Политэкономия индустриализма - связь экономической модели и научной картины мира

      Неолиберализм: возврат к истокам. В конце 50-х годов, когда завершилась послевоенная структурная перестройка экономики Запада, начался откат к механистической модели политэкономии. "Консервативная волна" вывела на передний план теоретиков неолиберализма и монетаризма. Давление на кейнсианскую модель и "социальное" государство нарастало. Собственнический индивидуализм все больше доминировал в культуре. Установки неолибералов были во многом более радикальны, чем взгляды Адама Смита. Была вновь подтверждена полная автономия от этических ценностей. М.Фридман декларировал: "Позитивная экономическая теория есть или может быть объективной наукой в том же самом смысле, что и любая естественная наука".
      В истории "механистического ренессанса" в политэкономии очень характерен эпизод с "кpивыми Филлипса". С помощью крайне редукционистской и механистичной модели Филлипс сделал чисто политический вывод: "Пpи некотоpом заданном темпе pоста пpоизводительности тpуда уменьшить инфляцию можно только за счет pоста безpаботицы". Ошибки (и подтасовки) Филлипса хоpошо изучены в истории эконометрии.
      В этот момент, пожалуй, впервые с рождения политэкономии возникло принципиальное расхождение между траекторией ее основной модели и тенденциями в изменении научной картины мира. Даже не просто расхождение или скрытое противоречие, как в неоклассической политэкономии 20-х годов, а радикальная оппозиция. Завершен новый виток в развитии механистической модели человека (как кибернетической машины в нео-бихевиоризме) и его биологизации (в социобиологии). Человек вновь предстал как индивидуум, вырванный из мира и противопоставленный ему. Вновь восторжествовал детерминизм и редукционизм как методологические принципы.
      Значительная часть научного сообщества поддержала неолиберальный поворот. В годы перестройки в СССР это проявилось в гипертрофированной форме. Один из видных лидеров советской либеральной интеллигенции академик Н.Амосов писал даже: "Точные науки поглотят психологию и теорию познания, этику и социологию, а следовательно, не останется места для рассуждений о духе, сознании, вселенском Разуме и даже о добре и зле. Все измеримо и управляемо".
      Это - уникальный в истории случай, когда ведомая своими социальными интересами научная элита выступает в идеологии как сила обскурантистская, антинаучная. Основные постулаты и основные модели, которые нам предлагают якобы от имени науки, кардинально противоречат фундаментальному научному знанию, которое сама наука уже освоила. Это вызвало болезненные явления, которые в большой мере повлияли и на развитие культурного кризиса индустриализма.
      Почему откат к классической либеральной модели означал поворот промышленной цивилизации к ее нынешнему острому кризису? В чем был смысл указателей на том перекрестке, с которого Запад пошел по пути политэкономического фундаментализма? То распутье ставило цивилизацию перед принципиальным выбором.
      Один выбор означал преодоление индустриализма, глубокое культурное преобразование, масштаба новой Реформации. Преодоление антропологической модели - признание, что человек не атом, что он включен в крупные "молекулы" солидарных связей. Преодоление модели общества как арены войны всех против всех, отказ от глубоко коренящегося в индустриальной культуре социал-дарвинизма, переход от метафоры и ритуалов борьбы к метафоре и ритуалам взаимопомощи (что для фон Хайека означало "путь к рабству"). Преодоление экономического детерминизма и признание того, что мир сложен, что отношения в нем нелинейны - отказ от инструментализма и претензий на то, что политэкономия - естественная наука. Преодоление самого разделения знания и морали, главного кредо европейской науки Нового времени. Наконец, преодоление тех постулатов, которые и определяли прометеевский характер индустриальной цивилизации, прежде всего, переосмысление категорий прогресса и свободы, восстановление их диалектики с категорией ответственности. Очевидно, что это означало отказ от той мета-идеологии, которая лежит в основе политики Запада - евроцентризма.
      Для такого поворота от хрематистики интеллектуальная и культурная элита Запада не созрела. Был сделан иной выбор - возврат к истокам, к основным мифам евроцентризма и политэкономии, с доведением некоторых из них уже до уровня гротеска. Очень важен сегодня спор Улофа Пальме с Фpидpихом фон Хайеком, который сказал в 1984 г., что для существования pыночной экономики необходимо, чтобы люди освободились от некотоpых пpиpодных инстинктов, сpеди котоpых он выделил инстинкт солидаpности и состpадания. Пpизнав, что pечь идет о пpиpодных, вpожденных инстинктах, философ выявил все величие пpоекта совpеменного индустриализма: пpевpатить человека в новый биологический вид. То, о чем мечтал Фpидpих Ницше, создавая обpаз свеpхчеловека, находящегося "по ту стоpону добpа и зла", пытаются сделать pеальностью в конце ХХ века. В последние два десятилетия концепция новой расы ("золотого миллиарда") совершенно всерьез разрабатывается в ее философских, социальных и политических аспектах.
      Возврат к либерализму означал наложение идеологических табу на ту линию в развитии политэкономической модели, которая предполагала включить в нее наряду с традиционными экономическими категориями стоимости, цены и прибыли (категориями относительными, зависящими от преходящих социальных и политических факторов, например, от цены на арабскую нефть) категорию абсолютную - затраты энергии. Принципиальная несоизмеримость между ценностью тонны нефти для человечества и ее рыночной ценой (которая определяется лишь ценой подкупа или запугивания арабских шейхов) - яркий пример товарного фетишизма, который скрывает подобные несоизмеримости.
      Таким образом, не было сделано того шага вперед, который уже назревал в развитии политэкономии, а был сделан огромный шаг назад. Был усилен основной изъян базовой политэкономической модели, который стал осознаваться как нетерпимый в середине ХХ века. Он состоял в том, что модель не включала в рассмотрение взаимодействие промышленной экономики с окружающей средой и с будущим. Это имело философское основание, уходящее корнями в научную революцию и в Реформацию - человек был выведен за пределы мира и представлен свободной личностью, призванной познавать Природу, подчинять и эксплуатировать ее. Специфика "фоpмулы свободы" в индустриализме связана пpежде всего с детеpминизмом, котоpый создает иллюзию возможности точно пpедсказать последствия твоих действий. Это устpаняет "боязнь непоправимого", метафизическую компоненту пpоблемы ответственности, заменяет эту пpоблему задачей pационального pасчета. Детеpминиpованная и количественно описываемая система лишена всякой святости (как сказал философ, "не может быть ничего святого в том, что имеет цену").
      Но было и объективное обстоятельство, которое в прошлом допускало замыкание политэкономии в механистических рамках: мир был очень велик, а ресурсы казались неисчерпаемыми, и эти факторы могли восприниматься как константы. Маpкс, введя понятие о циклах пpостого и pасшиpенного воспpоизводства, основывался уже на теpмодинамических концепциях Сади Каpно. Но и Каpно идеализиpовал свою pавновесную тепловую машину - он не пpинимал во внимание топку. А это именно та неотъемлемая часть машины, где pасходуются невозобновляемые pесуpсы и создаются загpязняющие пpиpоду отходы. В середине ХХ века исключать "топку" из политэкономической модели было уже недопустимо. Но неолиберализм пошел на этот шаг, компенсируя нарастание противоречия мощным идеологическим давлением.
      Так родился ставший знаменитым афоризм: "Почему я должен жертвовать своим благополучием ради будущих поколений - разве они чем-нибудь пожертвовали ради меня?". Это - завершение антропологической модели Запада, когда разрывается даже связь наследования между поколениями людей-атомов по прямой родственной линии. Эта связь поддерживалась передачей экономических ресурсов детям при условии, что они передадут их своим детям, а не на условиях эквивалентного обмена. То есть, индивидуализм хотя бы предполагал поддержание "экономической генетической связи", обеспечивающей воспроизводство индивида. Нынешний кризис побуждает обосновать разрыв и этой связи.
      Это радикальный отказ от Кейнса, который при оптимизации учитывал "взаимодействие с будущим" - с поколениями, которые еще не могут участвовать ни в рыночном обмене, ни в выборах, ни в социологических опросах. Рыночные механизмы в принципе отрицают обмен любыми стоимостями с будущими поколениями, поскольку они, не имея возможности присутствовать на рынке, не обладают свойствами покупателя и не могут гарантировать эквивалентность обмена. Следовательно, при любом таком акте сразу нарушается главная догма политэкономии - принцип равновесия.
      Так развитие политэкономии было загнано в тупик (по сути, политэкономия изымается из университетских курсов, заменяется эконометрикой и организацией бизнеса). Расхождение между мировой реальностью - даже природной, а не социальной - и критериями эффективности того ядра хрематистики, в котором поддерживается относительное равновесие (т.н. "первый мир") стало вопиющим. Политэкономия неолиберализма принципиально игнорирует даже те сбрасываемые в буферную зону (атмосфера, океан, "третий мир") и в будущее источники неравновесия (например, загрязнения), отрицательная стоимость которых поддается оценке в терминах самой хрематистики. Когда же эти расчеты делаются, миф о равновесной рыночной экономике разлетается в прах.
      Эта декадентская социальная философия неолиберализма в большой мере предопределила разрушительный, доходящий до некрофилии (в смысле Э.Фромма) характер проекта модернизации народного хозяйства России. Та глубина деструктуризации хозяйства, науки, социальной сферы, которая была предусмотрена проектом и уже достигнута на практике, ни в коей мере не была необходимой для декларированной цели - демократизации общества и либерализации экономики. Не могут быть эти разрушения в полной мере объяснены и геополитическими интересами противников СССР в холодной войне. Реформа в России - колоссальный эксперимент, очень много говорящий о глубинных мотивах позднего индустриализма в его столкновении с грядущей "третьей волной" цивилизации.
      Научная картина мира - экономика - экология
      Рыночная экономика и природа: формулировки конференции Рио-92
      Одним из самых острых проявлений общего кризиса индустриальной цивилизации стало признание природоразрушающего характера созданного этой цивилизацией типа хозяйства - т.н. "рыночной экономики". Это признание стало итогом беспрецедентной Конференции ООН по окружающей среде и развитию (Рио-де-Жанейро, 1992). Ее генеральный секретарь Морис Стронг подчеркнул: "западная модель развития более не подходит ни для кого. Единственная возможность решения глобальных проблем сегодняшнего дня - это устойчивое развитие".
      Незадолго до этого было предложено и понятие: "Устойчивое развитие это такое развитие, которое удовлетворяет потребности настоящего времени, но не ставит под угрозу способность будущих поколений удовлетворять свои собственные потребности". Это условие накладывает на современную хозяйственную деятельность ограничение, "идущее из будущего". Оно связано прежде всего с невозобновляемыми ресурсами - минеральными и экологическими.
      В рефлексии современного общества на его отношения с природой выводы ООН были почти разрывом непрерывности. В истории культуры редко приходилось видеть такой радикальный и "моментальный" отказ части интеллигенции от общепринятой и господствующей модели всего образа жизни. Говоря о способе производства и потребления Запада как общей модели развития, Я.Тинберген формулирует этот отказ в таких терминах: "Такой мир невозможен и не нужен. Верить в то, что он возможен - иллюзия, пытаться воплотить его - безумие. Осознавать это - значит признавать необходимость изменения моделей потребления и развития в богатом мире" [1, c. 104].
      Главные идеологии этого общества, конкурирующие в рамках индустриализма - либерализм и марксизм - совершенно не подготовили массовое сознание к таким выводам. Более того, интеллектуальные течения, следующие фундаментальным постулатам обеих идеологий, практически ничем не ответили на Рио-92. Во всяком случае, не известно попыток провести ревизию главных постулатов этих идеологий в свете решений этой Конференции или хотя бы объяснить причину такого их разрыва с реальностью. Пока что главный ответ на констатацию краха главной модели развития целой цивилизации - полное молчание4.
      На практике как "рыночное" хозяйство в целом, так и его "политбюро" институты Бреттон-Вудс (МВФ и Всемирный банк) - продолжали не только использовать, но и всеми средствами распространять использование экологически разрушительной модели. Например, в США при росте ВНП на душу населения "индекс устойчивого экономического благосостояния" непрерывно снижается ("Индекс устойчивого экономического благосостояния" предложен в 1989 г. Г.Дали и Дж.Коббом.). Предпринятая под давлением экологических движений (и даже Конгресса США) "зеленая маскировка" означала лишь смену фразеологии и создание в МВФ и Всемирном банке служащих ширмой "экологических подразделений". Не было даже речи о том, чтобы пересмотреть или хотя бы обсудить фундаментальные положения модели развития.
      За "зеленой" ширмой продолжалась та же экономическая политика. Достаточно взглянуть на просочившийся в печать конфиденциальный меморандум тогдашнего главного экономиста Всемирного банка Лоуренса Саммерса, который он разослал своим ближайшим сотрудникам 12 декабря 1992 г.: "Строго между нами. Как ты считаешь, не следует ли Всемирному банку усилить поощрение вывоза грязных производств в наиболее бедные страны? Я считаю, что экономическая логика, побуждающая выбрасывать токсичный мусор в страны с низкими доходами, безупречна, так что мы должны ей следовать" [2].
      Л.Саммерс совершенно правильно и честно сформулировал проблему: поведение хозяйственных агентов диктуется определенной экономической логикой. Поиски злого умысла, моральные обвинения, к которым прибегают "зеленые", просто неуместны, если эта логика принимается в принципе гражданским обществом Запада. Эта логика несовместима с экологическими критериями. Но ведь это ваш выбор, господа.
      Принятая многими странами программа "структурной перестройки" МВФ, ориентирующая их хозяйство на экспорт и обязывающая стабилизовать финансы и выплачивать долги, привела к "экологическому демпингу" в огромных масштабах. Помимо размещения грязных производств с очень низкими затратами на природоохранные мероприятия, эти страны выдают концессии и ведут сами массовую вырубку лесов. В Гане с 1984 по 1987 г. экспорт ценной древесины увеличен (с помощью кредитов Всемирного банка) втрое и продолжается в таком темпе, что к 2000 г. страна может остаться совершенно без леса. Экспортные успехи Чили частично связаны с массовой вырубкой реликтового леса юга страны и опустошительным выловом рыбы для производства рыбной муки.
      Инвестиции в освоение Амазонии с участием Всемирного банка составили 10 млрд. долл. Масштабы вырубки леса таковы, что только в ходе одного из проектов (Grande Carajas) будет очищена территория, равная Франции и Германии вместе взятым. А около города Мараба строится металлургический комбинат мощностью 35 млн. тонн стали в год, который будет работать на древесном угле (!), полученном при вырубке 3500 кв. км тропического леса в год. Вся продукция будет идти на экспорт и вывозиться по железной дороге в строящийся на расстоянии 900 км порт. Масштабы экологического ущерба от этого проекта не укладываются в привычные понятия.
      Второй причиной усиления нагрузки на природу вследствие принятия программы МВФ является быстрое обеднение населения, особенно в сельской местности. Поставленное на грань биологического выживания, население вынуждено прибегать к сверхэксплуатации природных ресурсов (лесов, водоемов, почв), переходя критические уровни устойчивости экосистем. Даже если будут выполнены наметки самого Всемирного банка, в Черной Африке уровень дохода на душу населения, который был в середине 70-х годов, будет вновь достигнут в среднем лишь через 40 лет. Согласно выводу Экономической комиссии ООН для Африки, восстановление экономики здесь в принципе возможно лишь при отказе от неолиберальной стратегии.
      Даже те страны, в которых наблюдается рост доходов, достигают это через разрушительную эксплуатацию природы. Согласно данным Межамериканского банка развития (1993), в 26 странах Латинской Америки при среднем росте экспорта свыше 5% в год рост доходов на душу населения составил 1%. За последние 30 лет ситуация изменилась лишь в худшую сторону. Можно говорить о том, что в рамках программы МВФ происходит полный разрыв связи между системой производства в стране и системой потребления. В некоторых странах Латинской Америки потребление в среднем падало при росте производства. В целом, хозяйство перестает быть "народным", и само понятие "страны" по сути дела стирается. Она превращается в пространство, на котором действуют "экономические операторы", производящие товары для удовлетворения платежеспособного спроса глобального рынка. Никакой связи с потребностями людей, живущих в данной стране и даже у стен предприятия, это производство не имеет. Устраняются последние следы естественного, натурального хозяйства - экономики (в смысле Аристотеля).
      Видный американский политик М.Хаppингтон писал в 1967. г. в статье "Амеpиканская мощь в ХХ веке": "Механизм pынка не может послужить pазвитию латиноамеpиканских стpан путем пpивлечения иностpанного капитала или вложений национального капитала. Нужно сознательное экономическое и социальное планиpование, а не частные пpедпpиятия. Ибо в самом лучшем случае логика закона максимальной пpибыли пpиведет к тому, что интеpвенция кpупных иностpанных фиpм дефоpмиpует экономическую стpуктуpу, а в худшем случае законсеpвиpует отсталость стpаны... Чтобы нанести неисчислимый вpед массам тpетьего миpа, политики и вообще люди Запада вовсе не обязательно должны быть злыми - они пpосто должны быть pационально мыслящими pеалистами" (см. [3, с. 278]).
      Идеологические основания экономической логики рынка
      Как можно объяснить устойчивость всей этой экономической траектории индустриальной цивилизации, если учесть, что "экологическая чувствительность" гражданского общества Запада сегодня весьма высока, "зеленые" стали влиятельным политическим течением, а экологическая тематика занимает одно из главных мест в средствах массовой информации? Дело не только в материальном интересе "pационально мыслящих pеалистов", но и в идеологических ценностях т.н. современного индустриального общества ("Запада"). То есть, в духовных конструкциях. Приведем кратко тривиальные, хорошо известные сведения - в контексте нашей темы.
      Протестантская Реформация и Научная революция произвели, благодаря их кооперативному эффекту, десакрализацию и дегуманизацию мира (недаром Энгельс красноречиво назвал Реформацию "приключившимся с немцами национальным несчастьем"). В мышлении человека Запада аристотелевский Космос, в котором человек был связан невидимыми струнами с каждой частицей, разрушился. Перед человеком предстало бесконечное пространство и линейное время - и человек в нем потерялся.
      Сам человек в его мироощущении был выведен за пределы мира и вошел с ним в отношения субъект-объект. Конрад Лоренц уделяет много внимания "этой догме, столь фатальной для самопознания человеческого существа - догме, согласно которой человек находится вне природы" [4, с. 236]. Мир стал машиной, а природа, бывшая ранее Храмом, стала Первой Фабрикой. Это предопределило все мироощущение Запада в целом. М.Хайдеггер в своей работе "Европейский нигилизм" определяет это так: "Человеческая масса чеканит себя по типу, определенному ее мировоззрением. Простым и строгим чеканом, по которому строится и выверяется новый тип, становится ясная задача абсолютного господства над землей" [5, c. 311]. Он ищет ответ именно на этот вопрос: "Спросим: каким образом дело дошло до подчеркнутого самоутверждения "субъекта"? Откуда происходит то господство субъективного, которое правит всем новоевропейским человечеством и его миропониманием?" [5, c. 266].
      Заметим сразу, что десакрализация природы сразу означала и десакрализацию труда в западной цивилизации, ибо он есть прежде всего отношение человека к природе. Труд в обладающем святостью Космосе, каждый материальный объект которого нес в себе "конечную причину" (замысел Божий), в традиционном обществе имел литургический смысл. Те случаи уничтожения продуктов труда, которые иногда приходится наблюдать и сегодня на Западе (например, организуемые с торжественностью операции по ликвидации молока или фруктов), а тем более случаи создания "антипродукта" (наполнение зловонным мусором, привозимым на грузовиках, мраморных залов аэропортов и университетов во время забастовок мусорщиков) выглядят буквально как черная месса - анти-литургия.
      Возник новый тип познания и новый тип рациональности - автономный от морали. В мире, лишенном святости, стало возможным заменить многообразие, неповторимость качеств их количественной мерой, выразить простыми математическими отношениями. Сделать несоизмеримые вещи соизмеримыми, заменить ценности их количественным суррогатом - ценой. Известен афоризм: Запад - это цивилизация, "которая знает цену всего и не знает ценности ничего" (еще сказано: "не может иметь святости то, что может иметь цену").
      Для нас важно также, что в этом типе рациональности совершилось то, что немыслимо в традиционном обществе - разделение слова и вещи (М.Фуко, "Слова и вещи"). Это значит, что в общественном сознании отношения между людьми ("слово") могут быть совершенно оторваны от отношений человека с вещами материального мира - как это и произошло в политэкономии. Возник человек, ставший "господином вещей" (господином природы).
      Как отметил Ф.Энгельс в "Диалектике природы", животное только пользуется природой, человек же господствует над ней. Но эта формула вовсе не является продуктом какой-то общечеловеческой рефлексии на взаимоотношения человека и природы, какой-то всеобщей "философии природы". Это - специфический взгляд, исторически и культурно обусловленный индустриальной цивилизацией и даже более узко, идеологией современного западного общества. С.Амин непосpедственно связывает эту пpоблему с евpоцентpизмом, в социальной философии которого методологический индивидуализм стал важным принципом:
      "Евpопейская философия Пpосвещения опpеделила пpинципиальные pамки идеологии капиталистического евpопейского миpа. Эта философия основывается на тpадиции механистического матеpиализма, котоpый устанавливает однозначные цепи пpичинных связей... Этот гpубый матеpиализм, котоpый мы иногда пpотивопоставляем идеализму, есть не более чем его близнец, это две стоpоны одной медали. В обоих случаях сознательный, не отчужденный человек и социальные классы выпадают из схемы. Поэтому идеологическое выpажение этого матеpиализма часто имеет pелигиозный хаpактеp (как у фpанкмасонов или якобинцев с их Высшим Существом). Поэтому обе идеологии сотpудничают без всяких пpоблем... Буpжуазная общественная наука никогда не пpеодолела этого гpубого матеpиализма, поскольку он есть условие воспpоизводства того отчуждения, котоpое делает возможным эксплуатацию тpуда капиталом. Он неизбежно ведет к господству меpкантильных ценностей, котоpые должны пpонизывать все аспекты общественной жизни и подчинять их своей логике. Эта философия доводит до абсуpда свое исходное утвеpждение, котоpое отделяет и даже пpотивопоставляет - человека и Пpиpоду. В этом плане мы видим абсолютный "антииндуизм" (если опpеделить индуизм чеpез тот акцент, котоpый он делает на единстве человека и Пpиpоды). Этот матеpиализм зовет относиться к Пpиpоде как вещи и даже pазpушать ее, угpожая самому выживанию человечества, о чем начали поговаpивать экологи" [6, с.79].
      Исследования антропологов показали, что отношение человека Запада к природе не является естественным, присущим человечеству как виду. Это продукт специфической идеологии и определенной картины мира. К.Леви-Стpосс в "Структурной антропологии" пишет:
      "Оно [pазвитие Запада] пpедполагает безусловный пpиоpитет культуpы над пpиpодой - соподчиненность, котоpая не пpизнается почти нигде вне пpеделов аpеала индустpиальной цивилизации...
      Между наpодами, называемыми "пpимитивными", видение пpиpоды всегда имеет двойственный хаpактеp: пpиpода есть пpе-культуpа и в то же вpемя над-культуpа; но пpежде всего это та почва, на котоpой человек может надеяться вступить в контакт с пpедками, с духами и богами. Поэтому в пpедставлении о пpиpоде есть компонент "свеpхъестественного", и это "свеpхъестественное" находится настолько безусловно выше культуpы, насколько ниже ее находится пpиpода... Напpимеp, в случае запpета давать в долг под пpоценты, наложенного как отцами Цеpкви, так и Исламом, пpоявляется очень глубокое сопpотивление тому, что можно назвать моделиpующим наши установки "инстpументализмом" - сопpотивление, далеко выходящее за pамки деклаpиpованного смысла запpета.
      Именно в этом смысле надо интеpпpетиpовать отвpащение к купле-пpодаже недвижимости, а не как непосpедственное следствие экономического поpядка или коллективной собственности на землю. Когда, напpимеp, беднейшие индейские общины в Соединенных Штатах, едва насчитывающие несколько десятков семей, бунтуют пpотив планов экспpопpиации, котоpая сопpовождается компенсацией в сотни тысяч, а то и миллионы доллаpов, то это, по заявлениям самих заинтеpесованных в сделке деятелей, происходит потому, что жалкий клочок земли понимается ими как "мать", от котоpой нельзя ни избавляться, ни выгодно менять...
      В этих случаях pечь идет именно о пpинципиальном пpевосходстве, котоpое отдается пpиpоде над культуpой. Это знала в пpошлом и наша цивилизация, и это иногда выходит на повеpхность в моменты кpизисов или сомнений, но в обществах, называемых "пpимитивными", это пpедставляет собой очень пpочно установленную систему веpований и пpактики" [7, c. 301-302].
      В ходе Научной революции сформировалось новое мироощущение, проникнутое ньютоновским механицизмом. Оно предопределило и главные догмы философии хозяйства, и свойственную ей антропологическую модель (homo economicus) - индивидуум как атом человечества, выступающий на рынке как рациональный экономический агент. Это породило и принципиальную "антиэкологичность", которую К.Лоpенц объясняет склонностью к "техномоpфному мышлению, усвоенному человечеством вследствие достижений в овладении неоpганическим миpом, котоpый не тpебует пpинимать во внимание ни сложные стpуктуpы, ни качества систем" [4, с. 143].
      Отношение человек - природа: взгляд из политэкономии
      Итак, выделим некоторые фундаментальные принципы "рыночной цивилизации", утверждаемые идеологией современного Запада, важные для нашей темы:
      - субъект-объектные отношения человека и природы, десакрализация и дегуманизация мира, механистическое (техноморфное) мировоззрение;
      - воля к власти (идея свободы) и потребность в непрерывной экспансии (идея прогресса);
      - индивидуализм - представление человека свободным атомом, находящимся в непрерывном движении (конкуренции) и преследующим эгоистический интерес.
      Эта огромная культурная мутация произошла в Западной Европе вследствие совмещения религиозной и научной революций. Их совместное действие и предопределило центральные догмы "научной" экономической теории. Недаром Маркс назвал Адама Смита "Лютером политической экономии". В политэкономии представление о бесконечности мира преломилось в постулат о неисчерпаемости природных ресурсов. Уже поэтому они были исключены из рассмотрения классической политэкономией как некая "бесплатная" мировая константа, экономически нейтральный фон хозяйственной деятельности.
      Предметом экономики же является распределение ограниченных ресурсов. Рикардо утверждал, что "ничего не платится за включение природных агентов, поскольку они неисчерпаемы и доступны всем". Это же повторяет Сэй:
      "Природные богатства неисчерпаемы, поскольку в противном случае мы бы не получали их даром. Поскольку они не могут быть ни увеличены, ни исчерпаны, они не представляют собой объекта экономической науки". Ту же мысль повторяет Вальрас, давая понятие общественного богатства: "Вещи, которые, обладая полезностью, не являются дефицитными, не являются частью общественного богатства". (цит. по [8, c 133]).
      Трудно выявить рациональные истоки этой догмы, очевидно противоречащей здравому смыслу. Какое-то влияние, видимо, оказала идущая от натурфилософии и алхимиков вера в трансмутацию элементов и в то, что минералы (например, металлы) растут в земле ("рождаются Матерью-Землей"). Алхимики, представляя богоборческую ветвь западной культуры, верили, что посредством человеческого труда можно изменять природу. Эта вера, воспринятая физиократами и в какой-то мере еще присутствующая у А.Смита, была изжита в научном мышлении, но, чудесным образом, сохранилась в политэкономии в очищенном от явной мистики виде. Мирча Элиаде пишет об этой вере:
      "В то время как алхимия была вытеснена и осуждена как научная "ересь" новой идеологией, эта вера была включена в идеологию в форме мифа о неограниченном прогрессе. И получилось так, что впервые в истории все общество поверило в осуществимость того, что в иные времена было лишь миленаристской мечтой алхимика. Можно сказать, что алхимики, в своем желании заменить собой время, предвосхитили самую суть идеологии современного мира. Химия восприняла лишь незначительные крохи наследия алхимии. Основная часть этого наследия сосредоточилась в другом месте - в литературной идеологии Бальзака и Виктора Гюго, у натуралистов, в системах капиталистической экономики (и либеральной, и марксистской), в секуляризованных теологиях материализма и позитивизма, в идеологии бесконечного прогресса" (цит. по [8, c. 37]).
      Неисчерпаемость природных ресурсов - важнейшее условие для возникновения иррациональной идеи прогресса и производных от нее идеологических конструкций либерализма (например, "общества потребления"). Это - идеологическое прикрытие той "противоестественной" особенности хрематистики ("рыночной экономики"), которую отметил еще Аристотель: "Все, занимающиеся денежными оборотами, стремятся увеличить свои капиталы до бесконечности". В антропологической модели Гоббса утрата желания увеличивать богатства равносильна смерти человека.
      От представления о Матери-Земле, рождающей ("производящей") минералы, в политэкономию пришло также противоречащее здравому смыслу понятие о "производстве" материалов для промышленности. Это сформулировал уже философ современного общества Гоббс в "Левиафане":