Дед Пахом измерял расстояние между кухней и туалетом, баба Феня проверяла готовность кухонного оборудования к очередному трудовому дню. Журчала вода из вечно текущего крана, перезвякивались кастрюли и сковородки, о чем-то бормотало радио, наверно, об очередном повышении пенсий. О прыгающих ценах предпочитают помалкивать.

Вот— вот кормилица заявится с подносом, накрытым белой салфеткой.

Я поспешил удрать. Сейчас мне не до старухиных разносолов и непременных вопросов и советов. Если повезет, позавтракаю у Пудова, не повезет — обойдусь без завтрака. Не оттощаю. Представил себе выражение на лице старухи, когда она узнает о моем бегстве и ехидно засмеялся.

Утренние электрички забиты до отказа, кажется, вагоны разбухают — вот-вот лопнут. Мне повезло — удалось занять место возле окна. Толстая торговка притиснула толстым задом к стене, вторая, похоже, коллега первой, водрузила на мои к5остлявые колени громоздкую сумку.

— Потерпите, пожалста, больше ставить некуда, — довольно вежливо извинилась она. — На полу — мешает, на сетку не лезет.

Действительно, куда деваться бедной женщине, зарабатывающей на кусок хлеба с маслом и икоркой ранее нетрадиционным путем? Не нанимать же такси, не снимать же частника-автолюбителя? Могла бы и снять, для торгового баланса не только дыра, но даже щелочка не образуется.

Пришлось поерзать, отвоевывая у соседки несколько сантиметров площади. Она поморщилась, но возникать не стала. Обеими руками обхватил огромную сумку, упрямо сползающую с колен, оперся плечом об окно. Неудобно, руки сразу же занемели, в икрах ног тревожно запульсировала потревоженная кровь. В конце концов, приспособился. Опыт — великое дело!

Успешно завершив сражение с тяжелой сумкой, с любопытством огляделся.

Напротив…

Я задохнулся от неожиданности, противная дрожь пробежала по телу.

Лицом к лицу — тот самый парень в распахнутой куртке, который пас меня во время прошлого приезда в Москву. Сейчас он одет в рубашку с короткими рукавами, но я отлично запомнил короткий нос и широкий, раздвоенный подбородок. Явный топтун! Неважно, на кого работающий: на бандитов или на ментов. Немедленно память отреагировала, нарисовала облик милицейского следователя, оформляющего страшный для меня протокол допроса.

Не он ли нацелил топтуна?

Неожиданно парень преехидно усмехнулся и подмигнул. Дескать, не сомневайся, мужик, это я, тот самый, теперь тебе не уйти. Приколот на подобии насекомого.

Деваться некуда — толстуха и претяжелая сумка сковали меня не хуже древних кандалов. По рукам и ногам. А если бы и не сковали — пробраться к выходу сквозь спресованную толпу пассажиров нечего и думать. Все равно, что плассмасовый нож для резки бумаги втиснуть в ствол дерева.

Осознав безвыходность своего положения, как это ни странно звучит, я успокоился. Соответственно получил возможность более или менеет трезво оценивать сложившуюся ситуацию.

Итак, никаких сомнений — меня пасут. Нагло и бесцеремонно. Не понятно одно — причина. Затеянное расследование похищения мисс Дремов? Возможно. Но для этого привлечены слишком серьезные силы: убийство шестерок Доцента, едва не удавшаяся попытка обвинить меня в убийстве и припаять солидный срок, настырная слежка.

Значит, есть еще что-то насторожившее преступников, заставившее их принять самые жесткие меры. Участившие посещения уголовного розыска? амо по себе — ничего опасного для похитителей, и все же…

Пасынок видел меня в обществе Гулькина, одного этого достаточно для того, чтобы заподозрить «предательство». Но эти подозрения не могли повлечь за собой опасные для меня последствия.

Мысли сталкивались, рождая искры, которые тут же гасли, одна отвергала другую либо подтверждала ее. Я упорно не сводил взгляда с пастуха, будто спрашивал его. В ответ — наглые улыбочки. Я вспомнил совет Стулова и развернул купленную на дремовском вокзале газету.

Так мы и доехали до Москвы: я незряче уткнувшись в газету, топтун — усмехаясь и подмигивая. Правда, его хватило не надолго — через час увлекся фривольной беседой с разбитной девчонкой, которая встречала комплименты симпатичного соседа призывным мяуканьем и согласными взглядами. Но время от времени он контролировал меня настороженным взглядом.

На московском вокзале — очередная неожиданность.

Ошибиться я не мог — слишком четко впечаталась в память сценка на объездной дороге… Два парня склонились над выложеннными на замасленную тряпку какими-то запчастями… Поднялись, подощли к «форду»… Выстрелы в упор… Окровавленные тела моих моих водителя и охранника… Страшный допрос…

Один из убийц промелькнул передо мной в толпе. Откуда он взялся? По идее, сейчас должен вместе с дружаном ожидать суда в следственном изоляторе. Ведь я после появления спасителя подписал свидетельские показания, омоновцы схватили убийц на месте преступления. Что еще требуется для справедливого приговора?

Неужели подкупленный следователь выручил преступников? Спасая не столько их, сколько собственную голову.

Мой попутчик, кажется, тоже заметил убийцу — напрягся, рука скользнула в карман брюк, придвинулся ко мне. Будто намереваясь защитить от выстрела.

Очередная странность! По логике, оба коршуна должны вылететь из одного гнезда, преследовать одну и ту же жертву, то есть, сорокалетнего писаку, по глупости занявшегося не своим делом. А они посмотрели друг на друга с нескрываемой враждебностью. «Автомеханик» растворился в толпе, парень с облегчением вынул руку из кармана.

Кто из них мой защитник, а кто преследователь? Ну, с убийцей все ясно — враг, а кто такой мой попутчик?

Мелькнула мысль о Геннадии Викторовиче, но я тут же отбросил ее. Глупо и наивно. Доцент не глава благотворительного общества, обычный преступник, интересующийся современной литературой. Почему он должен охранять посторонего человека, тратить на это деньги и людей?

Нет, нет, на эту роль более подходит Гулькин. Он послал своего оперативника защитить неопытного конспиратора, самодеятельного сыскаря. Утвердившись в этой правдоподобной версии, я успокился.

Парень в цветастой рубашке сопроводил меня до входа в метро и исчез. Его сменила разбитная девчушка, с которой он едва не облизывался в вагоне. Пошла за мной, как баржа за катером, ни на шаг не отступает. Повернусь — сладенькая улыбочка и таинственный прищур накрашенных глаз.

Ну и пусть следит, подумал я на остановке автобуса. Не хватает еще, чтобы сорокалетний мужик боялся слабосильной девчонки. Неважно, кто она: бандитская наводчица или ментовка.

А если вдуматься, никаких топтунов не существует, они привиделись мне, я их нафантазировал! Обычные прохожие, пассажиры. Убийца почудился. Усмехающийся парень улыбался вовсе не мне — другому. Девчонка просто заинтересовалась моей неординарной внешностью.

Что предпринять? В первую очередь, в соответствии с инструктажем отставного сыщика, успокоиться, перестать оглядываться, не реагировать на голоса беседующих рядом. Я напряг оставшуюся силу воли…

Пудова дома не оказалось — на мои призывные звонки никто не ответил. Пришлось топать в редакцию — авось журналист пробивает там очередной репортаж. Или обрабатывает интервью с заезжей знаменитостью.

Большая комната уставлена столами, на которых светятся мониторы компьютеров, на разные голоса трезвонят телефонные аппараты. Журналисты пишут, читают, выпивают и закусывают, ругаются и обнимаются. Знакомая обстановка, можно сказать, родная.

Вихрастый парнишка в огромных очках склонился над газетной подшивкой. На мой вопрос ответил досадливым взмахом руки. Не до тебя, мол, видишь — занят. Девчонка с пачкой распечаток едва не сшибла меня с ног.

Наконец, я нашел отзывчивого человека — седоголового полного мужчину, щелкающего компьютерными клавишами. Он показал мне рабочее место Пудова. Возле окна. Именно здесь журналист отдыхает от домашнего труда, что-то правит, что-то дописывает.

Но сейчас — пусто. Неужели азартный репортер гоняется за очередной знаменитостью, выдаивая эпохальное интервью? Тогда придется напрашиваться на ночлег к Машеньке, где меня поджидает вечно пьяный пасынок.

Только не это! Лучше переночевать на улице в обществе грязных бомжей! О ночевке у Стулова речи быть не может — сыщик живет с женой в двухкомнатной хрущебе, тревожить их покой невежливо. С другими приятелями и знакомыми связи разорваны.

Остается либо Витька, либо — бомжи.

— Вы не знаете, где Пудов?

Женщина средних лет оторвала взгляд от монитора. Устало потерла ненакрашенные глаза.

— Лежит в больнице…

Витька и больница — понятия несовместимые. Как небо и земля, кошка м собака, пол и потолок. Он не раз хвастался своей медицинской непрошибаемостью, которую не преодолеть ни рядовым врачам, ни маститым академикам.

— Заболел? Чем?

— Ранение… Три дня тому назад поздно вечером неизвестный стрелял в него. Никто ничего толком не знает. Даже милиция.

Вот это новость! Правда, то, что сейчас происходит почти на каждом шагу, новостью назвать трудно. Взрывают и стреляют, похищают и режут, грабят и расчленяют. Как правило, преступники остаются непойманными. Возбужденные уголовные дело миролюбиво пылятся в шкафах.

Вон как выразилась журналистка: никто ничего толком не знает, даже милиция… Скорей всего, особенно милиция. Создание оперативных штабов, возбуждение уголовных дел, призывы сообщать все, что жителям Москвы известно, походит на демонстрацию активной деятельности, а не на саму «деятельность»… Достаточно вспомнить убийство Листьева, Меня…

Я помчался в указанную мне больницу. По пути прихватил связку бананов, несколько помидорин и огурцов. Пудов — холостяк, друзья по редакции замотаны, им не до посещений коллеги, хоть я подкормлю беднягу.

Лежит, небось, Витька бледный, обмотан бинтами, на которых выступают зловещие пятна крови, вокруг — хлюпающая и мерцающая аппаратура, хирурги с ланцетами-пинцетами. Сестрички вытирают слезы. Холостяк, красавчик и на тебе, погибает на глазах. Не пойман в семейные силки, не окольцован теми же сестричками… Какая несправедливость!

Все оказалось не таким уж страшным.

Витька, правда, изрядно бледный, но все такой же веселый, лежит выпростав из-под одеяла нервные руки с пальцами пианиста. Грудь обмотана бинтами, но крови не видно. Белохалатная девица порхает рядом, но — без слез и причитаний. Врачей со зловещими ланцетами не заметил — наверно, трудятся над другими пациентами в соседних палатах.

Короче, привидевшиеся мне ужасы — плод больного воображения, навеянный недавним происшествием на объездной дороге.

— Здорово.

— Пашка? Молоток, мужик, навестил… А тут, понимаешь, прокол, да еще какой — две дырки в груди, хорошо — не в башке… Нацелили меня на зарубежного футболиста — верзила под потолок, плечища — в дверь не войдет. Охраняют парня — страх. И во время общения с прессой, и, наверно, в сортире. Такие же «шкафы» стоят под дверьми — не прорваться… Но ты меня знаешь — не отступлю. То да се, подговорил ресторанного официанта, сунул ему пару бумажек. Не устоял — разрешил попользоваться униформой… Разговор с футболистом получился классный. Друг доугу пришлись по душе, опростали пузырь, разговорились. Короче, освободился часам к одинадцати вечера, снял частника и — домой. Башка — чугунная, руки-ноги дрожат… Сам понимаешь, состояние… Вхожу в под"езд, темно, свет вырублен. Пробираюсь ощупью к лифту. Лампочки пацаны бьют только так, электрики не успевают вкручивать новые… Спрашивается, чем им мешает свет? Сексом заниматься? Так говорят, при свете лучше получается…

Когда Витька переходит на сексуальные темы, говорить о чем-то другом не способен. Не остановишь — так и будет описывать всевозможные приемы и приемчики, позы и об"ятия до бесконечности. В общении с женщинами до глупости стеснительный, все время смущается, краснеет, а о сексе говорит взахлеб, компансируя, видимо, позорную для настоящего мужика скромность.

— Кончай заниматься онанизмом, — прикрикнул я. — Кто стрелял?

Витька одарил меня презрительным взглядом. Еще и мужиком называется, и штаны носит с ширинкой! Настоящая баба! Но все же возвратился к происшествию в темном под"езде.

— Выступают из темноты две фигуры в колпаках. Выстрелы — будто палкой ударили по груди. Я естественно — навзничь. Глаза закрыл — авось, подумают: мертвяк и не добьют. Один зажег спичку, поглядел. Говорит: не тот. Второй усомнился. Как так не тот, когда от самого вокзала пасли. И предлагает добить. На всякий случай. Раз моргалами шевелит — живой. Ну, думаю, все, не напечатаю футбольного интервью, положат его со мной в гроб. Вместо ордена, который не успел заслужить… Вдруг слышу: не надо, пусть живет, оклемается — его счастье… После этих слов я и поплыл в черноту… Говорят, старик выводил собаку на прогулку и она нашла меня. По запаху… Он у меня особый, за версту чуют. Особенно, девахи. Очнулся в реанимации. Врач говорит: две пули выковыряли. Слава Богу, они не задели ни сердца, ни печенки… Вот так, Павлуха, долго жить буду. Переплюну деда Костю.

Вспомнил все же, обормот! В гардеробе нашего факультета работал дед Костя — так его звали за глаза и в глаза. Ходили упорные слухи, что старикан давно перешагнул столетний порог и поклялся дожить до стотридцатого.

Неожиданно Витька поманил меня рукой. Я склонился к его бледному лицу.

— Похоже, киллеры на тебя нацелились, я им подвернулся случайно… Не вздумай посещать мою квартиру — достанут… Вот что, паря, ночуй у Ларки. Девка сдобная, без комплексов, уступаю на время. Можно сказать, от сердца отрываю. Возьми адресок. Будет желанние — заглядывай… К Ваське приехал?

Спазмы перехватили дыхание. Все же Витька — хороший парень, можно даже сказать — великолепный. И не только потому, что уступил «на время» свою редакционную шлюшку. Волнуется, сопереживает. Ведь понимает, что на меня открыт сезон охоты. Словно на боровую дичь.

— К нему.

— Передавай привет. Молчун он, правда, первостепенный, но парень классный, таких сейчас мало… И Ларке тоже — приветик. Пусть не особо с тобой старается, оставит на мою долю… Шучу, конечно. Девчонка она тоже классная. В редакции все мужики прилипли к ее подолу, а она — ко мне. Вот оклемаюсь — женюсь. Пацанов и пацанок разведу… Как думаешь — пора?

— Давно пора. А то засохнешь на корню, никто на тебя даже не посмотрит.

Добрый Витька парень, до глупости добрый. Все люди, окружающие его — «классные», все — «молотки».

— Пока. Позови врача — что-то рана стала прибаливать, как бы копыта не отбросить. То-то радости будет у главреда. Здорово я ему соли на хвост насыпал…

Побледнел еще больше — до синевы. Глаза закрылись.

Хирург прибежал на зов мгновенно, будто дежурил в коридоре, ожидая моего появления из палаты. С ним сестра со шприцем, еще кто-то. Меня невежливо затолкали в лифт.

Ничего страшного, уговаривал я сам себя, покинув больницу, Витька оклемается, его жизнелюбия на троих хватит, такие не умирают. Ноги сами собой, без вмешательства головы, вели меня к Стулову. Побеседую с сыщиком и помчусь на вокзал. Ночевать у неведомой Ларисы не собираюсь. Пусть она остается для Пудова.

Предостережение Витьки не особенно взволновали меня. Скорей всего, киллеры ошиблись, их целью был не тощий писатель, а совсем другой человек. Возможно, Пудов. Опубликовал заметку, в которой подковырнул какого-нибудь уголовного авторитета — достаточная причина для немедленной расправы.

Или…

Неожиданно вспомнились угрожающие взгляды, которыми обменялись мой пастух и «автомеханик». Уж не в веселого ли парня стреляли? Вполне вероятная версия.

И все же, не надо забывать, меня пасут. Не безопасные, в принципе, топтуны — убийцы. Если Витька прав и они нацелились на меня — не успокоятся пока не всадят пару пуль в грудь, контрольную — в голову. Кто пойдет за гробом? Ну, баба Феня в черном платочке, ну, Гулькин в парадной форме, ну, Надин. Машеньки не будет, ей никто не скажет о безвременной кончине безалаберного муженька…

Стулов был дома. Сидел за столом, обложившись любимыми четвертушками исписанной бумаги, переставалял их местами. Будто раскладывал пасьянс. Я обратил внимание на то, что центр «пасьянса» неизменно оставался пустым, не занятым.

Увидел меня — не поднялся, сердито буркнул.

— Проходи, баламут, садись…

Почему я вдруг превратился в «баламута» известно одному автору унизительного прозвища. Но обижаться глупо. В смысле прозвищ Стулов — редкий фантазер. То я — «скорпион среднеазиатский», то — «антрацит». В прошлый раз ни за что, ни про что обозвал меня «каракулем».

Я приветливо улыбнулся и вытащил из кармана блокнот, куда аккуратно заносил не только добытые сведения, но и придуманные версии. Занял стул напротив хозяина. Откашлялся.

Василий с интересом и любопытством оглядел мою серьезную физиономию. Будто музейную редкость, впервые выставленную на всеобщее обозрение.

— Выкладывай, прохиндей, свои новости.

Преображение спонсора Василия не удивило — даже не поморщился. Такая же реакция на то, что лжеспонсор неожиданно оказался первым мужем Надин. А вот история с пропавшим фотоальбомом деда Пахома заинтересовала. Особенно, когда я передал со слов коротышки отрывки беседы Айвазяна с Верочкой.

— Интересные пироги, — задумчиво прокомментировал он, вписывая новость в одну из четвертушек. — Дался им этот фотоальбом вместе с какими-то коробочками.

— Может быть, приманка?

Стулов отрицательно покачал головой, перетасовал бумажки.

— Похоже, не только приманка. Действительная причина лежит намного глубже, до нее еще предстоит докопаться.

Заинтересовало сыщика и письмо от Верочки. Правда, он не придал ему такого глобального значения, как это сделал я. Внимательно оглядел конверт, даже обнюхал его, так же поступил и с листком бумаги, на котором — всего несколько строчек.

Презрительно ухмыльнулся.

— Дешево нас с тобой ценят, если надеются на то, что мы клюнем на примитивную пустышку… Впрочем, пустышка — не то слово. Письмо опущено, судя по штемпелю, в центре Москвы… Неужели там спрятана похищенная красавица? Мужики сумлевются… Впрочем, похитители могли бросить послание в любой почтовый ящик. Теперь, второе. Если я не ошибаюсь, адрес на конверте писал мужчина… Ладно, позже продумаю другие варианты.

Походил по комнате, мучительно поморщился, помассировал ладонями грудь. Наверно, донимает его залеченная не до конца рана. Снова присел к столу.

— Все же, как быть с таинственными «коробочками»? — подбросил я трудную тему для размышления. Ибо эти самые «коробочкм» прочно засели в моем сознании и никак не пропадали. Трудно пересчитать сколько разгадок я напридумывал. — Почему престарелый дедок должен их кому-то отдавать?

— Подумаем, — мне показалось, с обидным равнодушием отреагировал сыщик. Помолчал, перебирая свою картотеку. — Павел, вот ты — писатель, действуешь на детективном фронте. Как по твоему должен развиваться сюжет произведения, построенный на известных нам данных? Не торопись, малявка, подумай. Меня интересуют не твои, надо сказать, далекие от профессионализма, версии, а чисто писательский взгляд.

Ничего себе, заявочка! Писать значительно проще, чем рассказывать. За столом сидишь наедине с самим собой и с выращенными тобой героями, а тут — профессионал, готовый опровергнуть любую посылку, взять под сомнение, казалось бы, непрошибаемую версию.

А у меня, между прочим, далеко не все продумано и увязано, имеются солидные «дырки» и нестыковочки. Если прибавить к сказанному явно гипертрофированное авторское самомнение, всегдашнее противодействие любому критиканству: доброжелательному и ехидному, становится ясным мое нежелание открываться. Даже частично.

И все же я начал говорить. Медленно, ошупывая каждое слово, мысленно выискивая каждую «расселину» в монолитной стене, по которой мне придется карабкаться к «вершине».

— Думаю, что похищение королевы красоты связано с некой любовной историей. Предположим, в нее влюбился молодой киллер из числа начинающих. У которого пока — ни опыта, ни умения. Его босс, или заказчик, еще предстоит продумать, против связи киллера с красоткой. Считает — это повредит проведению крайне необходимых операций. Мисс Дремов тоже колеблется. Между любовью к деду с бабкой и притяжением симпатичного парня… Психологически это вполне оправдано и может перерасти в восхитительный конфликт…

— Чушь собачья! Ну, что за стремление писателей все строить на зыбком любовном основании! Неужели нет других причин? Скажем, патологическая тяга к обогащению? Чем не стержень сюжета?

Я отбивался, как мог. Подумаешь, тяга к обогащению! Из"едена и измочалена в сотнях, если не в тысячах произведений, начиная с бальзаковского Гобсека. А любовь — вечна и незыблема. Сколько бы о ней не писали — не стареет и не мельчает.

Стулов саркастически улыбался. Похоже, мой горячий монолог в защиту любви не повлиял на его скептицизм, скорее, наоборот, усилил его.

— Ладно, продолжай. Постараюсь не перебивать.

— Итак любовный конфликт — на лицо, — упрямо повторил я, вызывающе глядя на сыщика. — Он подпирается другим стержнем, пока мутным и проблематичным… Дед королевы владеет некой сверхдорогой коллекцией. Как она попала в его руки — неважно, главное — попала. О существовании клада становится известно киллеру — проговорилась девушка. Он сообщает боссу. Как завладеть коллекцией? Прежде всего — найти покупателя. Для продажи необходимо предьявить покупателю коллекцию или хотя бы ее часть. По вполне понятным причинам они боятся. Ибо покупатель может оказаться таким же грабителем. Вот тут и выступает на передний план фотоальбом. Под давлением жениха — девушка именно так называет влюбленного бандита — она выкрадывает у деда альбом м передает его киллеру. Покупатель, в виде того же лжеспонсора, найден, устное согласие достигнуто. Дело за малым: узнать место тайника и организовать из"ятие коллекции… Дальше — еще не проработано, — честно признался я. — Думаю.

Стулов что-то записал на чистой четвертушке, подложил ее под такую же, но исписанную. И разразился ответным монологом. Необычно многословным и до предела напичканным ехидством.

— Ну, что ж, мыслишь ты трезво. Если отбросить свойственные любому писателю заскоки, сюжет отработан довольно четко… Но не без огрехов. В него, к примеру не вписывается, роль некоего соседа стариков, который пытается разобраться в сложнейших поворотах событий, не представляя куда он сует глупую башку, до отказа набитую иллюзиями, — я обидчиво вздернул голову, но тут же возвратил ее в прежнее состояние. Сыщик прав: именно сунул глупую башку в огнедышащую печь. Странно, что ее до сих пор не оторвали. — Второе, мужик с белой отметиной в прическе никак не подходит на роль «заказчика». Исполнителя — ради Бога. Даже агента уголовки, но только не миллиардера. Третее, плохо «читается» роль похищенной девушки. Не лучше ли представить ее не жертвой, а соучастницей преступления…

Наш разговор походил на игру в шахматы. Иногда я хитро подставлял пешку, стремился получить тактическое преимущество. Стулов играл более тонко и изощренно. Если и жертвовал фигуру, то только для того, чтобы вторгнуться в расположение противника и добраться до «короля».

Несколько раз в комнату заглядывала жена Василия. Даже осмелилась предложить пообедать. Муж раздраженно отмахнулся — не до еды сейчас, отстань!

— Все же, как быть с проклятыми «коробочками»? — выдвинул я прыгучего «коня». — Как вписать их?

— Дались тебе эти коробочки! — в очередной раз поморщился сыщик. — Выясним по ходе дела.

— А почему ты решил, что я сунул башку в нечто… нес"едобное?

— В кучу навоза, — уточнил Стулов. — А еще лучше — на колоду мясника. Как иначе можно расценить покушение на дороге?

Вот это экстрасенс! Все знает. То ли докладывают «топтуны», то ли работает внеренный к преступникам агент. О происшествии я упомянул вскользь, без тягостных для моего самолюбия подробностей. У меня зародилось дурацкое желание выведать источник информации, которым пользуется Стулов. Казалось бы, что это изменит в моей жизни? Ровным счетом ничего. И все же задал идиотский вопрос. Будто подбросил в костер беседы очередную порцию сушняка. «Сушняк» оказался мокрым — не загорелся.

— Считаешь, что я организовал за тобой слежку? — озадаченно покрутил вихрастой головой сыщик. — Очередная ересь! С тобой не соскучишься. Ничего подобного. Просто рассказал Федя Гулькин. Мы с ним долго работали, как говорится, ноздря в ноздрю, теперь перезваниваемся. Он и поведал, как выручал из беды одного писателя, возомнившего себя современным Шерлоком Холмсом.

Упоминание о великом сыщике рядом с моим именем в сопровождении ехидной улыбки снова ущипнуло наболевшее самолюбие. Поэтому я поторопился уйти от развития обидной темы.

— И что мы будем делать дальше?

— Прежде всего, ты должен уяснить всю опасность ситуации, — на полном серьезе принялся поучать Стулов несмышленыша, который вздумал жонглировать противотанковой гранатой с выдернутой чекой. — Дорожное приключение вполне может получить развитие. Как выражаются медики, с летальным исходом. Не хочу пугать, ты не маленький, но придется принять меры безопасности…

— Какие? — чувствуя, как в области живота начинает раскручиваться пружина страха, пробурчал я. — Носить оружие? Не имею разрешения, да и стрелять не обучен. Переходить улицу только на зеленый свет? Так и поступаю. Врезать в квартирную дверь два дополнительных замка? Там столько понапихано — месте свободного не отыщешь…

— Уйми паскудный язык, шут дерьмовый! — зло прикрикнул Василий, искусно вплетая в грубый окрик цветастую нить непереводимых словообразований. — Не имею ни малейшего желания принимать участие в очередных похоронах… Слушай внимательно, если еще способен воспринимать дружеские предостережения. На днях к тебе приедет «братишка», временно поселится в твоей халупе, которую ты почему-то именуешь комнатой. Сиди и строчи очередную детективную пошлятину. На улицу без «братишки» не выходить. С соседкой будь поосторожней. Она, как мне кажется, далеко еще не открыта. Несмотря на все твои старания, — усмехнулся он. — Отношения не прерывай, но и не форсируй.

В отношении «братишки» — все правильно и все меня устраивает. Кроме его ночевки в моей комнате, которая поставит жирный крест на дальнейшем изучении Надин… Интересно, как она отреагирует на запрет посещать ночами соседа? Потребует моего переселения в «девичий теремок»? Фигушки, милая, не получится, не тот возраст, чтобы красться в темноте по коридору ради того, чтобы получить очередную порцию жирных ласк и подышать запахом пота.

— С дедом Пахомом веди себя осторожно, типа — «здравствуйте — до свидания». В более тесные контакты не вступай…

Что подразумевается под «более тесными контактами» в приложении к склеротику, который едва держится на дрожащих ходулях? Но я удержался от вопроса, который неминуемо вызовет очередную лавину ехидных сравнений.

— Последнее. Ты мне все рассказываешь? Учти, если скрываешь — себе во вред. Я обязан знать все и еще — четвертушку сверху.

Похоже, четвертушка — любимый образ сыщика, который он использует вместо замысловатого мата, позаимствованного при общениях с блатным миром… Вообще-то, Васька прав: я обязан информировать его с исчерпывающей полнотой, иначе наше содружество способно принести только один вред.

Но как быть с Геннадием Викторовичем? Подставлю его и сыщик тут же наведет на след единственной моей «крыши» своих коллег… И не только «крыши». Стыдно признаться, но интеллигентный, обаятельный вор в законе, знаток литературы и искусства, интереснейший собеседник превратился для меня в… друга. Да, да, именно, в друга, неправедно оболганного, отторгнутого от общества культурных людей.

В конце концов, пришлепывать печати и штампы мы научились, а вот разобраться, что таится под «штампами» не умеем. Затвердили: садист, убийца, ворюга… А Геннадий Викторович, я в этом почему-то уверен, никого не убивал, не пытал и не обкрадывал.

Так какое я имею моральное право выдавать его уголовке?

— Да, иногда я говорю не все, но не потому, что скрываю. Просто не до конца уверен. Додумаю — обязательно скажу, — вывернулся я из сложного положения.

— Если сможешь говорить. — невесело пошутил Василий и от его мрачной шутки повеяло сатанинским запашком. — Дело твое. Не забудь о прибытии «братца».

— А как я его узнаю? Ведь бандиты тоже могут постараться внедрить в квартиру своего человека. Под аналогичным прикрытием.

Все же работа над детективами приносит свои плоды. Вон как стал выражаться: внедрить своего человека, под аналогичным прикрытием. Будто опытный сотрудник уголовки, познавший все законы сыска.

— Тут ты прав.

Стулов покопался в залежах четвертушек, извлек из-под них плохонькую фотокарточку. Молоденький парнишка с вздернутым носом «рязанского покроя» и толстыми, африканского происхождения, губами стоял в обнимку с двумя девушками. Светлые волосы закрывают уши… Лоб мягкого очертания, средний по высоте… Разрез глаз с легкой «косиной». Будто в роду у парня присутствовали представители китайско-монгольской расы.

Итак, рязанско-африканско-монгольское происхождение. Забавная помесь разных рас, которая обязательно сказалась на характере парня. Я представил себе этот характер: рязанское благодушие, африканская страстность и китайско-монгольская хитрость.

Ничего себе коктейль!

Обладатель этой адской смеси будет защищать меня, оберегать от пуль и ножей киллеров! Не проще ли плюнуть на расследование, прихватить чемоданчик с самым необходимым и податься поглубже в сибирскую тайгу либо в дальневосточные сопки?

Господи, какая чушь лезет в башку!

Я покорно склонил голову.

— Как зовут «братца».

— Константин. Костя.