Глава 8. Сдвиг от реалистического сознания к аутистическому

Большое место в сознании занимает воображение, особенно создание фантастических образов, способных увлечь массы людей и приглушить в них чувство ответственности. В этом состоянии они обретают особый тип мышления — аутистического100. Именно этого сумела достичь в годы перестройки идеологическая машина.

Цель реалистического мышления — создать правильные представления о действительности, цель аутистического мышления — создать приятные представления и вытеснить неприятные, преградить доступ всякой информации, связанной с неудовольствием (крайний случай — грезы наяву). Двум типам мышления соответствуют два типа удовлетворения потребностей. Реалистическое — через действие и разумный выбор лучшего варианта, с учетом всех доступных познанию “за” и “против”. Тот, кто находится во власти аутистического мышления, избегает действия и не желает слышать трезвых рассуждений. Он готов даже голодать, пережевывая свои приятные фантазии.

Аутистическое мышление — не “бредовый хаос”, не случайное нагромождение фантазий. Оно тенденциозно, в нем всегда доминирует тот или иной образ — а все, что ему противоречит, подавляется. Два типа мышления не только взаимодействуют (в норме), но и находятся в конфликте. И если каким-то способом удается отключить или подавить реалистическое мышление, то аутистическое мышление доделывает за него работу, тормозя здравый смысл и получая абсолютный перевес. Это в мягкой форме отражено в солдатской песне: “Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить”.

Главное в аутистическом мышлении то, что оно, обостряя до предела какое-либо стремление, нисколько не считается с действительностью. Вот простой, уже не раз приведенный в других публикациях пример того, как в массовое сознание накачивался аутизм. Летом 1991 г. несколько научных групп провели расчет последствий “либерализации цен”, которую позже, в январе 1992 г., осуществил Ельцин. Расчет проводился по нескольким вариантам, но общий вывод дал надежное предсказание, оно полностью сбылось в январе. Результаты расчетов были сведены в докладе Госкомцен СССР, доклад этот в печать допущен не был, специалисты были с ним ознакомлены “для служебного пользования”. Одновременно с ознакомлением специалистов с этим докладом в массовую печать дали заключения “ведущих экономистов”, которые успокаивали людей. Так, популярный “Огонек” дал такой прогноз корифея рыночной экономики Л.Пияшевой: “Если все цены на все мясо сделать свободными, то оно будет стоить, я полагаю, 4-5 руб. за кг, но появится на всех прилавках и во всех районах. Масло будет стоить также рублей 5, яйца — не выше полутора. Молоко будет парным, без химии, во всех молочных, в течение дня и по полтиннику” — и так далее по всему спектру товаров.

Казалось бы, ни один здравомыслящий человек не должен был поверить этому “прогнозу”. Но сознание людей было уже настолько подготовлено к тому чтобы верить в самые нелепые приятные фантастические образы, что читатели “Огонька” действительно верили Л. Пияшевой. И даже сама жестокая реальность либерализации цен, при которой мясо быстро поднялось в цене до 20 тысяч (!) рублей, эту веру не поколебала. Л. Пияшева уже после 1992 г. стала доктором экономических наук и признанным “экспертом” в области российской экономики101.

Допустим, высказывания Пияшевой можно считать курьезом. Но вспомним один из фундаментальных лозунгов перестройки, который противоречит и здравому смыслу, и элементарной логике, но был с восторгом воспринят интеллигенцией. Он уже обсуждался в литературе, но достоин того, чтобы вспомнить о нем еще раз. А.Н.Яковлев выкинул его в августе 1988 г.: “Нужен поистине тектонический сдвиг в сторону производства предметов потребления. Решение этой проблемы может быть только парадоксальным: провести масштабную переориентацию экономики в пользу потребителя… Мы можем это сделать, наша экономика, культура, образование, все общество давно уже вышли на необходимый исходный уровень”.

Этому лозунгу аплодировали, а ведь простейшие выкладки показали бы его неразумный характер. Человек со здравым сознанием спросил бы себя: каково назначение экономики? И ответил бы: создать надежное производство основных условий жизнеобеспечения, а затем уже наращивать производство “приятных” вещей. Что касается жизнеобеспечения, то, например, в производстве стройматериалов (для жилищ) или энергии (для тепла) у нас не только не было избыточных мощностей, но надвигался острейший голод. Да и вся теплосеть страны была уже сильно изношена, а это — металл.

Этот лозунг, который прямо взывал к аутистическому мышлению, обосновывал начавшееся разрушение хозяйства (советский строй подрывался прежде всего с этого края). Лозунг А.Н. Яковлева сразу претворился в резкое сокращение капиталовложений. Была остановлена наполовину выполненная Энергетическая программа, которая надежно выводила СССР на уровень самых развитых стран по энергооснащенности (сегодня Россия по обеспеченности этим необходимым для любого хозяйства ресурсом быстро опускается ниже стран третьего мира).

Начиная с конца 2000 г. в РФ стала нарастать волна аварий и отказов в теплоснабжении. Это привело в замешательство и верховную власть, и министров — как будто они не знали, что Россия — холодная страна. Вице-губернатор Санкт-Петербурга А.Смирнов высказался откровенно: “Если говорить в общем, то в последний год проблему ЖКХ только научились правильно понимать. Но этой проблемой по-настоящему пока ни граждане, ни власти ещё не начали заниматься”102.

Но ведь это чудовищное признание. Чего можно было не понять в “проблеме ЖКХ”? Все в этой проблеме было досконально известно, при правительстве работает большая группа вполне компетентных экспертов, они пишут четкие доклады и концепции, в стране есть целый ряд НИИ, КБ, фирм, вузов. Довольно точные прогнозы делались начиная с первого года реформы. Что же это за власть, которая только “в последний год проблему ЖКХ научилась правильно понимать”, а заниматься этой проблемой и до сих пор не начала?

Аутизм нашей интеллигенции достиг в перестройке небывалого уровня. Ведь действительно она всерьез поверила в фантазию “возвращения в цивилизацию”, в “наш общий европейский дом”. Думаю, сам Горбачев не мог ожидать такого эффекта от совершенно нелепого обещания. Ведь на Западе никто и никогда ни словом не обмолвился, не дал оснований считать, будто русских или чувашей в этот “дом” приглашают. Эта фантазия “братания с Западом” не согласовывалась ни с какими реальными признаками, сейчас даже трудно представить себе, что в 1989-1990 гг. множество умных и образованных людей в нее верили (говорят, что многие украинцы и до сих пор верят, и мы можем только порадоваться такому оптимизму).

Моя знакомая испанская журналистка, хорошо знающая русский язык, получила работу в одном международном информационном агентстве и объехала много областей России и страны СНГ, беря интервью у губернаторов и президентов. Когда она уезжала, я спросил ее о впечатлениях. Больше всего ее поразила одна вещь: буквально все до одного “региональные и национальные лидеры” спрашивали ее с обидой: “Почему Запад нам не помогает? Когда хлынут западные инвестиции?” Она не могла понять, откуда взялась сама эта иллюзия и спрашивала меня: “Сергей, ты ведь помнишь, что никто на Западе никогда не обещал никакой помощи?” Да, никто и никогда. Более того, были ясные предупреждения, что никаких надежд мы питать не должны: Рим предателям не платит! В 1990 г. я не раз слышал эту фразу со всяких круглых столов высокого ранга на Западе.

Как мыслилось и до сих пор еще кое-кем мыслится наше “возвращение в цивилизацию”? Какой-то образ будущего, пусть туманный, ведь должен же был витать в воображении наших интеллектуалов, когда они призывали людей ломать наше “неправильное” народное хозяйство? Как они представляли себе то “место”, куда мы должны были плюхнуться на ковре-самолете реформ?

Все это, конечно, неприятные вопросы, жестоко их задавать нашим бедным честным демократам. Потому что они не думали. Они грезили наяву, их сознание было сдвинуто в розовый туман аутизма. А в таком состоянии у людей возникает сладкое чувство безответственности. А.С.Панарин трактует этот большой сдвиг в сознании в терминах психоанализа — как “бунт юноши Эдипа”, бунт против принципа отцовства, предполагающего ответственность за жизнь семьи и рода. Структуру этого явления он разбирает на примере антисталинизма103.

В гл. 1 приведено рассуждение историка В.Г.Хороса “об интеллектуальном и во многом моральном банкротстве нынешней генерации российских реформаторов”. Сказав об этом банкротстве, он продолжает: “Сказанное — не столько критика, сколько горестная констатация. И в какой-то мере — самокритика. Я принадлежу к поколению “шестидесятников”, которые немало способствовали процессу изменений после 1985 г., и разделяю ответственность за то, что результаты этих изменений далеко разошлись с первоначальными замыслами. Неудача как моих сверстников, так и следующих за ними по возрасту деятелей, не доставляет мне никакой радости”.

Какое благородство — неудача его собственного дела не доставляет ему радости. Историк полагает, что жертв этой “неудачи” должно растрогать его кокетство. А между тем, если бы этих реформаторов постигла полная удача, то мы бы вообще уже ноги протянули. Такая удача его порадовала бы?

В чем же заключается та “ответственность”, которую В.Г.Хорос разделяет с “реформаторами”? Какую кару они приняли на свою голову? Банкротам полагается выпрыгивать из окон небоскребов, а на лицах наших реформаторов сияют довольные улыбки. Да и вообще, кто из них считает содеянное “неудачей”? Гайдар? Бурбулис? Кох? Не приходилось таких признаний слышать. Они все сделали в точном соответствии с теми замыслами, которые варились на кухнях “шестидесятников”, ни в чем результаты с этими замыслами не разошлись. К чему пытаться их приукрасить для истории, “рукописи не горят”.

И что делает В.Г.Хорос, чтобы сегодня хоть чуть-чуть поправить дело, кроме “горестных констатаций”? А ведь именно он мог бы многое сказать поучительного о философских основаниях всего антисоветского проекта “шестидесятников”. Хотя психологический портрет этих интеллектуальных вожачков историк описывает правдиво:

“Это отсутствие политической ответственности и того, что можно назвать психологией государственного человека, сочетается у постсоциалистических реформаторов с поразительным, доходящим порой до наивности (или цинизма) нарциссизмом. Они охотно дают интервью, позируют фотографам. Они рекламируют свои идеи как последнее слово экономической науки и презрительно третируют любого, кто заикнется о каком-то государственном регулировании, как реставратора командно-административной системы. Они упиваются своей властью, которой на деле не существует. Это — типичное поведение бывших аутсайдеров, наконец-то прорвавшихся наверх”104.

Что же касается характерного в последнее время для интеллигенции чувства безответственности, то его усилил заложенный в наше высшее образование евроцентризм, от вируса которого мы не сумели защитить сознание образованных людей. Точнее, не успела дозреть до создания такой защиты наша массовая культура, а традиционными барьерами, как например, китайцы, мы не были защищены. Евроцентризму присуще механистичное мышление, не позволяющее увидеть хрупкости многих человеческих отношений и общественных институтов. Сколько страшных маховиков раскрутили “шестидесятники” за время выполнения своего проекта, скольких джиннов выпустили из бутылок! Достаточно сказать об этническом насилии и терроризме — джиннах, которые буквально были загнаны в бутылку в советской системе.

Арабский философ Самиp Амин пишет, основываясь на богатом опыте тpетьего миpа: «Совpеменная господствующая культуpа выpажает пpетензии на то, что основой ее является гуманистический унивеpсализм. Но евpоцентpизм несет в самом себе pазpушение наpодов и цивилизаций, сопpотивляющихся экспансии западной модели. В этом смысле нацизм, будучи далеко не частной абеppацией, всегда пpисутствует в латентной фоpме. Ибо он — лишь кpайнее выpажение евpоцентpистских тезисов. Если и существует тупик, то это тот, в котоpый загоняет совpеменное человечество евpоцентpизм»105.

Замечу, что мы здесь говорим именно о евроцентризме как философской установке, а вовсе не о примитивном корыстном конформизме тех, по словам Пушкина, «для коих все равно: бегать ли им под орлом французским, или русским языком позорить все русское — были бы только сыты». Таких у нас хватает, но не о них речь.

Из всех опросов было ясно, что наша либеральная интеллигенция уверена, что реформы приведут Россию в “рыночную экономику” (или иначе капитализм). Но что это такое? И в Швеции капитализм, и в Бангладеш капитализм. Куда же мы собрались? От этого вопроса интеллигентный человек обычно с возмущением уходит, как будто это вопрос глупый, даже недостойный. А все же?

Нетрудно видеть, что принятие для России правил “рыночной экономики” означает включение либо в ядро мировой капиталистической системы (метрополию), либо в периферию, в число “придатков”. Хороший и даже завидный пример такого придатка — Бразилия. Никакой “независимой капиталистической России”, не входящей ни в одну из этих подсистем, в природе быть не может, это стало очевидно уже в начале ХХ века, когда был достаточно хорошо изучена система империализма (система мирового капитализма, построенного как неразрывно связанные “центр-периферия”). Сравнительно недавно один из ведущих исследователей глобальной экономики И.Валлерстайн писал специально для российского журнала: “Капитализм только и возможен как надгосударственная система, в которой существует более плотное “ядро” и обращающиеся вокруг него периферии и полупериферии”106.

Стоит напомнить, что в элитарных кругах советских экономистов и философов с середины 80-х годов проблематика “центр-периферия” была очень популярна. Она обсуждалась на многих семинарах и конференциях, на слуху были доклады Римскому клубу, ряд наших видных интеллектуалов даже стал его членами. Таким образом, наша “прогрессивная интеллигенция” не может сказать, что “она не знала” о периферийном капитализме как специфическом мировом укладе.

К 1990 г. в тех же элитарных научных кругах прекратились разговоры о вхождении в “наш общий европейский дом”, прошла серия “круглых столов”, где прямо говорилось о будущем статусе России как периферийной зоне, отчеты об этих “столах” печатались в журналах. В преддверии реформы возникло мощное интеллектуальное лобби, доказывающее, подобно “Независимой газете”, что “следовало бы перестать пугать себя образом России как сырьевого придатка чужеземцев”, что надо “не чураться той роли, которая нам достанется по справедливости”107.

Видные интеллектуалы даже стали пропагандировать Бразилию как образец жизнеустройства, на который должна ориентироваться Россия. Но наша “трудовая интеллигенция”, инженеры да врачи, ничего этого слышать не хотели, их так и тянули сияющие вершины капитализма.

Вечером 31 октября 1993 г. по ТВ шла программа для интеллектуалов под красноречивым названием “Матадор”. Матадор дословно значит “убийца”, а конкретно — не всякий убийца, а тот, кто на публике наносит смертельный удар уже израненному, истекшему кровью и загнанному быку. Вот такое название выбрали тогда для “интеллектуальной” программы телевидения, хотя Россия до такого загнанного состояния еще не была доведена.

Выступали в той программе “Матадор” звезды художественной интеллигенции — братья Никита Михалков и Андрон Кончаловский. О Никите особо говорить уже нечего. Зато очень важную вещь сказал Кончаловский, обитавший тогда в США. Он, якобы знающий мир и тонко чувствующий Россию, изложил желаемое для него и, по его мнению, логично вытекающее из программы реформ будущее России. Вот, почти дословно, его рассуждения.

Россия невероятно богата ресурсами, у нее молодой, энергичный и образованный народ. Благодаря Горбачеву она встала, наконец, на нормальный путь развития и построит нормальный для нее тип общества. Каким он будет? Он не будет напоминать шведский и вообще европейский тип. Здесь подавляющее большинство людей будет очень бедно, а очень небольшая часть будет невероятно богата. Среднего класса практически не будет. Разумеется, о демократии в таких условиях не может быть и речи — ее без среднего класса не существует. Это будет тип общества, характерный для Латинской Америки.

При этом мэтр сказал даже, что якобы такой тип общества был характерен и для России, но это мысль несуразная и говорить о ней не стоит. В Бразилии — общество, выросшее из колоний, геноцида индейцев и работорговли. Общество и сегодня “двойное” — в нем масса коренного населения и метисов является для белых просто иной, чуждой нацией. Сравнение с царской Россией нелепо. Другое дело, что нас к такому обществу ведут — в этом суть всего проекта, который вдохновляет Кончаловского.

Что же наш режиссер считает нормальным для России? К чему он нас подталкивает, используя свой авторитет в среде интеллигенции? О дает нам стандарт для подражания — Бразилию.

Насчет распределения богатства Кончаловский прав: 70-90% крестьян Бразилии безземельны, земля — у латифундистов и иностранных фирм. Богатейшие природные и трудовые ресурсы полностью открыты для иностранного капитала. Внизу — нищета невероятная, почти половина населения вообще не имеет постоянных доходов. Люди, как волки, рыщут с утра до ночи. Огромные фавелы — скопище хижин из жести и картона, начинаются в сотне метров от роскошных отелей и ползут по склонам. Оттуда в город стекают потоки мочи, а в дождь — жижа экскрементов. Бразилия, в отличие от Запада (“общества двух третей”), является обществом “двух половин”. В 1980-90 гг. здесь 47% населения относились к категории “нищих”, в 1992 г. их число составило 72,4 миллиона (Из “Отчета по человеческому развитию. 1994”. ООН, Оксфорд Юниверсити Пресс).