Говорят, что на предпарламентском собрании в Москве он уже стал заговариваться: хотел сказать "Россия", а сказал - "Держава Наша".
      Не мудрено, вышка державы российской на головокружительной над землею высоте, а он уцепился уже за самую ее вершину. С этой вышки полчища преданные незаменимому Корнилову, надеявшемуся еще спасти Poccию, привиделись ему лишь кошмарной угрозой его бредовому величию. Партийному ставленнику слишком сладко спалось на царской кровати.
      А в то время Ленин, лишь своею мефистофельскою усмешкою считался с платоническим приказом о своем аресте, благополучно отсиживаясь в Кронштадте. Он продолжал делать свои шахматные, замысловатые ходы и они были верны. Арестовали не его Ленина, а генерала Корнилова, которого он только и мог опасаться.
      Этого момента ленинцы только и ждали.
      Теперь они могли действовать открыто.
      Им оставалось только тряхнуть "державное древо", стараниями самого Керенского превратившееся в голую мачту, чтобы честолюбивый лилипут, уцепившийся за ее вершину, шлепнулся на землю, распластавшись на ней, со всего размаха, как тряпичная кукла.
      Тряпичная, к личному своему благополучию.
      Из более ценного материала и кукла разбилась бы вдребезги, без остатка.
      Характерно, что не один Керенский, обладавший лишь ограниченным, узко-партийным кругозором, но и более его образованные главари и лидеры кадетской партии так попались впросак, и уже только после большевистской экзекуции поняли то, что обязаны были понимать ранее, чем устремляться на публичную политическую арену и революционирование страны.
      Я имею в виду, как пример, лекцию, читанную Родичевым в Киеве (пока еще туда не добрались большевики) на тему о том что народ наш еще не дозрел до вершин идеалов российской интеллигенции, почему и получился в итоге бессмысленный и жестокий бунт, а не планомерное освободительное движение.
      Уже одна, почти повальная, крепость задним умом, характерный признак для суждения о той интеллигенции, которая устремилась созидать новую Poccию. Заоблачные высоты ее идеалов всегда мешали ей наблюдать действительность. Она считала ретроградом каждого, кто, отличаясь большею вдумчивостью, не хотел слепо следовать за нею искать спасения в революции...
      И вот она дождалась ее.
      И очутилась тотчас же в положении гоголевской унтер-офицерской вдовы, которая "сама себя высекла".
      ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ.
      Но большевистское засилье доказало только одно: что твердая, абсолютно твердая власть необходима России, и что наша интеллигенция, весьма талантливая в качестве "оппозиции", никуда не годится в качестве творческой, правящей силы.
      Поглядите хотя бы на нашу "буржуазную" бесспорно (талантливую) печать после февральского переворота. Все, или почти все, превратились разом в демократических республиканцев, да и каких ярых, непреклонных. Ни малейшего соображения о том, что в сознании народа пустое место царя означало вообще пустоту, из которой вполне естественно выскочил дьявол большевизма.
      А все эти Родзянко, Гучковы, Милюковы, потерявшие голову и не усадившие, хотя бы насильно, Михаила на престол.
      Тогда была бы еще борьба, может быть, также кровопролитие, но гораздо менее для России позора, страданий и унижения, чем выпало на ее долю теперь.
      Я убежден, что клич нового царя с реальной, немедленно осуществленной, программой настоятельных аграрных реформ сплотил бы сильную партию и в войске и в простом люде, в глазах которого, с падением царя, рухнуло все земное и небесное, и воцарилось одно дьявольское.
      Но все умывали руки, спасая только себя, выставляя на общественный показ жалкого дергуна Керенского, в качестве спасительной революционной эмблемы.
      Ему же решили взвалить на плечи тогу "диктатора", когда уже бессилие спасительной революции ярко обозначилось.
      А у будущего диктатора уже давно кружилась голова от упоения властью и собственного бессилия.
      В конце концов, на протяжении всех восьми месяцев ни одного верного, смелого шага, ни проблеска такта и властного чутья.
      Он не потерпел подле себя ни одного выдающегося, энергичного человека. Собрал со всего света оторванных от России и ее интересов беспочвенных революционеров, насытил партийными друзьями все щели правительственных комиссий и канцелярий, стяжал громовые рукоплескания на подмостках всех столичных театров и лопнул, как мыльный пузырь, каковым он был в действительности.
      И эта-то, потешная "государственная" фигура стоила России столько крови и унижения, столько бедствий.
      От него реально остались России в виде плодов "бескровной" революции только потоки горячей невинной крови и "отмена смертной казни" на бумаге, да "еврейское равноправие" с последующим "штыком в живот" для всей российской, в том числе и еврейской, буржуазии.
      Не в счет программы, общее разграбление, унижение и паралич моральных ценностей Poccии.
      И этот человек не расправился с самим собой в сознании всей глубины своей заслуги перед родиной. Нет, он благополучно улизнул из большевистских лап, которые душили всех невинных направо и налево, улизнул мастерски, как умеют укрываться только преступники, либо входя в стачку с блюстителями порядка, либо переодетые, проживающие по подложным паспортам.
      Костюмироваться по маскарадному Керенский вообще любил, и был на это мастер.
      Как мне в свое время передавали, он однажды в масляницу явился в квартиру одного думца, где собрались гости, в облачении древнего римлянина времен республики, с мечом в руках. Все нашли, что в шлеме, из под которого торчали его характерно-растопыренные уши, и с мечом в руках, на своих тонких ногах, он весьма удачно выразил стойкую храбрость русского революционера.
      Позднее ему пришлось маскироваться уже не по случаю масляницы.
      Поцарствовав недолго в рабочей куртке, во имя углубления революции, и затем в походной форме потешного "главнокомандующего", он бежал из Зимнего дворца, как утверждали, в платье и в головной косынке сестры милосердия, что при его брито-бесцветной физиономии, дало ему возможность благополучно скрыться. В каком костюме он в последствии удирал от большевиков заграницу мне в точности не известно.
      Лишь бы это удачное бегство не выпало ему в награду за своевременное благополучие самого Ленина, когда последний должен был быть безотлагательно арестован, чтобы предстать на суде в качестве неприятельского агента.
      Был момент, когда я всеми силами был готов поддерживать Керенского. После отречения Михаила Александровича и распыления Государственной Думы, поневоле, приходилось все надежды возлагать на него одного.
      В бытность его министром юстиции я старался не колебать его авторитета, в надежде, что он постарается справиться со своей нелегкой задачей, а когда он ездил на фронт, бодрить войска, выражал ему свое сочувствие. Я еще хотел верить, что он найдет момент, забыв узкую партийность, подумать, о Poccии и поставить ее на ноги.
      На первых порах и вплоть до ареста Корнилова, ему представлялось для этого несколько прекрасных случаев.
      Но тупая недальновидность революционного послушника, каким он был во всю свою предыдущую карьеру, дала ему возможность уподобить свою участь лишь участи самозванца, выброшенного из Кремлевского дворца, также стремительно, как был выброшен он из Зимнего дворца, куда забрался не по праву, не проявив ни черточки, приличного для такой обстановки, величия.
      Уже в качестве министра юстиции он повинен в тяжком бездействии власти, когда тонеры большевизма еще сами давались ему в руки, как наемные агенты и ставленники воющей с нами Германии. Когда же, добравшись до главнокомандующего и председателя Временного Правительства, он помешал генералу Корнилову исполнить свой патриотический долг, с решительным ударом по анархии, он прочитал себе отходную.
      Сейчас для России Керенский только зловещий призрак страдальческого горячечного бреда. Для будущего историка России яркая эмблема бессилия и растерянности в трагическую минуту ее ответственного исторического бытия.
      Но один он этого еще до сих пор не понимает, и "с легкостью в мыслях" пытается еще что-то говорить вне России о России и от имени России.
      Какою моральною тупостью нужно обладать, чтобы не понимать, что им навсегда утрачено на это право!
      Бесформенные призраки больше не нужны России. Право отделаться от них навсегда, она купила слишком дорогою ценою. Чем энергичнее воскреснут ее силы для разумного государственного строительства, тем скорее имя Керенского будет предано забвению.
      Для меня (да я думаю; и не для меня одного) остается еще только вопрос был ли Керенский только честолюбивым ничтожеством, голова которого пошла кругом от первых глотков власти, или он был похуже этого?
      Как ни постыдно признаться в этом, но приходится признать, что разыгравшаяся не во время, антипатриотическая революция наша, явившаяся результатом многосторонних своекорыстных побуждений, к тому же и нечистоплотная.
      И Керенский, в этом отношении стоит передо мною мучительной загадкой.
      Думаю, однако, что в этом, по крайней мере, он чист. Деньги на революцию плыли не от одних противников и, во всяком случае, не к нему лично. "Собрать революционные силы", т. е. организовать планомерный подкуп или даже наладить интенсивную пропаганду среди темных элементов в войске Керенский едва ли бы мог уже в силу того, что его "политическая неблагонадежность" была слишком на виду, и его подпольная миссия была бы обнаружена. И революционировал он, главным образом, интеллигентные круги и Государственную Думу, слепую, но не продажную, и не был продажен сам.
      ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ.
      Заканчивая эти беглые наброски "о революции и о России", не претендующие отнюдь на исчерпывающую законченность и не отличающееся, по понятным причинам, объективным спокойствием, мне хотелось бы установить лишь ту точку зрения, с которой прошедшие перед моими глазами события получили свое освещение.
      Форма правления для меня была всегда, отчасти, безразлична. Я не видел и не вижу панацеи от всех зол ни в конституции, ни в республике.
      Как никак, наше самодержавие, на протяжении веков, умудрилось каким-то чудом (раз форма общежития должна быть, пока что, государственная) иметь в своем распоряжении огромную территорию, могущую с лихвой обеспечить благосостояние всего русского народа.
      Это - плюс!
      Распределение этого богатства было неравномерно-уродливо, но, едва ли, более уродливо, чем в соответственные времена в других странах.
      Освобождение крестьян от крепостной зависимости прошло мирно, и также мирно могло бы пройти и наделение крестьян дополнительно землею, и урегулирование (легче чем в других странах), на вполне справедливых основаниях, рабочего вопроса.
      При истинном самодержавии, каким оно рисуется в моем идеале, это всего успешнее и безболезненнее могло бы, быть выполнено.
      Само по себе самодержавие, как форма правления, не хуже и не лучше других громоздких и сложных государственных аппаратов, распложающих в виде тормозящей накипи, не мало неизменнейших явлений, в вид подкупа, случайного партийного засилия и того цеха политиканов, который вбирает в себя отнюдь не самых чистых и честных, а, по преимуществу, ловких и юрких честолюбцев.
      "Всеобщая, тайная, равная", при низком уровне народного развития, ни мало не обеспечивает ни хорошего правления, ни мирно-поступательного развития страны.
      Но, само собою, разумеется, что монархический образ правления, чтобы приблизиться к своему идеалу, требует гигантских, почти сверхчеловеческих, сил от правителя.
      А гиганты, а тем паче сверхчеловеки, весьма редки.
      Это огромный минус монархизма.
      В России (как это было достигнуто - безразлично) очень, очень долгое и еще в недавнее, сравнительно, время в глазах народа царь был именно олицетворением такого сверхчеловека.
      Он мог многое, он мог все.
      Втихомолку царей (Петра III, Павла I, Александра II), убивали, вступал на престол новый, но народ оставался чужд преступному посягательству, оно не исходило от народа, царь в глазах народа оставался священным и неприкосновенным.
      Этого не только не учла распложавшаяся именно под сенью монархизма, и достигавшая, за счет народа, всех жизненных вершин, интеллигенция, но, из поколения в поколение, легкомысленно вбивала себе в голову, что царь для народа уже ничто, а она истинная государственная сила, и что стоить лишь убрать царя, как наступит благоденствие для народа, а для нее слава спасения отечества.
      Царей, благодаря беспрерывным бунтарским покушениям и травлям, озлобившихся, отупевших, оторвавшихся от общения с народом, изверившихся в целесообразность поступательных реформ, загнали в их мрачные берлоги обскурантизма, где им не оставалось больше ни о чем помышлять, как только о самосохранении до следующего дня.
      К великому горю России среди них не нашлось ни одного, героически скроенного типа, который пошел бы сам властно к народу, минуя, честолюбиво злопыхавшую на всякую власть, интеллигенцию, в тайной жажде присвоения власти себе.
      Власти не нравственного авторитета, которая одна ей должна быть присуща, а реальной власти, с военным караулом для своей охраны, со всею помпою и атрибутами царственного величия.
      Вслед за февральской революцией, противно было глядеть, как все бывшие "революционеры" стремительно, тотчас же расселись по придворным экипажам и автомобилям, как они жадно устремились ко всевозможным экстренным ассигновкам им государственной казны.
      Ни тени величия и простоты самопожертвования, которые одни, в глазах народа, могли бы найти отклик и оправдания за свершенное.
      Вся эта партийная клика, уже с места, производила впечатление группы авантюристов, забравшихся в Зимний дворец, чтобы поделить ризы царевы.
      Немудрено, что престиж их, даже внешне, также быстро пал как, по недоразумению, возник, и достаточно было "вражеско-большевистского" щелчка, чтобы все их величие низвергнулось в пропасть анархии.
      Какой же итог для России от февральской революции, проведенной на подпольные деньги, и вправе ли Poccия именовать ее "великой" ?
      Если бы, по ходу исторической революции, настала уже пора внегосударственного людского общежития, о России не стоило бы больше говорить.
      Но думаю, что идея родины еще надолго будет присуща людям, и государственная форма охраны ее еще не изжила свой век. Искалеченной Poccии долго придется еще собирать свои силы, чтобы вылиться в здоровый и сильный государственный организм.
      Не разразись наша "великая" во время и без того, великого напряжения народных сил, я убежден, что, с окончанием войны, ей открылся бы широкий путь к свободе вполне нормально. В союзе с Англией, Францией, Италией и Америкой, вслед за окончанием войны, Россия не могла бы оставаться; позади. Истинная конституционная монархия на твердых законных и, по возможности, не сложных началах, была бы вполне нормальной формой правления для России.
      Но, теперь большой вопрос: что станется с Poccиeй?
      Опрокинув в грязь и оросив кровью престиж царя, дотоле неслыханной, в глазах народа, силы, Россия разом очутилась в положении рассыпавшейся храмины.
      В доброй мере мы этим обязаны самому царизму, в том его виде, как его использовали приближенные к престолу.
      Все, что было революционного в зародыше в России, революционировалось ими, по тупому неразумению до конца, до высшего напряжения, причем для широких народных кругов лишь в таинственном дымчатом ореоле выделялись, случайно отдельные фигуры, каких-то легендарных мучеников, жертвующих жизнью и свободой "за народ".
      Не будь тупой цензуры и упрямого запрета, в народное сознание теперь не влилось бы революционное движение, как нечто, упавшее к нам с неба, нечто неведомое, и потому обаятельное, уже самой новизной своей. Разве до революции широкие круги разбирались во всех этих: социал-революционерах, террористах, социал-демократах, трудовиках, меньшевиках и большевиках!
      От них правительство отделывалось, без разбора, только виселицей, ссылками, каторгой и тюрьмами, и официально диктуемым молчанием в печати.
      А следовало поступать, как раз, наоборот.
      Из цикла фрондирующих, либеральствующих, сколько-нибудь выдающихся общественных сил, правительство должно было вбирать в себя систематически все самое энергичное, жизнеспособное. Сколько нетчиков в делателях революции оказалось бы тогда. И сколько развенчанных заблаговременно имен, воссиявших на революционном горизонте, не привиделись бы ошеломленному народу ни богатырями, ни спасителями отечества.
      Ведь надо же правду сказать: сколько жалкого ничтожества рядило наше правительство в тогу мучеников и будущих вестников свободы. Вместо того, чтобы отделываться от комариной стаи хлопушками, оно замахивалось на нее не иначе, как дубиной, превращая ее в нечто, заранее, обаятельно-грозное.
      А много ли действительно обаятельного и грозного проявили наши, заранее к этому готовившиеся, "политические деятели", - это показала нам "великая революция" на первых же порах.
      Грозным оказался, в конце концов, один большевизм, вобравший в себя все бессознательное, взбаламученное разочарованием в силе и престиже царской власти. Не будь этой психологической черты в успехе большевизма, одними теоретическими своими построениями, он не завоевал бы себе много адептов в России.
      Но, схема: "Чем хуже, тем лучше"! - всегда одуряющей отравой, любовно льнула к русской душе в минуты отчаяния и беспомощной растерянности.
      Что же вызвало и это отчаяние и эту растерянность? Откуда кровавая дисциплина власти у большевиков? Откуда их сила двигать свои полчища тогда, когда их не могли сдвинуть с места никакие потуги первых деятелей революции? Откуда явное бессилие революции в том виде, как она всегда снилась русской интеллигенции, и как она планировалась осуществиться?
      Ответ ясен: потому, что она была не только не нужна, но вредна и в высшей степени опасна для Poccии, в ту минуту, когда разыгралась.
      Она явилась сочетанием внешних вражеских усилий и слепорожденного самомнения нашей интеллигенции. Большевизм, со всеми своими бурными излишествами, логический вывод из нее, и жестокий, кровавый урок истории.
      Poccии предстоит долгий, тернистый путь нового строительства.
      Но отпевать и хоронить ее рано.
      Жестоко ошибается тот, кто уже, злорадно, теперь именует ее: "бывшей"...
      Она еще: "будет"!
      Но пока еще руки у нее связаны...
      Кто их развяжет и даст ей очнуться от только что пережитого кровавого угара, тот явится истинным народным героем.
      Да сбудется!