Вот маленькая заметка: в Лондоне полицейские задержали и повезли в иммиграционную службу для депортации девушку из Ямайки с просроченной визой (мать ее живет в Лондоне). Рот ей заклеили пластырем, а для верности в машине сели ей на живот и раздавили почки. Споры идут о том, отчего она умерла - просто ли задохнулась от кляпа, или к этому добавился болевой шок. Мать склоняется ко второй версии, а полиция с возмущением отвергает это недостаточно обоснованное обвинение и настаивает на том, что все дело в кляпе. Девушка просто задохнулась. Никаких претензий к погибшей полиция, кстати, не высказывает.
      Через день - в газете новая маленькая заметка, теперь из Голландии. В центральном парке две девочки-марокканки катались на лодочке, и девятилетняя выпала в воду, недалеко от берега. Ее подружка двенадцати лет прыгнула за ней и пыталась вытащить, а сил не хватало. Стала кричать, просить помощи. На берегу собралось около двухсот любопытных бюргеров, кое-кто с видеокамерами - как упустить такой сюжет. Никто не шелохнулся, и девчонка оставила подругу в воде, вылезла и побежала искать полицейского. Ребенок пробыл в воде больше часа и спасти его не удалось. Голландские законы обязывают оказывать помощь людям, терпящим бедствие, и полицейский стал требовать объяснений у зевак. Ответ был: "Эти девочки - нелегальные иммигранты" (хотя, разумеется, никто у них визу не проверял). А те, кто снимал эту сцену на видеопленку, отказались предоставить ее судье, так как солидарны с соотечественниками [16].
      Тут беззащитными людей сделал цвет кожи. С ирландцами дело обстоит иначе, здесь - историческая презумпция виновности. В самый разгар перестройки, в 1990 году, выпустили из тюрьмы невинно просидевших шестерых ирландцев. Но ведь их пытали и вырвали признание совсем недавно - в последние годы брежневского режима, но пытали не в Москве, а в Лондоне.
      Конечно, "от тюрьмы не зарекайся" - пословица всех времен и народов. Везде возможны ошибки. Сказать, что в СССР было особенно много судебных ошибок - для этого нет никаких оснований. Никто никогда такого сравнения не делал. Вся идеологическая кампания по дискредитации советской судебной системы основывалась на отдельных случаях и на таланте журналистов, которые эти случаи описывали. А дальше идеологи делали общие выводы, для которых эти отдельные случаи никаких оснований не давали. И если с абсолютно той же меркой подойти к западной реальности, то окажется, что она как минимум не лучше. Вот по испанскому телевидению смотрю передачу на социальные темы приглашены жертвы судебных ошибок или их родители. И диву даешься - у нас самые дотошные критики советской системы таких случаев не выкапывали. Вот отец, крестьянин, плачет, просит "судей всей Испании быть повнимательнее". Сына арестовали, отвезли в Мадрид в тюрьму, никакого обвинения не предъявили. Выпустили в таком состоянии, что парень покончил с собой - так и не добившись объяснений. Другой случай: симпатичный мальчик-школьник. В шестнадцать лет его арестовали по подозрению, что он - знаменитый "насильник в лифтах", который терроризировал женщин всей Испании. Продержали десять месяцев, причем следствия никакого не было. Выпустили как ни в чем не бывало, опыт получил ужасный. Выступает отец: семья разрушена, психика матери не выдержала, репутация подорвана. Третий случай благообразный седой инженер-программист. В фирме случился скандал, его обвинили в "информационных преступлениях" и посадили в тюрьму. После апелляций выяснилось, что таких преступлений вообще в уголовном кодексе Испании не существует - суд исходил "из общих соображений".
      Но главное даже не в этом. А в том, что тюрьма тюрьме рознь. Нас убедили, что тюрьмы в СССР были ужасны, бесчеловечны и т. д. Но вот по всей Европе и в США прошли бунты заключенных, и кое-что показали по телевидению. И даже внешне не скажешь, что в правовом государстве тюрьма делает честь просвещенной Европе. В Барселоне заключенные взбунтовались в поддержку молодого врача, который объявил забастовку. Почему? Он стремился выполнить свой долг и хоть чем-то помочь больным заключенным. И показали тюремную амбулаторию, все оборудование которой составляла одна табуретка. Но не этим страшна тюрьма на Западе, а тем, что это уже не тюрьма, а нечто новое и гораздо большее, не предусмотренное кодексами. Тебя приговаривают к месяцу лишения свободы - не более того, а семья с тобой прощается навеки. Дело в том, что в Испании, например, свыше 40% заключенных больны СПИДом (кое-где половина). Примерно такой же процент - гомосексуалисты. И новенького заключенного, на какой бы срок он ни был посажен, с очень большой вероятностью изнасилуют, и кто-то из насильников наверняка болен СПИДом. Похожая ситуация и в других странах Запада. И получается, что вся система правосудия фактически отбросила основной принцип любого права пропорциональность наказания тяжести содеянного. Да и принцип разделения властей отброшен, как грязная бумажка. Судебная власть приговаривает правонарушителя к одному наказанию - и передает в руки исполнительной власти, в ведении которой находятся тюрьмы. А эта власть фактически наказывает человека совершенно иным способом, то есть, решает его судьбу уже сама. За сравнительно небольшой проступок тебя почти приговаривают к смертной казни - во всяком случае, к психологической пытке, связанной с неопределенностью: казнят или нет? Один человек был приговорен к месяцу тюрьмы за грубое нарушение дорожных правил - превышение скорости. Всего на месяц. Но в тюрьме он был изнасилован, получил СПИД и быстро умер. Потому-то поднялся такой шум, когда попался очень модный в Испании журналист. Он вскользь написал что-то о махинациях президента клуба "Реал Мадрид", о которых и так все знали. Тот в суд. Доказательств нет. Значит, клевета - два месяца тюрьмы. Казалось бы, что такого, при Франко по двадцать лет сидели. Но нет, поднялся крик на всю Испанию. Уж как извинялся смелый критик коррупции. Наконец, правительство использовало свое право помилования и заменило ему тюрьму штрафом. И по телевизору мы видим гордого народного трибуна, благодарящего правительство и навзрыд плачущего. Вот тебе и свобода, вот тебе и достоинство личности. А ведь речь идет о представителе высшей элиты, который с половиной министров "знаком домами". Парень из деревни до правительства не докричится.
      Как на этом фоне выглядят утверждения о надежной защищенности лояльного человека Запада от произвола государства - и полной уязвимости в тоталитарном СССР? Как сознательно сфабрикованный миф. Другое дело, что сегодня нас быстро втягивают в "глобальную цивилизацию", и мы перенимаем у нее прежде всего самые дурные черты - но иначе и не может быть.
      Глава 2
      ЕВРОЦЕНТРИЗМ
      И ДЕСТРУКТУРИРОВАНИЕ РОССИИ
      В России осуществляется проект, цель которого сформулирована как демонтаж всех структур, несущих в себе ген "советской идеологии". По сути это - проект ликвидации особой цивилизации, какой была Россия, а затем СССР. И прежде всего должно было быть демонтировано то, что называется культурным ядром общества. В традиционном обществе в это ядро входит множество норм, выраженных на языке традиций, передаваемых от поколения к поколению, а не через формальное образование и воспитание индивидуумов. Это - наиболее разрушительная разновидность революций. Конрад Лоренц писал:
      "Привычки, которые человек воспринимает через социальную традицию, связывают его с людьми гораздо сильнее, чем любой обычай, освоенный индивидуально, и разрушение традиции сопровождается очень интенсивным чувством страха и стыда... Иерархические отношения между тем, кто передает традицию и тем, кто ее воспринимает, являются обязательным условием для того, чтобы человек был готов ее усвоить. С этим тесно связан и процесс, который мы называем поиском идентичности... Это и помогает сохранять устойчивость культурных структур. Но против этого восстают все революционные силы, враждебные устойчивым структурам. Они побуждают человека выбросить за борт любую традицию" [29, с. 318].
      Нарушение всех иерархических отношений и уничтожение традиций обосновывается в России необходимостью воспринять нормы "правильной" цивилизации Запада. Но известно, что попытка "скопировать" привлекательные черты иной цивилизации и перенести их на свою почву обычно кончается, как отмечал Леви-Стросс, хаосом и разрушением собственных структур. Ибо даже в самом лучшем случае (когда слабы социальные группы, стремящиеся обогатиться в условиях хаоса и поэтому способствующие деструктурированию общества) на свою почву переносятся лишь верхушечные, видимые плоды имитируемой цивилизации, которые нежизнеспособны без той культурной, философской и даже религиозной основы, на которой они выросли. Сегодня население СССР на собственном опыте убеждается, к чему приводит такой утопический проект и какие бедствия несет простому обывателю разрушение структур, которые обеспечивали общественную жизнь. И насколько убого, если не преступно, выглядят те претензии к идеологической ("коммунистической") окраске этих структур, которые были использованы новыми идеологами как аргумент для их разрушения.
      О том, что структуры нашего общества были "нецивилизованными", мы наслышаны много. Здесь мы затронем только одну сторону: эти претензии, взятые из арсенала евроцентризма, исходили из постулата, что общественные структуры и институты СССР были противоестественными и созданными якобы в соответствии с политической схемой "марксизма-ленинизма". Как образец нам указывались аналогичные институты Запада как на продукт якобы естественной эволюции общества. Поскольку этот постулат утверждался со всем авторитетом науки и престижем "духовных лидеров" типа Сахарова и Лихачева, в массе своей интеллигенция ему поверила - и помогла идеологической машине КПСС внедрить этот постулат в сознание большинства населения. Так вот, имеющееся в нашем распоряжении общедоступное научное знание позволяет утверждать, что этот постулат - ложь. Не только не существует "естественной" или "правильной" модели общественных институтов и норм, но и, более того, многие советские нормы и традиции, смешные для человека Запада, были наследием традиционного общества и в этом смысле были естественны для России, не испытавшей той культурной мутации, какой стала для Запада Реформация. Покажем это на примере двух общественных институтов - власти и социального обеспечения, затронув, разумеется, лишь отдельные стороны этих явлений, но те, в которых отражаются фундаментальные метафоры двух типов общества.
      Возьмем самый крайний случай, который давно стал предметом издевательств для просвещенного интеллигента - традиция советских представительных органов торжественно принимать решения единогласно. Фотографии Верховного Совета СССР с единодушно поднятыми руками вызывали хохот. Во, тоталитаризм, ха-ха-ха! То ли дело на Западе - за решение надо бороться, все в поту, и перевес достигается одним-двумя голосами. Ясно, что у них решения гораздо правильнее. И ведь если бы этот смеющийся интеллигент задумался и вспомнил хотя бы свой институт или КБ и практику их "парламентов" (партбюро, профкома, дирекции, собрания и т. д.), то сам пришел бы к выводу, что и у нас, и на Западе речь идет о ритуале, а решение реально принимается не в момент голосования. И что принятие решения с перевесом в один голос на деле означает просто отсрочку решения, ибо реализовать программу даже при пассивном сопротивлении половины участников невозможно.
      Что же означает ритуал голосования в обоих "моделях". Он отражает главную метафору общества. В одном случае голосование - способ достижения перемирия в "войне всех против всех" и способ поиска компромисса конкурирующих индивидуальных воль. Во втором случае - демонстрация единства всех и подтверждение общей солидарной воли. А компромисс и поиск приемлемого для всех решения ищется до ритуальной церемонии голосования, и этот процесс прямо с ритуалом не связан. Ритуал демонстрации единства и обещания всеми выполнять принятое решение - древний ритуал, сохраняемый традиционным обществом. Это мы видим и в процедурах голосования в советах директоров японских корпораций, где не жалеют времени и сил на предварительное обсуждение проектов решения, но принимается оно единогласно. Это мы видим и в сохранившихся "примитивных" обществах, изучаемых антропологами. Вот выдержки из описаний Леви-Стросса и цитируемых им работ других ученых:
      "Насколько глубоко могут быть укоренены в сознании установки, совершенно отличные от установок западного мира, безусловным образом показывают недавние наблюдения в Новой Гвинее, в племени Гауку-Кама. Эти аборигены научились у миссионеров играть в футбол, но вместо того чтобы добиваться победы одной из команд, они продолжают играть до того момента, когда число побед и поражений сравняется. Игра не кончается, как у нас, когда определяется победитель, а кончается, когда с полной уверенностью показано, что нет проигравшего.
      ...Важно отметить, что почти во всех абсолютно обществах, называемых "примитивными", немыслима сама идея принятия решения большинством голосов, поскольку социальная консолидация и доброе взаимопонимание между членами группы считаются более важными, чем любая новация. Поэтому принимаются лишь единодушные решения. Иногда дело доходит до того - и это наблюдается в разных районах мира - что обсуждение решения предваряется инсценировкой боя, во время которого гасятся старые неприязни. К голосованию приступают лишь тогда, когда освеженная и духовно обновленная группа создала внутри себя условия для гарантированного единогласного вотума" [27, с. 300-301].
      Просвещенному и рационально мыслящему человеку и это покажется абсурдным, но это уже - вопрос ценностей. Опыт, однако, показал, что без традиций и "иррациональных" норм, запретов и ритуалов, может существовать, да и то с периодическими болезненными припадками (вроде фашизма) лишь упрощенное, механистическое общество атомизированных индивидуумов. Сложные поликультурные, а тем более полиэтнические общества устойчивы до тех пор, пока не позволяют пошлой рационализации навязать им "прогрессивные"западные нормы. Вот красноречивая иллюстрация, которую приводит израильский политолог Яарон Эзраи:
      "Любопытный пример политического табу в области демографической статистики представляет Ливан, политическая система которого основана на деликатном равновесии между христианским и мусульманским населением. Здесь в течение десятилетий откладывалось проведение переписи населения, поскольку обнародование с научной достоверностью образа социальной реальности, несовместимого с фикцией равновесия между религиозными сектами, могло бы иметь разрушительные последствия для политической системы" [18, с. 211].
      Разве трагический опыт Ливана не показывает, что это нежелание знать отнюдь не было абсурдным? Ливан разрушен и с трудом встает из пепла. Но ведь мы везде видим одно и то же: там, где власть получают люди, проникнутые мироощущением евроцентризма, грубо разрушаются все традиционные культурные нормы и ритуалы, вызывающие у самодовольного культуртрегера отвращение как "архаические пережитки". Об этой особенности либерального мышления писал К. Лоренц в 1966 г. в статье "Филогенетическая и культурная ритуализация":
      "Молодой "либерал", достаточно поднаторевший в научно-критическом мышлении, обычно не имеет никакого представления об органических законах обыденной жизни, выработанных в ходе естественного развития. Он даже не подозревает о том, к каким разрушительным последствиям может повести произвольная модификация норм, даже если она затрагивает кажущуюся второстепенной деталь. Этому молодому человеку не придет в голову выбросить какую-либо деталь из технической системы, автомобиля или телевизора, только потому что он не знает ее назначения. Но он выносит безапелляционный приговор традиционным нормам социального поведения как пережиткам - нормам как действительно устаревшим, так и жизненно необходимым. Покуда возникшие филогенетически нормы социального поведения заложены в нашем наследственном аппарате и существуют, во благо ли или во зло, подавление традиции может привести к тому, что все культурные нормы социального поведения могут угаснуть, как пламя свечи" [29, с. 164]. Разве не такое поведение "молодого либерала" мы наблюдали во все годы перестройки и наблюдаем еще сейчас?
      Непосредственно к этому примыкает вторая проблема, которую идеологи перестройки формулировали в виде риторического вопроса: "кто должен управлять страной?". И все честные демократы должны были хором отвечать: "ну конечно, профессиональные специалисты, ученые, а не какая-то кухарка". Этот крик и сегодня повторяется, и в нем отражается одно из важнейших столкновений евроцентризма с традиционным обществом и, соответственно, исходящего из механистического детерминизма рационального мышления - с мышлением обыденным, включающем в себя и моральные нормы, и традиции, и предания.
      "Кухарка" - это использованный Лениным метафорический образ человека с обыденным мышлением, но человека "из низов"3. Он был принят как альтернатива "царю" - метафоре человека с самого верха иерархии, но тоже человека с обыденным мышлением. В оппозиции к ученому, то есть человеку с мышлением исследователя, кухарка и царь различаются между собой несущественно. Суть в том, что для ученого важно знание (истина), и он в принципе чужд понятиям Добра и зла - для него этих понятий просто не существует, он свободен от моральных ценностей. Совершенно иначе видят мир кухарка и царь - они исходят из критериев Добра (для семьи, о которой заботится кухарка, или для всех подданных державы). Кухарка и царь не исследуют общество, а обеспечивают ему мир и благоденствие. Ученый подходит к объекту как экспериментатор - он ломает объект, чтобы познать его. Общество, в котором власть отдана ученому, неизбежно идет к трагедии.
      Сюда же относится и вся кампания по обличению иррационального и полного предрассудков "совка", и засилья стариков в советских органах власти (с юмором говорилось, что политический строй СССР был геронтократией), и песенка о том, что России не нужны "народные депутаты, съезжающиеся со всех концов страны", а нужен небольшой парламент из профессиональных политиков. Для сохранения мира в СССР огромное значение имело как раз то, что в центральных органах власти было много людей с сохранившимся "деревенским", не научным и не техноморфным мышлением. Дальше всего от этого мышления ушла ставшая "городской"научно-техническая интеллигенция, которая уже несколько поколений воспроизводит сама себя. Сейчас, когда именно им предложено передать всю власть, убрав из парламентов всех "кухарок", надо вспомнить предупреждение К. Лоренца: "Городской человек, который с детства живет в окружении созданных техникой объектов, которые могут быть разобраны и вновь собраны по желанию, не понимает, что существуют вещи, которые могут быть с легкостью разрушены, но если они рвутся (позвольте мне использовать это выражение, ибо речь действительно идет о том, чтобы их "рвать"), то они гибнут навсегда" [29, с. 301].
      На деле речь идет о том, чтобы перенять у Запада тип государственной власти, печально известный как "государство принятия решений" - продукт эволюции западного общества, в котором уже преодолена демократия, и все вопросы, даже определяющие судьбу больших масс людей, решают профессиональные специалисты с научным типом мышления. Это - последняя разновидность технократизма, в которой общество, рассматриваемое как машина, изживает, наконец, политику, заменяя ее поиском оптимального решения (при этом идеология заботится о том, чтобы людям не пришел на ум вопрос: а каковы критерии оптимизации и кто их устанавливает?). Исчезает проблема политического выбора, и все внимание концентрируется на анализе альтернатив решения проблемы. Никто уже не задается вопросом, хорошо ли бомбардировать Багдад, спор идет о том, как это лучше сделать.
      Естественно, что при превращении политики в технологию нет нужды и в политической активности масс, нежелательно даже, чтобы слишком много их приходило на выборы. Обвинения в иррациональности и некомпетентности "человека с улицы" в вопросах, которых прямо касаются его жизни стандартная практика "государства решений". При сохранении формально демократических структур это государство становится технократическим. В работе, посвященной историческому анализу технократии, испанский философ М. Медина пишет: "Поскольку легитимация власти основана на знаниях необходимых специалистов, руководство обществом, основанном на науке и технике, должно находиться в руках научно-технических экспертов. Такая форма правления исключает сама по себе демократическое участие масс, поскольку большинство людей не располагает знаниями, необходимыми для принятия политических решений. Управлять должно небольшое меньшинство технократов, так как лишь они подготовлены для этой роли" [32, с. 164].
      Исходя из философии Поппера, неолибералы стремятся заменить осуществляемую выборными представительными органами политику на контролируемую специалистами технологию принятия решений. Утверждается, что таким образом можно будет избежать пороков демократического государства: коррупции с целью образовать большинство, подкупаемое на отнятые у меньшинства средства (примером такого развития событий считают шведскую демократию начиная с 60-х годов); принятия решений на основе пактов и уступок, с тенденцией превратиться в "неофеодальное" корпоративное государство; опасности гнета большинства или даже "тоталитарной демократии". Все это - под знаменем достижения максимально полной свободы индивидуума.
      Но эта отвергающая демократию свобода ведет к тоталитаризму иного рода, на который указывал Г. Маркузе: "В таком мире технология предоставляет высокую степень рационализации отсутствия свободы человека и демонстрирует "техническую" невозможность быть ему автономным, определять собственную жизнь. Ибо эта утеря свободы не представляется теперь ни иррациональной, ни политической, а означает подчинение техническому аппарату, который увеличивает жизненные блага и производительность труда. Таким образом, техническая рациональность защищает, вместо того чтобы разрушать, легитимацию подчинения, и инструментальный горизонт разума раскрывается в рационально тоталитарное общество" [31, с. 334].
      Что же мы видим сегодня в России, разрушаемой в соответствии с мифами евроцентризма? Устранение не только социальных, но и глубинных культурных и психологических оснований власти, которая в России всегда легитимировалась не технологической эффективностью, а моральными ценностями - идеями любви и справедливости (чему совершенно не противоречат вспышки жестокости, которым бывают подвержены и отец, и царь, и кухарка). И в то же время России не дали вырастить ни ту форму демократии, к которой она совершенно очевидно и быстро эволюционировала (сравните ряд Сталин - Хрущев - Брежнев), ни ту, которая стала нарождаться в травмах перестройки - парламентскую, но сугубо российскую. Ей навязывают совсем уж несусветную модель технократического "государства принятия решений".
      Вторую иллюстрацию деструктурирования России при подгонке ее под постулаты евроцентризма возьмем с другого конца спектра проблем. Взглянем на судьбу не власти, а "маленького человека" - отработавшего свой век пенсионера. Это - вопрос о социальном обеспечении, система которого в конечном счете предопределяется антропологической моделью, из которой исходит социальный порядок. Евроцентризм, как говорилось, исходит из представления о человеке экономическом - рационально считающим, прогнозирующим, знающим свою выгоду и накапливающим состояние. Такой человек чуть ли не с детства знает, что станет старым, больным и нетрудоспособным - и копит, копит, копит. Он знает также, что дети в старости ему не помогут - но и он им если и даст денег в долг, то под расписку (и под проценты). Раз так, неолибералы с полным основанием требуют ликвидировать всякие предусмотренные законом виды социального обеспечения, ибо оно есть не что иное, как регулярное изъятие некоторой доли из доходов всех людей и возвращение пенсионерам этих денег в старости (но уже на уравнительной основе). Это - ущемление свободы человека. Пусть, считают философы неолиберализма, он сам распоряжается этой долей дохода, а если распорядится неразумно (например, промотает в молодости), то это будет его ошибка.
      В России, с энтузиазмом восприняв этот тезис, начали срочную ликвидацию "уравнительной" системы социального обеспечения, сведя на нет покупательную способность пенсии, ее наполнение реальной потребительной стоимостью (на деле просто украв изъятое у людей ранее средства ради формирования "слоя предпринимателей"). Одновременно началось создание альтернативных "западных" систем. Гайдар даже заявил, что он рассчитывал за 1992 год "изменить экономическое поведение населения России" - силой приучить их копить деньги на случай болезни и старости. Это было сказано в расчете на человека с полностью промытыми мозгами - для изменения стереотипа экономического поведения должно пройти несколько поколений. Совершенно очевидно, что даже если по приказу это поведение изменят люди самого активного возраста - 30-40 лет, они уже нормальным путем накопить себе на старость не смогут, они опоздали на 10-20 лет (не говоря уже о невозможности копить во время кризиса). О более старших поколениях и речь не идет. Схема реформы принципиально предопределяет заведомую бедность и страдания в старости большинства живущих ныне граждан России - даже если будет преодолен кризис и дела молодых пойдут на лад. Для пояснения рассмотрим показательный пример - положение стариков в Испании.
      Он показателен потому, что среди западных стран Испания имеет с Россией наибольшее число существенных сходных черт. Во-первых, Испания в течение пяти веков была частью арабского мира и сегодня тесно связана с Магрибом - исламской частью средиземноморской цивилизации. В мироощущении, мышлении и поведении испанцев видны многие особенности той синкретической евразийской культуры, которые, по мнению многих философов, характерны для России (они проявились, например, и в иррациональной народной войне против Наполеона, несшего прогрессивные порядки, и в необъяснимой страсти гражданской войны в ХХ веке). Во-вторых, индустриализация началась в Испании позже, чем в остальной части Европы, и Испания - одна из немногих стран, сохранивших крестьянство, тесную связь горожанина с деревенскими родственниками и сильные пережитки крестьянского мышления и традиционных норм человеческих отношений4.
      В-третьих, Испания, особенно ее старшие поколения - явно христианская страна. Евангельские догмы являются здесь и культурными нормами и оказывают существенное влияние на общественную жизнь, служа контрапунктом рационализму буржуазного общества. Наконец, Испания в течение 40 лет тоталитарного режима Франко приучалась к патерналистской политике государства (хотя и в условиях капитализма), сильной социальной защите и наличию элементов уравнительного распределения. Поэтому очень большая часть испанцев в сравнении с типичным индивидуумом стран протестантского капитализма не были накопителями.
      И вот, в этой социокультурной среде после смерти Франко тоже произошла "перестройка". Не так, как в СССР - принципиально по-иному. Никаких революций, никакого демонтажа структур, никаких идеологических чисток или сведения политических счетов. Мирный и осторожный, постепенный переход к либеральной экономике и открытому обществу, а также федеративному устройству с постепенным увеличением прав автономий. Запад с самого начала решил "принять" Испанию в свое лоно и не желал никаких разрушений. Но не это нас здесь интересует. Важно то, что даже при таком бережном переходе к "цивилизованному" порядку поколения испанцев начиная с 40 лет и старше не смогли быстро перестроить свое экономическое поведение и накопить достаточно средств на старость. Нынешние старики в Испании оказались резко отброшенными в бедность. Радостный лозунг, который часто звучит в Испании, - "мы уже европейцы!" - означает, что сильно потеснен патернализм государства, и в то же время сильно ослабли связь поколений и помощь молодежи старикам. И старики стали намного беднее, чем более молодые поколения. Вот некоторые данные.
      13 августа 1993 г. одна центральная газета опубликовала выдержки из доклада о социальном положении пожилых людей в Арагоне - одной из самых благополучных автономных областей Испании (при среднем уровне безработицы в Испании 23% в Арагоне он 14,7%; по среднему душевому доходу Арагон приближается к ЕЭС). Читаешь, и не веришь своим глазам. 57% жителей Арагона в возрасте старше 65 лет живут ниже уровня бедности и имеют доходы менее 15 тыс. песет в месяц [15]. Вдумайтесь в это число. Пятьдесят семь процентов! Это ведь большинство, а не маргинальная группа бродяг. Ни алкоголиков среди них нет, ни наркоманов. Это - поколения честных и безотказных тружеников, которые за последние полвека отстроили и индустриализовали Испанию.
      Что такое 15 тыс. песет? Как сообщает той же газете директор отеля на южном берегу Испании, где любят отдыхать русские предприниматели из "новой экономической элиты", они в то лето занимали сорок комнат из ста и платили по 40 тыс. песет за ночь. А метрдотель ресторана добавил, что эти молодые и скромные люди заказывают обед по 800 тыс. песет на 12 персон - по 600 долларов на брата. Так вот, на 15 тыс. песет в месяц почти невозможно прожить. Снимать комнату в 8 кв. метров без отопления стоило в тот год в Арагоне 25 тыс. песет в месяц (а если живешь в этой комнате вдвоем - 30 тыс.). Значит, если старик не обзавелся собственным жильем - а половина испанцев сегодня снимает жилье - бездомность его удел. Видимо, сегодняшние старики, воспитанные при тоталитарном режиме, все же обзавелись жильем (бездомных довольно много лишь в крупных городах). Но 67,5% стариков живут в домах без отопления. Каково это, трудно объяснить, если ты не испытал этого (я одну зиму прожил в таком доме и говорю как эксперт). В Арагоне холодно с ноября по апрель. И хотя морозов нет, температура ночью около нуля, но рамы одинарные, стены тонкие, полы каменные, и дом промерзает насквозь. Сразу становится сыро, и стены покрываются плесенью. Как гласит доклад, "это очень вредно для здоровья старых людей и предопределяет очень высокий уровень заболевания суставов".
      Летом, наоборот, жара - город прогревается до 40-45 градусов. Душ надо принимать три раза в день, но каждый шестой из стариков не имеет душа в жилище, а почти каждый третий не имеет и канализации. И перспективы печальны: наблюдается снижение доли стариков, получающих пенсию: 43,7% в 1987 г., 42,3% в 1990, а на ближайшее будущее прогнозируется снижение до 40%.