Нет, ее взгляд я бы не назвал испепеляющим. Не было в нем ни ярости, ни бешеного напора энергии. Но вот заживо заморозить таким взглядом можно запросто. Так смотрят на подыхающую мышь, прежде чем освободить пружину мышеловки. Человек, попавший под этот взор, сразу понимает: он не то что ноль, он еще меньше. На числовой прямой ему вообще нет места... ни в мире чисел, ни в мире людей. Он вычеркнут изо всех списков, стерт легким движением курсора. Ему даже не обязательно растворяться в душном воздухе вестибюля, он всё равно ничего уже не значит.
      А ведь я поймал лишь отражение... словно Персей со своим идеально надраенным щитом... с поправкой на запыленность здешнего зеркала. Основная доза досталась администраторше.
      Увяла тетенька. Как-то вдруг разом посерела, сплющилась... согнулась над своим кроссвордом, словно единственное ее спасение - это срочно отыскать слово из восьми букв.
      - Пойдем, Костя.
      Я перевел взгляд на Лену - всё такую же бледную, усталую, что и на улице. Веснушки хоть и спрятались, но не до конца. В глазах - детская растерянность. Словно кто-то совсем другой еще секунду назад сидел в ее теле. "Энергии Струны много что могут". И ведь пускай не звон, а лишь тень звона какое-то мгновение дрожала в воздухе... Впрочем, наверное, это у меня в ушах звенело.
      На лестнице Лена, идущая чуть впереди, вдруг пошатнулась, и мне пришлось выставить руку, поддержать за тонкое и теплое плечо.
      - Спасибо! - обернулась она. - Шатает чего-то. Ерунда, это давление и нервы. Скоро пройдет...
      Не так уж и плох оказался номер. Да, не евростандарт, но чистенько. Кровать застелена белым покрывалом, на столе в вазочке - засохшие гвоздики, и даже окно тщательно вымыто.
      - Не обольщайся, - без труда прочла мои мысли Лена. - Сама тут всё драила. Свинарник же был... А я так не могу. На здешних горничных надеяться - это всё равно что на доброго Президента... Присаживайся, я сейчас.
      Налила из графина воды, из сумочки достала упаковку таблеток.
      - Повышает давление, - пояснила она. - У меня оно вообще по жизни низкое, вегетодистония и прочие радости. Но жить можно, и это главное. Ты чай будешь?
      Я кивнул. Не то чтобы ужасно хотелось чая, но просто приятно было смотреть, как тонкие, в синих жилках руки наливают воду в электрический чайник, достают из тумбочки заварку, сахар, сушки и леденцы.
      - Только этим и питаешься? - мне захотелось разрушить набухшую паузу.
      - Тут в двух шагах неплохая столовая есть, - возразила Лена. - Только иногда ну так ломает туда тащиться... Да мне не особо и надо, желудок как у котенка, с наперсток.
      - И дома, в Столице, тоже самое?
      - Нет, в офисе у нас неплохой буфет. - Она напряженно смотрела на чайник, будто от ее пристального взгляда тот быстрее закипит. - А дома... по-всякому.
      Тускло как-то прозвучал ее голос - точно расстроенная гитара, которую долго и безжалостно терзали неумелые пальцы.
      - А что... - я помедлил. - Дома за твоим питанием следить некому?
      Лена, казалось, не услышала вопроса. Глядела на шумный чайник, молча, неподвижно. Как вырезанная из слоновой кости статуэтка.
      - Некому, - вдруг ответила она. - Совсем некому.
      И снова закаменела. Что скрывалось в ее неподвижности - готовность взорваться или, напротив, тихо погаснуть? Кажется, я попал ей в болевую точку.
      - Извини, - глотая звуки, пробормотал я. - Не надо было спрашивать... всё язык мой дурной.
      Лена глухо рассмеялась. Точно костяные шарики, стукаясь друг о друга, покатились россыпью.
      - Ты-то здесь при чем, Косточка? Ну спросил и спросил. Нормально. А я ответила... то есть нет, конечно. Разве это ответ... Тут надо уж всё рассказывать, а это так долго... и так страшно... Может, потом. А сейчас не надо, ладно? Снова туда возвращаться... в этот дым, в этот ад... Короче, пять лет уже. Потому я и в "Струну" пошла... Чтобы не напрасно всё... чтобы хотя бы других вытянуть...
      Она замолчала, посмотрела на меня своими огромными - оказывается, они огромные! - серыми глазами. Словно что-то пыталась передать, что-то такое, что не вмещается в слова.
      А потом отвернулась, вздрогнула - и плечи ее мелко затряслись. Лена старалась плакать беззвучно, но это не получалось. Тонкие всхлипы, словно у ребенка, давно уже потерявшего всякую надежду. Навсегда заблудившегося в чужом мире. Угодившего в черную паутину.
      Меня точно захлестнуло волной жалости. Ничего уже в ней не осталось от лихой начальственной дамы - сейчас это была маленькая, глупая девчонка, попавшая в беду. И холод пробежал у меня по спине, чтобы тут же смениться поднявшимся из самых глубин жарким облаком.
      Я не стал ничего говорить - просто подошел, обнял за плечи. Прижался щекой к ее уху, маленькому и теплому. И время тут же остановилось. Всё постороннее исчезло, растаяло в убегающем от нас пространстве. Ничего больше не было, кроме нас - потерявшихся детей. И ее сердце гнало по жилам горячую кровь, стучало часто-часто, сухими щелчками - как опрокинутый метроном в некоем зале... Только и зал сейчас выветрился из памяти, все эти залы, Струны, Трибуналы - какая же это мелочь и глупость по сравнению... Я не хотел подбирать сравнения, не до того мне было, задыхающемуся от боли и нежности.
      - Ой, чайник! - вскрикнула вдруг Лена, и время вернулось, зашелестело осыпающимся песком.
      Чайник и впрямь едва не выкипел. Он-то, неживой, не погружался в бесконечное "сейчас".
      - Прости! - утирая глаза рукавом, сказала Лена. - Не обращай внимания, просто истерика. Знаешь, у меня бывает. Ну не железная я! Знаешь, я так боялась в автобусе... На какую-то секунду вдруг почувствовала, что теряю контроль... что я этого мужика сейчас... ну ты понимаешь.
      Я понимал. Что такое Боевой Резонанс, не надо было объяснять.
      - И это не впервые, - сокрушенно добавила она. - Еще не срывалась, но бывала так близко... Мне, наверное, лечиться надо. Бросить всю эту канитель, и закатиться в хороший санаторий на полгодика... Только нельзя ведь, рассыпется без меня. Не потянут.
      Я поискал глазами заварочный чайник. Не найдя, просто сыпанул заварки в оба стакана. Залил свежим, еще булькающим кипятком.
      - Сахара мне не клади! - предупредила Лена. - Всегда пью несладкий.
      - А говорят, незаменимых нет, - усмехнулся я через силу. - Врут, выходит?
      - Врут! - радостно подтвердила она. - Нагло и беспардонно. В "Струне", Косточка, самое главное - это не резонансы, не связи и не деньги. Люди главное, их души. Всё остальное вторично. Не партия же мы, в самом деле. Мы ли нашли Струну, она ли нас, без толку разбирать. Только она ведь сама по себе, без нас, ни на что не способна. Нет гитариста, нет - музыки.
      Кузьмич, помнится, говорил немного иначе. Голос его, обычно живой и самую чуточку наигранный, в тот раз звучал по-другому - сухо и, пожалуй, печально.
      Мы сидели вдвоем в небольшой, с завешенными окнами, комнате. На столе горели три свечи в бронзовом подсвечнике, изображающем девочку-арфистку. По стенам едва угадывались контуры гитар и скрипок.
      Это было первое мое занятие по "резонированию" - так в здешнем просторечии называлось нечто странное и мне пока малопонятное. То ли медитация, то ли какая-то магия - в любом случае оно плохо вмещалось в мои рациональные, материалистические мозги.
      - Только ты не относишь к этому как к общеобязательному учению, сразу предупредил Кузьмич. - Никакого догматизма, упаси Боже! Просто есть некие вещи, и есть наши попытки их осмыслить. А осмыслить-то сложно, Костя. У кого-то выходит лучше, у кого-то хуже... Первым это сделал Главный Хранитель, и большинство с ним согласны. Просто потому что ничего убедительнее никто не придумал.
      По словам Кузьмича выходило, что весь окружающий мир -порождение какой-то мистической сущности. Вернее, не порождение, а в каком-то смысле отражение. Отзвук.
      - Это что же, получается, Бог? - непроизвольно съязвил я. - Господь Вседержитель?
      - Не знаю, Костя, не знаю, - пожевал губами Кузьмич. - "Бог" слишком неопределенное слово, каждый вкладывает в него что-то свое. Может быть, ты прав, и Струна - это Бог. В каком-то смысле, конечно. Но мы слишком мало о ней знаем, чтобы утверждать наверняка. Мы знаем, что она есть. Что она превыше нашего мира, нашей вселенной. Что она открывается нам в виде струны... какой-то особой, изначальной струны. Может быть, это первооснова... идея... как там у Платона? Что мы еще знаем? Ее колебания влияют на мир... вернее, на миры... Наша вселенная не единственная, Костя. Струна одновременно колеблется в разных тональностях. Каждая тональность мир. И их не семь, по числу нот. Их бесконечно много.
      - Вообще-то не слишком оригинально, - возразил я и сразу же прикусил язык. Еще не хватало препираться по поводу Единственно Верного Учения. При всех оговорках шефа я понимал, что излагает он мне не личные раздумья, а некую общепринятую здесь концепцию.
      - Кость, а никто и не стремится к оригинальности, - спокойно возразил Кузьмич. - Это когда что-то своё сочиняешь, вот тут и оригинальность нужна, и свежий взгляд, и чего там еще... А здесь - всего лишь попытки объяснить нечто необъяснимое... объяснить привычными понятиями. Усвой самое главное Струне все равно, что мы по ее поводу думаем и как ее сущность себе объясняем. Она нашла нас не для теологических штудий. Мы ей нужны для дела. И вот тут тебе придется просто поверить в некоторые вещи. Поверить, а потом, как и мы все, убедиться на практике, что так оно и есть. Костя, то, что мы привыкли называть словами "свет", "добро", "разум" - это именно что ее, Высокой Струны, проявления. Отголоски великой музыки. Только в нашем мире она порою искажена до неузнаваемости. Тупостью, жестокостью, равнодушием. И вот чтобы очистить музыку, Струна зовет нас.
      - И чем же это мы от остальных отличаемся? - позволил я себе естественный вопрос.
      - Может, и не отличаемся, - вздохнул Кузьмич. - Не слишком отличаемся. Но есть в каждом из нас что-то такое... какая-то жилка, ниточка... которая резонирует в тон Высокой Струне. Наверное, у нас просто этот резонанс сильнее... и потому мы здесь. Мы ведь каждый не случайно тут оказались. Струна позвала. У каждого сложились обстоятельства... у всех по-разному, но всем пришлось сделать выбор. Мы тут, потому что так выбрали... незаметно для себя. Кто выбрал иное - он остался там, в обычной жизни.
      "Или на лунном поле, черной кляксой", - добавил я мысленно. Гладко и красиво всё это у Кузьмича выходило... и будь я настоящим Костей Ковылевым, поверил бы сразу, не колеблясь. Но я-то... после лунного поля... после Мраморного зала... Коридора Прощания... Удивительное дело - мне тоже хотелось поверить. Наперекор царапающим сомнениям.
      - Мы многого не знаем, Костя, - продолжал Кузьмич. - Мы не знаем даже, можно ли ее воспринимать как разумную личность... или это некий принцип... или, допустим, работающая программа... но где же тогда Программист? И знаешь, это, наверное, даже лучше, что не знаем. Так у нас есть свобода искать собственные объяснения... кому оно надо. Мне вот лично надо, я мужик от природы подозрительный... Думаю, надо и тебе. Поэтому думай, Костя... думай, смотри, ищи... А пока займемся практикой... научимся слушать Струну.
      Сейчас, глядя, как Лена, обжигаясь, пьет почти черный, круто заваренный чай, я вдруг почувствовал то же, что и на этих занятиях, когда после слов Кузьмич задул свечи. Разом наваливалась темнота, но не страшная, не чужая - наоборот, сквозило в ней какое-то понимание... участие... Словно кто-то большой и сильный кладет тебе неощутимую руку на голову. И постепенно уходят звуки - сперва дальние, потом те, что ближе, под конец не различаешь и собственного дыхания. И в сгустившейся тишине слабо, едва уловимо начинает разгораться музыка. Именно разгораться - маленькая рыжая точка, искорка. В комнате по-прежнему абсолютно темно, искорка не здесь, внутри. А музыка... ее просто не с чем сравнить. Ее и музыкой-то называешь за неимением другого слова. И в ней звук неотделим от сияния...
      Правда, на большее меня не хватало. Дотянуть ее до огонька, а после до огромного пламени, чего хотел Кузьмич, я не мог. Висела искорка, дрожала и гасла, точно ее задувало холодным ветром.
      Нет, сейчас не было никакой искорки. И странной музыки тоже не было. А вот чувство - было. Я всей кожей, всеми напрягшимися волосами ощущал, как меняется вокруг нас мир. Как тает, уходит всё фальшивое, чужое...
      - Глупый! - звонко рассмеялась Лена, отставив недопитый стакан. - Иди ко мне.
      И когда наши истосковавшиеся губы встретились, когда внутреннее пламя подхватило меня и понесло, я вдруг понял - получилось! Вспыхнула моя искорка настоящим костром. Пускай это совсем и не тот костер, о котором твердил Кузьмич.
      Очнулся я в темноте. Глухо рокотало вдали, дробный стук капель сливался в монотонную не то песню, не то горячечный шепот.
      Темнота, впрочем, была не столь уж чернильной. Вот слабо светится зеленым циферблат наручных часов. Ого! Половина второго! И уже, между прочим, вторник... Если бы кто-то раньше сказал мне, что несколько часов могут напрочь исчезнуть из моего сознания - лишь рассмеялся бы. Уж чем-чем, а провалами памяти никогда не страдал. И однако же...
      С Ларисой такого не было. Веселая, нежная, доверчивая близость - это да. Мои губы, перебирающие ее темные локоны. "Жвачное!" - смех и ласковый шлепок. И самое глубокое, взрывное, после чего ощущаешь вкус какой-то невероятно нужной победы...
      Сейчас, однако, это вспоминалось смутно. Почти год, как нас оторвало друг от друга... И не вернуться, надо же отдавать отчет самому себе. Убежать... подставить ее. И что она все эти месяцы? Как там в Мраморном зале говорил обвинитель? "К счастью, та оказалась благоразумной девушкой, вовремя сообразив, с каким чудовищем чуть было не связала свою судьбу". Врал? Хотел напоследок помучить еще и этим? Или... Или правда? Моя благоразумная Лариса... или уже не моя?
      Лена шевельнулась под накрывавшим нас тонким одеялом, сонно втянула губами воздух. Наши горячие тела вновь соприкоснулись, и вновь окатило меня острой, пряной волной. Прости, Лариска... Видишь, как оно повернулось. Впрочем, не видишь, и это хорошо. Что сказала бы ты, взглянув на Лену? Мымра - не самое сильное, что есть в твоем лексиконе. Только вот эта мымра, эта язвительная женщина, эта большая столичная шишка... эта бледная перепуганная девочка... она мне теперь дороже всего.
      Я с трудом сдерживался, чтобы вновь не притянуть ее к себе, не зажечь в ней опять то самое невидимое пламя... но сейчас не стоило... пускай поспит, родная... намучилась за сегодня... то есть за вчера... Потом...
      Какой там "потом"? - пробудился во мне трезвый и мокрый разум. Думать же надо иногда! Головой думать, а не тем, что ниже! Нашел время влюбляться! Ты, беглец, недостреленный! Ты - чей удел теперь прятаться, лгать, маскироваться!
      И в кого? В Старшего Хранителя, начальницу какого-то крутого столичного отдела? В умную, цепкую, подозрительную! Она же в два счета тебя разложит на простые множители... извлечет корень и вычислит предел... С ней-то ведь не получится все время быть настороже... постель - не лучшее место для осторожности. В постели теряют голову... в постели развязываются языки... в постели двое становятся одним, и нет уже ни покровов, ни тайн... Что же ты наделал-то?
      Что я наделал? Как теперь отступить?
      Лена заворочалась, потянулась ко мне... И разум скользкой ящеркой заструился куда-то вниз, в темные щели... Будущего не было, и не было страха, всё изгнала, растворила и затопила горячая, безумная нежность. И вновь сплелись наши тела и души, и где кончается душа и начинается тело, я уже не мог разобрать.
      Да и не хотел...
      - Завтракать будем сушками! - Лена в легком халатике, не закрывавшем коленки, хлопотала возле стола. - Честно говоря, ломает одеваться, в ближайший магазин идти. Но я-то ладно, привычная. А ты, Косточка, переживешь?
      Я поднялся на локте. Сколько времени-то! Ничего себе! Одиннадцатый час. Кузьмич, небось, с ума сходит. Мыльницу-то я еще вчера отключил... Поиск по все стране... по всей Струне... А я тут, в пятнадцати километрах... под одеялом и без трусов... Ну вот же блин так блин!
      - Кстати, я Аркадию позвонила. - Лена бросила в мой стакан три куска сахара. Задумалась - и прибавила еще один. - Всё в порядке, он тебе выходной дал.
      Я задохнулся...
      - Ты... Ты сказала ему?!
      - Конечно, сказала, - повела плечами Лена, и халатик всколыхнулся, открывая незагорелое бедро. - Сказала, что ты немножко приболел... нервная горячка, после вчерашней операции. Такое бывает с новичками, обычное дело. Вид струны на чьих-то яйцах не внушает оптимизма... Особенно в случае таких тонких интеллигентов. Короче, я побоялась тебя отпускать в таком состоянии на базу. А вызывать за тобой машину - ты ведь обиделся бы, правда? Типа незачем тебя так опекать и все дела... Он, между прочим, почти поверил.
      - Почти? - хмыкнул я, вылезая из-под одеяла. Никакой неловкости не было - и это при моей-то вечной стеснительности! Ночь изменила всё.
      - Ну, такие люди, как Аркадий... - начала Лена. - О них никогда не знаешь, что на самом деле думают. Их можно мерить эхолотом, но на самом деле они глубже. Так что примем за рабочую гипотезу, что поверил. Ну так как в смысле сушек? - без всякого перехода продолжила она.
      - Сушки! - это здорово, - согласился я, залезая в брюки. - И чай тоже здорово. И вообще всё просто сказка.
      - Мы с тобой сделали ее былью, - заметила Лена. - То есть начали делать... А вот что будет дальше...
      - А что будет дальше? - вырвалось у меня.
      Лена помолчала. Поболтала ложечкой в моем стакане. Поправила слегка растрепанные волосы - на мой взгляд, зря. Растрепанные гляделись лучше.
      - Косточка! - произнесла она наконец. - Ты не удивляйся тому, что я сейчас скажу. Ты сядь лучше...
      Ничего себе! К горлу подступил вдруг плотный комок и холодно стало в желудке. Я послушно опустился на стул. И что же мне предстоит услышать? "Твоя игра окончена, глиняный! Ты арестован!" Это? И сверкнет в воздухе серебристая струна?
      - Косточка, - сказала Лена, - а не засиделся ли ты в этом Мухинске? Перебирайся-ка ты в Столицу. Ко мне в отдел.
      Вот это номер! Вот это и впрямь пыльным мешком по лысине... если абстрагироваться от моей вполне еще жизнеспособной шевелюры.
      - В Столицу? - я пожал плечами. - В отдел? Между прочим, я так и не понял толком, чем он занимается.
      - Чаю хлебни, полегчает, - посоветовала Лена. - А отдел называется просто - "отдел контроля и специальных программ". По сути мы занимаемся анализом общей ситуации... вот представь, разные отделы "Струны" - это как колесики в часовом механизме. В идеале все крутится без проблем, но на практике возникают разные сложности. И запинаются колесики друг о друга, и смазки требуют, и подкрутить иногда... или притормозить... Структура-то большая, накладок соответственно тоже много. И выправить это чисто административным путем нельзя. Иногда приходится или продублировать какую-то службу, или разобраться, что у них не так и почему... Короче, взглянуть на проблему свежими глазами... у тех, кто зациклился на чем-то одном, это не получается. Например, нашим оперативникам, которые наркотиками занимаются... в смысле, ловят распространителей... вот им кажется, что всё у них тип-топ... что почти прижали барыг к ногтю. А что при этом побочный эффект появился, детская проституция усилилась, им невдомек... И вот не им, а нам приходится думать, как бы так перестроить методику, чтобы...
      - Чтобы и рыбку съесть, и на ёлку взлезть? - уточнил я.
      - Именно! - улыбнулась Лена. - Я же чувствовала, ты сходу поймешь. Но для этого надо иметь особый взгляд. Ну, не только взгляд, - поправилась она. - Иногда возникают разные тончайшие ситуации... когда приходится выполнять за какой-нибудь отдел его работу... причем так, чтобы там не догадались... потому что им такое поручать нельзя, дров наломают... и в то же время они не должны чувствовать, будто их отодвинули в сторону... все мы люди, понимаешь? Обидки, эмоции... делу это не на пользу.
      - Ну... - медленно протянул я, глотая вязкий воздух. - А я-то с какого боку? Я же вроде тут уже прижился, пользу приношу. А там буду не пришей кобыле веник.
      Лена грустно усмехнулась.
      - Косточка, ну поверь ты мне, я три года уже отдел веду. Я нутром чую, кто веник, а кто кобыла. Ты человек именно такого склада, какой нам нужен. И таких, прямо скажу, очень немного.
      - Но я же ничего такого не умею! Сама же сказала, подменять конкретные службы... то есть, получается, надо быть вообще этаким универсалом?
      - Да не бойся ты, - она тряхнула волосами, и те, наконец, рассыпались как надо. - Не один же ты будешь работать. Подстрахуют и по технической части, и по боевой... Но вот глаза - твои глаза - это или есть, или нет. Как талант и деньги. А чему надо, научишься в процессе.
      Я допил чай, сгрыз каменной твердости сушку. Хотелось чего-то более существенного. Нет, надо все-таки сейчас отвести Лену в ту самую "неплохую столовую". Беда лишь в том, что денег-то с собой я, дурак, не взял. На базе, в бумажнике. Ну кто же знал, что "проводить до автобусной остановки" обернется вот так?
      - А как же здешняя работа? Мухинск? Мне казалось, я вроде вписался.
      - Костя, - Лена посмотрела на меня всё с той же непонятной грустью. Не хотела тебе этого говорить, но... Видишь ли, тебе только кажется, что здесь ты вписался. Посмотри правде в глаза. Мухинск и окрестности - это достаточно стандартный регион. Достаточно стандартные проблемы. И требуются тут люди несколько иного склада. Экстраверты. Практики. Вот Женя Гусев идеальный работник... для местных условий. Сила, энергия, решительность... Ум тоже, ясное дело, но ум вообще всюду нужен. Вот сам посмотри, чем ты здесь занимаешься. "Аналитический отдел" здесь означает всего лишь обработку стекающейся информации. Это может делать любой, у кого есть хоть немного мозгов и усидчивости. А конкретные операции... Уничтожение притонов, разборки со шпаной, терроризирующей местных подростков... квартирные эти дела, как вот вчера с дядей Крысюковым... то бишь с господином Пасюковым... Ну елки-палки, не твой это профиль! Уж чего-чего, а парней с холодной головой, крепкими кулаками и аккуратностью в делах полно. В том числе и здесь, в Мухинском управлении.
      - Но как же... - пролепетал я. - Мне же казалось... И Кузьмич вроде был доволен, как у меня пошло.
      - Косточка, милый, - Лена подошла ко мне сзади, обняла за плечи. Ну точь-в-точь, как я вчера. - Пойми такую простую вещь - они тут очень добрые люди. Они тебя жалеют. И по-человечески очень даже любят. Но при этом трезво видят, что как практический работник - ты ноль. Ну, или около нуля. Гораздо разумнее с деловой точки зрения тебе вообще ничего не поручать, а запрячь кого-то другого. Ты что думаешь, тому же Гусеву в одиночку было бы сложнее работать, чем с тобой на пару? А уж Кузьмич... Вот к примеру, вчера мы с тобой день на все про все угрохали, и то потому что я с тобой была. Женя решил бы все за час. А Кузьмич - тот мог просто снять трубку и позвонить Пасюкову. И сказал бы он ему такое, что бедный дядя Федя сперва испачкал штаны, а после сам кинулся все проблемки решать. И с Абдульминовым, и с нотариусом, и со всеми конторами. И решил бы, быстро и качественно. "Струне" осталось бы лишь Игорька опекать.
      - Но почему же тогда? - внутри у меня все оборвалось. Я, кажется, начинал понимать.
      - Дело в том, Косточка, - продолжала Лена с профессиональной безжалостностью полевого хирурга, - что они тут все очень порядочные. Они чувствуют, что отвечают за тебя. Они ведь, откровенно говоря, с помойки тебя подобрали. В самом прямом смысле. И далее все по принципу - "ты в ответе за тех, кого приручил". Вот они и создают тебе иллюзию нужности... востребованности. Повторяю - очень хорошие они тут люди. Прямо скажу лучше столичных. У нас ведь хватает здорового цинизма. А иногда и нездорового. Но здесь ты вечно будешь опекаемым. Тебя постоянно будут подстраховывать... тайно переделывать твою работу. Может, особого вреда нашему общему делу от этого и не будет, но вот ты сам... Ну подумай - тебе оно надо? А ведь так может тянуться годами... десятилетиями...
      Я сжал зубы до хруста, до тупой боли. Даром что мне тут все дырки заделали... Она права! Блин, она права на тысячу процентов! Как же я раньше-то не замечал? А теперь все мелкие детальки, случайные взгляды, обмолвочки - всё сложилось в яркую и жестокую картину.
      Нет, я никого не винил - напротив. Благородные люди, чего уж там. Вытащили со дна, обогрели, полечили... дали подержаться за большое дело... этакий я сын полка. Вроде постреленка Севки. Но у того-то всё впереди, а я? Позади - лунное поле, а впереди? Есть ли вообще что-нибудь в этом мутном тумане.
      Но в Столицу... Я зажмурился, качнул головой. Как-то сразу увидел три вещи... три красные точки... три вершины одного треугольника.
      Во-первых, возвращаться туда - смертельно опасно. Хоть город и большой, а народу я знал немало. Рано или поздно с кем-нибудь доведется встретиться. Как ни скрывайся, от судьбы не убежишь. Может, с коллегами из 543-го гадюшника. Или с тамошними сорванцами... Может, с Ларисой... Или с мамой... лицом к лицу на улице... Страшно... До холодного пота страшно.
      Во-вторых, здесь и впрямь оставаться нельзя. Лена открыла мне глаза, но рано или поздно я бы и сам дозрел до этой мысли. Здесь - тупик... В тупике можно отсидеться, залечить раны... Но в тупике нельзя жить.
      И наконец, я понимал - ясно и четко, как на старинной фотографии. Понимал, что уже не смогу без этой худенькой женщины... язвительной стервы... испуганной девочки... Ну просто не смогу, и всё. Она скоро уедет обратно, а я? Останусь тут с душой, разодранной пополам?
      Точки эти не стояли на месте - они кружились перед мысленным взором, плясали, мигали. А потом разом наложились друг на друга, слились в одну ослепительную рыжую искорку. И та вспыхнула, взвилась костром.
      - Ну и когда мы едем? - только и спросил я.
      Часть третья
      Дорогая моя Столица!
      1.
      - Переключи. Попсой уже задолбали!
      Молчаливый водитель протянул руку и щелкнул тумблером магнитолы. Разудалый девичий голос, вещающий о пламенной и безответной любви, оборвался на полуслове. Пару секунд было тихо - словно некто, живущий внутри динамиков, пытался уловить очередной хозяйский заказ. Потом на кабину обрушился грохот, тот самый пресловутый хард-рок, который, по мнению всезнающих оболтусов из гадюшника №543, уже выходил из моды.
      Маус явно так не считал.
      Развалившись на переднем сиденье, он с видом удалого лесного стрелка и непринужденностью покорителя Запада возложил свои ноги на бордачок и довольный озирался по сторонам. Его синий берет съехал почти до носа, ветер, заползая в окно, трепал мятую, выцветшую ветровку. А я, глядя на Мауса, думал, что при ином раскладе сидел бы сей экземпляр раннего взросления за институтской партой, а какой-нибудь уставший от жизни доцент ходил бы вдоль доски и тщетно талдычил ему о частных производных.
      Не судьба.
      И почему все пошло не так? Может, не стоило президенту отпускать на волю цены и мятежные окраинные республики? Или копнуть еще раньше, когда неожиданно для страны молодой и проворный секретарь ЦК обошел "лубянского кардинала" и вместо него занял освободившийся от шамкающего Бровеносца трон? И уж несомненно виноват Дальнегорск с его бесконечной бойней, с его Заводской площадью, чья мостовая, похоже, на тысячи лет залита кровью. А есть еще и такое мнение - все беды из-за меня, и стало быть, незачем пенять на кривое зеркало родной истории.
      Как бы там ни было, сейчас я сижу на заднем сиденье "Тойоты", гляжу в окно, а Маус развалился спереди и слушает свой метал.
      Дорогая моя, Столица!
      Я люблю твои светлые лица!
      вклинилось из окна "жигуленка", старого, еле влекущего пассажиров.
      Страна уже десять страдает без гимна. Собственно, чем хвалиться-то? Не Дальнегорском же вкупе с кремлевской мафией? Зато расторопный, упитанный мэр для начала продвинул закон, разрешивший Столице свой гимн, и тут же этот самый гимн выдумал.
      Быстрый мэр, оборотистый. Вовремя понял, что платные стоянки прибыльней спортивных коробок - а вот детские площадки не тронул. Даже пробовать не стал. Очень умный мужик. Чует ветер.
      - Не, надо колеса менять, - вещал меж тем Маус. - Слышь, Сайфер? Чего скажешь?
      - Денег нет, - водитель не отличался болтливостью.
      Высокий, похожий бородкой на Мефистофеля, он походил на героя "Матрицы" куда больше чем его собрат по прозвищу. Порой, взглянув в острые, крысиные глазки, я ловил себя на том, что невольно озираюсь, подыскивая пути отступления. До сих пор не могу понять, что он тут делает? Впрочем, "Струна" не ошибается. Если уж выбрала человека, значит, они друг другу нужны. Только вот держит здешний народ не одна лишь любовь к подрастающему поколению.
      Кто знает, может быть не один я тут бывший глиняный?
      - А ты, что их у "тети Лены" клянчешь? - Маус пальцем приподнял свой берет и уставился на напарника. - Да? Так она в нашей тачке не ездит! Ей техника на ходу и ладно. А мне вот по колдобинам прыгать не в мазу! Ты не умеешь, Сайф, ну не умеешь ты...
      Водитель молча крутил баранку.
      - Вот смотри как надо, - Маус повернулся ко мне, совершенно ничего не стесняясь. - Шеф. В смысле, Константин Антонович, как вы смотрите на проблему... мнэээээ... подвижного состава в свете... ээээ... возложенных на нас обязаностей?
      Я усмехнулся.
      Все-таки это Столица. Мухинск... в нем тоже говорят по-русски, пьют ту же водку и смотрят те же программы. Но Столица живет в своем ритме, и ты ему либо соответствуешь, либо пытаешь угнаться, подобно отставшему пассажиру. Если первое - ты Маус, сидишь на переднем сиденье в ковбойской позе и знаешь, куда мы едем средь всех этих заворотов и третьего транспортного кольца. Если второе - ты пытаешься вникнуть в речь собеседника и, как Сократ, понимаешь, что ничегошеньки не понимаешь.
      Честно скажу, прожил в этом городе всю свою жизнь, но здешние места помню только по елке в "Театре кошек". Тогда мне, помнится, было лет пять.
      Вот Маус - нечто иное. Здесь он на месте.
      Вообще-то должность его - Технический Хранитель. Говоря проще - хакер. Но Лена считает, что парня пора приучать "к настоящей" работе. Хотя бы потому, что, тыкая кнопки в прокуренной ночной комнате, он и близко не видит что делает "Струна". А главное, для кого.