14

До Дремова мы добрались поздно вечером. И — слава Богу! Мне не улыбалось предстать перед соседями по коммуналке грязным и небритым, с красными, воспаленными глазами. Типичный бомж, каких сейчас в Москве, если не миллионы, то тысячи — точно. Перешептываний и догадок — минимум на месяц.

Израильский замок предательски захрипел, второй, отечественный, никак не хотел срабатывать и мне пришлось подбодрить его ударом кулака. Открылся.

Надин, видимо, уже спала и не отреагировала на пощелкивания и хрипы замков. Зато баба Феня была на страже. Уложила своего благоверного, навела революционный порядок на кухне и насторожила уши в ожидании подопечного «гулены». Не взирая на преклонный возраст, она страдала обычными женскими болезнями: любопытством и желанием сладостно покопаться в чужом грязном белье.

— Штой-то с тобой приключилось, Игнатьич? — возникла она передо мной, едва я переступил порог квартиры. — Почти двое суток где-то болтаешься, грязный, неухоженный. Или с молодкой подфартило? Знамо, дело молодое, тянет, небось, на сладкое, — прищурилась бабка, намереваясь поглубже забраться в мои внутренности. — Токо предупреждать надоть — мы, чай, волнуемся. Старик мой никак не хотел ложиться, тебя дожидался…

Откровенничать я не собирался — знал, что моя откровенность завтра же станет известна всему нашему дому, а послезавтра — городу.

— Ничего страшного, баба Феня, засиделся с приятелем — пришлось заночевать.

Старуха недоверчиво сощурилась. Будто сказала: трепись, милый, крути круги на воде, я тебя насквозь вижу, от меня никуда не укроешься.

— Засиделся, баешь? А почему не побрился, лица не сполоснул? Не темни, Игнатьич, мы к тебе — со всей нашей душой… Пойди под душ, опосля побрейся, надень чистое. Подкормлю, оттощал, бедняга. И потом — разговор имеется.

Странно, если бы у общительной старухи не было «разговора». Что-что, а поболтать она любительница и великая мастерица. Так повернет, казалось бы, рядовое событие в жизни нашего перенаселенного дома, что оно мигом приобретает глобальное значение с далеко идущими последствиями.

К тому же, Аграфена Николаевна обладает несомненными эстрасенсорными способностями, талантом провидицы.

Однажды, в соседнем под"езде загорелся обычный семейный скандал. Со слезливыми причитаниями обиженной супруги и злыми матерками ее пьяного мужа… Спасите, убивают!… Не ори, шлюха, не позорь, стерва!… Караул, спасите, вызывайте милицию!… Ах, да ты еще хочешь засадить меня за решетку? Получи, лярва!… Ой-ой-ой… Трах-хлысть… Плачут в голос дети, бьется посуда…

Привыкшие к таким спектаклям соседи только посмеиваются, не вмешиваются в семейную свару, тем более, не хотят вмешивать в нее милицию. Муж и жена — одна сатана, подерутся — помирятся, день ссорит, ночь мирит. Десятки, если не сотни, подобных поговорок, как бы оправдывали невмешательство.

Баба Феня — тут, как тут. Повертела упакованной в цветастую косынку головой, пожевала сухими губами и предсказала: жди смертоубийства. Будто в вроду смотрела. Утром соседи нашли труп заколотого ножницами мужика и висящую в петле его супругу. Не выдержала бедолага, даже о детях не подумала.

После этого случая уровень доверия к предсказаниям бабы Фени подпрыгнул вверх… Не иначе, с нечистым связана старая, получает от него по беспроводной связи самую, что ни на есть достоверную информацию…

Поэтому я и ожидал обещанного «разговора» с недобрыми предчувствиями. Неужто квартирная колдунья получила невесть откуда сведения об истинных причинах моего двухсуточного отсутствия? Человек передвигается ногами, слухи летят самолетами и ракетами. Тем более от «нечистого».

Минут сорок блаженствовал под теплым душем. Для исправления пострадавшей нервной системы переключался с горячей воды на холодную и снова — горячую. Соскреб двухсуточную щетину и вышел из ванной обновленным.

Баба Феня ожидала в коридоре с подносом в руках. На подобии вышколенного слуги. На подносе ничего особенного: шарлотка и стакан крепкого чая, заваренного по таинственному рецепту, известному одной старухе. Не может она по другому поступить, никак не может! Душа требует угостить близкого человека, а кто, спрашивается, ближе мужа, детей-внучат и… других соседей по коммуналке?

Прошли в мою комнату и присели к столу. Подперев ладонью подбородок, соседка сочувственно наблюдала, как я, прихлебывая чай, глотаю огромными кусками шарлотку.

— Што хочу сказать, Игнатьич, — дождавшись окончания трапезы, приступила к главному баба Феня. — Не надоть искать Верочку — отыскалась внученька.

Кусок шарлотки застрял в горле, вызвал мучительный приступ кашля. Неожиданная новость сразила меня.

— Как это отыскалась? Вернулась домой, что ли?

Мне бы порадоваться известию, снимающему с моих плеч тяжкий груз, а я ощутил разочарование. Будто лишили ребенка любимой игрушки, с которой он забавлялся, теперь не знает, что делать, как убить свободное время. И несвободное — тоже.

— Не, домой не возвернулась гулена — живет у какой-то подруги аж в самом Питере. Но ведь жива-здорова. Так што, Игнатьич, возвертайся к своей тарахтелке, отбивай на ней новую книжицу. Прислала внученка письмо, да такое ласковое, такое приятное — я дажеть прослезилась, дура старая.

— Можно мне поглядеть?

Старуха достала из кармана халата завернутое в чистую тряпицу послание внучки-гулены, подала мне.

— А чего ж нельзя — секретов не держим.

Я внимательно оглядел конверт, изучил почерк, сравнил его с почерком, каким написано письмо. Вроде, ничего подозрительного. А если бы даже почерки были разными — что из этого? Написала Верочка письмо, а адрес почему-то попросила написать подругу. Никакого криминала.

И все же одно несоответствие я усмотрел. Такое важное, что затаил дыхание. Штемпель поставлен… московский, не петербургский.

Впрочем, это тоже не криминал. Скажем, написала Верочка письмо, собралась опустить его в почтовый ящик — вдруг появилась возможность переслать с оказией. Почта известно, как работает, невесть когда получат бабка с дедом успокоительное послание, а тут — день, максимум — два.

Но не слишком ли много «оправдательных причин»?

Теперь — содержание. Ласковые извинения, обещание вскоре появиться дома, просьба не волноваться. И коротенькая приписка. Пусть дедуля отдаст «коробочки». Зачем, какие коробочки, кому?

— Вы не можете оставить мне письмо?

Баба Феня заволновалась, затрясла головой.

— Штой-то углядел неладное, Игнатьич?

— Нет, нет, все правильно… Просто хочу кое-что проверить, — успокоил я соседку. — Попрошу друзей в Питере навестить Верочку.

— Попроси, милый, посодействуй. Можа бедствует девонька, сидит голодная да холодная. Подруга, известное дело, не родная бабка. А я, как только принесут пенсии, возверну. В убытке не останешься…

После ухода бабы Фени я быстро постелил на диване, разделся и с облегчением нырнул под одеяло. Но сон не приходил — успокоенная нервная система снова расстроилась, из головы не выходит злополучное письмо. Завтра же позвоню Стулову, посоветуюсь. Есть же у него знакомые в Питере, свяжется по телефону, озадачит.

Немного успокоился. Только начал дремать, как проснувшаяся Надин принялась отбивать по стене азбуку Морзе… SOS, спасите мою душу, SOS! Метод «спасения» известен: либо пригласить в свою постель, либо перебраться в соседскую. Ни тот, ни другой вариант мне не подходит, но ответить отказом — порушить достигнутое согласие. Хлипкое, качающееся, как береза на ветру. Вдруг удастся услышать продолжение рассказа о Верочке.

И не только о похищенной неизвестными дремовской "королеве красоты. Надин полностью еще не отработана. Очень хочется узнать неизвестны мне детали ее контактов с пасынком и спонсором. Не навещает же Виталька дремовский аптечный стенд на вокзале ради покупки дезодорантов? А появление именно в это время спонсора с седой отметиной в прическе?

Что до платы за полученную информацию, которую непременно потребует коротышка — выкручусь. В последние дни вся моя жизнь проходит под угрозой расправы — то настырно пасут, то пытаются куда-то увезти, то угрожают задушить или отправить на зону. Что перед этим сексуально озабоченная уродина?

Я простучал по перегородке согласие, потуже затянул молнию на спортивной куртке и плотней уселся на диван.

Влетев в комнату и заперев дверь, коротышка с ходу прыгнула мне на колени и втиснула в меня свою могучую грудь. Естественно, уже подготовленную, без бюстгалтера. Так охотничий сокол набрасывается на несчастного зайца. Молча, без нежных слов и сладких всхлипываний.

— Измучилась, Пашенька, истосковалась! — замурлыкала она, пытаясь поймать мокрыми губами мои, ускользающие. — Разве можно так исчезать?

— Подожди, поговорим…

А о чем говорить, когда и без слов все ясно? Терять дорогое время на дурацкие об"яснения? Накладно и несовременно. В наш век космических скоростей люди научились ценить каждую минуту во всем, включая интимные отношения, переименованные в более понятное — секс. Рынок проник в каждую клетку, завладел всеми помыслами.

Деньги, деньги, деньги! Торопись делать их, штамповать, выуживать из карманов близких, знакомых и незнакомых. Все подчинено бизнесу, в том числе — дружба, верность, любовь…

И все же мне удалось пересадить коротышку со своих колен на диван. Она недовольно что-то проворчала, но покорилась. Наверно, ей тоже не хочется ссориться.

— О чем станем говорить? Опять о сопливой девчонке?

— Нет, не о Верочке. Пока не о ней. Как-то я случайно увмдмл, как ты кокетничала с симпатичным парнем…

— С Виктором? — кажется, Надин решила, что я ревную ее, а, как известно, от ревности до любви один только шаг. Значит, не даром она с таким упрямством и настойчивостью штурмует холостяка! — Знаешь, достал меня сопливый малолеток, каждый день появляется. Уж и не знаю, как его отвадить!

Вот он, зеленный побег, который нужно вырастить и полакомиться плодами.

— Зачем отваживать? Вдруг в парне — твоя судьба? Растешь, Надин, уже дети тобой интересуются.

— Какой там ребенок — мужик! — не выдержала Надин, начисто позабыв, что она только что назвала ухажера малолетком. — Красивый, сильный. Только он мне не нужен.

Тяжелый зад, излучающий жар, придвинулся ко мне. Ловкие пальчики забегали по моему телу с удвоенной скоростью. Там погладят, там ущипнут, там потеребят. Пока — от шеи до пояса. Если не остановить, переключатся на живот, откуда рукой подать до главной мужской принадлежности.

Но останавливать нельзя. Маловразумительная беседа вышла из тупика на главный путь.

— И что ему от тебя надо? О чем вы разговариваете?

— Надоел он мне, Пашенька, до тошноты надоел. Все время набивается в гости. И не один — с приятелем. Знаем мы это гостевание, сразу потащат в постель, устроят коллективку.

Кажется, коллективка не особенно пугает коротышку, наоборот, привлекает.

— Так уж и коллективка! Влюбился наивный мальчик, вот и добивается взаимности.

— Влюбился? Взаимность? Господи, какая глупость! Ты, Пашенька, живешь во времена рыцарства, сейчас влюбленности не в моде. Одна моя подруга — вместе работаем в лаборатории — живет сразу с двумя мужиками. Представляешь? Расписание составили. Один навещает по понедельникам, второй — по пятницам. Все довольны. Особенно — подружка…

Все, уселась баба на привычного конька. Сама себя раскочегаривает. Дойдет до кондиции — полезет с более откровенными ласками.

— Парень предлагал и тебе подобную схему?

— Ты скажешь! Какой толк с жеребенка… Ухаживает во всю. То цветы притащит, то шоколадом одарит. А сегодня подарил колечко, говорит — золотое.

Вот как, на золото расщедрился? Значит, пасынок рассчитывает на солидную добычу. Верить в преступные замыслы Виталия было противно и… больно. Не потому, что он был честным человеком — его нечистоплотность неоднократно доказана, не вызывает сомнений. Просто он — сын Машеньки, в нем — ее кровь, ее гены.

— Так и подарил, ничего не попросив взамен?

Признаться, более глупого вопроса не придумать, подобная ерунда может родиться разве только в усталой голове, до отказа забитой происщедшими за последние двое суток событиями.

Надин ехидно засмеялась. И правильно сделала — на ее месте я поступил бы точно так же.

— А зачем мужики дарят женщинам цветы, драгоценности, духи? Размягчить, внушить доверие, заставить потерять осторожность… Разве не так? А уж потом — расплата… натурой.

Мерзкая выстроена «схема» — за человеческий род обидно, но где-то она соответствует действительности. Лично я дарил цветы и духи Машеньке, не думая о «расплате натурой», просто приятно было видеть на ее лице удивление и радость. Но я ведь несовременен, заявился в рыночную Россию из рыцаркого прошлого.

Странно другое. В последнее время Машенька вторгается в мое сознание все чаще и чаще. Будто зовет меня к себе в ухоженную, вычишенную до стерильной чистоты квартиру. А я в это время общаюсь с потеющей уродиной, пытаюсь выудить из нее сведения, полезнае для Стулова.

— Вчера к вечеру сижу я рядом с выставленным товаром, — кажется химико-торгашка перестала стесняться своей второй профессии, говорит о ней открытым текстом, не краснея и не пряча глаз. — Смотрю — щевствует Виктор в компании верочкиного спонсора. Болтают, будто много лет дружат, а ведь несколько дней тому назад делали вид — не знакомы… Странно, да?

Пальчики выстуивают по моей костлявой коленке все ту же азбуку Морзе. Легко переводимую на общедоступный язык. Пришлось перенести их себе на грудь. Более безопасное место. Надин обиженно дернулась, но настаивать не решилась — принялась массажировать разрешенное место.

— А ты этого… спонсора давно знаешь? Или увидела впервые на ярмарке?

Надин на мгновение смутилась — или мне это показалось? — но быстро пришла в себя. Вызывающе захихикала.

— Ты и к спонсору тоже ревнуешь? Неужели до сих пор не понял, что мне нужен только один мужчина — ты?

На прямое признание в любви я не отреагировал. Меня занимали совмем другие, далекие от любовных.

Значит, все же пасынок и Верочкин спонсор — птицы из одного гнезда? Скорей всего, не безобидные пичуги — матерые орлы. А кто Надин? Наводчица или жертва?

Я так напрягся, что избитая омоновцами спина отозвалась вспышкой боли. В голове — будто старательная хозяйка прошлась веником — исчезли болезненные мысли о родной, дьявол бы ее побрал, милиции и отзывчивом воре в законе, о стариках Сидоровых и Ваське Стулове. Вместо этого прорисовался образ солидного человека с проседью, перечеркнувшую густую черную шевелюру.

— Конечно, мужики подвалились к стенду? — подбодрил я уставшую от нескончаемой болтовни коротышку. — Накупили французских духов и презентовали их тебе? В знак глубокого уважения, которое непременно перерастет в любовь?

— А ты откуда знаешь? — удивилась Надин. — Подслушивал? Значит, все же ревнуешь? — засмеялась она. — Вот и зря… Подарили крохотный флакончик духов. Дескать, в счет подарка ко дню рождения, на празднование которого я их обязана пригласить… Расшлепались мокрыми губами, крохоборы. Пусть не рассчитывают, мой юбилей мы с тобой отметим вдвоем, ладно?

Очередная новость — предстоящий юбилей коротышки! Как бы он не стал завершающим фейерверком моего со Стуловым расследования. Нисколько не удивлюсь, увидев за столом всех действующих лиц, начиная от Верочки и кончая интеллигентным Геннадием Викторовичем…

— Вот что, Машенька…

Имя жены — взрыв мины, предательски подложенной под мирную беседу. Я сжался, ожидая немедленной реакции коротышки: с водопадом слез, ураганом упреков в неверности и обмане.

Ничего подобного не произошло. Надин поднялась с дивана, туго затянула пояс на халатике. Наклонилась ко мне так близко, что я ощутил спокойное ее дыхание.

— Наконец, открылся… Ну, что ж, и на этом спасибо… С твоего дня рождения — помнишь, наш танец? — подозревала: тебе нужна женщина. Неважно какая — толстая или костлявая, красивая или уродливая, лишь бы выплеснуть в нее мужскую энергию. И все же — надеялась создать семью, зажить по человечески, по божески. А у тебя, оказывается, уже есть какая-то Машенька…

— Ты не права…

— Перестань притворяться, Павлушка, у тебя это не получается… Только скажи, кем она приходится тебе? Жена или брошенная любовница?

Надин права — притворяться не умею, не дано мне такого таланта. Ну, что ж, играть в открытую намного приятней.

— Жена… бывшая жена.

И я честно рассказал обо всем. Скрыл только постыдный замысел использовать коротышку для розыска пропавшей девушки. И еще одно — родственные отношения Машеньки и Виталия, которого Надин знала под именем Виктора.

— Значит, я послужила тебе этаким громоотводом? С женой расстался, скучно-грустно, а рядом — сдобная бабенка, которой не грех попользоваться. Так?

— Не совсем… Как и все в природе, получилось неожиданно… Поверь, Надин, я не строил никаких планов.

Женщина несколько минут изучала мою физиономию.

— Ладно, верю… А на что я могу рассчитывать еще с моей фигурой? Да еще возраст… Заманить на ночку симпатичного мужичка, отвести душу? Нет, Павлушка, так я не умею…

Женщина, не глядя в мою сторону, ходила по комнате. Говорила и думала. О своем, женском. Я будто считывал с ее мозга одолевающие коротышку сомнения.

Действительно, рассчитывать на замужество не приходится, Сейчас, как никогда, выбор у мужиков необ"ятный, вокруг них табунами разгуливают такие красотки, что голова кружится и во рту пересыхает. Пойти по рукам, меняя в своей постели кратковременных партнеров — противно. Коротать женский век в одиночестве — страшно.

И вот появилась надежда! Небольшая, даже, можно сказать, крохотная. Сойдется сосед с зарегистрированной женой или не сойдется — решение этого вопроса может растянуться на годы. А природа, между прочим, требует своего, Надин быстро стареет, скоро наступит такой период, когда претенденты на ее и без того уродливое тело просто-напросто отвернутся.

Так стоит ли лишать себя удовольствия сейчас, а не в туманном будущем? Да и чем она рискует, продолжив сексуальные контакты с немолодым соседом?

Наконец, Надин утвердилась в окончательном разрешении нелегкой проблемы.

— Ладно, пользуйся «громоотводом», — жарко дыша, приникла она ко мне. — Заменю твою Машеньку… Только подскажи, как она ведет себя в постели? Обещаю стать примерной ученицей. Даже — отличницей…

— Подожди…

Какое там ожидание! Она навалилась на меня, облила вонючим потом, забросала нежными словечками. Типа — бычек упрямый, сладкий огурчик, горячий любовничек.

Я сопротивлялся, как мог. Ссылался на усталость, на сердечный приступ, на проснувшихся соседей. Задыхался под тяжестью женского тела, изворачивался, пытаясь выбраться из-под него.

— Я тебе безразлична, да? Твоя Машенька слаще, да? Ну, и катись к ней!

В очередной раз хлопнула дверь, посыпалась штукатурка. Надин, глотая слезы и осыпая несостоявшегося любовника матерными сравнениями, покинула мою комнату.

Что я достиг, согласившись на ночное свидание с любвеобильной коротышкой? Мысленно пробежался по сумбурной беседе. Будто по клавишам расстроенного пианино. Ничего особенного. Если не считать непонятного смущения женщины при упоминании спонсора. Кажется, он не случайный знакомый химико-торгашки, их связывает что-то пока мне непонятное…

Явно не густо.

Часа через два я, наконец, окунулся в блаженный сон. Не слышал, постукивания шлепанцами спешащего в туалет деда Пахома, мне не мешал солнечный луч, заглянувший в окно. Проснулся в одинадцать часов утра. Да и то не сам — разбудило настойчивое постукивание в дверь. Нет. это не обозленная Надин — за ней стоит с подносом в руках добросердечная старуха.

— Щтой-то заспался, Игнатьич? — ехидно спросила она, шныряя взглядом по комнате в поисках улик моего «непристойного» поведения. — Устал, небось. Или какой ангелочек ночью песенки напевал мужичку… Вот вещицу свою оставил, — подняла бабка с пола кружевной дамский платочек. — Потеряла утиральничек бабенка, обеспамятела, бедолага.

Настырность бабы Фени надоела мне до чертиков. Слава Богу, не пацан, едва перешагнувший через десятилетний порог — самостоятельный сорокалетний мужик, имею право на личную жизнь во всех ее ипостасях. В том числе, получать сексуальные утехи от кого хочу и когда хочу.

— Никто мне не звонил? — максимально сухо спросил я, принимая поднос с чаем и коржиками. — Зря вы меня так подкармливаете…

— Звонил какой-то мужичонка. Голос — важный, басовитый. Узнал, што спишь, пообещал позже обеспокоить. Человек — с пониманием… А подкормить тебя природа требовает. Ослабеешь — ни одному «ангелочку» не понадобишься, никто не станет терять в твоей фатере утиральнички да сережки, — бабка подняла с пола еще одну улику, повертела ею перед моим носом.

Ехидное бормотание соседки рикошетом отлетало от моего сознания. Привык к ее шуточкам-прибауточкам. Одолели другие мысли и иные заботы.

Кто мог мне звонить?

Вообще, это не вопрос. Мой телефон известен издателям, ребятам из Министерства внутренних дел, из уголовного розыска, уезжая от Машеньки, демонстративно записал его в телефонную книгу. В конце концов, могли позвонить от Геннадий Викторовича, узнать удалось ли Гулькину выцарапать писателя из когтистых лап милиции или он попрежнему мается в камере предварительного заключения?

Все эти возможности расплывчаты и бездоказательны.

С издательствами, в которых лежат мои рукописи, недавно беседовал, все проблемы решены, необходимость дополнительного общения — минимальна. Рецензии, наверняка, еще не готовы.

Сыщики беспокоить не станут — неделю тому назад встречались на брифинге. Звонка от Машеньки не дождешься — гордая она женщина, самолюбивая, мучиться будет, но первая ни за что не позвонит.

Ожидать беспокойного запроса от Геннадия Викторовича, пожалуй, рановато…

Скорей всего, Гулькин. Спешит пообщаться со спасенным им писателем и получить от него причитающуюся дозу благодарных восхвалений. С удовольствием! Федор заслужил не только хвалебные слова, сегодня же презентую ему «полное собрание» своих книг…

15

В уголовном розыске я успел так намозолить глаза, что меня пропускали без формальностей и встречали благожелательными улыбками. Похоже, обычный посетитель превратился в штатного сотрудника. И я самым бессовестным образом пользовался приветливостью сыщиков: незряче глядя в сторону, проходил мимо контролера, без предупреждающего стука в филенку двери появлялся в кабинете Федора. Короче, вел себя беспардонно.

На этот раз кабинет Гулькина заперт на ключ. Проходящий мимо худощавый мужчина остановился.

— Вы к Федору Васильевичу? Сейчас он не выезде… Но я в курсе дела: открою, можете звонить.

Через несколько минут я занял место Гулькина и придвинул к себе аппарат связи с Москвой. Нет худа без добра — не придется Федору маяться в коридоре или придумывать доклады начальству. На удивление скромен сыщик: считает, что его присутствие мешает писателю беседовать с полной откровенностью.

Как всегда, Василий «дежурил» возле аппарата. На подобии дневального по роте в армии. Голос — неизменно бодрый, но я успел изучить отставного деьектива, понял: бодрость напускная, на самом деле, чем-то встревожен.

— Почему не приехал? — угрюмо спросил он, опуская «здравствуй-как живешь». — Я ведь просил.

— Не получилось. Встретимся — расскажу… Сейчас слушай внимательно…

— Только при встрече, — прервал меня Стулов таким тоном, что я понял: разговор не получится. — Когда?

— Завтра. Сегодня занят другими делами…

— Смотри, как бы эти «другие дела» не оказались последними в твоей сумбурной жизни… Ну, да, ладно — ожидаю завтра к двенадцати дня. Не появишься — считай, наш договор расторгнут… Будь!

Короткие гудки — типа выразительных ругательств.

Что имел в виду Васька под «последними» моими делами? Ответ один — некую опасность… От кого? Каким-таким способом? После «обезьянника», милицейских дубинок, вонючей камеры и общения со злющим, похожим на посаженную на цепь собаку, следователем мне ничего не страшно.

Что предстоит сделать сегодня?

Я «перелистал», будто страницы записной книжки, продуманные утром задания. Ага, вот оно: спонсор. Познакомиться с мужиком с проседью в прическе, попытаться вскрыть его, как вскрывают банку консервов. Авось, выпытаю причины странного интереса его и пасынка к уродине, торгующей на вокзале косметикой и лекарствами. Если повезет, узнаю подробности странного разговора в магазине. По моему, именно в беседе спонсора с девушкой спрятан стержень ее похищения.

Но как выйти на меченного господина?

В моем распоряжении два источника: бывший дом политпросвещения и баба Феня. Что касается первого — маловероятно. Там, небось, уже успели позабыть и конкурс красоты и его спонсора. А вот у Верочкиной бабки могут сохраниться афишки и проспекты. С непременным указанием «финансового обеспечения» торжества.

И я поспешил домой. Предварительно сделал солидный крюк — заглянул на привокзальную площадь. Неужели успел соскучиться по горячей соседке? Рановато, со времени ночного общения и десяти часов не прошло. Просто захотелось еще раз убедиться в ее непонятных связях с пасынком. Вдруг Виталий находится «на посту».

На площадь выходить не решился, осторожно высунул голову из-за угла. Так и есть, я не ошибся: пасынок на месте, стоит рядом с коротышкой, развлекает ее светской беседой. Надин отвечает слабенькими улыбочками, подсовывает ухажеру флаконы и коробочки.

Мужика с белой отметиной на башке не видно, но я почему-то не сомневаюсь — притаился поблизости. В засаде. Резерв Верховного Главнокомандования.

Послущать бы, о чем распинается Виталий, но нельзя — слишком опасно. Не дай Бог увидит и сразу заподозрит неладное. Поэтому я издали полюбовлся щебечущей парочкой и отправился своей дорогой. Шел и ломал голову, изобретая и отвергая все новые и новые версии. В их основе — традиционный треугольник: пасынок, спонсор и, в вершине — коротышка. Правда, треугольник не любовный, скорей всего — криминальный. Почему именно эта троица связана с криминалом я не знал — работало предчувствие.

Бабы Фени дома не оказалось — совершает обычный променад по рынку, общается с такими же престарелыми подружками, разминает застояшийся язычек. Ее можно понять — с мужем не поговорить: тот выдают два слова в час да и те — с из"яном. Отношения между двумя женщинами в нашей квартире напоминают рычание друг на друга двух собак. Я целыми днями либо в бегах, либо — в обнимку с «тарахтелкой».

В коммуналке — предгрозовая тишина.

Дед Пахом бездельничает. Сейчас он один, никто не дергает, не воспитывает. Прогуливается по коридору, загляывая во все углы. Пройдет мимо туалета — оглядит унитаз, заглянет в ванную — проверит сохранность душа. Особое внимание — кухне. Здесь есть на что посмотреть: газовая плита, холодильники, столы, полки, табуреты. В коридоре даже топочную дверку бывшей печи освидетельствовал.

— Баба Феня скоро придет?

Удивленный взгляд, пожевывание вялыми губами. Дескать, откуда знать, появится — сам услышишь. И не только ты один — весь под"езд.

— Скажите, Пахом Сергеевич, у вас случайно не сохранились афишки о конкурсе красоты?

— О чем?… это самое… То-то оно… не знаю… Возвернется… она-то… Феня — знает…

Постепенно я привык к манере старика излагать свои мысли. Если выбросить «это самое» и «то-то оно», плюс полдюжины таких же ничего не говорящих словосочетаний, вполне можно разобраться. Ведь понял же я его информацию о судьбе коллекции орденов погибшего дипломата