7

Аул назывался Курайлысай и принадлежал соседней Киндиктинской волости. Народ здесь жил оседло. Занимались не только скотоводством, но и пахали землю, растили хлеб.

Чтобы не тревожить спящих людей, свернули к крайнему домику.

Хозяином его был пожилой, лет пятидесяти, мужичонка, отнюдь не храброго десятка. Услышав топот и голоса всадников, внезапно появившихся среди ночи, он не скоро открыл дверь, выспрашивая, кто да откуда, и успокоился лишь тогда, когда воочию увидел знакомых ему Баймагамбета и Салыка.

Обрадовался, поднял жену, велел ей ставить самовар, выкатил из угла и поставил посредине комнаты низенький столик, набросал вокруг него одеял и подушек и, как те ни противились, усадил усталых гостей.

От чаю приехавшие отказались наотрез: слишком много беспокойства хозяйке, а время уже позднее. Съели по куску лепешки, выпили по большой пиале кислого молока, вышли во двор и прямо под звездами растянулись кто на поданной хозяином кошме, кто на попоне, а кто и просто на копешке соломы: казаху не привыкать спать там, где захватит ночь.

Поднялись рано. Теперь уже вволю напились чаю, приготовленного хлопотливой хозяйкой, наполнили свои бурдюки шалапом[12] и тронулись в путь.

Ночью хозяин долго донимал расспросами Салыка. Узнав про гибель Ураза и Алдабергена, разохался: весть об этом еще не дошла сюда, но больше всего напуган был тем, что в окрестностях опять появились бандиты.

— Ох ты, господи, — причитал он, — ведь уверены были уже, что с бандами покончено, что наконец-то можно спокойно пожить. Только-только начали приходить в себя от этих банд и бесконечных кровопролитий, в артель вот объединились, чтоб совместными усилиями растить урожай, — и опять кому-то неймется. Проклятый Кулбатыр! Знаю я его, этого негодяя. Во времена алашордынцев не раз налетал на аул со своими молодцами — дань требовал: мол, не хотите помогать нам лошадьми и продовольствием, дома спалим и скотину перебьем! Такого страху нагонял, кровопийца проклятый!

Хозяин вспомнил и рассказал Салыку, что один из аульчан видел вчера в степи, километрах в десяти отсюда, двух незнакомых всадников, направлявшихся в пески, может, это и был Кулбатыр с кем-то из своих. Салыку хотелось бы знать подробности, но аульчанин, как на грех, уехал по каким-то своим делам в волостной центр Киндикты.

Салык не сомневался, что виденные вчера аульчанином люди — действительно Кулбатыр с кем-то из подручных. Все-таки ему удалось схитрить и сбить погоню со следа, выйдя из песков в степь. Но Салык был уверен и в другом: что в степи он долго не задержится — там и пастухов много, и проезжих, — а попадаться кому-то на глаза Кулбатыру было не с руки. Поэтому ему опять одна дорога — в пески. В глухие пески.

Он поделился этими соображениями со своими спутниками, и они согласились с ним. Отряд решил тоже двинуться наискосок к северу, пройти по степи верст десять — двенадцать, а потом уже вновь войти в Карагандыкумы. Примерно так должен был действовать и Кулбатыр.

Оснований для такой уверенности было довольно много. Правая часть песков тянется в сторону Каратюбинской волости и упирается в густые заросли на берегу реки Калдыгайты. А вот в левой их части, километрах в шестидесяти отсюда, среди песков растут сосновые рощи.

Полоса их узка, но простирается довольно далеко. За ними уже нет той пустыни, которой преследователи успели вчера с тоской налюбоваться вдоволь. За рощами же пустыня чередуется со степью. Кулбатыр, может, конечно, схитрить и на этот раз: во-первых, укрыться в роще, которая однажды когда-то уже спасла его; во-вторых, пройти ее вдоль, углубиться в степь и снова в неожиданном месте войти в Карагандыкумы. В прошлый раз он проделывал такие штуки, почему бы и теперь не воспользоваться тем же приемом?

По дороге преследователи заезжали в попадавшиеся на пути аулы в надежде узнать что-то новое. Но нигде никто ничего не видел и не слышал — Кулбатыр как сквозь землю провалился.

Когда они снова вошли в пески, здоровяк Баймагамбет остановил коня.

— Командир, предложение есть, — сказал он.

Салык и остальные попридержали коней.

— Если будем продолжать держаться вместе, опасаясь подвохов с его стороны, он совсем оторвется от нас. Слишком хитер, собака. Пески большие, лощин и оврагов хватает, и многие из них поросли таким кустарником, что если заляжет в них, пока не наступишь на спину — не обнаружишь. Будем ехать скопом, он вряд ли нападет, но и не обнаружит себя. А мы ведь с самого начала знали: идем на риск. Надо разбиться на группы, по два-три человека, и действовать по отдельности. Расстояние между группами — пять-шесть верст. Я думаю, что так толку будет больше.

Салык сказал, что сам подумывал об этом. Но тут вмешался коротышка и пузан Шанау:

— А как мы узнаем, обнаружил кто-то Кулбатыра или нет? А если он перебьет тех двоих или троих? Что, на овечьих катышках будем гадать или по падающим звездам судьбу определим?[13] — ехидно затараторил он.

С Баймагамбетом они были ровесниками, а потому могли и поддевать и вышучивать друг друга. До этой минуты напряжение не покидало отряд — слишком памятен для всех был день, когда Кулбатыр беспрепятственно расправился с Уразом и Алдабергеном, а потому никому и в голову не приходило шутить. И вдруг этот Шанау с падающими звездами... Все невольно заулыбались.

— Можешь не беспокоиться, с тобой ничего не случится, — оскалил крепкие зубы здоровяк. — Если бы случилось, так в прошлый раз бы не уцелел. Но видно, Кулбатыровы пули мимо тебя летают.

Киикбай и Куспан уже не сдержались, прыснули со смеху.

Видно было, что Шанау разозлили и слова Баймагамбета, и смех парней.

— Если я за кого-то и боюсь, то лишь за тебя, косоглазого, — бросил он. — Какого тебе будет? Ты же только с одной стороны видишь. А вдруг Кулбатыр с другой окажется, тогда что? Трахнет тебя по башке чем-нибудь, ты и вспомнить не сможешь, какое у тебя сейчас предложение было.

И Шанау захохотал, тряся своим большим животом. Последняя фраза с намеком на слова Баймагамбета: «Командир, предложение есть» — показалась Шанау очень удачной. У него как будто захохотали все морщинки широкого лица с приплюснутым носом. Но лишь один Абдулла присоединился к Шанау, да и тот, заметив, что остальным не понравился намек Шанау на физический недостаток Баймагамбета, тут же оборвал смех.

— Чтобы получше видеть, я возьму с собой остроглазого Киикбая. Вдвоем, я думаю, мы все разглядим.

Баймагамбет говорил спокойно, давая понять противнику, что препираться не намерен. Тут и Шанау посерьезнел — догадался наконец, что нападки его неуместны.

— Тогда нужно вечерами сходиться, — уже по-деловому предложил он.

— Я как раз об этом и хотел сказать, — посмотрел на всех твердым взглядом Салык. — Верстах в двадцати отсюда есть рощица Котантал. Во-он в той стороне. Ее отовсюду видно издали. Там вечером и встретимся. — Подождал, не возразит ли кто, но все закивали, соглашаясь. — Тогда вот что, — продолжил он, — если кто-то нападет на след — непременно сразу сообщит остальным... по цепочке. Ясна задача?

Отряд разбился на три группы. Самое крайнее и долгое, обходное, направление выпало на долю Баймагамбета и Киикбая. Посредине должны были идти Шанау и Куспан. Салык же со своими милиционерами двинулся прямо к туранговой роще. Командир распределил людей с таким расчетом, чтобы возле молодого обязательно оказался человек постарше и поопытнее.

Удаляясь от своих товарищей и углубляясь в пески, Баймагамбет и Киикбай невольно все чаще стали оглядываться по сторонам. Они хотя и не признавались друг другу, на душе у обоих было неспокойно. Как только из виду исчезли остальные, они вдруг так остро почувствовали свое одиночество, затерянность в этих бесконечных песках, что невозможно было избавиться от ощущения надвигающейся на тебя опасности, и нервы натянулись до предела, будто именно в них должны были полететь пули, посланные меткой и твердой рукой. Они крепились, старались не выдавать своих чувств, однако держались рядышком, почти касаясь стременами. Кони шли в ногу, не отставая и не вырываясь вперед.

То и дело они обменивались короткими фразами о своих наблюдениях: там куст в отдалении шевелился под ветром и был похож на залегшего человека, то мелькала какая-то неясная тень. Но постепенно смутная тревога приумолкла в душе, и они стали говорить все реже и реже.

Часа через два достигли того места, откуда им надлежало повернуть к туранговой роще. Сначала решили передохнуть, но потом передумали: путь предстоял неблизкий, времени терять нельзя.

Они покинули низину, испещренную следами зайца, бросавшегося из стороны в сторону, и гнавшейся за ним лисы, поднялись на холм и сразу же почувствовали прохладный ветер. Постояли немного, не двигаясь. Ветер этот был точно влажное полотенце на пылающий лоб больного. Всадников совершенно изморила жара, и они сейчас обрадовались хотя бы тому, что прохлада осушит мокрые от пота лица, да и дышать стало полегче.

Иногда на пути им встречались такие крутые подъемы, что лошади противились идти. Тогда верховые пускали их в объезд по низинам и неизменно плутали, а потом долго искали нужное направление. Вскоре им пришлось отказаться от этих низин — так они и до ночи не доберутся до Котантала. Перед каждым холмом спешивались и вели лошадей наверх в поводу.

Лишь после полудня они дали отдых себе и лошадям. Достали из коржунов курт, иримшик, вытащили бурдюки с шалапом и, пристроившись у подножия высоченного бархана, сели перекусить.

— Ага, можно тебя спросить? — сказал Киикбай, разжевывая затвердевший солоноватый кусочек курта.

— Спрашивай, — откликнулся здоровяк, тоже двигая крепкими челюстями.

— Правда, что вы с Кулбатыром друзьями были?

Баймагамбет уставился на спутника единственным глазом: чего надо этому парню? Но жевать не перестал.

— Кто тебе сказал?

— Люди говорят.

Баймагамбет отпил из бурдюка большой глоток шалапа, отер тыльной стороной здоровенной ладони губы, ответил неопределенно:

— Если говорят — значит, что-то знают.

Киикбай тоже попил, завязал горловину своего бурдюка, положил его в коржун.

— Почему он зуб заимел на людей нашего аула?

— Чего ему зуб иметь? Враждует просто, — опять не очень понятно сказал Баймагамбет.

— Просто так, не из-за чего?

— Просто, не просто! — засопел Баймагамбет. — Классовый враг он — вот почему!

— Какому классу он враг?

— Беднякам он враг — кому же еще?

— Как же так? Ведь он и сам бедняк!

— Что поделаешь? Оба мы самые настоящие бедняки. Оба пасли коней у бая Жансары. Тогда и были друзьями. Да такими, что мечом не разрубишь. Потом, уж не знаю почему, он привязался к тем пустобрехам, которые хотели установить власть Алаш-Орды. Так и перешел на сторону баев. Они его, конечно, приласкали — сотником сделали. А я стал большевиком. Мне многих алашордынцев приходилось видеть из тех, что вовремя сложили оружие. А этот не унимался. Да и сейчас не унимается. Какая-то затаенная злоба живет в нем, вот и продолжает лить кровь...

Для Киикбая, по существу еще мальчишки, кое-что начало проясняться. Ведь когда здесь хозяйничали алашордынцы, он был еще почти ребенком. И все же многое из того, что услышал он два дня назад, переходя от одной кучки людей к другой возле юрты убитого Алдабергена, осталось для него тайной.

— Скажи, а правда, что Ураз убил отца Кулбатыра? — напрямую спросил он. Это, казалось, мучило Киикбая больше всего.

— Эх, браток, — вздохнул Баймагамбет, — долгий это разговор, в двух словах ничего не объяснишь... Чего только не было тогда! Все перемешалось: кто прав, кто виноват... Но сказать по правде, Ураз был слишком скор на расправу. И вот как тут судить? С одной стороны, преданнейший нашему делу человек, голову в любой момент готов был сложить за наше счастье, не раз себя под пули подставлял, всю гражданскую прошел от начала до конца; с другой... любил наганом и ко времени и не ко времени размахивать — чего скрывать!

Баймагамбет вроде бы ничего не сказал прямо, но Киикбай понял: да, Ураз был повинен в смерти отца Кулбатыра.

— В ауле говорят, что Кулбатыр и на Шанау имеет зуб, это правда? — спросил он опять.

— Э-э, да кто зуба не имеет на Шанау! Собаки и те имеют на него зуб. Он ведь куда попало сует свой глупый нос, порядок ему, понимаешь ли, надо навести везде и всюду. Кричит, шумит, настроение всем портит!

Лицо Баймагамбета было сначала неприязненным — видимо, не мог забыть утренней стычки с Шанау. Но, по натуре добрый, он быстро отошел, даже заулыбался:

— А в общем-то, у каждого человека свой характер — у этого дураковатый. Но он ведь беззлобный, Шанау. Сперва наговорит, накричит, руками размахается, а через минуту уже забыл все. Правда, и за ним водится: если упрется в чем-нибудь, с места не своротишь. Но только если по делу. Это, я считаю, хорошая в нем черта!

Тут он, видимо, вспомнил, что толком не ответил на вопрос Киикбая. Глянул на парня виновато.

— Тогда, в первый раз, когда Кулбатыр покидал наши края, — сказал он, облизывая быстро сохнущие губы, — не кто-нибудь, а именно Шанау преследовал его по пятам. Он тогда был членом Каратюбинского ревкома. И возглавлял отряд. Кулбатыр много дней водил их за собой, а потом точно по небу улетел. Так и не смогли его настичь... И знаешь, на земле люди всякие. Нашлись такие, кто обвинил Шанау, будто он просто не хотел ловить бандита и сам дал ему уйти. Потягали тогда Шанау, здорово потягали — едва оправдался. Может, только и спасло, что он батраком был. Так что сам понимай, за что мстит ему Кулбатыр... За ту погоню, наверно...

Баймагамбет достал кисет с насваем[14], заложил щепотку за губу. И внезапно спохватился:

— Э, паренек, засиделись мы с тобой. Как бы нам в потемках не пришлось ту рощу искать.

Они уходили в глубину пустыни. И чем больше удалялись от края ее, тем меньше и меньше становилось следов. Иногда вдруг попадется волчий или заячий, но потом и эти исчезли — лишь гладкий спрессованный песок, и больше ничего.

К вечеру они увидели темнеющую вдали рощу. Поднялись на самый высокий бархан, оглядели округу — никого! И сразу же поняли, что пришли первыми. Подъехали к роще почти вплотную, разнуздали коней, а сами сели в ожидании остальных.

Они так и не наткнулись на следы Кулбатыра. Но что у других? Может, хоть им повезло? Возможно, и в схватку вступили. Все могло случиться. Разве нельзя допустить, что кто-то опять нарвался на засаду, устроенную бандитом? Что ни говори, а слишком на большое расстояние разошлись они друг от друга. Тут ни крика, ни выстрела не услышишь.

Эти мысли кружились в головах обоих, хотя ни Киикбай, ни Баймагамбет не заговорили об этом, даже делали вид, что ни о чем таком и не думают. Баймагамбет неожиданно вспомнил, что у пут его коня сломался стопор, достал из кармана нож, пошел к недалекому кусту можжевельника, срезал ветку потолще и, вернувшись к Киикбаю, сел мастерить новый. Киикбай же, уперев приклад в песок и опершись на ствол дробовика обеими руками, сидел неподвижно, пристально вглядываясь в даль, откуда должны были появиться товарищи.

— А ведь я твоего покойного отца хорошо знал, — заговорил Баймагамбет, состругивая с вырезанной палки кору. — Давно это было. Ездили как-то вместе к дальним соседям выкуп требовать за угнанную породистую кобылицу. Отца-то помнишь? — неожиданно спросил Баймагамбет, и Киикбай кивнул: а как же! — Все-таки мал ты был. А Койбагар такой человек — хоть легенды о нем слагай. Сильный, прямо батыр, а взгляд... Если вдруг в гневе посмотрит — душа в пятки уходила. А как говорить умел — заслушаешься... Ну, в общем, приехали мы туда, встретили нас, как понимаешь, не с распростертыми объятиями. Спорили до крика. Отец твой помалкивал. А потом сказал свое слово... Короче, сдались они, эти угонщики. И вернулись мы домой, ведя вместо одной сразу четырех кобылиц.

Осиротевший Киикбай воспитывался в семье деда. Он много слышал об отце всяких историй, но про эту — впервые. Надеялся, что Баймагамбет сейчас расскажет еще что-то, но тот заговорил совсем о другом:

— Учиться тебе надо, браток. Мы остались неграмотными. А теперь голова до того всяким хламом забита, что никакое ученье впрок не пойдет. А тебе — самое время. Советская власть сама предлагает — учиться. С грамотой человеку жить...

— Я и сам думал, ага, — с готовностью откликнулся Киикбай. — Мы с Куспаном уже договорились. На следующий год обязательно поедем в Уральск.

— Правильно сделаете.

Солнце клонилось к закату, прямо на глазах увеличиваясь в размерах, пока не превратилось в яростно сияющий огромный диск. На его фоне четко прочертились линии барханов на горизонте. Повеяло прохладой. А солнце опускалось все ниже и ниже, пока не исчезло совсем, оставив на небе яркие красные сполохи, будто кто-то забыл прикрыть горловину печки, из которой вырывалось пламя.

В это время и появились всадники. Едущего впереди остроглазый Киикбай распознал сразу. Это был Шанау на своей сивой кобылке. Парень вскочил на ноги и начал призывно махать рукой с зажатой в ней шапкой. Всадники приближались. Чуть приотстав от Шанау, на сером в яблоках жеребце гарцевал Салык, группа которого, как стало известно чуть позже, совсем недавно присоединилась к Шанау и Куспану.

В этот день никому не удалось обнаружить следов исчезнувшего Кулбатыра.

Парни достали лопату, подаренную гостеприимным хозяином в Курайлысае, и принялись копать колодец на дне глубокой лощины.

Это лишь кажется, что пустыня безводна. Вода есть везде. Иногда, правда, залегает довольно глубоко, но знающий человек непременно отыщет место, где ее можно обнаружить на глубине нескольких десятков сантиметров.

Старшие сидели в стороне, строили догадки, куда мог подеваться Кулбатыр, но ничего путного придумать не могли. Спорили Шанау и Баймагамбет, Салык же вообще не принимал участия в разговоре. Достал из кармана гимнастерки сложенную в несколько раз газету, оторвал клочок, свернул толстую самокрутку и закурил. Нетрудно догадаться, о чем он думал: думы у всех были одинаковыми. Вот уже три дня все в отряде строят догадки, выдвигают предположения, а результатов нет. О чем еще говорить? Салык молчал, потому что пока не мог понять, где искать следы бандита. А может, и тогда они шли не по его следу — следы ведь не меченые.

Вода обнаружилась на полуметровой глубине. И вскоре в вырытой парнями яме ее набралось довольно много. Напоили коней, сами напились вдоволь и поужинали. Молодежь, забыв об усталости, забавлялась. Наскакивали друг на друга, валились наземь и боролись, пытаясь оказаться сверху противника. Старшие расположились возле небольшого костерка, давали отдых усталым телам.

Шанау не мог долго молчать, а потому, немного потомившись, оглядел всех и начал рассказ:

— В прошлый раз, когда мы гонялись за Кулбатыром...

Но Баймагамбет не дал ему разойтись:

— Помолчал бы лучше. Тоже мне — герой! Гонялся он. И кого же ты догнал? Ветер в степи?

К костру подошли парни. Сели. Все знали, что Шанау не упустит случая поддеть Баймагамбета: он никогда не прощал, если его задевали за живое.

— Что ж, Баймагамбет, — сказал он с нарочитым смирением, хотя широкое лицо его с приплюснутым носом в каждой морщинке затаило плутовство. — Я и вправду не догнал тогда Кулбатыра, и рассказывать мне не о чем. Лучше ты расскажи о чем-нибудь. Ну, например, как ты на скачках вышел победителем... — И, уже не в силах сдержаться, захохотал, широко раскрыв рот и колыхая своим брюшком.

Молодые насторожились: за намеком Шанау явно крылась какая-то веселая история, и они ждали перепалки, которая должна была возникнуть. Но Баймагамбет, видимо, не собирался отвечать Шанау, даже не посмотрел в его сторону, будто и не слышал ничего. Спокойно достал из кармана свою чакчу[15] с насваем, заложил щепотку за нижнюю губу.

— Что, не хочешь рассказывать? — не унимался Шанау. — Тогда я сам расскажу. — Полулежа, опершись на локоть, он хитровато подмигнул глядевшим во все глаза на него парням. — В прошлом году, перед тем как объединиться в артели, мы, покойный Алдаберген, вот этот самый Баймагамбет, твой отец Сарыишан, — кивнул он в сторону Куспана, — я и еще два джигита, возвращались из Каратюбе. Возвращались мы, значит, и тут кто-то шепчет мне на ухо: «Давай разыграем Баймагамбета!» — «Давай», — отвечаю. Ехать-то ведь долго, скучно. Я и предложил: «Что, мужики, у кого самый быстроногий конь? Может, проверим?» Всем, конечно, надоело однообразие — почему не развлечься? А наш Баймагамбет раззадорился пуще всех. Возьми и ляпни: «Что же, проверим! Я на своего коня надеюсь!..» Ну и поскакали... Спустя немного я подмигнул остальным: мол, придержите коней. Те, конечно, поняли всё и стали помаленьку отставать. А Баймагамбет нахлестывает своего и нахлестывает! Сарыишан подзадоривает его: «Давай, Баймагамбет, нажимай, Баймагамбет!» А тот и рад стараться. Я скакал некоторое время чуть позади него, потом специально отстал. А Баймагамбет в момент перевалил пригорок и скрылся из глаз. Ну, мы хохотали тогда!

— Мастак же ты врать, дорогой, — усмехнувшись, бросил Баймагамбет. — Ты сам старался во что бы то ни стало обогнать меня...

— Это я-то? Смотрите, до сих пор поверить не может, что лишь ради смеха затеяли мы эти скачки, — ткнул в Баймагамбета коротким толстым пальцем Шанау. — Я уже отстал от него, а он продолжает наяривать — с коня ошметьями мыло летит! У него и у самого единственный глаз, наверно, потом залило — не видел ничего вокруг, на слух ориентировался. Но где там! Топот копыт, скрип седла, ветер в ушах — ему и казалось, что за ним вовсю гонятся. Только за пригорком и остановился: совсем коня запалил. Обернулся, а позади — ни души. После этого так возгордился Баймагамбет, что не переставал рассказывать всем встречным и поперечным, какой под ним скакун ходит. Однажды на поминках вот такое понес: «Скачу во весь опор, оглянуться некогда — так во вкус вошел! Сначала вроде кто-то настигал меня, но где им всем — отстали безнадежно! Тут мне коня стало жалко, я и остановился. Отличный конь, цены ему нету!..» Эх, Баймагамбет, Баймагамбет, вся степь знает, что мы с тобой шутку сыграли, а ты все поверить не можешь! У тебя же не конь, а самая настоящая кляча, на нем только с овцами соревноваться! — засмеялся Шанау.

Остальные заулыбались.

— Трепач ты нечестивый! — беззлобно сказал Баймагамбет. — Наврет с три мешка и радуется. — И добродушно хохотнул, глядя на веселые лица остальных.

Из-за бархана выползла луна, и молочный свет ее залил округу. Все начали готовиться ко сну. Часовыми в эту ночь были Сагынгали и Абдулла.

8

И снова встала заря. И снова отряд двинулся в путь. Сегодня они во что бы то ни стало решили добраться до сосновых рощ. Как и вчера, разбились на группы все в тех же составах, но на этот раз Салык не разрешил разъезжаться слишком далеко — не больше двух-трех километров.

Кони вчера устали довольно сильно. Понятно: все время в песках. За ночь отдохнуть как следует не успели, а потому теперь лениво перебирали ногами и прибавляли шаг лишь тогда, когда верховые подбадривали их пятками или слегка подстегивали камчой. Но действовало это все равно недолго.

Наконец-то кончились однообразные голые пески. Та часть пустыни, по которой двигались теперь Баймагамбет и Киикбай, оказалась самой богатой на растительность. То там, то тут встречались заросли тальника, растущего обычно по берегам, а это значило: вода неглубоко под землей. Тальник смело тянулся из низин к солнцу, видимо презирая нависшие над ним грозные барханы. Некоторые заросли были настолько густы и высоки, что конный там скроется бесследно.

Дорога Баймагамбета и Киикбая лежала между отдельными островками тальника, не успевшими слиться воедино, потом пошла на подъем, и вскоре они заметили группу Шанау. Шанау и Куспан взобрались на вершину бархана и из-под ладоней оглядывали местность. Наверное, старались уточнить направление.

Вскоре они скрылись из виду, и Баймагамбет с напарником опять остались одни в бесконечном пространстве.

Тальники кончились. Растительность опять оскудела, а потом и вообще почти пропала. Все стало как вчера: барханы, лощины между ними, опять барханы и опять лощины. Песок, песок, песок.

Они спускались со склона бархана в одну из таких лощин, когда ехавший впереди Баймагамбет неожиданно вскрикнул. Киикбай вздрогнул от этого крика, подсознательно поддал в бока коню и поскакал к товарищу.

— Смотри туда, — показал Баймагамбет на куст таволги, торчащий из песка.

Заметив белеющие под ним кости, Киикбай не сразу сообразил, что так взволновало Баймагамбета. Таких костей, опаленных солнцем и вымытых дождями добела, они на своем пути встречали множество. Чему тут было удивляться? И только приглядевшись, парень с содроганием понял, что перед ним останки человека. Прямо на него, уставившись большими пустыми глазницами, взирал и щерился зубастыми челюстями череп.

Верховые спешились и, ведя коней в поводу, подошли поближе. Тут оказались останки не одного, а двух человек. Второй череп, почти засыпанный песком, показывал солнцу лишь лоб да темя. А рядом в беспорядке валялись ребра, позвонки, торчала из песка шишка берцовой кости.

Киикбай и Баймагамбет долго не могли сдвинуться с места. Кто были эти люди, навечно оставшиеся здесь? Влюбленные, решившие наперекор судьбе и людям отвоевать свое счастье и нашедшие смерть от рук преследователей? Разбойники, сводившие между собой счеты при дележе добычи и павшие под ударами кинжалов? А может, раненые бойцы, заползшие сюда, скрываясь от врага? Кто теперь об этом расскажет...