Глава 16. Ложная мера

“Ползучая” деградация культуры использования количественных аргументов происходит уже просто от той неряшливости, с которой многие авторы относятся к таким аргументам (или от недобросовестности, которую они маскируют под неряшливость). Но главное, этого не замечают получатели таких сообщений — у них притупилось чутье на признаки ложной меры. Одним из таких признаков можно считать большое несовпадение количественных данных, сообщаемых по одному и тому же вопросу одним и тем же лицом в зависимости от контекста. Бывают, конечно, ошибки, но их можно отличить от систематического искажения меры.

Вот как применяет меру «архитектор перестройки» А.Н.Яковлев. Выступая 16 ноября 1999 г. в Президиуме Российской Академии наук, где обсуждался вопрос о документальных изданиях Международного фонда “Демократия” (обзор дан в “Вестнике РАН”, 2000, № 6), он говорит о числе арестованных с 1921 по 1953 г. и добавляет: “Причем эти цифры, конечно, не полные… Не включены 3,5 млн. депортированных крестьянских семей, которые не были арестованы, осуждены”193.

А.Н.Яковлев лжет, говоря о 3,5 миллионах депортированных семей (или около 17 миллионах человек). Надежно установлено, что всего в 1930-1931 гг. на спецпоселения (“кулацкая ссылка”) было выслано 381 026 семей. После 1931 г. массовой депортации крестьян не было. Данные эти опубликованы в журнале “Социологические исследования”, издаваемом в этой же самой РАН, повторены в множестве публикаций, лежат на специальной странице в Интернете.

Но главное — не в этой лжи, а в том, что сам же А.Н.Яковлев, будучи председателем Комиссии ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, с трибуны XXVIII съезда КПСС клеймил депортацию, “когда сотни тысяч крестьянских семей изгонялись из деревень” (“Правда, 4 июля 1990 г.). Сотни тысяч, а не 3,5 миллионов. Две разные ситуации — и он меняет количественные данные на порядок.

Точно так же он представляет данные о расстрелянных жертвах репрессий. Выступая по телевидению 20 августа 1990 г. и приветствуя изданный Горбачевым указ о тотальной реабилитации «всех, кто был репрессирован в 20-30-40-50-е годы», он говорит об этих жертвах: «Сотни тысяч искореженных судеб, расстрелянных и умерших, покончивших с собой»194. Здесь он называет величину, соизмеримую с той, что надежно установлена — число расстрелянных, умерших (видимо, в ГУЛАГе) и покончивших с собой в сумме составляет сотни тысяч.

Затем, удостоившись чести написать предисловие к «Черной книге коммунизма», А.Н.Яковлев меняет эту величину. Пишешь по заказу Запада — давай товар лицом. И мы читаем: «Насильственно уничтожены более шестидесяти миллионов людей, в основном молодых, красивых и здоровых, родившихся, чтобы жить, творить и радоваться жизни. Их нет. Подорвана сама корневая система народа»195. Шестьдесят миллионов — это только «молодых, красивых и здоровых» и только убитых насильственно, а если взять с умершими в ГУЛАГе и покончившими с собой, то, дескать, и все сто миллионов выйдут. Тут уже он изменил величину почти на три порядка (правда, в тексте самой книги на с. 37 сказано: «СССР: 20 миллионов убитых»; видимо, академик пишет предисловия, не читая книг).

Разумный человек, увидев такой разброс фактических данных по вопросу, дотошно изученному совместными группами российских и американских ученых, просто перестал бы верить академику Яковлеву. Отбросил бы всякие сомнения и вычеркнул из числа персон, которых стоит читать и слушать. Но этого не произошло, и даже коллеги по ученому цеху академика не упрекнули.

Масштабы применения ложных данных или их явно ложной интерпретации очень широки. Приводимые цифры часто вообще не имеют никакого отношения к выводу, они включаются в рассуждение просто чтобы “давить на психику”. В других случаях числа даже противоречат выводу. Вот, например, солидный академический журнал приводит такой количественный довод об ужасном воздействии АЭС и вообще атомной программы на здоровье граждан:

“В начале 1992 г. было зарегистрировано 1 366 742 человека, подвергшихся радиационному воздействию в связи с аварией на Чернобыльской АЭС. Из них:

1. ликвидаторы — 119 400 человек,

2. эвакуированные — 6 471 человек,

3. население — 1 209 929 человек.

4. дети ликвидаторов — 31 580 человек…

Смертность по группам первичного учета за 1990-1991 гг. (на 1000 человек) увеличилась по 1-й группе с 4,6 случаев до 4,8; по 2-й группе — с 1,99 до 2,1; снизилась по 3-й группе с 22,79 до 14,7; по 4-й группе с 19,4 до 6,9”196.

Что следует из этих чисел? Посудите сами, произведя несложный расчет. Из указанного числа пострадавших в 1990 г. умерло 28 749 человек, а в 1991 г. 18 179 человек. О чем вообще говорит снижение смертности? О том, что радиационное заражение благотворно сказывается на здоровье? Или о том, что пострадавшие, получившие более высокую дозу облучения, умерли в 1990 г. и не дожили до 1991 г.? Как иначе может за год так сильно упасть уровень смертности населения (а это 88,5% всех пострадавших)? Скорее всего, весь этот текст и не рассчитан на то, чтобы читатель вник в смысл количественных данных — они его просто должны заворожить. А вывод ему подсказывают составители.

Очень часто ложный смысл приобретают приводимые числа из-за того, что они вырываются из контекста, не помещаются в систему координат, в которых возможна их разумная интерпретация. Например, авторы не задают стандарты для сравнения. В том же журнале приведены данные о заболеваемости жителей Алтайского края, которые подверглись облучению при испытаниях ядерного оружия на Семипалатинском полигоне: “С 1980 по 1990 г. заболеваемость злокачественными новообразованиями возросла в этом крае с 276 до 286 случаев на 100 тыс. населения”. Из этого читатель должен сделать вывод о вредоносном воздействии ядерных испытаний. Сам этот вывод мы здесь не будем обсуждать, речь идет о применении количественной меры в качестве аргумента.

Итак, в зоне испытания прирост заболеваемости онкологическими болезнями составил за 10 лет ровно 10 случаев на 100 тыс. человек. И что это значит? Много это или мало? Само по себе это число ни о чем не говорит. Чтобы можно было установить причинно-следственную связь между ядерными испытаниями и онкологическими заболеваниями, нужно как минимум “сделать контрольный опыт” — привести данные о динамике заболеваемости в тех областях, где население не подверглось воздействию облучения при подобных испытаниях. Это совершенно очевидно, речь идет об элементарном правиле логических умозаключений. Но издатели журнала, сотрудники Института философии РАН с докторскими степенями, этого как будто не знают и стандарта сравнения не вводят.

Сделаем это сами, это нетрудно, поскольку данные публикуются в статистических ежегодниках. Согласно этим данным, за те же десять лет 1980-1990 гг., которые взяли авторы журнала, прирост числа заболевших злокачественными новообразованиями по России в целом составил 33 случая на 100 тыс. человек! Если следовать логике этих авторов, придется сделать вывод, что ядерные испытания очень полезны для здоровья.

В действительности цифры, приведенные авторами журнала, ни о чем не говорят — слишком много факторов влияют на заболеваемость. Но читатель воспринимает сообщение в идеологическом контексте, а общий смысл всей публикации заключается в том, что ядерными испытаниями правительство СССР губило свой народ. И ради этой пошлой манипуляции сознанием подрывается культура количественной аргументации. Как не стыдно главному редактору журнала члену-корреспонденту РАН Б.Г. Юдину, с которым я проработал в одном институте много лет.

Уж если брать заболеваемость злокачественными новообразованиями за критерий отношения государства к людям, то написали бы, что всего за пятилетие реформ, с 1993 по 1998 г., прирост этой заболеваемости составил в РФ 26 случаев на 100 тысяч — вдвое больше, чем за последнюю советскую пятилетку.

Число, служащее индикатором, показателем состояния системы, всегда встроено в более или менее широкий контекст, который и насыщает это число смыслом. Обеднение контекста видоизменяет “структуру” смысла, а после некоторого предела может и совершенно исказить ее. Ради достижения нужного идеологического эффекта во время перестройки широко применялся общий прием “отключения рациональности” — изъятие из реального контекста. Это приняло столь широкий характер, что нанесло сильный удар по всей культуре “количественного мышления”. Применяя меру для оценки того или иного общественного явления и устраняя при этом реальный контекст с заменой его на идеологический, авторы сообщений разрушали пространственно-временные координаты и опорные точки, вне которых число превращалось в инструмент манипуляции.

Один из важнейших стереотипов, которые с 60-х годов вырабатывала (с помощью “профессионалов”) и вбивала в массовое сознание наша либеральная интеллигенция, гласил о “неэффективности” колхозно-совхозной системы сельского хозяйства. Важным элементом этого стереотипа был тот факт, что в сельском хозяйстве США занято всего 3 млн. человек, а в СССР — 20 миллионов. Какой ужас, какое отставание! Надо ликвидировать колхозы и превратить колхозников в фермеров, как в США.

Вся структура этого стереотипа настолько противоречит логике и здравому смыслу, что эту интеллектуальную конструкцию надо считать нашим национальным позором. Поделом мы жрем сейчас “ножки Буша”! Но наш предмет сейчас — величины, приведенные в качестве аргумента.

Итак, число работающих в сельском хозяйстве. Что сравнивается в данном стереотипе? Два элемента разных систем, причем эти элементы вырваны из системного контекста. Стоит задуматься всего на минуту, и почти каждому станет очевидно, что нельзя сравнивать только число “занятых в поле”, как в армии нельзя учитывать только “бойцов”. Надо брать и всех тех, кто “обслуживает” пахаря, обеспечивая его средствами производства, переработки, хранения и доведения продукта до прилавка. Многие функции, которые в СССР выполнялись непосредственно в колхозе, на Западе отделены от фермера и возложены на специализированные фирмы. Велика ли разница между числом занятых в этих элементах “агропрома” в СССР и США? Она огромна.

Для США в 1982 формула структуры персонала была такой: А = В + 7В, где А — общее число занятых в агропроме, В — число занятых в сельском хозяйстве. Для СССР середины 80-х гг. эта формула такова: А = В + 0,57В. То есть, в США на одного “пахаря” работало 7 человек помощников вне фермы, а в СССР на одного колхозника — 0,57 человек197. Не будем уж поминать, что на американцев, в том числе фермеров, работают на каждого 4 человека в “третьем мире” (а на сезонные работы по уборке урожая прибывают миллионы мексиканцев).

В 1987 г. в СССР в сельском хозяйстве было занято 21 млн. человек, а в США 3,1 млн. Это значит, в соответствии с приведенными выше формулами, что в агропроме СССР работало 33 млн. человек, а в агропроме США 24,8 млн. человек. Это примерно равные доли от населения в целом. Если учесть, что СССР производил сельхозпродукции на душу населения больше, чем США — почти по всем показателям, кроме мяса, — то придется признать, что особого преимущества в производительности фермер перед нашим колхозником вообще не имел. Он просто передал многие функции колхозника специализированным фирмам. Более глубокое разделение труда, развитой капитализм! Имея 100 млрд. долларов государственных субсидий в год и хорошее шоссе до ворот фермы, американские фермеры могли себе это позволить.

Выгодно ли (и можно ли!) было бы устроить то же самое в России? Возможно, да, возможно, нет. Не будем здесь об этом спорить. Этот вопрос при обсуждении проблемы на интеллигентских кухнях никогда не поднимался, там мозг сверлили два числа: у них 3 миллиона, у нас 20 миллионов!

Очень часто бывает достаточно всего лишь слегка увеличить контекст приводимой как аргумент численной величины, чтобы усомниться в самой ее достоверности или в логике рассуждения. В важной книге Н.Шмелева и В.Попова “На переломе: перестройка экономики в СССР” (1989) говорится: “Наше сельское хозяйство производит на 15% меньше продукции, чем сельское хозяйство США, но зато потребляет в 3,5 раз больше энергии” (с. 169).

Подумайте сами, могло ли такое быть, если в расчете на 100 га пашни в СССР в 1989 г. имелось 259 квт энергетических мощностей, а в США 405 квт. Потребление энергии измеряется в квт-часах. Если верить академику-экономисту Н.П.Шмелеву, то получится, что при нормальной загрузке в сельском хозяйстве СССР его энергетических мощностей в течение 8 часов в сутки, моторы и машины сельского хозяйства США (в расчете на 100 га пашни) работали всего 1,5 часа в сутки. Это следует из простого уравнения: 259·8 = 3,5·405· х, где х — время работы энергетических мощностей сельского хозяйства США за сутки.

Не могло этого быть или, во всяком случае, это очень сомнительно. Ведь и сам Н.П.Шмелев наперебой с академиком А.Г.Аганбегяном утверждали, что в сельском хозяйства СССР был огромный избыток машин (то есть энергетических мощностей) — в отличие от экономных американских ферм.

В той же книге Н.П.Шмелев с соавтором пишут о советских работниках сельского хозяйства: “Из-за пустяковой поломки машины бросают — ведь ремонт хлопотен, да и незачем чинить, когда непрерывным обильным потоком идут новые трактора, комбайны, автомобили” (с. 187).

Это — новый миф с количественной подкладкой и нарушенной логикой. Чтобы в нем усомниться, образованному человеку не надо было даже глубоко лезть в справочники — авторы сами приводят необходимые для рассуждений данные, опровергающие предыдущее утверждение. Они пишут: “В минувшей пятилетке (1981-1985 гг.) 85% поставленных селу тракторов и автомашин, 80% зерноуборочных комбайнов пошли на возмещение выбытия” (с. 192). Как это вяжется с утверждением, будто “из-за пустяковой поломки машины бросают, да и незачем чинить”?

Возьмем комбайны (хотя и в отношении тракторов логика та же). Для простоты заменим проценты абсолютными числами. Поставки комбайнов сельскому хозяйству за 1981-1985 гг. составили в СССР 557,8 тыс. штук. Как утверждают Шмелев и Попов, 80% из них, то есть 446,2 тыс. штук, пошли на возмещение выбытия. В среднем за год, следовательно, выбывало из строя 89,2 тыс. комбайнов. Среднегодовой парк комбайнов составлял в СССР в ту пятилетку 786,5 тыс. штук. Таким образом, за год выбывало из строя 11,3% всего парка, то есть, комбайн служил тогда в среднем 8,8 года.

Если учесть, что нагрузка на комбайн была в СССР в два с лишним раза больше, чем в США, и американский комбайн стоит даже сегодня в 4 раза дороже нашего, то такую “фондоотдачу” комбайнов в СССР надо было бы признать исключительно высокой. Более долгий срок службы машин был бы даже нежелательным — за 10 лет как раз проходила в то время смена поколения комбайнов.

Теперь задумаемся, мог ли комбайн служить почти 9 лет, если, как утверждают экономисты, в колхозах “из-за пустяковой поломки машины бросают, да и незачем чинить”? А ведь это ложное обвинение вбивалось в сознание со всех трибун и телеэкранов. И разве мышление этих экономистов с тех пор изменилось? Они и сегодня, получив идеологическую установку, не вникают в смысл простейших чисел и утверждают самые нелепые вещи. А образованные люди им верят и распространяют эти нелепости в массе сограждан, подрывая их способность к разумным умозаключениям.

Когда я совсем недавно (в 2003 г.) пытался изложить вышесказанное коллегам, мне в ответ говорили такое: “Неужели ты сам не видел всю эту бесхозяйственность? Вспомни это зрелище: стоит под открытым небом раскуроченный трактор, и из него таскают запасные части”. Да, зрелище неприятное, как кирзовые сапоги. Но ведь не все разумное приятно! Что же неразумного было в таком использовании списанного трактора?

Как ни крути, каждый бы сделал точно так же — если бы довелось ему самому хозяйничать. Отслужил трактор свой срок, вышел у него из строя какой-то узел — и что, отправлять его на металлолом? Это же глупо, в нем осталась масса вполне пригодных запчастей. Были бы лишние руки, можно было бы, конечно, разобрать трактор и уложить все узлы и части на полки на складе. Культурно! Но к чему такие сложности? Сам этот трактор и есть прекрасный склад, где никакую запчасть искать не надо — она привинчена на свое место.

Хотелось бы спросить нашего интеллигента — а как в таком положении поступают умные западные фермеры? Наверное, он удивится, если узнает, что точно так же. Спросил я своего друга-испанца, который какое-то время работал в Испании на крупной ферме. Оказывается, точно тот же подход: нерабочий трактор ставят на дворе и помаленьку “раздевают”, пока это имеет смысл, а потом отправляют на металлолом. Давайте покопаемся в своем сознании: ведь если бы такое увидели на Западе, то почти никому это не показалось бы глупостью. А колхозам это до сих пор припоминают. В чем тут причина?

Я пишу это не для того, чтобы заступиться за колхозы. Тупая сила антирациональности, как бульдозер, разрушает сейчас Россию, и её пока что не остановить. Но этот бульдозер забуксует, когда мы усомнимся в ложных мифах, что залепили нам глаза.

Столь же тяжелый удар по мере как инструменту мышления наносит устранение временных координат, в которых количественная характеристика данного момента встраивается во временной ряд, позволяющий сравнить эту характеристику с состоянием той же системы в иные моменты времени. Искажения, возникающие при такой амнезии, могут сделать умозаключения совершенно неадекватными реальности.

В № 6 за 1994 г. академическому журналу “Общественные науки и современность” дал интервью член Президентского совета доктор экономических наук Отто Лацис. Он сказал: “Еще в начале перестройки в нашей с Гайдаром статье в журнале “Коммунист” мы писали, что за 1975-1985 годы в отечественное сельское хозяйство была вложена сумма, эквивалентная четверти триллиона долларов США. Это неслыханные средства, но они дали нулевой прирост чистой продукции сельского хозяйства за десять лет”.

Это — замечательное признание, прямо для суда, который вряд ли когда-нибудь состоится над этим высокопоставленным лгуном. Замечательно это признание тем, что создание черного мифа о советском сельском хозяйстве велось силами высших чиновников КПСС в ее главном теоретическом журнале.

Но поговорим о мере. Итак, вложения 250 млрд. долларов за десять лет, то есть 25 млрд. в год, названы “неслыханными средствами”. Что же тут “неслыханного”? Может быть, О.Лацис представил эту сумму в своем кармане, и ему показалось удивительным, что он вдвое богаче Ходорковского? Годовые вложения в сельское хозяйство страны масштаба СССР в размере 25 млрд. долларов — сумма не просто рядовая, но очень и очень скромная. Если бы О.Лацис обладал интеллектуальной совестью и следовал нормам рациональных рассуждений, он обязан был бы сказать, сколько, по его оценкам, следовало бы ежегодно вкладывать в сельское хозяйство. Может быть, беда была как раз в том, что вкладывали недостаточно?

Примечательно, что почти одновременно с О.Лацисом в академической печати выступал другой влиятельный экономист-демократ, депутат Верховного Совета СССР и профессор МГУ, А.Емельянов. Он говорил нечто совершенно противоположное: “За счет сельского хозяйства долгое время решали многие проблемы, перекачивая из деревни ресурсы. Теперь настала пора вернуть долги”198.

Доктор экономических наук О.Лацис, выступающий на пару с Гайдаром, обязан был, если бы следовал нормам рационального мышления и интеллектуальной совести, встроить свою “неслыханную” величину и в реальный контекст международный. Например, упомянуть, что в 1986 году только государственные бюджетные дотации сельскому хозяйству составили в США 74 млрд. долларов.

Разрушение чувства меры ведет к утрате чутья на ложные числа, которое является важным условием для рациональных рассуждений. Вспомним, как в 1990 г. в большой кампании по дестабилизации общественного сознания был устроен т.н. “сероводородный бум” — нагнетались нелепые страхи перед Черным морем, которое якобы вот-вот выбросит из себя огромное облако сероводорода. Например, “Литературная газета” писала: “Что будет, если, не дай Бог, у черноморских берегов случится новое землетрясение? Вновь морские пожары? Или одна вспышка, один грандиозный факел? Сероводород горюч и ядовит… в небе окажутся сотни тысяч тонн серной кислоты”. Почему эта и другие газеты могли писать такую чушь? Потому, что читатели, а это в основном образованные люди, ее принимали. У них была полностью разрушена интуитивная способность взвешивать величины.

Максимальная концентрация сероводорода в воде Черного моря составляет 13 мг в литре, что в 1000 раз меньше, чем необходимо, чтобы он мог выделиться из воды в виде газа. В тысячу раз! Поэтому ни о каком воспламенении, опустошении побережья и сожжении лайнеров не могло быть и речи. Но миллионы людей с высшим образованием не почувствовали этой разницы в три порядка.

Допустим, “сероводородный бум” был слишком циничной диверсией в сфере сознания. Но вот, в упомянутой “научной” книге Н.Шмелева и В.Попова говорится, в качестве обвинения советской экономике: “Сейчас примерно два из каждых трех вывезенных кубометров древесины не идут в дело — они остаются в лесу, гниют, пылают в кострах, ложатся на дно сплавных рек… С каждого кубометра древесины мы получаем продукции в 5-6 раз меньше, чем США” (с. 144).

Какое, кстати, глубокомысленное утверждение — два из каждых трех вывезенных из леса кубометров древесины… остаются в лесу. Но давайте вникнем в тезис о том, что из бревна в СССР выходило в 5-6 раз меньше продукции, чем в США. Это действительно суровое и строго количественное обвинение в адрес советского хозяйства. Заглянем в справочник и увидим такую сводку:

Где здесь эти фантастические “в 5-6 раз меньше продукции”? Отходов при переработке бревна в деловую древесину в США было чуть-чуть меньше, чем в СССР (а с учетом опилок, пошедших на изготовление древесно-стружечных плит, эту разницу вообще трудно определить). Как использовать продукцию первого передела — деловую древесину, зависит уже от приоритетов. Строишь дом из пиломатериалов — делаешь больше бруса и досок, строишь из фанеры — делаешь больше фанеры. Много в стране бездомных, живущих в картонных ящиках — делаешь много картона. Много тратишь бумаги на упаковку — перерабатываешь древесину на целлюлозу.

Замечу, что сказка про прирожденную неспособность русских цивилизованно использовать лес, кочевала во время перестройки из книги в книгу и из газеты в газету. Здесь уместно сказать “русских”, а не “советских”, потому что подавляющее большинство спиленных деревьев приходилось на РСФСР.

И дело тут, опять-таки, не в Н.П.Шмелеве — мало ли что брякнет будущий академик-экономист. Дело в том, что читающая публика приняла эту версию про “5-6 раз” — а ведь должна была встрепенуться, если бы имела чувство меры. “Как могло случиться, чтобы при переработке пропало 80% от привезенного из леса бревна? Возможно ли это?” — вот что должно было не давать покоя. Но ведь никакого беспокойства эти странные количественные данные не вызывали.

Подобного же рода количественные данные приводятся для того, чтобы заклеймить советское машиностроение. Читаем в той же книге: “Известно, например, что на машиностроительных предприятиях от 30 до 70% металла уходит в стружку — в отходы” (с. 171).

Это, видимо, должно было повергнуть читателя в изумление, но в те времена на головы людей подобные бредовые утверждения сыпались с утра до вечера, и конкретно на это утверждение никто, похоже, не обратил внимания. Давайте разберем это утверждение сегодня. Начнем с того, что само его строение выдает недобросовестность авторов, сразу указывает на то, что это манипуляция. Почему указан такой широкий диапазон для вполне четкого показателя — “от 30 до 70% металла”? Что, речь идет о нижнем и высшем пределе? Ни на одном предприятии при обработке стальных заготовок не бывало образования стружки менее 30%? Ни на одном никогда не превышали максимума в 70%? Мыслимо ли слышать такое от докторов экономических наук? Ведь это если не сознательное искажение понятий, то элементарное невежество.

В действительности достаточно взять справочник, и мы получаем точные данные, ибо отходы металлов учитывались в СССР скрупулезно, вплоть до окалины (как, впрочем, и в других промышленно развитых странах). Показатель “образование металлоотходов в машиностроении и металлообработке” хорошо известен и идет в справочниках отдельной таблицей — в 1988 г. в СССР в этой отрасли было потреблено черных металлов 91,7 млн. т, образовалось отходов в виде стружки 8,1 млн. т или 8,83%. Какие тут 30-70%? Кстати, доля ушедшего в стружку металла (как и вообще металлоотходов) в СССР снижалась — в 1970 г. в стружку ушло 10,35% использованного металла, а в 1988 г. менее 9%199.

Неспособность отсеивать ложные количественные данные или хотя бы переводить в разряд “сомнительных” — результат массового поражения инструментов рационального мышления.

Глава 17. Несоизмеримость

Выше говорилось об важном признаке нарушения рациональности — некогерентности рассуждений. В этом случае одна часть утверждения не стыкуется с другой, они друг с другом несовместимы, не могут быть связаны в систему. Нечто похожее происходит и с величинами, если они несоизмеримы.

Вот типичный пример. Во время перестройки стали говорить о необходимости ликвидировать колхозы, и одним из аргументов был миф о том, что они убыточны и камнем висят на шее государства. Большого смысла в этом аргументе не было — в советском хозяйстве рентабельность и убыточность были плановыми, т.к. в плановом порядке определялись закупочные цены. Но поговорим именно о мере. Да, были и убыточные колхозы. Много ли их было и велики ли были убытки в сравнении с масштабами всей колхозной системы?

А.Н.Яковлев, говоря о “тотальной люмпенизации общества”, которое, мол, надо “депаразитировать”, приводил такой довод: “Тьма убыточных предприятий, колхозов и совхозов, работники которых сами себя не кормят, следовательно, паразитируют на других”200. Вот мера академика-экономиста: убыточных предприятий, колхозов и совхозов в СССР — тьма. Хотя прекрасно известно и общее число предприятий и колхозов, и число убыточных, так что можно дать определенное и абсолютное, и относительно число убыточных.

Реальные величины таковы. В 1989 г. в СССР было 24720 колхозов. Они дали 21 млрд. руб. прибыли. Убыточных было на всю страну 275 колхозов (1% от числа колхозов), и все их убытки в сумме составили 49 млн. руб. — 0,2% от прибыли колхозной системы. В целом рентабельность колхозов составила 38,7%. Величина убытков несоизмерима с размерами прибыли. Колхозы и совхозы вовсе не “висели камнем на шее государства” — напротив, в отличие от Запада наше село всегда субсидировало город. Аргумент, основанный на количественной мере, был ложным.

Так же обстояло дело и с промышленными предприятиями. Когда в 1991 г. начали внушение мысли о благодатном смысле приватизации, говорилось: «Необходимо приватизировать промышленность, ибо государство не может содержать убыточные предприятия, из-за которых у нас уже огромный дефицит бюджета». Реальность же такова: за весь 1990 г. убытки нерентабельных промышленных предприятий СССР составили всего 2,5 млрд. руб., а валовой национальный продукт, произведенный всей совокупностью промышленных предприятий — 320 млрд. руб.! Убытки части системы составляют менее 1% произведенной ею добавленной стоимости — и такую систему предлагают приватизировать, аргументируя ее «нерентабельностью». Кстати, в 1991 г., когда был принят закон о приватизации, убыток от всех нерентабельных промышленных предприятий составил менее 1% от дефицита госбюджета, который взметнулся до 1000 млрд. руб.

Заметим, что в обоих случаях образованные люди, не замечая несоизмеримости между убытками пары сотен колхозов и доходом всей колхозной системы, между убытками небольшого числа промышленных предприятий и доходом от всей советской промышленности, одновременно не замечали и подмены понятий.