15

На следующий день меня вызвал генеральный директор. Естественно, не для дружеского застолья и не для обсуждения эффективности сторожевой службы. Как я и ожидал, речь пошла о расследовании убийства Сурена Ивановича. Можно подумать, что поимка бандитов резко увеличит производительность, подбросит новые выгодные заказы, снизит у директора артериальное давление и преподнесет ему новую любовницу.

Поскольку в моей голове, загнанным по шляпку гвоздем, сидел чертов депозитарий, отвечал я на дотошные вопросы Пантелеймонова невразумительно и сбивчиво. Будто подозреваемый в страшном преступлении на допросе у следователя.

— Что с вами творится, Константин Сергеевич? — спросил повышенным тоном директор. — Можно подумать, что не вы у меня работаете, получая почти директорский оклад, а, наоборот, я у вас. Или так подействовало ночное отсутствие Светланы Афанасьевны? Будьте добры, оставьте обсуждение семейных проблем на вечер… Разверните мозги в другую сторону. Меня нисколько не интересуют ваши версии, перекрестные допросы, исследование следов пальчиков и прочая профессиональная дребедень. Ответьте только на один вопрос: кто и за что убил Вартаньяна?

На языке так и крутилась колючая фраза — мне задан не один вопрос, а два, на какой из них отвечать в первую очередь? С трудом проглотил её, слегка оцарапав горло. Ибо реакция на подобную дерзость была бы равнозначна ядерным бомбам, сброшенным на Хиросиму и Нагасаки. Портить отношения с работодателем — плевать против ветра: ветру — ничего, а себя забрызгаешь.

— Видите ли, Вацлав Егорович, отыскать преступников намного сложней, чем забетонировать панель перекрытия. Одно могу сказать — дело продвигается и недалек тот час, когда я приведу к вам преступника…

— Ради Бога, только не ко мне, — откинулся на спинку кресла директор, будто перед ним, на самом деле, возник убийца в наручниках под конвоем. — Вполне достаточно известия о том, что злодей посажен под крепкий замок… И кого же вы подозреваете? Надеюсь, не из числа сотрудников Росбетона?

— Конечно, нет, — горячо отмел я саму возможность причастности арматурщиков или бетонщиков к преступлению. Не говоря уже про инженерный состав. — Подозреваемый — местный житель… Пока больше ничего сказать не могу…

На самом деле, я почти уверен в обратном: Вартаньяна зарезали именно сотрудники нашего предприятия. Но это ещё нужно доказать — эмоции к делу не пришьешь, суду не пред»явишь. К примеру, тот же ночной сторож, дед Ефим. Разве мало имеется доказательств его связи с бандитами? Но эти, так называемые, «доказательства» — зыбки и расплывчаты, ни один суд не примет к расмотрению основанное на них дело.

Чертов старик! Прилип липучкой, засел в печенке-селезенке, никак его оттуда не выковыряешь!

— И все же вы могли бы быть со мной более откровенным, — настаивал Пантелеймонов, вонзив в мое лицо шильца требовательных глаз. — Твердо обещаю гробовое молчание. Ни жена, ни любовница, не говоря уже о нашем коллективе, знать не будут…Включая Волина…Могу поклясться.

Директор обвел кабинет ищущим взглядом, будто искал подходящую икону либо сувенир, на которых можно принести требуемую клятву. Единственно подходящая вещь — портрет очередного руководителя, в данном случае — Президента или хотя бы коммуникабельного Жириновского, но стены пусты. После частой смены портретов в дореформенные времена хозяйственники посчитали разумным вообще никого не «вывешивать», зря не выбрасывать на помойку деньги.

Поэтому пришлось обмахнуть себя небрежным крестом, повернувшись к пустующим книжным стеллажам, ранее заполненным произведениями вождей революции. Директор снова принялся оглядывать невинную мою физиономию, разыскивая на ней готовность преподнести ему имя убийцы.

А я мысленно сделал очередную зарубку в многострадальной своей памяти.

Почему-то в число приближенных не включены Второв и Богомол, с которыми Вацлав Егорович проводит все свободное время. Если, конечно, не занят с любовницами или производством. Случайно это произошло или преднамеренно? Ведь Бога все равно не обмануть, по заверению священнослужителей он все видит и все знает, а вот настырный сыщик — другое дело. Авось пропустит мимо ушей, не заметит.

Шалишь, хозяин, все замечено и… отмечено.

— И все же дайте мне хотя бы полмесяца…

— Полмесяца? — возмущенно закричал генеральный, подняв над головой обе руки. — И это когда Росбетон приступает к выполнению ответственного заказа! Когда мы собираемся выпустить на рынок новую партию своих акций! Вы шутите или издеваетесь? Учтите, Константин Сергеевич, я не потерплю издевательства… Извольте отвечать: кто убил Сурена Ивановича и за что?

Любой талантливый сыщик в первую очередь — актер. Без способности перевоплощаться либо в добряка, либо в сурового и строгого следователя невозможно расколоть подследственного, расположить его к себе либо подавить его волю. Генеральный не был ни обвиняемым, ни свидетелем, но, тем не менее, нужно изобразить легкое смущение, граничащее с извинениями. Собеседник требовал полной откровенности, на которую я не имел права. Ну, что ж, он получит суррогат, ничем не отличающийся от полноценного продукта.

Пришлось стыдливо опустить глаза, вызвать на щеки румянец.

— Ни то, ни другое. Просто раньше, чем через полмесяца, у меня в руках не будет необходимых доказательств.

— Простите, но мне наплевать с высоты нашего башенного крана на ваши доказательства…

Пантелеймонов требовал, настаивал, переходил от крика к просьбе и, наоборот, от просьбы к возмущению. Я стоял на своем. Извинительно улыбаясь и неловко пожимая плечами. Дескать, рад вам услужить, но, прошу меня правильно понять, — не могу. В ваших же интересах. Наступит время — все скажу, все выложу на ваш стол, а сейчас не мучьте безответного подчиненного, не выдавливайте из него последние соки.

— Ладно, — наконец сдался директор. — Будь по вашему. Полмесяца и ни днем позже. И ещё одна просьба: прежде чем передавать дело в милицию вы посоветуетесь со мной.

Пришлось согласиться, хотя предварительное согласование с генеральным по многим причинам меня не устраивает. В первую очередь, из-за нераскрытости воротного стража. Престарелый сторож висит надо мной железобетонной плитой, готовой вот-вот обрушиться на голову.

Успокаиваясь, прогулялся по территории. Возле разгрузочно-погрузочной эстакады стояло два панелевоза, мостовой кран устанавливал на них стеновые панели, строповщики, беззлобно матерясь, увязывали их между собой. Мастер дневной смены перекрикивался с кокетливой крановщицей. Дама из отдела технического контроля расчерчивала мелком панели, требующие доводки. Две девицы несли в лабораторию бетонные кубики, их конвоировала дебелая Соломина.

Производственная обстановка, как обычно, действовала на меня успокаивающе, ослабляла натянутые нервы, замедляла сумасшедший хоровод мыслей.

Через полчаса, заглянув по дороге в технологический отдел и убедившись в «сохранности» Светки, я направился в депозитарий.

В конце коридора, неподалеку от кабинета главного экономиста, находится мощная дверь, оббитая нержавейкой. За ней — небольшой тамбур отделяет посетителей от святая святых акционерного общества Росбетон. Обе двери открыты. В просторной комнате — столы с установленными на них компьютерами, за крайним, играя на клавиатуре, будто на рояле, восседает главный хранитель акций — немолодая женшина с подведенными глазами и ярконакрашенными губами. Ефросинья Никитишна Слепцова.

Когда я впервые перешагнул порог завода, административный корпус дрожал от сдерживаемых эмоций, невероятные слухи перекатывались по этажам, потрясая слабые души женского пола. Причина — Слепцова, два года тому назад похоронившая мужа. Взрослые дети разлетелись из материнского гнезда, оставив родительнице трехкомнатную квартиру с балконом и телефоном. Ефросинья Никитишна сдала одну комнату азербайджанцу, торгующему дарами природы на Кунцевском рынке. Вторую комнату заселила молодая женщина, тоже — торгашка, но с Киевского рынка.

Азербайджанец свел близкое знакомство с дамой родственной профессии, но не оставил без внимания и квартирную хозяйку. Солидный её возраст и внешность, далекая от идеалов женской красоты, не остановили страстного предприимчивого воздыхателя. Он разработал нечто вроде графика, предусматривающего очередность ночных посещений двух женщин.

Иногда, под влиянием очередных неудач, в целях успокоения взбудораженной нервной системы, торгаш умудрялся посещать сразу двоих: в первую половину ночи — квартирантку, во вторую — хозяйку. Естественно, сохраняя тайну и удовлетворяя женщин.

Так и жил предприимчивый южанин со своим «гаремом».

Не прошло и двух месяцев, как обоим дамам стало известно коварство южанина. Возник перевернутый любовный треугольник со всеми его атрибутами: слезами, скандалами, драками между соперницами. После одной из них, изрядно помятая Слепцова очутилась на больничной койке, любвеобильный азербайджанец — в тюрьме, квартирантка сменила место жительства.

Скандальная новость облетела весь город, но особую реакцию вызвала в Росбетоне. Секретарши, бухгалтерши, инженерши, медсестрички, крановщицы, сверкая накрашенными глазами и глотая голодные слюнки, азартно обсуждали и, конечно же, осуждали моральное падение Фроси, но по всему было видно — они не прочь повторить её «подвиг».

Пантелеймонов со вкусом рассказывал посетителем и про сексуальную могучесть азербайджанца и про не менее горячую активность своей бухгалтерши. Но слова словами, а какие-то меры надо было принимать. Из заместительницы главного бухгалтера пострадавшую женщину перевели заведовать депозитарием. Оклад чуточку пониже, зато занятость не сравнить.

В то время, когда я с помощью Светки и Вартаньяна занял ответственный пост пожаро-сторожа, страсти уже улеглись. Слепцова, словно подраненный мышонок, забилась в свою «оцинкованную» нору.

Никогда даже помыслить не мог, что эта пожилая женщина с морщинистым лицом и застенчивыми глазами могла быть любовницей торгаша, драться с соперницей, выкрикивать в её адрес бранные слова, позаимствованные у работяг Росбетона.

В эту комнату я заглянул впервые — раньше не было ни необходимости, ни особого желания. Поэтому помещение представлялось мне этаким огромным хранилищем, уставленным сейфами, в которых стопками лежат акции. Типа банковских кладовых с кипами банкнот и ящиками с золотом и драгоценностями. К вящему своему удивлению не увидел ни сейфов, ни ящиков, ни бухгалтерских документов, подшитых в специальные папки. Четыре компьютера, на столе у Слепцовой — амбарная книга и стопки бланков.

— Разрешите, Ефросинья Никитишна? — скромно, с оттенком подхалимажа, почти прошептал я. — Не помешаю?

Женщина поспешно спрятала в ящик стола снятые очки, обеими руками прошлась по прическе, проверяя её порядок и ухоженность.

— Пожалуйста, Константин Сереевич, заходите… Присаживайтесь…

Честно говоря, боюсь взрывоопасных женщин, по возможности стараюсь избагать общения с ними. Но необходимость превыше всего. Я уселся по другую сторону письменного стола на краешек жесткого стула, изобразил улыбку опытного ловеласа.

Надо сказать, что моя внешность далека от облика дамского угодника — высокий, нескладный, костлявый, нос — картохой, брови — густые и всегда растрепанные. Неизвестно почему женщины — и молодые, и не очень молодые — при встречах краснеют и расплываются. Еще большей тайной окутана причина падения перед уродом первой красавицы Росбетона, Алферовой.

Такой же интерес к моей особе я подметил и у Фроси. Встречаясь с ней в коридоре или в столовке, обратил внимание на стыдливо опущенные глазки и нервно подрагивающие руки.

Пока я размышлял по поводу своих успехов у слабого пола, Слепцова успела закрыть книгу, отодвинуть в сторону бланки, выключить работающий компьютер.

— Слушаю вас?

Выдавила из себя чиновничью фразу и покраснела. Румянец зародился на морщинистых щечках, проник под взбитые локоны, поджег мочки ушей. Волнуется, старушенция? Очень хорошо, значит, будет более податливой.

— Понимаю — помещал вам, но мне просто не к кому обратиться…

— Всегда рада помочь вам, Константин Сергеевич…

Фрося потерла ладонями щеки, будто хотела стереть с них предательскую красноту. Потирания не помогли — щеки ещё больше заалели, уши превратились в пунцовые лепестки.

— Дело в том, что раньше я думал — в депозитарии акции хранятся в сейфах за семью замками и продаются покупателям, как принято говорить, за наличный расчет…

И я завел тягомотину, в которую верил до разговора со Светкой, честно признавался в невежестве, несовместимом со своим зрелым возрастом. Слепцова внимательно слушала, постепенно успокаивалась. В её взгляде даже появилась некоторая насмешливость, покровительственная и добрая.

— Время сейфов и металлических шкафов миновало, дорогой Константин Сереевич, теперь эти громоздкие хранилища заменил компьютер — в его памяти хранятся и сами акции и их передвижения… Хотите, покажу?

— Очень хочу…

Наманикюренные пальчики женщины резво забегали по клавиатуре. Я внимательно следил за каждым их движением, запоминая последовательность и чередование операций.

Ефросинья Никитишна окончательно успокоилась, только когда я слишком близко склонялся к ней, руки начинали дрожать, ошибки вызывали на экране монитора совсем другие комбинации таблиц и схем. Приходилось досаддиво сбрасывать их, заменять новыми.

— Все это — практика, — сожалеюще покрутил я головой. — Представляю себе, какой об»ем теоретических знаний необходимо иметь для работы с компьютером…

— К чему вам теория? Пусть ею занимаются ученые и программисты, для повседневной работы нужна самая малость… Смотрите, я вызову несколько файлов, наиболее часто употребляемых при общении с посетителями. Вот это — список акционеров, которые получили у нас сертификаты…

На это раз пальчики не бегали — медленно нажимали то одну, то другую клавишу, останавливались, давая мне возможность запомнить.

Так просидели мы за компьютером минут сорок. Время шло незаметно: хозяйка депозитария с увлечением открывала мне «секреты» своей профессии, я с неменьшим старанием старался запомнить их.

— Большое спасибо, — я склонился и поцеловал резвые пальчики. — Вы доставили мне громадное наслаждение. Извините — отнял уйму рабочего времени… Поскольку каждый труд должен быть вознагражден, разрешите пригласить вас вечером в кафе «Отдых». Посидим, может быть, потанцуем, поговорим…

Растерянная, смущенная улыбка будто омолодила пожилую женщину, щеки её и уши снова загорелись.

— Что вы, Константин Сергеевич, какое вознаграждение… Мне было очень приятно… поверьте… К тому же, неизвестно, как посмотрит на это Светлана Афанасьевна…

Видимо, женщина с содроганием вспомнила дикую драку с соперницей за право обладания страстным азербайджанцем. Правда, Алферова, не в пример тогдашней противнице, интелигентна и культурна, но все же в борьбе за обладание мужиком все женщины одинаковы.

— При чем Светлана Афанасьевна? — «искренне» удивился я. — Ничего зазорного не вижу в том, что проведу вечер в обществе очаровательной и умной коллеги… Нет, нет, никакие отказы не принимаются. Вечером, в восемь часов, ожидаю вас возле кафе. Не придете — серьезно обижусь… Что же касается Алферовой — не волнуйтесь, никакого криминала, я ей все об»ясню… Договорились? Слепцова нерешительно перебрала пальчиками бумаги на столе, но я видел — согласна.

— Сегодня я занята… Дочка просила помочь ей дошить платье. Живет она отдельно… Извините, пожалуйста…

Она явно колебалась между желанием и боязнью.

Я не отступал — перенес посещение кафе на завтра. Оказалось — и следующий вечер у Фроси занят — обещала навестить подругу. В конце концов, договорились на послезавтра. Согласившись, женщина потупилась, будто молоденькая девчонка, впервые идущая на свидание с мужчиной. Глаза повлажнели, в них появились счастливые искорки.

— А вас не пугают… некоторые слухи обо мне?

— Нисколько. Вообще, не доверяю сплетням, особенно, женским, — горячо аверил я собеседницу, посмеиваясь про себя. Не зря все-таки женщин именуют безмозглыми курицами. — Доверяю только собственным взглядам.

— Ладно… послезавтра… Только очень прошу вас, чтобы не было неприятностей… Светлана Афанасьевна может устроить скандал…

— Успокойтесь, недоразумений не будет. Итак, до послезавтрашнего.

Я чувствовал себя подлецом, посягнувшим на девичью невинность. Тем более, что в намеченном свидании теперь уже не было необходимости, главное достигнуто — в моей памяти зафиксированы имена нужных файлов, пути к их раскрытию. Намеченная посиделка в кафе — на всякий случай: вдруг не сработает память, выскользнет из неё одно или несколько манипуляций на клавиатуре. В задуманной мною операции не мешает подстраховаться — слишком многое от неё зависит.

Когда, тепло распростившись со Слепцовой, я вышел в коридор, столкнулся с Алферовой. Светка разгневанно ухватила меня за рукав, зло зашептала.

— Добился своего, развратник, да? Небось, оседлал Фросю прямо на рабочем месте? А я-то, дура, поверила в россказни про расследование… Ну, погоди, дома разберемся, устрою тебе головомойку!

— Прекрати дурачиться, Светка, — прошипел я, оглядывая пустующий коридор. — Зациклилась на сексе, только о нем и думаешь, дура! Брысь в свою нору, паршивка!

Любовница впервые услышала от меня подобный набор резкостей — её гнев мгновенно исчез, сменившись жалобным «блеяньем».

— Успокойся, милый. И пошутить теперь нельзя… Домой пойдем вместе?

Вот так бы всегда, обрадовался я, неожиданно отыскав новый способ обуздания взбаламошной сожительницы. Возьму на вооружение: чуть вз»ерепенится — осажу мутным потоком непереводимых сравнений. Авось подействует так, как только что.

— Провожу и возвращусь на работу. Ночью буду дежурить…

Обрадованная обещанием совместной прогулки, Светка бодро застучала каблучками туфель по коридору. С другой стороны ко мне приблизился… генеральный директор.

Вот это уже намного неприятней женской ревности! Неужели Пантелеймонов видел, как я выходил из депозитария?

Оказываается, видел.

— Не знал, Константин Сергеевич, что вы интересуетесь акциями.

В голосе — добрая насмешка, а в глазах — тяжелое подозрение. Интересно, в чем именно он может меня подозревать?

— Скорей, не акциями, а их хозяйкой, — рассмеялся я. — Ефросинья Никитишна — на редкость интересная женщина…

— Привлекают древности?… Ну, ну, у каждого мужчины — свои вкусы. Только, сдается, после сдобной Алферовой депозитарша покажется… зачерствевшей черняшкой…

И этот — о сексе? Да что в Росбетоне все помешались, что ли? Разговоры сходятся либо к сексу, либо к пьянке, других интересов попросту не существует. Но не станешь же отнекиваться или возражать — пришлось виновато посмеяться, изобразить нечто вроде мужской стыдливости…

Из лифта, будто птица из гнезда, выпорхнула секретарша. Выбивая каблучками тревожную дробь, подбежала ко мне.

— Не знаете, Ефросинья Никитишна у себя? — задыхаясь и обдавая собеседника ароматом только-что выкуренной сигареты, спросила она.

— А почему я должен знать? — недоуменно ответил я. — Следить за Слепцовой не входит в мои служебные обязанности.

Девица обиженно вздернула выщипанные бровки, выпятила нижнюю губу.

— До чего же вы грубы, Константин Сергеевич, — я спросила потому, что вы только что вышли из её комнаты.

Пришлось повторно пожать плечами и кивнуть на дверь, оббитую нержавейкой. Дескать, можете сами проверить, а не отнимать дорогое время у занятых людей.

На лестничной площадке увлеченно глотали ядовитый сигаретный дым девчонки из бухгалтерии, одновременно, с чисто женским интересом слушали наш с секретаршей разговор. Из приемной с любопытством выглянул главный энергетик. В противоположной конце коридора, опершись на подоконник, стоял и следил за мной с таким же любопытством неизвестный посетитель

Кажется, добрая половина сотрудников Росбетона к обеду будет знать о моем посещении депозитария. Ради Бога, не возражаю, пусть знают — ничего предосудительного не просматривается. Женщины, конечно, усмотрят в этом чисто любовный интерес, мужчины позевают и забудут.

Как же я ошибался!

Секретарша скрылась в приемной, увлекая за собой любопытного энергетика. Мужик, стоящий возле коридорного окна, скучающе позевал и повернулся ко мне спиной. Бухгалтерши затрещали сороками, осуждая какую-то Клавдию и превознося до небес её «рогатого» муженька. Генеральный, посмеиваясь над моей наивностью и тупостью, зашел в соседний кабинет, откуда тут же послышались громовые раскаты его разгневанного до предела голоса.

Я спустился в вестибюль.

В пять вечера Слепцова сдала дежурному сторожу ключи от служебного помещения, покраснев, отвела взгляд в сторону.

— Вы не забудете о нашей встрече? — фиксируя опасливым взглядом стоящего в стороне парнишку, спросил я. — Послезатра в восемь вечера.

— Нет, не забуду…

Послерабочая обстановка в вестибюле не располагает к длительной беседе — всего несколько фраз, обмен понимающими взглядами. Рядом со мной — заступивший на ночное дежурство Молчун, которому не заткнешь любопытные уши, не заклеишь острые глаза. Возле выхода на лестничную площадку о чем-то переговариваются дед Ефим и Семеновна… Странное содружество двух воротных стражей, обычно несущих службу в ночное время. Из производственных цехов выходят работяги дневной смены, к стендам устремляются их сменщики.

Лифт работает с полной нагрузкой, доставляя к выходу из корпуса разнокалиберных чиновников, так называемый, инженерно-технический состав и обслуживающий его персонал. Прихрамывая, опираясь на резную трость торопится домой главный бухгалтер. Резво пробегают мимо конторки дежурного молодые ребята из компьютерного отдела. Из полуподвального этажа в распахнутых плащах спешат девочки-медсестрички.

Короче, обычная неразбериха, в которой можно и затеряться и выпятиться. В зависимости от степени подготовки «наблюдателей» типа того же деда Ефима.

В половине шестого призывно застучали каблучки светкиных туфелек. Неизвестно по какой причине я узнаю их издали, ещё до появления изящной обладательницы обуви тридцать пятого размера. Сердце начинает биться с перебоями, с длительными паузами, переходя по мере приближения любовницы на повышенную частоту.

— Проводишь?

Удивительная способность совмещать вопрос и приказание. Лично я начисто лишен подобного таланта, а у Светки он, талант, выплескивается струей из пульверизатора — легко и свободно.

— Обязательно, — вышел я из-за остекленной перегородки — Прямо сейчас?

Вместо ответа Светка взяла меня под руку, прижалась бедром и грудью. Я не считаю себя таким уж сексуально-возбудимым, скорее, наоборот, зациклен на определенных условностях, мешающих быстрому сближению. Но прикосновения светкиных рук, губ, груди, пусть даже мимолетные, мигом доводят меня до точки кипения.

Вестибюль в пересменку — не самое удобное место для об»ятий и прижиманий — решительно отодвинулся от подружки и открыл перед ней дверь, ведущую на площадку перед административным корпусом.

Вслед за нами вышли дед Ефим и Семеновна.

— Сегодня же твой черед, — недовольно бурчала Сама Себя Шире. — Зачем обеспокоил, заставил телепаться в такую даль?

— Прошу, Семеновна, заменить — захворал малость, — дед Ефим натужно закашлял, засопел заложенным носом. — За сутки оклемаюсь — отдежурю… Богом прошу, не откажи…

— Ладно уж, — смилостивилась женщина. — Разотри грудину водкой, поставь горчишники да выпей стакашек — к утру будешь, как новенький.

— Одинокий я, некому ни растирать, ни горчицей намазывать. Раньше жинка пользовала, так вот скоро год, как свез её на погост… Разве соседку попросить? Больно уж она сурьезная да строгая, ни в жизнь не согласится…

Доверительная беседа сторожей не вызвала у меня особого интереса — обычная договоренность кому и когда дежурить. Последующие события заставили вспомнить и придать разговору особую значимость.

Как обычно, Светка по дороге резвилась во всю: шаловливо прижималась ко мне, срывала ветки с набухшими почками, распугивала бродящих по аллее голубей. В передней швырнула в угол плащ, на полку вешалки — кокетливый берет, босиком пробежала прямиком на кухню. Застучала кастрюлями и сковородками, отыскивая с»естное.

— Проголодалась ужасно, устала до дрожи в коленках, — промяукала она приевшееся признание. — Давай, муженек, корми, пои, иначе ничего от меня не получишь… Страшно хочется рисовой кашки с абрикосовым вареньем…

— Вчера последнее с»ела.

— Тогда — с вишневым…

Я молча полез в тумбу, где в стекляных банках хранились крупы и сахарный песок. Риса — пара столовых ложек, из него не то, что для человека — для кошки кашу не приготовить.

— Где у нас рис, не помнишь?

— Ты же сам положил в тумбочку в прихожей…

Действительно, черт возьми, принес из магазина и не донес до кухни. Полный склероз, скоро стану забывать куда поставил обувь или как садиться на унитаз. Придется навестить врача в местной поликлинике, попросить каких-нибудь таблеток…

Когда я возвратился с пакетом риса на кухню, стол был занят старательно разложенными бумагами. Рядом с ним торжествующе улыбалась сопостельница.

— Что за демонстрация деловой активности? Или решила вместо рисовой каши заняться дегустацией дурацких бумажек?

Светка обиженно передернула плечиками. Будто отбрасывала издевательское мое предположение.

— Сам же поручил мне разузнать о финансовом положении некоторых фирм… Вместо благодарного поцелуйчика — издевательства. Все, Костик, больше помощи от меня не дождешься. На колени встанешь, ножки оближешь — ни за что не соглашусь!

Не обращая внимания на колкости подружки, я принялся изучать бумаги… Молодец, Светка, какая же она молодчина! Полные финансовые отчеты по Росбетону, банку Второва… А это что? Аптекарская фирма Листика?

— О Богомоле тебя не просил…

— На всякий случай заглянула… Ведь у дядюшки на юбилее присутствовали три бизнесмена. Значит, ежели ты заинтересовался двумя — обязательно нацелишь на третьего. Так зачем зря терять время…

— Спасибо…

— Словесной благодарностью не отделаешься. Сейчас поужинаем и — в койку… Там договорим…

Все понятно — предстоит «отработка натурой». Дело даже не в добытых бумагах — у подружки сексуальное настроение. Честно говоря, не отказался бы от предлагаемой близости, если бы не депозитарий — его обследование ни отложить, ни отменить.

— Обязательно «договорим», но — попозже, ночью. Сейчас отправляюсь на работу, возвращусь — разбужу…

— Приспичило? — прикусила нижнюю губу женщина, что означает надвигающиеся на ясный небосвод грозовые тучи. — Утром не можешь проверить своих сторожей-пожарников?

— К сожалению, не могу, — отрезал я, выставляя на стол масленку, хлеб, банку с вишневым вареньем, нарезанную колбасу. — Обещаю долго не задерживаться и по возвращению вознаградить тебя за долгое ожидание.

Светка ехидно улыбнулась, но глаза замаслились. То ли из-за моего обещания «вознаградить», то ли при виде исходящей паром тарелки с рисовой кашей…

16

Молчун встретил меня настороженным взглядом, будто просветил на рентгене в поисках «онкологического заболевания». Как всегда, задумчиво жевал бутерброд не то с сыром, не то с колбасой. С равнодушием робота, выполняющего заданную программу.

— Как дела? — официальным тоном начальника обратился я к дежурному. — Ключи все сдали?

Кивок в сторону табло с номерами комнат. Дескать, зачем спрашиваешь, зря сотрясаешь воздух, мог бы сам поглядеть, убедиться: все крючки заняты, ни одного нет свободного. Остановившиеся было челюсти снова мерно задвигались.

Время — половина двенадцатого, пора приступить к задуманной операции Я вытащил из ящика стола громадную связку запасных ключей, подбросил их, поймал.

— Пройдусь по помещениям, погляжу, не оставлены ли включенными электроплитки, погашен ли свет. Сам понимаешь, чем все это грозит… Дверь запри и никому не открывай.

Очередное идиотское распоряжение — кто может появиться в вестибюле административного корпуса в полночь? Грабители? Так для них наши замки — семячки, открыть которые отмычкой или ломиком — плевое дело.

— А если замерзнет Семеновна? — взбросил густые брови дежурный, такие же, как у меня, но — с проседью. — Тогда как?

Ишь ты, разговорился! Кажется для этого «робота» существует две услады: еда и женщина. Вон как заблестели угрюмые глаза, хищно скривились губы.

— Отогрей, — милостиво разрешил я. — Но к лифту или на лестницу — избави Боже. И гляди, как бы она тебя самого не разогрела. Сама Себя Шире — баба горячая, оседлает — недолго получить инфаркт.

Сторож безулыбчиво кивнул, равнодущно поглядел в сторону ворот. Пусть, мол, попробует, ничего у бабы не получится — был конь о четырех ногах, да без подков остался. Но при необходимости — поскакаю, без сердечных приступов и разных недомоганий. Молодой не перегонит.

Все это выдано без единого звука и без остановки работающих челюстей.

Закончив односторонний диалог с неразговорчивым подчиненным, я пошел на лестничную площадку. Подниматься на лифте не стоит — Молчун вычислит на какой этаж поднялся пожарный начальник. А мне, между прочим, все остальные этажи, кроме третьего, нужны, как той же Семеновне бараньи рога.