Когда человек глупее муравья

Первым условием успешной революции (любого толка) является отщепление активной части общества от государства. Это удалось за полвека подготовки революции 1905-1917 гг. в России. «В безрелигиозном отщепенстве от государства русской интеллигенции — ключ к пониманию пережитой и переживаемой нами революции», — писал в пророческой книге «Вехи» П.Б.Струве.

Тогда всей интеллигенцией овладела одна мысль — «последним пинком раздавить гадину», Российское государство. В.Розанов пишет в дневнике в 1912 г.: «Прочел в „Русск. Вед.“ просто захлебывающуюся от радости статью по поводу натолкнувшейся на камни возле Гельсингфорса миноноски… Да что там миноноска: разве не ликовало все общество и печать, когда нас били при Цусиме, Шахэ, Мукдене?».

То же самое мы видели в перестройке, когда стояла задача разрушить советское государство как основу советского строя. Поднимите сегодня подписку «Огонька», «Столицы», «Московского комсомольца» тех лет — та же захлебывающаяся радость по поводу любой аварии, любого инцидента.

Под огнем оказались все части государства — от хозяйственных органов, ВПК, армии и милиции до системы школьного образования и детских домов. Л.Баткин, призывая в книге-манифесте «Иного не дано» к «максимальному разгосударствлению советской жизни», задает риторические вопросы: «Зачем министр крестьянину — колхознику, кооператору, артельщику, единоличнику?.. Зачем министр заводу?.. Зачем ученым в Академии наук — сама эта Академия, ставшая натуральным министерством?». В лозунге «Не нужен министр заводу!» — формула колоссального по масштабам разжижения общества, превращения России в безгосударственное, бесструктурное образование, которое долго существовать не может.

Интеллигенцию соблазнили на отщепенство от государства лозунгами демократии и свободы. Соблазнили подпилить сук, на котором интеллигенция сидела. Подумать только, Академия наук стала чуть не главным объектом атаки ученых-демократов! Ведь даже в 1992 г., когда удушение Академии стало свершившимся фактом, доктор наук Вяч.Иванов пишет в «Независимой газете»: «У нас осталась тяжелая и нерешаемая проблема — Академия наук. Вот что мне, депутату от академии, абсолютно не удалось сделать — так это изменить ситуацию, которая здесь сложилась. Академия по-прежнему остается одним из наиболее реакционных заведений». Этот филолог и депутат считает себя вправе уничтожать, оправдываясь идеологической чушью («реакционность»!), ядро всей русской науки, которое вовсе не он создавал. Академию наук, около которой в 1918 году Ленин запретил большевикам «озорничать». Рукоплещите «демократам», русские интеллигенты!

Но визги интеллигентов, конечно, недостаточны для свержения империй, если не удается заразить отщепенством массы. Правда, в этом всегда помогает и само государство — часть бюрократии в моменты кризисов ошибается, часть тупеет, часть активно создает хаос, надеясь поживиться. Русскую революцию Столыпин готовил в гораздо большей степени, чем большевики. Своими военно-полевыми судами, «столыпинским вагоном» и поголовными порками целых деревень он добился небывалого — отщепенства даже крестьян. Сход крестьян одной из волостей Курской губернии в июле 1906 г. постановил: «Мы полагаем, что в настоящее время глупо было бы платить подати, поставлять рекрут и признавать какое-либо начальство — ведь это все лишь к нашему вреду ведется».

Но вернемся в наши дни. Отщепенства крестьян от советского государства бесы перестройки не добились, как ни прыгали. Но в среде рабочих успех был. Каковы же были главные идеи-вирусы? Ведь к тайным страданиям Шостаковича и голодовке академика Сахарова рабочие отнеслись равнодушно — на мякине демократии их провести не удалось.

О том, каким образом советское государство реально оттолкнуло и даже озлобило значительную часть рабочих — особый разговор, и жаль, что мы никак к нему не подберемся. Но, взвешивая этот «объективный фактор», я прихожу к выводу, что он не смог бы стать решающим, если бы не был раздут, преувеличен в мозгу людей с помощью какой-то «бесспорной» идеи. Корни отщепенства рабочих — идеологические.

И здесь опять, рискуя вызвать возмущение уважаемых мною людей, я вынужден сказать, что главным троянским конем для ввода ложных идей в среду рабочих был марксизм. Упрощенный, понятный, соблазнительный, с Марксом мало общего имеющий. Этот «марксизм» был создан очень разношерстной публикой, которую объединяла лишь ненависть к советской «империи» — троцкистами, югославскими «обновленцами», нашими демократами сахаровского призыва.

Ключевыми понятиями этого «учения» были эксплуатация и прибавочная стоимость. Объектом эксплуатации были названы советские рабочие, эксплуататором — советское государство. Если требовалась совсем уж «марксистская», классовая трактовка, то пожалуйста, и класс был наготове — номенклатура.

Начиная с 60-х годов в нашей «теневой» общественной мысли идея о том, что государство эксплуатирует рабочих, изымая их прибавочный продукт, укрепилась как нечто очевидное. Отсюда вывод: сохранять советский строй — не в интересах рабочих. Этот строй — хуже «цивилизованного» капитализма. Возьмите труды марксиста, философа и профессора МГУ А.Бутенко. Сегодня, в 1996 г. он пишет об СССР: «Ни один уважающий себя социолог или политолог никогда не назовет социализмом строй, в котором и средства производства, и политическая власть отчуждены от трудящихся. Никакого социализма: ни гуманного, ни демократического, ни с человеческим лицом, ни без него, ни зрелого, ни недозрелого у нас никогда не было». Почему? Потому что «по самой своей природе бюрократия не может предоставить трудящимся свободу от угнетения и связанных с ним новых форм эксплуатации, процветающих при казарменном псевдосоциализме с его огосударствлением средств производства».

Здесь антисоветизм доведен до степени тоталитаризма: бюрократия, т.е. государство, по самой своей природе — эксплуататор! Вообще говоря, это уже не только антисоветизм, а полная, доходящая до абсурда антигосударственность. Ведь никакое государство не может выполнять своих задач, не изымая у граждан части продукта их труда. Что же, все это — ненавистная эксплуатация? И жена, берущая у мужа получку на расходы — эксплуататор? Это же чушь под видом марксизма. Откуда у нее растут ноги, да еще такие длинные?

Давайте вспоминать азы. Любое общество, не только человеческое, а даже и муравьев, живет и защищает своих членов благодаря организации и разделению «труда». Иными словами, в обществе всегда у «рабочих» изымается и перераспределяется часть их продукта (например, боевым муравьям). У людей издревле существовало два способа изъятия — через рынок и через повинность. Под повинностью понимается любое отчуждение части продукта, которое не возмещается через рыночный обмен. Когда сын кормит старуху-мать, он выполняет сыновнюю повинность, а движет им любовь и чувство долга. Есть ли здесь эксплуатация человека человеком? Для Бутенко — да, есть (хотя он и не говорит, что мать следовало бы убить).

На деле эксплуатация как изъятие прибавочной стоимости есть понятие, имеющее смысл только при наличии рынка рабочей силы. Только когда есть акт купли-продажи: я тебе рабочую силу, ты мне — ее рыночную цену. И суть эксплуатации в том, что моя рабочая сила производит прибавочную стоимость, которую присваивает покупатель — владелец капитала («капитал — это насос, который выкачивает из массы рабочих прибавочную стоимость»).

Когда же может состояться акт купли-продажи рабочей силы? Когда она превращается в товар? Только когда человек становится свободным индивидом и получает в частную собственность свое тело — когда он неделим (атом, индивидуум). Ни в семье, ни в обществах с сильными общинными связями этого условия нет. В марксистском понимании к таким случаям понятие эксплуатации вообще неприменимо. Потому-то Маркс назвал производственные отношения в таких обществах «азиатским способом производства». Здесь изъятие прибавочного продукта не замаскировано куплей-продажей, и Маркс называл такие внеэкономические отношения «прозрачными». Сам Маркс в конце жизни все больше интересовался азиатским способом производства и общиной (в том числе русской), но развить свои мысли не успел — и мы вульгаризировали и приспособили к себе те понятия, которые были развиты в приложении именно к рыночному обществу.

Чаянов старался показать, что все категории политэкономии меняют свой смысл, если в системе отсутствует хоть одна из них. Уже к батраку в крестьянском дворе понятие эксплуатации применимо не вполне — батрак «принимается в семью». Во время переписей в России было много путаницы именно потому, что батраков записывали как членов семьи — таковыми крестьяне считали всех, кто ест за одним столом.

Общества, где прибавочный продукт перераспределяется через повинности, могут быть экономически очень эффективными. Но не будем об этом спорить. Важнее заметить, что порой вся система таких отношений рушится просто от внедрения купли-продажи. Описан такой случай: была в Южной Америке процветающая (насколько возможно) индейская община. Люди охотно и весело сообща работали, строили дороги, школу, жилища друг другу. Приехали протестантские миссионеры и восхитились. Только, говорят, одно неправильно: нельзя работать бесплатно, каждый труд должен быть оплачен. И убедили! Теперь касик (староста) получил «бюджет» и, сзывая людей на общие работы, платил им. И люди перестали участвовать в таких работах, всем казалось, что касик недоплачивает. Социологи, наблюдавшие за этим случаем, были поражены, как быстро все пришло в запустение и как быстро спились жители этих деревенек.

У советского государства с рабочими были во многом внеэкономические отношения. «От каждого — по способности!» — это принцип повинности, а не рынка. Все было «прозрачно»: государство изымало прибавочный продукт, а то и часть необходимого — возвращая это на уравнительной основе через общественные фонды (образование, врач, жилье, низкие цены и др.).

Была ли здесь эксплуатация? Только в вульгарном смысле слова, как ругательство. Не более, чем в семье (потому и государство было патерналистским, от слова патер — отец). Ведь сами же идеологи перестройки ругали рабочих «иждивенцами» — но кто же эксплуатирует иждивенца! Его кормят за свой счет.

Бессмысленно называть советский строй и госкапитализмом, ибо капитализм — это прежде всего свободный рынок труда и капиталов. Не было его в СССР. Напротив, госпредприятие где-нибудь в Англии есть капиталистическое, т.к. участвует, наравне с другими капиталистами, на рынке. Только прибыль обращает в казну. Государство «подрабатывает» как предприниматель.

Рабочие легко приняли лже-марксистскую формулу их эксплуатации государством потому, что все слова были знакомыми и грели душу — приятно, когда тебя жалеют. А кроме того, сама идиотская советская пропаганда внушила, что мы вот-вот будем потреблять сосисок и магнитофонов больше, чем в США. А раз не больше, значит, нас эксплуатируют. Кто? Государство.

Наверное, советское государство могло оставлять людям больше сосисок и магнитофонов. Но оно находилось в состоянии войны, пусть холодной. Это все как будто забыли (скоро вспомнят, уже начинает припекать). Поэтому главнейшей своей обязанностью государство-отец считало защиту граждан. Хоть вне, хоть внутри. И на это изымало «прибавочный продукт». В СССР было бы дикостью даже помыслить, чтобы какой-то «серый волк» из Иордании свободно ходил по русскому городу с автоматом и стрелял в русских людей. А сегодня мы это видим — и бессильны. В Ростове юноша мог всю ночь гулять с девушкой — потому что его защищало государство. Но юноша этого не понял и вырос избалованным, неблагодарным человеком.

Если откровенно, то эту защитную роль советского государства больше всего и ненавидели марксисты-антисоветчики. Вот как А.Бутенко называет советский строй в период предвоенной индустриализации: «казарменный псевдосоциализм с его тупиковой мобилизационной экономикой». Тупиковой мобилизационной! Повернулся же язык так соединить два слова. Был ли на фронте его отец?

Как мы знаем, все эти блага — безопасность и защиту, независимость страны и сытость ребенка, университет для сына и отдых в Крыму — рабочие высоко не ставили. Они совершенно равнодушно восприняли приватизацию — изъятие собственности у государства и передачу ее Боровому и Бендукидзе. При опросах обычным ответом был: «Мне все равно, работать на частника или на государство, лишь бы платили хорошо». Так что жаловаться ни на кого не приходится — получили именно то, что должны были получить. Теперь выходят с гордым лозунгом: «Дай поесть!».

Поразительно, что еще и сегодня не усомнились в тех понятиях и идеях, с помощью которых такую массу народа лишили здравого смысла. Более того, опять на заводах появились кружки политграмоты, и опять они читают худосочное изложение Маркса. И в накаленной атмосфере лепят вульгарные формулы совсем уж невпопад — кто-то, видно, подсказывает. Уже в мастере и начальнике цеха, а то и более квалифицированном товарище видят «классового врага»! Пишет один читатель, инженер с завода: «Мне, получающему 380 тыс. руб., люди, чей заработок выше даже при простоях производства, бросают в лицо: „все инженеры живут за счет нашего прибавочного продукта, пусть нам отдадут эти деньги!“. И цитируют при этом… Маркса! Мне толкуют о классовой борьбе… со мной!».

В этом — самый большой провал советской системы. Ее врагам удалось натравить рабочих на государство. А теперь, почти не меняя набора своих лживых идей, враги народов России натравливают рабочих на их же товарищей. Значит, много еще горя придется пережить, пока люди протрезвеют.

1996

Заминированная теория

Вот загадка конца XX веха. Запад и «полузападная» Россия переживают глубокий кризис, под сомнение поставлены сами основы цивилизации, но нет тяги к теоретическому осмыслению кризиса. Даже к мало-мальски строгому его описанию. Обществоведы вообще куда-то попрятались или бесстыдно прислуживают политикам, а если кто и заговорит, как было на конференции ООН «Рио-92», то замолкает на полуфразе, будто поперхнувшись. Ну ладно Запад, у них колбаса есть, они ее жуют, а после нее хоть потоп. А русские-то что же? Ведь над нами поставили колоссальный эксперимент, из него опять надо чему-то научить весь мир. А мы и сами его не изучаем. Что же тогда постоянно поминать русскую духовность, осеняющую разум? Что осенять-то? Какие истины мы вынесли из десяти лет ломки? Опять одни загадки — как может жить человек на 6 долларов в месяц при ценах выше американских? Но и от загадок мало проку — Запад их разгадать не может, а мы молчим.

Основные интеллектуальные силы Москвы, все эти «видные философы и экономисты», переметнулись к «либералам». Должны были бы они заняться теорией — ведь у них концы с концами не вяжутся. К несчастью для России, это люди ужасно бессовестные, интеллектуально нечестные. В этом есть и вина КПСС, которая их прикармливала, но это уже неважно. Главное, что с ними нельзя говорить по делу, они продались и уповают лишь на Ерина1 и МВФ.

Были надежды, что теоретическую работу организует КПРФ, наследница самой «онаученной» политической культуры. Нет, бежит, как от ладана. Понять этого не могу. Вот я просмотрел свои статьи в нашей прессе, более полусотни. В половине из них — вопросы к воображаемому «генсеку». Пусть на уровне здравого смысла, но это вопросы, которые волнуют массу людей. По многим вопросам я высказал свои гипотезы — хоть что-то для начала. Полное молчание и ласковые улыбки. Никакого следа на идеологии партии эти мои вопросы и гипотезы не оставляют, но «читают с удовольствием». Удивляются и наши друзья, для которых СССР был светом в окошке.

Я был гостем на съезде КПРФ, ко мне подходили товарищи из зарубежных «испаноязычных» делегаций. Не сговариваясь, задавали один вопрос: «Как же все-таки понимать: КПРФ защищает еще не разрушенные основы советского строя или переходит к „борьбе за интересы трудящихся“? Разве не в этом суть момента?» Я мог только признать, что да, в этом суть момента, но ответа не знаю.

На мой взгляд, наша партийная мысль тяготеет к тому, чтобы вновь совершить принципиальную ошибку, которая во многом предопределила внутреннюю слабость КПСС и крушение СССР. Ведь он упал, как подкошенный, от щелчка. Весь мир так и стоит с открытым ртом. В какое же это место щелкнули? Но с этой слабостью неразрывно связана и неведомая сила. Ведь если люди могут жить на 6 долларов, то если же соберутся и начнут работать на развитие страны, а не на воров — разовьют мощность, которая потрясет мир. Выдерживая спад производства наполовину, выдерживая без бунта полугодовую задержку зарплаты, Россия одержала своеобразную победу над Западом. Только показав ему мизинец своих возможностей!

Покуда ВКП(б) опиралась именно на эти возможности, неважны были ошибки в теории, теория была мишурой (этого не понимают западные марксисты, критикующие сталинизм как теорию). Даже зверства прощались (хотя и запоминались). Но номенклатура поздней КПСС уже была не на высоте тайной силы, и ее источник иссяк (наоборот, стали возмущаться малейшими гадостями, всякое лыко в строку, да и старое припомнили). Теперь глубокие противоречия теории стали фатальными. Вульгарный лысый жулик смог все развалить. КПСС проявила полное отсутствие иммунитета к дешевым словам.

На мой взгляд, КПРФ стоит перед главным вопросом: что такое была Россия (СССР) и можно ли ее спасать (хотя бы и без СССР) через классовую борьбу «за интересы трудящихся»? В ответе на этот вопрос мысль наших лидеров, похоже, расщепляется. Они вроде и государственники, и вроде за класс рабочих и крестьян — и против революции. Квадратура круга! Но ведь нет нужды залезать в эту ловушку. Даже современный марксизм ее преодолел, а уж если привлечь более широкие знания — антропологию и этнологию, теорию цивилизаций, то и вовсе эта противоречивая формула не нужна.

Не была Россия классовым обществом — в ней лишь нарождались классы. Тем более классовым обществом не был СССР, там эти зародыши рассосались. И сила, и хрупкость России в том и заключались, что это была типично общинная цивилизация, но многонациональная (что увеличивало и силу, и хрупкость). Либералы отчаянно пытаются превратить ее в классовое общество по типу западного, иначе они вообще никому не нужны. Катастрофа происходит потому, что им сдуру принялись помогать многие, захотевшие стать «хоть шведами». Не получается. И вдруг КПРФ тоже подхватывает классовую идею — помогает с другого фланга.

Еще ошибка — стыдливые уступки «национальной буржуазии». По сути, отказ от социализма. Зачем? Ведь нет у нас еще буржуазии, зачем сдавать советский строй кучке воров? История показала: общинная цивилизация может реализовать потенциал развития, какой и не снился классовому обществу, в двух вариантах: капитализма (Япония) и социализма (СССР).

Перескок из социализма в капитализм без смены типа цивилизации в многонациональной стране если и возможен, то через тяжелые конфликты и войны, через распады и воссоединения. Думаю, даже в Китае переползание в капитализм проблематично.

Означает ли такое видение проблемы отказ от марксизма? Наоборот. Сам Маркс своим анализом рыночного общества показал, что у нас было «что-то не то». И сам же он признал, что можно идти к социализму через русскую общину. В момент кризиса начала века наши не успели в этом разобраться и подхватили готовую идеологию и лозунги марксизма в простейшем, классовом варианте, чем и заложили под СССР мину. Теперь мина взорвалась — а нам хоть бы что! Мы снова за старое?

Но давайте посмотрим, что говорят о классах и классовой борьбе современные историки-марксисты, изучавшие уже на базе нового знания страну классического капитализма — Англию. Они описали исключительно важный для нас процесс превращения общин в классы. Кстати, они ответили и на самый фундаментальный вопрос: существуют ли классы реально или это научная абстракция, введенная для анализа общества? Маркс, проникнутый духом науки ХVIII-ХIХ вв., которая видела в классах именно интеллектуальную конструкцию (что потом забыли), постулировал деление людей на классы по их отношению к собственности. Сделал он это сугубо для целей анализа политэкономии. Уже это, кстати, делало понятие класса почти не приложимым к советскому обществу, хозяйство которого совершенно не вписывалось в модель политэкономии. Но главное, мы и не задавались вопросом: класс — реальность или абстракция? Историки (особенно Э. Томпсон) изучили этот вопрос и пришли к выводу: в определенный исторический период классы — реальность!

Но они сделали две оговорки, которые именно для нас меняют все дело. Во-первых, цитирую: «Класс есть образование „экономическое“, но также и „культурное“ — невозможно дать теоретического приоритета ни одному аспекту над другим. В последней инстанции принадлежность к классу может определиться в равной степени посредством и культурных, и экономических форм». Во-вторых, классы образуются, стягивают людей на единой основе лишь в действии, а именно в классовой борьбе. Из реальной истории вытекает, что классовая борьба предшествует возникновению класса, а не наоборот. Он только в этой борьбе и складывается, «обретает сознание».

Если так, то в России к 1917-му была уже классовая борьба, но еще не сложилось антагонистических классов, еще не произошел раскол культур. В СССР закрылась брешь в отношениях собственности — и не было раскола в культуре (т. е. прежде всего в мировоззрении). Классовое сознание совсем растворилось — остались группы и слои, субкультуры, кое-где кланы. Потому беспочвенны упования на рабочий класс, который якобы должен был спасать социализм, выходить на улицы, объявлять всеобщую стачку и т. д. Не было рабочего класса. Признаки классовой борьбы — да, появились. Даже, пожалуй, пока групповой, а неклассовой (то летчики, то шахтеры). Сколько времени пройдет, пока из нее вырастет рабочий класс? Очень много — Россия столько не выдержит, ее сожрут. Ведь чтобы появился мощный класс, должна быть сломана общинная психология. А возможно ли это в православной стране — вопрос теоретически не решенный. Какие классы воюют за Сербию, где Запад проводит лабораторный эксперимент по удушению православной цивилизации? Никакие, ее спасают сербы как община. Потому-то и либеральная реформа типа гайдаровской там уже, видимо, не пройдет. А ведь Югославия нам урок: приняли схему МВФ — и сразу вспыхнула межобщинная распря.

В протестантской Англии и то формирование классов шло долго и с трудом, и вроде бы вполне классовая борьба в XVIII и даже XIX вв. на деле была борьбой общины против нового класса «патронов», отступивших от понятий правды. Томпсон предложил взятую из физики метафору: «поле социальных сил» — уже есть классовый конфликт, но еще нет классов. А ведь в той борьбе английские крестьяне и батраки проявили уже завидную организованность. По словам историка, они создали «антитеатр угрозы и восстания» с развитым символизмом: сожжением чучел, повешением сапога, световыми эффектами и молниеносными действиями толпы по устрашению хозяев и торговцев и разрушению машин до прибытия карателей — с тщательным исключением убийств. То есть даже весьма высокая культура классовой борьбы еще не означает наличия класса.

Надо ли нам ориентировать мысль и дело на помощь либералам в создании классового общества, чтобы когда-то в будущем рабочий класс экспроприировал буржуазию и начал восстановление страны? Я думаю, что не надо, да это и невозможно. Это — оборотная сторона рыночной утопии Гайдара. На этом пути лишь огромные страдания и угасание России.

Надо дать программу советским людям, таким, как они есть, — с их общинным мироощущением, призывая их не раскалываться на классы, а следовать понятиям правды, справедливости и любви к своей земле. И я не понимаю, почему эта программа не может быть «реставрационной». Нам говорят: ни в коем случае не назад, только вперед. Но не говорят, что это означает. Очень часто общество после революционной ломки восстанавливается именно в «реставрационной» программе, что не означает полного повторения прошлого — зачем оглуплять. Разве создание СССР не было реставрационной программой? А сталинизм — разве не восстановление важных основ русской государственности? Даже такая вроде бы буржуазная революция, как реформа Мэйдзи в Японии, была именно реставрацией того способа взаимодействия общин в имперской Японии, который деградировал в период феодализма.

Все это — большая и актуальная для нас тема, и пока наши партийные умы ее избегают, будут у нас все время маленькие, радующие успехи, а кот Васька все будет слушать думских ораторов и есть Россию.

1995

Не подорваться на собственной мине

На мою статью «Заминированная теория» пришло столько откликов, что нельзя идти дальше, не выяснив вопрос. Почти все писавшие со мной не согласны. Суть спора в том, что считать главным содержанием конфликта, назревшего в России. Мои оппоненты считают, что это типичный классовый конфликт: наемные работники (пролетарии) против возникшего у нас в ходе приватизации класса капиталистов. Если так, работает марксова теория классовой борьбы, и нечего тут мудрить. Надо получше читать классиков. Пока что классового сознания у рабочих маловато, но сама жизнь научит.

Я же считаю, что хотя нашу реальность и можно втиснуть в эту схему, смысл конфликта будет при этом искажен, линию фронта мы обозначим неправильно, начнем бить своих и дело загубим. Наш конфликт носит скорее характер холодной отечественной войны. Или, если угодно, войны этнической, при которой классовые различия если и есть, отступают на второй план. Кто же воюет? Народ «совков» (название условное, но понятное) против отщепившегося от него малого, но очень бодрого народа «новых русских». Поскольку на этом этапе «новые русские» захватили рычаги политической власти, СМИ и собственность (деньги), они силой и подкупом мобилизовали против нас армию из «соков» же — дело обычное. Это — доведенная до примитива суть моей схемы. Очевидно, что она выпадает из марксизма. Ничего страшного, марксизм — не религия, которая объясняет все на свете. Спасибо и за то важное, что марксизм объясняет вполне надежно — самую суть отношений труда с капиталом.

Каковы главные возражения в письмах? Кто-то исходит из чистой веры: не пытайтесь ревизовать учение марксизма, оно непобедимо, потому что верно. Веру я уважаю и спорить с ней не хочу. Я и марксизм не ревизую, а только утверждаю, что он к нашему случаю не применим. Какая же тут ревизия?

Многие отрицают мой тезис о том, что объектом войны стало советское общество как особая цивилизация, а не как классовое образование. Говорят: в СССР были классы, а уж в дореволюционной России тем более. Ведь отличались рабочие, крестьяне, помещики и т.д. Прямого отношения к моему тезису это не имеет: даже если народ и делится на классы, он может стать объектом войны как целое. В 1941 г. на нас напали немцы, а не немецкая буржуазия. И напали они не на рабочих, а на весь наш народ, классовые различия их абсолютно не интересовали.

Но все же этот аргумент важен для общих рассуждений. Конечно, любое общество, включая муравьев, имеет свою структуру, подразделяется на группы, выполняющие разные задачи. Но классы — понятие особое, и если мы хотим говорить об одном и том же, надо исходить из одного определения. До становления современного (гражданского) буржуазного общества люди делились именно по функциям, на сословия. Были крестьяне, ремесленники, дворяне, купцы и т.д. Сословия — как ткани общественного организма, очень специализированные, но взаимодействующие не в борьбе, а в сотрудничестве (хотя и в организме бывают воспаления и отторжения). Были между сословиями трения и потасовки, но это не была классовая борьба. Место каждого было определено традицией и законно — если он выполнял свою функцию. Дворяне произошли из дружины князя. Они не работали в поле, гарцевали на коне да охотились. Их кормили крестьяне, но появись враг — дворянин в седло и на битву, сложить голову за того же крестьянина. Потому-то Петр Гринев в «Капитанской дочке» уже с рождения был приписан к такому-то полку. И крестьяне бунтовали не против помещиков как класса, а против злых помещиков.

Все это здание рухнуло в Европе под ударами Реформации и буржуазной революции. Была сломана традиция и сам образ общества как семьи (с отцом-монархом). Ликвидирована старая законность, вытекающая из роли сословия — и устранены сами сословия. Все стало определяться собственностью, и общество резко упростилось, стало гражданским, составленным из равноправных граждан-индивидов. Быстро оно разделилось на две части: тех, кто потерял всякую собственность на средства производства, кроме своего тела (пролетарии), и тех, кто составил капитал и стал покупать чужую рабочую силу (буржуазия). Эти части и стали называться классами. К ним липла всякая мелочь, но это не так важно. Дольше всех этому сопротивлялось крестьянство, оно и было главным врагом современного общества, а вовсе не пролетарий. Равновесие (и развитие) классового общества определяется классовой борьбой, за порядком на ринге следит государство. Оно правовое, судит не по справедливости, а по закону, а законы вырываются в борьбе, через парламент.

Была ли Россия перед 1917 г. таким классовым обществом? Считаю, что нет. Да, капитализм развивался и разлагал сословия — но не разложил. Он отторгался всеми, включая самих капиталистов. Егор Булычев — вот русский капиталист. Третьяков и Мамонтов убежали в искусство, Савва Морозов финансировал революцию. А были Разуваевы и Колупаевы, которые богатели не как рачительные буржуа, а путем пожирания рохлей и ротозеев. О других сословиях и говорить нечего — все они, включая жандармов, и приготовили «революцию», которая на деле виделась как спасение от свинцовой мерзости общества индивидуумов и Колупаевых. Как избежала такой революции Япония? Там правящее сословие во главе с императором овладели процессом и в конце прошлого века разрушили обветшавшую феодальную структуру, реставрировав общинные отношения XI века. Они не впустили в страну ни протестантизм, ни западный капитализм, придушили своих Колупаевых и реализовали проект, который можно назвать «японским сталинизмом» — т.н. революцию Мэйдзи. Послали самураев и ремесленников учиться на промышленных предпринимателей, обобрали крестьян и заставили их идти на заводы рабочими — но с сохранением общинных отношений. Только теперь община крестьян стала персоналом завода, а самурай и его дружина — предпринимателем и дирекцией.