— Не только можно, но и нужно… необходимо…

К пению вообще, к оперному — особенно, Санчо пристрастился на зоне, где мотал трехлетний срок за «незаконное ношение оружия». Дело было сшито белыми нитками, опытный адвокат, мигом разрушил бы его, но на опытного не хватило денег, а назначенная соплюшка разбиралась в прокурорских хитросплетениях намного хуже, нежели в макияжных премудростях.

Прихватили вора с газовым пистолетом. Не страшно, разрешение — искусно сработанная умельцем липа — в кармане, на лицо пристроено искреннее возмущение. За что вяжете, козлы, что вам померещилось? Где вы, радетели о правах человека? Отзовитесь, придите на помощь незаконно повязанному человеку!

Никто на помощь не прибежал. Вонючие опера, как водится, обшмонали задержанного и в потайном кармашке обнаружили неопровержимую улику — стволик с нарезкой. Вставишь его в газовый пистолет, и он превращается в боевой. Легко и удобно. Остальное прошло так же легко, без сучка и задоринки. Суд вынес приговор — три года в колонии общего режима. И это — за один только стволик, кусок железа?

Явный беспредел!

Слава Богу, сыскари не копнули глубже, ограничились оружием, если бы всплыли на поверхность другие, более опасные, прегрешения подследственного, срок мог бы быть значительно большим. А три года — пустяк, мелочевка, отдохнет от жизненных передряг, наберется сил.

Вот и пришлось тогда молодому вору париться на зоне.

Один из надзирателей, по лагерно-тюремному — вертухай, парень не намного старше Санчо, был страстным меломаном. Он никогда не расставался с транзисторным приемником, настроенным на развлекательную волну. Сопровождает зека в лагерную администрацию — дергается под музыку, как припадочный, блаженно щурится. Наверно, упивается даже сидя на унитазе, или балуясь с бабой. Одним словом — фанат!

К разным вальсам, фокстротам, зарубежным изыскам, Санчо остался равнодушным, а вот услышал однажды арию из оперы «Евгений Онегин» и — загорелся. А уж романсы приклеились к нему, не хуже листьев банного веника. До того дошел, что начал сам сочинять не только музыку, но и слова.

Вот и сейчас, ожидая в машине Лавра, он с удовольствием слушал арию Ленского. Оглаживал баранку руля, по привычке потирая лоб, задумчиво улыбался.

Но обычной расслабленности не было. Слишком сильно накалилась атмосфера в «семье», вот-вот грянет гром, ударят испепеляющие молнии. Слежка за ним, попытка покушения на Ольгу Сергеевну, примелькавшийся красный «кадет» — все говорит о близкой опасности. Какие уж тут оперы, какие романсы!

Санчо думал не о себе — он привык к разборкам, сжился с чувством всегдашней опасности — думал о людях, которых любил, спокойствием которых дорожил. В первую очередь о Лавре. Сколько бед и несчастий довелось ему пережить — нормальному человеку на две, нет, на три жизни хватит и еще останется — не сломался, не превратился в зверя, остался прежним, добрым и отзывчивым человеком.

«Паду ли я стрелой пронзенный, или мимо пролетит она?» — пела магнитола голосом Лемешева. Вот именно, комментировал про себя Санчо, или пролетит мимо или ударит в сердце. И это на пороге счастливой семейной жизни, когда рядом — любимый сын, верный друг и любимая женщина? Что еще нужно для счастья?

Западло это, до чего же западло!

Будто наколдовал! Мимо «жигуля» медленно проехал знакомый красный «кадет», остановился на противоположной стороне улицы. Ну, все, мерзкий пастух, теперь не уйдешь, схвачу за горло — все секреты выдавлю! Санчо выбрался из салона и… остановился. За опущенным тонированным стеклом отлично видна знакомая физиономия. Легкая щетина на щеках, съуженные гляделки, тонкая шея. Он не ошибается, за рулем «кадета» сидит Дюбель-Дюбин, поднявшийся из могилы, отпетый и похороненный, мертвец! Нет, он поднялся не из могилы — воскрес из ада. Об этом говорит даже цвет его машины — багрово-красный, напоминающий дьявольское пекло.

Вот она, мучающая его, реальная опасность! Не отдаленная — близкая, подступившая вплотную.

Тонированное стекло поднялось, будто театральный занавес, скрывший сцену с декорациями. Легковушка повернула за угол.

Санчо возвратился в машину, выключил поющую магнитолу. Задумался. Что делать, как защитить Лавра, на жизнь которого нацелился мстительный посланец дьявола? Единственное средство — выстрелить первым.

Из подъезда выбежала Ольга Сергеевна. Возбужденная, счастливая, она, казалось, вот-вот поднимется над землей и поплывет по воздуху. Увидев Санчо, остановилась.

— Почему не поднимешься в квартиру. Лавр обрадуется.

Еще и спрашивает? Любовь действует на мозги или одолели мечты о светлом будущем? Какая разница, главное они с Лавром — счастливы, все остальное — западло!

— А кто останется в воротах на страже? Какой-нибудь Ляпкин-Тяпкин, что ли? Такая уж печальная участь всех оруженосцев: рыцари балдеют, развлекаются, оруженосцы оберегают их покой… Куда торопишься, красавица?

— Как это куда? Конечно, домой.

Странное желание! Будто в квартире Лавра она — гостья. Но Санчо предпочел не уточнять, не ковыряться в женской душе. Сами разберутся в своих проблемах — не маленькие!

— А где охрана? — укоризненно спросил он. — Мы же договорились: без телохранителей — ни шагу.

— Я кто — президент России или премьер? Пусть охраняют коттедж, Лизу и мальчиков. Я обойдусь без сопровождения.

Настаивать, говорить об опасности — бесполезно, все равно Кирсанова сделает все по своему, чужие советы для нее не звучат, она их пропускает мимо ушей.

— Ты не сказала Лавру… ну, про «гостя»?

В ответ — звонкий смех счастливой, любящей и любимой, женщины.

— Зачем? Как-то неуместно было…

— А вот мне будет уместно! Обязательно расскажу… Поезжай, только… это самое… осторожно. Думаю, скоро увидимся.

Проследив опасливым взглядом машину Кирсановой, Санчо, еще раз оглядев оживленную улицу, и вошел в подъезд. Сейчас он не просто побеседует с другом — выложит ему все: и о появлении ожившего мертвеца, и о безразличном отношении Ольги Сергеевны к подстерегающей ее опасности, и о назревшей необходимости принять срочные меры. Какие именно, он сам не знает.

Когда оруженосец вошел в дом, из-за угла выехала машина Дюбина. Он остановил ее напротив подъезда, внимательно осмотрелся, нашел взглядом знакомые окна…

Лавр в своем любимом теплом халате, с мокрыми после душа волосами отпер дверь после первого же нажатия на кнопку. Привычно боднул головой друга, получив ответный толчок, приглашающе повел рукой в сторону гостиной. Проходи, мол, располагайся. Санчо прошел в комнату, уселся в мягкое кресло. Надо бы забросить ноги на журнальный столик, но предстоящий серьёзный разговор не позволяет.

— Ну и как состояние? После камеры кислород мозги не клинит? — начал он издалека. — Головка не бо-бо?

— Где ты в этом городе заметил кислород?

Разминка набирает обороты, подталкивает к началу настоящей, не шутливой беседы. Но оба собеседника не торопятся, понимают — нужно собраться с мыслями, а сделать это лучше во время обычного, бездумного трепа.

— Странно, что сам не знаешь! Пора бы и повзрослеть, выбраться из пеленок. Придется малость… это самое… поучить. Кислород по своей молекулярной структуре субстанция невидимая. Врубился? — Лавр ехидно улыбнулся, постучал пальцем по лбу. То ли намекал на бездарность «учителя», то ли на свою непроходимую тупость. — Тогда… это самое… продолжим. Кислородную субстанцию нельзя увидеть даже под микроскопом… Усек?

— Может быть, хватит туманить мозги? Говори толком, что случилось? По лицу вижу — какая-то очередная пакость. Добрых вестей от тебя не дождешься.

— Хуже, чем пакость, Лавруша. Намного хуже… Воскрес Дюбель.

Лавр не побледнел, не всплеснул руками, не ужаснулся. Снял очки, протер линзы, снова надел их. Глаза налились свинцом, руки сжались в кулаки. Знакомая реакция бывшего авторитета на близкую опасность. За ней следует или выстрел в упор, или удар ножом.

— Как это воскрес?

Санчо усмехнулся. Глупый вопрос, глупей трудно придумать.

— Не знаю. Как воскрес ты? Или я? Не читал я историю его болезни, не говорил с врачами. Воскрес и — все тут!

Лавр походил по комнате, пощелкал пальцами, будто проверяя их готовность.

— Погоди! Сколько прошло времени… Просто в голове не укладывается. Мертвец ожил? Трудно, невозможно себе это представить! Сплошная фантастика!

— Какая там фантастика — вонючая… эта самая … реальность. Говоришь, невозможно? Еще как возможно! Этот мертвец пытался убить твою Ольгу, намеревался расправиться с Иваном, пасет меня. Не знаю, почему у него не получалось. Бог оберегал, что ли?

Лавр схватил друга за воротник рубашки, притянул к себе. Сейчас ударит! Санчо не испугался, отвык бояться — просто отклонил голову в сторону. Федора можно понять — в то время, когда он отдыхал в СИЗО, жрал в три глотки, занимался бессмысленной болтовней со следователем, увлекался хоровым пением, близкие ему люди подвергались смертельной опасности, можно сказать, были на краю гибели. А лучший друг помалкивал, заботился о спокойствии подследственного. Как тут не возмутиться?

— Что же ты молчал, паразит, сявка? Почему не предупредил, певец грёбанный?

Обычно Лавриков не применяет многозначительных выражений, почерпнутых из криминальной лексики, на этот раз — выдал. Наверно, на него подействовало страшное известие.

— Только давай без любовной горячки и… этих самых… лирических всхлипываний. Не развешивай сопли, авторитет! Я сделал все, что было нужно. У твоей Ольги в машине бездельничают двое проверенных парней, в коттедже — целая рота, — лучше не дразнить Лавра известием о том, что его невеста фактически отказалась от телохранителей, он и без того — на взводе. — И потом Ваня сказал, что Дюбин вряд ли вернется туда, где он… как бы это выразиться… оконфузился.

Монолог подействовал. Лавр отпустил ворот рубашки, успокаиваясь, несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. Своеобразная лечебная гимнастика, которая не раз помогала снять напряжение, привести и мозги в состояние повышенной боеготовности.

— Бредятина, пригодная для психушки, — презрительно пробормотал он. — Нашел отговорку!

— Отговорка, говоришь, бредятина? — возмутился Санчо. — А то, что Дюбель слинял, столкнувшись с двумя мальчишками, разве не факт? А то, что он перестал пасти Кирсанову, выдумка?

Прекратившуюся слежку Санчо, конечно, придумал, но чем еще подкрепить тоже наспех придуманное бегство киллера, или маньяка. или мстителя, сам дьявол не разберет кто он? Вот и приходится изощряться, импровизировать.

— И все же, бредятина! — упрямо затвердил Лавр. На подобии иглы звукоснимателя старинного патефона, попавшей на испорченную пластинку. — Беспечная бредятина! Кошки-мышки, Санчо, детская игра в догонялки. Я-то знаю Дюбеля, его повадки, почерк. Главное сейчас отыскать его нору, перекрыть входы и выходы… Найди Ессентуки, этот прохвост, наверняка, знает адрес…

В логике ему не откажешь, уважительно подумал Санчо, всегда умеет зацепить кончик нитки и размотать клубок. Но на этот раз — облом, попытка совладать с запутанным клубком завершилась явной неудачей.

— Уже нашел. Еще утром.

— Неужели вывернулся? На тебя не похоже — вцепишься, ничем не оторвать. Ни лаской, ни таской.

— Вывернулся… труп. Ессентуки вчера убит. Поблизости от нашей старой многоэтажной хижины. Дважды застрелен: в живот и в голову. Деталей пока никто не знает. Как любят писать в газетах, следствие ведется.

— Значит, покончил счеты с жизнью? Не воскреснет, как воскрес Дюбель?

Лавру не верилось, что хитрый, изворотливый бывший старший охранник депутата Лаврикова, потом — владелец азиатского ресторанчика вдруг сошел со сцены! Такие хитрецы так просто не уходят: унюхают запах опасности и либо ложатся в бест, либо покидают Россию. Вдруг он нашел подходящий труп с размозженной башкой и подкинул его операм?

— Угу! Это самое… совсем убит. Бесповоротно. Можешь не сомневаться. Знакомый следак известил. Патологоанатом, ну, тот самый, который… это самое… кромсает трупы, подтвердил.

Оборвался самый надежный кончик нитки, клубок теперь не удастся размотать. Нора маньяка остается недоступной. И, вообще, что все это означает — слежки, попытки покушений, убийства?

— Смерть Дюбеля тоже подтверждали на разных уровнях, а он, если верить тебе, живехонек… Подожди, Санчо, вдумайся! Давай порассуждаем. Если застрелили Ессентуки, да еще рядом со старым нашим жилищем, если охотятся за близкими мне людьми… Это ведь метки, черные пиратские метки! Вызовы!… Похоже, мертвец и впрямь ожил…

— Точно, возвратился из ада1 Даже гадать не надо!

Лавр забегал по комнате — к балкону, от него — в прихожую. Поминутно протирал линзы очков, дергал усы, что-то бормотал. Только цвет глаз не изменился — остался свинцовым, угрожающим. Санчо удивленно, с жалостью смотрел на него. Перед ним — другой, незнакомый человек. Обычно Федор уверен в себе, так и излучает волевые импульсы, на этот раз — растерянный, не знающий, как поступить, что делать?

— Прорвало канализацию… Прет из всех щелей…

Действительно, «прорвало»! Сразу навалилось и банкротство Федечки, и его, опасная для жизни, заинтересованность консервным заводом на Оке, и появление убийцы, и покушение на любимую женщину. Не всякий выдержит такую тяжесть, большинство — сломается, превратится в безвольные тряпки.

— Не торопись, Лавруша, не гони волну. Давай — по пунктам.

Лавр прекратил беготню, остановился напротив Санчо. С каким-то болезненным любопытством оглядел его добродушную, толстую физиономию. Усмехнулся. Кажется, толстяк уверен, что его старый друг окончательно скис, вот-вот зарыдает. Ничего подобного! Конечно, он немного растерялся, но через минуту-другую заставит себя прийти в норму. Еще несколько вдохов-выдохов и мозги встанут на свое место.

— Давай. Вот только этих пунктов у нас — целый список. Перебирать их жизни не хватит.

Ну, в отношении целой жизни можно поспорить — они сейчас напоминают быстродействующие компьютеры, просчитываю миллионы вариантов за одну минуту. Потому что подгоняет опасность. Санчо не удержался от насмешливой гримасы.

— А мы начнем с основных пунктов.

— Сейчас нет второстепенных, они не существуют.

— Тем лучше. Не придется долго выбирать.

Короткий диалог завершен. Санчо выразительно поглядел в сторону кухни. Дескать, перед трудной работой не мешает закусить. На что-нибудь серьёзное рассчитывать не приходится, у холостяка, небось, холодильник пуст, в шкафчиках, кроме черствого хлеба, ничего нет. Хотя бы кофе хлебнуть с черняшкой, активизировать лениво работающие мозги.

Где ты, кормилица-поилица, Клавочка?

Лавр сделал вид, что не заметил многозначительного взгляда друга.

— Это уж точно, выбирать не придется, — задумчиво согласился он. — Есть Гриша Мамыкин, внезапный, но слишком дорогой приятель. Имеется Евгений Николаевич Дюбин — давно знакомый и проверенный товарищ.. Они нависли надо мной черными тучами… Что надо делать? Во первых, догнать и предупредить Ольгу. Во вторых, связаться с Федькой.

— Раз, два, три, четыре, пять, вышел Лаврик погулять. А охотник выбегает…

— Насмехаешься, сявка? Как всегда, не во время.

— Есть…это самое… произведение, называется «Человеческая комедия». Кто написал — не помню. Но название классное. От того и веселюсь.

Лавр сбросил халат, остался в майке и в трусах.

— Ну, вот что, литератор хреновый, жми к машине. Переоденусь — поедем.

— Куда изволите, шеф?

— Как это куда? К Оленьке!

Дюбин терпеливо ожидал своего часа. Нет — минуты, секунды. Пистолет с навинченным глушителем лежит под курткой на соседнем сидении. Выстрелит и — дай Бог ноги. Должен же кто-нибудь наведаться к Лавру? Невеста или сын. Кирсановский коттедж для него закрыт, там мстителя ожидает ловушка. Накачанные охранники днем и ночью сидят в засаде, увидят его — мигом повяжут, маму с папой вспомнить не успеет. Сынок Лаврикова тоже бережется, мотается по городу с такой скоростью — не догнать.

Вот и остается охотнику ожидать появление желанной добычи. Главное, погасить тлеющий костер мести, не дать ему затуманить сознание. Дрогнет рука с нацеленным пистолетом — очередная неудача во второй его жизни.

В последнее время появились какие то провалы сознания. Неожиданные и поэтому — страшные. Будто в глубине организма срабатывает переключатель энергии. Отключится — провал, черный тоннель, в конце которого мерцает свет. Или светящаяся полоска, или несколько моргающих точек. Азбука Морзе? Точки соединяются между собой, тире расширяется и он выбирается на поверхность, к солнцу. Задыхаясь, с больной головой.

Не дай Бог, отключится энергия, когда он будет готов к решающему выстрелу, вот-вот нажмет на спусковой крючок и пошлет Лавру свинцовый гостинец! Что делать тогда? Ожидать еще одной случайности? Не получится — слишком много сил затрачено на слежку, на подходы и отходы. А покидать Россию, не расплатившись по долгам, — обидно.

Швейцарский профессор однажды упомянул о резерве, отпущенном человеческому организму. Он, этот резерв, дескать, беспределен, но только при определенных условиях существования. Пациент, мол, добрую половину этого запаса прочности уже израсходовал, поэтому — беречься, беречься и еще раз беречься. Почти по Ленину — учиться, учиться и учиться. А что ему до Морзе и Ленина, когда — путаница в голове и зуд в указательном пальце правой руки, готовым нажать на спуск.

Ага, наконец то вышел Санчо! Придется ударить не по любви — по дружбе. Конечно, для Лавра менее болезненно, но упускать удобный момент — невероятная глупость!

Ствол нацелен, но стрелять Дюбин медлил — сначала насладиться своей беспредельной властью сверхчеловека, почти божества. Мушка, «пощекотав» голову будущей жертвы, опустилась его живот, потом — на грудь. Хватит наслаждаться, остановил сам себя Дюбин, вдруг — очередной, вернее, внеочередной, страшный провал в черный туннель лишит его желанного возмездия!

Указательный палец прикоснулся к спусковому крючку, легонько прижал его. Стрелок затаил дыхание…

Медленно двигающийся голубой микроавтобус закрыл цель. Когда он проехал Санчо уже не было — наверно, возвратился в подъезд. Дюбин с раздражением швырнул оружие на сидение, поднял опущенное тонированное стекло.

Ему ворожит Дьявол, а кто покровительствует лаврам, всем лаврам, включая Санчо? Неужели сам Господь охраняет их? Хотел отправить в царство теней Кирсанову — прислал пацанов, охотился за Лавриковым-мадшим — помог ему выскользнуть из настороженного капкана, теперь послал микроавтобус — спас от верной смерти Санчо.

Если это так, тогда Дюбин не вершитель судеб, не мститель — обычная шестерка Сатаны, который в очередной раз схватился с Богом.

Странный микроавтобус! Двигается медленно, будто приглядывается к другим машина, ищет кого-то. Уж не по его ли душу?…

Дюбин не ошибся. Он охотился за Лавром и его сподвижниками, Юраш вместе со своими «гладиаторами» охотился на него.

Проехав мимо красного «кадета», микроавтобус не свернул за угол и не помчался по улице — остановился между шестисотым «мерседесом» и таким же престижным американским «шевроле». Водитель нашел удобное место, позволяющее следить не только за припаркованными машинами, но и за легковушками, проезжающими мимо «наблюдательного пункта».

В салоне — три гладиатора, двое обычных боевиков и верный помощник Юраша Орлик. Боевики нетерпеливо проверяют оружие, ожидают сигнала, Орлик приник к окулярам бинокля, переводит их с машины на машину, с подъездов домов на остановочный павильон. Что-то шепчет, кого-то кроет матом.

Мгновения, когда Дюбин поднял дымчатое стекло, было достаточно для того, чтобы Орлик его узнал.

— Вот он! Правду сказал Ессентуки. Не зря потеряли день. Если мне не веришь, посмотри сам, — протянул он бинокль.

Юраш ничего не увидел, но зоркому помощнику доверял. С тех пор, когда Орлик спас его от пули безумца, вынырнувшего из адского пекла.

— Кажется он, — неопределенно пробормотал он. — Оживший мертвяк… Меня в прошлом году, — ну когда я к матери в деревню ездил, — мужики вытянули на охоту на волков. Загонщики одного матерого волчищу выгнали прямо на меня — лоб в лоб. В начале я перепугался — зверюга все же безмозглая, потом гляжу — задыхается, лапы дрожат, седая шерсть — клочьями.. Честно говорю, стрелять расхотелось. Но не позориться же перед мужиками — осмеют, изобьют шуточками. Пришлось положить. Жалко было матерого старика… Вот и этот волчище в «кадете» тоже — в клочьях…

— Болеет, наверно. Или — устал, — «пожалел» Орлик. — Пожалеть бы несчастного бедолагу…

«Гладиаторы» никогда никого не жалели — такая уж специфика их «работы». Поэтому предложение пожалеть прозвучало плохо срытой насмешкой. Другой босс взбесился бы, а вот Юраш не возмутился. Он повязан с «гладиаторами» одной веревочкой, порвется — беда, развалится сама структуру спортивно-криминальной группировки.

— Я тоже устал, мне тоже жаль Дюбеля. Но он мешает работе, поэтому пора завязывать с догонялками. Говоришь, болен? Тем более, пора кончать — болезни бывают заразными. Пошли?

Беседы в микроавтобусе Дюбин, конечно, не слышал, но звериное чутье подсказало: опасность!

Он пригнулся, открыл заднюю дверь, выбрался из машины, перекатился и затаился за стоящей рядом белой «волгой». Так просто он не сдастся, если ему суждено погибнуть, прихватит с собой в ад того же Юраша.

«Гладиаторы» осторожно подошли к машине Дюбеля. По прежней встрече с ожившим мертвяком знали о его умении обращаться с оружием. Знали о фантастической способности исчезать в одном месте и появляться в другом, противоположном. Им не хотелось превращаться в мишень для его пуль, рисковать своей жизнью. Надоела Юрашу игра в догонялки, вот и пусть сам рискует.

Орлик осторожно заглянул в салон «кадета». Опустив пистолет, недоуменно пожал плечами.

— Скворечник пуст. Только что птичка сидела в клетке и вдруг… Сплошная мистика!

— Никакой мистики! Фокусник хренов! — с досадой и злостью произнес Юраш. — Сваливаем, парни, по быстрому, а то обыватели начнут кричать на мальчишек, которые бьют чужие стекла в машинах. Нам только и не хватает появления ментов!

Дюбин не стал рисковать, не сразу покинул удобного места — возле скрывающей его «волги». Дождался пока микроавтобус не покинет улицу, только после этого возвратился в салон «кадета».

Дом Лавра начинает быть опасным. Юраш охотится не на бывшего авторитета него — он пасёт посланца Сатаны. Сидеть в засаде становится опасным, лучше найти другой вариант выслеживания зверя. И его «зверёнышей…

Как они не торопились, приехали к коттеджу Кирсановых только вечером. Улицы Москвы перегружены транспортом, перед семафорами выстроились огромные очереди отечественных и зарубежных легковушек, грузовиков, тяжеловесных фур. Ни объехать по тротуару, ни свернуть на другую улицу. Санчо ругался, посылал в необжитые края гаишников, проектировщиков дорог и развилок, свою незадачливую судьбу, отчаянно потел. Лавр нетерпеливо подталкивал водителя, советовал, куда втиснуться, как поменять полосу.

Все бесполезно, оставалось набраться терпения и ожидать, когда пробки рассосутся.

Добравшись, наконец, до коттеджного поселка, Лавр уединился с невестой, Санчо вцепился в охранников. Почему Кирсанова ездит одна, кто позволил ей, зачем вообще существует дорогостоящая охрана? Греться под солнцем, жрать в три глотки, короче говоря, балдеть?

Парни оправдывались, ссылались на указания заказчика, то есть, госпожи Кирсановой, обещали впредь силой заставлять ее выполнять их советы и требования. Постепенно Санчо успокоился и принялся обсуждать различные варианты охраны коттеджа и проживающих в нем двух женщин и пацана…

Будущие новобрачные разговаривали более спокойно, но за этим показным спокойствием чувствовалась напряженность. Лавр настаивал на немедленном переселении невесты в его городскую квартиру, Ольга Сергеевна не соглашалась.

— Нет, Фёдор, трижды нет! Твое новое жилье еще не готово, а в старое я не хочу возвращаться и никогда не вернусь! Как ты только не понимаешь!

Сегодня Лавр был необычно сух и серьезен. Слишком сильный стресс он пережил, узнав о покушении на Ольгу, о слежке Дюбина за сыном. Но главное — Оленька, ее безопасность и спокойствие!

— Я настаиваю! Ты просто не желаешь понять всю степень опасности. Безумец ни перед чем не остановится, потому что — безумец!

Логика — железобетонная! Безумец потому что — безумец,. Экономика должна быть экономной. Сплошная тавтология! Но как иначе убедить упрямую женщину?

— Ошибаешься, милый. Мне знакомы все степени опасности, вплоть до самой крайней. Уже умирала. Но не умерла же? Успокойся, ничего со мной не случится… Тем более, когда ты рядом.

Последняя фраза как бы поставила точку. Тем более, что ее, эту фразу, подкрепила женская ручка, погладившая Лавра по щеке. Он почувствовал, что тает, тает на подобии весеннего снега под жарким солнцем, но сжатая пружина внутри не ослабла, наоборот, сжалась еще сильней.

Ольга положила руки ему на плечи, запрокинула голову. Как же мало нужно человеку для счастья, подумал Лавр, обнимая ее за талию, немного ласки, короткого взгляда лукавых глаз. И тогда сразу становится легко и просто, все опасности рассыпаются карточным домиком, маньяки становятся добрыми дядюшками…

В этот момент замурлыкал чертов мобильник.

— Извини, Оленька… Сейчас…

Звонил, конечно, Федечка. В свойственном ему ускоренном ритме, он сообщал самые свежие новости, свои планы на будущее, связанное с приездом Лерки.

— Да, сынок, — рассеяно отвечал Лавр, глядя на отошедшую к окну Ольгу. — Внимательно слушаю… Значит, приехали? Это хорошо… А где они сейчас?… Понятно… Это кто? Ах, брат… Конечно, поможем, как не помочь!…

Закончив разговор, Лавр присел рядом с невестой, обнял ее за плечи.

— Очередная неприятность? — спросила она, снова погладив его по щеке. — Как же я устала от всего этого!

— Видишь ли, Оленька, младший Лавриков имел неосторожность столкнуться с одним провинциальным медведем, и этот далеко не сказочный мишка причастен к моей отсидке в СИЗО. К счастью, нашлись умные головы, которые выпустили меня на свободу…

— Увлекательно! Похоже на начало эпической поэмы…

Ольга Сергеевна не играла, тем более, не шутила — она старалась скрыть охвативший ее страх. Слишком много навалилось на плечи Федора, выдержит ли он? А если выдержит, не даст ли, естественный для любого человека отпор? Тогда прольется кровь. Много крови.

— И еще один немаловажный штрих. Лавриков-младщий имел неосторожность влюбиться в чудесную девочку, которая живет под боком у медведя. Сейчас она с матерью гостит у нас в деревне.

Любую женщину волнует чужое счастье, нередко волнует сильней, чем собственное. Соединились влюбленные — невольно вспыхивает зависть, расстались — сожаление. Кирсанова не исключение из общего правила.

— И медведь вознамерился похитить девочку Машу?

— Примерно так. Но начал с ее брата, которого может попросту сожрать. В отместку всем Лавриковым — и старшему, и младшему. Таким образом с сказочный Мишка превратился в поганое чудище.

Вот оно то, чего она так боится! Кровавые разборки, горе для матерей, сёстер и жён. И для невест… Только не показать страх, вести себя спокойно, показывать детскую заинтересованность. Ах, какая чудесная сказка, какие добрые медведи и красивые девочки!

Не получилось!

— Если я правильно понимаю, благородный рыцарь печального образа, добрый молодец решил сразиться с чудищем?

— И немедленно! Значит… Какое то время меня не будет рядом… Ну, день, два… Всего навсего парочка коротких летних дней.

Так она и думала — отпор, схватка, кровь. Но не отговаривать же, не привязывать человека, который рвется в бой. Да еще какого человека — прирожденного бойца, привыкшего побеждать, оставляя на поле боя и свою кровь, и свои истрепанные нервы, несовременного правдолюбца и вполне современного криминального авторитета.

— Ошибаешься, Федор, летом дни длинные, а с учетом твоего отсутствия станут еще длинней.

— Тогда постараюсь управиться за сутки, — нерешительно опустил он планку. — Как пойдет…

Все же придется его привязать, решилась Ольга Сергеевна. Вот только не на жесткую сворку — на тонкую незримую нить. Если Лавр действительно любит ее — эта «нить» не только спасет его, но и возвратит назад, к ней. Но «привязывать» нужно предельно осторожно, постепенно, начиная с малого.

— Ты же только что обещал… Закончил, мол, переступил через прошлое. Значит грош цена этим клятвам?

Лавр заподозрил подвох. Неужели она не понимает, что его поездка к «медведю» не прихоть, не желание развлечься?

— Оленька, сын — не прошлое, он — настоящее. Попал парень в серьёзную переделку. Попытка отстранить меня, заставить быть равнодушным — просто так, от страха… Как мне поступить? Оставить, как есть? Отдать на заклание?

Он прав! Как бы поступила она, узнав, что Ванечке грозит опасность? Неужели Лавр уговаривал бы невесту остаться рядом с ним, не спешить на помощь сыну?

— Ладно, уговорил. Поезжай в медвежье логово, разберись с чудищем. А мы с Иваном будем ожидать твоего возвращения. Только не забывай… сам знаешь о чем…

— О том, что послезавтра, ровно в пятнадцать ноль-ноль — торжественная регистрация брака?

В казалось бы обычном вопросе прозвучала такая радость, такое ликование, что Кирсанова ощутила радость, гордость и… боль.

— Все же вспомнил?

— Для того, чтобы вспомнить, надо забыть. Я не забывал.

Настала пора набросить «нить», сплетенную из любовного тяготения.

— Тогда ты не должен забыть о моем твердом условии. Минута опоздания и регистрация не состоится. Ни послезавтра, ни вообще в будущем.

— А этого не хочешь? — Лавр по детски сложил пальцы и показал женщине фигу. — Не мечтайте, моя королева, не рассчитывайте! Управлюсь и прилечу во время. Тогда — марш-марш в новую жизнь под бравурную мелодию господина Мендельсона. Все старое, отжившее — на свалку!

— Никаких свалок не будет! У нас с тобой такая насыщенная старая жизнь, что просто грешно отказываться от нее.

— Ты, как всегда права, Василиса Прекрасная и Всемудрая! Так пусть с нами останется каждый былой день… Гуд бай, май лав, ещё раз — гуд бай!…