Что значит “250 миллионов потеряло Отечество в ХХ веке”? Эти люди умерли? А сколько умерло в XIX веке? А за десять лет демократического режима в одной только РФ умерло 20 млн. человек, без всякого ГУЛАГа. Сами по себе все эти числа ни о чем не говорят, они лишь создают зыбкий образ как инструмент внушения.

В приведенном выше рассуждении контекст подталкивает человека к мысли, будто 250 млн. человек стали жертвой политического строя, для этого протягивается нить к ГУЛАГу. Но ГУЛАГ существовал 30 лет, число заключенных в лагерях лишь в отдельные годы превышало 1 млн. человек, смертность в лагерях составляла в среднем 3% в год — как Отечество могло там “потерять 60 миллионов”? Доподлинно известно, например, что с 1 января 1934 г. по 31 декабря 1947 г. в исправительно-трудовых лагерях ГУЛАГа умерло 963 766 заключенных, и основное число смертей пришлось на годы войны. Война была трудным временем для всех.

Но не будем брать примеров, так сильно бьющих по чувствам. Вот процесс, который мы наблюдаем сегодня. Во время перестройки видные экономисты (Н.П.Шмелев, С.С.Шаталин) и столь же видные социологи стали открыто пропагандировать безработицу.

Т.И.Заславская писала в важной статье: “По оценкам специалистов, доля избыточных (т.е. фактически не нужных) работников составляет около 15%, освобождение же от них позволяет поднять производительность труда на 20-25%. Из сопоставления этих цифр видно, что лишняя рабочая сила не только не приносит хозяйству пользы, но и наносит ему прямой вред… По оценкам экспертов, общая численность работников, которым предстоит увольнение с занимаемых ныне мест, составит 15-16 млн. человек, т.е. громадную армию… Негативные последствия существования резервной армии труда могут быть компенсированы соответствующими социальными гарантиями, как это делается в развитых капиталистических странах…

Система, при которой люди, увольняемые со своих предприятий, испытывали бы некоторые трудности с нахождением новой работы, должны были… менять профессии, переходить на более низкие должности или худшие рабочие места, была бы в этом плане более эффективной. Она ставила бы работников в более жесткие экономические и социальные условия, требовала от них более качественного труда. Лично мне ближе последняя точка зрения, но общественное сознание не подготовлено к ее восприятию. По данным опроса, 58% людей считают, что безработица в СССР недопустима,… мнение о том, что безработица необходима для более эффективного хозяйствования, поддерживает всего 13%”181.

Как мы не раз могли убедиться, мнение большинства для российских демократов несущественно, они на него наплевали и безработицу сделали реальностью. “Ненужных работников” столкнули на социальное дно, а “ненужных людей” еще глубже. Но какова была аргументация! “Освобождение” от 15% ненужных работников, по расчетам “специалистов”, поднимает (предположительно!) производительность труда на 20%. Нетрудно видеть, что объем производства при этом возрастает на 2%. И из-за этого невиданного прогресса социолог предлагает превратить 15-16 миллионов человек в безработных! Академик, насытив свой текст бессмысленными числами, даже не удосужилась посчитать результат. А кто удосужился?

Пропаганда безработицы, причем с использованием количественных аргументов, сыграла в перестройке и на первом этапе реформы огромную роль — согласие с тем, что безработица является разумным и эффективным стимулом экономического развития сразу подрывало один из главных устоев солидарного общества, толкало к предпочтению общества конкурентного. Очевидно, что речь здесь шла о вопросе фундаментальном. Почему интеллигенция, в том числе научно-техническая, практически не придала ему значения и легко поверила идеологам, пока что не находит внятного объяснения. Слишком уж это большой провал.

Но здесь речь идет об одной стороне этого дела — о том, что неубедительные и даже нелепые расчеты, вроде тех, что привела Т.И.Заславская, не привлекли внимания людей, обязанных уметь считать. В 1992 г. Е.Гайдар в Верховном Совете РСФСР убеждал депутатов в необходимости безработицы ради снижения инфляции — и ссылался на якобы математически достоверную модель (“кривые Филлипса”). Никто из тогда еще огромного российского математического сообщества (и даже образованных в математике депутатов) не задал вопросов, не проверил эту модель, не потребовал сведений о количественных результатах ее применения в других странах.

А ведь все это был блеф. “Кривые Филлипса” — известный в истории экономики (эконометрии) случай крупной фальсификации182. Да образованному человеку хватило бы бросить взгляд на множество тех точек, тех фактических данных, по которым Филлипс провел свои кривые, чтобы предупредить общество о недобросовестности Е.Гайдара. Что же касается практического применения “кривые Филлипса” для расчета “оптимальной” безработицы, то не надо было даже рыться в иностранной литературе, они были освещены и в отечественной. Ю.И.Чернов в книге “Производительность труда и экономика безработицы” (М., 1992) пишет на с. 82: “Л.Кейзерлинг (L.Keyserling) показал, что стремление побороть в США инфляцию в 1953-1980 гг. путем намеренного создания условий для роста безработицы было эквивалентно потерям в ценах 1979 г. 8 триллионов долларов валового национального продукта” — и дает ссылки на изданную в США в 1984 г. книгу “Экономика безработицы”.

Н.П.Шмелев разрушает меру иным способом — придавая количественному аргументу тотальный характер и доводя его таким образом до абсурда. Он пишет в 1995 г., что в России якобы имеется огромный избыток занятых в промышленности работников: “Сегодня в нашей промышленности 1/3 рабочей силы является излишней по нашим же техническим нормам, а в ряде отраслей, городов и районов все занятые — излишни абсолютно”183.

Здесь вызванное утратой меры нарушение логики доведено до гротеска. Вдумайтесь в эти слова: “в ряде отраслей, городов и районов все занятые — излишни абсолютно”. Как это понимать? Что значит “в этой отрасли все занятые — излишни абсолютно”? Что значит “быть излишним абсолютно”? Что это за отрасль? А ведь Н.П.Шмелев утверждает, что таких отраслей в России не одна, а целый ряд. А что значит “в городе N все занятые — излишни абсолютно”? Что это за города и районы?

Можно, конечно, попытаться реконструировать ход мыслей академика. Он разделяет всех “излишних” на две категории — “излишних по нашим меркам” и “излишних абсолютно”. То есть, есть “наши” мерки, подобрее, и есть где-то грозный судия, вот его суд является для русских работников “абсолютным”. Наверное, на Тэтчер намекает.

Замечу, что все это печатается в журнале Российской Академии наук! Если редакция (и, видимо, образованные читатели) таких перлов не замечают, значит, этот шизофренический алгоритм умозаключений прочно вошел в сознание.

И ведь эта бредовая мысль о лишних людях России стала идеей-фикс академика, он ее повторяет где надо и не надо. В одном из номеров “Московской среды” (№ 4, 2003) Н.Шмелев написал: “Если бы сейчас экономика развивалась по-коммерчески жестко, без оглядки на социальные потрясения, нам бы пришлось высвободить треть страны. И это при том, что у нас и сейчас уже 12-13 процентов безработных. Тут мы впереди Европы. Добавьте к этому, что заводы-гиганты ближайшие несколько десятилетий обречены выплескивать рабочих, поскольку не могут справиться с этим огромным количеством лишних”.

И Российская Академия наук терпит в своих рядах таких м-м-м… В общем, таких далеких от рациональности субъектов. Довольно-таки низко она пала.

Вот случай попроще — в журнале “Коммунист” (1989, № 4) можно было прочитать такое бредовое утверждение одного из “прорабов перестройки”: “Мы производим 85 млн. т картофеля, из них в кастрюлю попадает в лучшем случае десятая часть урожая”184.

Автор явно намекает на то, что в нашей абсурдной экономической системе 9/10 картофеля пропадало. Это подлог, подмена предмета — вовсе не весь картофель должен “попадать в кастрюлю” — значительная часть его идет на корм скоту и как сырье крахмало-паточной промышленности, не говоря уж о посадочном материале. В честном рациональном рассуждении следовало сказать: “Из той части произведенного картофеля, что предназначалась для потребления в качестве продукта питания, в кастрюлю попадало только…%”. Но вернемся к мере. Разумный человек прикинул бы главные измерения всей системы “производство и потребление картофеля” — и сразу бы отбросил этот журнал, перестал бы верить лжецам и шарлатанам. Куда могли исчезнуть 9 из каждых 10 кг картошки?

Ведь мы почти все бывали на уборке урожая и на овощных базах. Кроме того, сами же черниченки непрерывно трещали, что основная масса картофеля производилась на приусадебных участках. А значит, она хранилась в погребах крестьян и понемногу вывозилась на рынки. В 1985 г. в СССР было произведено 73 млн. т картофеля. Государственные закупки составили 15,7 млн. т, остальное оставалось на селе, в погребах. Там потерь практически не было: крупная картошка — в пищу и на рынок, мелкая — на корм свиньям, проросшая — посадочный материал.

Наконец, можно же было взять общедоступные справочники, они тогда издавались массовыми тиражами и стоили 3 руб. — хорошо известны данные и о производстве картофеля, и о потреблении в домашних хозяйствах, и об использовании в крахмально-паточной промышленности, и о потерях. В 1985 г., например, только “в кастрюлю” пошло 28,6 млн. т, что составляет 39,2% от всего урожая.

Вот сведения “Российского статистического ежегодника” (М., 1998) об использовании картофеля в РСФСР в 1980 г., типичном “застойном” году. Они даны в табл. 15.59 “Ресурсы и использование картофеля (миллионов тонн)” на с. 499. Читаем: запасы на начало года — 21,7; производство — 37,0; импорт — 2,2; производственное потребление — 21,8; потери — 1,9; экспорт 0,3; личное потребление — 16,4; запасы на конец года — 20,5.

Итак, личное потребление составляло в РСФСР в 1980 г. 44,7% от производства картофеля. И эта доля мало меняется от года к году — вплоть до последнего времени. Потери же колеблются в диапазоне 1,4-2 млн. т в год (самые большие, выпадающие из общего ряда потери составили 3,9 млн. т). Ведь ясно, что нагло врал журнал ЦК КПСС “Коммунист”. Но нет, одним из самых устойчивых мифов перестройки стали подобные утверждения — только они, в зависимости от подлости “прораба”, менялись в диапазоне от 30 до 90%.

Так, А.Н.Яковлев, как прораб более скромный, писал в 1991 г.: “Кто понес ответственность за то, что у нас каждый год тридцать-сорок процентов потерь в сельском хозяйстве, а мы все грохаем деньги в сельхозпроизводство?”185 Мало того, что академик от экономики чудовищно искажает меру, у него и логика абсурдна — как можно сократить потери, если не “грохать деньги”? Ведь потери происходят из-за бездорожья, нехватки хранилищ и мощностей по переработке, недостатка транспортных средств. Ликвидировать все эти узкие места невозможно без вложения денег.

Когда нарушается система координат и ориентации, данные опытом и образованием инструменты меры могут быть сильно испорчены. Тяжесть положения в том, что, начав, скорее всего, манипулировать мерой в идеологических целях вполне сознательно, экономисты настолько испортили инструменты меры, что теперь уже и сами не могут вернуться к рациональным умозаключениям хотя бы “для себя”. Это видно во многих заявлениях и действиях правительства, подготовленных экспертами-экономистами.

Пример с картошкой отражает особый провал в рациональном сознании. К концу 80-х годов от стал проявляться у очень большого числа людей. Это явление носит название “феномен Пиаже” (Ж.Пиаже открыл его, изучая мышление детей и описал в работе “Генезис числа у ребенка”). Заключается оно в неспособности количественно сравнивать предметы, имеющие разную форму. Так, два шарика пластилина равного диаметра кажутся детям одинаковыми. Но если их раскатать в полоски разной длины, то более длинная полоска кажется большой, а короткая — маленькой.

Пиаже нашел, что в основе этого явления лежит тот факт, что многие дети, подростки и даже взрослые люди не владеют “принципом сохранения величины или количества”, в то время как овладение этим инструментом меры “составляет необходимое условие всякой рациональной деятельности”.

Мы могли наблюдать, как это условие утрачивалось (точнее, временно “отключалось”) в среде интеллигенции. Например, в ходе реформы произошло резкое разделение по благосостоянию людей, как казалось, одного круга (например, сослуживцев). Обедневшие честные интеллигенты принимали идеалистическое толкование этого социального явления и объясняли обогащение чисто личными качествами людей — энергией, предприимчивостью, хитростью, даже непорядочностью. Благодаря этим качествам они, мол, “создали” свое богатство. Свою же бедность они объясняли тем, что в силу иных личных качеств “не создали” такого же богатства — они остались верны своей профессии, им претит заниматься торговлей, они не могут делать подлостей и т.д. Но если бы могли — то тоже стали бы богаты и, в принципе, если бы все в РФ приняли жизненные нормы и овладели навыками “новых русских”, то все были бы столь же богаты. Принцип сохранения количества в этих рассуждениях отброшен186.

Внешним проявлением “феноменов Пиаже” является склонность сравнивать величину предметов по одному какому-то внешнему, выдающемуся признаку, не делая в уме структурного анализа объектов сравнения. Если бы человек в уме строил профиль существенных признаков, то о двух полосках пластилина, раскатанных из двух одинаковых шариков, он сказал бы: эта полоска больше по длине, меньше по толщине и равна другой по весу. И если бы главным признаком сравнения был бы вес полосок, то человек признал бы, что они равны.

Этот методологический дефект количественных сравнений был эффективно использован в идеологических целях. Например, в конце 80-х годов едва ли не большинство москвичей были уверены, что доллар как эквивалент материальных благ равноценен 10 рублям. Признаком, по которому делалось сравнение, была цена покупки на Западе и продажи в Москве бытовой электроники (например, видеомагнитофонов). И бесполезно было в противовес этому указывать на то, что данный специфический класс товаров занимает небольшое место в жизнеобеспечении, бесполезно было предлагать пройтись для сравнения покупательной способности доллара и рубля по всему спектру благ. Здесь “феномен Пиаже” возводился в принцип — ведь тот же коллега, так удачно привезя из командировки магнитофон для продажи, ел в гостинице черствый московский хлеб, чтобы не покупать его там по доллару за булку, и московскую осетрину — чтобы не тратить 10 долларов в дешевой харчевне. Только и этого не видел — подумаешь, хлеб!

Примерно так же проводилось и сравнение уровня жизни. Человек, имевший хорошую квартиру с газом, отоплением и телефоном, а также дачу под Москвой, считал себя бедняком по сравнению со своим западным коллегой только потому, что у того был автомобиль. Вспомним очень популярный фильм “Ирония судьбы”. Оба его героя — врач из поликлиники и учительница — соглашаются в том, что зарплата у них меньше, чем того заслуживает их профессия. При этом они не замечают, что оба только что получили бесплатно квартиры в хороших домах.

Известно, в каком доме около метро “Юго-Западная” в Москве снимался фильм, вот и возьмем нынешнюю рыночную цену этой квартиры — 100 тыс. долларов, что эквивалентно зарплате нынешней учительницы за 100 лет. Нет, такую добавку к зарплате ни учительница, ни врач “застойного времени” не замечают. Как не замечают и того, что на ту “маленькую” зарплату они могли без большого потрясения для своего кармана полететь на самолете, взять такси и т.д. Они, как дети, не знают, что все это стоит больших невидимых денег, которые и даются им как часть платы за их труд на общее благо. На Западе полоска пластилина больше!

Вот драматический пример неспособности “взвесить” два явления (блага), охватив одним взглядом их ценность и цену. Речь идет о кризисе теплоснабжения в РФ, который за последние 13 лет дозрел до стадии техносферной катастрофы. Вызван он попыткой перевести эту специфическую отрасль на рыночную основу. Но необходимой предпосылкой к этому было полное равнодушие общества к предупреждениям об опасности этого шага. Это — проблема общественного сознания, связанная с тем, что активная и влиятельная часть общества не ценит отопления как жизненно важного и очень дорогого блага, как не ценит и той технической и социальной системы, которая это благо производит и доставляет в жилища.

Не зная, как устроена эта система и не ценя ее, влиятельная часть общества абсолютно равнодушно приняла известие о том, что эта система будет “реформирована” и переведена на рыночные принципы. Тепло из уравнительно и почти автоматически распределяемого между гражданами РФ блага превратится в товар, который придется покупать, который может вдруг резко подорожать а то и стать дефицитным. Никакого интереса и никакого волнения это известие не вызвало.

Для большинства граждан батарея отопления в их комнате казалась просто куском железа, излучающим тепло. В советское время этот кусок железа излучал тепло согласно плану, перешли на рыночные рельсы — он излучает тепло за деньги. Не будешь платить деньги — кто-то там закроет какой-то кран, и батарея перестанет тепло излучать. Покуда деньги есть, беспокоиться не о чем.

Такие люди не знают и не думают о том, сколько килокалорий нужно, чтобы обогреть с октября по май их квартиру, сколько газа надо сжечь для этого в котельной или на теплоцентрали. Или даже попроще — сколько дров надо купить, напилить и наколоть, чтобы протопить зимой среднюю русскую избу. Они не могут даже приблизительно сравнить это количество дров или газа с тем, что тратят на отопление такого же жилища во Франции или Англии.

Во время перестройки одним из фетишей, почти атрибутов счастья, стал видеомагнитофон (это даже отражено в нескольких художественных фильмах). Люди ахали, когда попадали за границу и видели, что он стоит всего 300 долларов — в Москве этот ящичек можно было продать за такую сумму, что хватало обставить квартиру хорошей мебелью. Советская жизнь без видео казалась жизнью бедняка — “Верхняя Вольта с ракетами, но без видео”. Многие молодые люди чувствовали себя обделенными, батареи центрального отопления грели их тело, но совсем не грели душу, и молодые люди их не замечали. Если бы тогда такого молодого человека спросили “А сколько стоит на Западе то тепло, которое излучают твои батареи за год?”, он бы, скорее всего, возмутился. Какая, мол, чушь, зачем говорить о такой мелочи.

А ведь по западным ценам его батареи излучают только за месяц столько тепла, сколько стоит видеомагнитофон. В советское время он, не шевельнув пальцем, без проблем и с полной гарантией получал за год в виде тепла сумму денег, равноценную семи видеомагнитофонам — и при этом хотел, чтобы ту жизнь ликвидировали. Он хотел, чтобы ему и в России устроили жизнь, как на Западе — с видео. Об отоплении он при этом не подумал. Вот оно и разрушается.

Очень часто с помощью чисел характеризуют расплывчатые, не поддающиеся измерению величины, причем нередко эти числа приводят с высокой точностью, что является грубым нарушением норм научного метода. Академик Т.И.Заславская, агитируя за экономическую реформу, утверждала, что в СССР число тех, кто трудится в полную силу, в экономически слабых хозяйствах было 17%, а в сильных — 32%. И эти числа всерьез повторялись в академических журналах. Понятие “трудиться в полную силу” — не более чем метафора, однако авторитетный социолог “измеряет” ее с точностью до 1 процента. 17 процентов! 32 процента! Этот прием взят из арсенала рекламы, которая все же выглядит скромнее в своих претензиях и дает свои оценки с точностью до 10%: “С новыми “памперсами” попки стали на 40% здоровее”, “С новым шампунем “Шаума” волосы стали на 30% сильнее”187.

Идеологически ангажированные интеллектуалы, начав во время перестройки сознательно искажать меру, быстро утратили контроль над собственными действиями. Они просто перестали замечать грубейшие нарушения правил обращения с числами и стали, уже неосознанно, активными разрушителями важной основы рационального сознания.

Масштабы этого явления были таковы, что скептически и даже оппозиционно настроенные специалисты сначала не могли ничего противопоставить ему, а потом и сами оказались вовлечены в этот разрушительный поток. Похоже, например, что в сообществе экономистов не возникло никакой рефлексии относительно этого явления, так что активные разрушители меры не только не испытали на себе никаких профессиональных санкций, но даже и сигналов “снизу”.

Отказ “чувства меры” проявляется в широком использовании “средних” показателей при резком расслоении объектов именно по тому показателю, о котором идет речь. Люди как будто забыли школьное правило — средним числом можно пользоваться только в том случае, если нет большого разрыва в показателях между разными частями целого. И при обсуждении жизни общества у нас получается как в больничной палате: один умер и уже холодный, а другой хрипит в лихорадке, но средняя температура нормальная. Вот, в середине реформы и власти, и оппозиция утверждали, будто потребление в стране упало на 30%. Это — на фоне нарастающего недоедания у части населения. В 1995 г. по сравнению с 1991 г. потребление (включая импорт) мясопродуктов в целом упало на 28, масла на 37, молока и сахара на 25%. Но ведь этот спад сосредоточился почти исключительно в той половине народа, которую сбросили в крайнюю бедность. Значит, в этой половине потребление самых необходимых для здоровья продуктов упало на 50-80%! А власти, оппозиция, да и вся интеллигенция делали вид, что не понимают этой простой вещи.

Есть еще одно нарушение меры, которое характерно для переходных процессов, для слома равновесия, когда система быстро меняется. Та часть интеллигенции, которая в силу своего образования и опыта работы это понимала, не смогла донести важность этого особого случая до широкой публики — или не озаботилась этим. Речь идет о том, что сравнение обобщенных показателей без учета принципиальной разницы их составляющих ведет к невозможности увидеть главное — катастрофическое, скачкообразное изменение социальной системы.

Особенно это касается сравнения таких социальных показателей, как уровни потребления и уровни доходов, ибо они связаны с выражаемыми через них скрытыми (латентными) величинами резко нелинейно. Нас же интересуют именно скрытые величины, а индикаторы, показатели — это лишь их видимое выражение, доступное измерению.

В России произошел разрыв между измеряемыми и скрытыми величинами, а значит, эти измеряемые величины перестали быть показателями чего бы то ни было. А ими продолжает пользоваться и правительство, и оппозиция. Уровень жизни снизился на 42%! Нет, всего на 37%! Какая неграмотность — если это, конечно, искренне.

Дело в том, что социальные показатели содержат в себе “неделимости”. Одна из “неделимостей” — та “витальная корзина”, тот физиологический минимум, который объективно необходим человеку в данном обществе, чтобы выжить и сохранить свой облик человека. Это — тот ноль, тот порог, выше которого только и начинается благосостояние, а на уровне нуля есть лишь состояние, без “блага”. И сравнивать доходы нужно после вычитания этой “неделимости”. Можно сравнивать только то, что “выше порога”.

Это общий закон: если в сравниваемых величинах скрыты “неделимости”, то при приближении одной из величин к размеру этой “неделимости” валовой показатель искажает реальность совершенно неприемлемо. “Зона критической точки”, область возле порога, граница — совершенно особенная часть любого пространства, особый тип бытия. Доходы богатого человека и человека, находящегося на грани нищеты — сущности различной природы, они количественному сравнению не поддаются (точнее, это формальное сравнение ни о чем не говорит).

Именно таковы сравнительные показатели социального расслоения, которые используют социологи (“показатель Джини”, децильный фондовый и др.). Говорят, ах, какая беда, согласно этим показателям, в России произошло социальное расслоение, более значительное, чем в США. А на деле никакого сравнения с США и быть не может, потому что в России возникла несоизмеримость между частями общества — социальная аномалия. Если проводить сравнение корректно — после вычитания физиологического минимума, то в России фондовый децильный коэффициент будет равен не 15, как утверждает правительство, и не 23, как утверждают ученые РАН, и даже не 36, как утверждают американские ученые — он будет измеряться тысячами! Ибо превышение доходов над физиологическим минимумом у самых бедных десяти процентов российских граждан приближаются к нулю.

Небольшое снижение в уровне потребления семьи, чьи доходы на 50% превышают физиологический минимум, и семьи, которая находится на этом минимальном уровне потребления — совершенно несравнимые вещи. Это все равно что сравнить снижение на один метр летящего в небе самолета и утопающего человека, который барахтается и захлебывается в озере. Состояние социальной сферы в России таково, что очень большая часть населения находится именно на абсолютном минимуме потребления, и всякая “эластичность” в снижении их доходов утрачена — для многих оно означает не “ухудшение благосостояния”, а физическую гибель.

Очень сильно действуют на сознание большие числа — человек не может их мысленно освоить, они поражают воображение. Так, в 80-е годы было широко распространено мнение, будто село неэффективно, потому что горожан «гоняют на картошку». Н.Шмелев и В.Попов в уже упомянутой книге пишут, как о чем-то ужасном: “Госкомстат сообщает, что на сельскохозяйственные работы отвлекается ежедневно в среднем 300-400 тыс. человек” (с. 162)188.

Воображение поражено этой величиной. Но давайте введем меру. Итак, условно говоря, постоянно в селе работало 300-400 тыс. “привлеченных”. Так ли это много? Во время пиковых нагрузок в сельском хозяйстве везде привлекают дополнительных работников — в США несколько миллионов сезонников-мексиканцев, в Испании марокканцев, а теперь латвийских и российских инженеров (они обходятся дешевле марокканцев). В СССР всего в народном хозяйстве было занято 138 млн. человек, следовательно, “отвлеченные на село” составляли 0,22-0,29% от этого числа (или около 1% от числа занятых в сельском хозяйстве). Это величина очень небольшая — несопоставимо с тем идеологическим значением, которое ей придавалось.

В годы перестройки призывы к радикальному слому основных систем жизнеустройства подтверждали количественными данными, которые, если в них вчитаться, любого разумного человека убедили бы как раз в том, что никакого слома не требуется, а надо постепенно улучшать именно то, что мы имеем.

Вот, в большой постановочной статье в важной книге 1989 г. автор пишет: “За 1975-1984 гг. свое жилищное положение улучшили 48% семей руководителей высшего звена (первых руководителей предприятий и организаций) и 22% семей рабочих… Посещают детские дошкольные учреждения около 68% детей соответствующего возраста из семей руководителей и специалистов и 58% из семей рабочих… Вряд ли вызывает сомнение утверждение о том, что социальная политика в изложенном ее понимании нуждается в коренной перестройке…”189.

На мой взгляд, из того факта, что при назначении человека директором предприятия (очень часто с переездом в другой город) ему дают квартиру чаще, чем рабочему, никак не следует, что “социальная политика нуждается в коренной перестройке”. А уж с детскими садами — вообще глупость. Но ведь и сейчас, когда все мы знаем, в чем заключалась готовящаяся “коренная перестройка социальной политики” и как теперь отличается быт “первых руководителей предприятий” и рабочих, никакого переворота в структуре рассуждений интеллигенции не произошло.

Страшный по своим последствиям провал в способности считать произошел в отношении интеллигенции к энергетическому балансу страны и, буквально, чуть ли не тепловому балансу собственных жилищ наших доцентов с кандидатами. Атака на почти уже выполненную Энергетическую программу велась объединенными силами западников и патриотов — любо-дорого видеть под этими манифестами рядышком подписи В.Н.Крупина и С.П.Залыгина. Вдумайтесь в логику аргументов, которые выдвигал цвет нашей научной и художественной интеллигенции: “Зачем увеличивать производство энергоресурсов, если мы затрачиваем две тонны топлива там, где в странах с высоким уровнем технологии обходятся одной тонной?”190

Миф о “двух тоннах вместо одной” — постыдный продукт обывательского сознания и интеллектуальной лени, нежелания узнать фактические данные. Как можно было этому верить? Где это “там” у нас расходовалось две тонны топлива вместо одной — на транспорте? На пахоте? В промышленности? Что за чушь! Энергетический баланс всех производств известен досконально, это обязательное знание технологов любого профиля.

Главный потребитель минерального топлива — производство электрической энергии. Но в РСФСР был самый низкий в мире удельный расход топлива на 1 кВт-час отпущенной электроэнергии — благодаря уникальной Единой энергетической системе (которую, кстати, сегодня и пытаются расчленить при благосклонном равнодушии интеллигенции). Если удельный расход топлива на электростанциях РСФСР в 1985 году принять за единицу, то в США он будет равен 1,14, в Великобритания 1,09, в ФРГ 1,05 и Японии 1,04. Учитывая масштабы отрасли, это — существенная разница.

Другой крупный потребитель — транспорт. В среднем в мире транспорт потреблял 20% от всей производимой энергии. При этом в СССР с его огромными расстояниями на транспорт приходилось только 13,4% произведенной энергии, а в США — 28%. Если доктора наук подписывают “меморандумы” с такими многозначительными количественными оценками, должны же они посмотреть хотя бы учебники и обзорные статьи.

В одной из таких статей даны абсолютные и относительные величины расходов топливно-энергетических ресурсов по видам транспорта, и делается вывод, что в целом энергетическая эффективность транспорта в СССР была вдвое выше, чем в США и в полутора раза выше среднемировой191.