Железный занавес

Три года назад я втянулся в «Правде» и «Советской России» в тяжелую дискуссию о применимости привычных положений марксизма для объяснения той катастрофы, которую переживает Россия. Полемического задора во мне нет, но ускользнуть было нельзя. Теоретическая борьба — начало всего остального, и прояснить нам надо было многое.

Тот спор об истмате пошел по ненужному пути. Один испанский историк, который прочел все те статьи, сказал мне, что похожий спор был и на Западе, но там нашли разумный выход: расширить рамки истмата. Считать, что всякий материалистический подход к истории правомерен и нисколько истмат не подрывает. Так что книги Л.Н.Гумилева о том, как возникают народы в связи с природной средой обитания, цензура их истмата разрешила бы печатать. И даже цивилизационный подход позволила бы использовать, а не только формационный.

Думаю, в принципе можно было бы и нам договориться. Тем более, что, как показывает наша история, тот «жесткий» истмат, который слишком уж ограничивает взгляд на реальность, утвердился у нас лишь в 50-е годы. Это, как ни странно, продукт «послесталинской» эры — дело рук сусловской рати. С классиками марксизма, а тем более с Лениным этот истмат имеет мало общего. Он был слеплен искусственно, на потребу идеологии. А она заказывалась номенклатурой, которая уже была беременна Горбачевым и Ельциным. Но творческому развитию истмата у нас сумели поставить жесткий заслон, и это печально.

Как же нам вернуться к здравому смыслу, покуда ученые «ремонтируют» теорию? В Испании, на лекциях о России, я предлагал такой эксперимент: давайте на пару часов забудем идеологию, опишем советский строй в обыденных понятиях жизни обычного человека. Посмотрим, сколько он пил молока, в какой квартире жил, что читал и сколько раз ходил в театр, чем болел и чего боялся. Посмотрим, как все это изменялось со временем, из каких средств обеспечивалось. Все это вместе мы и назовем советским жизнеустройством, не пытаясь определить, было ли это социализмом или еще каким-то «измом». А потом сравним это жизнеустройство с другими образцами, которые реально есть в мире — США и Испании, Бразилии и Бангла Деш.

Как ни странно, эффект от такого простого приема бывал очень сильным. Все рассуждения об объективных законах, о «правильном и неправильном» отпадали сами собой, даже тема репрессий теряла смысл. Люди начинали сравнивать реальность в осязаемых понятиях. Например, у многих родителей на Западе очень силен страх, что дети станут наркоманами — и для них отсутствие наркомании при советском жизнеустройстве сразу перевешивало большое количество иных благ и свобод. Сама мысль, что ради таких призраков, как «многопартийность», стоит сломать такое жизнеустройство, кажется при этом чудовищной, любой шаг проверяется здравым смыслом: что именно он улучшит и какой ценой? Например, при таком взгляде стал бы никчемным спор, который мне пришлось вести со многими авторами и читателями: была ли в СССР эксплуатация рабочих? Ну, предположим, была. Вопрос-то в том, была ли она больше, чем при других типах жизнеустройства. И станет ли она меньше, если сломать советский строй и приватизировать промышленность?

К сожалению, разговора именно в таких понятиях нам вести не давали и не дают. Нам навязали разговор в чисто идеологических понятиях, даже о смысле которых непросто договориться: рынок, уравниловка, эксплуатация, тоталитаризм. После дискуссий об истмате, в которые пришлось влезть, меня «выдавили» из левой печати. Сейчас, слава богу, понемногу допускают в «Правду». Я был бы рад, если «выдавили» просто оттого, что надоел читателям. Боюсь, что дело не только в этом. В Испании я лекции о советском строе читаю, и идет полезный диалог. В России это практически невозможно — обществоведы оправились от испуга и заполнили все контрольные посты. Небольшие идеологические стычки между правыми и левыми в их среде дела не меняют.

Вот, уже два с лишним года в КПРФ работает школа помощников депутатов — готовятся молодые кадры для работы в политике. Через полгода стараний, действуя не вполне этично (через влиятельных знакомых), я получил приглашение прочесть там лекцию. Для меня было важно поговорить и узнать образ мысли этих людей. Взвешивая каждое слово, я вычистил из лекции все, что могло бы огорчить начальство. Сказал лишь о разрушении общего языка (системы понятий) и утрате чувства количественной меры как важной причине трудностей оппозиции. То есть, говорил не о политике, а о кризисе в культуре левых. Были там два преподавателя из руководства школы. Их реакцией была искренняя, открытая и глубокая враждебность. Хотя и с реверансами («Ах, это самая интересная лекция за два года»). Зачем мне в моем возрасте комплименты! Важна суть. Враждебность была выражена перед слушателями, для них это был важный знак, его же надо было как-нибудь объяснить.

Встает мой оппонент и дает такое объяснение: «Полезно было послушать умного антимарксиста». Я спрашиваю миролюбиво: «Какой же у вас есть прибор, чтобы отличить марксиста от антимарксиста? Для примера ответьте, кто из ваших руководителей в КПРФ марксист?». Он замахал руками — мол, какие там марксисты, чего с них требовать. Бедные наши ортодоксы, они как кучка правоверных в толпе еретиков.

Конечно, если бы мы уже вышли на хороший уровень свободы мысли, можно было бы ответить: марксист я или нет, не имеет значения. Не все знание человечества сосредоточено в марксизме, и давайте говорить по существу тех вопросов, которые поставлены в лекции. Но об этом пока и речи нет. Мое-то положение проще, назвать меня антимарксистом — это просто ругань, никакого реального смысла в этом нет. Проблема как раз в том, что этот профессор не имеет прибора, чтобы отличить марксиста от немарксиста — и в отношении лидеров КПРФ он ошибся бы точно так же, как и в отношении меня. А раз так, то все эти ярлыки, которые по какому-то праву эти люди приклеивают, фальшивы. И единственное, чего за эти годы они добились, это оттолкнуть от КПРФ множество образованных, мыслящих и преданных коммунизму людей.

Но и это полбеды. Они затруднили диалог КПРФ с молодежью. Их язык молодыми людьми просто не воспринимается — потому, что он не может верно выразить то, что мы сегодня переживаем. А между тем, насколько я мог судить по тем случаям, когда мне удавалось прочесть нормальную лекцию перед целым курсом факультета то в одном, то в другом вузе, сегодня нет для коммунистов более благодатной аудитории, чем студенческая. В массе своей они — страстные поборники главных устоев русской цивилизации и идеи справедливости. Только говорят на другом языке.

В дискуссии 1996-97 гг. я чуть не в каждой статье ставил вопрос: если ваш марксизм — «ядро научной теории общества», если у нас было такое множество специалистов, владевших этой теорией, то как же мы пришли к положению, когда генсек КПСС вынужден был признать: «Мы не знаем общества, в котором живем»? Ведь это — тяжелое признание, знак беды. Не можем же мы предположить, что ученые нарочно искажали знание, а вся верхушка КПСС, включая Андропова, была беспросветно глупа. Нет, убедительнее предположение, что плоха была именно теория, метод познания нашего общества. Строго говоря, пока на этот вопрос не ответят, вообще спорить не о чем. Ведь ту фразу Андропов сказал не для красного словца. Но что изменилось с тех пор? Выявили мы хотя бы самые грубые ошибки в понимании советского общества? Думаю, пока что похвалиться нечем. Мы даже не вскрыли истоки антисоветизма в верхушке КПСС.

Я спросил бы оппонентов: назовите мне современную книгу «нашего марксиста» с мыслями о фундаментальных вопросах бытия России, которую средний образованный юноша мог бы прочитать с интересом. Вряд ли назовут. Разве этот факт не поразителен? Вот уже год как я хожу на собрания РУСО, ищу общий язык. Мне нравятся эти честные люди. Но я с горечью прихожу к выводу, что они самого Маркса знают очень плохо, через учебник Келле и Ковальзона. Скажу о двух главных их слабостях.

Маркс дал блестящий анализ западного капитализма, вскрыв, как на ладони, механизм купли-продажи рабочей силы, производства стоимости и прибавочной стоимости, продажи товара как меновой стоимости на рынке и получения прибыли. Для объяснения этих скрытых явлений он прибегал к обильному и столь же блестящему сравнению с процессами, которые протекают в незападном, некапиталистическом («нерыночном») хозяйстве. Эти сравнения он давал в примечаниях мелким шрифтом, которые в «Капитале» занимают чуть ли не треть объема.

Что же читали и что выучили наши марксисты? Только крупный шрифт — как раз то, что говорится не о нас (не о России крестьянской и не о России советской). И совершенно не читали и не знают того, что написано именно о нас, «незападных» — в примечаниях. И когда этим товарищам буквально зачитываешь слова Маркса из этих примечаний, они тебя называют антимарксистом.

Вторая слабость — в плохом освоении социальной философии Маркса. Известно, что он, как и Ленин, не изложил ее в специальных трудах — не было времени. Она вкраплена в множество трудов, и ее надо кропотливо извлекать. Такой работы у нас не сделано, а чужих мы не читаем. Главное, Маркс лишь наметил учение о классах («класс в себе и класс для себя»). Его развивали уже в нашем веке марксисты (в основном, в Англии). Ведь долгое время дебатировался вопрос — а есть ли действительно классы, или это научная абстракция. Марксист Томпсон в книге «Формирование рабочего класса Англии» убедительно доказал, что классы — реальность. Но складываются они не просто вокруг отношения к собственности, а когда возникает и особая культура класса. А у рабочего класса она возникает очень медленно и только в борьбе. Так, в Англии, по оценке историка, лишь к концу XIX века рабочие отошли от крестьянской культуры борьбы. Книга замечательная, страсти и блеск шекспировские. Но — крамола! По этой книге выходит, что у нас рабочего класса нет, даже революцию делали «фабричные крестьяне». Да это видно и по литературе (Горький), и по дотошным дневникам Пришвина. Выходит, все развитие марксова учения о классах прошло мимо нас, а оно сегодня для нас необходимо. Ведь советский строй опорочили в глазах доверчивых людей, исходя из якобы классового подхода. Мол, номенклатура это класс, который эксплуатирует рабочих.

И еще один урок нам дает уже история. Все главные «обвинения» вульгарного марксизма против русской революции и советского строя были выдвинуты уже Каутским, а потом развиты Троцким. Затем подключились югослав Джилас, еврокоммунисты и наши демократы. Уже Ленину пришлось потратить много сил, чтобы отбить «обвинения от истмата». Но главная битва все же разыгралась между Троцким и Сталиным. И понять ее смысл для нас очень важно. Тут можно согласиться с профессором из Греции М.Матсасом: «Те, кто хочет, под влиянием перемен 1989-1991 годов, пройти мимо конфликта между Троцким и Сталиным, расценивая это как нечто принадлежащее музею большевистских древностей, смотрят не вперед, а назад».

Давайте же будем смотреть не назад, а вперед. Для этого надо вернуться к здравому смыслу и говорить не о «правильных формациях», а именно о том обществе, в котором живем — о России. А чтобы это стало возможно, надо бы нам не возрождать касту жрецов-обществоведов, которые оказались несостоятельны на исходе советского периода и мало чему научились после развала СССР.

1999

В прошлое — с новым взглядом: книга Б.П.Курашвили о сталинизме

Во многих письмах читателей есть нотка недовольства: зачем газета уделяет столько места «воспоминаниям» о советском строе. Не лучше ли перевернуть страницу истории и искать пути жизнеустройства исходя из нынешней реальности? По-моему, это невозможно.

Ничего хорошего нас не ждет, если мы честно не осмыслим ближайшее прошлое — оно выстрелит нам в спину из пушки. Тем более, что это прошлое нами не преодолено, не изжито. Оно злодейски, предательски убито перестройкой. Даже ненавистников нашего советского прошлого мучает то, что они сотворили. Их собственные образы сделанного ужасны. Вспомним задавший весь стиль перестройки фильм Абуладзе «Покаяние»: ненавистному прошлому в нем не позволено погребения по обычаю — его труп выкапывается из могилы и бросается прямо в город, отравлять всех живых. Какая же жизнь в таком городе!

Вторая причина важнее. Даже если бы у нас не было сопротивления, сама жизнь сломала бы жалкие утопии Гайдара и Чубайса с их убогой социальной инженерией. Во многих важных чертах (не обязательно лучших) прошлое восстановится. Но чем хуже мы его будем понимать, тем более уродливым будет «обновленный» образ и тем более жестоким процесс реставрации.

Если же искать пути не к реставрации, а к обновлению, к Добру, а не к мести (хотя без нее уже не обойтись — пепел стучит в миллионы сердец, и поиск бескровного ритуала мести стал важной задачей), то быстрое осмысление советского прошлого надо считать чуть ли не самым срочным делом оппозиции. И усилия здесь не избыточны, их совсем мало.

Все знают, что за три десятилетия (30-50-е годы) Россия в образе СССР сделала огромный скачок в развитии и проявила небывалые, чудесные силы ума и духа. А дальше мысль не идет, это чудо так и остается просто как явление нашей истории. Оно, на мой взгляд, не понято ни «марксистами», ни «патриотами», ни «демократами». А ведь сегодня нужны уроки.

Очевидно, что в те декады советский строй создал такие условия, в которых смогли не просто свободно, а «умноженно» проявиться силы и таланты русского духа. Может быть, единственный раз в истории вошли в «резонанс» силы личности, коллектива и государства. А обычно государство подавляло личность очень ощутимо. И потому, как правило, сила русского духа мощнее проявляла себя на краю, при ослаблении этого давления — у поморов и старообрядцев, у казаков и бунтовщиков, у поэтов и ученых, уходящих в духовную свободу. Русский человек особенно успешно укреплял государство российское, когда «наполовину» уходил из-под его пресса.

Прекрасную канву для размышлений над сутью советского проекта дает вышедшая летом этого года в изд-ве «Былина» книга Б.П.Курашвили «Историческая логика сталинизма». В ней автор дал именно краткую трактовку советского прошлого уже с опытом перестройки и реформы. Это — взгляд через призму исторического материализма. То есть, в тех понятиях, которыми привыкли мыслить большинство советских людей.

На мой взгляд, в рамках этого подхода сейчас вряд ли кто-нибудь в России лучше раскрыл бы тему, чем Б.П.Курашвили. Не только потому, что он — очень знающий, много видавший человек. Он — настоящий ученый (а это редкость среди научных работников), высоко ценящий истину — и в то же время умело соединяющий научный взгляд со здравым смыслом. Среди людей науки, на первое место ставящих познание, редко встречается любовь к человеку. Как говаривал Ницше, «сострадание в человеке познания почти так же смешно, как нежные руки у циклопа». В книге Б.П.Курашвили я вижу полную и ответственную любовь к реальному советскому человеку, поколениям советского времени. Без такого соединения ума и любви и подходить не стоит к трактовке сталинизма — не по зубам.

И еще одно качество автора, позволившее успешно взяться за тему. Судя по книге, Б.П.Курашвили подолгу и усиленно думает над вопросом. По многим оговоркам и уточнениям видно, что он мысленно пробегает доводы и следствия своих утверждений в очень широких пределах. Значит, все возможные (при данном подходе) возражения уже им учтены. Такой способ работы, нормальный для естественных наук, почти не встречается у наших обществоведов, как будто их с детства отучали от тяжелого умственного труда.

Книга Б.П.Курашвили — хорошая основа для работы. Она задает читателю «скелет», на который каждый может наращивать свои мысли и свое знание. Это даже важнее, чем убедительные выводы. Я первым и хочу воспользоваться этой канвой для гласного диалога по важным положениям книги, хоть это и необычный вид рецензии.

Глава 1 («Сталинизм в контексте советской истории») — как бы резюме книги и вывод: «Непреобразование авторитарно-мобилизационного социализма [того, что сложился при Сталине — К-М.] явилось коренной, сущностной причиной катастрофы советского социализма. Виноват ли в этом сам авторитарно-мобилизационный социализм? В общем, конечно, нет. В основном виноваты не Сталин и его соратники, даже если они не наметили решение задач следующего исторического этапа, а их преемники». С первой частью вывода я согласен, со второй — не вполне.

Сталин и его соратники не только не наметили путей преобразования всего общества для жизни в «более мирных» условиях холодной войны. Они принципиально дезориентировали и разоружили нас выводом: «Социализм в нашей стране победил окончательно и бесповоротно». Этот вывод был стратегической ошибкой, которая оправдывала начавшийся распад идеологии, смертельный для СССР. Это — важнее, чем «грехи сталинщины, которые скомпрометировали социализм», отмеченные далее в выводе Б.П.Курашвили.

На мой взгляд, и остальные выводы в совокупности показывают ограниченность истмата в объяснении нашей истории и тем более сталинизма. Это не значит, что подход истмата вообще не плодотворен — он совершенно необходим, но, на мой взгляд, недостаточен. Содержательное знание и анализ фактов в рамках истмата позволили Б.П.Курашвили поднять наше понимание сталинизма на ступень выше, чем до сих пор. Краткую рецензию на этом можно было бы и закончить. Но книга стоит большего — она просто заставляет нас ощутить грани возможностей истмата, рождает желание преодолеть эти грани, хотя бы в виде разведки.

Попробую я это сделать, специально выискивая выводы, которые «повисают», отрываются от реальности. Выводы, в которых взвешенное и квалифицированное изложение Б.П.Курашвили фактов наталкивается, пpи их объяснении, на рамки истмата.

Уже самое близкое явление, которое мы переживаем — реформу Ельцина — в рамках истмата приходится трактовать как «политику реставрации капитализма» («новая, советская буржуазия начиналась с расхитителей, спекулянтов, взяточников…»). Исчерпывает ли это определение суть происходящего? Не думаю. Мне даже представляется, что признаков реставрации капитализма, то есть социального порядка России до 1917 г., почти нет. Есть создание совершенно нового, генетически не связанного с дореволюционной Россией уклада, превращающего страну в безгосударственное пространство как объект для паразитического высасывания ресурсов. В схему экономических формаций это не укладывается, это даже колонией нельзя считать. Та социальная группа, которая формируется в России как господствующее меньшинство («новые русские»), не является буржуазией. «А вору дай хоть миллион — он воровать не перестанет» (Крылов).

Это необычное, не предусмотренное классовой схемой социальное новообразование — сословие надсмотрщиков в огромной «зоне». Оно обязательно должно быть сословием отщепенцев, причем искусственно криминализованных, должно быть проникнуто преступным мышлением, чтобы быть способным контролировать — рублем, телевидением и дубинкой — полторы сотни миллионов человек, еще сохраняющих черты народа. Втиснуть происходящее в классовую схему истмата можно, но это сильно исказит реальность и затруднит ее понимание.

Б.П.Курашвили так отмечает ущербность нашего понимания советской истории: она освещалась односторонне — у нас апологетически, за рубежом клеветнически. Значит, если найти «золотую середину» — упоминать, для равновесия, отрицательные явления, мы бы понимали прошлое лучше. Кстати, сам автор замечает, что в перестройке прибавилось очень немного фактов, порочащих социализм, все они были давно известны — значит, история подавалась не апологетически. Я бы даже больше сказал: начиная с 60-х годов в широких кругах интеллигенции (и даже партработников) восприятие советской истории стало по преимуществу очернительным. Нас учили видеть прошлое через все более и более черные очки.

Но главное не в этом. Я считаю, что объяснение советского периода было не столько односторонним, сколько в принципе бьющим мимо цели, и никакими щепотками черноты дела было не поправить. Хотя правдоподобия было бы больше. Истмат, созданный для анализа «равновесных процессов» — плавных, стабильных состояний, просто не имел языка, чтобы описать происходящее в СССР. Он не проникал в суть явлений «на пределе возможного», а то и запредельных.

Вот сравнительно простой пример — Алексей Стаханов. Как это — нарубить за смену 14 дневных норм угля? Читаем хоть в наших, хоть в западных энциклопедиях — одно и то же. Только у нас это пример социалистического трудового героизма, а там — фанатизм коммуниста. Не раскрыта суть, а здесь как раз зерно советского социализма. Как обстоит дело, если выйти за рамки истмата, в более широкое знание?

Очень кратко, огрубляя, скажу так. Стаханову советский строй позволил вырваться из оков индустриализма с его отчуждением человека от предмета труда, от материала. Можно сказать, что Стаханов «прыгнул в постиндустриализм» или что «вернулся в Средневековье» — подошел к своему материалу, как Мастер. То есть, материал у него приобрел «душу», позволяющую мастеру «слиться с материалом», почувствовать его. Это особое отношение мастера и материала хорошо описано в уральских сказах Бажова. Что же мы знаем из воспоминаний шахтеров бригады Стаханова (в детстве я читал такую книжку)? Что Стаханов учил чувствовать уголь и искать в пласте невидимые равнодушному глазу наемного рабочего точки. Сегодня мы бы сказали «критические точки», «центры напряжения». А Стаханов говорил, что в них сосредоточена сила пласта. И умный шахтер не долбает уголь где попало: ударив в эту точку, он освобождает силу пласта, так что тот сам «выбрасывает» уголь, как взрывом. Стаханов научился «видеть» эти точки — и учил этому других. Разве явление Стаханова объяснить энтузиазмом или фанатизмом? Это же отговорки. Точно так же правильная наука индустриального общества не может объяснить способности йогов.

Чудесные результаты советского периода были «затерты» отговорками. А значит, никто не докапывался и до причин, не дал верного описания условий, в которых возник Стаханов. А ведь в нем — тайна сталинизма. Не вся, конечно, но важная часть.

Октябрь 1996 г.

В кого выстрелит прошлое?

В очередном акте нашей драмы наступила сцена согласий. Поигрывая дубинкой, режим погнал подписывать бумагу и вождей оппозиции. Кое-кто, бочком-бочком, улизнул. Так и слышишь их шепоток: «Борис Николаевич, ну поймите, нам же неудобно. Потеряем имидж. Да и вам, нельзя же без непримиримой оппозиции!».

Следом — согласие непримиримых между собой. Учредили новое движение, даже не сказав, почему же Фронт национального спасения оказался несостоятельным — просто как бы забыв о нем. Согласие движений со столь разной идеологией — вещь сложная, и умолчание различий и приводит к его краху. Нужны не споры, а ясность. Затронем здесь один из основных вопросов — отношение к советскому прошлому. Упредим: оценка прошлого и попытки его возродить — разные вещи, и смешивают их дураки или демагоги.

Советское прошлое — такая больная тема, что коммунисты ее по сути обходят, а «патриоты» пожинают легкие, но ядовитые плоды охаивания. И ладно бы уж экс-диссиденты, так нет, даже просвещенный патриот полковник В.Зорькин. Вот он отмежевывается от тех, кто впал в ностальгию. Для них, мол, «великая Россия есть непременно интернациональная тоталитарная империя сталинского типа, лишенная всякой национальной самобытности, коснеющая в убогих идеологических догмах, разделенная внутренними „классовыми“ противоречиями, страна, медленно, но неуклонно хиреющая под непосильной ношей „добровольной“ помощи многочисленным „братским“ народам». Так в газете «Завтра» Зорькин дословно повторяет формулу, с помощью которой разваливали СССР, принимая первую Декларацию о суверенитете.

Коммунисты же сдвигаются к примиряющей формуле — «не все было плохо при советской власти» — и начинают вспоминать цену буханки, Гагарина и т.д. И там, и здесь я вижу глубокую, исторического масштаба бессовестность — большую, чем у «демократов». Эти признали, что они — сознательные и непримиримые враги советского строя. Сейчас явные, а раньше «солдаты невидимого фронта» холодной войны, которую Запад вел против России, продолжая другими средствами дело недотепы Гитлера. Чего же от них требовать?

Почему же обе формулы бессовестны, а не просто ошибочны? Потому, что никто из них — ни Шафаревич, ни Зюганов, ни Зорькин ни разу не сказали: в какой из критических моментов после 1917 года они в реальном спектре политических сил заняли бы иную позицию чем та, которая и победила в проекте советского социализма? Вот это было бы честно, поскольку тогда их критика этого проекта как якобы худшего из реально возможных была бы сопряжена с личной ответственностью. Пусть бы И.Р.Шафаревич сказал, что он в 1919 году был бы сподвижником генерала Шкуро или громил бы города и местечки вместе с батькой Махно. Пусть бы он сказал, что это был лучший выбор, чем собирать Россию под красным флагом, что лучше было бы ему потом скитаться по эмиграции, чем заниматься математикой в Академии наук СССР. Если он этого не говорит, то честно было бы оставить 1917-1921 годы в покое. Тогда народ сделал свой выбор после огромного кровавого эксперимента на самом себе, и ревизовать тот выбор сегодня — грех.

И грех перед настоящим, ибо уводит от самого насущного вопроса: что это за болезнь распада поразила Россию, если излечить ее, «остановить над бездной» смогли лишь эти рычащие, стреляющие в затылок священникам большевики? И почему же массы пошли за ними? Ведь не было тогда «империи лжи» Останкино, и про Юрия Гагарина мужикам тогда песенок не пели, они пробовали все партии на зуб. Народ дурак? Но другого-то нет, как и сегодня.

И от еще более трудного вопроса уводят подслащенные формулы нашей оппозиции. Вот она, заклеймив большевиков, вырвала из себя, конечно, их цинизм и жестокость, еще бы не вырвать! А не вырвала ли она заодно и то, для чего эта жестокость была калечащим инструментом — страсть и волю «остановить Россию над бездной»? Что и признали потом и Деникин, и Вернадский, и Есенин. Но оставим пока этот вопрос, пойдем дальше. Факт тот, что выбор в Гражданской (а вовсе не победа — побед в таких войнах не бывает) толкнул Россию в очень узкий коридор.

Следующий критический момент — поворот к сталинизму, к восстановлению державы, т.е. отказ от идеи мировой революции, для которой Россия — дрова. Пусть Зорькин скажет, что он в тот момент был бы с Троцким или Бухариным — вот реальный выбор. В начале перестройки пытались представить Бухарина абстрактной лучшей альтернативой. Но вышли его труды, и эта попытка лопнула, как мыльный пузырь. Ну, так признайте: да, полвека предреволюционной работы тогдашних Нуйкиных и Новодворских, временное правительство тогдашних Бурбулисов толкнули Россию на такой путь, что в конце 20-х годов сталинизм, при всех его видимых уже тогда ужасах, оказался лучшим выбором — и подавляющая масса народа сделала именно этот выбор. Да, Революция всегда скликает многонациональную волну пролетариев-разрушителей (не путать с рабочим классом) — кто же еще возьмется пальнуть пулею в святую Русь. Потому-то революциям и приходится пожирать своих детей. Что, не знали этого? Россия вошла в берега и залечила раны именно в советском образе — и тут-то явились пролетарии типа Булата Шалвовича, отомстить и попользоваться. Но разве им не помогает множество патриотов, обличая сталинизм так же, как Вера Засулич обличала царизм?

А когда утвердился Сталин — оставалось 10 лет до войны, и их Россия прожила «бытом военного времени». Но ведь об этом никто — ни слова. Что такое «быт военного времени»? Это тоталитаризм, самопожертвование (и невинные жертвы тоталитарной машины) — принимаемые теми, кто воюет за страну, и ненавидимые теми, кто в этой стране есть «пятая колонна». Разве не так стоит вопрос? Так давайте честно определять свою позицию.