- То есть государственный переворот? - уточнил я.
      - Громко сказано, - улыбнулся Флейтист. - Просто утром страна проснется, а президент не вернулся с очередной попойки. Ну и ладно. Пусть пьет себе дальше. Для революции у "Струны" имеется бархат лучшего качества. Все произойдет быстро, не особо кроваво и даже с соблюдением внешних приличий. План разработан уже давно, и грамотно разработан. Они, конечно, полагали, я не в курсе...
      Глаза-лампочки, мерный лязг в поднебесье. Никто не услышит нас, мы одни в этом маленьком мирке, в этой тишине, равноудаленной от всех Тональностей.
      Я - Консантин Демидов, наконец-то ставший самим собой. Константин Демидов, человек "Струны". Наконец я преодолел свою раздвоенность.
      - Почему вы рассказываете об этом? - спросил я.
      - Потому что я старый дурак, - неожиданно резко сказал Флейтист. - Я создавал Орден Милосердия, рыцарский орден, с мечом в руке - не буду этого скрывать, но таково наше время... Путь меча... Всегда и во все времена... Тогда, в Южном, я очень долго и много думал, вспоминал своих Аню и Костеньку... Сперва мне хотелось все крушить и рвать, потом я все же взял себя в руки... Я успокоился... насколько это возможно, когда теряешь и детей, и внуков... Я пытался понять причины, найти внутреннюю связь... Я думал, как уберечь от зла хоть кого-то, и мне показалось, что я нашел, наконец, ответ. Все остальное время ушло на поиск ошибки.
      Он замолчал. Глаза-лампочки вспыхивали и гасли с завидной регулярностью.
      - Дон Кихоты бывают разные. Кто-то сражается с мельницей и ломает собственные ребра, а кто-то с цирюльником и отнимает его осла. "Струна" служит честно и незаметно. Наша работа во тьме и может быть такой еще долгие годы, - он странно кашлянул. - Я стар, но могу прожить еще лет двадцать. Если, конечно, захочу. Они хотят слепить из "Струны" всезнающую партию, но я смогу придержать их намерения. Долго, но не вечно... А значит, нельзя тянуть. Чем дальше, тем хуже всё это кончится.
      Я слушал. Мне ничего больше не оставалось. Слушать, смотреть на глаза-лампочки и ждать... когда же кабина достигнет цели, остановится и замрет, готовясь распахнуть дверцы.
      - Я, можно сказать, высидел яйцо - и вылупился дракончик. Маленький, ручной. Милая зверюшка. Полезная в хозяйстве... С мышами там справиться, с крысами... Но скоро он вырастет, и тогда... Да что я буду объяснять тебе, Костя? Ты и сам все отлично понимаешь. Ты, наверное, мог простить "Струну" такую, какова она есть... Но представь, какой она станет... может стать...
      Он повернулся и впервые взглянул мне в глаза.
      Наши взгляды встретились, и я даже поднялся, чтобы быть вровень с Флейтистом. С тем Флейтистом, кто не позволил набрать в "Струну" армию "борцов за светлое завтра", кто запретил ей участвовать в политических играх и выходить за пределы своих полномочий.
      Он знал, когда меня избивали на следствии, когда я бежал по лунному полю, когда мне ломали ребро в электричке... Он ненавидел политику, но таким учеником мог бы гордиться Маккиавели.
      Ради чего?
      - Ты должен остановить их, - медленно и отчетливо произнес Флейтист. Не знаю как, но должен. Иначе... Прежняя "Струна" всё равно умрет, а та, что придет ей на смену... Ты вспомни "Вегу", вспомни очаровательную Стогову... Ситрека... Производство штурмовиков поставлено на конвейер... Глупая девочка Лена думает, что сумеет их обуздать... Глупая и гордая девочка... как она стыдится своей наивности... маскирует цинизмом и показной мудростью. Съедят ее партайгенносе.
      Глаз-лампочка проскользнул мимо нас.
      - Почему я? - вопрос звучал глупо. Как в сказках, где добрая фея ответит: "Потому что ты чист душой...", а окажись у нее в руках не палочка, а струна, прибавила бы: "Ибо только светлые дети способны проникнуться истинной гармонией нашей Тональности".
      Как же меня тошнит от этих музыкальных сказок!
      - Они думают, что познали Струну и даже могут в какой-то мере Ею управлять, - помолчав, ответил Флейтист. - Кое в чем это верно... но лишь отчасти. Кажется, они еще не знают главного. Струна рвется.
      Я поперхнулся холодным воздухом и закашлявшись поглядел на Флейтиста, в надежде, что тот разъяснит.
      То, что связало Тональности, не может лопнуть как перетянутая гитарная струна... И что же будет с миром? С бесчисленными мирами?
      - Она рвется, Костя, - повторил Флейтист, глядя мне прямо в глаза. - Я слишком долго общался с Ней. И чувствую это.
      - Максим Павлович, - надо было взять паузу. - Вы сказали: общался?
      Он вновь кивнул.
      - Никто не знает, что Она такое. Тебе говорили, что это основа мироздания, стержень, пронизывающий Вселенные... то, что питает их, не позволяя обратиться в хаос. Что ее вибрации порождают свет, радость, жизнь... Так вот, Костя, всё это - не более чем фантазии наших умников. Им хотелось доктрины... хотелось заполнить чем-то вакуум. А на самом деле... Да я понятия не имею, что такое Она. Знаю лишь, что раньше Ее не было. Она выросла... быть может, выросла из моего сердца... когда я очень сильно Ее захотел. Все мы мечтаем, но редко чьи мечты сбываются. Эта - сбылась. Почему, в силу каких случайностей или законов природы? Или благодаря чьей-то воле? Я искренне пытался понять. Без толку. Думаешь, Она отвечает на такие вопросы? И все-таки мне кажется - Она живая. Не в состоянии объяснить, просто так чувствую.
      - Мне тоже иногда это казалось, - облизав пересохшие губы, зачем-то прошептал я. - Но чаще всего я считал ее бездушным механизмом. Голем... Музыкальная шкатулка.
      - Видимо, Она боится, что мы догадаемся, - добавил Максим Павлович. Думает, мы верим в Ее несокрушимость. Собственно, почти никто и не знает...
      - Знаете вы. И... и я.
      Он кивнул.
      - Но как?
      - Понятия не имею, - Флейтист развел руками. - Порвать Ее сможет не каждый, равно как не каждый, сможет пройти Ее испытания, не каждый сможет занять мое место. Знаешь, я еще год назад пытался Ее порвать. Не вышло. Просто ударило... как током. Юрка потом двое суток меня на себе тащил... Я не стал ему говорить, хотя, наверное, о чем-то он все же догадывался. Потом уж я понял - не гожусь. Может, как раз потому, что породил Ее. Это все равно что вырвать себе сердце. Должен кто-то другой... когда меня уже не будет. Все-таки есть между нами связь... сейчас Она - моя мечта... бывшая... А потом станет ничьей мечтой. Но без хозяина Она не сможет. И подчинится тому, кто заменит меня. Но ты ведь не подчинишься ей...
      Мимо промчался еще один глаз. На этот раз синий.
      Господи, где мы теперь? Если только уместно говорить "здесь". Если и пространство, и время истончились, растаяли, какой смысл интересоваться расстояниями и сроками?
      Я вдруг понял, что мы можем ехать здесь вечно. Стоит только Струне захотеть.
      - Ты должен с Ней справиться, - упрямо повторил Флейтист. - Иначе те, кто сейчас наверху, очень скоро справятся с тобой. И с тобой, и с нашим бедным государством... Но государство ладно... я, знаешь, устал о нем думать. Зато люди... Да хотя бы этот мальчик Дима, которого ты вырвал у Стоговой... которому ты теперь вроде отца...
      Димка! Со всеми этими откровениями я едва не забыл о нем. А он ведь сейчас там, в мире... в Тональности... Сидит возле телефона, ждет моего звонка. Он ни о чем не знает, но как-то все же чует... кожей, нервами... Насупившись, гоняет компьютерных страшилищ, но все равно это ему не помогает. То и дело поглядывает на телефон, на часы... А значит, я должен вернуться. И как можно скорее...
      Мне вдруг представились лица людей, ожидающих нас наверху. Лена, этот неизвестный сухощавый и господин главвоспитатель Генадий. Наверно они будут в шоке, забегают, запричитают.
      - Максим Павлович, - спросил я, - а кто этот худой товарищ с проседью? Ну, который приехал вместе с Леной?
      - Этот товарищ, - со вкусом произнес Флейтист, - Степан Сальников. Начальник боевого отдела. На всякий случай имей в виду - с Леной они вместе. Единомышленники. И вообще...
      Я понял это "вообще". Все сразу стало ясным, мозаика сложилась, пасьянс сошелся. Значит, все так просто? Так легко и цинично?
      ... Они устроят собрание и утроят охрану, провозгласят и возвестят. А потом, когда все уйдут, Лена тихо подсядет ко мне, обнимет, жарко дунет в ухо... И ласково, по-дружески, скажет, что надо жить дальше, что она будет мне всецело помогать... и в трудном моем служении, и "вообще"... И в ее глазах я прочту всё что потребуется - покорность, нежность, готовность кормить с ложечки... Да. Все будет именно так, ведь они не начнут своей экспансии сразу.
      - Мы подъезжаем, - сказал вдруг Флейтист.
      - Откуда вы знаете? - спросил я.
      - Слишком хорошо знаю это место. Этот лифт. С детства...
      Я взглянул на него с нескрываемым удивлением.
      - Его поставили в нашем доме, когда я был еще маленьким. Первый лифт во всем Южном. Мальчишки с соседних улиц прибегали кататься, чтобы просто взглянуть на чудо техники. Наш лифт поставили, да так и не меняли... В него я садился, уезжая в Столицу, в консерваторию, в него я садился, когда вернулся назад, и в него я сел тогда, ночью, когда сказал себе, что просто хочу пойти вниз, погулять, а на самом деле мечтал уехать куда угодно, только подальше от нашего мира... И уехал...
      Так вот, значит, как он впервые увидел Струну... Все знали, что это случилось в Южном, знали даже, какого числа, но вот как оно произошло... Похоже, они признавали за вождем право на тайну.
      И, похоже, вождь больше не считает себя вождем.
      - Он всегда начинает тормозить задолго до срока, но потом его все равно сильно встряхивает, когда останавливается.
      Нас сильно встряхнуло. Кабина замерла, и где-то там, в пустоте, где плавают чьи-то горящие взгляды, лязгнул старый и больной механизм.
      - Костя, - сказал Максим Павлович. - Я верю - ты справишься. Больше мне уже не во что верить.
      Я кивнул.
      - Да, Главный Хранитель. Справлюсь.
      7.
      Поначалу мне показалось, что будет холодно. Степь, уходившая к едва различимому горизонту, содрогалась от ветра. Травы гнулись почти до земли. Не было ни намека на солнце. Здесь, наверно, его никогда не бывает. Только серый полумрак облаков. Кончается серый день, начинаются серые сумерки...
      Я поежился, предвкушая очередной порыв ветра - но так ничего и не дождался. Было тихо и, как ни странно, тепло, словно вся эта осень не имела ни малейшего отношения к нашему прежнему миру, где сентябрь уже стучится в двери. Тут природа жила по совсем иным законам... если вообще слова "природа" и "закон" сохранили здесь хоть малейший смысл.
      - Нам нужно пройти вперед, - пояснил Флейтист. - Да что я тебе говорю, ты и сам все прекрасно знаешь.
      Нет, я не знал. Люди мы тут неместные...
      Тонкая колонна, прошившая собой небо, высилась где-то слева, дожидаясь нас с Флейтистом. Чем-то она напоминала иглу Останкинской телебашни, и мне казалось, что сквозь тихий шелест трав я слышу Ее, Она зовет меня. Я даже не знаю - какая она вблизи. Понятия не имею...
      Флейтист молча шел рядом. Он как-то вдруг сразу состарился, но старался при том выглядеть бодрым и деловитым, точно направлялся к своему шкафчику, показать мне пару новых моделек.
      - Вы знаете, - начал я. - В тот раз... Я ничего не помню. Я очнулся, а мне сказали, что я подошел к Ней, но я не...
      На мгновенье он остановился и посмотрел на меня.
      Его мягкий взгляд заметно отвердел, сделался настороженным, и какая-то тень страха проскользнула в нем.
      - Может быть, это и есть тот самый знак? - непонятно пробормотал он. О такой странной амнезии я раньше не слышал. Все, кто восходили к Струне, говорят потом, что это самое яркое воспоминание, что это врезалось в душу... и ведь не врут.
      Мы постояли какое-то время, не решаясь продолжить путь. Флейтист медлил, а я понимал, что поперек батьки в пекло не лезут. Поэтому просто стоял по колено в траве и ждал, когда же снова подует ветер.
      Флейтист наконец повернулся вперед и сделал шаг в нужную сторону.
      - Я не знаю, когда они все это начали, - сказал он извиняющимся тоном. - Наверное, уже два года как. Конечно, все делалось в тайне. Правду знало всего лишь несколько человек, и ни один из них не захотел быть со мной достаточно откровенным. И все-таки я узнал. Из-за Нее, махнул он ладонью куда-то влево и вверх. - Точнее, прямо от Нее. Сила Струны велика, это все наши знают. Тут тебе и Резонанс, и целебные энергии, и подчинение чужого сознания... есть у нас умельцы, которые с помощью энергий Струны даже мысли читать наловчились... достоверность более 95 процентов. Но мало кто знает, что со Струной можно просто поговорить. Если, конечно, Она сама захочет. Они всё же пронюхали... и попытались завязать контакт. Бесполезно - Она не хотела говорить ни с кем из них. Даже с Леной.
      - С Леной?
      Я оступился. Надо же, тут в этой приструнной степи, тоже встречаются обычные колдобины. Надо смотреть под ноги. Удивительно точная иллюзия... Если это вообще иллюзия. Запах полыни ну точь-в-точь как на поле позади нашего дачного поселка. В старые времена там сажали клевер, но с тех пор поле одичало, заросло сорняками и совсем уж превратилось в частицу Великой Степи. Кабы не ветер, заболела б голова.
      - Да, и даже с Леной. А ведь она - наш талант, наша надежа и опора. Удивительный случай самородка.
      - КПН? - сухо спросил я.
      - В том-то и дело, что нет. Ты же, наверно, встречался с такими. Прости, не стал изучать по тебе материалы, боялся привлечь внимание. Но вот этот ваш Аркадий Кузьмич, в Мухинске, он же бывший их офицер... - Флейтист на мгновение замолчал, внимательно уставившись под ноги. Кажется, тоже боялся оступиться. В его возрасте это по-настоящему опасно. - Такие уже приелись интригами, они специалисты высшего класса... гроссмейстеры. Или вон посмотри на нашего юного друга Мауса. Он часто рассказывает о тонкостях тестирования сетевых протоколов или о механизмах действия вирусов-червей? А почему? Еще недавно это была его страсть и восторженные слова перли из него фонтаном. А теперь привык, теперь - это работа, в которой он виртуоз. Так вот, те, кто пришли из КПН, очень похожи на нашего Технического Хранителя. Они прекрасные исполнители, куда уж до них нам, нытикам-интеллигентам, но в политику они не полезут. Успели уже нахлебаться на всю оставшуюся жизнь. Они могут стать опорой новой власти, но никогда не отважатся шагнуть первыми.
      Я вдруг понял, что Струна стала ближе. А ведь прошли всего ничего. Видать, тут и впрямь расстояния не подчиняются метрике старого Евклида. Струна лично решает, когда ей быть ближе, а когда скрыться от нежелательного визитера...
      - Лена сама по себе талант. Есть талантливые музыканты, есть жулики, есть полицейские... В каждом деле нужна одаренность. Так вот она гениальный политик. Увы, я слишком поздно разглядел это в ней. А потом уже тихой сапой появилась оппозиция... состоящая, как правило, из лучших наших людей...
      - Она у них главная?
      - Официально - вряд ли. Скорее уж серый кардинал. Я вообще не уверен, что, захватив власть, они провозгласят некоего диктатора. Больше шансов за "коллективное руководство". Я знаю, кто перешел к ним, но не знаю, как у них распределяются роли. - Он усмехнулся. - Честно говоря, я и о заговоре узнал лишь когда они попытались воздействовать на Струну через Юрку. У них был козырь... они знали о Дальнегорске.
      - О Дальнегорске? Он говорил про...
      - Не знаю, насколько ты в своей реальной жизни следил за войной. Но все-таки должен помнить историю с Восточным Мостом. Громкое было дело, скандальное.
      - Что-то очень смутно, Максим Павлович. Вы напомните?
      Глаза его затвердели, затянулись стальными льдинками.
      - Боевики обстреляли автобус с детьми, направлявшийся на северный берег, в расположение федеральных сил. Акцию проводил красный крест... тогда еще с ним считались обе стороны... Вернее, считалось, что "считаются". Часть детей сумела выбраться из горящего автобуса и побежала по мосту на северный берег, к своим... к федералам. А те приняли это за провокацию, или просто не разглядели, что там дети, а не "духи" - и засадили из миномета. Потом были статьи в газетах, разбирательства военной прокуратуры, но никто так и не понес ответственность. А между прочим, как раз среди этих детей... - он не смог договорить. По сизым, сморщенным щекам потекли две узкие полоски слёз.
      И тут же я ощутил нечто сравнимое если не с ударом грома, то разрядом тока никак не меньше двухсот вольт.
      "...и сны... И тот мост... Они ведь к нам тогда бежали... а расстояние большое, сходу не разберешь. Да и не приучены мы разбирать, у нас же рефлексы... Ну и засадил со всей дури... из миномета... и мост в клочья, и..."
      - Он нес это в себе, не говорил никому. Даже мне. Я-то по Струне узнал... умеет Она рисовать картинки прошлого... Но до сих пор ума не приложу, как им стало известно. Наверное, тоже без струнных энергий не обошлось. Знаешь, Костя, его воротило от всей нашей следственной части, всей этой игры в инквизицию, трибуналов... Мне кажется, он просто знал, что первым обязан пройти Коридором...
      - Но Струна прощала его? - удивился я.
      - Струна прощает многих. Она судит не поступки - только содержимое души, а он не ведал, что творил. И потому судил себя куда страшнее, чем это сделали бы тысячи струн. Хотя я не исключаю, что сигнал к трибуналу над "отступником Осоргиным" Она могла и дать. Знаешь, я так и не смог понять Ее до конца. Но, по-моему, Она его никогда не любила. Терпела, да... Но лишь из-за меня.
      Флейтист снова остановился и, запрокинув голову, взглянул в небо.
      - Я забыл попрощаться с ним.
      - С кем?
      - С солнцем. Здесь его нет. Здесь облака то не наши, Ее... Юрка не говорил никому, даже мне, а они шантажировали его. Хладнокровно, расчетливо. Этот ваш вечно в черном сударь КПН... там бы так не смогли. А Лена могла, потому что думала, никто не знает. Никто и не знал. Только я... - он глубоко вздохнул, а потом неожиданно повернулся назад, туда, откуда мы с ним пришли. - Посмотри, Костя.
      Я обернулся.
      Степь... Бескрайняя во все стороны, до туманной полоски горизонта. Трава, трава, трава. Ветер воет и плачет, а где-то совсем далеко темные тучи срастаются с бесконечной травой, и так в никуда... как фон на страничках глобальной сети... Маленькие, идентичные квадратики слеплены в громадное панно, целый мир, "псевдотональность".
      - Ты видишь, откуда мы пришли?
      - Нет.
      - Вот именно. Ни разу не возвращался тем же путем, да и нету его у нас. Наверное, если ты сейчас повернешь, будешь вечно бродить в этих землях, но даже деревьев и то не будет. Ни деревьев, ни сусликов, ни птиц.
      Я вздрогнул. Было не то что страшно - жутко. Людей я уже не боялся, попросту устал. Но что люди по сравнению с такими нечеловеческими, запредельными силами?
      - Послушай, Костя, я не хочу навязывать тебе решение, - глядя туда же, на зыбкий горизонт, сказал Флейтист. - Ты должен всё выбрать сам и сделать сам. Только, пожалуйста, помни о главном - нас ждет группа умных и очень толковых людей, прекрасная заготовка для замечательной хунты. Они не допустят ни новой войны, ни разрухи. Они обеспечат порядок железной рукой. В дамской бархатной перчатке. И потому расстрелы на площадях станут частью воскресного развлечения, и многим благополучным господам придется переселиться в сибирские бараки. Зато как грибы после теплого дождика вырастут новые школы, больницы, библиотеки... И вся ответственность ляжет на тебя, и ты, как это свойственно человеку твоего склада, рванешься не допустить и пресечь террор. Пожалуйста, вспомни, о чем мы говорили тогда, на даче. Микрохирургия...
      Я посмотрел на него. Взгляд Флейтиста остановился, он будто высматривал что-то вдали у самого горизонта, мечтал увидеть, да так и не мог.
      - Нашу страну обязательно вытащат. Но не мы, не Хранители. Наше дело совсем в другом. Спасаются лишь те корабли, где штурвал держит рулевой, а еду готовит кок. Не думай о странах, народах и их трагедиях. Тебе, твоим близким хватит и персонального пайка тьмы. Думай о них, может что-то и выйдет.
      Я снова взглянул на него.
      - Зачем вы все это говорите?
      - Просто так, - сказал он. - Я старый человек и многое понял. Мне больше не хочется спасать мир, я хочу увидеть тех, ради кого в свое время отправлялся записывать передачи на телевидение, а потом стоял в очереди в обычный советский магазин за простыми советскими дефицитами. Я надеюсь увидеть их очень скоро. И я их увижу. Просто я волнуюсь за тебя, Костя, неожиданно мне показалось, что он вновь заплакал. - За тебя, за них, дураков, ну и за эту страну. Я могу говорить, что угодно, но я служил ей как мог. Ведь она моя Родина...
      Он обернулся и я последовал его примеру.
      Струна была здесь.
      Она молчала. Просто высилась, вырвавшись из земли и проткнув собою низкое небо. Прочный и узкий штырь. И ради вот этой железной мачты мы с Флейтистом бродили по осенней степи? Не чувствовалось в Ней величия, да и не такая уж Она была высокая. Возможно, облака скрадывали расстояния.
      - Всех спасти не удастся, - вздохнул он. - А значит, надо спасать, спасать и спасать. Всех, до кого дотянется рука.... Поверь мне, я знаю, я это видел... Корабль не перевернется, да. Но за борт вылетят многие. Береги их, Сменяющий... Пожалуйста.
      Я хотел открыть рот, но в следующий миг он уже повернулся к Ней и сказал:
      - Без надрыва, ладно? Ты ведь все уже понимаешь? Мы были близки. И сейчас расстанемся по-хорошему, как воспитанные люди...
      Старческая, испещренная вздувшимися венами рука осторожно коснулась Ее гладкой, почти блестящей поверхности...
      Струна плакала. Никогда не слышал Ее такой. Тихая грусть, залившая мир - не только этот, ненастоящий, но и все бесконечные Тональности... хотя, быть может, никаких Тональностей вовсе и нет... но чем это слово хуже других? Нет, раньше такого не было - ни пафос Мраморного зала, ни ослепительный прыжок в Резонанс, ни то, что звучало в день первого моего Восхождения.
      Это был реквием - долгий и грустный, но грусть не растворялась в безнадежности. Что-то вспыхивало за горизонтом тоски, ощущались призрачные, зелено-розовые сполохи надежды. Наверняка кто-то сейчас радуется. А траур это всего лишь темные одежды. Король умер. Да здравствует король!
      Я стоял, словно боялся пошевелиться, изучая свое отражение в гладкой, блестящей Струне. Всего в паре шагов от меня, в примятой траве лежал старик, обычный такой пожилой человек, из тех, что толпятся в сберкассах, получая свои куцые пенсии. Руки немного раскинуты, рот полуоткрыт, глаза закатились. Я знал, что он мертв, и даже не пытался в этом удостовериться.
      Я смотрел на Струну, а Она на меня. Мы оба ждали.
      Поздравляю, господин Главный Хранитель.
      Я закрыл глаза. Лицо Флейтиста представилось мне каким-то совсем другим. Еще молодой, с редкой проседью и забавным, нелепым бантом на шее. Таким он вел свои передачи? Нет. Это какой-то промежуточный случай, между тем народным артистом и этим народным инквизитором.
      Инквизиция... Я не боюсь этого слова и никого не хочу обвинить. Тем более его, Флейтиста.
      Я открыл глаза. Ветер дул все сильнее, трепал мой дурацкий пиджак, такой логичный в крупном столичном офисе и столь нелепый здесь, в этой проклятой степи. Травы гнулись сильнее, удары воздуха нарастали, и только Струна оставалась такой же прочной, совершенно неколебимой.
      Ничего не менялось. Я оставался здесь, в плену мира... Один.
      - Он умер только что? - послышалось из-за спины.
      Я вздрогнул, словно боялся увидеть призрака. А кого же еще? Вот встреть я тут Пашку Шумилкина с его риторическим "Нарушаем?", можно было б и впрямь испугаться. А так... Коренной житель.
      Костик стоял в траве, метрах в пятнадцати от меня. Рыжеволосый, в мятой майке и драных джинсах. Просто несовершеннолетний дух откуда-то из-за пределов Тональности, но такой родной, такой близкий и теплый.
      - Умер. Я... он сам выбрал это. Он решился... - я понял вдруг, что пробую оправдаться, а этот некто в мятой майке и с рыжими волосами изо всех сил сдерживается, чтобы не заплакать, как это полагается обычным мальчишкам. А может ли заплакать тот, кто много лет уже как исчез в рыжем пламени? Способно ли его новое эфемерное тело на слёзы?
      Костик медленно, словно проталкиваясь сквозь невидимую вязкую среду, опустился на колени возле Флейтиста. Положил ему обе руки на лоб. Посидел, помолчал. И лишь плечи подергивались. Затем он бережно закрыл старику глаза и поднялся на ноги.
      - Теперь держись, тезка, - Ковылев возник рядом. Я и не думал удивляться. Секунду назад там была только трава и дальний горизонт, а теперь стоял он - давно умерший под завалами собственного дома, вместе с семьей, с соседями...
      Я совсем не боюсь мертвых. Я к ним привык, как к живым. Может быть, где-то там, в другом мире, где есть городские морги и лохматый футбольный мяч с железными зубами катится параллельно рельсам... А здесь?
      Сам-то я жив? С чего вдруг такая уверенность?
      - Придумал, что будешь делать? - спросил Ковылев.
      Я только плечами пожал.
      - Константин Дмитриевич, - Костик как-то затравленно оглянулся. - Я не могу его увести... как это полагается... Как всех уводят... Она его держит, - он с ненавистью указал на сверкающий стержень Струны. - Как на цепи, понимаете? А эти уже здесь, у вас нет времени... Вам надо решать.
      - Слушайся их, - Ковылев сделал шаг в мою сторону и положил руку мне на плечо. - Слушайся, тезка, хотя бы поначалу. Другого выхода нет.
      Я вопросительно взглянул.
      - Бороться можно, только имея какой-то план, а его у тебя нет. У тебя есть только они и Струна. Кому ты веришь?
      - Никому, - честно признался я. - Даже вам, вы ведь просто призраки. А я... Я тоже убит на лунном поле почти год назад, я просто грязная точка... Мне больше некому верить. Разве что правда... вы обещали совет.
      Я взглянул на взволнованного Костика-младшего, он продолжал озираться, ощущая чье-то приближение, но, поймав на себе мой взгляд, посмотрел мне в глаза.
      - А ты что скажешь, дитя наше светлое? - изо всех сил выдавливая улыбку, произнес я.
      - То, что нефига ржать, - как-то совсем по-взрослому вздохнул он. Вот спроси его, он чего-нибудь умное скажет. Ваше, математическое.
      Я снова перевел взгляд на Ковылева. Тот виновато улыбнулся и развел руками:
      - Пространство тут, как видишь, дедушке Евклиду не подчиняется. Учти это. Может помочь... - он как-то смутился, даже глаза опустил, уставился на собственные ботинки, старые, тертые, но все еще надежные. - Может помочь, хотя пока что навредило. Дозвониться сюда даже на "мыльницу"...
      - Все, поздно, дядь Кость! - неожиданно вскрикнул младший. - Поздно! Их тут вся стая!
      - Прости, тезка, - Ковылев виновато развел руками. - Прощаться некогда, а увидеться больше не выйдет. Разве что потом, когда и все. А тебе еще долго осталось...
      Он отступил на шаг, и я вдруг понял, что спустя миг он будет так же далек от меня, как и некогда Струна.
      Костя. Потерявший все, что возможно, ушедший отсюда и вернувшийся назад ради меня... Как ты рвался обратно? С чем ты там встретился, кроме этих поганых мошек? Чей гнев вызвал, нарушая законы и правила?
      Прости, тезка. Если б не ты... Да не было б давным-давно ничего. Только тихое лунное поле. И кляксы укрыл бы первый снег.
      - А я с вами останусь, Константин Дмитриевич, - неожиданно сказал рыжеволосый. - Меня они не заметят.
      Я посмотрел на него.
      - Лучше уходи. Что ты с ними...
      - А что они со мной? - ехидно заметил он. - Да и деда не могу оставить. Может, все-таки получится...
      - Твой дед был великим человеком, - сказал я.
      - Не заметят они меня, Константин Дмитриевич. Это вы берегитесь. А то ведь...
      Договорить он не смог. Не успел...
      8.
      Все изменилось мгновенно. Реальность раскололась на кусочки, на яркие частички мозаики - трава, облако, туманный горизонт. Всё это сейчас перемешалось, все это вращалось с бешеной скоростью, на мгновения застывая странными сочетаниями - и вновь разрушаясь. Как рассмотреть картинки калейдоскопа, если ты сам - не более чем одно из цветных стеклышек?
      А потом тряска закончилась и я наконец-то смог оглядеться.
      Струна, совсем недавно ужалившая Флейтиста, росла там же, где и раньше. Гладкая, блестящая, твердая... Но упиралась она уже не в серое облачное небо, да и высокие травы исчезли, прихватив в собой бесконечно раскинувшиеся степные пространства.
      Это был Мраморный зал, такой привычный и такой неожиданный. Не хватало лишь метронома, да и весь потолок сильно изменился. Он стал выше и освещался дополнительными рядами ламп, словно на новых станциях столичного метро. И в самом центре его зияло отверстие, неровный круг, из которого сочилась черная пустота. Точно такая же дыра имелась в мраморном полу. Между ними и протянулась Струна, опускаясь из тьмы и убегая во тьму.
      Я вновь огляделся.
      Они были здесь, стояли в дверях лифта. Да и куда им деться? Восхождение окончено, доступ в зал разблокирован. Лена, гладковыбритый Геннадий и худощавый глава боевиков Сальников. Руководящая тройка. Ферзи, примеряющие колону.
      А вот лифт, на котором сюда приехала честная компания, я видел впервые. Очередной секрет "Струны". Странно только, почему такой светлый? Весь белый, словно идеальная больничная палата.
      Я стоял у Струны, троица мялась в лифтовой кабине, не решаясь выйти в зал. Краем глаза я различил нечеткий, расплывающийся силуэт рыжеволосого Кости и вдруг понял, что его замечаю лишь я.
      - Он мертв? - Лена кивком указала на тело Флейтиста.
      Кажется, приближаться она боялась. Сила, неподвластная геометрии Евклида, вряд ли подчинится Старшему Хранителю Елене Ивановне.
      Та провела ладонью по лбу и, вздохнув, прошептала: