Понимай, как хочешь — или приветствие, или недовольство долгим отсутствием. Такой уж у меня пес — непредсказуемый, что ли. Почти такой же, как хозяин.

В сторожке, между двумя койками — моей и Сережкиной — самодельная тумбочка. Конечно, не чета курковским изделиям, но удобная и вместительная. На ней записка: срочно вызывают в Управление.

Почему-то на память пришел Малеев. Не с его ли подачи вызов? Чекисты и не на такие фокусы способны.

3

Трясясь в кабине старенького самосвала — «зил» сломался, сейчас водитель-певун с утра до вечера копается в его двигателе — я не переставал твердить про себя: старший лейтенант-сексот, прораб-сексот, инженер-сексот, стукач, филер. Будто готовил себя к тому, чтобы бросить в лицо Малееву мерзкое прозвище, освободиться от него. Как отреагирует «особист» на такое поведение? Гневно заорет, или примется воспитывать несговорчивого «секретного сотрудника»?

Непонятно, почему вызвали в УНР не начальника участка, а прораба? Если вызов ничего общего с Особым отделом не имеет, тогда мое удивление вполне оправданно. Если вызов устроил Малеев — ничего удивительного, все ясно.

Кстати, Дятел тоже удивился неожиданному приказанию. Вертел перед лицом записку, вызвал дежурного по штабу, принявшего телефонограмму, и допрашивал его с пристрастием.

— Может быть, ты сам напросился на вызов, — подозрительно оглядывал он меня, будто выискивал некий криминал. — Захотелось проведать свою Светку, звякнул тому же Дедку — вызовите, мол. Если так — глупо. Попросил бы меня лучше…

— Ей-богу, не было разговора с главным инженером, товарищ начальник, — чуть ли не перекрестился я. — К тому же со Светкой завязано. Крепким узлом.

Семыкин окинул меня подозрительным взглядом.

— Ладно, поезжай, раз вызывают. А я позже разведаю, кто подсунул Анохину телефонограмму…

В коридоре управления дорогу мне преградил Сиюминуткин. В фуражке, сдвинутой на затылок, и в расстегнутой форменной тужурке он напоминал офицера в запасе, позабывшего правила ношения формы. На одном погоне — три звёздочки, на другом — две.

— Погоди, Баба-Катя, разговор имеется.

— Не могу — тороплюсь. Анохин срочно вызвал, — попытался я уклониться от беседы с несимпатичным начальником Школьнинского участка. — Сам знаешь, Кругомарш опозданий не терпит.

— Одна минутка, — для наглядности Родилов ткнул меня грудь грязным пальцем. — Подпиши накладную на пять кубов половой рейки…

Очередная махинация! У одного Родилов выпросит в долг цемент, второго уговорит принять какую-нибудь недостачу, третьего просто обманет…

— Сам должен понимать, не могу я этого сделать. Ну, подпишу, предположим, а где рейка?

— В будущем месяце отдам. Клянусь, отдам!

Цена обещаниям Сиюминуткина всем известна. Подпишешь, примешь себе на подотчет — пиши пропало. Напомнишь — недоуменно раскрытые, кристально чистые глазища: я ведь тебе в тот же день вернул, склерозом страдаешь — лечиться пора. И не докажешь же ничего махинатору, разве что пристыдишь.

— Я теперь не начальник прорабского пункта, а обычный прораб. Обратись к Дятлу…

— Да разве с ним сговоришься? У него же в мозгу — половина извилины, и та плохо работает. А ты — парень что надо, добряк. Потому и обращаюсь.

Понятно. Лесть — один из самых надежных и зловредных препаратов в арсенале хитреца. Обмажет патокой липких словечек, оближет, причмокивая, и, как правило, добьется своего.

Признаюсь, слушать сладкие речи, даже зная им цену, приятно. В конце концов, пять кубов рейки — не тема для разговора. Не вернет Сиюминуткин — спишу на временные сооружения. Дедок акт подпишет, не заупрямится. Ни один ревизор не докопается.

Но как посмотрит на подобную операцию Дятел? Ведь хозяин участка — он, а не я.

Колебаниям положил конец дежурный по управлению сержант.

— Товарищ старший лейтенант, вы должны позвонить по этому телефону.

Раздосадованный фактическим отказом, Родилов отступил.

Телефон, конечно, Особого отдела. Но прежде, чем звонить, нужно явиться пред светлый лик начальства. Официально меня вызвал не «особист», а начальник.

— Загляни к главному, он хочет поговорить с тобой, — хмуро встретил меня Анохин. Кажется, настроение начальника предгрозовое. Наверняка, причина этому — втык, полученный подполковником в штабе армии. — Мне ты не нужен.

И, слава Богу, что не нужен! За время армейской службы я усвоил нехитрую истину: от начальства лучше держаться подальше, по возможности не попадаться ему на глаза.

Дедок сопел над чертежами. Рядом опасливо косилась на папку плоскогрудая секретчица УНР. Будто побаивалась, как бы главный ненароком не проглотил доверенные ему секреты вместе с бутербродом, который он задумчиво жевал.

— Есть разговор, — протрубил главный инженер, не отрываясь от чертежей.

— . Лучше бы — с начальником участка, — ввернул я идейку, одновременно намекнув на подчиненное свое положение. — А начальник выдал бы задание мне…

— У майора Семыкина хлопот и без того хватает. Короче, я подготовил приказ, согласно которому ты назначаешься персонально ответственным лицом за спецмонтаж. Конечно, после завершения всех подготовительных работ…

— Непонятно… Я ведь не монтажник — чистый строитель…

— Тоже мне, новость сообщил, — хмыкнул Дедок, закрывая папку и осторожно, будто она могла взорваться, придвигая её к секретчице. — Спецмонтажники — скверные людишки. То им не так, то им не эдак. Там дырку раздолбать, там другую заделать. Этим и станешь заниматься.

— Когда это еще будет. Мы еще из земли не вылезли, а вы печётесь о спецмонтаже….

— Такие дела делаются заранее, — нравоучительно пробурчал Битюк, поднимая руку, словно пионер — в салюте. — Будешь повнимательней относиться к разным мелочам… к тем же отверстиям и нишам…

Спорить с Дедком — будто пытаться собственной головой пробить железобетонную стену. Упрется — с места не сдвинешь. И все же я попытался.

— Доложу майору Семыкину — пусть решает. Он начальник, ему видней. Может, решит задействовать мастера…

Главный поднялся, будто медведь из берлоги. Оглядел правдоискателя с ног до головы.

— На уши не жалуетесь, старший лейтенант? Сказано ясно: подготовлен приказ и сегодня же будет подписан… Разъяснить другими словами?

Перед начальственной логикой главного инженера я склонил голову. Простите, мол, действительно что-то у меня со слухом… Но теперь все понятно… Сделаю, как велено…

Дедок снова опустился в кресло-берлогу и затих, помешивая ложечкой в очередном стакане чая.

Кажется, у меня не только со слухом плохо, но и с головой — тоже. Не укладывается в сознании, зачем нужно было отрывать меня от дела, тратить дефицитный бензин, заставлять глотать пыль на тряских дорогах? Ради того, чтобы объявить о предстоящем подписании приказа? А по телефону сделать это было невозможно?

А может быть, плохо с головой не у меня, а у того же главного инженера?

Выскочил я из кабинета, успокаиваясь, минут десять измерял шагами знакомый коридор. Потом вспомнил о клочке бумаги с записанным номером телефона. Конечно, малеевского.

Откуда бы позвонить? От дежурного — не годится, сержанты больно уж любопытны, внешне кажется, что занимаются книгой либо писаниной, а сами так и косятся на офицера, имеющего неосторожность воспользоваться дежурным аппаратом.

Ага, кабинет начальника планового отдела «Итога» пуст. Видимо, его сейчас драит Анохин. Когда начальника УНР пропесочат в штабе армии, он вымещает плохое настроение на подчиненных: снабженце или плановике.

Оглядевшись, юркнул в «плановый» кабинет.

В трубке, как я и предполагал, — знакомый писклявый голосок майора Малеева.

— Вас слушают.

Ни звания, ни должности. «Особист» блюдет конспирацию. Ради Бога. Постарался ответить майору на той же ноте.

— Циркуль сломался, поэтому выполнить вашего задания…

— Не паясничай, Дима… Через час ожидаю по прежнему адресу…

4

На этот раз нас с майором не разделял стол, накрытый цветастой скатертью. Усадив меня в углу, рядом с телевизором, Сергей Максимович принялся неторопливо расхаживать от двери к окну и обратно. Похоже, светло-серый костюм и водолазка — его форменная одежда для встреч со стукачами.

Несмотря на обычное спокойствие «особиста», я чувствовал, что он чем-то обеспокоен.

— Донесение принес?

— Какое донесение? — раскрыл я безгрешные глаза. — Не понимаю…

— Не притворяйся, Дима… Донесение от источника…

Слово-то, какое глупое, — в очередной раз изумился я — источник, родник, водопроводный кран… Не пора ли взбрыкнуть и наподобие рыцарской перчатки бросить в лицо Малееву свой отказ именоваться сексотом? Заодно сложить к его ногам мерзкое — «источник»?

Но рыцарский жест у меня почему-то не получился. Вместо него я стал мучительно жевать просительные словечки, молить о пощаде.

— Мы ведь договорились, товарищ майор… Я, конечно, помочь органам не отказываюсь… но сексотом не буду. Потому что — противно, мерзко… Источником — тоже не стану… Понимаете, не могу и все…

— Ты офицер или сентиментальная девица, сберегающая свою невинность? — запищал Малеев с такой силой, что у меня зазвенело в ушах. Походил, успокаиваясь, и продолжил спокойным голосом: — Когда врачи проводят обследование больных, они собирают в историю болезни результаты анализов, жалобы подопечного, разные рентгенографии и гастроскопии. По совокупности данных ставят диагноз. Так и мы… А ты заладил: не могу, противно… Глупый мальчишка!

— Считайте — так…

Малеев похрустел суставами пальцев, дважды прошагал по давно выверенному маршруту между дверью и окном. Похоже, он не знал, как поступить в сложившейся нестандартной ситуации. Сейчас вытащит из папки мою подписку, порвет ее и рявкнет: «Пошел вон, молокосос!»

Господи, какая была бы радость!

«Особист» не заорал, не уничтожил свидетельство моей слабости.

— Ладно, пусть будет по-твоему. Запишу твои показания сам. Ты все равно повязан с нами, никуда не денешься… Как работается?

— Нормально.

Нормально — емкое понятие, обозначающее все, что угодно: от «хорошо» до «плохо». Произнес я его равнодушным голосом. Дескать, какое дело Особому отделу до моей работы.

— С кем были контакты?

Еще одно профессиональное слово в мою обойму! Глупо. Разве на любой стройке, особенно на военной, обойдешься без так называемых контактов? Обычно таких «контактов», от которых — искры во все стороны. Сплошные короткие замыкания.

Но не ответить нельзя. Моя подписка лежит в папке «особиста» наподобие ядовитой змеи, готовой атаковать смертельным своим жалом.

— С Дятлом… простите, с майором Семыкиным контактируюсь ежедневно и почти ежечасно… Еще виделся с капитаном Арамяном… Разговаривал со старшим лейтенантом Сиюми… простите, Родиловым… Не считая, конечно, начальника и главного инженера…

А почему я не назвал Сережкина? Непонятно…

— С гражданскими лицами не знакомились?

Удивительная способность перепрыгивать от дружеского «ты» на официальное «вы». Я старался не замечать этого, но каждый раз ощущал непонятный укол… Впрочем, у каждого человека есть свой «бздык», почему бы его ни иметь и контрразведчику?

Я старательно, по-ученически, припомнил разговор с кладовщиком Никифором Васильевичем, с двумя мастерами, инструктором Курковым. Говорил, отделяя длиннейшими паузами одну фамилию от другой, и следил за выражением лица майора. Кем он заинтересуется? При упоминании кого вопросительно сощурит глаза или скривится? Ничего подобного не заметил, не лицо — маска.

— Понятно. Теперь внимательно выслушай, и намотай на несуществующий ус. Не успели вы вкопать первый столб ограждения, как была зафиксирована работа неизвестной рации. Запеленговать ее мы не смогли. То выскочит под Школьнинском, то подаст сигнал у Славянки. Последняя передача шла из района Болтево, то есть рация работала в непосредственной близости от особого участка… Впечатление — передатчик смонтирован в автомобиле… Поэтому тебе предстоит покопаться среди жителей Болтево, рабочих и служащих стройки… Кстати, почему ты не упомянул о знакомстве с командиром роты? — неожиданно спросил Малеев.

На самом деле, почему я умолчал о Сережкине, в частности, о его интересе к нашей секретчице? Кажется, всех перебрал, обо всех доложил, а Витьку стыдливо обошёл. Может быть, потому что решил — фигура не для агента вражеской разведки? Кроме того, слишком выпячивается. Вряд ли агент-разведчик решится привлекать лишнее внимание окружающих к своей персоне, что-то я не заметил в прочитанных детективах подобной аномалии.

— Почему не упомянул?.… Все же — офицер, капитан…

— Но Семыкин, Арамян и Родилов — тоже офицеры, а ты их фамилии назвал…

— Все они не только офицеры, но и инженеры, а Сережкин — недавний мотострелок…

Малеев впервые за встречу покривился. Дескать, глуп ты, старлей, разговаривать противно.

— Погоны ни о чем сами по себе не говорят. Для некоторых они служат маскировкой… Фамилий упоминать не стану — не интересно, да и таких прав мне не дано. Вспомни только дело генерала Пеньковского… Короче, к следующей нашей встрече постарайся припомнить все мелочи общения и с офицерами, и с солдатами, и со служащими… Например, такой, на первый взгляд, малозначащий факт — сколько раз за последнее время майор Семыкин ездил в Лосинку? Желательно, точные дни и время. Кто из офицеров управления приезжал на особый участок? Скажем, начальник производственного или планового отделов… Навещал ли тебя капитан Арамян…

Господи, да он же все знает!

Действительно, недели две тому назад Болтево посетил Вах. Приезжал выпросить пару тонн негашеной извести… А может быть, известь — просто прикрытие?.. Когда же это было точно? Не могу вспомнить, ибо тогда не придал значения появлению на нашей территории начальника соседнего участка…

Память услужливо нарисовала красочный лубок…

Капитан бодро спрыгнул с подножки грузовика, оглядел штабеля пиломатериалов, сборного железобетона, склады, наполненные мешками с высокомарочным цементом, горы фундаментных блоков.

Разохался, то и дело поднимая к пасмурному небу тощие руки.

— Вах! Здорово живете! Так строить — одно удовольствие, почему не строить, а? Вах, вах, вах!.. Приезжай, Баба-Катя, ко мне — пустыня Сахара. Цемента — крохи, досок — ломаные палки… А у вас… Слушай, дорогой, не скупись, а? Много не попрошу — тонн пять извести… Отдам, ей-богу, отдам, детьми клянусь. Я тебе не паршивый Сиюминуткин, сам знаешь!.. Вах, вах, какое богатство!