Aлексей Яковлевич Каплер
      СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ
      Думаю, тот, кто не видел своими глазами наш город в гражданскую войну или в первые мирные годы после нее, и не может представить себе многослойную и многосложную его жизнь в те времена.
      Новое и старое, доброе и злое, друзья и враги, идейные революционеры и примазавшиеся к революции темные личности, бежавшие на юг из Питера и Москвы в надежде попасть отсюда за границу деятели царского режима и Временного правительства, рабочие заводов и железнодорожники с окраины, буржуазия и помещики, спекулянты и неизвестно от чего бегущие литераторы и актеры, проститутки в величайшем множестве, и среди них ярко крашенная, видавшая многие виды, хриплая мадам Потехина, известная под именем "бабушки русской проституции",- все смешалось в этом городе.
      Семнадцатилетний комиссар полка Сеня Баранов ушел па фронт с гимназической парты и погиб на подступах к нашему городу в боях за советскую власть, сидевший с ним па той же парте Женя Павловский вступил добровольцем в деникинскую армию и был убит там же как белогвардеец.
      Столько было боев возле города и в самом городе, столько раз переходил он из рук в руки, что обыватели перестали обращать внимание на артиллерийскую стрельбу и во время обстрелов продолжали жить своей мирной жизнью.
      В одном доме, на верхнем - шестом этаже, во время последнего боя за город влетевшим в окно трехдюймовым снарядом была убита семья, сидевшая за столом.
      То ли снаряд не разорвался и убил их просто своей массой, то ли разорвался каким-то странным образом - оставив совершенно невредимой горничную, которая в этот момент входила в столовую с суповой миской в руках. Как, посмеиваясь, говорили киевляне - то был снаряд с классовым чутьем.
      Формировалась новая власть, восстанавливалась жизнь.
      В драматическом театре как ни в чем не бывало снова начали играть все ту же "Черную пантеру" и "Дворянское гнездо", "Осенние скрипки" и "Роман" Шельдона.
      В опере, как и прежде, запели Онегин и Кармен и шесть маленьких лебедей стали снова делать те же батманы, плие и фуэте, как при царе Николае Втором (впрочем, как и ныне, в семидесятые годы нашего столетия).
      По-прежнему гимназистки прятали под подушками кто фотографии красавца баритона, кто местного тенора со сладким голосом и красивой седой прядью волос.
      Возникло и первое кинопроизводство. Помещалось оно во дворе дома, где соорудили стеклянное ателье, так как съемки в те времена производились при дневном свете. Потолок и стены были изнутри закрыты белыми шторами, которые передвигались в зависимости от положения солнца на небе, то вправо, то влево.
      Имелся у фирмы один съемочный киноаппарат "ПАТЭ" - огромная махина, напоминающая двугорбого верблюда.
      Ручку аппарата, как ручки всех в мире съемочных камер того времени, вращали вручную.
      Сложность этого процесса заключалась в том, что крутить нужно было с одной и той же постоянной скоростью - шестнадцать кадров в секунду. Замедление или ускорение приводило к тому, что люди на экране начинали либо метаться с огромной быстротой, либо двигались замедленно, как в воде.
      Операторы и киномеханики (у них тоже была забота - вращать ручку своего проекционного аппарата с той же, постоянной скоростью 16 кадров в секунду) привыкли к нужному темпу и автоматически соблюдали правильную быстроту вращения. Бывало, правда, что киномеханик задумается пли отвлечется чем-нибудь, и вдруг, в сюжетно напряженный момент картины, герои вместо погони начинают плавать по воздуху, еле-еле шевелясь.
      В таких случаях публика - а основной ее контингент, главные, постоянные, кадры составляли мальчишки-папиросники.- эти кадры начинали яростно стучать ногами в пол и кричать: "Сапожники! Проснись!"
      Механик, выйдя из оцепенения, принимался вращать ручку быстрее, чем нужно, и люди на экране неслись как безумные. Зал снова взрывался:
      - Портач! Куда гонишь!
      Итак, в новом ателье начали снимать первую картину.
      Пригласили постановщика - довольно известного в дореволюционном кино режиссера.
      Это был высокий молодой человек, одетый более элегантно, чем позволял хороший вкус.
      От узкого лба и до самого затылка его густо набриолиненные черные волосы разделялись ослепительно прямым пробором.
      Иногда режиссер появлялся на улице в цилиндре и в визитке или во фраке с белой хризантемой в петлице.
      В общем, на фоне только что отгремевшей в городе гражданской войны, перенесенных жителями потрясений и голода фигура этого молодого человека выглядела довольно странно.
      Сценарий для первой постановки написал Александр Сергеевич Воскресенский, или "Алсер", как его сокращенно называли друзья и знакомые.
      Один из первых сценаристов русского дореволюционного кино, Воскресенский был настоящим профессионалом. Он знал кинематограф со всей его немой спецификой того времени и был способным литератором.
      В общем, все было бы хорошо, если б не тематика, к которой Воскресенский так прирос, что оторвать его от нее было невозможно.
      Тематикой же Воскресенского были драмы из жизни светского, а то и великосветского общества, с обязательной героиней "женщиной-вамп".
      Десятки фильмов были поставлены русскими фирмами по сценариям Воскресенского, и бесчисленные варианты "женщин-вамп" разбивали на экранах сердца и семьи порядочных людей, губя направо и налево мужчин и женщин.
      Был Алсер Воскресенский красивым человеком с душистой русой бородкой и очень любил женщин.
      Нужно признать, что эта его любовь редко оставалась безответной.
      Возможно, секрет успеха Алсера определялся тем, что он обычно обращал свои чувства на объекты легко доступные, на дам, для которых любовное приключение было никакой не проблемой.
      Однажды, в гостях у знакомого литератора, Алсер стал незаметно от хозяина ухаживать за его женой.
      Литератор, однако, заметил в зеркале, что рука гостя лежит на колене жены.
      И он сказал:
      - Не беспокойтесь, Александр Сергеевич, все, что нужно, я сделаю с женой сам.
      Воскресенский, смеясь, сам рассказывал друзьям эту историю и добавлял:
      - Подумайте, какой тактичный человек!
      И вот перед этим-то Алсером была поставлена кинофирмой задача написать сценарий с социальной темой, по возможности из жизни простых людей.
      Воскресенский загрустил, забросил дам и стал думать.
      Пусть шутливый тон, в котором я пишу об этом человеке (давно умершем), не создаст у вас, читатель, ложного о нем мнения.
      При всех - немного карикатурных - его свойствах Воскресенский был добрым, милым, очень неглупым человеком. Он умел дружить с мужчинами и как-то ласково ладил со всеми своими многочисленными дамами, умело "разводя" их.
      А уж в компании был Алсер незаменим - остроумный собеседник, отличный рассказчик, обаятельный тамада.
      Итак, Алсер сочинил социальную драму "Хозяин жизни".
      В ней действительно были уже некоторые общественные мотивы взаимоотношения героя картины - инженера с рабочими фабрики. Но в главнейших сценах, в основной коллизии Воскресенского все же повело на испытанную дорожку: у инженера - героя картины - попутно с фабричными делами разворачивался роман с прекрасной девушкой, они влюблялись друг в друга, но тут... тут появлялась, конечно, "женщина-вамп", разбивала эту любовь, отбивала героя я губила репутацию девушки, которая бросалась в омут и тонула.
      Фирма сценарий приняла, и началась работа.
      На главную роль "Хозяина жизни" был приглашен Степан Васнецов - один из самых выдающихся актеров русского театра.
      Васнецов служил в те годы в нашем драматическом театре. Талант его был необычайно разносторонним - сегодня он играл Лемма в "Дворянском гнезде" и исторгал слезы зала, завтра в женском платье в "Тетке Чарлея" отплясывал канкан, и зал надрывался от хохота.
      Коронными его ролями были Хлестаков и Бальзаминов. Это были самые настоящие шедевры театрального искусства.
      Отсутствие специального образования и общей культуры возмещалось у Васнецова совершенно уникальной художнической интуицией.
      Каким-то таинственным образом этот вовсе не отягощенный знаниями молодой человек был абсолютно достоверным и в тонкостях поведения какого-нибудь вельможи прошлого столетия, и в говорке волгаря, и в повадках сибирского купца, и в легкости современного француза...
      Театральная карьера Степана Васнецова началась за несколько лет до революции.
      Он был приказчиком в большом книжном магазине и прославился тем, что развлекал своих сослуживцев и покупателей, необычайно смешно имитируя какого-нибудь чудака, рывшегося в книгах, или важную купчиху, не знающую, как спросить сочинение про любовь.
      Иногда Васнецов проделывал свои номера за спиной жертвы, карикатурно повторяя ее жесты, походку, иногда же издевался прямо в лицо и отвечал на вопрос, точно воспроизводя особенности интонации покупателя, или заикался, отвечая на обращенные к нему слова заики.
      Об этих представлениях молодого приказчика шел слух по городу, и в магазин приходили просто так, посмотреть на него, делая вид, что перебирают книжки на полках.
      Антрепренером драматического театра был очень богатый и очень толстый табачный фабрикант. Способный характерный актер в прошлом, он почти не выступал больше и только изредка, с трудом преодолевая лень и сонливость, играл в каком-нибудь спектакле.
      Несмотря на отличную труппу, финансовые дела в театре шли неважно.
      Это не огорчало антрепренера - был он достаточно богат, чтобы терпеть дефицит, и слишком ленив, чтобы предпринять какие-нибудь реформы в театре.
      Много раз говорила ему жена о знаменитом приказчике из книжного магазина, но зайти посмотреть на него толстяк все не мог собраться.
      Жена обижалась. Ее и без того немного лошадиное лицо при этом еще больше вытягивалось.
      Несмотря на толщину и лень, табачный фабрикант, однако же, завел даму сердца, и притом вовсе не похожую на лошадь. Скорее на ангела.
      Ангел служил в труппе его драматического театра и, при очаровательной внешности, был совершенно бездарен.
      Роли ангел, конечно, получал, и это служило постоянной темой перешептываний в театре и обсуждений вне театра.
      Впрочем, время от времени на героя-неврастеника (было тогда и такое амплуа) находил приступ мужества: он являлся в кабинет антрепренера и выкладывал ему по поводу ангела правду-матку, все как есть. После этого они вместе распивали бутылку портвейна, целовались, мирились, и все шло по-прежнему.
      Так вот, этот самый ангел однажды заявил, точнее, заявила, что она была в книжном магазине, что у нее от смеха разболелся живот и толстяк должен сейчас же поехать посмотреть на приказчика.
      Любовница - это ведь не жена, и антрепренеру пришлось надеть шляпу, взять трость и спуститься со своим ангелом-дьяволом вниз.
      Задремавший было кучер Никита вздрогнул и проснулся, потому что рессоры жалобно взвизгнули и экипаж под тяжестью хозяина резко накренился на одну сторону.
      Когда они приехали в магазин, у Степана была творческая пауза. Он сидел у витрины грустный, о чем-то задумавшись.
      Покупатели и лжепокупатели, то есть зрители, покидали магазин досадуя, что пришли не вовремя.
      Однако же, как только появился в магазине толстяк, в глазах у Васнецова загорелся озорной огонек. Он встал и, переваливаясь, вальяжно, абсолютно точно повторяя движения антрепренера, пошел ему навстречу.
      В тот день Васнецов превзошел самого себя. Это был настоящий концерт!
      Приказчики и покупатели смеялись до упада.
      Разговаривая с антрепренером, обслуживая его, показывая книги, Васнецов издевался над его внешностью, над его манерами, передразнивая, преувеличивая, доводя все до абсурда.
      Толстяк был человеком искусства - понимал, как это все талантливо, но все же немного обижался.
      Искренне смеялся и ангел, но только до тех пор, пока Васнецов, оставив в покое толстяка, не взглянул на нее и, точно таким же жестом, как она, подняв к глазам воображаемый лорнет, пошел к ней ее же глупо-жеманной походкой и спросил ее же бездарно-кокетливым тоном:
      - Для вас, мадам, конечно, что-нибудь пикантное с картинками?
      Тут ангел перестал смеяться, но расхохотался толстяк.
      Степан Иванович Васнецов был приглашен в труппу и через два месяца стал кумиром публики.
      Финансовые дела театра быстро пошли в гору, слава Васнецова неслась по театральной России.
      Такова история прихода Васнецова в театр.
      Ко времени моего рассказа он был уже давно знаменитым актером, переиграл сотни ролей и был бесконечно избалован зрителями.
      Он жил в небольшой квартире на крутой улице.
      Окна с одного конца квартиры были на высоте нормального первого этажа, а в противоположном конце они углублялись наполовину в землю. Можно было с улицы просто шагнуть на подоконник и спрыгнуть на пол.
      Именно таким способом обычно приходил к Васнецову его лучший друг - актер Михаил Мурманский, хотя и трудновато ему было проделывать этот путь с протезом вместо ноги.
      Они сиживали часами, покуривая папиросы и рассуждая о жизни.
      Мурманский одобрял и поддерживал отрицательное отношение Васнецова к браку. Ему доставляло удовольствие наблюдать за тем, как разбивались надежды многочисленных поклонниц Васнецова, как заканчивались поражением все маневры его знакомых дам и девиц. Ничто не могло вывести Степана Ивановича из стойкого холостяцкого состояния.
      Иной точки зрения придерживалась васнецовская кухарка - Варя, Варвара Филипповна. Она ругала его за случайные, короткие связи и хотела, чтобы дом был как дом - с хорошей женой, с веселыми детьми.
      Ругала она и Мурманского, который и сам был убежденным холостяком, и, по ее мнению, сбивал с толку хозяина.
      Мурманский лет десять тому назад, изрядно выпив, попал под трамвай, и ему ампутировали ногу.
      Для актера это было концом жизни.
      Огромного роста человек, с густым басом, выдвинутой вперед челюстью, Мурманский был хорошим актером, и его любили зрители. Частенько он появлялся на сцене в некотором подпитии, но это выражалось только в том, что его бас звучал еще громче, чем всегда, и роль велась более темпераментно.
      Был, правда, случай, когда Михаила Кирилловича коньяк подвел, и весьма неприятным образом.
      Игрался "Стакан воды" Скриба, и Мурманский был занят в своей постоянной роли лорда Болингброка.
      Свободный в этот вечер Васнецов пришел на спектакль и, сидя в гримуборной Мурманского, дразнил изрядно подвыпившего приятеля, предупреждая, как бы тот не прервал реплику "Вот ключ от черного хода к королеве" другой, не слишком приличной репликой, как это сделал мифический актер в старом театральном анекдоте.
      Мурманский смеялся и басил:
      - Не возьмешь, Степа, я еще соображаю... Однако же на сцене, когда дошло до пресловутой реплики, Мурманский протянул партнеру ключ и совершенно отчетливо пробасил:
      - Вот ключ от заднего прохода королевы. Зал охнул и взорвался. Хохот сотрясал здание театра. Продолжать спектакль было невозможно. Дали занавес.
      Через несколько минут на авансцене появился представитель дирекции и заявил, что спектакль продолжается.
      Открыли занавес и сцену начали заново, повторяя уже сказанные раньше слова.
      Когда дошло до реплики лорда Болингброка, Мурманский протянул ключ и на сей рае сказал свою реплику совершенно правильно:
      - Вот ключ от черного хода к королеве. Но кто их знает - законы смеха... Зал загрохотал во сто раз сильнее, чем в первый раз.
      Пришлось снова дать занавес и прекратить спектакль. Эта скандальная история, однако, привлекла к Мурманскому всеобщие зрительские симпатии.
      Играть ему все же месяца два не давали, потом он вернулся на сцену, но в роли лорда Болингброка никогда больше не выступал.
      Так вот, когда с Мурманским произошло несчастье, когда ему ампутировали ногу, пришло неожиданное спасение.
      За несколько лет до того в нашем городе гастролировала труппа лилипутов, и Мурманский почему-то с отцовской нежностью полюбил этих маленьких человечков, подружился с ними.
      Он их постоянно угощал, поил коньяком, ходил с ними гулять. Лилипуты отвечали искренней любовью и очень привязались к нему.
      В течение нескольких лет после того лилипуты - где бы они ни были переписывались с Мурманским.
      И вот, будучи на гастролях в Париже, они узнали о несчастье, постигшем их друга.
      Мурманскому были тотчас же посланы деньги, получена виза, и они вызвали его в Париж.
      Здесь они поместили его в больницу самого крупного профессора-ортопеда и заказали самую лучшую механическую ногу, самый совершенный протез, какой только можно было сделать.
      И ортопед постарался. Протез Мурманского был действительно высшим достижением ортопедического искусства.
      Хромота при этом протезе была совсем мало заметна. Можно было возвращаться на сцену.
      Но Мурманский прожил у своих друзей в Париже еще целый год. На этот раз они его поили, кормили и водили по всем ночным кабакам.
      Через год маленькие человечки проводили своего большого друга. Он поехал домой и возвратился на сцену.
      Вернемся и мы, читатель, к тому времени, когда Степана Васнецова пригласили играть главную роль в кинокартине "Хозяин жизни".
      Приглашение Степан Иванович принял, но, глубоко презирая новое зрелище синематограф, утруждать себя чтением сценария не стал.
      Велел, чтобы ему рассказали, в чем там дело.
      Режиссер рассказал. Васнецов слушал вполуха, потягивая коньяк, и к концу рассказа сидел осоловев.
      В последние годы он пил все больше. А выпив, обычно скандалил или придумывал какое-либо развлечение, чаще всего смахивающее на хулиганство, а то и просто хулиганил, пользуясь тем, что город все прощал своему любимцу.
      И вот какое развлечение придумал себе Васнецов на съемках "Хозяина жизни".
      На главную роль - дочери владельца фабрики, той, в кого влюблен герой, была приглашена молодая актриса того же театра - Татьяна Яковлева.
      Это была воспитанная, интеллигентная девушка "из хорошей семьи", как это тогда называлось. Она свободно говорила по-французски и по-немецки, играла на фортепьяно.
      Ее отец - врач-микробиолог - погиб в холерной экспедиции. Жили они с матерью трудно. Иной раз и голодно.
      И все же Таня Яковлева умудрялась хорошо, со вкусом одеваться. Наряды, под Таниным руководством, шила ей мать.
      Когда Таня шла по улице - тоненькая, в изящном строгом костюме своего любимого сиреневого цвета, в маленькой шляпке с опущенной сиреневой вуалеткой,- никому в голову не могло прийти, ценой каких ухищрений достигнут этот элегантный вид.
      Актрисой Таня была средней. Все те небольшие роли, что ей поручались, она играла грамотно, корректно, но не более того.
      Настоящего артистического таланта у нее не было. Руководство театра ценило ее за умение держаться, хорошие манеры и отличное французское и немецкое произношение.
      Вот ее-то, Таню Яковлеву, и избрал Васнецов для своих развлечений.
      В немом кино, несмотря на то что произносимые на экране слова оставались неслышными для зрителя, все же во время съемки актеры говорили тексты, выражающие смысл их действий в данной сцене.
      Иногда эти тексты писались сценаристом, а в других случаях актеры импровизировали, произнося нечто приблизительное.
      Это им помогало эмоционально.
      В картине "Хозяин жизни" было много любовных объяснений и поцелуев.
      И когда снимались эти сцены, Васнецов, совершенно правдиво, убедительно играя любовные объяснения пластически, вместо слов любви произносил тексты, которые не на всяком базаре услышишь.
      Ему доставляло удовольствие, что партнерша, эта воспитанная девушка, вынуждена была не только выслушивать непристойности, которые он произносил, но ей приходилось в это время еще и играть ответную любовь.
      Съемочной группе выходки Васнецова казались неимоверно смешными. Все так и покатывались от смеха. Положение Тани Яковлевой было чудовищным. Режиссер не решался сделать замечание Васнецову. Жаловаться на него никто бы не осмелился - это был Степан Васнецов.
      Таня Яковлева молча страдала, и что было у нее на душе - то знала только она одна.
      Отказаться от роли она не могла - это было бы концом ее артистической карьеры. Да и деньги, получаемые от кинофирмы, были очень нужны, ибо Танина "хорошая семья" давно обеднела - мать продавала на толкучке остатки носильных вещей, простыни, гардины.
      Очень скромное жалованье в театре и небольшие суммы за киносъемки имели для семьи жизненное значение.
      Но были у Тани еще и другие мысли, иные чувства, которые вынуждали ее терпеть стыд, ужас своего положения и молчать.
      Наступил день последней съемки Васнецова с Таней Яковлевой.
      Далее предстояло еще снять несколько массовых сцен с рабочими фабрики и сцены с пресловутой "женщиной-вамп", роль которой играла известная оперная певица...
      Последней съемкой с Таней была любовная сцена в беседке, сцена "падения" девушки.
      Что только вытворял подвыпивший Васнецов в этот день!
      Такого представления, такого веселья в павильоне еще не бывало.
      Оператор несколько раз, хохоча, переставал вертеть ручку камеры.
      Режиссер фыркал, отворачиваясь. Съемку начинали заново.
      Всему приходит конец - закончилась и эта съемка.
      Актеры разгримировались.
      Плотники разбирали декорацию и устанавливали очередную - на завтра.
      Васнецов уходил одним из последних, потому что, сняв грим, сидел обычно некоторое время перед зеркалом, рассматривая свое изображение и попивая коньяк.
      Наконец он вышел в павильон - в элегантном сером пальто - клеш по тогдашней "моде, в мягкой серой шляпе.
      Он шел с тростью под мышкой, натягивая на руки светло-желтые кожаные перчатки, и вдруг остановился, глядя сквозь прозрачную стеклянную стену.
      Там, за этой стеной павильона, виден был двор дома и выходящая на улицу подворотня.
      По направлению к этой подворотне шла Таня Яковлева - тоненькая девичья фигурка в темном костюме.
      Таня шла медленно, закрывая платком лицо, ее узкие плечи дрожали - видимо, она плакала.
      Васнецов смотрел на нее, пока Таня не скрылась в подворотне.
      Он и после этого стоял не шелохнувшись, продолжая смотреть в опустевший двор.
      Когда картина "Хозяин жизни" вышла на экран, меня в городе не было.
      Я возвратился только через месяц или полтора. "Хозяин жизни" демонстрировался уже только в захудалых окраинных кинотеатриках и клубах.
      И вот, проходя мимо одного из этих клубов, я увидел написанный от руки плакат: "Хозяин жизни", купил билет и вошел в зал.
      Картина уже шла. Я сел на свободное место.
      Во времена немого кино фильмы всегда сопровождались музыкой. Иначе не могло быть.
      А тут почему-то - полная тишина. Потом мне послышались в зале какие-то негромкие гортанные звуки.
      Оказалось, я попал в клуб глухонемых.
      Ну что ж, глухонемые так глухонемые.
      Пока сюжет развивался в пределах фабрики и на экране назревал и разрешался конфликт между героем картины - инженером и коллективом рабочих, все было нормально.
      Но когда дошло до любовных сцен...
      Ведь глухонемые узнают, "слышат" произносимые слова по губам говорящего.
      И вот как только они по губам Васнецова, по его артикуляции поняли, какие именно слова он говорит своей возлюбленной... что тут поднялось в зале! Какой восторг!
      Глухонемые вскочили с мест и стали радостно вопить, узнавая знакомые тексты.
      А на экране длилась любовная сцена и герой, нежно заглядывая в глаза возлюбленной, продолжал произносить чудовищные гадости.
      Такого глухонемые еще не видели ни до, ни после этого вечера.
      Через некоторое время в городе стало известно, что актриса Яковлева тяжело, смертельно больна. У нее, как говорилось тогда, открылась скоротечная чахотка. Вероятно, то, что теперь называется миллиарным туберкулезом.
      И еще пошел слух, что артист Васнецов отказался от выступлений и все дни проводит в частной лечебнице, где лежит Татьяна Яковлева, ухаживает за ней, прислуживает, как заботливая нянечка.
      И это было правдой. Но правдой неполной.
      Когда Степан Иванович услышал, что Таня Яковлева тяжело, вероятнее всего, безнадежно больна, он помчался к ней в лечебницу.
      Это частное учреждение помещалось на одной из крутых улиц в недавно выстроенном известным врачом двухэтажном, модной по тем временам архитектуры доме, с большими зеркальными окнами и каменными львами у входа.
      В отдельной палате, где лежала Таня, было тихо, перед окном задернута белая штора, смягчавшая свет.
      В уголке на белом стуле сидела Танина мать.
      Васнецов ее не заметил. Он на носках подошел к кровати.
      Таня была очень бледной и тяжело дышала. Она почувствовала чье-то присутствие и с трудом, с видимым усилием открыла глаза.
      Васнецов сказал:
      - Ради бога, Таня, простите меня...
      Таня слабо улыбнулась и медленно ответила:
      - Что вы, Степан Иванович...
      Васнецов взял в свои ладони горячую Танину руку.
      - Я знаю, что меня простить невозможно, и все-таки прошу... ради бога... пожалуйста...
      Таня теперь смотрела на него очень серьезно, больше не улыбаясь.
      - О чем вы говорите...- медлительно сказала она,- я ведь вас люблю. Кажется, всю жизнь любила. Вы всегда были мой бог.
      И снова улыбнулась:
      - Теперь я ведь могу все говорить...
      Васнецов стоял потрясенный. Жалость и нежность к умирающей девушке ударила его в сердце.
      И он вдруг увидел себя таким, каким на самом деле был,- ничтожным человеком, никогда не совершившим доброго дела, трепачом, гулякой, дебоширом, честолюбивым глупцом, упивающимся славой... Его опалило стыдом за ничтожные любовные похождения, после которых не запоминалось даже имя женщины, стыдом за погубленных им девчонок - и, главное, за ту одну, черненькую, которая пыталась отравиться...
      Но больше всего в это исповедальное мгновение устыдился Васнецов ничтожества самой своей жизни. И как-то совсем он сейчас не думал, вроде бы даже забыл о своем театральном существовании - вроде бы его и не было совсем. Была только бессмысленно прожитая жизнь и эта вот девочка - бесконечно дорогая, единственная на свете, любимая и жалкая до того, что, кажется, сердце сейчас разорвется от боли...
      С разрешения доктора - владельца лечебницы - Васнецов поселился в швейцарской - крохотной каморке под лестницей.
      Да он там почти и не бывал. Дни и ночи Васнецов проводил у Таниной постели.
      Приглашались бесчисленные доктора, вызывались московские и питерские светила, созывались консилиумы.
      Надежды не было никакой.
      И все-таки Васнецов не хотел ничему верить и продолжал надеяться.
      В последние дни Тане действительно стало лучше. Улыбаясь, держа руку Степана Ивановича, она отшучивалась от его просьб выйти за него замуж, обвенчаться.
      - Что за анахронизм? Кто теперь это делает? Я просто рассмеюсь, и получится неприличие...
      Но Васнецов настаивал, просил.
      В воскресенье приехал священник - отец Николай с дьячком. Явились шафера коллеги-актеры, и Таню обвенчали с Васнецовым.
      Плакала, выйдя из палаты, Танина мать. Таня ни за что не разрешала Васнецову, а ныне мужу своему, поцеловать себя в губы. Она подставляла щеку, отворачивалась.
      Но однажды ему удалось обмануть ее осторожность, и они едва не задохнулись оба в бесконечном, глубоком, единственном в жизни поцелуе.
      В течение нескольких дней после свадьбы Таня чувствовала себя хорошо, появился аппетит, она часто улыбалась, шутила.
      Поднялось настроение и у Степана Ивановича. Он рассказывал Тане смешные анекдоты.
      Потом Таня попросила его показать, как обезьянка ловит муху.. Это был один из его коронных номеров.
      Иногда, в компании друзей, Васнецова удавалось упросить "показать обезьянку", и он доводил своих зрителей до истерического смеха.
      - Хорошо,- сказал он Тане,- сейчас я ее впущу.
      Васнецов вышел в коридор, потом открылась дверь и в палату вошла обезьянка.
      Это перевоплощение артиста было настоящим чудом. Он стал совсем маленьким, руки свисали до пола, нижняя челюсть выдвинулась далеко вперед, глазки спрятались глубоко в глазницы и озорно блестели оттуда.
      Обезьянка косолапо ступала, загребая короткими ножками со ступнями, повернутыми внутрь, и на ходу помогала себе еще и длинными руками, отталкиваясь ими от пола.
      Таня радостно засмеялась.
      А обезьянка вдруг застыла, повернув мордашку кверху, видимо, заметив муху. Она следила за ее полетом, переводя взгляд из стороны в сторону.
      Затем, решив эту муху поймать, обезьянка косолапо взобралась на стул и, продолжая следить за мухой, стала дожидаться нужного мгновения.
      Где-то, когда-то Васнецов подсмотрел, как в действительности настоящие обезьяны ловят мух - они никогда не гоняются за добычей, не суетятся, а ждут.
      Для человека в полете мухи нет ровно никакой закономерности - муха, по нашим представлениям, носится совершенно беспорядочно. А вот обезьяны, оказывается, знают законы мушиного полета - они существуют, поэтому обезьянка не суетится, а спокойно ждет, зная, что после таких-то и таких-то фигур пилотажа муха обязательно окажется в таком-то месте. И действительно, дождавшись этого мига, обезьянка спокойно, не суетясь, протягивает лапу туда, где, по ее вычислениям, сейчас окажется муха, и даже не хватает, а спокойно берет в воздухе подлетевшую муху и отправляет в рот.
      Этот процесс, с воображаемой, конечно, мухой, показывал Васнецов.
      Кроме того, его обезьяна не вполне пристойно почесывалась и при этом строила уморительные гримасы.
      Васнецов разыгрывал весь этот репертуар, и Таня весело, по-детски смеялась.
      Но, в последний момент, когда, взяв в воздухе муху, он отправил ее в рот,в тот момент, который всегда вызывал самую веселую реакцию, Таня не засмеялась.
      Все еще продолжая как бы пережевывать муху, усиленно двигая челюстью справа налево и слева направо, Васнецов взглянул на Таню и сразу понял: она была мертва.
      После похорон, после ужасной, тяжелой сцены, когда Васнецов вцепился в стоящий на краю могилы гроб и несколько человек не могли оторвать его, а когда оторвали, I кровь лилась с его ободранных ладоней, после этих похорон он заперся дома, никуда не выходил и никого к себе не пускал.
      Соседи по временам слышали из его квартиры, как они говорили, "волчий вой", который до них доносился.
      Затем в городе стало известно, что Васнецова поместили в психиатрическую больницу.
      Театр осиротел. Шли спектакли, некоторые из них делали даже неплохие сборы, но зрители и актеры - все чувствовали, что не стало в театре чего-то самого важного.
      Это был его театр, и даже в те вечера, когда, бывало, прежде он не участвовал в спектакле, -все равно - это был вечер его театра.
      Шло время, но Васнецова не забывали. Говорили часто о нем, жалели. Он вернулся из больницы почти через год, худым, остриженным, молчаливым. Актер Мурманский забрал его к себе, и Васнецов этому молча подчинился.
      Он никуда не выходил, все время проводил в комнате, которую вот уже несколько лет Мурманский снимал у древней старушки недалеко от театра.
      Часами Васнецов стоял у окна, когда Мурманского не было. Садился за стол, когда звали обедать.
      Односложно отвечал на вопросы.
      Мурманский постоянно убеждал его, что нужно вернуться в театр, что это поможет ему.
      Спали они с Мурманским в одной комнате - кровать против кровати.
      Мурманский неторопливо снимал пиджак, жилет, брюки, затем отстегивал широкий желтый ремень, надетый через грудь,- на этом ремне держался его протез.
      Отстегнув ремень, он отнимал свою механическую ногу и ставил ее стоймя между кроватями.
      На ногу, как на вешалку, он надевал ранее снятую одежду, нырял под одеяло и начинал вздыхать.
      - Перестань, Миша,- просил Васнецов,- не надо. Это невозможно, понимаешь, невозможно. Все ушло. Все. Я бездарен, как табуретка. Спи, друг.
      Он отворачивался к стене и лежал долгие ночные часы с открытыми глазами.
      Приходили к Васнецову и депутации: актеры - его коллеги, представители зрителей. Приходил и ответственный товарищ из отдела народного образования, которому подчинены театры,- все было бесполезно.
      Однажды вечером Мурманский, не занятый в спектакле, сидел дома и вязал теплые носки для Васнецова.
      К вязанию он пристрастился еще в те времена, когда долгие месяцы после ампутации ноги лежал в больнице.
      Он скрывал от всех это свое любимое занятие как нечто стыдное, и только Васнецов знал о слабости своего приятеля.
      Степан Иванович сидел, как обычно, у окна. На коленях книга, которую он все собирался прочесть, да никак не мог заставить себя открыть ее.
      За окном в свете фонаря видно было, как падает снег, рак то и дело скользят на раскатанной с утра мальчишками ледяной дорожке прохожие.
      - Степа,- сказал неуверенно Мурманский,- может, хоть в "Ренессанс" на часок... Васнецов неожиданно ответил:
      - Идем.
      В "Ренессансе" инструментальный квартет играл аргентинское танго, безуспешно состязаясь со стуком вилок и ножей, с возбужденными спорами посетителей и выкриками подвыпивших девиц легкого и легчайшего поведения.
      На пятачке перед оркестром несколько пар, сталкиваясь и расходясь, пытались танцевать танго.
      К Васнецову и Мурманскому сразу же подсело несколько собутыльников по прежним временам.
      Официанты, почуяв добычу, сбились у этого столика, смахивая воображаемые пылинки с чистой скатерти и расставляя посуду.
      Через час пьяная компания перекочевала в ресторан "Советский", потом в ресторан "Франсуа", где Васнецовым было разбито два больших зеркала.
      И завертелось, завертелось все снова.
      Кутеж пошел за кутежом, замелькали какие-то незна-1комые лица, каких-то женщин с отвращением выпроваживал Васнецов утром из дома или сам сбегал из их квартир, в которые бог весть как попал.
      А вечером все начиналось заново.
      Однажды он проснулся в чьей-то кровати и в ужасе "вскочил, увидев рядом на подушке окровавленное лицо.
      Оно - окровавленное лицо, впрочем, зевало, и при этом с него падали кроваво-красные куски мяса.
      Оказалось, что дама, у которой - в итоге сумасшедшей ночи - очутился Васнецов, в косметических целях накладывает на ночь под глаза кровавые бифштексы.
      А так как ей нечего было опасаться, что совершенно невменяемый Васнецов это заметит, она решила не пропускать процедуры и, ложась спать, пришлепнула себе бифштексы на лицо.
      Ничего не поняв, в страхе схватил Степан Иванович свои вещички и, не попадая в рукава, взяв в охапку все вместе - брюки, пиджак, шубу, бросился бегом из этого дома.
      Вскоре Васнецов вернулся в театр, и состоялся наконец первый спектакль с его участием.
      Он играл одну из лучших своих ролей - Бальзаминова.
      Барышники продавали билет стоимостью в полтора рубля за десять.
      Васнецовского Бальзаминова город хорошо знал. Этот спектакль игрался великое множество раз, в том числе и в шумные, веселые бенефисы Васнецова -тогда еще жива была эта традиция.
      Первое появление Бальзаминова после двухгодичного перерыва было встречено такой восторженной овацией зала, что более десяти минут - случай небывалый на драматической сцене - невозможно было продолжать спектакль.
      Васнецов стоял, пережидая рукоплескания, затем он раскланялся, еще, еще и еще раскланялся, затем стал жестами просить зрителей сесть, успокоиться.
      Эта овация выражала и радость по поводу возвращения любимого актера, и сочувствие ему, и желание поддержать...
      Шел спектакль, и Бальзаминов говорил и делал все то, что и прежний Бальзаминов - очаровательный дурак, маменькин Бальзаминов, ищущий богатую невесту.
      И пулевые сцены с гениальным текстом Островского были все те же.
      И знаменитые васнецовские отсебятины - публика знала их наизусть - были те же...
      Зрители улыбались, вот наконец вернулся их Васнецов, они снова видят его в своем театре...
      Шел спектакль, проходила сцена за сценой, и в зрительном зале нарастало какое-то смутное беспокойство. В первом антракте еще об этом не говорили. Довольно много поаплодировали и пошли в фойе, в буфеты...
      Но что-то все-таки уже случилось, уже возникло, какое-то еще не осознанное, не понятое чувство.
      Во втором и особенно в третьем акте зрителям стало ясно что их Васнецова, прежнего Степана Васнецова больше нет.
      Это был он и не он. Что-то исчезло, погасло в нем. Что-то главное - может быть, сама жизнь ушла...
      После каждого акта аплодировали и в конце спектакля его несколько раз вызывали, но, выйдя из театра, многие уже прямо говорили, что прежнего Степана Васнецова не стало.
      Он доиграл сезон, а затем был приглашен в Москву. Там он и прослужил еще несколько лет, считаясь очень хорошим актером, но Москва так и не узнала никогда настоящего Васнецова.
      Никогда, ни на одно мгновение, не возвращался тот, в кого без памяти влюблены были зрители, кто был одним из самых выдающихся артистов русского театра.