Оксане сегодня захотелось побыть одной: парикмахерская, хождение по магазинам в поисках вечернего платья и сувениров".
      Глава 4
      Роман о предках неожиданно стал -- кто-то неведомый выпряг лошадей из повозки, и теперь они мирно паслись поодаль, словно и не знали возницу.
      Тут не лишне сказать, что с самого рождения Сергей Михайлович жил, в сущности, под чужой фамилией, но проведал об этом лишь несколько лет назад.
      Старшая сестра, собираясь переезжать на новую квартиру, передала Сергею тугие связки семейных документов и писем, и он обнаружил, что его отец носил до 1939 года фамилию Медведичовский. Мелькнула страшная догадка -- он не сын своего отца, но вскоре все прояснилось: в связке нашлись аттестат зрелости, служебные удостоверения на имя Медведичовского Михаила Константиновича с фотографией отца и довоенные школьные снимки, на которых родитель смотрел в фотообъектив его, Сергея, глазами. "Второе издание Миши", -- теребя густой мальчишеский ежик волос, любила повторять покойная мать. Все прояснилось, но не объяснилось: почему отец решил поменять фамилию? Сергей стал допрашивать старшую сестру, но та лишь пожимала плечами.
      Пока были живы отец и мать, в семье ни полусловом не обмолвились об изменении фамилии.
      Когда открылись архивы, Сергей Михайлович обнаружил: его пращуром был Ондрий Медведич, среднепоместный дворянин Великого княжества Литовского, женившийся на Марии Овской, польской дворянке, и, как было записано в найденных документах, "ставший прозываться Медведич-Овским".
      Дети его именовались уже Медведичовскими -- возможно, дефис между двумя именами собственными показался кому-то излишним и только запутывающим дело.
      Сергей Михайлович стал азартно спускаться в глубь веков, в изобилии находя там и Медведичей и Овских, и их формулярные списки, дразнящие воображение перечислением имений, должностей, наград, сведения об участии в походах против неприятеля и даты отпусков. Достойно удивления -дореволюционные архивы оказались полнее и строже архивов советского времени.
      Так, например, заявление отца в загс с просьбой в 1939 году изменить фамилию обнаружить не удалось. Знающие люди подсказали, что в послереволюционные и довоенные годы изменение фамилии не считалось чем-то из ряда вон выходящим. Пупкины становились Ивановыми, Ивановы -- Пролетарскими, Немытовы -- Немировичами...
      Сергей догадался, что отец скрывал свое дворянское происхождение и решил подзапутать карты. Ему это удалось. Но и Сергею Михайловичу, потомку многих лихих и хитроватых белорусов, литовцев, поляков, молдаван, русских, русских и еще раз русских, удалось подтвердить поговорку о судьбе кончика вьющейся веревочки.
      Удалось, например, установить: дед нашего героя -- Константин Павлович Медведичовский прошел всю войну с германцем, получил за отражение атак неприятеля под местечком Гросс-Кошляу полковника, имел семь боевых орденов, жил на Фурштатской улице и -- сгинул в 1917 году, оставив после себя единственного потомка -- сына Михаила, 1910 года рождения и крещенного, как указывала "Выпись из метрической книги" в Петровском Воскресенском всех учебных заведений соборе, более известном петербуржцам как Смольный собор.
      Михаил Медведичовский, отец Сергея, с отличием окончил Ленинградский финансовый техникум, работал главным бухгалтером фабрики мягкой игрушки в Павловске и перед самой войной слегка укоротил и изменил фамилию до понятного и по-русски внушительного "Медведев", оставив от предыдущей лишь первые шесть букв, сохранив тем самым свою жизнь и образец подписи, которую ему приходилось в избытке чиркать на финансовых документах. Подтвердил же факт изменения фамилии сослуживец и друг отца, которого удалось разыскать в Парголове, -- крепкий, слегка заикающийся старик, отказавшийся от коньяка, но охотно выпивший почти стакан водки. "Мишка это сделал, чтобы не принимали за еврея или поляка", -- уверенно сказал он и поведал несколько смачных историй из своей молодости, в которых они с отцом Сергея рвали на Марсовом поле цветы девушкам, убегали от милиционеров, ныряли ночью с Литейного моста и перед войной опрометью неслись в Павловск на работу, чтобы не сесть за опоздание в тюрьму -- закон был прост: пятнадцать минут опоздания -принудительные работы, двадцать одна минута -- тюрьма...
      Об изменении фамилии нашлось сообщение в газете "Вечерний Ленинград" за май 1939 года, рядом с объявлением о разводе некоего Кострицы В.С. Закончив войну в Праге, Михаил, ставший уже Медведевым, женился и с расстановкой в девять лет произвел на свет дочку и сына -- Евгению и Сергея.
      Приоткрылось и другое. Младший брат деда -- Николай, в отличие от орденоносца царской армии Константина, сгинувшего с историческо-архивного горизонта в огненном семнадцатом году, -- младший брат этот самый революционный огонь и раздувал, будучи в военной группе социал-демократов, а вернувшись после Февральской революции с каторги, служил в Красной армии комиссаром и погиб во время лютой Финской кампании 1939 года, оставив малышке-дочке фамилию Медведичовская и свою безупречную биографию пламенного революционера. Воспользовалась ли дочь доставшимися по наследству привилегиями, выжила ли в войну со своей матерью и какую носила фамилию после замужества -- установить пока не удалось. Военно-исторический архив прислал двоюродному внуку лишь ксерокопии из личного дела дивизионного комиссара Медведичовского Николая Павловича, также орденоносца, но уже Красной армии...
      Внуки царского полковника стали Медведевыми и выжили; потомки революционера остались Медведичовскими. Что стало с ними?..
      Более пятидесяти Медведичей, Овских, Медведичовских и Медведевых (если быть точными, пятьдесят три) умещались в картотеке Сергея Михайловича и жили в квадратиках на просторном листе миллиметровки, слегка обтрепанном на сгибах и прилепленном теперь скотчем к стене в его номере на острове Родос.
      Медведев понимал, что рискует: он начал роман, не закончив исследования. Но как было не схватиться за него, если в одну прекрасную ночь герои ожили, стали двигаться, говорить, назначать дамам свидания, вызывать обидчиков на дуэль, стали любить и ненавидеть, воевать с Наполеоном и Котовским, идти под расстрел и расстреливать... Надо было срочно записывать... Да и кто скажет, когда исследования могут считаться законченными?
      И гуляла из документа в документ веселая история о сорока отбитых у армии Наполеона маркитантках, которых командир летучего отряда Епифан Медведич вывез в свое поместье и раздарил друзьям и начальству для "применения в хозяйстве". Оставив, надо думать, расторопных иностранок и в своем поместье? Целая переписка сложилась в военном ведомстве по этим кудрявым пленницам и их скарбу, включавшему три подводы гардероба и два трюмо орехового дерева. Как отмечалось в одном донесении, неволя для маркитанток была вынужденной, но беспечальной, приняли их хорошо. Все сорок мадам были освидетельствованы местным лекарем Егором Хлябой, признаны, за некоторым исключением, пригодными для несения хозяйственных и иных повинностей в военное время и определены к делу согласно их наклонностям и умениям. И как сложились судьбы сорока маркитанток наполеоновской армии, кого они народили в лесных белорусских поместьях? И не растут ли на его обильном древе веточки от того веселого и шумного трофея? Ах, как чесались у Медведева руки заняться историей маркитанток вплотную! Но видит око, да зуб неймет -- всему свое время: архивные находки являются не каждый день и даже не каждый месяц.
      ...Медведев предпринимал отчаянные попытки сдвинуть повозку романа дальше -- курил, стоя у темного окна, выходил среди ночи на террасу, возвращался, стараясь неслышно закрывать двери, торопливо листал исторические справочники в надежде схватить интересный факт и воодушевиться его развитием, пробирался на кухню и варил себе кофе, лежал, погасив свет, ожидая, когда придет смачная фраза или явится картинка, но язык словно онемел, воображение уснуло, и он вставал, щелкал выключателем, мрачно смотрел на разложенные повсюду книги, бумаги, документы, снова курил, снова выходил на улицу, стукал кулаком по мраморному ограждению террасы, вглядывался в темноту моря, обзывал себя последними словами, пытался увидеть хоть краешек следующего эпизода, но тщетно: предки словно объявили своему летописцу бойкот.
      Медведев догадывался, точнее, знал, откуда такое сопротивление материала... Знал, что, исчезни с его горизонта Оксана, прокрутись время обратно на несколько дней и пойди он тогда прямиком в Центр, а не шебаршись, как мальчишка, выглядывая Снежную Королеву, и не подстраивай с ней встречу за столиком уличного кафе, все катилось бы сейчас отменно, только успевай погонять и выбрасывать в мусорную корзину скончавшиеся авторучки.... Но что проку корить себя за опрометчивые поступки! Он уже влип, вмазался, делает потуги сыграть новую литературную партию -- написать рассказ или даже повесть на эмиграционном материале, он обманывает себя, что видит в Оксане только героиню, но это же чушь -- он уже разглядел в ней интересную женщину, играет с огнем, и гамбит этой партии уже разыгран, надо либо сдаваться и вставать из-за стола, либо двигать фигуры в миттельшпиле, надеясь не на выигрыш, а на пат. Да, да, надежда только на патовую ситуацию, когда фигуры расположатся таким образом, что ходить станет некуда... А это и будет его спасением, его выигрышем.
      Под утро Медведеву снились сны -- цветные, акварельно-прозрачные и тревожные. Держась за руки, они бежали с Настей по редкому лесу, выбежали на залитую солнцем поляну -- он отчетливо видел васильки и ромашки под ногами, потом Настя со смехом упала и оказалась в расстегнутом халатике -- он подсел к ней и стал гладить по голове, она потянула его к себе, освобождаясь от одежды, и вдруг он понял по ее лицу, что она ждала кого-то другого, думала, что бежит с кем-то другим...
      Потом он шел по железнодорожным путям, проложенным сквозь колосящуюся рожь, и навстречу ему шла женщина с голубыми глазами, они сближались быстро... Женщина остановилась в нескольких шагах, замер и он, увидев ее выставленную вперед руку с перстнями. "Не подходи!" -- сказала женщина. Она с угрозой повертела головой в платке: "Не подходи!..." На плечо женщины опустилась большая птица с голубыми крыльями и белыми незрячими глазами... Женщина вновь тревожно посигналила рукой: "Нельзя!" -- и исчезла вместе с птицей. На него мчался паровоз, заслоняя небо и истошно гудя... Он прыгнул в сторону и покатился, сминая рожь и ушибаясь локтями...
      Глава 5
      Медведев проснулся, с трудом разлепил глаза, понял, что рука занемела, и стал трясти ее и баюкать, ощущая, как мелкие противные иголочки отступают и пальцы начинают вяло сжиматься.
      Он встал, походил по номеру, потирая руками лицо и зевая, принял душ, побрился и подошел к открытому окну. Картины снов еще тянули душу беспокойством, наводили на неприятные мысли -- как ведет себя Настя, что за мерзкая птица сидела на плече у женщины и на кого эта женщина похожа, но чем дольше Медведев смотрел на веселое, залитое солнцем море, на ясное голубое небо, тем смазаннее становились недавние видения, быстрее уходила тревога.
      Стоя у окна, он прочитал утренние молитвы. "Господи, дай мне разум и душевный покой принять все, чего я не в силах изменить, мужество изменить то, что могу, и мудрость отличить одно от другого", "Ангел Божий, святой мой хранитель, ты меня сегодня сохрани и вразуми..."
      "Ну где, спрашивается, был ангел-хранитель в тот вечер, -- подумал Медведев и сам себе ответил: -- Чудны дела твои, Господи..."
      Он делал разминку, пил кофе, ходил отправлять факс в угловое помещение офиса, где сидела за компьютером милая Елена и щелкал калькулятором пухлый лохматый Спирос, снова пил кофе -- теперь в компании с Джорджем на террасе -- и думал о том, что патовая ситуация с Барби, Снежной Королевой, Оксаной может возникнуть сама, если Оксана обзаведется кавалером и на доске возникнет новая фигура, быть может, она уже возникла -- телефон молчал, или ситуацию пата надо создать собственными ходами: забиться в угол, разменять фигуры прогулок на уединение письменного стола, пожертвовать ферзя прекрасных разговоров, сдать коней совместных купаний, сидеть за оградой из пешек ежедневных дел и писать, писать, писать... Пусть дни тихо катятся к дате отлета, играть партию на двух досках он не в состоянии -- проиграешь обе, надо выбирать: или предки, или Оксана со своей мамой, Матвеичем, братом...
      Конечно, предки! Курортное щекотание нервов мелькнет и растает -- в романе восстанут из небытия предки, они будут жить...
      Время шло к полудню, величественный остров уже успел потрудиться, и теперь его одолевал зной высоко стоящего солнца, ему хотелось отдыха, тишины, спокойствия, он готовился слегка подремать, пережидая солнцепек и жаркий ветер.
      Медведев не спеша поднялся на смотровую площадку чуть выше Центра и огляделся. Вдали виднелись желтые зубчатые стены крепости крестоносцев, зеленели пальмы во дворце Великого Магистра; в гавани Мандраки, где много веков назад стоял бронзовый Колосс Родосский, белели мачты парусников... Зеленый порывистый ветерок надувал рубашку теплом.
      Оксана сказала, что ему идут голубые рубашки... Тянутся минуты и часы, но жизнь неумолимо сокращается, ему уже сорок пять, не время дурить, камни надо собирать, а не разбрасывать, он должен расставить все точки над "i", через несколько дней рай кончится, и он окунется в слякотные улицы Питера, будет жалеть, что так бездарно распорядился отпуском... Настя ездит на работу, толкается в метро, кормит сына, собаку, волнуется за него, в издательстве ждут шефа, зам паникует по поводу финансирования, все уверены, что он пишет роман, а он, как юный паж или придворный биограф, сопровождает бизнес-леди и слушает ее рассказы. Нет, это настоящее разгильдяйство, надо что-то придумать...
      "Я сходил на кухню, выпил кофе, поднялся в свою комнату, набрал номер гостиницы и попросил у телефонистки "сикс-зеро-эйт".
      Я сказал Оксане, что хочу объясниться и расставить точки над "i", чтобы не было недомолвок. И чтобы не длить двусмысленности ситуации. Что, не мешкая, и сделал. Я сказал, что она милая, привлекательная женщина, мне с ней интересно, я даже собрался писать рассказ или повесть о ее судьбе. Я готов иногда прогуляться, поболтать, послушать ее рассказы, рассказать самому... Но давай договоримся сразу: я не хочу болтаться у тебя под ногами, мешать твоим кавалерам, я за тобой не ухаживаю в привычном смысле этого слова, я тебя не добиваюсь, ты мне ничем не обязана, мы ведем себя чисто по-дружески... Я не буду тебе мешать и не буду ревновать -- встречайся, с кем ты считаешь нужным, проводи время так, как ты хочешь. Ты приехала отдохнуть, развлечься, погулять, а я приехал работать...
      Еще попросил не обижаться на прямоту.
      Она выслушала не перебивая, потом как-то иронично вздохнула и сказала, что все правильно -- она не обижается, конечно, мне надо писать роман, она не будет отнимать у меня время, все правильно... Она будет загорать на пляже, есть фрукты, ей никто не нужен... Просто будем иногда вместе проводить время -- если я смогу...
      Еще она сказала, что ей просто приятно со мной общаться. Она видела на фотографиях мою жену, чувствует, что я ее люблю, в том числе и из книги, которую сейчас читает, и вовсе не намерена соблазнять меня и пускать в ход свои женские чары. "Ты же видишь, как я себя сдержанно веду, -- сказала Оксана. -- Пиши спокойно. Я тебя дергать не буду, не волнуйся. А кавалеры -смешно даже об этом говорить... Я их всех насквозь вижу".
      Мы условились созвониться вечером и пойти прогуляться по набережной после ужина.
      -- Про Матвеича расскажешь? -- спросил я.
      -- Расскажу, -- пообещала Оксана. -- Ну все, звони! Я сейчас на море пойду. А потом обедать.
      Я положил трубку на маленький, словно игрушечный аппарат, звонко хлопнул в ладоши и сплясал дикий индейский танец.
      О, как я стал умен! Как я помудрел за последние годы! Я смотрел на гладь моря за окном, слышал ровный шелест пальмы и не мог нарадоваться своей выдержке и благоразумию.
      Порадовался и сел за роман. Авторучки, фломастеры, стопка книг с флажками закладок, пальма за окном -- все это стало таять, истаяла и бумага, впуская меня в большой зал с готическими окнами...
      Два раза я слышал под дверью шелестение бумаги и поднимал с полу и-мейлы, которые подсовывала секретарь писательского Центра Елена -- молодая женщина с обручальным кольцом и наивными глазами цвета недозрелой сливы. Я быстро писал ответы и относил их в угловую, залитую солнцем комнату офиса. Дела с финансированием новой книги идут плохо, зам паниковал, я подбадривал его и учил, с кем надо связаться".
      Медведев убрал в тумбочку большой черный блокнот с белой проволочной спиралью и принял холодный душ.
      Впору было вскричать "ура!". Повозка романа двинулась с места!
      Пять страниц убористого текста, и каких! -- переговоры литовского канцлера с посланником русского царя -- улеглись в блокнот!
      Сергей Михайлович умылся, причесался, брызнул на лицо легким терпким одеколоном и подумал, что имеет полное право перекусить. Да, прямиком в "Чайна-хаус", есть обжигающий морской суп с грибами и морковкой, грызть цыплячьи лапки с картошкой и пить ледяную воду из запотевшего графина...
      Был восьмой час, настроение приближалось к отметке "отличное", у его ног лежал древний, еще не исхоженный город с узкими улочками и таинственными площадями, тихими вечерними парками и толстыми крепостными стенами в желтых лучах подсветки, гавань Мандраки с огоньками судов и яхт, гулкие галереи церкви Богородицы и Штаба губернатора -- долой уныние и сомнения! -- роман двинулся, и это самое главное. Медведев сунул в карман мягкой ветровки бумажник, взял со стола ключ и остановился по дороге к двери... Он обещал позвонить Оксане после ужина!
      Но можно поужинать вместе. В том же "Чайна-хаусе"... Почему бы и нет? Потом выпить кофе, побродить по старому городу, а ночью снова сесть за работу... Зачем грабить город одному, когда есть приятная напарница? Только бы она была дома...
      Медведев набрал номер отеля и попросил "сикс-зеро-эйт".
      -- Оксана! -- начал он весело и покаянно. -- Извини, я с утра был не в духе... Да, сейчас в духе, хорошо поработал. Я хочу назначить тебе свидание и пригласить на ужин. Ты еще не ужинала? Давай около "Чайна-хаус" -- тебе это название о чем-нибудь говорит? Там, где я тебя впервые увидел. Найдешь?.. Я буду через пятнадцать минут. Ну хорошо, через полчаса... Пока...
      Потом Медведев весело спускался по узкой "Улице 29-го Октября", плавно перетекающей в "Улицу 25-го марта", -- такой перескок из осени в весну прибавлял простора и настроения, он покупал огромный букет темно-синих цветов, прятал его за спиной и прохаживался на углу возле китайского ресторанчика, поджидая Оксану, и когда она подошла сзади и закрыла ему ладошками глаза, он растерялся и, схватившись за дужку очков, выронил букет.
      "Это мне?" -- Оксана была в черном брючном костюме, с черной сумкой на ремне, и глаза ее сияли тихим изумлением.
      "Тебе", -- сказал Медведев, и они пошли рядом, удаляясь от "Чайна-хаус", словно знали, куда идти. "Какой красивый. -- Оксана остановилась, уложила букет, как младенца, на сгиб локтя и зашуршала оберткой, низко наклоняясь над ним и вдыхая плавный аромат цветов. -Спасибо..."
      Медведев был беззаботно весел, рассказывал, как удачно поработал, как связывался по и-мейлу с издательством и давал бодрящих пинков заму, Оксана молчала, трогала букет, словно боялась, что он задохнется в обертке. Они вошли в подсвеченную арку дворца Великого Магистра.
      -- Здесь когда-то отдыхал Муссолини в черной рубашке и с хлыстом в руках, трусоватый король Италии Виктор-Эммануил, пировали крестоносцы, а теперь будем гулять мы! -- торжественно сказал Медведев. -- Простые русские люди: очаровательная бизнес-леди Оксана Миленок из Чехии и невзрачный писатель из Петербурга Сергей, фамилию можно опустить, его все равно никто не знает...
      -- Я сегодня целый день твою книжку читала, -- повеселевшим голосом сказала Оксана. -- А все, что ты пишешь, правда с тобой было?..
      -- Почти...
      -- А жена не обиделась за рассказ про вашу собаку? Где она тебя дураком обзывает...
      -- Это я должен обижаться, -- сказал Медведев, наслаждаясь перестуком каблуков по базальту. -- Но я действительно вел себя по-дурацки с дрессировкой Альмы...
      -- Мне кажется, я вашу семью давно знаю, -- проговорила Оксана и замолчала.
      Они прошли, смакуя названия, улицей Крестоносцев, улицей Сократа и вышли на площадь Гиппократа, где у подсвеченного фонтана беззаботно сидели люди, а на втором этаже здания, прилепившегося к темной зубчатой башне, колыхался тент кафе и разжималась плавная пружина звенящей греческой мелодии.
      -- Ну что, ужинаем здесь? -- азартно предложил Медведев. -- Потом прогуляемся, скрадем в ночи какую-нибудь виртуальную реликвию, разделим добычу, и я пойду творить. Идет?
      Оксана неуверенно кивнула. Они поднялись по каменной лестнице и нашли свободный столик у балюстрады. В кафе уютно пахло мясом, вином и горящими свечами.
      Молодой официант со смышлеными глазами быстро приволок напольную вазу для букета, зажег морковинки свечей и осторожно спросил, нравится ли им греческая музыка. Он двигался плавно, смотрел заботливо, кивал с легкой задумчивостью, и казалось -- попроси его подать к балкону дирижабль, чтобы пролететь над крепостью и вечерним городом, он не смутился бы, а лишь уточнил, какой именно аппарат предпочитают гости и к какому времени его подавать.
      К Оксане тянулись взгляды мужчин, рыжий верзила-скандинав приглашал ее на танец, но она мотала головой, даже не взглянув на него, много курила, молчала, смотрела с легкой грустью на журчащий внизу фонтан, скашивала глаза на букет. Медведев сказал: "Иди потанцуй, я не умею". -- "Не хочу", -сказала Оксана, тогда Медведев спросил: "Что-то не в порядке дома?" Оксана сказала, что все в порядке, Медведев хотел развеселить ее рассказами о крестоносцах, купивших остров у ослабленной в войнах Византии, но она вдруг сказала, как выдохнула: "Помнишь ту фотографию? Грек стоит у стены". -"Помню..." Медведев действительно помнил холодный взгляд человека в шортах, привалившегося к стене. "Я же к нему приехала".
      ...Грек Димитриус Розалис работал старшим менеджером отеля "Колоссос", в котором она прошлым летом останавливалась по путевке. Он подошел к их столику на греческом празднике, который администрация отеля устраивала в саду, взял с подноса лепестки роз и стал осыпать ее голову, сказал, что его фамилия Розалис, роза -- его цветок, пригласил на ланч, сказал, что имеет к ней деловой интерес -- он хочет завести бизнес в Чехии, а потом со смехом подбросил остатки лепестков вверх, чтобы досталось всему столику. Ему аплодировали.
      Небольшого роста, лет пятидесяти, тучноватый, мрачноватый -- не ее герой. Она не поверила в деловой интерес. За ней ухаживали два красавца -мускулистый немец и томный грек с проникающими в душу глазами, музыкант.
      -- На следующее утро пошла в сауну, потом в бассейн -- купаюсь, радуюсь жизни... Смотрю -- приходит Розалис, садится на тренажер и начинает крутить педали. Меня не видит. Вылезаю из бассейна -- он ко мне подходит: "Можно узнать, почему вы не пришли на ланч?" -- "Извините, -- говорю. -- Голова болела". -- "А вы бы не могли через некоторое время зайти в мой кабинет? Есть очень важный разговор".
      Ладно, думаю, уважу хозяина. Прихожу -- он мне заявляет: я вас полюбил с первого взгляда, хочу, чтобы вы стали моей женой. Детей у меня нет, давно в разводе. У меня трехкомнатная квартира, возвожу виллу, еще одна вилла -восемь комнат -- осталась в наследство от матери...
      Я смотрю на него и смех сдерживаю: "Вы это серьезно?" -- "Серьезно. Я деловой человек и все обдумал. Подумайте над моим предложением. А сегодня я приглашаю вас к себе на ужин. Вы деловая леди, мы могли бы иметь общее дело..."
      Свез к себе, все показал. Квартира обставлена великолепно. Окна на море, огромная лоджия. Потом свозил на виллу -- на одну и на вторую. Вторая -- пока только фундамент. Все, говорит, будет твое. Выходи за меня. Твоя мама будет моей мамой, твои дети будут моими детьми. Я надежный человек и хороший муж. Привезешь маму, поселим ее на вилле, дочку устроим в школу, потом выдадим за достойного грека... Сына после Академии туризма возьму к себе работать. У меня все спланировано.
      Взял меня в оборот -- каждый вечер рестораны, танцы, друзьям представляет: "Это моя будущая жена Оксана". Я только смеюсь. "Если ты станешь моей женой -- это престиж для меня! Такая женщина! Украшение делового мужчины! Ты аристократка! У нас все будет хорошо, вот увидишь... Только ни с кем на улице не разговаривай и мужчинам в глаза не смотри".
      Оставалось пять дней по путевке -- настоял, чтобы переехала к нему. "Я тебя трогать не буду, живи на всем готовом и решай". Ладно, думаю, пора и о старости подумать. Годы идут, а стоящего мужика в Чехии мне все равно не найти -- не мужики, а увальни... Ну, я тебе рассказывала...
      Оксана повернула к нему тревожное лицо, и над стойкой воротничка полыхнул синим лучиком камушек в мочке маленького уха. Медведев кивнул: помню.
      -- Немец с греком-музыкантом ясно чего от меня хотели. Жаклин Кеннеди вспомнила, маму... Пусть поживет у теплого моря. Магазин откроем на Родосе. Гулять, думаю, не буду -- черт с ним, согласилась. -- Оксана говорила все оживленнее, в глазах появился блеск воспоминаний. -- Уехала -- он стал звонить, чуть ли не каждый день. Сначала сам приехать в Прагу собирался, потом стал меня звать. Посоветовалась с мамой, с братом. Мама говорит: "Решай, дочка, сама. Тебе жить с этим человеком. Обо мне не думай..." Брат только плечами пожимает. Матвеич подзадоривает: "Старый конь борозды не испортит. И будет что детям в наследство оставить..." Матвеичу в самый раз -- с мамой на Родос перебраться, на вилле жить, грекам про свою "мащину" трендеть. Батюшка, духовник мой, говорит: "Пусть он сам приедет! Греки коварны, об этом даже в Библии сказано!" Но я не послушалась -- купила билет в оба конца, дела брату передала и прилетела...
      Оксана задумчиво поводила ножом по скатерти, словно не зная, рассказывать ли дальше.
      -- Ну и что? Не смогла перебороть себя? -- осторожно подсказал Медведев. Он сидел, напряженно сцепив ладони.
      -- Да жмот он. Скряга! -- Оксана резко отложила нож. -- Терпеть ненавижу такое в мужиках... Приехал встречать в аэропорт -- даже единого цветочка не привез. Ты представляешь?.. Невеста, называется, приехала. Сначала думала -- просто забыл, закрутился на работе... А потом все поняла... -- Она печально кивнула головой, и камушек стрельнул желтым светом.
      Медведеву пришлось выслушать про эмалевую шкатулочку за пятьсот долларов с ликом Богоматери, которую Оксана привезла в подарок, про коробку изысканных конфет -- привет от ее матери будущему зятю, про бутылку редчайшего чешского ликера "бехеровки", запрещенного к вывозу, но тайно доставленного на Родос в подарок от брата... "А мне он вообще ничего не подарил! Представляешь?" Медведев промолчал.
      -- Три дня просидели дома у телевизора. Я же ничего по-гречески не понимаю. А он сидит и смотрит! Как будто меня и нет. Только комаров ловит. Поймает и мне показывает: "Видишь, какой я хороший муж? Как я о тебе забочусь". Замучил с этим хорошим мужем. Пошла в магазин, купила фумигатор с таблетками -- все комары подохли. Он говорит: "Зачем ты тратишь деньги? Москитов надо ловить руками -- это полезно, развивает реакцию". Ну не дурак ли?..
      Розалис чистил ей яблоки, посыпал их корицей и кормил с ложечки мороженым: "Правда, я хороший муж? Я хороший муж?" Оксана ждала поездок по побережью, красивых ужинов в ресторанах, праздника в свою честь ("К нему приехала такая женщина!"), но Розалис уверял, что сейчас не сезон, все закрыто. "А тут такие окрестности красивые -- Ущелье бабочек, Линдос, Филеримос, монастыри... Говорят, Ущелье бабочек -- просто сказка. Я так мечтала!..." Попросил ее вымыть лоджию. Она вымыла. Попросил сготовить обед. Купила на свои деньги продукты -- сготовила. Он не дал на хозяйство ни единой драхмы. Не заикнулся о том, чтобы оплатить дорогу -- в оба конца около семисот долларов. Она попросила взять в аренду машину -- пешком здесь ходить не принято. "Это дорого", -- был ответ. Пришел его друг в гости. Розалис картинно гладил ее по щечке и спине: "Это моя Оксана! Она бизнес-леди из Чехии, у нее семь магазинов... Ну поцелуй меня, дорогая". Она целовала.
      -- Говорит мне: "Оксана, принеси нам виски", -- повелительным тоном. И все время: "Оксана, улыбайся!" А я и понятия не имею, где это виски стоит. И вообще, я ему что -- домработница? Принесла, да не то. Нахмурился, пошел сам искать. Друг спрашивает: почему вы сидите дома, не гуляете? У Розалиса, говорю, нет денег. Он рукой машет -- у него есть, он богатый человек. Сварил рыбный суп, стал кормить меня с ложечки: "Правда, я хороший муж?" Я взяла у него ложку: "Да, -- говорю, -- хороший. Но я сама есть умею". Принес бананов, стал меня кормить и опять: "Я хороший муж?"
      Я ему говорю: "Ты приедешь ко мне в Прагу -- я посажу тебя на кухне, а сама буду работать, я деловая женщина. Тебе понравится?"
      Один раз повез меня в магазин -- мебель для материнской виллы посмотреть, хотел заменить. Два часа там прокопался, все дискаунт, скидку требовал. Я стою, как дура, и слушаю весь этот восточный базар. Развернулась, пошла в бар мороженое есть. Домой приехали, он весь вечер с сердцем пролежал: "Все равно я их дожму... Если бы ты меня не бросила, они бы уступили..."
      Потом как-то спрашивает: "Почему ты никогда не проявляешь инициативы к сексу? Почему всегда я должен начинать?" Ну не дурак ли?
      -- А сколько ему лет?
      -- Пятьдесят три. Но ты же видел, как он выглядит? Горбик такой сутулый. Да мужик и в семьдесят лет мужик, если душа есть. А потом стала убираться -- шприцы в тумбочке нашла. Больной, думаю, что ли?..
      Короче, я ему говорю: "Поменяй мне билет, я хочу улететь пораньше". Оказалось, надо двадцать процентов доплачивать -- он увильнул. Я вещи собрала, он приходит с работы. "Отвези, -- говорю, -- меня в отель". Что, как, почему? Постарайся, говорю, догадаться сам. "Сейчас, -- говорит, -рыбного супчику поедим, ты успокоишься, не надо нервничать". -- "Ладно, -говорю, -- ешь". Он поел и в постель меня тянет. Я на него так посмотрела, что он сразу руки убрал.