368). Тот, кто хотел бы узнать факты, сразу стало бы ясно, что это объяснение лживое. В течение 20 лет до начала реформа прирост населения в РСФСР был исключительно устойчив и никакого демографического слома не предвещал. То, что происходит в России, не имеет никакого сходства с процессами на Западе — там нет ни повышения смертности, ни сокращения продолжительности жизни. Что нынешняя катастрофа в РФ есть плод рыночной реформы — бесспорный факт, и это можно видеть на рисунке:

Стоит при этом добавить, что все эти “демографы”, обслуживающие власть реформаторов, принципиально занесли народы России в список вымирающих народов, которые должны быть замещены на “этой” земле более приспособленными мигрантами. А.Г.Вишневский оглашает такой приговор: “Появление отрицательного естественного прироста населения России назревало давно… Естественный прирост населения России останется отрицательным надолго, может быть навсегда” (там же, с. 369).

Нельзя сказать, что воздействие реформы на демографические процессы было неожиданным. Когда разрабатывалась доктрина реформ, специалисты сделали прогноз этого воздействия. В 1993 г. в издательстве “Наука” вышла книга, посвященная демографической ситуации в СССР125. Написана она была коллективом авторов в конце 1991 г. Это максимально полное изложение динамики демографических процессов в нашей стране, хотя и с сильным антисоветским идеологическим флером — время было такое. Для нас здесь важна гл. 11 — “Взгляд в будущее”.

В ней даны три варианта прогноза на 2000 г. — “оптимистический”, “пессимистический” и “демографическая катастрофа”. Последний вариант считался маловероятным. Более того, оптимистическим был и прогноз ООН для СССР. В докладе “World Population Prospects. 1988” (N.Y., 1989, p. 555) сказано, что продолжительность жизни в 2005-2009 гг. должна была составлять у нас 70,4 года для мужчин и 78,2 года для женщин.

Что же авторы обозначили термином “катастрофа”? Докуда доходило их пессимистическое воображение? Самое страшное, что укладывалось в их голове, это снижение ожидаемой продолжительности жизни мужчин-горожан в 1995 г. до 63,1 года (с 65,4 года в 1988 г.). А что же произошло в результате реформы? Уже в 1994 г. этот показатель упал до 57,9 лет! На 4,2 года жизни ниже того, что считалось катастрофой. Всего за два с половиной года после написания книги — но такая катастрофа даже в воображении не могла привидеться ученым-демографам. Так что катастрофа — научное и подтвержденное опытом определение нашего состояния.

Это же ощущение катастрофы разлито и в широких слоях общества — среди людей, далеких от точного знания, которые судят просто по числу детских колясок на улицах и в скверах и по числу беременных женщин в метро и автобусе. В упомянутой книге специалисты в своем варианте прогноза “демографическая катастрофа” считали, что рождаемость в городе упадет с 15,4 (на 1 тыс. населения) в 1988 г. до 10,8 в 1995 г. На деле же она упала до 8,6!

Какие же причинно-следственные связи предлагают как объяснение российские либеральные интеллектуалы? Поскольку в мышлении нашей интеллигенции силен евроцентризм и считается, что Россия после 1991 г. наконец-то пошла “правильной дорогой” вслед за Западом, естественно, возник интерес к тому, что происходит с рождаемостью на Западе. Этот интерес подогревается и рядом российских и западных демографов, которые как раз и отвергают тезис о демографической катастрофе в России на основании того, что и на Западе наблюдается спад рождаемости. Мол, верным путем идете, господа-товарищи! Низкая рождаемость — признак богатства, и этот признак Россия в ходе реформы уже приобрела. Ну, само богатство слегка задерживается, но объективные законы общественного развития ему не обмануть — придет, как миленькое.

Вот вам пример невероятного по своей тупости гипостазирования — придание “богатству” статуса причины сокращения рождаемости. Да, корреляция может иметь место, а причинно-следственной связи нет. Правильнее рассуждать так: в ходе реформы мы, очевидно, не переняли у Запада его умения “быть богатыми”, но переняли нечто такое, что на Западе привело к падению рождаемости. Вот это “нечто” и надо искать. Ведь вдвойне обидно будет нам в поисках этого западного умения “быть богатыми” вымереть, богатством даже не насладившись — просто оттого, что глотнули из западного котла какой-то дряни, не разобравшись.

Это — общее предположение, и в этом смысле наша катастрофа действительно может иметь общие с Западом причины. Если же говорить о конкретном историческом моменте, о последних 12 годах в России, то, конечно, надо отвергнуть успокаивающие заверения демографов-“рыночников”. То, что происходит в России, по своему типу никак не напоминает процесс, происходящий на Западе. Уже по форме кривой, отражающей эти процессы, видно, что мы переживаем именно катастрофу — резкий разрыв непрерывности, перелом демографической ситуации в течение одного года, явление уникальное в истории.

Авторы упомянутой книги пишут: “Можно с уверенностью сказать, что дальнейшее углубление социально-политического и экономического кризиса, падение жизненного уровня населения, дезинтеграция страны, утрата опоры на социальные структуры, воцарение незащищенности индивидуума в наступающем социально-политическом и экономическом хаосе, утрата надежд на нормализацию ситуации повлекут за собой демографическую катастрофу… Грозные признаки такой катастрофы уже различимы в демографической динамике последних двух лет… Несомненно, динамика рождаемости за последние 2,5 года есть реакция на социально-экономический кризис… Прошлое пока не дает нам аналогичных примеров. Еще ни одна страна, ни одно общество, в котором деторождение хорошо регулируется на уровне семьи, не переживало в мирное время такого кризиса” (с. 109-110).

Так что слом произошел у нас вследствие реформы, а не вследствие постепенного снижения рождаемости от “благополучной жизни”, как на Западе. Результаты реформы известны — резкое обеднение большинства, разрушение важнейших систем жизнеобеспечения, острая нестабильность и страх перед социальными бедствиями. Все это важные факторы, и все же я бы сказал уклончивее: да, наша демографическая катастрофа вызвана реформой. Но нельзя же закрывать глаза на то, что в результате развала СССР и реформ жители Узбекистана и Таджикистана обеднели гораздо сильнее, чем жители РФ, и больнее ударила по ним политическая нестабильность — а уровень рождаемости там не только не упал, но и заметно вырос. Почему же? Потому, что они не глотнули из “западного котла” того, что глотнули народы европейской части страны — или сумели эту дрянь выплюнуть. По ним и видно, что крайняя бедность и нехватка средств к жизни определяют не столько рождаемость, сколько выживаемость детей.

Так что цепочка причинно-следственных связей длиннее. Не непосредственно социальными бедствиями реформы вызвана наша демографическая катастрофа, а тем, что реформа перенесла на нашу почву нечто такое, прямо не связанное с богатством или бедностью, что вызвало взрывное падение рождаемости. И этот взрывной, катастрофический характер означает “сжатие” во времени того процесса, который на Западе растянулся на полвека. Нас просто обязали пробежать, догоняя Запад, этот путь за десять лет.

Нас успокаивают тем, что на Западе материальное благополучие подавляет материнский “инстинкт”. Мол, бедному-то все равно, у него дети — единственная утеха. А перед женщиной современного Запада все дороги открыты — эмансипация, карьера, свободная любовь, сплошной постиндустриализм. И считают даже благоразумным решением, что женщина стала откладывать материнство на более поздний возраст или даже вовсе отказываться от рождения детей. Как говорят, “западная семья сегодня — это 3 автомобиля и 1 ребенок”.

Весь этот ход рассуждений неверен. Известно, например, что население богатых исламских стран (Саудовской Аравии и т.п.) в этом вовсе не следует примеру Запада — пусть в семье и 3 автомобиля, но 7 детей. Более того, и на самом Западе небольшое богатое меньшинство вовсе не собирается “вымирать” — многодетные семьи у богатых обычное дело.

Утрата “материнского инстинкта” — болезнь именно среднего класса буржуазного общества. И болезнь эта является болезнью духа, прямо не предопределяемой уровнем материального благосостояния. Эта болезнь среднего класса является “заразной”, в ходе вестернизации она распространяется и среди тех слоев населения бедных стран, которые возомнили себя средним классом и приняли его мировоззренческие установки — даже если по западным меркам их можно было бы причислить к бедноте.

В декабре 2000 г. я был в Уругвае на совещании экспертов ООН, и как раз в те дни там произошло событие, которое очень взволновало общество. Уругвай — небольшая страна, оазис благополучия в Латинской Америке. Там почти изжита “латиноамериканская” бедность, чем гордятся и либералы, и социал-демократы, по очереди меняющиеся у власти. И вдруг был опубликован доклад, согласно которому более 50% детей в Уругвае проживали ниже уровня бедности. Это всех просто потрясло, возникли жаркие дебаты. Выяснилось, что рождаемость в семьях среднего класса упала настолько, что основная масса детей оказалась в семьях бедного меньшинства. Благополучная (“европейская”) часть населения Уругвая вымирает, а бедная часть быстро растет — при отсутствии экономического кризиса.

Но подобные сдвиги в духовной сфере — особая тема. Перейдем к более очевидным вещам.

В 1992 г. была начата “реформа ЖКХ”. Она исходила из принципиальной установки: либералы рассматривают ЖКХ не как сферу необходимого жизнеобеспечения, а как обычную область предпринимательской деятельности, которая должна быть рентабельной и регулируется рыночными отношениями.

В двух словах, замысел реформаторов сводится к тому, чтобы провести “разгосударствление” ЖКХ, лишить эту сферу ее “коммунального”, общенародного характера, снять с власти обязанность содержать, развивать и модернизировать главные технические системы ЖКХ.

В официальном Докладе экспертов правительства (2001 г.) о результатах этой реформы сказано так: “Сегодняшнее состояние системы теплоснабжения в стране можно определить как критическое, постепенно переходящее к уровню национального бедствия… Система начала разваливаться, и если не принять срочных мер, то процесс станет необратимым… Система централизованного теплоснабжения России медленно деградировала до сегодняшнего состояния в течение 10 лет, приводить же ее в порядок необходимо быстро, иначе начнутся необратимые процессы. На восстановление того, что было раньше, средств не найти, не хватит всего бюджета страны. Не остается ничего другого, как заняться рыночными реформами: управлением, экономией, конкуренцией, инвестициями, мотивацией и т.д.”.

Надо подчеркнуть эту исключительно важную мысль: на восстановление того, что было раньше, средств не найти, не хватит всего бюджета страны. Она означает признание того факта, что “раньше” (в советское время) хозяйственная система создавала достаточно средств для того, чтобы построить и содержать “то, что было раньше” — здравоохранение и науку, армию и спорт, теплоснабжение и рацион питания со средним содержанием 105 г белка в день. В нынешней хозяйственной системе для всего этого “средств не найти”. Различие этих двух типов хозяйства фундаментально, оно касается самого главного — возможности существования народа (населения) России.

В отношении ЖКХ практически всех граждан РФ сегодня волнует, с той или иной степенью осознания, именно этот вопрос. Как же видит эту проблему политическая элита и как эта проблема выглядит реально?

И в бесстрастном справочнике о ЖКХ РФ (2000 г.), и в подготовленных специалистами правительства документах говорится о главной причине кризиса, которая равнодушна к страстям человеческим. Это — критическая изношенность системы. Ее можно назвать неумолимым фактором. Этот фактор невозможно устранить с помощью создания конкурентной среды, аудиторской проверки, слияния министерств, установки счетчиков или приватизации РАО ЕЭС — всем тем, что перечислили корректные эксперты (“Не остается ничего другого, как заняться рыночными реформами: управлением, экономией, конкуренцией, инвестициями, мотивацией и т.д.”).

Если в поселке встал полностью изношенный насос котельной, а теплотрасса прохудилась, то единственный выход, помимо гибели населения в мороз, заключается в том, чтобы поставить новый насос и заменить трубы теплотрассы. Иными словами, решение лежит в материально-технической сфере, а не в сфере политэкономии или идеологии.

Во все времена и во всех странах люди только так и решали подобные проблемы — в рамках реально существующего хозяйства собирались материальные ресурсы (трубы, насосы, котлы и т.д.), выделялись деньги и рабочие руки, а затем в процессе труда технические устройства ремонтировались или строились. Нет иного средства исправить положение и предотвратить катастрофу!

Но в РФ возникла аномалия в сознании, оно сдвинулось к аутизму. При возникновении подобных неотложных проблем произносится ритуальное заклинание — реформировать! Создать конкуренцию!

Это — выверт истории, на рубеже ХХ и ХХI веков в России к власти пришла элита с мышлением шамана. Произошел откат от рационального сознания к пралогическому мышлению. Люди с таким мышлением не могут составить в уме цепочки причинно-следственных связей и произвести простейшие расчеты — они не могут ориентироваться в реальном пространстве.

Вот сообщение прессы в связи с вымораживанием Карелии в январе 2003 г.: “Еще полтора года назад, во время обсуждения реформы ЖКХ на заседании Госсовета, президент РФ Владимир Путин обращал внимание глав регионов на опыт других стран, в частности Исландии, которая за 10 лет решила все свои проблемы с теплом, использовав ресурсы геотермальных источников”.

Это признак патологии мышления. ЖКХ — самая крупная отрасль хозяйства, ради отопления жилищ в норме надо сжигать количество топлива, эквивалентное 200 млн. т нефти в год. Эта отрасль на грани полного развала — а Президент советует учиться у Исландии использовать для обогрева жилищ тепло гейзеров.

Власти впали в иллюзию, будто трудные и дорогие усилия по замене изношенных теплотрасс можно заменить какими-то чудодейственными решениями в сфере надстройки. Это — особая разновидность деформации сознания (гипостазирование). Воздействие на реальные сущности пытаются заменить манипуляциями со словами и понятиями.

Сама фетишизация рынка (механизма распределения) и ненависть к плану (механизм производства) привели к тому, что сознание и власти, и общества в целом застряло на чисто внешних, вторичных процессах — собственности, денежных потоках, ценных бумагах и налогах — при полном пренебрежении к тому, что происходит с материальными объектами.

За десять лет реформы подрыв рационального мышления на высших уровнях власти и управления стал одним из важных факторов кризиса теплоснабжения — до “уровня национального бедствия”. Гейзеры нам не помогли, даже на Камчатке. Но сегодня, когда мы уже оказались на уровне бедствия — сдвинулась ли власть к мышлению реалистическому? Нет, нежелание власти видеть неприятные последствия собственных решений лишь укрепилось.

Вот самый, пожалуй, красноречивый пример. В декабре 2002 г., когда уже пошла волна отказов, отключений и аварий в теплоснабжении, была устроена большая акция “народный телефон” — В.В.Путин в прямом эфире отвечал на телефонные звонки граждан из всех уголков РФ. Среди полусотни вопросов, на которые смог ответить президент, был и вопрос о ЖКХ. В ответ, в частности, было сказано: “Вы совершенно правы в том, что реальных сдвигов не видно. Действительно, мы очень много и часто говорим о необходимости проведения реформы в сфере жилищно-коммунального хозяйства, а сдвигов пока нет, и реформа вроде бы не идет”.

Итак, по мнению В.В.Путина, “реальных сдвигов не видно”. Как можно сказать такое, если именно реальные сдвиги налицо — динамика аварий и отказов теплоснабжения стала выражаться геометрической прогрессией. В 1990 г. было 3 аварии на 100 км теплосетей, в 1995 г. 15 аварий, а в 2000 г. 200 аварий. Значит, деградация системы приобрела характер цепного самоускоряющегося процесса. Это фундаментальный сдвиг, изменение самой природы системы, ее качественного состояния. Здравомыслящих людей волнуют прежде всего именно сдвиги к худшему, а президент отбрасывает саму мысль, что такие сдвиги бывают в действительности. Раз того улучшения, которое обязано было иметь место при его правлении, не наступает, значит, “реальных сдвигов не видно”.

Он говорит: “Реформа вроде бы не идет”. Как это не идет, если именно реформа ЖКХ стала практически главной и единственной причиной социальных протестов невероятно терпеливого населения? Разве не реформой является само расчленение единой государственной отрасли с ее министерством на огромное множество мелких акционированных фирм? Разве не реформой является обязательная передача объектов ЖКХ, принадлежавших промышленным предприятиям (например, котельных), в муниципальную собственность? Разве это не радикальная реформа — ликвидация государственных стандартов в одной из крупнейших отраслей? Свидетельства глубокого реформирования ЖКХ перед глазами у людей. Неужели президент этих свидетельств не видит? Он отметает саму мысль, что проводимая его правительством реформа может иметь неблагоприятные последствия. Нет, либеральная реформа является благом по определению, и если люди блага не наблюдают, значит, “реформа вроде бы не идет”.

Рассуждения самого Президента взяты как пример только потому, что они делаются всенародно, а выводы формулируются четко. Но важно, что они вполне отражают господствующий в элите тип сознания, его рассуждения созвучны мыслям большого числа граждан, они ими не отвергаются, не вызывают неприятия. Ведь та зажиточная часть населения, которая смогла за последние годы купить квартиры в новых, построенных “при рынке” домах, искренне не понимает, что все эти дома присоединены к старым, проложенным в 70-80-е годы теплосетям. Новых теплосетей в годы реформы почти не прокладывалось. Поэтому свеженький вид “элитных” домов и итальянская сантехника в квартирах — это всего лишь косметическая надстройка над невидимой сетью подземных коммуникаций, которая одновременно откажет подавать тепло и воду и в дома бедняков, и в дома богатых.

Согласно опросу Фонда “Общественное мнение” (4 февраля 2003), более четверти граждан, чьи дома обогреваются централизованным отоплением, пережили зимой 2002/2003 г. отключение отопления. А у каждого третьего “этой зимой в квартире (доме) было недостаточно тепло” (34%). Но люди не представляют себе масштабы проблемы, они верят, что ее можно разрешить просто путем более тщательной работы, например, соблюдения графика работ по подготовке к отопительному сезону (21% опрошенных). Пятая часть (19%) сводит дело к нравственности чиновников и полагает, что главное — это “изменить отношение властей и коммунальщиков к проблеме теплоснабжения, больше думать о людях, и тогда все будет в порядке”.

О необходимости капитального ремонта котельных, труб и всей отопительной системы заявили всего 20% опрошенных. Оценить степень угрозы и увидеть корень назревающего бедствия подавляющее большинство людей пока не в состоянии. Хотя, если бы они мыслили реалистично, им вполне хватило бы той информации, что поступает через СМИ.

В результате реформы целый ряд больших систем жизнеобеспечения деградировал вплоть до “уровня национального бедствия”. В ходе реформы были и трагические открытые столкновения с пролитием крови — пока что всего лишь сигнал об остроте возникших в обществе противоречий. Но близкие к власти “разработчики доктрины” реформы всего этого “не замечают” — и заражают своим аутистическим видением внимающую им часть общества.

Выше уже цитировался П.С. Филиппов, давший большое интервью в бытность свою членом Президентского Совета, руководителем Аналитического центра Администрации Президента РФ по социально-экономической политике. Вот еще кусочек из того интервью:

“Вопрос : А как Вам кажется, можем ли мы рассчитывать на “мягкую” трансформацию общественных форм? Без каких-либо серьезных социальных потрясений?

Ответ : А разве у нас они есть?

В : Ну, как же — все-таки октябрьские события имели место?

О : Да ничего там страшного не было…

В : Тогда я спрашиваю Вас, как обычный средний человек: можете ли Вы сказать, когда в стране все образуется?

О : А что это значит — образуется, на сколько градусов? И сейчас все образовано. У нас что — трамваи не ходят?

В : Ну, хорошо. Тогда договорим, все-таки, о группах в обществе, имеющих отношение к собственности и власти. Если проще, какая из этих групп сейчас сильнее: чиновники, директора, предприниматели?

О : Да мы все — чиновники. Просто есть чиновники, ориентированные на реформы — их мало, считанные единицы. А большинство, вся чиновничья структура живет за счет распределения… Да я их всех к стенке поставлю с великим удовольствием”.

То обеднение населения, которое неминуемо произошло в результате приватизации промышленности и ликвидации социальных структур советского строя, запустило самоускоряющийся цепной процесс огрубления жизни, и мы это наблюдаем. Обедневшие люди вынуждены перестроить систему потребностей, чтобы удовлетворить самые минимальные, жизненно насущные. У них снижаются запросы, раз за разом из числа доступных и необходимых выбывают все новые и новые элементы цивилизованного быта.

Меняется сам образ жизни большинства населения страны, возникают новые, неизвестные нам социально-культурные типы. Меняется даже структура угроз государственной безопасности.

Возникает новая структура общества с большими группами молодежи, уже не говорящей “на языке Просвещения”, с незнакомой, зачастую антисоциальной мотивацией. Например, сложился особый контингент людей, которые добывают себе пропитание, разрушая структуры жизнеобеспечения — снимая металлические листы изоляции теплосетей, откручивая медные детали арматуры систем газоснабжения и водопровода, систем сигнализации и автоблокировки на железных дорогах и т.д. Известно, что уберечь инфраструктуру городов от такого “молекулярного” растаскивания полицейскими средствами невозможно. А нам говорят, что все в порядке, ВВП растет, жизнь улучшается.

Тяжелые последствия реформы для здоровья населения в целом, для благосостояния большинства, для психологического состояния людей и преступности очевидны и имеют массивный, фундаментальный характер. Кажется невозможным их не видеть. Но “архитекторы” буквально заложившие все эти последствия в планы реформ, если их вскользь и упомянут, сводят их не к действию своих социально-инженерных программ, а к негодным качествам русского народа. Мол, ошиблись, надеялись, что русские будут молча и гордо умирать, как индейцы, а они ускользают, прячутся — очень жадные и завистливые оказались. Да и вообще, больше притворяются…

Так А.Н.Яковлев журит своих учеников, “младореформаторов”: “Конечно, такого сильного расслоения допускать было нельзя. Надо все-таки немножко знать психологию русского человека. Мы всегда завидовали соседу, у которого хотя бы чуть-чуть больше, чем у нас. Ну а если уж больше на целого барана, то это уж, конечно, жулик. Такая психология у нас сформировалась давным-давно — от бедности, от нищенства…

Но ведь наряду с действительно страдающими людьми очень много спекуляций. Мы ведь все-таки страна жалобщиков. Нас советская власть приучила к жалобам. Мы их миллионами писали. По разному поводу. Доносы и жалобы. Ну кому в Америке придет в голову написать жалобу, что он плохо живет? Никому. При чем тут власть? При чем тут правительство?”126

Вот, значит, почему нельзя было допускать такого сильного социального расслоения и такого массового обеднения. Не потому, что это абсурдно несправедливо, приводит к массовым страданиям и подрывает хозяйство, — а потому, что русский человек очень подлый и завистливый, не то что в Америке. Опасно, мол, с таким народом так неосторожно обращаться.

Мы говорили, что одним из важнейших проявлений аутистического сознания является безответственность. В ходе реформы это проявилось самым страшным образом — и во властной прослойке, и в широком слое “сочувствующих”. Подумать только — пафос реформы был открыто оглашен как слом советской хозяйственной системы и создание необратимости. Сама декларация о необратимости как цели показывает глубинную безответственность — как философский принцип.

Позицию реформаторов можно было бы с натяжкой считать этически допустимой, если бы они четко заявили, что на рельсах нынешнего курса возникнет дееспособное хозяйство, достаточное, чтобы гарантировать выживание России как целостной страны и народа. Ведь если этого не будет, то уплаченную народом тяжелую цену за блага для “новых русских” уже никак нельзя будет оправдать — это будет значить, что их выбор был вызван лишь его шкурными интересами или патологической тягой к предательству. Однако, сколько ни изучаешь документов и выступлений, никто четко не заявляет, что он, такой-то, уверен, будто курс реформ выведет нас на безопасный уровень до срыва в катастрофу. Нет, ссылаются на “флуктуации” — там одна фирма разбогатела, а там фермер. После краха рубля в 1998 г. полумертвое хозяйство зашевелилось: оживились анклавы рентабельных производств.

Это совсем слабо. Реально признаков оздоровления хозяйства нет. Больших инвестиций нет и не предвидится, прирост уровня производства происходит в диапазоне быстро сужающихся возможностей, идет массовое выбытие основных производственных фондов, а остатки системы НИОКР уже неспособны сопровождать простое воспроизводство. Это — самые массивные, тяжелые процессы в российской экономике, они набирают темп и инерция их очень велика. На что же надеяться?

Известный советолог С.Коэн писал в 1998 г.: “Проблема России состоит в беспрецедентно всеобщей экономической катастрофе в экономике мирного времени, находящейся в процессе нескончаемого разрушения… Катастрофа настолько грандиозна, что ныне мы должны говорить о не имеющем прецедента процессе — буквальной демодернизации живущей в ХХ век страны” (“Независимая газета”, 1998, 27 авг.). Он не говорит очевидное: в ХХ веке промышленно развитая страна не может пережить “демодернизацию” — она гибнет.