Виталий Каплан
      Круги в пустоте
      Часть первая
      Детские игры
      1.
      До каникул оставалась всего неделя. Каких-то семь дней - нет, даже пять, выходные не в счет! - и гадская школа отодвинется бесконечно далеко, на целое лето. До сентября сейчас как до луны. Сейчас, когда в Измайловском парке расцветает ранняя сирень, когда свежевымытое солнце щекочет улицы своими теплыми пальцами-лучами, и ничего уже не напоминает о плотных залежах снега. Птицы поют, девчонки торопятся нацепить летние, чисто символические тряпки, а толпы дачников с лопатами и граблями устремляются на вокзалы.
      Скоро можно будет забыть этот ежегодный мрак - домашние задания, сменную обувь, записи в дневнике, и конечно, уроки, уроки, уроки... Митька не то чтобы очень уж ботанил, до института аж целых три года, но все-таки напрягаться ему приходилось. Во-первых, классная Галина Ивановна, в просторечии Глина. Вреднее и дотошнее ее, наверное, во всей Москве не найти. Нет чтобы как нормальные люди - сам живешь, давай другому, она типичный "совок". Во все ей нужно сунуть свой остренький птичий носик - кто какой урок прогулял, вовремя ли из журнала выставлено в дневник, на месте ли дежурные. Да еще ведет она не какую-нибудь занюханную биологию, а русский. Это значит - каждый день уроки, и она все домашки тщательно проверяет, почище налоговой полиции роет, кто где какую запятую пропустил. Во-вторых, мама. Тоже плешь проела, учись, учись, ты что, как отец хочешь? Можно подумать, будто отец намылил лыжи в другую семью из-за своих доисторических школьных двоек. Но мама все ноет и ноет, и чуть что, звонит Глине, контролирует. Митька порой от ее нытья бесился и хлопал дверью, обещая уйти навсегда к ядреной фене. Но к ядреной фене не получалось, потому что уже к ночи мама начинала методично обзванивать всех одноклассников и вообще друзей (Митька подозревал, что она в свое время добралась до его записной книжки). Затем наступала очередь милиции, больниц, моргов. Что еще взять с человека, чьим любимым чтением является раздел криминальной хроники в газетах? Нет, конечно, если бы не ее сердце... Но сердце и в самом деле было, за карвалол она хваталась не для понта. Приходилось возвращаться, хотя, конечно, были кадры, у которых без напрягов можно прокантоваться и неделю, и месяц. Да, прокантоваться, а потом? Вернуться и обнаружить ее в больнице? Или... Про "или" не хотелось и думать, и потому он, прошвырнувшись по городу, к вечеру возвращался домой, хмурый и обиженный. Молча слушал мамины причитания, жалобы в пространство - про "отсутствие суровой мужской руки", про "наклонную плоскость", по которой он с ускорением катится, про свою совершенно необъяснимую черствость и безответственность, про две работы, на которых она с утра до ночи крутится ради неблагодарного обормота. Потом молча ел на кухни остывший ужин ("ты уже достаточно большой, чтобы разогреть самостоятельно"), молча ложился спать - до телевизора в такие дни его не допускали, а скандалить уже не оставалось ни сил, ни желания.
      Потом опять же, обещанный компьютер. Это был серьезный стимул, хотя Митька и понимал, что вероятность мала - с его стороны требовалось "закончить год без троек", а это все равно что на Эверест подняться в домашних тапочках. Глина выше тройки ему принципиально ничего в году не выставит, по правде говоря, он ее и впрямь достал. Потом химик, желчный и ядовитый, как и все его реактивы. Тут четверка вряд ли обломится. С физикой и географией та же хрень. Но вдруг? В конце концов, им ведь тоже процент успеваемости нужен, Митька знал, слышал ихние разговоры. Так что шансы были, невеликие, но были. Хотя порой ему и хотелось махнуть на все рукой и покатиться вниз, с ледяной горки, по той самой "наклонной плоскости", как вот Лешка Соколов, например, позор школы и по совместительству ее же гроза. Вот живет же человек в полный рост, оттягивается не по-детски, ловит с жизни кайф, и плевать ему на все эти двойки, записи, звонки родителям. Впрочем, его предкам уже и не звонят - убедились, что без толку, старшим Соколовым тоже все поровну. Впрочем, по жизни Лешка вполне нормальный пацан, юморной, а что на институты ему начхать, так, может, и в самом деле оно нафиг? От армии, конечно, отмазка, но опять же не всюду, да и платить надо, зачеты всякие, курсовые. Сосед Миха, второкурсник энергетического, про эти дела рассказывал в подробностях и картинках. Может, и вправду лучше два года отпахать, зато потом жить как белые люди?
      Впрочем, сейчас не хотелось забивать голову неприятным. Вокруг было кипение зелени, буйство красок и запахов, солнце жарило совсем по-летнему, так что и джинсовая куртка оказалась лишней, он снял ее, кинул на плечо. Рядом были друзья, надежные, проверенные - Илюха Комаров, Санька Баруздин, такие же, как и он, ветераны "8-б", и звучала отовсюду музыка, где-то в отдалении крутились аттракционы, визжали в радостном ужасе мелкие дети, а пиво "Балтика" приятно размягчало мир, делало его каким-то более плавным, более правильным. Внутри у каждого плескалось уже по бутылке. Вообще-то сперва их обломали. Когда Илюха сунулся в ближайший ларек со смятыми червонцами, толстая бабища-продавщица глянула на него пасмурно и объявила, что сопливым пиво не положено, ибо нефиг, и что у нее у самой такой же вот лоботряс произрастает, и будь она сейчас в своем праве... Ей пришлось объяснить, кто тут на самом деле сопливый и что в скором времени может случиться с ее ларьком. Бабища не снизошла до ругани и попросту скрылась внутри.
      Нет, конечно, жечь поганый ларек они не собирались, это, как Санька выразился, "членевато", каждому ведь известно, что ларька без "крыши" не бывает, а "крыша" наедет покруче тетеньки-майора в ИДН, где Митьке с Илюхой бывать еще не приходилось, а Санька, тот давно уже прописался. Но вот прийти сюда ближе к ночи и написать на стенке несмывающейся краской кое-что интересное и поучительное - это было заманчиво. Впереди нарисовалась цель, в одном букете с музыкой, листвой и солнечными зайчиками от многочисленных стекол.
      А пиво они взяли в ларьке напротив, где унылый, весь какой-то засушенный парень обслужил их без звука. Открывашку, правда, не предложил, но и нафиг, обошлись и ключами. Зато спустя некоторое время настроение поднялось, все вокруг стало таким, каким и должно быть всегда - праздничным и волнующим.
      Пошли в зал игровых автоматов, тем более что рядом, возле каруселей. И там уж оттянулись классно, шуточками и подначками подогревая накатывающий острыми волнами азарт. Полтора часа промелькнули как брошенная в воду монетка. Просадили, правда, не особо и много, потому что много после пива и не было, плюс еще хряпнули по пломбиру в шоколаде.
      Постепенно, болтая сразу обо всем и ни о чем конкретном, они забрели на дальнюю аллею. С обеих сторон от узкой полосы асфальта тянулись огромные вековые лиственницы, сквозь их тень и солнце пробивалось с трудом, и звуки из "культурного сектора" тоже истончались, гасли, и только их собственные голоса выбивались из ватной тишины.
      Но все же чего-то не хватало.
      - Может, еще по пиву, мужики? - задумчиво протянул Митька, потому что говорить уже стало не о чем, вроде бы все обсосали, не идти же по второму кругу.
      - А чего? А вполне! - отозвался народ и полез в карманы, подсчитывая финансы. Финансов, однако, заметно не хватало, как минимум на червонец. Брать две бутылки на троих? Можно, конечно, но не маловато ли? Да и делить поровну как в анекдоте про алкаша и двадцать четыре бульки?
      - Ништяк, пацаны, на ровном месте проблему развели, - ощерил прокуренные зубы Санька. - Сейчас мы тут какого-нибудь мелкого заловим, и будет нам чирик.
      - А не стремно? - заметил практичный Илюха. - Мне, если чего, влипать сейчас ни в какую фигню неполезно, мне на деньрод предки видеоцентр обещали.
      - Сконил? - усмехнулся Санька с видом крутого как вареное яйцо знатока жизни. - Не дрейфь, это же пустяки, я знаешь их сколько раз! Вот сейчас и пойдем, это надо возле "детского городка" делать, там и ждать долго не придется, и слинять есть куда. Пошли!
      Митьку особо уговаривать не пришлось. Идея ему понравилась. В самом деле, этих мелких нужно время от времени тыкать носом в их ничтожность, да и вообще, самого же в детстве так несколько раз стопорили, значит, нужно у жизни отыграть, чтобы все по справедливости.
      До "детского городка" было недалеко, минут десять ходьбы. Несколько лет назад Митька бывал там часто, а летом его загоняли в "городской оздоровительный лагерь" в этом самом "детском городке". Надо было в восемь утра приходить к школе, откуда их вела в лагерь пожилая училка Клавдия Петровна. Там детей кормили завтраком, обедом и полдником, в перерывах между ними развлекали, то есть загружали всякими, с Митькиной точки зрения, глупыми мероприятиями. Хотя, если честно, иногда смотрели хорошее кино, да и в футбол гоняли, и в волейбол. Там вообще полно всяких горок, лесенок, спортивных площадок... Но чаще была какая-нибудь нравоучительная тягомотина, с которой Митька попросту сбегал. Сбегал и с "тихого часа", когда нужно было два часа торчать в душном корпусе и "соблюдать тишину". Благо имелось куда сбегать - кругом парк, то есть фактически лес, протянувшийся на многие километры, а в лесу - большие, поросшие по берегам осокой и камышом озера, в которых водились караси, но большей частью коряги и водоросли, и земляничные поляны вдали от цивилизованных асфальтовых дорожек, и заросли малины, и вообще много всего интересного и нужного. Потом, конечно, вожатые наказывали - заставляли отжиматься и приседать до изнеможения. Сперва Митька огрызался и отказывался, типа не имеете права и все такое. Но потом уяснил, что долгие нудные морали, вливаемые в уши точно холоднющая вода из шланга, гораздо противнее. А приседания с отжиманиями укрепляют мышцы.
      ...Отловить одинокого пацана оказалось не столь просто, как обещал Санька. Минут пятнадцать они шатались по асфальтовым дорожкам, бродили по аллеям, прятались за пышными кустами сирени. Но все им не везло - либо мелкие шатались компаниями, либо рядом маячили взрослые, либо просто было безлюдно. Видимо, младшие школьники, будучи нормальными людьми, тоже тусовались в "культурном секторе", где аттракционы и мороженое. А многих, наверное, вообще в парк не пустили, несмотря на конец мая, теплынь и окончившиеся уроки. Боятся родители за своих лапочек. Времена ужасные, криминальные, со всех сторон подстерегают разные опасности. "Мы, например", - самодовольно подумал Митька.
      Однако терпение и труд и на этот раз все перетерли. Вдали аллеи показалась одинокая детская фигурка, и шла она, точнее, бежала вприпрыжку, как раз по направлению к ним.
      - Ага, - возбужденно шепнул Санька, - клиент приближается.
      Жертва и впрямь приближалась к кустам, за которыми таилось трое охотников. Мальчишка лет примерно десяти на вид, в новеньком джинсовом костюмчике, щупленький, как инкубаторский цыпленок, черные волосы, с утра, должно быть, аккуратно причесанные, растрепались. Куда-то он, видимо, сильно спешил, и потому лишь в самый последний миг заметил Саньку, выскочившего из-за кустов ему навстречу и гостеприимно распахнувшего объятия.
      - Куда летим, юноша? - участливо поинтересовался Санька, заступая ему дорогу.
      Пацан нервно дернулся и отскочил, но сзади уже на тропинку выскочили Митька с Илюхой, перекрывая добыче пути к отступлению.
      - Чего вам надо? - насупившись, пропищал пацан. - Я вас что, трогал?
      - Во, блин, какая невоспитанная молодежь пошла, - сейчас же возмутился Санька, цапнув мальчишку за плечо. - Ни малейшего уважения к старшим, грубость, цинизм!
      - Пускай карманы вывернет, - заметил практичный Илюха. На его напрягшейся физиономии отчетливо пропечаталось: чем раньше будет достигнута исходная цель, тем лучше окажется для всех. А каждая минута промедления несла в себе риск - вдруг вот сейчас кто-нибудь появится, большой и опасный, а не дай Бог еще при ксиве и дубинке.
      - Ты слышишь, мальчик, что тебе советуют старшие товарищи? - строгим учительским голосом произнес Санька.
      - Вы что, по правде? - на глазах у мальчишки выступили пока еще мелкие, но готовые разразиться истошным ревом слезы.
      - А ты что подумал - дядя шутит? - включился в игру Митька. - Ты ему задолжал полтинник, неужто забыл?
      - Когда? - растерянно пробормотал пацан. - Я же никого из вас не знаю!
      - Как когда? - добродушно ответил Санька, - в прошлый четверг, в шесть часов вечера, как раз после дождичка. Так что давай, гони пятьдесят рублей, не жмотись.
      - А то на счетчик поставим, - хохотнул Митька, наблюдая за готовым разреветься пацаном. - Десять процентов в день. Что такое процент, учили? Решал задачки?
      Это было приятно - смотреть, как часто-часто дергаются его ресницы, растягиваются губы, и едва ли не ноздрями ощутимый аромат мальчишкиного ужаса расплывается вокруг, точно волны от брошенного в пруд камня.
      - И не вздумай шуметь, - добавил Илюха. - Тогда больше получишь.
      Перейдя к делу, он аккуратно охлопал пацану карманы, залез ладонью под куртку и вскоре торжествующе извлек два мятых червонца. Засунув руку в карман брюк, он выгреб оттуда небольшую горстку мелочи.
      - Что ж так мало? - огорченно покивал головой Санька. - Здесь до полтинника ой как не хватает. Как расплачиваться думаешь? Может, банковским переводом?
      - Я... - захныкал мальчишка, - я про вас в милицию...
      - Ой, как страшно! - кривляясь, присел на корточки Санька. - Я просто обоссался весь. А ты знаешь, что такое западло? В ментовку стучать - это западло, это, дружок, не по понятиям, за это полагается наказывать. Пойдем-ка вон туда, в кустики.
      Правильно поняв его кивок, Митька с Илюхой ухватили пацана за локти и быстро уволокли в заросли подальше от тропинки. Теперь, если кто и появится, хрен чего увидит. Лишь бы этот мелкий не принялся вопить. Впрочем, вряд ли, по нему ведь видно, насколько испугался. А люди, - это Митька знал твердо, делятся на два типа. Одни от страха орут, другие ни в жисть рот не раскроют. Типа оцепенение у них такое.
      - Ну, - продолжал Санька, когда они удалились от дорожки метров на двадцать, в глухой ельник, изредка разбавленный молодыми березками, - сейчас мы тебе объясним, что со стукачами бывает. Хотя... может, ты сам скажешь? А? Каково твое мнение?
      Мальчишка угрюмо молчал.
      - Не слышу ответа, - сурово произнес Санька и для острастки щелкнул пацана по носу.
      - Молчание означает неуважение, - поддержал его Митька, чувствуя в душе какую-то куцую, но тепленькую радость. Пацаненок сейчас был целиком и полностью в их власти, и с ним можно было сделать все что угодно, мелкому оставалось лишь терпеть. Молча или со слезами - вот и весь его выбор.
      - Во-во! - оживился Санька. - Именно неуважение! А человек, не уважающий старших, - произнес он с интонациями Глины, - подрывает тем самым общественные устои и грозит как своей судьбе, так и судьбе своей страны, своего народа... Так что отвечай, когда старшие спрашивают!
      - Ну... - замялся мальчишка, - бьют, наверное?
      - Ха, бьют, - насмешливо протянул Санька. - Стукачество это слишком серьезный проступок, за него наказывают куда строже. За него "опускают". Ты знаешь, что такое "опускают"?
      Пацан молчал, прижимаясь лопатками к стволу огромной древней елки. Илюха с Митькой по-прежнему цепко держали его за локти, однако в этом сейчас уже не было необходимости, парнишка обмяк от страха, от осознания грядущей неизбежности.
      - По глазам вижу, что знаешь, - удовлетворенно кивнул Санька. - Оно понятно, грамотный, телек смотришь. Ну, спускай штаны.
      Илюха поморщился. Да и Митьку как холодом обдало. Определенно, Санька сегодня слетел с тормозов, но не скажешь ведь - высмеет "птенцов желтоклювых".
      - А может, ну его нафиг? - нерешительно протянул Илюха. - Деньги вон они тута, дадим по шее и пойдем себе, возиться с ним еще...
      - Нет, так будет не по понятиям, - недовольно протянул Санька. Наказывать надо. Впрочем, - что-то, видимо, замыслив, продолжил он, - мы его действительно на первый раз пожалеем. Опускать не опустим, но как он сам сказал, так и сделаем. Он что сказал - "бьют". Вот и мы его... того. Но он же мелкий, его же калечить жалко, почки там плющить, яичницу делать. Мы его иначе накажем. Димон, - кивнул он Митьке, - выломай-ка где-нибудь тут ветку, знаешь, длинную чтобы и гибкую. А тебе, - повернулся он к мальчишке, - все-таки придется спустить штаны. Ща мы тебя березовой кашкой угостим. И смотри, пикнешь хоть раз - вдвое больше получишь.
      Митька хмыкнул про себя и огляделся. Ну вот так-то все же получше первоначальных Санькиных закидонов. Вот эта березка очень даже вполне, вот мы сейчас этот прутик отломим, он как раз что надо.
      - Стоять! - раздался сзади негромкий и даже вроде незлой голос, но почему-то брызнуть в стороны, как это было запланировано еще на подходе к "детскому городку", не получилось. Устланная хвоей земля засосала ступни не хуже трясины, а в желудке что-то булькнуло - и возникла странная, пугающая своей непонятностью пустота. Митька медленно обернулся.
      Возле елки стоял среднего роста дядька в старомодном серо-голубом плаще, лысоватый и худощавый, с загорелым морщинистым лицом. Вроде не было в нем ничего особенного, и у Митьки даже мелькнула мысль, что уж втроем-то они этого лоха точно бы затоптали, Илюха вон на таэквандо уже пятый год ходит, да и у них с Санькой нехилый опыт уличной драки имеется. Но, вспорхнув яркой бабочкой, мысль эта съежилась робкой гусеницей и тотчас же уползла обратно в мозги.
      Он осторожно взглянул на приятелей. Тех вроде тоже приморозило, как, впрочем, и жмущегося к еловому стволу пацана.
      - Ну и что мне теперь с вами делать? - задумчиво протянул незнакомец.
      Санька попытался было что-то вякнуть, но вдруг как-то странно дернулся и тяжело задышал - будто его пчела в язык ужалила. У Илюхи подозрительно заблестели глаза, да и сам Митька почувствовал знакомое жжение. А еще - холод внизу живота.
      - Ладно, с тобой, мальчик, все более-менее понятно, - кивнул он сжавшемуся мелкому. - Возьми свои двадцать четыре рубля и дуй отсюда поскорее.
      На его ладони вдруг как-то сами собой оказались два смятых червонца и мелочь - те самые, что Илюха недавно вынул у "клиента".
      Мальчик, робко приблизившись к непонятному человеку, взял деньги и судорожным движением сунул их в карман. А после опрометью кинулся прочь.
      - Да, и застегнись, - усмехнулся ему вслед мужчина. Помолчал, задумался.
      Было удивительно тихо, даже птицы замолчали, и замолчали стрекотавшие весь день кузнечики, и ни звука не доносилось со стороны "культурного центра" точно невидимая полусфера опустилась на полянку, отрезав ее от остального мира.
      - Да, вот с вами что делать? - тем же задумчивым тоном произнес человек. - Давайте-ка я на вас посмотрю.
      "Посмотрю", как выяснилось, было чем-то большим, нежели простой взгляд. Митьке почудилось, будто в каждую клеточку его тела вливается нечто странное, чужое и в то же время смутно знакомое. Это оказалось не больно, но столь жутко, что сами собой забегали мурашки по коже.
      - Так, юноши, все с вами понятно, - подвел наконец итог мужчина. Все-таки лучше, чем ничего... - непонятно буркнул он себе под нос. - Вы двое, каким-то брезгливым жестом указал он на Саньку с Илюхой, - можете уйти. Отлипнете! - властным тоном велел он, и Митькины приятели робко пошевелились, точно пробуя землю на прочность. - Уходите и больше не обижайте младших. А чтобы сия мораль лучше запомнилась, - хмурое лицо человека осветилось хищной улыбкой, - вам придется пройти через боль. Она и в самом деле неплохой учитель. Это случится скоро, и советую побыстрее добраться домой, а то еще по дороге скрутит. К врачам не ходите, не поможет. Все, кыш отсюда! - прикрикнул он, и Саньку с Илюхой как ветром сдуло, лишь ветки вслед им заколыхались.
      - А вот с тобой, молодой человек, все значительно интереснее, сказал незнакомец, дождавшись, когда Митькины приятели исчезнут. - Возможно, в твои планы не входило достаточно длительное и занимательное путешествие, но кто ж тебя спрашивать-то будет... Да уж, щенок, ты сам сюда пришел... А ну, посмотри мне в глаза, - строго велел он, и Митька, не решаясь ослушаться, поднял голову, встретившись взглядом с лысоватым мужчиной.
      Глаза! Эти бездонные серые озера затягивали в себя, ломая Митькину волю, сминая мысли, стирая весь огромный мир вокруг. Еловые ветви, молодая травка, подернутое волокнистыми облачками небо вдруг помутнели, расплылись, словно на плохой фотографии. Секунды растянулись резиновым бинтом, страшное, ослепляющее безмолвие сгустилось вокруг, заклубилось темной воронкой, и Митька всей кожей ощутил, как его засасывает туда, в жадную глубину, а там...Там что-то трещало, рвалось, со скрежетом проворачивались какие-то гигантские колеса, злыми кошачьими глазами вспыхивали зеленые огни, гудела огромная черная струна, растворяя все. Ничего и не стало - сомкнулась вокруг холодная пустота.
      2.
      Где-то рядом звучала музыка. Протяжная, унылая, подстать грубому серому камню стен. Музыка намекала на что-то грустное и неизбежное, как дождь в октябре. Музыка не рыдала и не билась - нет, она обречено принимала эту неизбежность. Митька никогда раньше такого не слышал, он не понимал, какому инструменту под силу исторгнуть эти размеренные, но царапающие душу звуки.
      По правде говоря, он вообще ничего не понимал, ни где он оказался, ни что с ним случилось. Вот это вокруг - что оно такое? Комната, камера, кладовка? Шагов восемь в длину и пять в ширину, стены из серого, грубо обтесанного камня, из того же камня выложены плиты пола, а потолок вообще не виден, теряется во тьме. Комнату освещает лишь чадящий факел. В стену врезано медное, судя по зеленоватому налету, кольцо, туда вставлена толстая, расширяющаяся кверху палка, обмотанная чем-то черным. Она-то и горит рыжим пламенем. Света хватает ровно настолько, чтобы не тыкаться вслепую, но видно все еле-еле. Зато воняет...
      Ни окон, ни дверей. Как же он в таком случае вообще сюда попал? Но что толку ломать голову, ответов-то все равно нет. Факт, однако, остается фактом - он, Митька Самойлов, попал в какую-то странную, и, видимо, скверную историю. Вот и сидит здесь, причем совершенно голый. Даже трусов не оставили, раздраженно подумал он непонятно о ком. Что это не сон, Митька уже убедился, изрядно пощипал себя, но и стены, и факел, и музыка никак на щипки не реагировали.
      Все, однако, помнилось довольно неплохо - и прогулку по парку, и "охоту на мелких", и странного мужика, невесть откуда появившегося на поляне. Вспомнились даже его слова насчет "длительного путешествия". Вот, значит, как? Но ведь такого не бывает, это же не фильм, не фантастическая книжка, это же происходит с ним, с Митькой! С тем самым Митькой, которому обещан компьютер за отсутствие годовых троек. Который еще недавно (ох, недавно ли?) выпил одну "Балтику" и не успел повторить. Нет, должно же быть этому какое-то нормальное объяснение? Может, здесь какая-то секретная лаборатория, какой-нибудь спецслужбы, и его сюда похитили для опытов? Он сам чувствовал хлипкость своей гипотезы. Ну кому он нужен? Зачем именно его? Мало, что ли, бомжей по городу шатается? И вообще, лаборатория - значит всякие там приборы, белые халаты, дисплеи, по которым скачут непонятные кривые. Может, как в фильме "Охотники за печенью", мафия, похищающая людей и вырезающая у них органы? Сейчас вот войдет улыбчивый доктор со скальпелем... Хотя вряд ли это объясняет факел. Факелы это же еще до электричества было, то есть в средневековье. Он вообще эти факелы раньше только в фильмах видел. И не подозревал, что они такие вонючие.
      "Неясно, парень, куда ты попал, - мысленно сказал сам себе, - но ты попал!" Конечно, лучше бы сейчас ни о чем таком не думать, а просто ждать событий, но не думать не получалось. В голову лезло сразу все - и как там мама, небось, обзванивает морги да ментовки, и давешняя продавщица пива, и драпанувшие с поляны Санька с Илюхой, бросили его, козлы. Интересно, они хоть расскажут кому-нибудь, что случилось в парке? Ну, когда его будут искать? Ведь наверняка же будут. Через три дня, раньше менты у мамы не примут заявление. В прошлом году было дело, он с Валеркиного дня рождения явился заполночь, так мама, оказывается, уже бегала в ментовку, и там ее круто обломали - мол, ждем вас через три дня, а лучше бы через недельку... А вернется ли он через три дня?. Митька понимал, что очень даже свободно может и не вернуться. Ни через три дня, ни вообще. А ведь эти так называемые друзья вполне могут и промолчать о том, что вместе ходили в парк. В самом деле, не будут же они рассказывать, как втроем мелкого пацана грабили. А не рассказывать, так значит что-то сочинять придется, а оно им надо? Тем более, никто и не знает, что они все вместе в парк пошли. Встретились ведь во дворе после уроков, ну и решили махнем? А махнем! И махнули.
      Постепенно эти мысли перебивались другими, более насущными. Хотелось облегчиться. Но некуда - в камере (наверное, все же это камера) не нашлось не то что унитаза, но даже просто какой-нибудь дырки, куда можно отлить. В камере вообще ничего не нашлось - ни постели, ни стола, ни стула. А это, между прочим, значило, что долго его здесь не продержат. Камера (или все же комната?) явно не предназначалась для проживания. Впрочем, - его передернуло от этой мысли, может, как раз ему и предстоит здесь медленно сдохнуть от голода, среди собственного дерьма? Может, за ним и вовсе никогда никто не явится? Вообще, весьма похоже на камеры из старинной компьютерной игры "Вольфенштейн". Тыкаешься в них мышкой, видишь на полу лишь груду костей, и больше ничего - ни сокровищ, на патронов, ни аптечки.
      Что же все-таки делать? Пока еще можно было терпеть, но вскоре, он чувствовал, терпение лопнет. Вместе с мочевым пузырем. Может, фиг с ними со всеми, взять да и отлить в угол? А что ему за это будет, когда за ним придут? Нетрудно догадаться, что в этом странном месте его вряд ли ожидает теплый прием. А тем более, если тут нассать. С другой стороны, он тут никому ничем не обязан, его не спросясь сюда приволокли.
      Он решительно встал с холодного пола и направился в дальний угол. Несколько секунд блаженства, когда тугая струя лупит в гранитный камень пола и запах освобожденной мочи, добавившийся к вонище от факела. Нет, но все-таки? Долго ли ему тут торчать?
      Оказалось, все же недолго. Заунывная музыка за стеной всхлипнула и оборвалась. Похоже, у загадочной шарманки кончился завод. А потом вдруг дальняя стена - та, что напротив факела, - беззвучно поехала куда-то вглубь, в темноту, и за ней образовался широкий проем.
      - Ага, вот он где! - раздался хриплый, простуженный голос, и из темноты вылепилось две огромных (как показалось Митьке) фигуры. Факел давал мало света, но он все же разглядел тускло блеснувшие металлические пластины нагрудников, голые по плечи мускулистые руки, широкие, точно шаровары у казаков, штаны. На головах - занятные шапки, круглые, кожаные, но обшитые мелкими металлическими чешуйками. Какой-то странный гибрид кепки и рыцарского шлема. В руках у мужиков были короткие копья с широкими, плавно закругленными лезвиями, у пояса - слегка изогнутые мечи. Мрачные физиономии явно не предвещали ничего хорошего.
      - А ведь, дрянь такая, обмочился, - пошмыгав носом, заметил один из них, пониже ростом. Второй молча кивнул.
      - Ну что, пошел! - явно обращаясь к Митьке, пролаял первый.
      Митька все же решил объясниться.
      - Я не понимаю, вы кто? Куда я попал? - пролепетал он сдавленным голосом, чувствуя слабость в коленках и презирая себя за это.
      - Эта скотина еще и разговаривает! - хмыкнул второй из воинов и тут же походя отвесил Митьке затрещину, да такую, что тот отлетел к противоположной стене, врезавшись в нее затылком. В глазах мгновенно потемнело, язык ощутил солоноватый вкус крови. Пронзительная боль охватила голову и спустя мгновение схлынула, вернее, ослабла, сделалась тупой, давящей.
      - Тебе, рабское отродье, вопросы задавать не положено! - пояснил тот, что пониже. - Руки на затылок, вперед, рысцой! - указал он острием копья в темноту прохода. - И без глупостей, уши отрублю.
      По его тону Митька понял, что ведь и впрямь отрубит. И послушно затрусил вперед, между воинами, едва различая дорогу в свете факела, захваченного тем высоким, чья затрещина, судя по всему, запомнится надолго.
      3.
      Воняло здесь мерзостно, но, сам себе удивляясь, Митька вдруг осознал, что за два дня кое-как притерпелся, и смрад давно немытого человеческого тела уже не вызывает желания отойти в дальний угол, к деревянному корыту, и вытошнить. Да и не получилось бы - кормили их лишь вчера вечером, внесли в барак здоровенную бадью с чем-то вроде супа, но густого как каша и вкусного как мокрые опилки. Мисок не полагалось, все по очереди черпали из бадьи пригоршней. Еще дали каждому ломоть хлеба, не поймешь, то ли он белый, то ли черный, но Митька обрадовался и такому. Есть хотелось жутко, в животе то и дело подозрительно булькало, а кишки слипались друг с дружкой. А ведь всего-то позавчера обедал как человек... Вот именно что как человек, потому что здесь, в бараке - не люди. Здесь рабы, предназначенные на продажу, а раб здесь человеком не считается, он здесь что-то вроде лошади, только дешевле. Здесь - это в "Светлом Олларе Иллурийском". Имелся еще и какой-то Оллар Сарграмский, или попросту Сарграм, с которым сейчас то ли война, то ли перемирие, то ли не поймешь чего. В бараке этого не знали, сюда, как догадывался Митька, согнали исключительно местных, а те иностранными делами не шибко интересуются, у них своих забот хватает. Вот, к примеру, предстоящие торги...
      Самое удивительное - он понимал здешний язык. Поначалу, когда стражники пинками выгнали его из камеры и бросили в допотопного вида телегу, запряженную парой равнодушных быков, он об этом и не думал. Но здесь, в бараке, среди десятков людей, слыша их разговоры, пришлось поломать над этим голову. Сперва ему казалось, что говорят по-русски, но скоро он сообразил, что местное наречие вовсе не похоже ни на русский, ни на английский, а больше ему сравнивать было не с чем. И однако же, он ясно понимал все разговоры, а когда его о чем-то спрашивали - без труда отвечал, чужие слова слетали с языка точно с детства знакомые. Правда, сперва он начал было говорить по-русски, но, поймав несколько удивленных взглядов, быстро поправился. Ему не пришлось, как в школе на уроках иностранного, сперва строить фразу в уме и лишь потом ее произносить, губы с языком работали сами, без подсказки мозгов. И лишь краем сознания он ловил звуковые тени слов - странные, непривычные, но неожиданно красивые.
      Ему, однако, хватило сообразительности большей частью помалкивать. И так понятно, что его занесло в какое-то гнилое средневековье, а большего от этих грязных небритых мужиков все равно не добьешься, только на себя внимание обратишь. Ну их нафиг, а то начнешь спрашивать, куда, мол, я, московский восьмиклассник, попал, да как пройти на Щербаковскую улицу, да я в прокуратуру пожалуюсь - и готово, сочтут психом. А может, тут психами крокодилов кормят? Или примут за колдуна и потащат на костер - Митька смутно вспоминал прошлогодний учебник истории, про всякую там инквизицию и прочую сволочь. Нет уж, лучше помалкивать. Придумать на всякий случай какую-нибудь легенду...
      К счастью, его никто особо и не расспрашивал. Кого тут волнует четырнадцатилетний мальчишка, пускай и непривычно для этих людей чистый? Если поначалу на него и посматривали с недоумением, то вскоре потеряли всякий интерес. Судьба свела их случайно в этом бараке, завтра торги, и больше они не встретятся, так чего лезть в душу? Тем более, он не был тут и самым младшим - в бараке крутилось и несколько мелких детей, лет по восемь, не больше, хватало и подростков, его сверстников. Вопреки Митькиным первоначальным опасениям, ровесники его не задирали, они либо невнятно болтали между собой о прошлых хозяевах, либо играли в какую-то местную игру, что-то типа костей: бросали на земляной пол несколько камешков, следили, как они ложатся, оживленно спорили, иной раз чуть не доходя до драки - но сдерживались, то ли старших остерегались, то ли надсмотрщика.
      Тот, поджарый мужик лет сорока на вид, наголо бритый и одетый в бурый балахон, несколько раз заходил в барак, крутил носом, демонстративно поигрывал плетью и, не обнаружив ничего интересного, удалялся. Еду принесли лишь к вечеру, двое пожилых кряжистых дядек. Тоже, видимо, рабы, поскольку из одежды у них имелись лишь неопределенного цвета набедренные повязки. Впрочем, у населения барака и того не было. Митька, ясное дело, сперва смущался и даже невзначай прикрывал низ живота скрещенными ладонями, но после успокоился - что он, в самом деле, голых задниц не видел? В бане там, или на медосмотре. И он ведь здесь не особенный, он такой же, как и остальные, перед кем стесняться-то?
      Гораздо больше волновало другое - что с ним будет дальше? Из разговоров он понял, что скоро торги, и значит, его, наверное, кто-нибудь купит. Ничего хорошего от этого ждать не приходилось, в этом Митьку убеждали и с грехом пополам вспоминавшиеся параграфы учебника истории, и прочитанные там, в прежней жизни, книжки. Да и обрывки здешних разговоров оптимизма не внушали. Это еще повезет, если купят в дом какого-нибудь городского кассара, у местных это означало что-то вроде дворянина, одним словом, аристократия. Куда хуже, если придется отправиться на сельскую ферму или, что еще страшнее, в мраморные каменоломни. О них люди из барака говорили, понизив голос и вспоминая многочисленных здешних богов. Впрочем, иногда он ловил себя на мысли - а не один ли хрен? Единственное, что всерьез его волновало - вернется ли он когда-нибудь назад, в Москву, увидит ли маму? Как она сейчас там? Мечется ведь, нитроглицерин глотает. Наверное, и отцу позвонила, забила на свою гордость. Он не видел отца с третьего класса, мать после развода запретила встречаться, но Митька знал, что отцовский телефон у нее в записной книжке имеется. А еще он с едкой досадой вспоминал случившееся в парке. Ведь не устрой они тогда охоту на мелкого, глядишь, ничего бы сейчас и не было. Сам ведь виноват, придурок. Этим-то козлам, Саньке и Илюхе, повезло, их отпустили. А ему за всех троих, значит, отдуваться.
      Митьке вспомнился какой-то фильм, там продавали негров, выводили на высокий помост, распорядитель аукциона в дурацком, похожем на печную трубу цилиндре стучал молотком... Здесь все было иначе. Рабов древками копий выгнали из барака, построили в каком-то грязном дворике, со всех сторон окруженном высокими, в полтора человеческих роста глинобитными стенами. Стражники разделились - трое стояли поодаль с луками, остальные с ленивой руганью выстроили рабов в затылок друг другу и начали надевать ошейники. Из толстой, пахнущей кислым потом кожи, они подобно ремню застегивались пряжкой со вделанным на уровне затылка металлическим кольцом. Дошла очередь и до Митьки здоровенный стражник, от усов которого разило чем-то вкусным, примерился к его шее и, обхватив ее ошейником, щелкнул сзади пряжкой. Митька осторожно завертел головой - но ничего, не душило, не резало кожу. Просто было стыдно, собачкой сделали. Это его-то, гражданина Российской Федерации! Но не орать же насчет прав человека, в лучшем случае его не поймут.
      Потом принесли цепь - тонкую, но длиннющую. Оказалось, железные кольца на ошейниках не для красоты - они соединялись со звеньями цепи. Щелк-щелк-щелк! - и вот уже вереница рабов стала единым целым, огромной гусеницей, или сороконожкой.
      Стражники с луками заметно расслабились - теперь сбежать никому бы не удалось, цепь не пустит. Митька вообще-то и не собирался - сейчас это все равно без толку, а как там дальше фишка ляжет, никому неизвестно.
      Откуда-то вышел высокий плотный мужчина, бритый налысо, в широких темно-зеленых штанах и куртке без рукавов. На поясе у него висел кинжал в светло-серых, наверное, костяных ножнах, в мускулистой руке поигрывала короткая витая плеть. "Купец Айгъя-Хоу, - чуть слышно шепнул сосед справа, пожилой унылый дядька, чем-то смахивающий на Сергея Палыча, который вел у них математику в шестом классе. - Наш хозяин... пока что".
      Купец Айгъя-Хоу прокашлялся и заговорил неожиданно высоким, пронзительным голосом:
      - Рабы! Сейчас вас отведут на торг! Смотрите же, не осрамитесь перед покупателями, покажите себя с лучшей стороны. И помните, каждого, кого сегодня отвергнут, я не намерен кормить, пока наконец не продам или пока тварь не сдохнет. Я не стану портить плеткой товар, но голод - он пострашнее плетки. Вы это знаете.
      Судя по угрюмому вздоху, это и впрямь знали. Купец помолчал, потом махнул рукой - выводите, мол. Стражники зашевелились, кому-то впереди отвесили звучного пинка - и человечья гусеница, вздрогнув, поползла вперед. Митька ощутил, как напряглась цепь - и сделал мелкий шажок вперед. Потом еще, еще.
      Сквозь узкую, двоим не разминуться, калитку они вышли на улицу и потащились вдаль, по утоптанной земле, мимо каких-то огромных сараев и глинобитных заборов.
      Солнце еще не успело подняться высоко, но жарило уже весьма и весьма серьезно. На голубом небе не наблюдалось ни облачка, похоже, в здешних краях это обычное дело. Тропики, наверное, - решил Митька, пытаясь шагать в такт неравномерному движению людской вереницы. Мысли о том, где же он очутился, не покидали его. Сразу вспоминалась вся читанная и виденная фантастика, вспухали в голове версии - и другая планета, и параллельный мир, и виртуальная реальность, и еще Бог весть что - даже насчет загробного царства. Типа как замочил его этот лысый дядька в парке, и теперь вокруг разворачивается ад. Но очень уж было непохоже на все, что он знал о загробных делах. Все вполне реально, зримо, мутит в желудке от голода, побаливают непривычные ступни - раньше ему не доводилось ходить босиком. Рывки цепи то и дело выдергивали его из размышлений, и тогда он принимался глазеть по сторонам, впитывая свежую информацию.
      Собственно, особо впитывать было нечего. Если тут и есть дворцы с пальмами и фонтанами, то отсюда их не видать. А здесь кривые узкие улочки вливались друг в дружку, растекались совсем уж мелкими ручейками-дорожками, кособокие дома большей частью одноэтажные, редко-редко встречалась двухэтажная хоромина. Строительный материал тоже не отличался разнообразием - серый ноздреватый камень, как и в той камере, где его наградили первой (и чуяло сердце - не последней!) в этом мире затрещиной. К улице дома оборачивались задом, глухими, без единого окошка, стенами. Где-то в отдалении, за заборами, виднелась зелень, но на улице если что и росло, так это невысокая и редкая трава, почти такого же пыльного цвета, как и стены домов. За заборами изредка взлаивали собаки, но лениво, для порядка. Прохожие тоже встречались не особо часто - как правило, несмотря на жару закутанные с ног до головы женщины с коромыслами или кувшинами воды на головах. На рабов они не обращали ни малейшего внимания - точно мимо них гнали не людей, а отару овец. Иногда мимо пробегали дети в набедренных повязках, а то и вовсе голышом. Мелкий сорванец, на вид никак не старше семи, запустил вдруг в кого-то из рабов не то камнем, не то засохшим комком глины - но, получив от стражника древком копья пониже спины, с ревом скрылся в ближайшем проулке.
      Понемногу улицы становились шире, да и народу на них прибывало чувствовалась близость торговой площади. Митька думал, что их проведут через весь рынок, но нет, купец Айгъя-Хоу предпочитал не вводить свой товар в соблазн. Колонна рабов втянулась в длиннющую боковую улицу и долго тащилась по ней, обходя, видимо, площадь по периметру, пока, наконец, не достигла места своего назначения.
      Это была большая, выложенная из потемневших досок площадка, с трех сторон огороженная низко провисающими канатами, а с четвертой к ней примыкал сарай, куда стражники и начали загонять рабов, отсоединяя их ошейники от общей цепи. Рядом с площадкой располагался столик, за которым бесстрастно сидел сгорбленный старичок в серой накидке, на столике же стояла чернильница с воткнутым в нее длинным пером, и возвышалась стопка чего-то, напоминающего бумагу. Митька сообразил, что старичок - вроде как здешний нотариус, оформляет куплю-продажу.
      Возле канатов толпился народ. Не то чтобы очень уж густо, но далеко и не пусто. И мужчины, и женщины, в ярких одеждах, смеющиеся, спорящие, выжидающие. От мысли, что очень скоро кто-то из них станет его полновластным хозяином, сосало в желудке и, несмотря на жару, холодом пробирало ребра. А на глаза, он чувствовал, наворачивались непрошеные слезы. Только этого еще не хватало! Он же не мелкий ребенок, чтобы плакать, и тем более здесь, на торгах. Угроза купца Айгъя-Хоу заморить голодом вспомнилась вдруг весьма отчетливо. Нет уж, лучше пускай сегодня его купят, чем остаться у этого садиста...
      Потом пришел и его черед - Митьку отделили от цепи и загнали в сарай. Там было тесно и темно, свет проникал лишь через две полуоткрытые сквозные двери - заднюю, через которую рабы попадали внутрь, и переднюю, на огороженную канатами площадку. А потом, когда, наконец, вся партия рабов оказалась в сарае, заднюю дверь плотно закрыли, лязгнули засовом - и свету осталось ровно столько, чтобы едва различать мутные контуры предметов. Однако стражники, как ни странно, даже в этих плотных сумерках прекрасно ориентировались - они находили нужного раба и выталкивали его в переднюю дверь. Чувствовалось, что действуют они по заранее намеченному плану.
      Митька съежился, сел, обхватив коленки, и стал ждать своей очереди.
      Ждать пришлось долго. Рабов одного за другим выводили на торги, хлопала дверь впереди, на миг озаряя сарай вспышкой жгучего света - и вновь пространство окутывало тьмой, а толстые глиняные стены скрадывали звуки площади. Но зато особо отчетливо слышалось людское дыхание, чей-то приглушенный шепот, бурчание собственного желудка. Митьке вспомнилось, как два года назад они с классом осенью ходили в поход. Собственно, однодневную прогулку походом назвать сложно, однако без приключений не обошлось - когда возвращались назад, выяснилось, что отменены все электрички кроме совсем уж поздних, и Виктор Викторович, физрук, решил вести группу к другой железнодорожной ветке, по Рижскому направлению. "Тут идти-то всего лишних пять кэмэ, - возбужденно вещал он, размахивая зажатым в руке туристическим атласом Подмосковья, - зато дорога нормальная, не то что этот идиотский Ленинградский вокзал. Я знаю, у меня в Снегирях дача", - прибавил Викторыч для пущей убедительности. И они пошли, но очень скоро убедились, что атлас то ли врет, то ли просто древний - указанных в нем просек решительно не наблюдалось, авантюрист Викторыч решил переться по азимуту сквозь глухую чащу и в конце концов завел их в болото. "Куда ты привел нас, Сусанин-герой?" - ехидно высказался кто-то из девчонок, они тогда вообще были нахальнее пацанов и не упускали случая постебаться над нервным физкультурником. Но Викторыч, как ни странно, не обиделся, а ответил в лад: "Не знаю, не знаю, я сам здесь впервой!" Пришлось петлять, Викторыч делал постоянные поправки, в результате спустя три часа они, так и не выйдя к железной дороге, обнаружили автомобильное шоссе и принялись ждать рейсовый автобус, который куда-нибудь да вывезет. Еще через час показался старенький раздолбанный "пазик", который за пять рублей с носа довез их до той самой злополучной Сходни, где они наивно доверились атласу. Митька вспомнил, как сидел тогда на исцарапанной скамейке, голодный, усталый и мрачный. Впереди его ждал нагоняй от мамы, уже, несомненно, обзвонившей всех родителей из класса, затем службу спасения, больницы, морги... Сейчас тот голод и то мрачное настроение вспоминались с грустной улыбкой. Знай он тогда, каким на самом деле он был счастливым! Только ведь, если сравнивать не с чем, не замечаешь.
      Наконец дело дошло и до Митьки. Толстый стражник, тот самый, что надевал ему ошейник, рывком поднял его на ноги и, звонко шлепнув по заду, придал ускорение в сторону передней двери. Митька торопливо вышел на дощатую арену и поначалу зажмурился от хлынувшего света. Потом глаза освоились, и он принялся смотреть по сторонам.
      По площадке расхаживал купец Айгъя-Хоу. Жестом велев Митьке стоять смирно, он повернулся к толпе и возгласил:
      - Теперь - мальчик. Здоровый мальчик, крепкий, четырнадцать лет. Годится и для комнатного услужения, и для работ на полях, на скотном дворе, на мельнице. Тих и благонравен, отличается приятной внешностью. Двадцать восемь огримов!
      Митька незаметно хмыкнул, узнав о себе столько нового. Тих, значит, и благонравен? Слышала бы сейчас это Галина Ивановна!
      - Да ты чего, Айгъя? - раздалось по ту сторону канатов. - Какие двадцать восемь? Это же цена взрослого юноши, а здесь сопляк. - На мельнице, говоришь? Да где ж такому дохлому мешок муки поднять? Пупок порвется!
      - Ты ошибаешься, почтенный Калсеу-Нару, - с достоинством ответил купец. - Да, сейчас, быть может, ему и не взвалить на спину шестипудовый мешок, но мальчикам свойственно расти, знаешь ли. Спустя два-три года он играючи будет кидать такие мешки.
      - Вот через три года и предлагай его, - желчно ответил невысокий крепыш в синем балахоне, изучающе оглядывая Митьку, - а покамест это лишь проросшее семечко, не более. Я же не продаю свою муку по цене сладких лепешек лишь потому, что лепешки пекут из муки?
      - Да и потом, зачем непременно таскать мешки? - как бы не слыша последних слов мельника, продолжил купец. - Разве мало у тебя всякой подсобной работы? Разве не надо ухаживать за быками, убирать в амбарах, засыпать зерно в желоб? Прекрасное занятие для мальчика.
      - Да, разумеется, - согласился багроволицый Калсеу-Нару, - но для дешевого мальчика. Для мальчика, который стоит одиннадцать огримов!
      - Ну ты и скажешь, почтенный, - добродушно осклабился купец. - За такую цену ты найдешь разве что мальчика в рудник, где он сдохнет через месяц. Я за одиннадцать огримов пятилетних мальцов продаю. Говорю же - двадцать шесть, и ни огримом меньше.
      "Ага, - насторожился Митька, - уже сбавляет цену!" Это было некстати, жирный мельник ему активно не понравился. Впрочем, народу возле площадки торгов сейчас толпилось не в пример меньше, чем когда их привели на площадь. Видно, большинство из тех, кто хотело сделать покупки, уже их сделало, и сейчас здесь торчали либо праздные зеваки, либо вот такие, как Калсеу-Нару, припозднившиеся покупатели.
      - Ну хорошо, хорошо, ты убедил меня, уважаемый Айгъя-Хоу, - степенно произнес мельник, демонстративно касаясь привязанного к поясу кошелька. - Бери пятнадцать огримов. Целых пятнадцать полновесных серебряных огримов!
      - Увы, - развел руками купец, - увы, старый друг. Мне не нужны эти пятнадцать полновесных огримов, мне всего бы двадцать три, и довольно. Ты же знаешь, я никогда не был жадным, никогда не запрашивал непомерное. Если я говорю, что мальчишка стоит двадцать три - значит, так оно и есть. Мне он самому за двадцать достался, да и то по случаю. Одному моему знакомцу нужно было срочно выплатить проигрыш в кости, ну и... сам понимаешь.
      - Айгъю, - раздраженно сказал мельник, - я, конечно, все понимаю, я знаю тебя десять лет, ты правильный человек, себе в убыток работать не хочешь, но и я не хочу покупать воробья по цене орла. Больше пятнадцати я не дам даже при всем моем искреннем к тебе уважении. Даже самый лучший мальчик этого возраста не может стоить больше, а твой товар... да ты посмотри сам. Разве это мышцы? Ну-ка, - строго велел он Митьке, - сожми кулак.
      Не готовый, что мельник обратится прямо к нему, Митька слегка опешил - и тут же заработал легкий подзатыльник от купца.
      - Уши засорились? - злобно процедил он, наклонясь к Митькиной голове, - так я тебе их через зад прочищу!
      Митька немедленно напряг бицепс. В классе он считался очень даже нехилым, и вздувшийся на плече шарик казался ему более чем достаточным. Однако у мельника было иное мнение:
      - Да я же говорю - дохляк! - мрачно бросил он, стиснув потными пальцами Митькину руку. - Более чем подметать горницу такие неспособны! Тут даже не пятнадцать, о которых я только что говорил, тут как раз и есть те одиннадцать, о которых шла речь изначально. Тут мышцы как у десятилетнего. И кроме того, - ухмыльнувшись, добавил он, - твой товар то ли слаб на ухо, то ли на мозги. Тебе пришлось повторять ему приказ! Раб, который не слышит и не исполняет с первого раза - это вообще не раб, а не пойми что. Нет, Айгъя, или одиннадцать, или до свидания. Мне все равно быть в городе еще неделю, платить подать, закупать зерно, так что подожду до послезавтра, когда почтенный Ирсоу-Алло приведет караван невольников из Аньяма. А что касается этого ублюдка... ты не продашь его ни за двадцать три, ни за пятнадцать. Помоги тебе Пресветлые боги Оллара выручить хотя бы десяток огримов.
      Купец потемнел лицом, что-то прикидывая, но все же никак не решаясь. Молчание длилось долго, едва ли не целую минуту. Митька замер, чувствуя, как балансирует на острой грани его судьба.
      И тут откуда-то слева послышался густой мужской бас:
      - Сколько, говоришь, стоит этот дрянной мальчишка? Двадцать восемь? Гм... Пожалуй, я взял бы за двадцать. Если, конечно, он мне подойдет.
      Никогда еще Митьке не приходилось видеть, как темное от гнева лицо светлеет, озаряясь радостной улыбкой. Сейчас, наблюдая за Айгъя-Хоу, увидел. И лишь потом осмелился повернуть голову и взглянуть на покупателя.
      Это был высокий крепкий мужчина, лет тридцати на вид, одежда его не поражала пестротой красок, но и явно не гляделась обносками. На поясе, кроме расшитого тусклым бисером кошелька, у него висел и длинный кривой кинжал в отполированных деревянных ножнах. Темные, слегка вьющиеся волосы, перехваченные на лбу синей повязкой, спадали до плеч, глубоко посаженые глаза на бронзово-загорелом лице иронически смотрели на купца, а полоска густых усов над губой слегка топорщилась.
      - Тебе повезло, почтенный Айгъя-Хоу, - присвистнул озадаченный мельник. - Видно, боги к тебе и впрямь благосклонны, коли посылают такого щедрого покупателя! Ну что ж, мне, пожалуй, пора и по делам. Ох, все дела, дела, не знаю уж, когда смогу пожить тихо, спокойно, в свое удовольствие...
      - Под холмиком, наверное, - хохотнул купец. - В полотняном мешке.
      - Все будем в нижних пещерах, - кивнул мельник. - Ну ладно, встретимся еще на неделе, пивка попьем. Я в "Змеином Зубе" остановился, как обычно.
      Проводив взглядом тучного Калсеу-Нару, купец повернулся к нежданному клиенту.
      - Вы сделали правильный выбор, почтенный! Отличное приобретение, замечательный мальчик, здоровый, крепкий, умный...
      - Погоди-погоди, - перебил его мужчина. - Я ведь еще не сделал выбора. Я лишь сказал, что дал бы за парня двадцать, если он мне подойдет. А сие надо еще сперва проверить.
      С этими словами он перешагнул огораживающий площадку канат и подошел к Митьке.
      - Да, разумеется, почтенный господин! - торопливо закивал купец. Конечно, осмотрите! Видите, вполне доброкачественный товар!
      - Покажи зубы, мальчик, - велел покупатель, и Митька, помня о недавнем подзатыльнике, поспешно открыл рот.
      Покупатель внимательно оглядел его зубы, прищурился, потом вдруг сунул ему палец в рот и попробовал расшатать несколько зубов - прочно ли сидят в деснах? Митьке было стыдно, да и довольно неприятно, но он терпел. Пока терпел, - уговаривал он сам себя.
      - Странные у него какие-то зубы, - задумчиво процедил покупатель. Наверное, пломбы увидел, решил Митька. Пару пломб он в свои четырнадцать уже имел. А ведь эти дикари, наверное, и понятия о том не имеют. Рвут больной зуб и все дела.
      - А чего зубы? - вскинулся Айгъя-Хоу. - Крепкие зубы, такими зубами камень грызть можно.
      - Я же не говорю "некрепкие", - пожал плечами мужчина. - Я говорю "странные". Но ладно, поглядим остальное. Так, напряги мышцы... Да, шестипудовые мешки точно не потянет, да и ладно. Теперь, мальчик, расставь, ноги пошире и наклонись до земли.
      Очень уж унизительно было выполнять требование покупателя, но ничего не поделаешь, пришлось. Митька стоял, касаясь кончиками пальцев пыльных досок и чувствовал, как чужие сильные пальцы ощупывают его зад.
      - Ну что ж, - произнес мужчина, - глистов вроде бы нет, да и не похоже, чтобы его когда-нибудь употребляли. Это хорошо, мне не нужен мальчик из веселого дома. Но я смотрю, нет даже следов наказаний? Странно, не находишь ли? Задница и спина раба должны нести обыкновенные в таких случаях отметины.
      - Это очень послушный мальчик, - сейчас же принялся объяснять купец. - Его не за что наказывать!
      - Чтобы мальчишку да не за что было наказывать? - добродушно рассмеялся покупатель. - Так не бывает. А кстати, с чего ты взял, будто он такой послушный? Давно ли ты его приобрел?
      - Он у меня уже три года в услужении! - торопливо сказал купец, украдкой делая свирепые глаза Митьке. - Показал себя с лучшей стороны.
      - Три года, говоришь? Интересно, интересно. Он что, все эти три года просидел в темном чулане? Смотри, какая у него белая кожа! Судя по цвету его волос, это невольник из дальних северных пределов Сарграма, но даже и таких быстро меняет олларское солнце.
      Купец досадливо хмыкнул.
      - Ну, почтенный, вы же знаете, всегда бывают исключения. Значит, так дали ему боги. Многие вообще сочли бы его бледность оригинальной... особенно если поставить мальчишку в пару с загорелым до черноты... это, знаете ли, будет смотреться.
      - Благодарю, но пока мне этого не требуется, - усмехнулся покупатель. - Мне слуга нужен, а не красивая безделушка. Ладно, пускай три года... Всякие чудеса бывают. Значит, он умеет все, что полагается комнатному слуге? А также ухаживать за лошадьми, работать на земле, готовить пищу, стирать? Скажи, мальчик, ты все это можешь?
      Митька на миг замялся, но потом энергично закивал. Оставаться во власти взбешенного неудачей купца ему не хотелось совершенно. А как повернется тут, с этим мужиком, это еще посмотрим. Во всяком случае, достаться толстому мельнику было бы ничуть не лучше.
      - Слушай, а он что, немой? - удивился мужчина. - Кивает, вместо того чтоб ответить.
      - Отвечай, когда господин спрашивает! - нагнувшись к его уху, яростно прошипел купец, и Митька суетливо заговорил:
      - Да, конечно, я это умею, да, могу.
      - Вдобавок еще и дерзкий мальчик-то, - усмехнулся покупатель. Обращаясь к свободнорожденному, не прибавляет "господин". Его что, совсем манерам не учили? А, купец? Ты же только что сказал, будто он три года был у тебя в доме. Странно это как-то, знаешь ли. Скажи, парень, а ты вообще давно в рабах-то?
      - Ну... - замялся Митька, - не очень. То есть недавно. - Покосившись на взбешенного купца, он тут же поправился: - Хотя вообще-то давно, три года, просто я думал, что давно - это всю жизнь, а я же не всю жизнь, я три года...
      О том, что три года в действительности укладывались в два дня, он благоразумно умолчал.
      - И вот что еще интересно, - медленно произнес покупатель, - я ведь не наблюдаю на нем рабского клейма. Ты ведь знаешь, купец, что согласно прошлогоднему указу нашего великого государя Айяру-ла-мош-Ойгру, да продлят боги его земное существование и введут в свой светлый чертог после, всех олларских рабов полагается клеймить в установленном порядке, с уплатой соответствующей пошлины в государеву казну. Как же так, уважаемый?
      Купец испугался. Это было заметно невооруженным глазом. Пальцы его судорожно стискивали друг друга, левая щека начала ощутимо подергиваться, мышцы непроизвольно напряглись. Даже Митька понял, что его ироничный покупатель говорит не просто так, прикалываясь, а как чиновник, исполняющий скучную, но необходимую службу.
      - Впрочем, - заметил мужчина, - когда ты продашь мальчишку, это будет уже не твоей заботой, а нового владельца. Которому придется заплатить за клеймо и за пошлину четыре огрима. Исходя из этого, - он сделал паузу, - а также и из прочих открывшихся обстоятельств, я пришел к выводу, что мальчик несколько не соответствует твоему радужному описанию. Над ним еще немало предстоит поработать. Поэтому я даю за него пятнадцать огримов, и ни медяшки больше. Согласен?
      Айгъя-Хоу вынужденно кивнул. Сейчас, после разговора о клейме, торговаться ему было совсем уж не с руки.
      - Ну что ж, - улыбнулся мужчина, - приятно видеть разумного человека. Итак, уважаемый, получи. - Он расстегнул висевший на поясе кошель, запустил туда руку и принялся считать серебряные монеты. - Ровно полтора десятка. На зуб проверять будешь?
      Купец отчаянно замотал головой.
      - Ну что ж, тогда пойдем запишемся.
      Они направились к сидящему за столиком старичку, что-то принялись говорить, дали мелкую монетку, старичок тут же, выхватив верхний лист из стопки, принялся скрипеть пером и скрипел в течение минут пяти. Митьке эти минуты показались вечностью. Он стоял сейчас на грязных досках, на нем не было ошейника (тот сняли, выводя его из сарая) и по идее он мог бы сейчас рискнуть юркнуть в толпу, опрометью метнуться в ближайший переулок, а потом... потом будет видно. И был краткий миг, когда он едва не рванулся. Но - не смог. Предательская слабость в коленках. И тут же он принялся убеждать себя, что бежать бесполезно. Во-первых, его сейчас же схватят или подстрелят стражники-то никуда не ушли, вон стоят возле сарая, болтают и ржут как кони. Анекдоты, небось, травят. Ржут-то они ржут, а ловить убегающих рабов наверняка обучены. Во-вторых, даже если он прорвется сквозь толпу - что дальше? Он не знает города, он попросту заблудится в этих похожих одна на другую кривых улочках, и никто ведь его не спрячет, не укроет, никому не нужно неприятностей с законом. В-третьих, объявят розыск. Нет ничего глупее, чем бежать сейчас. Вот потом, когда он освоится в этом мире, обзаведется знакомствами, деньгами, тогда и стоит попробовать. А сейчас... Но он и сам понимал, что мудрыми рассуждениями всего лишь прячется от собственного страха. К чему оправдания? Не смог, струсил - значит, не смог. Теперь надо молча принять собственную судьбу.
      - Подойди сюда, мальчик! - строгим голосом велел ему купец. - Назови свое имя, как требует того ритуал.
      - Митька, - слово вылетело изо рта раньше, чем он успел подумать, стоило ли называть настоящее имя, не лучше ли было назваться как-то... более по-местному.
      Старец за столиком быстро нацарапал несколько закорючек своим раскрашенным в цвета радуги пером и возгласил неожиданно звучным голосом:
      "Настоящим свитком удостоверяется, что раб по прозванию Митика, четырнадцати лет от роду, в кости тонок, ростом три локтя и половину ладони, с волосами прямыми, светлыми, глазами серыми, приобретен состоящим на государевой службе кассаром Хартом-ла-Гиром в граде Ойла-Иллур восьмого дня месяца Малой Воды в год шестнадцатый от воцарения великого государя нашего Айяру-ла-мош-Ойгру, да продлят боги его земное существование и введут в свой светлый чертог после, с уплатой положенной в государеву казну подати, что и заверяю малой печатью я, ничтожный писчий левой руки Сиуру-Хмайо. Дано восьмого дня месяца Малой Воды в год шестнадцатый от воцарения великого государя нашего Айяру-ла-мош-Ойгру, да продлят боги его земное существование и введут в свой светлый чертог после".
      - Ну и ладно, - усмехнулся новый Митькин хозяин, пряча свиток в кошель. - Удачливый ты человек, Айгъю-Хоу, пятнадцать монет вот получил там, где красная цена одиннадцать. А вот за что я отдал эти монеты? Гляди, купец, если твои слова о превосходных качествах этого невольника окажутся ложью... тогда тебе придется дать некоторые объяснения в государевой Палате Наказаний.
      Купец нервно вздохнул.
      - Не желаете ли, господин, ошейничек приобрести? - только и спросил он. - Или вы его так поведете? За три медяшки бы уступил.
      - Благодарю, любезный. Не требуется. От меня, знаешь ли, сбежать сложно, а дома я подберу паршивцу соответствующую сбрую. Ну что, мальчик, положил он руку на плечо Митьке, - пойдем.
      И они пошли - вдаль от досок площадки, от сарая, от напряженно глядевшего им вслед купца Айгъю-Хоу.
      4.
      Виктор Михайлович прошел на кухню и включил конфорку под чайником. Есть ли в нем вода, он проверять не стал - знал, что есть. Потом вооружился мочалкой и полотенцем и принялся за скопившуюся в мойке гору посуды. Вот так тебе, тарелка - каплей "фэрри" тебя, и мочалкой, и насухо полотенцем, и в шкаф... теперь вилка... сказано, вилка, а не попавшийся под руку половник.
      Мытье посуды успокаивало, смягчало медленно растекающуюся по всему телу ярость. А злиться не следовало, нужно разобраться во всем спокойно, по возможности не нарушая закон.
      Виктор Михайлович выкрутил кран и прислушался. В комнате сына вроде было тихо. Ну, слава Богу, уснул. Этого и следовало ожидать - кроме валерьянки, тот выпил растолченную в ложечке таблетку димедрола. До ночи точно проспит, а хорошо бы и до утра. Утром все будет лучше. Конечно, никакой школы, он его просто не пустит, пускай отлеживается. Психотравмы быстро не проходят, они вообще никогда не проходят, лишь прячутся в темные глубины, откуда время от времени и выплывают - как хищные рыбы... Да и все равно, учебный год фактически завершился, ничего страшного, если Лешка последнюю неделю побудет дома, оценки и так ясны, а Татьяне Сергеевне надо будет позвонить и предупредить, что так вот сложились обстоятельства. Разумеется, в курс дела учительницу вводить не стоит, он разберется с этой историей сам.
      Хорошо хоть Настя поехала на этот свой трехдневный бухгалтерский семинар. Сейчас пришлось бы поить лекарствами не только сына, но и жену. А учитывая, что ее последняя кардиограмма ни к черту не годится... Лешку нужно будет предупредить, чтобы матери ни полслова. Он умный, он поймет.
      А этих поганцев он найдет, и лично, своими руками... Виктор Михайлович усмехнулся, с сомнением глянув на свои руки. С его ростом метр семьдесят, весом пятьдесят пять кило, ранней лысиной и язвенной болезнью - и впрямь сомнительно. Судя по Лешкиным словам, поганцы уже вполне сформировались, лет по пятнадцать, не меньше. Как раз подходящие силы, чтобы втроем издеваться над десятилетним мальчишкой.
      Он с силой сжал челюсти. Нет, конечно, не сам. Найдутся и другие руки, покрепче. Виктор Михайлович еще не решил, пустить ли дело по официальным каналам, или попросить заняться этим ребят-оперативников. Те, разумеется, с радостью возьмутся, но все-таки это породит тенденцию... опасную тенденцию. Использовать возможности Управления в личных целях - о, как это заманчиво! Особенно когда цели благородны, а возможности велики. Но где раз, там еще раз, и еще много-много раз... И в чем же тогда отличие от любой другой структуры? А отличаться надо, незачем было и огород городить.
      Чайник засвистел, зафыркал и разразился в пространство плотной, клубящейся струей пара. Виктор Михайлович выключил газ, ополоснул заварочный чайник, плеснул внутрь кипятку - прогреть. Привычные манипуляции успокаивали.
      Он осторожно, стараясь не шуметь, подошел к комнате сына, аккуратно приоткрыл дверь. Слабый ветерок, вливаясь в раскрытое окно, чуть шевелил занавеску, невидимыми пальцами гладил листья герани на подоконнике, развешанные по стенам рисунки, колыхал края брошенной на спинку стула одежды.
      Лешка спал, разметавшись по кровати, обхватив руками подушку. Одеяло почти сползло на пол, худенькие лопатки под майкой вздрагивали.
      Виктор Михайлович минуту постоял рядом, сдерживая дыхание и еще что-то - вязкое, мутное, поднимающееся со дна. При мысли о том, что подонки собирались сделать с его сыном, в груди разрасталась гулкая пустота, и он все сильнее стискивал пальцы. Потом поправил одеяло, осторожно укрыл Лешку и на цыпочках вышел, прикрыв за собой дверь.
      Ну что ж, медлить действительно некогда, пора действовать.
      На кухне он, плюхнувшись за стол, подтянул к себе старый, многократно роняемый телефонный аппарат и принялся накручивать диск.
      - День добрый! Будьте добры майора Дронина. Что? Это Петрушко его беспокоит. Нет, девушка, никаких шуток. Не Петрушка, а Петрушко. "О" на конце. Виктор Михайлович Петрушко. Коля знает. Девушка, я, конечно, могу перезвонить и позже, но вот у вас будут неприятности. Да? Неужели? А вы все-таки по селектору доложите, так лучше будет.
      Он перевел дыхание, пока в трубке висела ватная пауза.
      - Ну вот видите, девушка. Что? Нет, все в порядке, работайте. Привет, Коля! Я гляжу, за такими девочками ты как за каменной стеной. Вашему министру, наверное, дозвониться легче. Нет, зачем же по мобильному, если можно и по служебному? Как жизнь, Коля? Трудишься? Спасибо, да. Слушай, Коля, у меня тут дело к тебе есть. Ты не мог бы подскочить ко мне? Что? Нет-нет, домой. Адрес-то помнишь? Дом тринадцать, квартира пятьдесят четыре. Да я понимаю, но тут действительно дело тонкое, помощь твоя нужна. Через час? Годится. Все, Коля, жду.
      Виктор Михайлович пошарил в холодильнике. К чаю всяко бы нашлось, но при встрече с Колей не помешает и что-нибудь покрепче. Он извлек из недр буфета пузатую бутылку коньяку. Хороший коньяк, его Мартьяныч года два уже как подарил, а вот все стояло, случая ждало. Да, он надеялся употребить этот коньяк по более веселому поводу...
      В ожидании гостя Виктор Михайлович подмел пол, вымыл плиту, протер стол. Больше убирать было нечего, он оседлал табуретку и бездумно глядел в окно. Деревья, окутанные облаками яркой, молодой еще листвы, слегка колыхались под ветром, в открытое окно доносились детские крики, визг автосигнализации, лязг трамваев. Окно выходило на север, солнце здесь не показывалось, оно сейчас заливало Лешкину комнату. Хорошо он догадался задернуть там занавески. Лешке не стоит сейчас просыпаться. Главное и так уже сказано, а официальный протокол можно и позже сделать, и не здесь.
      Нет, как все-таки хорошо, что Настя семинарничает во Владимире. Ну вот как бы он объяснил Колин визит? Когда в семье беда, гости бывают лишними. Если это, конечно, просто гости. А с другой стороны, с чего бы это к скромному старшему инженеру Петрушко пришел майор МВД, да еще из уголовного розыска?
      Настя вот уже двенадцатый год их брака была уверена, что благоверный ее, Виктор Михайлович, трудится старшим инженером в проектном институте (ставшим позднее акционерным обществом "Заготскотпроект"), не хватая звезд с неба и получая средние по нынешним временам деньги, четыре тысячи рублей. Так было правильно, так было нужно. Ей совершенно незачем было знать, что ее лысенький Виктор Михайлович - полковник, начальник аналитического отдела в УКОСе, то есть в управление по контролю за оккультными сообществами. В стране вообще не более двух-трех десятков человек знали о существовании такой организации - и то включая президента и министров-силовиков. Острые на язык укосовцы порой именовали родную контору коротко и емко - Инквизиция.
      ...Их было немного, полсотни сотрудников - на всю огромную, протянувшуюся от Балтики до Курил страну. Разумеется, в случае необходимости они легко задействовали федеральную Службу, но конечные исполнители, действуя по приказу своего начальства, понятия не имели, куда тянутся ниточки. Иначе сохранить Управление в тайне нельзя, а без тайны - мало того, что международный скандал, так еще и эффективность снизится до нуля, "объекты внимания" остерегутся, уйдут в глухое подполье. Или, напротив, объединят усилия и тогда мало не покажется, тем более, что закон ничем не поможет, магическое воздействие находится по ту сторону права... Петрушко подозревал, что они, укосовцы, в мире не одиноки, наверняка подобные службы есть в большинстве стран, но даже если и так, режим секретности там соблюдался не менее тщательно, и никаких коллег обнаружить пока не удалось. А временами очень хотелось пообщаться, сравнить методики, поделиться опытом, договориться о совместных разработках. Но, видно, не судьба.
      А зарплата и впрямь была невеликая. Не четыре инженерские тысячи, конечно, но не сильно больше, не в разы. В УКОСе с самого его основания вообще придерживались аскетических традиций, и были к тому резоны. Виктора Михайловича это вполне устраивало. А когда жена-бухгалтерша корила его низким окладом и то и дело предлагала перевестись к ним в компанию "Компьютер-лайт", он лишь грустно качал головой и говорил, что любит свою работу. А на жизнь всегда подработает переводами и курсовиками нерадивым студентам, дело хлебное. Настя порой всхлипывала, но в целом воспринимала это как неизбежность.
      - Проходи, Коля! Да не разувайся, на улице чисто. Вот, давай сюда. Да, на кухню. Насти нет, на семинаре, завтра только приедет. Ты как? - он щелкнул ногтем по пузатой коньячной бутылке. - Будешь?
      - Нет, Виктор Михайлович, нельзя, я на колесах. Ограничусь чаем.
      - Жаль... - Петрушко убрал так и не пригодившуюся бутылку обратно в буфет. - Ну ладно, чаю так чаю. В общем, ты извини, что так вот с места в карьер от дела тебя оторвал, но понимаешь, когда внутри кипит все...
      - Что стряслось? - коротко спросил Дронин, размешивая в чашке сахар.
      - Сегодня в Измайловском парке трое несовершеннолетних гопников ограбили моего сына и чудом не успели надругаться над ним. К счастью, там какой-то прохожий рядом оказался, как-то воспрепятствовал... в общем, Лешка сумел убежать. Домой пришел такой... сказать "в истерике" значит ничего не сказать. А ты ведь в курсе, как это на нем отражается и чем может кончиться. Понятное дело, всех подробностей он в таком состоянии сообщить просто не мог.
      - А что сейчас?
      - Сейчас спит, я его таблетками накормил. Завтра, думаю, сможет дать связные показания. Короче, Коля, у меня к тебе большая просьба. Найди этих... эту мразь. Они должны ответить, понимаешь?
      - Я все понимаю, Виктор Михайлович, - хмуро произнес Дронин, отхлебнув и обжегшись чаем. - Но вы же знаете, тут не то что часы - минуты решают. Когда это случилось?
      - Домой он прибежал в начале четвертого.
      - Надо было срочно набирать "02". Возможно, по горячим следам...
      - Коля, дорогой, - Петрушко пристально взглянул на него, - не до того было. В любую секунду мог начаться припадок, мне Лешкина жизнь, знаешь ли, важнее возмездия. Ну ты сам представь, даже если бы меня в отделении не послали на фиг, даже если бы я туда прибежал обмахиваясь всеми своими корочками, разве можно допрашивать ребенка в состоянии аффекта, тем более, эпилептика? Но вот сейчас настало время действовать.
      - Это будет тяжело... - задумчиво протянул Дронин, намазывая масло на хлеб. - Это теперь только через инспекторов по "недоноскам", через их контакты...
      - Коля, - терпеливо заговорил Виктор Михайлович, - я это понимаю. Поверь, вычислить ту пакость, что нагадила Маришке, тоже было непросто. Я даже думаю, что сложнее, потому что это не сопливые пацаны, а профессионал в своем роде.
      Он не стал уточнять, что "пакость" была ведьмой в хрен знает каком поколении. Зачем? Коля ведь никогда не общался с потомственной ведьмой, и не надо ему.
      Дронин судорожно вздохнул. Даже сейчас, спустя четыре года, вспоминать ту историю ему было больно. Слава Богу, - подумал Петрушко, - все тогда получилось, его жену вытянули в последний момент. Еще бы неделя-другая, и была бы четвертая стадия, на сто процентов неоперабельная. Но успели, темную печать сняли, и сейчас Марина уже приучает к горшку одно дитя, вынашивая при этом второе. Понятное дело, майор Дронин знал лишь то, что ему следовало знать. Он искренне был убежден, что Виктор Михайлович служит в ФСБ, занимаясь там загадочной стратегической аналитикой, о которой, само собой, распространяться не положено. А с Колиной проблемой справились, дескать, Петрушкины знакомые врачи-экстрасенсы, Гена с Ларисой. Ребята из ФСБ лишь сумели найти их по своим каналам и настроить на сотрудничество. Само собой, благодарность майора Дронина не знала границ, и этим Виктор Михайлович иногда по служебной надобности пользовался, так было проще и быстрее, чем задействовать "смежников" федеральную Службу.
      - Ладно, Виктор Михайлович, вы меня за советскую власть не убеждайте, я и так давно против. Сделаю все, что могу, и даже на три копейки больше. Завтра можно будет побеседовать с мальчиком?
      - Думаю, что да, - кивнул Петрушко. - Завтра подъезжай часиков в двенадцать, лады?
      - Заметано, - согласился Дронин, вставая из-за стола. - Поеду я, пожалуй. Тут еще прочих дел - кит не валялся...
      - Может быть, кот? - уточнил Виктор Михайлович. - Или конь?
      - Эх, если бы! - махнул рукой майор. - Именно что кит. Большой и толстый.
      5.
      Электричество по его просьбе выключили, и комнату сейчас озаряли лишь свечи, вставленные в стилизованные под старину бронзовые подсвечники. Свечей было вполне достаточно, чтобы видеть лица друг друга, но слабые желтые огоньки не могли выгнать тьму, затаившуюся по углам. Плясали по стенам огромные тени, в воздухе плыл едва заметный приторный дымок, изредка раздавалось негромкое потрескивание.
      - Не умеют у вас правильные свечи делать, - заметил он, откинувшись на спинку дивана. - И вообще много чего не умеют.
      - Зато мы делаем ракеты, - усмехнулся хозяин. - Вы знаете, что такое "ракета"?
      - Представьте себе, - он сухо кивнул. - У нас тоже есть ракеты. Запускают их в государевом дворце, по праздникам. Годовщина восхождения на престол, Солнцестояние, Умилостивление Воды... А железные иглы, протыкающие небесную твердь, мы не делаем. Это тупиковый путь, и вы когда-нибудь тоже это поймете.
      - Да, разумеется, - согласился тщедушный хозяин. - Материальный космос ничто по сравнению с космосом внутренним, духовным, который раскрывается всякому взыскующему истины, не удовлетворяющемуся внешней стороной вещей...
      - Да бросьте вы, - он поневоле рассмеялся. - Эти слова - для профанов, для ваших учеников. До чего же вы тут любите красивости! Именно поэтому из вас, Магистр, никогда и не выйдет настоящего мага. Вы вот любите ругать вашу земную цивилизацию, любите помечтать о всяких там Шамбалах с Атлантидами. Да не смущайтесь, я знаю, я пятнадцать лет изучал ваш мир, для меня вы как линии на ладони. Так вот, даже ругая, вы остаетесь в плену у обычных здешних догм. Вы, например, искренне полагаете, что понять - значит овладеть, что знание - сила, что методы определяются сутью вещей. А все это если и верно, то лишь в некотором ограниченном смысле. Во всяком случае, не применительно к магии. Чтобы быть магом, не нужно изучать тайны природы, нужно изменить с ней отношения. Заметьте, Магистр, для этого вовсе не надо знать, какими уравнениями описывается искривленное пространство или в какой последовательности произносятся Слова Силы, по-вашему, заклинания. Пока вы не сбежите из той точки, куда сами же себя и загнали, ничего не получится. Вот смотрите, чего вы достигли, лично вы? Вы умеете снимать легкую боль, видеть изгиб линии судьбы, вы можете перекинуть вибрацию болезни из одного тела в другое, вы можете замыкать часть мира, отделяя ее от остального пространства. И это все! Ради этого вы двадцать лет изучали магию, доставали манускрипты, бегали от учителя к учителю. Вам, наверное, кажется, что это очень много. А это мало, Магистр, это ничтожно мало. С такими умениями у нас вы не стали бы и придворным магом у наместника провинции, не говоря уже о государе. Вы не можете перемещаться сквозь внутренние слои мира, вы не можете преодолеть тягу земли, вы не можете создавать огонь или воду из наполняющего внешнюю пустоту Тонкого Вихря. Даже плевое дело - предсказать день и час человеческой смерти, вы и то не в состоянии. Вот хотите, я вам сейчас скажу про вас?
      - Спасибо, меккос Хайяар, незачем, - поспешно прервал его хозяин. Этот фокус у нас хорошо известен. Такое знание, во-первых, не проверяемо, а во-вторых, никого не делает счастливее.
      - Цель магии не в достижении счастья, - наставительно сказал Хайяар. - Я не знаю, в чем ее цель. Подозреваю, что цели нет вообще. Магия просто есть. И есть мы, маги. Это судьба, ее можно принять, можно отвергнуть. Но ни тот, ни другой выбор не имеет ни малейшего отношения к счастью. Оно эфемерно и мимолетно, добиваться его средствами магии - это все равно что ловить мешком солнечный зайчик.
      - Ну, многие у нас считают иначе, - закурив, сообщил хозяин. Счастье измеряется в зеленых бумажках. И знаете, определенная правда в этом есть. Назовем ее отрицательной корреляцией. Стоит уменьшиться у нас количеству этих бумажек - и тут же становится меньше счастья.
      - Вот как? - он поинтересовался. - Ладно, хотите я сделаю вас счастливым? Давайте сюда эту зеленую бумажку, этот жалкий заменитель полновесных серебряных огримов.
      Секунду поколебавшись, хозяин выдвинул ящик письменного стола и принялся что-то там перекладывать. Потом раздраженно произнес:
      - Может, все-таки включим нормальный свет? Ни черта не видно.
      - Вы что, в темноте не видите? - удивился Хайяар. - А говорите, маг... Эх, всему вам учить... - Он щелкнул пальцами, и комнату залил яркий электрический свет. Люстра под потолком переливалась хрустальными подвесками, сразу же съежилась и пропала тьма по углам, зато явила себя взору стильная обстановка гостиной - чешская мебель, персидский ковер, картины по стенам в тускло поблескивающих рамах.
      Хозяин достал наконец бумажку с портретом Франклина и с сомнением протянул ее гостю. Тот, однако, взять купюру отказался, велев положить ее на стол. Потом велел хозяину прикрыть ее ладонью и медленно произнес нечто странное, нечто среднее между словами и мелодией. Рука хозяина дернулась, точно пронзенная иглой, и тот коротко вскрикнул.
      - Больно? - Хайяар старался говорить участливо, хотя внутри его душил презрительный смех. Вот ведь обезьяна! Но, увы, нужная обезьяна.
      - Не то слово, - боязливо подтвердил хозяин, массирую пострадавшую ладонь. - Это как током в двести двадцать садануть. И зачем?
      - А вы на стол гляньте, - посоветовал он. - Там прибавилось счастья.
      Действительно, вместо одной бумажки там лежало две. Совершенно одинаковые.
      - Обратите внимание на номера, - добавил Хайяар. - Они различаются на единицу. В остальном - совершенно нормальная купюра. Вы теперь не сможете даже сказать, какая из них копия, а какая - оригинал. Никакой здешний банк не обнаружит фальшивку. И заметьте, копия не испарится, не превратится в нарзанную наклейку, как написано в одном мудром свитке вашего мира. Это, если выражаться по-вашему, настоящее дублирование вещественной структуры, с коррекцией. Ну, разве это не счастье?
      Хозяин продолжал массировать ноющую руку.
      - Не пытайтесь снять боль, - пришлось его предостеречь. - Не выйдет, это же ваша внутренняя боль, реакция на магию. Ну ничего, поболит и перестанет. Вы тут вообще, я давно уже заметил, придаете телесной боли преувеличенное значение. У нас с этим как-то проще. Хотя, конечно, с вашей точки зрения мы и грубые дикари, - он рассмеялся. - Теперь вы поняли, каким образом будет финансироваться наша с вами операция?
      - Так просто? - присвистнул хозяин.
      - Да, так просто и так больно, - подтвердил он. - Ладно, давайте сперва обсудим дело, а потом уж можно будет предаться изысканной беседе с вином и свечами. Итак, нам предстоят три этапа, каждый состоит из двух уравновешивающих перебросок. Пока еще неясно, сразу ли надо будет перемещать все количество... э... голов, или работаем по частям. Это зависит от места, которое вам еще предстоит найти и обустроить.
      - Какое предполагается максимальное количество? - осторожно поинтересовался хозяин.
      - Ну, на первом этапе, думаю, около тысячи, хотя лучше закладываться на полторы. Знаю, трудно, причем собрать контингент здесь, в вашем Круге, значительно сложнее, чем в Древесном. Там дикарей много, и с ними хотя бы понятно как работать. Про Оллар я вообще не говорю, оттуда придут неслучайные люди. Но вот здесь... Собственно, потому-то наш Тхаран и обратился к вам, потому-то вы и в доле. Поверьте, зайди речь о десятке-другом человек, мы обошлись бы и своими силами. Но полторы-две тысячи... Тут уже необходимо ваша помощь. Теперь о счастье. Вы как предпочитаете, золотом или этими бумажками? палец его брезгливо ткнул в безмятежную физиономию Франклина, политкорректно перенесшую такое обращение.
      - Лучше бумажками, - решил хозяин. - С золотом могут возникнуть проблемы, обмен-криминал-"крыши". Мне говорили еще оттуда, с вашей стороны, что тысяча с головы. Врали?
      - Нет, Тхаран не опускается до лжи и до крохоборства. Тем более, вы видели технологию. Нам так даже проще, бумагу легчу дублировать, нежели благородные металлы. Не столь болезненно.
      Хозяин заметно содрогнулся. Видимо, представил, что же такое "болезненно" в олларском понимании.
      - А что, всякая ладонь годится?
      - Всякая, - откликнулся Хайяар. - Главное в том, кто будет стоять рядом и пробуждать Словом Силы действие духов воздуха. Это, конечно, должен быть настоящий маг. У вас, Магистр, не в обиду будь сказано, не получится. - Он помолчал, пожевал губами. - Пока, собственно, это все. Расчет после переброски ваших людей к нам, в Оллар. Расходы относятся на ваш счет, как вы будете людей набирать и что обещать, меня не касается, тут вы специалист. Учитывая вашу невысказанную просьбу, получите небольшой аванс, - он простер над столом руку, вокруг нее сейчас же заклубилось маленькое радужное облачко, минуту спустя оно рассеялось - и на столешнице остался лежать плотный сверток.
      - Здесь сорок тысяч, - пояснил Хайяар. - Думаю, на первоначальные расходы этого хватит. Нет, расписываться нигде не надо. Мы выше этого, мы доверяем партнерам. Да и смешно с нами играть, вы же понимаете. Между прочим, если вам интересно, на создание этой суммы ушли жизни четырех рабов. Более сотни разрядов человеку не выдержать, а у вас почему-то не бывает купюр крупнее. Что ж, магия тем схожа с вашей наукой, что тоже требует жертв. - Он вновь помолчал, задумался. - Да, и еще. Как вы понимаете, я же не могу тут направо и налево пользоваться магией, тем более, здесь это все равно что дышать высоко в горах. - Поэтому в счет аванса вы должны обеспечить меня здешними документами, жильем, и вообще разное по мелочи, я по ходу дела сообщу. А теперь, когда мы покончили с нашими неприятными делами, давайте, дорогой друг, отдадим дань вину. Честно признаюсь, что здесь вы нас все-таки обошли...
      Он засмеялся и мысленно произнеся Пронизающее заклятье, вошел в мысли собеседника. Оказывается, смех его напомнил сейчас Магистру (по паспорту - Юрию Ивановичу Сухорукову) уханье довольной, успешно поохотившейся на мышей совы. А ведь что-то в этом есть, решил Хайяар.
      6.
      Митька угрюмо уставился в пол. Ничего интересного там не было - на каменные плиты настелены светло-зеленые, плетенные из соломы циновки, теплые на ощупь, солнечные лучи, льющиеся в раскрытые окна горницы, успели уже нагреть и солому, и дерево, и даже грубо обтесанный камень. Да, здесь определенно самые настоящие тропики! Или просто стоит слишком уж жаркое лето. Интересно, а что будет зимой? Неужели придется увидеть это своими глазами? Если он раньше не сумеет вернуться домой, в свой мир... Но ведь если есть вход, значит, должен быть и выход! Иначе получается совсем уж гадко. Но как отыщешь? Поди туда, не знаю куда... А до тех пор что? Прислуживать этому кассару? Как там его... Харту-ла-Гиру?
      - Ну что ж, Митика, - говорил меж тем кассар, сидя в массивном, вырезанным из темного дерева кресле, - ты должен кое-что понять. Еще там, на рынке, я догадался, что купец врал насчет тебя. Ты ведь совсем недавно стал рабом?
      Митька молча кивнул, уныло разглядывая пальцы ног.
      - Вот именно, - усмехнулся кассар. - Будь у тебя время привыкнуть к своему состоянию, ты бы знал, какую оплошность сейчас допустил. Раб не должен отвечать господину кивком. Раб должен поклониться и произнести: "Да, господин!" Руки при этом полагается держать прижатыми к бедрам. Ну-ка, повтори!
      Митька исподлобья взглянул на него и пробормотал:
      - Да, господин.
      Кассар нахмурился.
      - Плохо сказал. А смотрел еще хуже. И не поклонился. Боюсь, я выбросил свои огримы на ветер. Ну, ничего. С тобой, конечно, придется повозиться, но в конце концов я из тебя сделаю хорошего слугу. Итак, мальчик, отвечай честно: давно ли ты в рабстве? И помни: за ложь буду наказывать.
      Митька почему-то не чувствовал страха. Вместо него в душе рождалось глухое раздражение. Ну никак не укладывалось в голове, какие права имеет на него этот совершенно посторонний мужик? С какой такой стати он требует покорности? Только потому, что сильнее?
      - Ну, допустим, три дня, - с некоторым вызовом проговорил он, продолжая разглядывать ногти на своих немытых ногах.
      - Я ждал чего-то похожего, - кивнул кассар. - Айгъя-Хоу не столь глуп, чтобы долгое время держать у себя незаклейменного раба. Да и покупать без клейма - дело рискованное. Видимо, жадность застила ему глаза. Ну ладно, а кем же ты был раньше?
      Митька замялся. Он не знал, что говорить. Сказать правду - этот дикарь не только не поверит, но даже и не поймет, о чем речь. Придумать легенду - так надо же еще знать, что прозвучало бы правдоподобно. Этим, видимо, придется заняться, но не сейчас - позже, когда он хоть немножко начнет разбираться в здешней жизни.
      - Я спросил, - негромко напомнил ему кассар.
      - Ну... - протянул Митька, - я раньше был... в общем, в далеком месте, а потом вдруг так получилось, что... здесь... и сам не понимаю.
      Кассар едва заметно поморщился, словно надкусил больной зуб.
      - Видишь ли, мальчик, меня не слишком интересует твое прошлое. Вернее, интересует лишь в связи с твоим настоящим. Но поверь, тебе придется научиться быть рабом, и чем скорее это у тебя выйдет, тем лучше для нас обоих... потому что обучение будет болезненным. Мне придется кое-что тебе объяснить. Как ты уже понял, я нахожусь на государевой службе. В этот город меня привела служебная необходимость, и пришлось на время оставить дом в моем родном Нариу-Лейома. Разумеется, в чем состоят мои обязанности перед государем, тебя не касается, а станешь любопытствовать - будешь жестоко наказан. Но ты должен понимать, что в связи с этими обстоятельствами мне ни к чему пышная и роскошная обстановка, светлый терем, толпа невольников, украшенные колесницы... Я не хочу привлекать к себе излишнего внимания здешней знати. Поэтому с собой я захватил лишь двух лошадей, поэтому нанял этот дом. Поэтому и купил тебя. Мне нужен раб, который будет убираться в доме, ухаживать за лошадьми, готовить мне пищу, стирать, совершать различные покупки. Дома, в Нариу-Лейома, у меня, конечно, есть и достойный моего положения дом, и слуги... Но здесь хватит и этой лачуги, и тебя. Будь все иначе, ты учился бы службе у других рабов, но сейчас тебе придется осваивать все самому. Ты понял?
      Митька вновь кивнул.
      - Забываешься, мальчик, забываешься, - терпеливо произнес кассар. - И за это будешь наказан. Но не прямо сейчас, чуть позже. А сейчас мы с тобой прогуляемся в одно место, я ручаюсь, тебе оно покажется интересным. Погоди...
      Кассар резко поднялся с кресла, вышел в другую комнату и через минуту вернулся, держа что-то блестящее в руке. Митька пригляделся - и поежился. "Что-то" было металлическим ошейником.
      - Митика, подойди сюда! - велел кассар.
      На негнущихся ногах Митька приблизился к нему.
      - Рассмотри внимательно. Это - рабский ошейник, знак твоего положения. Видишь, здесь, на бляхе, выгравировано мое имя. Ты теперь будешь носить его всегда. Нагни голову!
      Подчиниться? Или плюнуть ему в лицо, яростно выругаться, закричать, что лучше умереть, чем пресмыкаться? А чем это кончится?
      Поколебавшись, он наклонился, и это колебание не прошло незамеченным. Кассар, опустив обе ладони ему на плечи, без всякого, казалось, усилия наклонил его - и тут же Митька ощутил, как холодный металл сомкнулся вокруг его шеи.
      - Ну вот и все, - кассар слегка хлопнул его по плечу. - Имей в виду, в городе ошейник послужит тебе защитой. Ни один горожанин не посмеет тебя тронуть, ни один лавочник не рискнет обсчитать, потому что сделав это, они посягнули бы на меня, на мое имущество.
      Митька лишь плотнее сжал губы. Значит, он всего лишь "имущество"?
      - А сейчас ступай на двор, найдешь там бочку с водой и кувшин. И хорошенько помоешься, потому что сейчас от тебя разит как от шелудивого пса, и мне жаль своего обоняния. Да смотри, живее, у нас мало времени.
      Митька молча кивнул и вышел из комнаты. Да, здесь он прав, два дня в бараке дали свой результат, помыться стоило. Однако, у этих дикарей ни душа, ни, наверное, даже мыла. Совсем темные, доисторические. И где же эта чертова бочка?
      Бочка, впрочем, обнаружилась сразу же, как он спустился с крыльца во двор. Огромная, в три обхвата, сделанная из темно-бурой глины, она стояла около приземистого дощатого сарая. Возле нее нашлось и несколько кувшинов, и на вбитом в стенку гвозде висело что-то вроде драной мочалки.
      Смыв с себя пыль и пот, он поискал глазами полотенце, но, конечно же, ничего такого ему не полагалось. Тогда он просто попрыгал, стряхивая с себя капли воды, и рассудив, что на таком жарком солнце все высохнет за пару минут, вернулся в дом.
      - Долго же ты возился, - раздраженно заметил кассар. - Небось, мух считал? Ладно, теперь вот что, - он протянул Митьке какую-то склянку, в ней плескалась мутная, вязкая жидкость.
      - Это масло корней лиу-танга, - Харт-ла-Гиру, похоже, скучно было объяснять общеизвестные вещи. - Намажешься сейчас целиком, от лица до пяток. Потому что иначе быстро сваришься на солнце, и шкура полезет с тебя клочьями. А мне нужен здоровый раб.
      Митька молча принял склянку, вылил несколько капель на ладонь. К его удивлению, масло лиу-танга пахло довольно приятно, какими-то горьковатыми травами.
      - Живее, живее! - поторапливал кассар. - Масла не жалей, оно дешевое. Ну все, что ли? Тогда подойди сюда! Да ближе, кому говорят!
      Митька опасливо приблизился.
      - Теперь мы немного погуляем, - усмехнулся кассар. - Только на всякий случай... - он вынул откуда-то (Митька так и не понял, откуда) тонкую, медного отлива цепочку и ловким движением прикрепил ее к кольцу ошейника.
      - Это чтобы у тебя не было соблазна сбежать, - пояснил он. Поймать-то тебя несложно, но тогда пришлось бы наказывать как беглого раба, а мне не нужен калека, мне нужен живой и здоровый слуга. Что ж, пошли, усмехнулся он, намотав конец цепочки себе на ладонь. - Это не слишком далеко.
      - А что, мне никакой одежды не положено? - рискнул спросить Митька, когда они шли вверх по пыльной, прокаленной беспощадным солнцем улице. Внутри он весь кипел. Мало того, что ведут как собачку на поводке, еще и всем видно, что у него болтается между ног...
      - А зачем? - удивился кассар. - Сейчас вроде не холодно, так чего это я буду тратиться? Рабы не должны приносить своим господам убытки. Или... ты смущаешься своей наготы?
      Митька промолчал, опустив взгляд, но проницательный Харт-ла-Гир правильно истолковал его молчание.
      - Пойми, мальчик, тебе нечего стыдиться. Ты принадлежишь мне, весь, со всеми своими потрохами, и твое тело - оно уже не твое, это теперь моя собственность, так не глупо ли стесняться чужого имущества? Я вижу, ты пока еще не понимаешь, ну ничего, поймешь. Кстати, мы почти пришли.
      Улица заметно расширилась, на ней прибавилось народу. Тут были и нарядно одетые горожане, и деловитые мастеровые, но больше все какие-то незапоминающиеся люди в темных, засаленных лохмотьях. "У нас бомжи и то лучше прикинуты, - машинально подумал Митька. - У нас..." Глаза слегка затуманились, но он все же не настолько отвлекся, чтобы не слышать звучный, низкий голос кассара:
      - Мы пришли на Гиу-му-Хтау, место наказаний. Здесь по приговору великого нашего государя Айяру-ла-мош-Ойгру, да продлят боги его земное существование и введут в свой светлый чертог после, а точнее, по приговору городского наместника, происходят казни и другие законные действия. Тебя сейчас более всего должны интересовать вон те двое, - он кивнул на две стоявшие в отдалении, возле черных столбов, фигуры. - Это пойманные рабы, - пояснил кассар. - Один из них просто удрал от хозяина, другой, будучи в бегах, поднял руку на свободнорожденного горожанина. Сегодня наместник вынес приговор... хотя чего там выносить, дело ясное, полностью подпадающее под указ деда нынешнего государя, пресветлого Миуна-ла-мош-Дагиму, да не изгонят боги его из своих чертогов. Впрочем, давай подойдем поближе.
      Вблизи оказалось, что черные столбы, точно стволы обгоревших деревьев, растут из невысокого каменного помоста, рядом с которым соседствовала рассохшаяся деревянная колода и еще какие-то приспособления, смысла которых Митька не понял. Чуть поодаль в земле зияла широкая, не менее трех метров в диаметре яма. Вокруг толпился народ, но не заходил за обозначенную измочаленными канатами черту. Кассар подтолкнул его почти к самому помосту, и от столбов Митьку отделяло не более десятка шагов.
      Он смотрел на приговоренных. Двое худых, усеянных шрамами мужчин, один уже пожилой, в волосах проглядывает седина, другой помоложе. Оба загорелые едва ли не до черноты, но видно было, что это не природный цвет кожи, а загар. Прикрученные цепями к столбам, они вынуждены были стоять прямо, хотя Митька чувствовал, как они измучены, как они свалились бы прямо тут, на помосте, отвяжи их кто.
      Из стоящего невдалеке сарая между тем вышло несколько человек. Впереди медленно шагал тучный, одетый в зеленую накидку мужчина, обе руки у него были в серебряных браслетах, а бритую голову украшал сверкающий в лучах заходящего солнца обруч. Наверное, золотой, подумал вдруг Митька. Дома за такой, наверное, квартиру купить можно. Двухкомнатную..."
      - Это Кеу-ла-Тисим, - склонившись над Митькиным ухом, шепотом пояснил кассар, - распорядитель на Гиу-му-Хтау. Он глядится очень важным, но сам ничего не решает, он лишь исполняет чужие решения.
      За распорядителем двигалось трое здоровенных мужчин, из одежды имевших лишь белые набедренные повязки. Бугры мышц явственно перекатывались под их кожей.
      - А это палачи, - продолжал кассар. - Очень, кстати, уважаемые в городе люди.
      Распорядитель по наклонной доске взошел на помост, оглядел скопившуюся рядом толпу и звучно возгласил:
      - Слушайте, жители славного Ойла-Иллура, добрые подданные великого нашего государя Айяру-ла-мош-Ойгру, да продлят боги его земное существование и введут в свой светлый чертог после! Вы видите перед собой двух гнусных преступников, тварей, отвратительных и богам, и духам, и смертным людям. Оба они, будучи рабами уважаемого в нашем городе Хийу-Оддо, красильщика, вероломно сбежали от своего законного владельца и несколько месяцев скитались по дорогам и пустошам, занимаясь воровством и всяческими непотребствами. Будучи изловлены государевыми воинами, сопротивлялись, причем вот этот, - палец распорядителя уперся в грудь старшего из приговоренных, - Гиума, убил ножом десятника Глау-Ойгибо. Милостивый господин наш, городской наместник Хлао-ла-Смиа, рассмотрев дело и руководствуясь законами пресветлого Миуда-ла-мош-Дагиму, постановил: - Голос распорядителя сделался особенно торжественным, он выдержал паузу и продолжил: - Преступника Гиуму казнить смертью в муравьиной яме, второго же преступника, Тиллана, не совершившего вся же столь тяжкого зла, помиловать, даровав ему жизнь.
      Толпа ахнула и замерла.
      - Даровав ему жизнь, но наказать отсечением ног по колено, рук по локоть, вырезанием языка и ослеплением. После чего, если богам угодно будет не опустить его душу в нижние пещеры, он получит свободу, к которой столь вожделенно стремился. Его вынесут за городскую стену, после чего предоставят собственной участи. Наказание должно осуществить немедленно. Сперва будет казнен злодей Гиума.
      Парни в набедренных повязках подошли к столбу и принялись распутывать узлы. Старик Гиума смотрел на них с ужасом, но молчал.
      Митька почувствовал, как по спине и ребрам у него бегут мурашки. Заныло в животе, кровь зашумела в ушах.
      Отвязав Гиуму, палачи подхватили его за локти и повлекли к яме. Тут уже старик не выдержал и протяжно, точно собака с перебитой лапой, завыл.
      Зрители как по команде подались вперед. Митька заметил, как оживились лица, как заблестели глаза.
      Подняв пожилого раба над ямой, палачи молча смотрели на распорядителя. Тот повелительно махнул рукой - и старик полетел в жадно распахнувшуюся ему навстречу тьму.
      Несколько мгновений ничего не происходило, потом оттуда, снизу, раздались истошные вопли.
      - Пойдем, посмотришь, - взял его за локоть кассар. - Тебе это полезно увидеть.
      - А что... что там? - одними губами прошептал Митька.
      - Там? Там бурые муравьи, наконец-то получившие пищу, - ответил ему Харт-ла-Гир. - Видишь, где солнце? - показал он рукой. - Когда оно зайдет, старик, наверное, будет еще жив, но когда оно взойдет над миром вновь, то увидит уже его обглоданный скелет.
      Из ямы доносились крики, все такие же отчаянно-безнадежные.
      Кассар силой подвел Митьку к краю отверстия.
      - Гляди! - велел он, и Митька глянул.
      Он, правда, ничего и не успел увидеть толком - какая-то темная, шевелящаяся масса, облепившая скрюченную фигуру старика, а после в глазах у него потемнело, ноги, сделавшись ватными, подкосились, и не ухвати его крепкая рука кассара, он непременно сверзился бы в яму, на радость маленьким прожорливым тварям. Оттащив Митьку на несколько шагов в сторону, Харт-ла-Гир принялся деловито хлестать его по щекам, и через минуту тот пришел в себя. Тьма отхлынула, ноги хоть еще и покалывало, но стоять он все же мог.
      - Очнулся? - хмуро спросил кассар. - Я думал, ты покрепче. Прямо-таки девочка из благородного дома, впервые увидевшая крысу. Ну ладно, так и быть, к яме больше не вернемся. Собственно говоря, там ничего и не разглядишь сейчас, мало света. Но бурых муравьев я тебе как-нибудь покажу. Они длиной с мой мизинец, и челюсти их способны перекусить тонкий прут, а кроме того, выделяют ядовитую жидкость. Укус одного муравья несмертелен, но мучителен, плоть в этом месте воспаляется и, если не вскрыть нарыв, начинает гнить. Десяток укусов - и человек будет долго болеть. А в яме этих муравьев сотни, если не тысячи. Их привезли сюда с дальнего юга, где солнце, не умеряя своей силы, порождает разнообразных чудовищ. Сама яма выложена глиняными плитками, дабы твари не расползлись. Впрочем, это им ни к чему - здесь они ежедневно получают пищу.
      Ладно, теперь вернемся к помосту. Тебе надо еще посмотреть, как будут резать конечности Тиллану. Поверь мне, мальчик, это очень поучительно.
      Дернув за цепь, кассар потащил Митьку к помосту. Тот шел вслед за ним, еле переставляя ноги. И уже стоя возле каменного возвышения, старался не глядеть ни на что, кроме сухой, спекшейся земли у себя под ногами. Но совсем уж не глядеть не получалось, временами он скользил глазами по творившемуся на помосте, да и не слышать отчаянные крики бедняги Тиллана было невозможно. И ноздри невольно вдыхали солоноватый запах льющейся крови. Он пытался оторваться мысленно от всего этого, думать о Москве, о маме, о тройках по химии и русскому, о пиве "Балтика" и компьютерных играх, в которые они гамились дома у Илюхи... Но почему-то эти мысли были какими-то прозрачными, едва различимыми, а главное, что тисками держало его сознание, происходило здесь, в десяти шагах.
      ...Домой он еле плелся, Харту-ла-Гиру буквально приходилось тащить его на цепи, и еще очень хотелось отлить, но он не решаясь признаться, он всю дорогу терпел.
      7.
      - Приветствую, Виктор Михайлович! - майор Дронин вылез из-за стола и осторожно пожал протянутую ему руку. Было дело, однажды не рассчитал силы, сдавил Петрушкину ладонь так, что тот, взвыв от боли, высказался витиевато. Дронин, в юности увлекавшийся штангой, да и от природы не обделенный габаритами и силой, всегда смущался в таких случаях, собственная мощь казалась ему чем-то вроде наглости, которую деликатный собеседник предпочитает не замечать. И, все понимая умом, в общении с Петрушко он не мог побороть вообще-то несвойственной ему робости.
      - Здорово, майор, - слегка улыбнулся Виктор Михайлович, усаживаясь в кресло для посетителей. - Душно тут у тебя, и в дыму топор вешать можно. Тот самый, каким старушку-процентщицу замочили. Все куришь, все короткими перебежками к раку легких?
      - Так если кто не курит и не пьет, с теми знаете, что случается? - в тон ему ответил Дронин.
      - Знаю, - кивнул Петрушко. - Они становятся президентами одной восьмой суши.
      Прерывисто, лающе затрещал телефон. Майор досадливо схватил трубку.
      - Да, я! Что? Нет, занят. Перезвони через час, понял? Да, или полтора. Все, конец связи. - отодвинув от себя обиженно булькнувший аппарат, он повернулся к собеседнику.
      - Совсем достали! Ну сколько ж можно? - Он шумно выдохнул. - В общем, так, Виктор Михайлович. Нашли мы этих ваших придурков. Очень Лешкины рисунки пригодились. Талантливый он у тебя парень!
      Петрушко благодарно кивнул - и тут же вспомнил, какого труда стоило уговорить Лешку взяться за карандаш, изобразить своих обидчиков. Эти дни напоминали Виктору Михайловичу прогулку по тонкому, едва схватившемуся льду. Лешка внешне вроде бы отошел от потрясения, смеялся, играл с отцом в шахматы, готовился к даче, налаживал рыболовную снасть, - но ясно было, сколь хрупко и ненадежно это спокойствие. Любое воспоминание о случившемся в парке могло оказаться детонатором, и тогда... Что "тогда", Петрушко предпочитал не думать, хотя это получалось с трудом. Будь у ребенка просто эпилепсия... но в комбинации с жестокой бронхиальной астмой... Он вновь вспомнил пожилую санитарку в больнице... как она с печалью в голосе говорила сменщице: "А этот-то малой, из триста пятой, Петрушко... не жилец ведь. Это ж кто понимает, тот видит - не жилец". Потом она, обернувшись, увидела стоящего в трех шагах Виктора Михайловича... побледнела, но решительным тоном заявила, что свидания с пяти часов, так что погуляйте пока, папаша, а передачу давайте, передам вашему малышу, да вы не расстраивайтесь, все будет в порядке, доктора тут у нас замечательные... Уже пять лет это вспоминалось, и каждый раз окатывало стылой, какой-то безвоздушной тоской. "Не жилец"... Будь Петрушко и впрямь старшим инженером, он лишь усмехнулся бы словам отсталой тетки, не ведающей величия современной медицины. Но полковник УКОСа слишком хорошо знал, что "кто понимает - тот видит", знал, что интуиции отсталых теток истина открывается не реже, чем заслуженным академикам. Он потому и не решался показать Лешку кому-нибудь из коллег... из тех коллег, которые еще не так давно были объектами изучения и контроля. Слишком страшно было услышать в ответ то же, что и тогда, в больнице. Оставалось положиться на медицину, каких бы по нынешним разбойным временам это ни стоило денег. Тут уж Виктор Михайлович, задвинув в сторонку принципы, воспользовался помощью службы - лечение оплачивал УКОС... и даже не сам УКОС, а соответствующий внебюджетный фонд, откуда и кормились в случае необходимости. Но лекарства лекарствами, а они с Настей боялись - всегда. Они давно уже научились бояться.
      И все же Лешку пришлось попросить сделать рисунки. Несмотря на понятный риск. С ложечкой и шприцом наготове. К счастью, обошлось, Лешка повздыхал-повздыхал, да и открыл альбом.
      Никто не верил, что эти рисунки принадлежат десятилетнему ребенку. Знакомые художники поражались вполне взрослой, сложившейся манере письма, необычности, какой-то надмирности взгляда в сочетании с блистательной техникой. И графика, и акварель, и масло давались Лешке одинаково легко, художники пророчили мальчику замечательное будущее и все как один предлагали свою заботу и опеку. Приходилось мягко отшивать, потому что Лешка, как ни странно, вовсе не стремился ни в художественную школу, ни в кружки, да и не собирался он быть живописцем - не меньше, чем рисование, его влекла рыбалка, игры с котом Мурзилкиным, шахматы и книжки про старую авиацию. Виктор Михайлович полагал, что не стоит лишать ребенка детства, тем более такого ребенка, у которого, кроме детства, может, ничего больше и не будет.
      В то утро он внимательно, долго разглядывал лица малолетних уродов. Совсем не уродские, кстати, получились лица - вполне нормальные мальчишеские физиономии, с тем неуловимым выражением, что отличает рисунок даже от самой профессиональной фотографии. Не вмещалось в голове, как эти симпатичные парни могли совершить такое. То есть, конечно, полковник прекрасно все понимал, но недисциплинированная душа никак не могла взять в толк доводы ума и житейской мудрости. Ладно, как бы то ни было - пацаны должны будут ответить по всей строгости, плюс еще на три копейки сверху. Отсканировав Лешкины рисунки, он приаттачил файлы к письму и выслал на служебный емейл Дронина. А потом озабоченно сказал сыну:
      - Есть подозрение, что мы с тобой очень уж давно не были в зоопарке. Надо это дело исправить. Собирайся, поехали.
      ...Коля Дронин торжествующе помахал свеженькой компьютерной распечаткой.
      - Вот, стопроцентное попадание. Все трое гавриков в одной банке... в томате. Учащиеся восьмого "б" класса 434-й школы. Александр Баруздин, Дмитрий Самойлов, Илья Стеклов. Баруздин состоит на учете в инспекции по делам несовершеннолетних. Самойлов со Стекловым имеют по одному приводу. Все трое двадцать первого мая во второй половине дня действительно находились в Измайловском парке, поскандалили там с продавщицей в ларьке. Показания продавщицы относительно угроз поджога имеются. Я решил не сваливать дело на местных участковых, дал команду своим орлам. В общем, за ними сейчас поехали, скоро привезут поганцев. Ну, мы тут оперативно и решим, как с ними быть дальше.
      Петрушко кивнул.
      - Спасибо, Коля. Я всегда в тебя верил.
      - Только вы... Виктор Михайлович, - предупредил майор, - вы все же держите себя в руках... я в смысле - без рук. То есть я понимаю, конечно, я бы и сам... но все-таки это же иначе делается...
      - Да ты не суетись, Коля, - успокоил его Петрушко, - я же не маленький. Может, позавчера я и свернул бы им шейки... по свежим впечатлениям, а сейчас все будет в порядке. Мне просто посмотреть на них нужно. Ну а что касается профилактики... тут уж твоя епархия, тут тебе виднее. Я просто посижу, посмотрю.
      - Ну и лады, - сейчас же повеселел Дронин. - Тогда давай пока что чайку? Леночка, - нажал он кнопку селектора, - сооруди-ка, детка, нам чаю, покрепче. И непременно с бубликами!
      Для беседы с поганцами решено было использовать "подвал номер семнадцать" - так его в шутку окрестили сотрудники. Подвал действительно впечатлял - мрачные высокие своды, затянутые вечной паутиной углы, облупившаяся штукатурка стен, и высоко-высоко вверху, куда выше человеческого роста, маленькое, забранное толстой решеткой оконце. Если бы не голая лампочка под потолком, подвал бы и в самый солнечный полдень тонул бы во тьме.
      Для допросов его не использовали - там комендант хранил всякую хозяйственную утварь, ведра, тряпки, веники. Больше он ни на что и не годился вечно сырой, холодный, больше получаса там и не просидишь. Разве что давить на мозги несознательным подследственным - но и клиентов в это здание привозили серьезных, таких мрачным подвалом не сломать, разве что утомительными, изо дня в день тянущимися многочасовыми допросами.
      Однако сейчас "подвал номер семнадцать" подходил как нельзя лучше. В самом деле, не в кабинете же Дронина общаться с малолетними уродами - там слишком светло и интеллигентно, там компьютер, книжные полки, репродукция Шишкина на стене. Не впечатлит.
      Тряпки и ведра быстренько перекидали в соседнее помещение, маленькую каморку, примыкающую к подвалу и соединяющуюся с ним железной дверью. Со склада притащили списанный стол и у стены поставили табуретки. Розетка в подвале, к счастью, имелась, так что мощная стопятидесятисвечовая настольная лампа вполне могла выполнять свои не столько осветительные, сколько психологические функции.
      - Ну вот, Виктор Михайлович, - нервно усмехнулся Дронин, - все как в лучших фильмах про гестапо. Разве что дыбы не хватает.
      Петрушко не ответил - притулившись с краю стола, он задумчиво разглядывал свои ногти. Предстоящее почему-то не вдохновляло.
      Послышался стук в дверь. - Ага, - оживился майор, - доставили.
      В дверном проеме показался рослый сержант.
      - Вводить?
      - Да, конечно, - кивнул Дронин.
      Сержант втолкнул внутрь двоих мальчишек и щелкнул дверным запором.
      На несколько минут в подвале воцарилось молчание. Майор с полковником пристально разглядывали задержанных. Пацаны как пацаны - в модных куртках и кроссовках, коротко, "чисто конкретно" пострижены, видно, что трусят, но и показать этого не хотят, друг перед дружкой хорохорятся. - Так, - задумчиво протянул наконец Дронин, - а где же третий?
      Он вынул плоскую трубку мобильника, пощелкал кнопками:
      - Сергачев, что за дела? Почему доставили только двоих? Что? Как это не нашли? Вот что, Сергачев, выкручиваться перед женой будешь, а мне втирать нечего. Немедленно разобраться, доставить и доложить! Приказ ясен, младший лейтенант? Исполнять!
      Он сунул трубку куда-то под китель и еще раз оглядел мальчишек.
      - Ну что, молодые люди, назовите-ка ваши имена. - Он придвинул к себе бланк протокола и принялся задумчиво что-то там чиркать. Оформлять протокол он, понятное дело, не собирался, если надо, этим потом займутся районные инспектора ИДН. Но шелест казенных бумаг всегда правильно действует на тех, кто томится по ту сторону стола.
      - Илья Комаров!
      - Александр Баруздин!
      Майор хмыкнул.
      - Баруздин у нас на учете значится, у Комарова привод... Молодцы... Ну что, где же ваш третий товарищ, Дмитрий Самойлов?
      Мальчишки переглянулись.
      - Мы не знаем... - неуверенно протянул один из них, Комаров. - Мы его два дня уже не видели. Думали, он с матерью на дачу поехал.
      - Ой как нехорошо, - прищурился майор. - Только открыл рот - и сразу вранье. Нет у Самойловых дачи. Так что, Комаров, теперь веры тебе поубавилось. Теперь тебе придется очень постараться, чтобы я хоть одному твоему слову поверил. А ты что скажешь, Баруздин?
      Санька молча пожал плечами.
      - Не слышу ответа, - змеино-тихим голосом констатировал майор. - И это плохо. Ты знаешь, Баруздин, что бывает за отказ сотрудничать со следствием? Ну ничего, скоро узнаешь, у нас такие вещи быстро и доходчиво объясняют. Ладно, к теме Самойлова мы еще вернемся. Итак, юноши, вы догадываетесь, почему оказались здесь, в Управлении уголовного розыска ГУВД Москвы?
      Ответом ему было лишь шмыганье носов.
      - Ладно, тогда я обрисую вам ситуацию, а также ваши перспективы. Вы, молодые люди, обвиняетесь в совершении развратных действий сексуального характера относительно малолетнего ребенка, повлекших за собой тяжкое телесное повреждение. Согласно сто тридцать второй статье УК, это означает для вас лишение свободы сроком до шести лет. Учитывая групповой характер вашего преступления и состояние здоровья вашей жертвы, можно применить и пункт третий этой статьи, то есть от восьми до пятнадцати. Вам обоим уже исполнилось четырнадцать, вы достигли возраста неполной гражданской и уголовной ответственности. Это значит, что пойдете не в спецшколу, а в колонию строгого режима. Учитывая возраст, суд, я полагаю, даст вам лет по пять. На волю уже совершеннолетними выйдете. Если, конечно, выйдете. А то всякое случается, особенно с теми, кто по таким нехорошим статьям идет. Ну а что на зоне опустят, можете и не сомневаться. Впрочем, это вам еще раньше предстоит, и очень скоро в СИЗО. Ну как, уяснили перспективы?
      Петрушко мрачно наблюдал, как бледнеют физиономии парней, как дергаются их плечи, наливаются еще совсем детскими слезами испуганные глаза. Вот уже шмыганье носами преобразуется во всхлипы, а затем и в рыдания. Наверняка эти мальчишки еще вчера рассмеялись бы, скажи им кто-нибудь, будто они, крутые в натуре пацаны, скоро будут реветь как отшлепанные дошколята. Да, сейчас юнцы получили полезный урок - как плохо они себя знают. Впрочем, мысленно усмехнулся Петрушко, он мог бы сказать то же и о себе самом. Ведь еще позавчера он весь кипел от ярости и готов был придушить обоих гаденышей, если не чего похуже с ними сотворить, но сейчас ненависть вся выкипела, оставив место лишь брезгливой жалости. Нет, разумеется, свое наказание паршивцы получат сполна, в этом была целесообразность, но не более. Какой-то высшей правды здесь не ощущалось. Хотя, она вообще редкая гостья, эта высшая правда. Почти как высшая мера...
      - Да мы... - захлебывались соплями пацаны, - да мы же с ним ничего... мы же ни пальцем... мы же только собирались...
      - Это все Митька придумал, - с яростной надеждой выкрикнул Баруздин, - он сказал: "Давайте разложим этого шибзика, и..." А мы его отговорили, мы только собирались по шее этому мелкому дать, чтоб не борзел... да и то не успели, когда этот, в плаще...
      - Значит, валим все на Самойлова? - прищурился майор. - А ведь примерно через час его сюда доставят, и тогда наверняка выяснится много интересного. Ты не забыл, Баруздин, что у нас имеются и показания пострадавшего? И он очень хорошо помнит, кто именно собирался поступить с ним "по понятиям". Ты ведь большой знаток "понятий", Баруздин? Крутой весь, как вареное яйцо, да? Что, нет? Ну не расстраивайся, в СИЗО мы тебя в сто седьмую поместим, там у нас сейчас парится такой вот вор в законе Полуэкт, он тебя быстренько всем понятиям обучит. Он у нас, Полуэкт, мужчина строгих понятий, нетрадиционно ориентированных мальчиков он перевоспитывает дешево и сердито.
      На Саньку было жалко смотреть. Весь он сделался плоским и черно-белым, как изображение в старом телевизоре. Чувствовалось, что в мужчину строгих понятий он поверил сразу и безоговорочно, и перспектива подвергнуться перевоспитанию пугала его даже сильнее грядущих лет колонии.
      - Осознал? - участливо поинтересовался майор. - Значит, сейчас ты расскажешь правду и только правду. Причем во всех ее неприглядных подробностях. Иначе... все равно расскажешь, только не нам с товарищем полковником, - кивнул он на Петрушко, - а Полуэкту. Тебя, кстати, тоже касается, - обернулся он к Илюхе, - ты сейчас будешь слушать внимательно, а потом дополнишь недостающее. А если чего забудешь, Баруздин тебе напомнит. Правда, Баруздин? Ну давай, говори, пленка крутится.
      - Так-так, - чиркнул в блокноте Дронин. - Значит, незнакомый мужчина, среднего роста, худощавого телосложения, лысый, морщинистый лоб, в сероватой плаще типа "болонья", усы и борода отсутствуют. Ох, негусто. Так негусто, что даже плохо верится. Ни с того ни с сего появляется некий гражданин, и вы не слышали его шагов, и вышел он не со стороны дорожки, а из леса. Разве так бывает, ребятки? И что же вы, стояли как бараны?
      - Ага, - хныча, подтвердил Илюха. - мы хотели драпануть, а у нас будто ноги к земле приклеились. И страшно так стало, ну как в ужастиках.
      - Не, - уточнил Санька. - Как если что-то такое жуткое снится. Только нам не снилось, это на самом деле было.
      - Ну, допустим, - кивнул майор. - Дяденьки бывают разные, белые, синие, красные... И что у нас получается дальше? Он отпускает мальчика, тот опрометью убегает, а вы все трое остаетесь, так? И с тех пор вы этого мальчика, над которым издевались, не видели?
      - Не видели! - хором заявили пацаны. - Мы же вообще... только пошутить хотели.
      - Классно пошутили, - усмехнулся Дронин. - На пятерку! Только не баллов, а лет. Ладно, вернемся к тому, что произошло дальше. По вашим словам, мужчина спустя некоторое время вас обоих отпустил, предупредив, что будет больно. И как, было?
      - Еще как! - горячо заговорил Илюха. - Меня вон еще в лифте прихватило, когда домой возвращался. Голова закружилась, и внутри так вдруг холодно стало, я еле дверь открыл ключом, и как вошел, так сразу завалился. А потом в голове ну вроде как набухать что-то начало, все больнее и больнее, это как в тисках, я сперва терпел, потом орал, а потом не помню... Потом мама пришла, а я в прихожей на полу лежу, ну, она "неотложку" вызвала, а те приехали только к вечеру, а тогда уже все прошло почти, ну и меня симулянтом обругали.
      - А мои и не знают, - торопливо похвалился Санька, - они поздно домой вернулись, когда уже все кончилось, только я не хилый, - метнул он презрительный взгляд в Илюхину сторону, - я сознания не терял, я все молча вытерпел. У меня тоже сперва в голове, а потом в живот перешло, ну типа кишки вытягивают. А потом ослабело, уже к вечеру. Только мутило, и тошнило, и вообще... как-то не так.
      - Ну-ну, - майор снова сделал какую-то пометку в блокноте, - а ваш товарищ, значит, остался на поляне с этим человеком, и больше вы ни Самойлова, ни того мужчину не видели. Все правильно? Да, молодцы, молодцы. Бросили друга, и мало того что бросили - даже и не почесались после. Наверняка ведь вам обоим его родители звонили?
      Пацаны уныло кивнули.
      - Вот видите? Ко всему прочему, получается, вы еще скрывали от правоохранительных органов информацию о возможно совершившемся преступном деянии. Поскольку на текущий момент местопребывание Дмитрия Самойлова не установлено. А это, между прочим, согласно статье двести тридцать семь, тянет до двух лет заключения. Пять плюс два, это сколько выходит? Что там у вас по алгебре?
      И тут вдруг подал голос доселе молчавший Петрушко.
      - Вот что, товарищ майор, - задумчиво протянул он, - этих двоих помимо всего прочего надо отправить на медосмотр. Специализированный. Тут вообще есть о чем поговорить.
      Виктор Михайлович извлек из внутреннего кармана пиджака мобильник.
      - Здорово, Геннадий. Трудишься? Да ты что? Ну а я тебе еще подкину. Короче, я сейчас на Петровке, в уголовном розыске. Подъезжай сюда. Нет, возьмешь спецтранспорт. Все, отбой.
      - Об этом, товарищ майор, мы еще потом поговорим, - хмуро сообщил он, пряча мобильник. - А сейчас давайте решать, что делать с оболтусами?
      - А чего решать-то? - удивился Дронин. - Дело заведено, будем разбираться, что в действительности имело место. Если подследственные говорят правду и их действия действительно ограничивались мелким хулиганством, то пойдут по двести тринадцатой, исправительные сроком до года. Ох, и мягкие же у нас законы... я бы лично, товарищ полковник, сделал им годиков по пять, строгого режима. Но, учитывая, что по первости... В любом случае условное осуждение им гарантировано. А кроме того, - повернулся он к подросткам, передайте вашим отцам, чтобы выдрали вас со тщанием. Так, чтобы как минимум неделю сидеть не могли. И имейте в виду, я не позднее как завтра проверю. Поняли?
      - Конечно, обязательно! - радостно загомонили мальчишки, почуяв, что гроза несколько отодвинулась. По сравнению с грядущими ужасами следственного изолятора родительский ремень сейчас гляделся едва ли не стопроцентной амнистией.
      - Но сперва, - тихо заговорил Петрушко, - вы проедете со мной... В другое место. - Повернувшись к Дронину, он продолжил: - Давайте завершать. Эти, - Виктор Михайлович, прищурившись, указал на пацанов, - пускай пока побудут здесь, подумают о жизни... о своем печальном будущем. А мы поднимемся к вам в кабинет, нам есть что обсудить.
      - Вот что, Коля, - хмуро произнес полковник, едва Дронин закрыл обитую черной кожей дверь кабинета, - я, видимо, заберу у тебя это дело. Сам не ожидал, но видишь как получается... Короче, тут уже моя профессиональная компетенция. Речь не о мальчишках, понятно, а об этом... нежданном Лешкином спасителе. Очень это мне не нравится, и очень уж напоминает то, над чем я последнее время работаю.
      - Вот как? - протянул майор. - Это кто же такой он получается, наш плащ-болонья? Особо крупный маньяк?
      - Да нет, не маньяк, - досадливо отмахнулся Петрушко. - По маньяку ты бы и работал. Здесь другое, Коля. Извини, но подробностей не будет, сам понимаешь.
      Дронин кивнул.
      - Хорошо, значит, инспекторов я не тревожу?
      - Незачем, - подтвердил Виктор Михайлович. - Парни и так уже наказаны, и крепко... гораздо крепче, чем они сами думают... и гораздо крепче, чем нужно.
      Он судорожно вздохнул, понимая, что с той же вероятностью в их положении мог бы оказаться и Лешка. Добрый человек этот плащ-болонья, мрачно подумал он, отпустил ребенка. А мог бы и высосать...
      Золотые буквы на черной мраморной доске сообщали, что в здании располагается открытое акционерное общество "Заготскотпроект". Так оно, собственно, и было, "Заготскот" действительно занимал первый этаж, и на столике возле вахты лежал журнал-табель, где приходящим сотрудникам полагалось расписываться, и они даже иногда расписывались, и кто-то проектировал современные, отвечающие всем требованиям экологии, мясокомбинаты, и каждый месяц пятого числа в окошечко кассы выстраивалась очередь за скромной, действительно скромной зарплатой. Виктору Михайловичу тоже приходилось стоять в этой очереди и ставить закорючку в графе "Петрушко В.М. - старший инженер". В общем, обычная контора, каких в столице что тараканов.
      Только вот в обычных конторах возле дверей лифта не скучают неулыбчивые молодые люди, чьи цивильные пиджаки не в силах скрыть спецподготовку, не требуют пропуска у желающих переместиться по вертикали. Да и сами лифты здесь совсем не такие, как обычно. Пока пассажир едет, его сканирует электроника, и если идентификации не происходит, то двери лифта раскроются совсем в другом месте, нежели хотел пассажир.
      Петрушко привычно расписался в журнале на вахте, поставил положенные "9-00" и направился к лифту. Молодые люди были хорошо вышколены - документы у начальника аналитического отдела они проверили столь же тщательно, как и вчера, и неделю назад, и год, и десять лет. Внешность обманчива, и мало ли кто способен проникнуть сюда под видом полковника Петрушко? А в случае чего крайними окажутся они, сержант-лифтеры.
      Каждый раз, оказавшись в кабине лифта, Виктор Михайлович ловил себя на мысли - а что, если случится технологический сбой, и система его не опознает? Он знал, что это невозможно, и в то же время если такое случится, приятного будет мало. Ментальная проверка немногим лучше пытки, да и восстанавливаться после нее пришлось бы долго. Впрочем, сколько он работал в Управлении, на его памяти такого не случалось. Инженеры - настоящие инженеры УКОСА - знали свое дело туго.
      - Что Павел Александрович? - поинтересовался он у секретарши Алены, войдя в приемную директора. - Как всегда занят?
      - Сейчас спрошу, Виктор Михайлович, - промурлыкала секретарша и надавила кнопку селектора. - Представьте себе, готов вас принять. Проходите!
      Петрушко толкнул плотную, под бурой кожей скрывавшую сталь дверь, и шагнул в кабинет.
      - Похоже, началось, Паша, - Петрушко раздраженно щелкнул пальцами. Как видишь, предыдущие сообщения не были ни паникерством, ни дезой. Это действительно настоящее проникновение. Не думаю чтобы массовое, во всяком случае, статистикой это не подтверждается, но все же и не случайное. "Плащ-болонья" действительно пришел оттуда, из сопределья...
      - А доказательства? - хмыкнул директор, навалившись всей своей массой на полированную столешницу. - Пока это, Витя, больше смахивает на догадки, может, и проницательные, но все же догадки. Во-первых, уверен ли ты, что там была магия?
      - Уверен, - отрезал Петрушко. - Пацанов проверили более чем тщательно. Остаточные следы фиксируются стопроцентно. Биополя имеют характерные изменения, жизненной энергии у них осталось едва ли не сорок процентов от нормы, и совершенно ясно, что ее выкачивали сознательно. Никаких других причин такой потери мы не знаем.
      - Может, какой-то сверхмощный энергетический вампир? - предположил директор.
      - Ты, генерал, не наводи тень на плетень, - невесело посоветовал ему Петрушко. - Сам ведь знаешь, что глупость сморозил. Ну какой вампир способен выкачать столько? Ну десять процентов, ну максимум пятнадцать - и это предел, научно обоснованный предел.
      - Если это можно назвать наукой, - усмехнулся генерал Вязник.
      - Можешь и не называть, мы тут не на защите докторской диссертации. Наука, не наука, какая разница. Ну давай скажем "знание, которым мы пользуемся". Не суть важно, а важно, что это явно не вампир. Чтобы на третий день у жертвы оставалось всего сорок процентов... Ты представляешь, какими они были к вечеру пятницы? Нет, Паша, это не вампир. Это маг, Паша. Настоящий маг, не чета нашим подопечным, которые на девяносто процентов жулики, на десять нахватались осколков былой роскоши. Это не шакал типа Горного Духа или того же Магистра, который у меня уже в печенках сидит. У нас таких не водится, так что он оттуда. Из-за грани, из другой тональности, из нижнего слоя - да назови как хочешь, терминология по вкусу. Причем ты заметь, он же не просто вытянул из мальчишек силу. Будь так, их сейчас бы уже отпевали заплаканные родственники. Гена вообще чуть с ума не сошел, когда изучал циркуляцию их энергетических каналов. Ведь что получается, этот "дядя" одну энергию вынул, другую влил, причем какую-то странную, вообще не свойственную человеку. Зачем - ясно и ежику. Чтобы на этой энергии ребятишки протянули еще некоторое время, ну, Гена считает, от двух месяцев до полугода. Чтобы все гляделось естественно. А это значит, что, во-первых, "плащ-болонья" в курсе о нашем существовании, предохраняется. А во-вторых, ты подумай, зачем ему сразу столько силы? Для бытовой магии этого не нужно. Сразу напрашивается гипотеза симметричного переноса. Тем более, третьего мальчишку, Самойлова, до сих пор не нашли. Мать его жалко, едва держится тетка, на лекарствах. Эти козлы в милиции, конечно, заявление-то принять приняли, положено... только намекнули открытым текстом, что особо гнать не намерены. Мол, приходите через недельку, если раньше отпрыск не появится. Надо бы, кстати, через смежников как-то воздействовать. Что за свинство, в конце-то концов?
      - Не отвлекайся, Витя! - напомнил Вязник. - Ближе к телу.
      - Итак, с достаточно высокой вероятностью предположим, что к нам пришел сильный маг оттуда, из сопределья. В момент появления случайно наткнулся на мальчишек... или не случайно, может, сориентировался по циркуляции ментальных потоков вблизи места высадки. Затем он выкачал живую силу из двоих пацанов и с ее помощью отправил назад третьего. Туда, откуда явился сам. Как видишь, закон симметрии удовлетворен, теперь он может разгуливать у нас совершенно свободно, его назад не вытолкнет.
      - Если только верна эта самая гипотеза симметричного переноса, вставил въедливый Вязник, барабаня костяшками пальцев по столу. - Насколько я помню, экспериментальная проверка на сегодняшний день невозможна.
      - Паша, ты можешь предложить другую гипотезу, получше? - осведомился Петрушко. - Здесь хоть что-то вырисовывается, здесь можно что-то думать, а альтернатива - полный мрак. Да, может, мы все сейчас крупно ошибаемся. Давай не ошибаться, давай будем сидеть и ничего не делать, а он будет делать, маг. Что-то... Вот тут как раз и самое тонкое начинается - зачем он к нам явился. Ясно же, не на экскурсию. И если учесть, что наши олларские корреспонденты давно предупреждают о возможном приходе эмиссара из этого ихнего Тхарана... то сам понимаешь. Его послали сюда готовить какую-то грандиозную пакость. Кому и как, мы не знаем, но попробуем разобраться.
      - А ты сам-то, Витя, веришь в реальность этих олларских корреспондентов? - заметил директор. - В конце концов все завязано на того же Гену и его же собственную интерпретацию его же собственного транса. Я, конечно, доверяю Гене, он человек проверенный, но всегда возможна ошибка.
      - Не только Гена, - возразил Петрушко. - Есть еще опыты Геворкяна, есть Лариса Сергеевна, в конце концов, есть свидетельства аналогичного общения через астрал. Наши источники давно сообщают, и в секте Магистра, и в "Бегущей воде", и в "Черном бастионе". Конечно, всегда можно счесть это ложью, хотя источники - люди опытные, они знают, как мы наказываем за дезинформацию.
      - Ладно, Витя, - помолчав, произнес генерал Вязник. - Не скажу, чтобы ты меня убедил, но - уболтал. Поэтому и будешь ответственным за разработку "плаща-болоньи". Возьми под начало людей Семецкого для силовых акций, ежели не дай Бог потребуются. И Соколова тоже подключим, тебе потребуются не только кулаки, но и глаза и нюх. Только не забудь, что прочие дела, и прежде всего разработку Магистра, никто с тебя не снимает, потому что больше перекинуть не на кого. Кстати, завтра нижегородцы приезжают, так что пещеры вы вместе с ними раскрываете. И еще - не слишком увлекайся гипотезами. Мой скромный жизненный опыт учит, - Вязник почесал начинающую уже седеть шевелюру, - что все на самом деле не так плохо, все на самом деле гораздо хуже.
      8.
      Всю ночь ему снились бурые муравьи. Огромные, едва ли не с ладонь, покрытые жесткой щетиной, сверкающие колючими бусинками-глазками, они медленно приближались, шевелили, принюхиваясь, усиками-антеннами, клацали клещевидными челюстями, на острых жвалах выступали чернильные капельки яда. Муравьев было неисчислимое множество, их орды двигались и по асфальтовым, мокрым от недавнего дождя дорожкам парка, и по кафельному полу общественного туалета, и по растрескавшейся от солнца глине. Они пока что не торопились жрать Митьку, это предстояло позже, а пока муравьи смеялись. Разве можно смеяться молча? подумал было он, но тут же и понял - можно. Муравьи веселились, они знали, что теперь все в их власти, мир принадлежит лишь им, и никто не посмеет противостоять. Ни танки, на ракеты, ни смертельные яды - ничто не остановит их нашествия. Тот, кто вовремя это поймет и склонится, тот, может, и уцелеет. Остальных ждет темная яма. Митька стоял возле этой ямы, и снизу доносились слабеющие крики, а сверху равнодушно глядели звезды - свои, ко всему привычные. Ковш Большой Медведицы изгибался в иссиня-черной небесной воде, кололся всеми своими углами осенне-летний треугольник - Вега, Денеб и Альтаир доказывали теорему о бесполезности всего - сухо и логично, как Светлана Борисовна у доски. Муравьи поощрительно ей кивали и ставили пятерки за хорошее поведение, Санька Баруздин, сидя на задней парте, старательно перекатывал домашку у мельника Калсеу-Нару, он заплатил за нее мельнику пятнадцать полновесных серебряных огримов, но в окно уже зачем-то лез мелкого роста лысый мужик в строгом официальном костюме, правда, вместо галстука вокруг шеи у него была повязана серая, с желтыми и черными пятнами змея, и муравьям это ужасно не нравилось, а мужик вынул из левого кармана два червонца и горку мелочи, потом их правого черный пистолет Макарова и принялся поливать из него муравьев тоненькой струйкой воды. Здесь ведь нет ни унитаза, ни даже дырки в полу, понимающе сказал Митька, а когда вода попадала на муравьев, те шипели рассерженными кошками, но ничего поделать не могли, потому что лысый мужик хлопал своими огромными круглыми ушами, и те работали как пропеллеры, мужик завис в душном воздухе класса и оттуда показывал Саньке Баруздину кулак, а замок вдали догорал, и лишь черная стая воронья кружилась в дыму, но минус на минус дал флюс, и ныли зубы, но иначе нельзя, это жестоко, но эта жестокость наименьшая из возможных, пойми же ты наконец, говорил глухой незнакомый голос, а потом земля вздрогнула и начала проваливаться в нижние, никому не доступные пещеры...
      - Спишь, мальчик? - чувствительный пинок вырвал его из забытья, Митька дернулся и сел, пытаясь поднять слипающиеся веки. Вскоре это удалось, и он обнаружил, что комната залита золотистыми лучами восходящего солнца, из окна виден краешек невероятно синего, даже малость зеленоватого неба, а сам он сидит на корточках, прижавшись к стенке, и огромной башней над ним нависает хозяин, кассар Харт-ла-Гир, голый по пояс и, судя по хмурому взгляду, отнюдь не радующийся прекрасному летнему утру.
      - Все оказалось еще хуже, чем я предполагал, - холодно процедил кассар. - Ты ко всему прочему еще и ленив, как негодный мул. Ты дрыхнешь точно красавица после ночи удовольствий, хотя правильный раб обязан подниматься затемно. Ты к этому часу уже должен был накормить и напоить лошадей, расчесать им гривы, вычистить навоз, принести воды и приготовить мне завтрак! Вместо всего этого ты спишь! Не стоило, видимо, давать тебе вчера хлеба. Неблагодарная свинья, ты вынудил меня самому делать полагающуюся тебе работу. Что ж, сегодня пора начинать твое воспитание. Для начала - иди на двор и начерпай вон тем ковшом воды из бочки, что за сараем. Наполнишь эту кадку, и будешь поливать мне. Я не намерен откладывать утреннее омовение из-за маленькой ленивой скотины. Шевелись! Да живее, живее!
      Митька, все еще путаясь между скучной явью и обрывками какого-то страшного, но невероятно интересного сна, потащился на двор, к огромной, едва ли не в его собственный рост бочке. Той самой, из которой он вчера умывался. Вернее, это был глиняный кувшин, но таких исполинских размеров, каких ему еще не приходилось видеть, в нем, наверное, даже плавать можно, как в бассейне. Как же ее наполняют, такую здоровенную? Неужели ведрами? Немного дальше он обнаружил неглубокую яму, и доносящиеся оттуда запахи не позволяли усомниться в ее предназначении. Наскоро облегчившись, Митька принялся наполнять деревянную, скрепленную медными обручами кадку. Сердить кассара ему не хотелось, как знать, не перейдет ли тот от угроз к действиям? Вообще, судя по вчерашнему, Харт-ла-Гир мужик суровый. Но наверняка и к нему найдется подход, надо лишь завязать узелком собственную гордость и ждать, ждать, когда представится шанс. Какой-нибудь. Мало ли? Всегда ведь возможен "вдруг", потому что иначе все вообще бесполезно, все просыплется сухой землей в бесконечную яму, ту, где рыжие муравьи сидят смирно, ждут своего часа...
      Он встряхнулся, отгоняя некстати вернувшийся сон. Пора бежать навстречу надвигающемуся дню, навстречу новым неприятностям.
      В доме его ждал раздраженный кассар.
      - Ну? Ты потратил полчаса на то, что любой здешний мальчишка делает за пять минут! О, Высокие Господа! На что ушли мои огримы? Стой вон тут, бестолочь, черпай ковшом из таза и поливай мне.
      Мылся Харт-ла-Гир долго, с наслаждением, отфыркивался, крякал, требовал лить из ковша равномерной струей, присвистывал и щелкал языком. Потом он тщательно вытерся большим, с простыню размером, куском зеленоватой ткани, наставительно заметив при этом, что вообще-то именно рабу полагается утирать своего мокрого после купания господина. Митька на всякий случай молчал, глядел, как перекатываются под бронзовой кожей могучие бугры мышц, и мрачно думал сразу о двух вещах: во-первых, о том, что у него самого еще нескоро будут такие мускулы, если вообще будут, а во-вторых, что хозяйская рука, должно быть, весьма и весьма тяжела.
      Умывшись, кассар жестом велел Митьке следовать за ним. Пройдя насквозь несколько комнат, они очутились в просторном помещении, где в каменном углублении пылал очаг, над которым, покачиваясь, висел ярко начищенный бронзовый котел, булькал ароматным кипятком. Вдоль стен тянулись длинные лари и сундуки, узкие лавки, а в центре стоял огромный, человек как минимум на десять, стол. По стенам висели пучки каких-то пахучих трав, в дальнем углу располагалась глиняная бочка, поменьше той, что во дворе, но тоже нехилых размеров. Здесь у них, наверное, кухня, сообразил Митька. Такой дикарской кухни ему, разумеется, видеть еще не приходилось. Тут же ему явилась трезвая и невеселая мысль, что управляться здесь, по всей видимости, куда тяжелее, чем дома - ни тебе газовой плиты, ни микроволновки, даже обыкновенной раковины с кранами холодной и горячей воды здесь нет, и в ближайшую тысячу лет явно не предвидится.
      Глаз его зацепился за маленькую мисочку, стоявшую в углу, где в камнях имелась заметная, в ладонь шириной, щель. Для кошки, что ли? - не понял Митька.
      Оказалось, не для кошки. Кассар взял со стола кувшин (интересно, кто успел его наполнить?) и плеснул чего-то в мисочку. Потом вдруг сел на корточки рядом со щелью и начал насвистывать какую-то медленную и очень красивую мелодию. Спустя несколько секунд раздался еле уловимый шорох - и из щели высунулась плоская головка. Потом заструилось кольцами гибкое тело, и вот уже маленькая, с локоть длиной змея вылезла на свет. Свернувшись спиралью, она подняла голову и внимательно уставилась крошечными желтоватыми глазками на кассара. А тот, перестав свистеть, произнес несколько протяжных, изобилующих гласными фраз. Митька ничего не понял - бессмысленный набор звуков, ни одного знакомого слова. Неужели он утратил неизвестно каким чудом обретенное знание местного языка? Это было бы совсем некстати.
      - Поклонись ему, - сердито шепнул кассар и чувствительно толкнул Митьку между лопаток. - Это миангу-хин-аалагу, покровитель дома.
      Ничего не поняв, Митька на всякий случай поспешно согнул спину. От него не убудет. Хотя это и унизительно - поганой змеюке кланяться. Камнем бы ее по черепушке!
      Он никогда не любил змей. В деревне Хвостовке, на родине отца, водились гадюки, на болоте, где ведрами можно было собирать чернику. Мама, разумеется, прослышав о змеях, категорически запретила ему ходить за ягодами, но так он ее и послушал! Тем более, отец лишь посмеивался - типа в резиновых сапогах никакая гадюка ему не страшна. И однажды с гадюкой действительно довелось встретиться. Обирая кустик черники, он вдруг почувствовал, как что-то сухое и прохладное скользнуло по тыльной стороне ладони. Вздрогнув, Митька нагнулся, увидел - и сейчас же отлетел на несколько метров. Испуганная его воплями змея тут же удрала в высокую траву, вовсе не думая кусаться, но Митька все равно бежал несколько минут, не замечая ни собственных криков, ни слез. Сколько ему тогда было? Лет семь, наверное? Или восемь...
      Эта змея чем-то напоминала ту, из Хвостовки, только покороче, да к тому же полосатая - темные кольца чередовались со светло-серыми. Прямо как зебра, неприязненно подумал Митька. А змея, повернув к нему приплюснутую, с грецкий орех головку, внимательно посмотрела на него, затем неторопливо заструилась обратно, под камни, в свою щель.
      - В сей змее, - равнодушным тоном сообщил кассар, - живет дух, покровительствующий этому дому. Посему каждое утро полагается наливать ему в миску молока, произнося установленные слова из древнего гимна. В дальнейшем это будет твоей обязанностью.
      Митьку передернуло. Вот только для полного счастья не хватало перед гадюкой выкаблучиваться... А вдруг еще и ужалит? Но он понимал - спорить бесполезно. Во-первых, здешние дикари наверняка на полном серьезе верят во всяких духов, богов, демонов, и потому заискивают перед ними. Во-вторых, Харт-ла-Гир, похоже, не из тех, с кем вообще можно спорить.
      А тот, не обращая ни малейшего внимания на Митьку, уселся за стол и, казалось, о чем-то глубоко задумался. Потом вдруг сердито рявкнул:
      - Ну!
      - Вы чего? - машинально спросил Митька, тут же опасливо прикусив язык. - Как чего? - удивился кассар. - Давай, служи мне. Миски вон там, слева, ложки в верхнем ящике, хлеб в том ларе, что повыше. Суп уже готов, нальешь вон тем черпаком. Да, именно в эту миску, с зеленой каймой.
      Пришлось покрутиться. Митька, то и дело путаясь в здешнем хозяйстве, кое-как все же наполнил миску супом и поставил ее перед кассаром. Вынул огромную, с локоть в поперечнике, душистую лепешку, поискал было глазами нож, чтобы нарезать, но такового не обнаружилось.
      Харт-ла-Гир понял его недоумение.
      - Только дикие варвары разделяют ножом дар богов, хлеб. Правильные люди ломают его руками, вот так, понял? И постарайся поскорее избавиться от своего невежества, не то будет плохо. Овощи достань из подпола, вон, видишь, люк?
      Митька суетился, доставал и мыл овощи, ломал хлеб, переливал суп из котелка в глиняный горшок, и все ждал, когда же предложат позавтракать и ему. Живот сводило от голода, вчерашний ломоть хлеба казался сейчас не больше крошки, и невыносимо было смотреть, как медленно и с достоинством кушает хозяин.
      Наконец он не выдержал:
      - А... а как же я? - стыдясь своих искательных интонаций, выдавил он из пересохшего горла. - В смысле, что и мне... тоже бы...
      - Есть хочешь? - понимающе усмехнулся Харт-ла-Гир. - Да ты, я смотрю, совсем дикий. Ни один раб в здравом уме не произнесет столь дерзких слов. Я знаю с десяток людей, которые за такое сварили бы тебя в кипятке. Или отрезали бы наглый язык. Но я не затем тратил свои огримы, чтобы вскоре лишиться слуги. Я накажу тебя достаточно мягко. Он сделал длинную паузу, во время которой у Митьки все внутри перевернулось. Неужели бурые муравьи?!
      - Видишь ли, Митика, - сухо продолжил кассар, - я уже говорил тебе, что мне безразлично твое прошлое. Я прекрасно вижу, что ты какой-то странный, про таких говорят "с белой звезды свалился". Откуда ты свалился, мне неинтересно знать, но кем бы ты ни был раньше, сейчас ты раб. И значит, должен не только делать все, что полагается рабу, но и думать как раб, и сны видеть рабские, и мечтать о том, о чем мечтают рабы. И всему этому тебя придется учить, и быстро. А иначе ты здесь пропадешь. Если окажется, что возиться с тобой бесполезно, мне придется продать тебя. И уж будь уверен, что негодному рабу в Светлом Олларе грозит смерть, и смерть нелегкая. Ты вчера видел сам, как оно бывает. Поэтому радуйся наказаниям - они спасают тебя от худшей участи.
      Митька судорожно сглотнул.
      - Итак, - все тем же наставительным тоном произнес Харт-ла-Гир, давай посмотрим, чем ты успел сегодня провиниться. Проспал - это раз. Не выполнил из-за этого утреннюю работу - два. Наконец, дерзко потребовал еды, хотя правильный раб знает, что его накормят лишь когда это будет угодно его господину, и никак не раньше. За все это ты сейчас получишь порку. Жди меня здесь.
      Кассар встал из-за стола и пружинистой походкой удалился из кухни. А Митька, стоя столбом, хлопал ресницами и чувствовал, как слабеют ноги. Вон оно! Началось! На глаза сами собой навернулись слезы, но пока их удавалось сдерживать. Неужели так ничего и не случится? Может, землетрясение, или пожар, или кассар сейчас ногу сломает, или, еще лучше, - закрыть глаза и мгновенно оказаться дома. Он что есть силы зажмурился, потом мигнул, но все осталось как было, чуда не произошло. Будет ли это очень больно? Или все же можно вытерпеть? Наверное, все-таки можно. Саньку Баруздина вон дома лупят, а он ничего, говорит - все по барабану. Правда, это он только говорит, а как на самом деле? И все-таки лучше уж это, чем бурые муравьи...
      Харт-ла-Гир вновь показался на пороге. В мускулистой руке он держал длинный, с мизинец толщиной прут, светло-серого цвета, с черными кольцевыми разводами. Чем-то прут напоминал недавнюю змею.
      - Сдается мне, - задумчиво протянул кассар, - что тебя раньше не пороли. Это действительно так?
      Митька мрачно кивнул. Ну, были, конечно, шлепки в детском саду, но ведь это же не считается. А вот чтобы так... Отец, пока жил с ними, рук не распускал. Мама раньше, бывало, грозилась ремнем, но дальше обещаний и слез дело не шло. Она то и дело вздыхала, что без твердой мужской руки из него, Митьки, вырастает нечто ужасное, и что он пользуется ее слабым здоровьем и мягкостью. Что бы она теперь сказала? - с совершенно неуместной сейчас иронией подумалось ему вдруг. Вот она, суровая мужская рука, помахивает в воздухе гибким прутом.
      - Да, тяжелый случай, - кивнул кассар. - Но делать нечего, тебе придется многое познать. Есть три вида наказаний для рабов - за обычные проступки, разумеется. О вчерашней казни мы пока не говорим. Три вида наказаний - это порка, лишение пищи и тяжелая работа. Поверь мне, мальчик, в большинстве случаев рабы куда более боятся голода и мучительного труда. Порка же - самое частое наказание, и нет на свете человека, ни раба, ни свободного, кто не испытал бы ее. Это ж только ты такое чудо с белой звезды... Ну ничего, я буду пороть тебя часто, но всегда по делу. Ты привыкнешь. А пока - наматывай на ус. Вот это - прут лиу-тай-зви, сей кустарник растет всюду, он неприхотлив, но бесполезен, не дает ни плодов, ни целебных листьев. Одни лишь ветки, улыбнулся он, - хоть для чего-нибудь, а годятся. Используют еще и прутья лиу-гва-нза, но ими можно и покалечить, так что они применяются лишь в особых случаях. А ну-ка, иди сюда.
      На ватных, совершенно негнущихся ногах Митька приблизился к хозяину.
      - Ложись на лавку, лицом вниз, - велел тот. - Руками держись за край. Я не собираюсь привязывать тебя, не хочется возиться. Но имей в виду сопротивление означает повторение порки с самого начала. Кричать тебе разрешается, пока мы дома. Если я буду наказывать тебя где-нибудь еще, тебе придется терпеть молча.
      Митька тяжело опустился на узкую скамью, ощутив животом теплое, гладко отполированное дерево. Послушно сжал ладонями край лавки, зажмурил глаза. На миг вспыхнула в сознании соблазнительная мысль - вскочить, броситься с криком на эту дикарскую сволочь, врезать ногой в пах - и пускай горит все синим пламенем. Пускай потом хоть топор, хоть яма... с ждущими поживы бурыми муравьями... Он закусил губу и решил, что уж криков из него кассару не выжать.
      - Я на первый раз дам тебе десять ударов, - меж тем спокойно говорил Харт-ла-Гир. - Для мальчишки твоего возраста это сравнительно немного. Но помни - в дальнейшем я буду не столь снисходителен.
      Он отошел в сторону, примерился, - Митька вздрогнувшей кожей ощутил легкое покалывание прута, - потом воздух разрезало свистом. И тут же зад обожгло болью, совершенно немыслимой, запредельной. Так не бывает, едва не вскричал Митька. Казалось, кожу рассекло не легкой веткой кустарника, а раскаленным железом. Не кричать было просто невозможно, но каким-то чудом он все же удержался.
      - Один, - сказал кассар. - Вообще-то, ты сам должен считать удары и громко их называть, но пока это у тебя не получится. Приготовься.
      Два! Это оказалось еще больнее, хотя куда уж дальше-то? Митька, выходит, и не знал, что на свете бывает такая боль. Острой волной раскатилась она по всему телу, и сейчас же перехватило дыхание.
      ...Закричал он на четвертом ударе. Зад и бедра жгло, точно их облили кипятком, и терпеть было уже совершенно невозможно. Не осталось уже совершенно ничего, ни гнева, ни гордости - только боль и крик. Они слились воедино, они наполняли тело, и с каждым ударом росли, хотя это и казалось невозможным - куда уж больше-то... Он судорожно вцепился ладонями в гладкую доску, точно пытаясь раздавить бездушную древесину.
      - Десять! - подытожил Харт-ла-Гир. - Ты можешь подняться.
      Митька не сразу сполз с лавки. С трудом разжал пальцы, намертво, казалось, вросшие в дерево. Все лицо его было в слезах, он тяжело дышал, и воздух со свистом втягивался в легкие. Порка кончилась, но боль продолжалась упорная, безжалостная, жгущая. Сколько это еще продлится? - подумал он мрачно. Потом, опустив взгляд ниже, густо покраснел.
      Харт-ла-Гир понимающе усмехнулся.
      - Ну что, узнал, как оно бывает? Ты еще радуйся, что не обмочился, а то бы я добавил. Вообще ты неплохо держался, я думал, закричишь сразу. И не реви, оно поболит и перестанет. Ты получил сейчас свой первый урок, и чем лучше ты его осмыслишь, тем реже придется тебя сечь. Кстати, заготовка прутьев - тоже твоя обязанность, ты сегодня же этим займешься. Нарежешь их с той стороны дома, возле забора, поставишь в кадку с соленой водой, иначе со временем розги теряют гибкость. А сейчас можешь поесть. И побыстрее - тебе еще многому предстоит сегодня научиться, а времени у нас с тобой мало.
      9.
      К темному подъезду, зияющему осколками стекла, в ароматах душной подвальной сырости и кошачьей мочи, привыкнуть было невозможно. Ну и квартирку подыскал ему Магистр! Хайяара начинало мутить еще на подступах к дому. Сперва, увидев это, он едва не врезал здешнему колдунишке. От души, "копьем воли", когда собранная в единую тугую нить живая сила разрезает не только видимую плоть врага, но и ломает его геллглу - внутренний стержень, на который нанизаны души. Ну, или по крайней мере взять мерзавца за шиворот, подтащить к столу в его же гостиной и прибавить ему немножко "счастья" - бумажек этак на пять-шесть. Однако приходилось сдерживаться. Здесь - это не дома, и смешно было бы претендовать на дом, подобный оставленному в Олларе. Как тут любят говорить, "ешь что дают".
      Кроме того, по здравом размышлении приходилось признать правоту Магистра. В интересах дела вовсе не следовало светиться в престижных кварталах, жить на широкую ногу, обзавестись... нет, не колесницей, конечно, а этим мертвым куском металла, который местным жителям заменяет благородного коня. Не стоит, лучше уж поездить в троллейбусах... столь же мертвых.
      Хайяар передернул плечами. Когда ты вышел в поле, честь твоя осталась за стенами замка, гласит старая пословица. А привыкнуть можно ко всему, даже к безумной здешней жизни, и пускай порой глаза застилает яростью, пускай хочется воззвать к Высоким и пролить над этим миром всесожигающий темный огонь, - но истинному магу грешно быть в плену у своих же расстроенных чувств. Истинный маг и в метро потерпит, и картошки с базара принесет, и на дохлую крысу наступить не побрезгует.
      Так что квартирку ему Магистр подыскал правильную. Однокомнатная в блочной пятиэтажке, до метро четверть часа на троллейбусе, без лифта, санузел совмещенный, обои драные, тараканы наглые. Впрочем, последних вынести оказалось уже просто невозможно, и маскировка маскировкой, а малое Слово Силы отправило рыжие полчища подальше. К соседям, наверное, - ну да те и не заметят прибавления в семействе.
      Квартира эта принадлежала некоему прыщавому недоразумению студенческого возраста, досталась в наследство от умершей бабки и тут же была сдана его предприимчивыми родителями. Магистр снял ее через своих подставных, деньги - сразу за полгода - заплатил не скупясь, но с категорическим условием не маячить на горизонте до окончания договорного срока, после чего выдал Хайяару ключи.
      Говоря по правде, не так уж его и страшил быт, вполне можно было притерпеться, тем более, кое в чем здешние люди явно превзошли Оллар. Гораздо хуже были они сами - суетливые, жадные и мелочные, разменявшие дары богов на примитивные механические игрушки, не прибавившие им ни мудрости, ни счастья. Они были рабами, и сами не замечали того. Ведь чтобы быть рабом, вовсе не обязательно иметь между лопаток треугольное государево клеймо. Кто живет одним лишь сегодняшним днем, кто верит лишь в палку и похлебку, какими словами их ни называй, кто терзаем страхом, алчностью и завистью - тот раб. Хайяар еще давно, лишь начиная посещать Железный Круг, понял, что большинство здешних жителей именно таковы. Не случайно и Круг их назван Железным. Железо - опасный металл, покровительствующие ему духи слишком уж ненадежны. Правы были древние, доверяя лишь меди и бронзе. И хотя, говоря по правде, железный меч не в пример лучше бронзового, но увлечение этим металлом до добра не доведет. Жаль, того не понимает государь, да и некоторые в Тхаране одобряют опасное новшество. И не только одобряют, но и, стыдно сказать, изыскивают способы половчее плавить сталь. Дескать, больше клинков - сильнее Держава. Слепцы! За минутной выгодой не видят грядущих слез. Ведь железо, служа людям, хитро начинает повелевать ими, соединяясь с их душами. И когда оно ржавеют, ржавчина переходит и на людей. Здешние - прекрасное тому подтверждение. В Олларе им не доверили бы и прополку риса, а загнали бы сразу в каменоломни, чтобы хоть какой-то клок получить с паршивых овец. Они лгали себе, думая, что свободны, что равны богам, в которых, кстати, почти и не верили. О, как развратили их нравы смутьяны прошлых веков! Слепые поводыри слепых. Увы, тут не нашлось, кому петлей и костром вырвать заразу. И вот, пожалуйста - здешние дорвали до своего скотского, рабского счастья. Они в механических повозках протыкают небесную твердь - и по-собачьи грызутся в очередях, спесиво полагают себя знающими тайны природы, подглядев несколько первичных смыслов, и тупо глядят в мерцающие экраны своих телевизоров, веря всякому льющемуся оттуда непотребству, а главное, полагают себя - себя, червяков! - мерою всех вещей! Как иногда ему хотелось сунуть в этот муравейник факел! Но увы, сил Тхарана явно на такое не хватит, да и опасно, смертельно опасно покорение такого гнилого мира. Не оружием здешним опасно, что их ракеты и бомбы против направленного потока Силы! - но именно своей гнилостью. Зараза есть зараза, ей свойственно распространяться сколь угодно далеко. Никакой разумный человек не купит прокаженного раба. Может быть, когда-нибудь потом, спустя сотни лет, уже из новой родины, и придут сюда государевы легионы, закованные в заклятую сильным словом броню. Но пока - рано. Что ж, значит, пускай пока плодятся... Скоты...
      Вот и сейчас, похоже, без скотов не обошлось. Что-то происходило на темной загаженной лестнице, где и ходить-то без верхнего зрения опасно, если и не переломаешь ног, то непременно вляпаешься в чью-нибудь пакость. Да, оттуда, сверху, доносилось сдавленное сопение, матерный шепот, слабые вскрики. Скоты размножаются, - криво усмехнулся Хайяар. Но другого пути не было, оба лифта опять глухо стояли, а тратить магию... кстати, это мысль. Запастись живой силой не мешает, сегодня он ее и так выплеснул изрядно, приводя в порядок пещеры. Магистр с подручными - жалкие самоучки, кроме собственной безопасности, они ни о чем и подумать не способны, а ведь для больших перемещений мало замкнуть каменную полость. Для их радений еще сойдет, невидимости они добьются, это да, но чтобы разбудить и настроить вялых, истощенных местных духов, требуется настоящее мастерство, тут сопливые должны подвинуться. Но что правда, то правда, силу приходится тратить не скупясь.
      Включив верхнее зрение, Хайяар еще за три лестничных пролета увидел, в чем дело. Двое похабного вида парней прижали к стенке молодую женщину, скорее даже еще девчонку, и остервенело рвали с нее одежду. Потные, дурно пахнущие, распаленные давлением своего ущербного семени и скверной здешней водкой. Один поигрывает узким лезвием раскладного ножа, другой дергает молнию на своих джинсах, и оба чрезвычайно довольны и собой, и напоенной ароматом сирени ночью, и отчаянным, совершенно бесполезным сопротивлением девчонки. А ведь девчонка-то непростая, неожиданно понял Хайяар. Что-то было в ней такое... не подтверждающее его недавние мысли о всеобщем здешнем скотстве. Тонкость... да, пожалуй, тонкость. Верхним зрением видишь многое, даже чему в языке нет названия. Там, в нормальном мире, в Олларе, эта девчонка вполне могла быть блистательной кассарой. Благородство... кровь... да, именно кровь.
      А вот это было уже серьезно. Хайяара не интересовало здешнее быдло, но для благородства нет различия Кругов. Тут уж любой свободнорожденный человек обязан поступать согласно древним установлениям... тем более, что попутно можно и подкормиться.
      Он прошептал одно из вводных Слов Силы, прыгнул, растекся по черному пространству, мгновенно преодолев разделявшие их ступени, и очутился за спинами парней. Те, однако, были настолько увлечены процессом, что и не заметили его появления.
      Так... Живой силы в них, прямо скажем, не больно много, но вполне сойдет. Хайяар как обычно вызвал перед глазами образ длинной тонкой иглы, напитал ее собственным духом и потянулся к парням. Сейчас... это будет как всегда скучно - сперва у них участится дыхание, потом им станет холодно, потом...
      Ничего этого, однако, не случилось. Игла не могла проникнуть даже сквозь самые первые слои их имну-минао. Дрожала, звенела в напрягшемся воздухе, но отказывалась повиноваться. И больше того - она так и норовила раствориться в сумрачной пустоте, откуда и явилась по его магическому зову.
      Что-то было здесь не так, что-то неправильное, невозможное. Точно какая-то чужая, непонятная сила окутала ближайшее пространство, и в ней, как звуки в вате, глохло все его магическое умение. На миг его даже кольнуло подлым, давно, казалось, забытым страхом, но Хайяар тут же взял себя в руки.
      И внезапно понял - дело вовсе не в слюнявых уродах. Дело в девчонке. Это именно от нее растекалась та самая парализующая его сила. Именно она испуганная, беспомощная, неспособная даже кричать стиснутым потной ладонью ртом, - порождала источник непонятных волн. Вызвав маолли-гиллани, третий знак власти, Хайяар увидел, как бьется, пульсирует над телом девушки светлое облачко, сквозь которое не могла пробиться его усиленная природной магией воля. А центр этого облачка, как ему удалось заметить, располагался где-то возле ее груди. Какой-то талисман, заклятый камень? - машинально подумал он, но тут же сообразил, что сила талисманов проявляется совершенно иначе. Тем более, загадочное облачко, намертво гасившее его магические импульсы, ничуть не помогало девчонке против двух свиноподобных ублюдков. А ведь таких и обычным знаком схарру, доступным и деревенскому знахарю, можно без труда опрокинуть на колени, а словом преткновения и вообще раздавить как лягушек. В чем же дело? Хайяар вздохнул и понял, что пора возвращаться в обычный временной поток. Магией тут ничего не добиться.
      На внешнем уровне промелькнуло не больше секунды. Парни пока еще его не замечали.
      - Стоять! - негромко скомандовал Хайяар, и не пытаясь вкладывать в слова магическую волю. Понимал - сейчас бесполезно. Что ж, со скотами можно поступить и по-человечески. Как здесь говорят, гуманно.
      - Тебе чего, мужик? - услышал он хриплый голос, и сейчас же ощутил, как пьяно вихляющее острие нацелилось ему в горло. Ну-ну... Тонкое искусство дьордо-хманго здесь, пожалуй, будет лишним. И так можно обойтись, простейшими средствами.
      Для начала он коротко, не размахиваясь, врезал каблуком под коленную чашечку владельцу ножа и одновременно, перехватив руку с лезвием, бросил парня вниз, в черный провал лестницы. Затем, продолжая движение, ухватил второго за кадык, сдавил пальцы, перекрывая дыхание, и тут же коленом приласкал его промежность. Урод взвыл, нестерпимая боль разлилась в самой ценной части его организма. Правда, больше она, возможно, ценности не представляет. На том же выдохе Хайяар подсек его ноги и швырнул куда и первого - в глухую равнодушную тьму. Слышно было, как оба гремят по ступенькам, оглашая лестницу криками боли. На самом деле ничего смертельного с ними не случилось, несколько переломанных ребер, сотрясение мозгов, раздавленный мениск... Жить будут. Следовало все-таки соблюдать осторожность, не светиться. Он представил, сколько магической энергии пришлось бы потратить зря, избавляясь от следов убийства и связанных с этим осложнений. Здешней стражи он не слишком боялся, но шума избежать бы не удалось. А шум не нужен.
      - Ты как? - спросил он все еще жавшуюся к стене девчонку. - Жива?
      Та судорожно вздохнула. Хайяар вдруг сообразил, что она ведь, скорее всего, ничего и не разглядела. Это у него есть верхнее зрение, а для здешней девочки лестница затянута чернильной тьмой.
      - Да... вроде бы... Только двигаться трудно, голова кружится... Ой, а сумочка-то где? - она заполошно дернулось, пытаясь разыскать пропажу в потемках.
      - Да вот она, - наклонившись, Хайяар поднял валявшуюся рядом сумку и с поклоном подал девушке. - Пойдем-ка отсюда на свет, - и взяв ее под локоть, решительно потащил к двери, ведущей на ближайшую лестничную площадку.
      - А что делать, Константин Сергеевич? - Аня зябко поежилась, хотя в комнате вовсе не было холодно. Топили до сих пор, несмотря на майское тепло. Я этот зачет уже третий раз сдаю, но у нас такой препод сложный, мы за ним всей группой бегаем, а он все принимать не хочет. И время каждый раз назначает неудобное, и сам иногда не приходит. Ну и вот... пришлось до одиннадцати сидеть. Как он меня мучил! Все цитаты ему надо на память... но это же невозможно.
      Хайяар ополоснул заварочный чайник и надорвал упаковку "липтона". Хорошо хоть, квартиру ему Магистр снял со всей обстановкой, не пришлось тратить время на беготню по магазинам.
      - Бывает еще и не такое, Анечка. Но ведь как-то же ему сдают?
      - Ну... - поморщилась Аня, - за деньги-то конечно. За деньги он все сразу проставит, многие платят, чтобы не бегать по десять раз. Но я так не могу... и совестно...
      - И денег нет... - понимающе подсказал Хайяар.
      - И это тоже... Я, правда, подрабатываю, мне переводить дают, я могу и с английского, и с немецкого, я же спецшколу кончала. А за переводы иногда неплохо платят, если про что-то экономическое. Но Фроловцу я все равно платить никогда не буду. У него глаза наглые... как у тех придурков...
      - Так, Аня, - решительно сказал Хайяар, - по-моему, тебя еще трясет. Поэтому выпей, - налил он коньяк в высокую коническую рюмку. - Причем не залпом, а медленно, не торопясь. Я тебя не спаиваю, это как лекарство. Поверь мне, я врач и хорошо знаю, что тебе сейчас действительно нужно.
      - Ну зачем, Константин Сергеевич, - слабо запротестовала Аня, - я же вообще не пью, я даже шампанского... только лимонад.
      - Еще раз повторяю, это лекарство. С пятидесяти граммов хорошего коньяка ты не опьянеешь, но это снимет нервное напряжение. А снять его надо, причем быстро, иначе потом возможны осложнения.
      - Ну ладно, - Аня, решившись, взяла тонкими пальцами рюмку и, чуть помедлив, глотнула золотистую жидкость.
      - А теперь лимоном заешь, - пододвинул к ней Хайяар блюдце. - Не надо было сразу глотать, коньяк следует употреблять медленно, чтобы он равномернее впитался.
      - Фу, гадость какая! - скривилась Аня. - И как это люди пьют?
      - Люди вообще много чего скверного пьют, - согласился Хайяар, причем всюду и всегда.
      Он замолчал, откинувшись на спинку кресла, и осторожно, чтобы не обидеть нескромным взглядом, смотрел на Аню. Сейчас, наскоро сполоснувшись в ванной, поправив прическу, она уже не напоминала ту зареванную растрепу на темной лестнице. Да, он определенно погорячился, осуждая местную человечью породу. Стройная фигура, благородное, тонкое лицо, словно статуя в храме Айрдо-хе-Млау, Высокой Госпожи ночи. Большие карие глаза, с едва заметным раскосом. Темные, слегка вьющиеся волосы, как вода горного ручья под лунным светом. Длинные пальцы с нормальными ногтями, вопреки здешней моде, ненакрашенными. Несомненно, в этой девочке пробудилась древняя кровь. По олларским меркам, так могла бы выглядеть кассара с длинной чередой предков. Пожалуй, даже не простая кассара, а с "ла-мау" в имени. По-здешнему, княжна. Если вообще не "ла-мош".
      И если бы не то, что висело у нее на шее... Именно оттуда струился поток непонятной силы, сковавшей всю его магию... именно от этого простенького крестика, из какого-то дешевого сплава, на столь же примитивной цепочке. Как это он не догадался сразу? Ведь знал же, помнил, недаром дома он считался специалистом по Железному Кругу, потому-то его сюда и послали, хотя Собрание Старцев обсуждало и другие кандидатуры... Да, были в Тхаране маги и посильнее его, были и находчивее, да и просто опытнее. Но Собрание рассудило, что успех обеспечит не сила, не хитроумие - знание. Он знал. Ему еще с молодости, с трудных лет ученичества предназначено было исследовать Железный Круг, странный, неправильный сопредельный мир. Он читал древние книги, записи странников, он изучил все сколько-нибудь значимые здешние языки. Потом, когда он прошел Малое Посвящение, его начали ненадолго посылать сюда - сперва с Наставником, затем и одного.
      Он, разумеется, презирал здешнюю веру. Люди Железного Круга, в общем-то неглупые и не обделенные талантами, тысячи лет назад презрели истину о мире и о его подлинных владыках, Высоких Господах. Они в своей гордыне то выдумывали некоего единственного Бога, будто бы создавшего мир из пустоты, то сочиняли ему Сына-человека, то вообще отвергали всякую реальность и проповедовали уход от иллюзий, скатываясь при этом в еще более глупые иллюзии. Забавно было наблюдать течение их мыслей, когда хитроумные рассуждения маскировали вздорность исходной посылки. Нет, кое-кому и тут частично открывалась истина, в конце концов, были же и тут маги, кое-как наладившие союз со стихийными духами природы, были и мудрые учителя, увы, непризнанные, непонятые. Но в целом Железный Круг производил жалкое впечатление. Он ведь еще и потому назывался железным, что те, кому неведома истина, всегда пытаются компенсировать свою слабость нагромождением мертвых вещей и мертвых слов. Слава Высоким Господам, они в свое время пресекли такие же вот ложные учения в Олларе... пресекли вместе со лжеучителями. Но все же сколь укоренена в человеческой природе тяга к заблуждению! Оллар Иллурийский удалось очистить, но вот на севере, в Сарграме... язва мало сказать возникла - она размножилась, окрепла, грозя перекинуться и на юг. Собственно, поэтому-то все и затевалось. Похоже, северный государь Айлва-ла-мош-Кеурами уже преклонил ухо свое к смутьянам... особенно этому мерзостному Аламу, предателю вскормившего его Тхарана... и теперь жди беды.
      Но все это он знал умственно, исследовать ржавую здешнюю веру ему ужасно не хотелось, да и некогда было - в короткие посещения этого мира лишней минутки не выкроишь, да к тому же какая в том жизненная польза? Пожалуй, лишь сейчас он самолично убедился, что за верованиями Железного Круга действительно кроется некая враждебная сила. Неужели она той же природы, что и в Сарграме? Очень не хотелось так думать, и дисциплинированный ум Хайяара вовремя отсекал опасные помыслы... пускай те периодически и возвращались.
      - А родители, значит, на даче? - прервал он затянувшееся молчание.
      - Да, - откликнулась Аня, - они там до вторника просидят. Теплицу сооружают, для огурцов, папа купил дуги и рейки, так что будут огурцы сажать, и кабачки в грунт, и яблони надо опрыскать, пока не зацвели.
      - И ты, получается, одна живешь?
      - Ну я уже не школьница, - слегка удивилась Аня, - все-таки второй курс уже заканчивается. Что я, яичницу себе не приготовлю?
      - Да это понятно, яичница, - отмахнулся Хайяар, - а вот возвращаться одной, в темноте. Нет, какой же гадостный этот мир! Ты хоть понимаешь, что могло случиться, если бы я вошел в дом на десять минут раньше... или позже?
      - Да все я понимаю, - усмехнулась Аня. - Не на Луне ведь живем. Только что ж тогда, вообще от всего шарахаться? Тогда лучше сразу умереть. Нет уж, на все Божья воля, надо только спокойно ее принимать.
      - Будь я твоим папой, - задумчиво протянул Хайяар, - я бы вечером встречал тебя возле метро. Каждый день, не прерываясь на огурцы.
      - А кто ж тогда их сажать будет? - искренне удивилась Аня. Видно было, что нервная дрожь отпустила ее, щеки порозовели, в глазах растаял недавний еще страх.
      - А мама одна с огурцами не справится? - Хайяару было и смешно, и вместе с тем дико. До чего же докатился этот гнусный мир! Чтобы семья блистательной кассары, едва ли не "ла-мош" в имени, горбатилась на грядках, высаживая овощи? Для чего же тогда рабы? Увы, рабов - настоящих, правильных рабов, здесь нет, люди Железного Круга помешаны на вредной идее свободы для всех. Им просто не дано понять, что свободными могут быть лишь достойные, лишь те, кому предначертано это богами, остальные же должны честно принимать положенный им рабский удел, надеясь на милость Высоких там, за гранью земного бытия. А здешние верят, что рождаются равными друг другу - и потому не замечают ни своего рабства, ни (в редких, конечно, случаях) свободы.
      - А ее одну нельзя оставлять, - терпеливо объяснила Аня. - У нее сердце больное, ей нельзя напрягаться. И вообще надо, чтобы кто-то следил. Не дай Бог прихватит, там же так просто "скорую" не вызовешь, телефона в поселке нет, значит, или бегать по соседям, у кого мобильник есть, или ловить машину, везти в районную больницу. А там по московскому полису только первую помощь оказывают, а лечить не лечат.
      - Ну, - рискнул предположить Хайяар, - может, тогда вообще не сажать огурцы? Если это сопряжено с такими опасностями?
      - Вот вы смеетесь, Константин Сергеевич, - хмыкнула Аня, - а дача в наше время - огромное подспорье в хозяйстве. Вы сами посмотрите, какие сейчас цены. И какие у большинства зарплаты. А у нас все свое - и картошка, и огурцы, и яблоки. И варенья варим столько, что и нам, и всем родственникам хватает. Хотите, вам принесу? Вишневого, а?
      Хайяар грустно смотрел на нее. Ну конечно! В этом мире людям благородной крови, чье предназначение повелевать, не хватает денег на овощи! А бритоголовые ублюдки, коим положено таскать мешки и еженедельно получать на конюшне свою порцию плетей, катаются в дорогих джипах. Или насилуют девушек на лестнице. Чудесный мир, подлинное царство свободы!
      - Поверь, Анечка, я не смеюсь. Мне просто грустно, и странно. По возрасту я, наверное, постарше буду твоего папы, и я бы никогда свою дочку одну не оставил.
      Он вздохнул. Своей дочки у него не было и не будет уже никогда. Что ж, удел мага есть удел мага. При Малом Посвящении дается обед безбрачия, и назад уже хода нет. Конечно, утешаться с женщинами в принципе не возбраняется, но ведь это - на одну ночь, и одни лишь Высокие знают, чем эта ночь обернется для той, чьего лица обычно и не видишь. Лучше бы, конечно, ничем, маг должен принадлежать лишь Высоким и Тхарану, и больше никому. Полагалось и специально позаботиться, дабы ночная подруга не понесла во чреве. Слово "разделения", простое заклятье. Только оно не всегда срабатывает. Жаль... Ибо маг, у которого есть ребенок, родная кровь, - уязвим. Ребенка можно забрать и с помощью не особо сложных ритуалов установить через его душу канал воздействия. И тогда все тайны мага - уже не только его тайны, и тогда сила его может быть изъята в самый решительный момент... нет, маг, имеющий ребенка, должен уйти. Если он не продвинулся дальше Малого Посвящения и не был задействован ни в чем особо серьезном - ему, возможно, позволят уйти в деревенские колдуны или в знахари при каком-нибудь незначительном храме. Но после Малого Посвящения Тхаран не будет рисковать, и незадачливому брату придется лечь на жертвенный алтарь, дабы предстать с повинной головой в руках пред Высокими, имеющими решать о его посмертной участи.
      - Ну не всегда это возможно, Константин Сергеевич! Ну вот представьте, инфаркт у вас, в больницу попали - и что тогда? Кто будет вашу дочку из института встречать? Нет, остается положиться лишь на Господа Бога нашего, - она невзначай коснулась мерцающего в вырезе блузки крестика. - На все ведь Его воля, так чего же бояться?
      Хайяар скривился, точно прожевал ломтик лимона.
      - Ты действительно так думаешь, Анечка? - глухо спросил он.
      - Да, конечно. А вас это удивляет?
      - Удивляет? Пожалуй, нет. Каждый верит в то, чему учили его с детства, что вошло с молоком матери. Разве не так?
      - Не знаю, - пожала плечами Аня, - у меня родители неверующие. Я сама... Еще в десятом классе крестилась.
      - И что же? - хмыкнул Хайяар, - сильно ли это отразилось на твоей жизни?
      - Конечно, - подтвердила Аня. - Раньше, понимаете, я жила... ну как все. Школа, потом будет институт, работа, муж, дети, магазины, грядки, пенсия, больница, крематорий. И все, и больше ничего, и в этом вся жизнь. Но это ведь ужасно! Я не права, да?
      - Напротив, Аня, - помолчав, отозвался Хайяар, - как раз тут ты права. Это ужасно. Но что же изменилось? К магазинам и грядкам прибавились воскресные службы и посты, вместо косметики дома появились иконы?
      - Это все внешнее! - горячо возразила Аня. - А главное в душе. В Евангелие, между прочим, сказано - царствие небесное внутри вас есть. Я теперь знаю, зачем живу, я такие глубины ощутила внутри...
      - Что, познала истину? - скептически прищурился Хайяар.
      Аня задумалась.
      - Ну не целиком, конечно. Истина - это Христос, а чтобы его познать, надо всю жизнь к Нему стремиться, соединяться с Ним в таинстве евхаристии, очищать душу покаянием. Это не бывает сразу, это узкий путь, до гроба.
      - Хм... Слова, конечно, красивые, - протянул Хайяар, - но "красиво" далеко не всегда означает "верно". Ты уверена, что не обманываешься? Неужели действительно чувствуешь в себе принципиальные изменения? Вот смотри, та Аня, которая была в девятом классе - один человек, а которая крестилась в десятом уже другой, да? Куда же прежняя делась?
      - Да никуда она не делась, - чуть вспыхнув, возразила Аня. - Человек меняется, а личность все равно та же самая остается. Просто можно жить, все время умирая, а можно возродиться в таинстве крещения и жить уже не для себя, а для Господа, для ближних, для всех, кого любишь. Потому что Бог - Он ведь и есть любовь.
      - Ну хорошо, хорошо, - чуть быстрее, чем следовало, произнес Хайяар, - допустим, ты права, и внутренне переродилась. Бывает, хотя и реже, чем принято думать. Но вот ты веришь, веришь - а получаешь ли какое-то подтверждение своей вере? Что твой Бог делает для тебя? Как ты сами изменила свою жизнь - более-менее понятно. В церковь ходишь, посты соблюдаешь, молишься... А как изменил ее Он? Я это к чему говорю: вот не верила бы ты в Бога, и что было бы иначе? В университет бы не поступила? Лицом подурнела? Юноши бы на тебя не засматривались?
      - При чем тут это? - непонимающе посмотрела на него Аня.
      - Да просто мне казалось, что вот если какому-нибудь богу верить и служить, так и он про тебя не забудет, поможет, когда попросишь, и не вообще поможет, как-нибудь абстрактно-философски, а совершенно конкретно. Все по честному выходит, без дураков - ты ему, допустим, жертву, свечку, еще чего, он тебе пятерку на экзамене сделает, зубную боль снимет, от тех же хулиганов защитит. Ты даешь, и ты же получаешь, и видишь, что получаешь...
      - Да ведь это, Константин Сергеевич, самое настоящее язычество и есть! - задорно рассмеялась Аня. - Классический пример, ну прямо в учебник культурологии! Ты мне, я тебе, баш на баш. А если бог помог, губы ему сметаной обмазать, а не помог - палкой высечь, да? Да какая же тут вера? Это сплошной расчет, как в магазине. Тут нет места для доверия, для любви.
      - Интересная, однако, получается картина, - негромко ответил Хайяар. - Если я, к примеру, кого люблю и знаю, что у него проблема - я всегда вмешаюсь и сделаю, что в моих силах. И не тайно сделаю, а открыто. И те, кто меня любят, об этом знают. А у тебя с твоим Богом выходят какие-то странные отношения чтобы ты могла доверять и любить, Он зачем-то от тебя прячется, не показывает своего лица, не защищает в беде.
      - С чего это вы взяли, что не защищает? - слегка обиженным тоном отозвалась Аня.
      - Да вижу просто. За примерами далеко ходить не надо. Взять хотя сегодняшний случай на лестнице. Ну как тебе твой Бог помог? Шибанул уродов молнией? Парализовал? Или, может, пробудил в них совесть и стыд? А ведь ты наверняка молилась Ему, надеялась...
      - Так Он ведь и помог, - недоуменно сказала Аня. - Он вас ведь и прислал. Не обязательно же непременно молнией. Вот вы же сами говорили - приди вы на десять минут раньше, или на десять позже... Но ведь ни раньше, не позже, а именно когда надо получилось. Значит, именно Он вас и привел, Он вам и помог. Там темно было, я плохо разглядела, что и как было, но вы ведь их пошвыряли... а сами уже немолодой, а они ведь такие бугаи огромные. Ясно же, что без Его помощи ничего бы у вас не вышло.
      Тут уж выпал черед смеяться Хайяару. Смеялся он долго, заразительно, с трудом удерживаясь, чтобы это не вышло совсем уж по-жеребячьи.
      - Анечка! Солнышко! Ну это же надо такое сказать! Чтобы я - был Его орудием! Вот уж анекдот так анекдот. Уверяю тебя, что твой бог выбрал бы меня в самую последнюю очередь. Или признаем, что он тонкий юморист. А что до поддержки в бою... Анечка, ну ты верно подметила, мне шестьдесят лет. Да, не мальчик уже. И что с того? Расшвырять наглых придурков я могу безо всякой божьей помощи, мне вполне для этого хватает возможностей собственного организма.
      - Вы что же, мастер спорта по каким-то единоборствам? - присвистнула Аня.
      - Зачем же? - возразил Хайяар. - Просто я неплохо сохранился, на здоровье не жалуюсь. И потом, я же медик, я очень хорошо знаю, как устроено человеческое тело, и что надо сделать, дабы нарушить в нем хрупкое равновесие. И поверь, это вовсе не так сложно, это тебе не штангу тягать. Плюс к тому же жизненный опыт, память об армейской службе.
      - А вы не думаете? - лукаво взглянула на него Аня, - что именно потому Бог и выбрал вас? По-моему, все это неслучайно. Неслучайно, что вы в нашем доме поселились, и что только ночью домой пришли, и что я зачет допоздна сдавала. Все это части единого Промысла, за что остается лишь благодарить Бога.
      - Ну, если тебе так хочется, - усмехнулся Хайяар, - тогда конечно. Благодари. Только давай не прямо сейчас. Прямо сейчас тебе, по-моему, пора идти баиньки. Да и мне тоже неплохо бы. Так что давай, провожу тебя до квартиры.
      - ...А ты вообще заходи, - сказал он, поднявшись с ней по все той же гадкой лестнице на два этажа вверх. - Просто так заходи, по-соседски. Номер квартиры теперь знаешь. И вообще...
      10.
      Митька насыпал в лошадиные кормушки овса. Ну, или чего-то похожего. На здешнем языке это называлось " лиу-тсен-тиси", а по виду... если бы еще помнить, как выглядит нормальный, земной овес... По овсяным хлопьям "геркулес", которые они с мамой покупали в магазине напротив, судить трудно. Мама... Привычная уже игла вновь шевельнулась - не то в сердце, не то поглубже. Как она там? Не загремела бы в больницу. Прошло ведь уже полторы недели. Уже экзамены кончились, народ разбежался на каникулы. А он... он тут.
      Он сдержал готовые хлынуть слезы. Нельзя распускаться, не маленький. Все плохое обязательно когда-нибудь кончается, за четырнадцать лет в этом можно было убедиться. Жизнь, как говорила мама, напоминает зебру. То светлая полоска, то темная, то опять... Хотя, это там, на земле, зебра. А здесь вообще не жизнь, а существование... темное, как вот шкура Уголька.
      Вообще-то жеребец звался Нги-лиму, но в переводе со здешнего, олларского, это и значило "уголек". Он вообще-то был спокойным зверем, не скандалил, позволял себя чистить, расчесывать гриву. Не то что Искра, " Нгоу-хми", каверзная темно-коричневая кобыла, так и норовившая выкинуть коленце. То лягнет копытом наполненную до краев поилку, расплещет все, и снова бегай набирай. То откажется выходить из конюшни во двор, а тянуть ее за повод опасно, может наподдать ногой или цапнуть зубами. Раньше Митька и не знал, какие же здоровенные у лошадей бывают зубы, и как они могут кусаться - почище волка. Из-за вредной Искры кассар уже дважды отстегал Митьку - сперва розгой, а последний раз уздечкой. Это было почти так же больно, как и прутом. Хотя, конечно, прут хуже, тот рассекает кожу почти до крови...
      Митька невольно потрогал подживающие рубцы. Хотя вот уже два дня как хозяин его не трогал, сидеть все равно было больно, и спал он или на боку, или на животе. А ведь перед тем приходилось еще с поклоном подавать кассару прутья, а потом, сползая со скамьи, становиться на колени и благодарить за науку. В эти минуты Митька ненавидел себя даже больше, чем садюгу Харта-ла-Гира. Думал ли он раньше, что придется вот так унижаться? Когда кассар впервые выдал ему короткий, с кривым лезвием нож, нарезать прутья для порки, Митька поначалу размышлял, куда лучше воткнуть заточенное острие - хозяину в бок или себе в горло, чтобы сразу, не мучаясь, избавиться от всего. А в итоге пошел резать ветки. Ясно ведь, кассара ножиком не достать, тренированный. Неизвестно, что у него за такая государственная служба, но судя по буграм мышц, не сказать, будто в канцелярии бумаги переписывает. Чувствовалась в нем военная закалка. А себя... Сказать по правде, не хватило духу. Когда он на заднем дворе сидел на корточках, разглядывал небольшой, длиной в ладонь, нож на деревянной рукоятке, эта идея с каждой секундой нравилась ему все меньше. Без боли вряд ли получится. И это же надо с силой резануть, а рука в нужный момент ослабнет. Он знает, ведь чуть-чуть было не попробовал. И что оставалось? Бежать? Куда, в муравьиную яму? Нет, спасибо. Пускай лучше порют. И он, даже и не пытаясь сдерживать слезы унижения, резал проклятые прутья, длинные, едва ли не в пару локтей, толщиной в карандаш, а уж гибкие... Лиу-тай-зви. Их невозможно сломать, зато они запросто завязываются узлом. По словам кассара, их еще используют для плетения корзин, циновок, и Митьке, по его же словам, придется освоить и эту науку. А пока ему пришлось, нарезав охапку прутьев и аккуратно очистив их от листьев и почек, тащить эту пакость в дом и ставить в глиняный сосуд с соленой водой.
      Нет, все же когда-нибудь Харт-ла-Гир за все ответит! Ну должна же так повернуться судьба, чтобы все стало по справедливости! Приятно было воображать кассара, которого под локти тащат в муравьиную яму, а тот истошным голосом вопит от страха и умоляет о прощении. Хотя... получалось как-то неубедительно. Это, может, мельник бы с купцом вопили, а кассар... Когда Харт-ла-Гир умывался, на теле его явственно проступали шрамы. "Это от чего?" - набрался однажды наглости Митька, а кассар, к его удивлению, не стал ругать его, а спокойно объяснил: "тот, что на груди справа, от стрелы, а который под ребром, от сарграмской сабли". Ну ладно, не яма, так что-нибудь другое. Вот прорвались бы сюда наши спецназовцы, скрутили бы гада и стали бы дубинками плющить почки. Как бы он извивался, как бы ползал у них в ногах! Небось, понял бы, каково это, когда ложишься на скамью или нагибаешься, касаясь пальцами пола, а по твоей заднице гуляет прут... Впрочем, скорее всего и понимает. Он же говорил не раз, что здесь это обычное дело, что всех дерут - и родители детей, и учителя учеников, и начальники подчиненных, и никто не удивляется... А еще хорошо бы лишить его силы, заставить понять, каково быть слабым, беззащитным. Наверняка же он всегда был мощным, умел драться, все его боялись. Вот пусть бы побоялся сам...
      Но тут Митьке отчетливо вспомнился Измайловский парк, и перекошенная от ужаса физиономия того пацана, которого они поставили на деньги... как плыл в воздухе аромат страха, и как это было Митьке приятно... и он еще про счетчик говорил, и наслаждался слезами мелкого... а потом выламывал березовый прут. Выходит, - шарахнуло его от жуткой догадки, - все по справедливости? Прежде чем кассара в мечтах мочить, про себя вспомни. Как тогда говорил этот лысый мужик? "Тебе предстоит длительное и занимательное путешествие... ты, щенок, сам сюда пришел". Да, уж точно, никто его на аркане не тянул, все сам. Встретить бы сейчас того мелкого пацаненка - на животе бы перед ним ползал, умоляя - прости. Если бы от этого зависело возвращение. А если бы и не зависело? Сейчас-то Митька прекрасно понимал, каково было тогда малышу. Тем более, что Митька-то старше, шестого мая исполнилось четырнадцать, а тот совсем мелкий был... класс третий, пожалуй. И Митьку-то по крайней мере кассар не собирался... а ведь, наверное, здесь и такое бывает. Не случайно же он про это говорил, когда осматривал на рынке. А ведь прикажи он, и пришлось бы встать в позу... потому что рыжие муравьи страшнее не только порки, но и этого. И тот пацан, значит, мысленно готовился... представлял... а ведь не тормозни тогда Саньку Илюха, все могло случиться. Санька, он же безбашенный.
      Значит, наказание по заслугам? Кем же был тот лысый, в плаще? Волшебником? Но тут ведь не сказки, тут все по правде. Гэндальфы всякие ведь только в книжках и живут. Кто же тогда? Гипнотизер? Типа Митьке снится все происходящее, а стоит щипнуть себя - и окажешься в парке, под березкой? Ни фига, он уж весь исщипался, не катит. Таких правдоподобных глюков не бывает. Ну ладно, всякие там события еще можно вообразить, а язык здешний, олларский? Откуда он его знает? Ведь сложный язык, красивый даже, смысл не только от слова зависит, а еще и от интонации, и от места в предложении. Не мог же он такого сочинить, с его-то тройкой по русскому и еще более хилой тройкой по английскому?
      "Длительное путешествие". Длительное - все же не бесконечное, значит, есть шанс? Или дяденька съязвил, имея в виду длину всей жизни? В такое верить не хотелось. Неужели все то, что уже произошло с ним тут, в Олларе, не искупило его вины? И боялся он, и голодал, и унижался, и порол его хозяин вот уже шесть раз... нет, даже семь, если сложить несколько хлестких ударов уздечкой. Неужели этого мало? Неужели его ждут новые мучения? Или так положено - расплачиваться в двойном, тройном, а то и десятерном размере? Но все-таки кто же он, плащеносец? Мститель за обиженных малышей? Да не бывает такого.
      Но тем не менее забрезжила мысль. Если в самом деле его перенес сюда этот тип - значит, может и обратно вернуть? И если его найти, и хорошенько упросить... Или не именно его - наверняка же есть и другие, обладающие теми же способностями. Или нет?
      Все же настроение чуть улучшилось. То самое "вдруг", которое и раньше жило в душе на правах невидимки, сейчас наполнилось чем-то определенным, обрело плоть и вес. Если раньше он понимал, что надо терпеть и ждать неизвестно чего, то отныне сделалось ясным, кого именно ждать. Или искать...
      Он стоял и смотрел, как хрумкают кони овсом, ощущая теплый огонек внутри, потом вспомнил, что еще не метены комнаты, и опрометью кинулся из конюшни. Не дай Бог вернется кассар из города, увидит пыль... Тут вообще какая-то гадская пыль, сколько ее ни мети, она все скапливается и скапливается. Типа ее ветром приносит. Хотя какой там ветер, сколько он здесь, десятый день, а все одна и та же погода - ясная, сухая жара, на небе ни облачка, солнце работает словно печка. Вон, кожа как обжарилась, скоро лупиться начнет. Дома, в Москве, никогда бы не удалось так загореть - переменчивое московское лето не шибко радует теплом, а на юге он так ни разу и не бывал, не на что ехать, сердито объясняла мама. Отцовских алиментов разве что на овсяную кашу и хватает.
      И все-таки Митька опоздал. В светлице, куда он ворвался с веником, готовый к трудовым подвигам, уже задумчиво расхаживал Харт-ла-Гир. Одетый в широкую зеленую куртку без рукавов, перетянутую матерчатым поясом, в коротких, до середины голеней, сапогах из мягкой кожи, по своему обыкновению мрачный.
      - Ага, явился не запылился, - заметил он. - Брось веник, пойдем на двор.
      Митька побледнел, но притулив в углу веник, покорно потащился за кассаром. Все было ясно, неметеные полы вновь его подвели, и теперь не избежать заслуженной порки. Действительно заслуженной, и не в пыли, разумеется, дело.
      А почему на двор? Или привяжет к столбу? Митька, бегая по близлежащим улицам за покупками, однажды видел, как трактирщик Мьяну-Гильо наказывал одного из своих рабов, плечистого парня лет двадцати на вид. Зеваки объяснили - за кражу вина из погреба. Так этого бедолагу привязали за руки к врытому на задах трактира столбу, и другой трактирный раб, здоровенный мускулистый дядька, отсчитал воришке десять ударов кнутом. Воришка, не стесняясь, вопил в голос, и Митька почувствовал даже какое-то мрачное удовлетворение - вот, значит, не только он кричит под розгами, но и взрослые мужики тоже. Правда, тут орудовали кнутом, и даже стоя в двух десятках шагов от столба, трудно было не ощутить разницу. Длинный, едва ли не с человеческий рост, сплетенный из воловьих жил кнут срывал кожу вместе с мясом, и очень скоро спина несчастного обагрилась кровью.
      Но в доме, снятом Харт-ла-Гиром, и столба-то подходящего не было. Значит, опять нагибаться до земли, не отрывая от нее кончиков пальцев? Митька уже усвоил, что оторвешь - получишь штрафные удары.
      Но кассар вообще не стал посылать Митьку за прутом. Вместо этого, глядя куда-то мимо, в сторону темно-оранжевого, опускавшегося к горизонту солнца, он глухо произнес:
      - Нам пора исправить одну старую ошибку. Я как-то сразу не собрался, но лучше поздно, чем плохо. Надо нанести тебе клеймо.
      - Зачем? - испугался Митька.
      - Положено, - сухо ответил кассар. - Государев указ, всех рабов клеймить. Почему тебя купец не обработал, не пойму до сих пор. Но сделать надо, иначе кто-нибудь да донесет, и тогда все равно заклеймят, но еще и крупный штраф сдерут. Больше, чем я за тебя заплатил.
      Митька понурился. Он понимал, что клейма не избежать - как вообще не избежать ничего, что пожелал бы сделать с ним хозяин, и теперь думал лишь об одном:
      - Господин Харт-ла-Гир, а это... это очень больно?
      - Да уж чувствительно, - сухо сообщил тот.
      - Больнее, чем розгой?
      - И весьма, - кивнул кассар. - Но тебе придется это вынести, от нас с тобой это не зависит, воля государя - все равно что воля богов, неподчинение ей означает смерть.
      "А только что ведь говорили про штраф?" - хотел было напомнить Митька его недавние слова, но не решился. Зачем нарываться, зачем искать приключений на свою же задницу?
      - Клеймят двумя способами, - все так же сухо, словно читая лекцию, продолжал кассар. - Выжигают раскаленным железом, или наносят татуировку. Треугольник с государевым гербом внутри. Между лопаток. В прежние времена клеймили лоб, но сейчас вообще смягчение нравов...
      Митька всхлипнул.
      - Не бойся, жечь я тебя не стану. Но татуировка - это все равно больно. Иглы смазаны соком травы лиу-йар-мингу, и проникая под кожу, он застывает там подобно краске. Но сок слегка ядовит и разъедает плоть точно злая вода.
      "Злая вода"? "Кви-диу-тага"? Что же эти дикари называют злой водой? Неужели кислоту?
      - И что, это останется навсегда?
      - Разумеется, - малость удивился Харт-ла-Гир. - А что тебя смущает? Раб должен иметь соответствующее его званию клеймо. Или ты надеешься когда-нибудь освободиться?
      Митька молчал, потупив глаза.
      - Лучше сразу расстанься с иллюзиями, - неожиданно мягко проговорил кассар. - Так тебе будет легче жить. Но ладно, хватит разговоров, все нужно успеть сделать до темноты. Вынеси сюда из кухни лавку.
      Митька понуро поплелся в дом, и вскоре, кряхтя от усилия, вернулся со скамьей - той самой, на которой его обычно пороли.
      - На этот раз я тебя привяжу, - сказал Харт-ла-Гир. - Ведь если ты дернешься, рисунок испортится, и все придется начинать заново. Ложись!
      Митька привычно опустился животом на скамью.
      - Руки вытяни вперед.
      Потом кассар достал откуда-то толстую веревку и крепко примотал к скамейке его руки, затем - ноги, и после всего - шею.
      - Лучше бы тебе закрыть глаза и мысленно считать до тысячи, посоветовал он. - Конечно, не все мальчики твоего возраста это умеют, но мне почему-то кажется, что ты справишься.
      Затем он, оставив Митьку лежать привязанным, ушел в дом. Его не было довольно долго - очень долго, как показалось Митьке, которому со скамейки было видно лишь медленно сползающее за чьи-то дальние заборы солнце.
      Наконец Харт-ла-Гир вернулся, неся в обеих ладонях какую-то коробочку.
      - Вот теперь пора. Закрой глаза и считай, - велел он.
      И пришла боль. Не такая, как от прутьев - гораздо хуже. Она не взрывалась ослепительной молнией, нет. Поначалу слабый импульс, игла прокалывает кожу, и это вроде бы нестрашно, это как укол в медкабинете, но потом... Медленно и неотвратимо боль нарастает, прогрызает злобным муравьем кожу, проникает в кровь, в мышцы, в кости. Какое там между лопатками! - она отдается во всем теле, нет такого нерва, который бы она не терзала, и уже вместо черноты в зажмуренных накрепко глазах плещется багровый туман, звенит в ушах, накатывает тяжелыми волнами тошнота, и остро, пронзительно остро пахнет собственным потом, мочой, и еще чем-то незнакомым - дурманящим, сладковато-горьким.
      Митька даже не понимал, кричит ли он - звон в ушах заглушал все прочие звуки, он гремел исполинским колоколом, раскачивал пространство, рвал душу из тела, звал ее куда-то на залитые черной водой дороги под слепым, беззвездным небом, и все равно это было лучше, чем боль. "Вот и не пришлось самому себя... по горлу", - мелькнула вдруг удивительно трезвая, неуместная в этом безумии мысль.
      А потом безумие кончилось. Не сразу, столь же медленно, как и нарастало. Погасла багровая пелена, умолк безжалостный колокол, но все еще оставалась боль - ослабевшая, временно притаившаяся, но готовая в любой момент накинуться вновь.
      - Можешь открыть глаза, - откуда-то с невообразимой высоты раздался гулкий голос Харта-ла-Гира.
      Митька послушно разжал веки. Увидел он, правда, немного - все вокруг плыло, раскачивалось, затягивалось переливающейся серой дымкой. Он понял, что уже не привязан к скамейке, и попытался встать. Безуспешно - приподнявшись на локтях, он вновь тяжело плюхнулся животом на гладкое дерево. Тело совсем отказывалось повиноваться.
      - Да, крепко тебя взяло, - сочувственным голосом протянул кассар. Обычно трава действует слабее. Не рассчитали.
      Потом он вдруг нагнулся, легко, точно куклу, поднял Митьку на руки и понес в дом. "Нифига себе!" - остатками гаснущего сознания изумился Митька. Чтобы кассар, жестокий, непреклонный кассар нес на руках своего раба! Фантастика! Впрочем, - тут же явилась трезвая мысль, - он заботится об имуществе. Точно так же он бы тащил коня... если сумел бы поднять. Почему-то мысль о поднятом коне сейчас не казалась безумной.
      В светлице кассар осторожно опустил Митьку на расстеленную у дальней стены конскую попону. Было сумрачно, в распахнутом окне виднелся густо-синий кусок неба, и уже проклевывалось в нем несколько робких звездочек. Харт-ла-Гир подошел к столу, зажег свечу. Странно, Митька не заметил у него в руках ни трута, ни кресала. Впрочем, сейчас на свои глаза он полагаться не мог.
      Светлица постепенно озарилась желтоватым, пляшущим светом. Он не способен был разогнать тьму, но по крайней мере намекал, что тьма не вечна.
      Кассар тяжело опустился в кресло.
      - Болит? Ничего, терпи, ты мужчина. Не пытайся шевелиться и ни в коем случае не переворачивайся на спину. Я знаю, сейчас тебе кажется, что хуже не бывает. Но боль вскоре пройдет, и отравление тоже. Завтра весь день можешь не работать, и вообще не выходи из дома... Между прочим, клеймо раскаленным металлом хоть и кажется страшнее, но та боль проходит быстро. Только вот иногда, бывает, у раба не выдерживает сердце. Редко, конечно. Но рисковать нам ни к чему. - Он надолго замолчал. - Потом вдруг, точно оправдываясь, глухо произнес:
      - Пойми, Митика, мне не доставляет никакой радости клеймить тебя. Мне приходится это делать, точно так же, как приходится тебя пороть, и вообще... Сейчас ты этого не понимаешь, но когда-нибудь все же поймешь - это единственный способ сохранить тебе жизнь. Мир жесток, но это настоящий, невыдуманный мир. Либо ты живешь в нем сообразно своей участи, начертанной Высокими - либо умираешь, причем как правило долго и мучительно. Иных путей нет.
      Потом кассар встал, и то, что он принялся делать, изумило Митьку едва ли не больше, чем только что сказанные слова. Харт-ла-Гир взял брошенный Митькой веник и принялся деловито подметать пол. Похоже, огонька свечи ему было для этого вполне достаточно.
      11.
      Семейство собиралось на дачу. Набивая консервными банками старенький рюкзак, Виктор Михайлович пытался вспомнить сборы, которые проходили бы без нервов. Вспомнить не удавалось. Всегда что-то выскакивало - потерявшаяся сумка с выстиранным бельем, запутавшаяся леска на удочке, прохудившиеся пакеты с мукой... Вспыхивало моментально, как пересушенное сено от случайно брошенной спички, и полыхало... Настин темперамент, задыхавшийся в строго очерченном бухгалтерском бытии, требовал выхода, очищающие душу вопли были непременным атрибутом всякого внутрисемейного дела. На людях-то Анастасия Аркадьевна держалась скромно, выбирая по обстоятельствам то улыбчивую модель, то созерцательную, то мрачно-насупленную. О том, что варится в жерле уснувшего до поры вулкана, догадывался лишь терпеливый Петрушко.
      Сейчас, разыскивая под мощный Настин аккомпанемент сумку с хозяйственным мылом и еще чем-то скучным, едва не опоздали на электричку.
      - Опять придем за пять минут до отправления, опять будет битком, в духоте, ты хотя бы о ребенке подумал, чудовище!
      Имелось в виду с вечера засунуть злополучное мыло в рюкзак, чтобы утром вытряхнуть его и, достав из холодильника скоропортящиеся продукты, вновь перекладываться.
      Электрички - потные, нервные дачные электрички давно уже были кошмаром Виктора Михайловича. Они даже снились порой, и сны эти оставляли после себя долго не оседавшую муть. Но иначе не выходило - в машине Лешку моментально укачивало, и после нескольких печальных попыток пришлось признать электричку единственным вариантом. Конечно, крупные вещи он закинул на дачу заранее, генерал Паша как всегда выделил "газель", но еще ни разу не удавалось отправиться в путь налегке, всегда накапливалась куча забытых мелочей, превращалась в объемистые рюкзаки, коробки, сумки.
      А ведь со всем этим барахлом надо было еще плестись до метро, ехать три остановки, до Курского вокзала. Спасибо, хоть с автобусами не надо связываться.
      Наконец вышли из дома, в солнечную утреннюю свежесть. Синий купол над головой казался бесконечно высоким, и лишь по южному его краю ползли несерьезного вида облачка. Пахло распустившейся повсюду сиренью, без устали трещали воробьи, и если бы не потоки ползущих все туда же, за город, машин, субботнее утро можно было бы счесть идиллическим.
      Настя пыхтела рядом, с двумя здоровенными сумками в руках, Лешка прыгал впереди, с маленьким синим рюкзачком за спиной, одетый по жаркой погоде лишь в джинсовые шортики и футболку с оскаленной тигриной головой на груди. В правой руке он нес, по его мнению, самый ценный для дачи груз - спиннинг. Темные волосы шевелило ветерком, они лезли юному рыболову в глаза, и он то и дело смешно мотал головой. "Не догадались в парикмахерскую перед дачей сводить, - запоздало сообразил Петрушко. - Ну ничего, Настя пострижет". Настя действительно умела это неплохо, Виктор Михайлович иногда поддразнивал ее парикмах-бухгалтером или бухгалтермахером.
      Предполагалось, что весь июнь на даче с Лешкой будет сидеть она, в июле ее надо было сменить, а в августе, скорее всего, подсобят Настины родители, если, конечно, Аркадий Львович не загремит опять в больницу. Тогда пришлось бы искать разные варианты.
      Он еще не знал, как сказать Насте, что его июльский отпуск, возможно, придется передвинуть. Ну никто же не думал, составляя график летних отпусков, что по астралу начнут поступать тревожные сообщения из Оллара, что появится здесь "плащ-болонья", что Магистр, зачем-то очнувшись от полуторагодовой спячки, вновь начнет массовую проповедь, и в майском воздухе отчетливо запахнет грозой. Чутье подсказывало полковнику, что вряд ли все это рассосется до июля. Так не бывает, это слишком хорошо. Или, напротив, слишком плохо. Самое отвратительное, по нескольким пойманным сообщениям совершенно нельзя понять, что же на самом деле творится в Олларе и зачем Тхаран сунулся на Землю. Собственно говоря, и про сам Тхаран известно было лишь немногое. Сообщество магов Оллара, жестко иерархического типа, с военной дисциплиной и малопонятными целями. Вроде бы его поддерживает король Южного Оллара, то есть Оллара Иллурийского, а в Сарграме, напротив, магов не жалуют. Какова цена всей этой информации, приходилось только гадать.
      Он вспомнил последний сеанс связи, три дня назад.
      Сгущались сумерки, теплые, сухие сумерки, наполненные запахами бензина, горячего асфальта, цветущей акации, сирени. В небе уже острыми зубками-лучиками прогрызали себе место первые звезды. Гена не стал закрывать окно, не стал и зажигать электричество. Он достал пять тонких, похожих на церковные, но странно изогнутых свечей, налил воды в большую серебряную миску. Всем было известно, что миска досталась ему еще от прабабушки, которая, собственно, и передала Геннадию Александровичу родовой навык.
      Их было меньше, чем пальцев на руке, тех, кто по доброй воле стал сотрудничать с УКОСом. Любой из "правильных" магов, узнай он про существование "инквизиции", назвал бы того же Гену предателем и постарался бы наказать, в меру своих возможностей. К счастью, про УКОС знали очень немногие, и никто не знал всего. Туда, где невозможно было соблюсти полную секретность, запускали умело слепленную дезу, и это худо-бедно работало.
      Собственно говоря, на Гену вышли случайно, расследуя дело "астрального киллера", скромно назвавшегося Сауроном. Киллер Саурон, в миру Ваня Блыков, получал заказы по электронной почте, гонорар ему переводили на книжку. Процент успеха колебался как раз на грани статистической достоверности. Поганое было дело, до самой последней минуты никто не мог понять, действительно ли Саурон-Блыков способен на нечто, или обыкновенный жулик. Укосовцы давно уже убедились, что на сотню жуликов со слабеньким гипнотическим даром приходится всего лишь один настоящий клиент... но уж это и впрямь клиент. С жуликом поступали просто - сдавали с потрохами обманутым заказчикам, тем, что способны разобраться больно, но не смертельно. Если таковых не находилось, УКОС сам становился заказчиком, через подставных. Гораздо сложнее бывало, когда сталкивались с настоящим колдуном. По закону сделать практически ничего нельзя, ну разве что привлечь за медицинскую практику без оформленной лицензии. И то, если лечение было, а купить лицензию экстрасенс не озаботился. Исправительные работы на полгода... или штраф в размере двух минималок. Приходилось браться с другого конца, но на сильного мага подставными братками не наедешь, увернется. А задействовать силовиков разрешалось лишь в исключительных случаях, когда речь шла о десятках загубленных жизней, и никаких сомнений ни у кого уже не оставалось. Тогда посылался запрос смежникам-федералам, рассматривался на уровне по меньшей мере замдиректора Службы, и в случае положительного решения маг-злодей тихо исчезал. Самим укосовцам ликвидации запрещались, и это было разумно. Не хватало еще превратиться в настоящую Инквизицию, с пытками и кострами. При мысли о том, во что мог бы развиться УКОС, у Виктора Михайловича всякий раз перехватывало дыхание. Вседозволенность развязывает не только руки, но и совесть. Да и режим полнейшей секретности способствует всяческим злоупотреблениям. Постоянно приходилось следить, чтобы не сделаться клоном НКВД. Те люди с самого верха, что когда-то подписали приказ о создании Управления, отнюдь не были дураками, вырастить хищника-людоеда им никак не улыбалось. И хотя давно уже на самом верху обретались совсем другие товарищи, но принятые некогда меры безопасности соблюдались по-прежнему. Неслучайно укосовские зарплаты (которым, правда, иной инженер и позавидовал бы), казались смешными в сравнении с доходами коллег из родственных ведомств. Неслучайно брали сюда лишь тех, кого на прежней работе за глаза именовали "идеалистами", неслучайно из УКОСа можно было уйти не раньше шестидесяти на относительно скромную пенсию, да еще и без права работы где-либо, и потому ни о карьерном росте, ни о продаже профессиональных навыков мечтать не приходилось. На крайний случай в Управлении была и собственная комиссия по внутренней безопасности, Петрушко ее даже с девяносто пятого возглавлял, но за последние годы не возникало поводов беспокоиться.
      - Пап, а мы же мои краски не взяли! - выдернул его из размышлений обеспокоенный Лешка.
      - Какие еще краски? - Виктор Михайлович поморщился, лямка рюкзака упорно сползала с плеча, а регулировать ее длину было сейчас некогда.
      - Ну масляные же, в тюбиках! - на глаза у Лешки наворачивались слезы, и все очарование солнечного утра грозило взорваться истерикой, вполне способной перейти в припадок. - Ты что, опять ничего не помнишь?
      - Да помню я все, Алексей, - строго произнес Петрушко. - У меня они, в кармане рюкзака. Можешь похлопать.
      Лешка недоверчиво похлопал.
      - И перестань, пожалуйста, орать. На нас уже люди оборачиваются. Стыдно!
      Лешка моментально успокоился и умчался вперед. Петрушко взглянул на часы. Ну ничего, во всяком случае, на девять сорок пять успеваем железно. Сесть, конечно, не сядем, но после Подольска народ начнет вылезать, может, и образуется место для Лешки.
      Он вновь вернулся мыслями к делам пятилетней давности, к астральному киллеру Ване. Все-таки тот оказался обычным аферистом, правда, с хорошим чутьем, заказы он принимал разборчиво. Но в итоге и острое чутье не спасло Блыкова от пышущего праведным гневом Никиша, средней руки подмосковного авторитета. Никиш, которому заказным письмом пришел пакет с материалами о прочих Ваниных авантюрах, был взбешен. Особенно его потрясло собственное имя в списке тех, кому должно было уйти в лучший мир посредством направленного облучения торсионными полями. В пакете также содержалась просьба попридержать Ваню в этом, нелучшем мире, ибо сперва Ваня должен расплатиться со всеми пострадавшими, учитывая неизбежные проценты. В итоге Ваню вывезли в глухой и мрачный еловый лес, долго и с наслаждением били, после чего раздели догола и, накрепко привязав к новогоднего вида елке, уехали прочь. А за Ваню принялись изголодавшиеся местные комары... К вечеру укосовские наблюдатели сочли, что с Блыкова хватит, и заплутавшими грибниками вышли из чащи. Отвязали невменяемого Саурона, скормили ему бутерброд, вывели на шоссе и по-дружески посоветовали не обращаться в ментовку - "а то эти бандюки, парень, тебя вообще в бетон закатают. Сам, небось, видел в кино..."
      Все это было скучно и обыденно, только вот в деле Блыкова возникла тонкость - один из заказчиков, решив подстраховаться, начал искать параллельного исполнителя, и каким-то чудом вышел на Гену, скромного учителя математики в подмосковной школе. Геннадий Александрович долго не мог понять, что хочет от него раскованный товарищ в косухе, потом хмуро сообщил, что ничем подобным не владеет, а если бы и владел, то первым кандидатом на упокоение стал бы его наглый пальцатый собеседник. Товарищ оскорбился, принялся махать ручонками, хвататься то за мобилу, дескать, сейчас братки подъедут, то за нож, типа лично покромсаю лоха... и сам не заметил, как оказался в мусорном баке в трех кварталах от Гениного дома, без мобилы, без ножика, без косухи... да и, откровенно говоря, без штанов. А кварцевые часы его показывали, что прошло всего две минуты.
      Обиженный товарищ, разумеется, и не подозревал, что люди из УКОСа ведут за ним наружное наблюдение. Что подозревал сам Геннадий Александрович, сказать было трудно. Гена - человек неболтливый. Во всяком случае, визиту Петрушко он не особо удивился, не стал играть в словесные игры. Съездил в управление, пообщался с генералом Вязником, обещал подумать. Две недели спустя его взяли в штат.
      Как показала тщательная и неизбежная в таких делах проверка, Гена действительно имел сильный дар, и действительно почти никогда им не пользовался. Разве что в исключительных обстоятельствах, если в горло ножиком тычут. Умение свое он получил от прабабушки, та умерла, когда он еще не кончил школы. С тех пор учителей у него не было, и развивать магические способности он боялся, считая их чем-то вроде наследственной болезни. По той же причине он не заводил и семью. "Пойми, Михалыч, - однажды горько сказал он, - если ты умеешь это, ты всегда ходишь по грани между человеком и нелюдью. Я худо-бедно контролирую себя, не скатываюсь туда, а вот удержится ли мой ребенок? Представь, что твое дитя, плоть, как говорится, от плоти - уже и не человек, а непонятно кто... Понимаешь? Впрочем, не дай тебе Бог это действительно понять".
      В УКОСе, однако, ему пришлось подучиться, были все-таки в штате маги, пускай и всего-ничего. За три года он освоил куда больше, чем передала ему неграмотная бабушка в детстве, и хотя магическое искусство давалось ему легко, Гена занимался с явным отвращением. "Михалыч, - вздыхал он в редкие минуты разговорчивости, - мы тут все уроды, по-хорошему нас надо бы в больнице под замком держать. Магия - это болезнь, оставшаяся от диких времен, - и как ее экстрасенсорикой ни обзывай, болезнью она и останется. И болезнь-то неизлечимая. Думаешь, я не пробовал? Я даже в церковь ходил, исповедовался, думал, снимут. Хрена! Кажется, меня там за психа приняли, добрых слов наговорили, святой водичкой побрызгали - а толку ноль. Хотел я батюшке продемонстрировать что-нибудь, да постеснялся - нехорошо ведь, в храме-то. С тех пор больше и не хожу, бесполезно. Родовое проклятье, наверное... Но знал бы ты, какой это соблазн, как временами тянет... и не только проблемы всякие порешать, а вообще... оно как наркотик засасывает. Ты бы уж пореже меня напрягал, что ли. А то уйду алгебре оболтусов учить, тоже неплохо получалось".
      ...Электричка действительно оказалась битком. Мало того, что на платформе народ толпился давней очередью в Мавзолей, она и пришла не пустая. Наверняка от Каланчевки ехала, если не вообще с Рижской. Разумеется, толпы, визжа и матерясь, ринулись внутрь, захватывать немногочисленные свободные места. Не надеясь уже на свою долю этой добычи, Виктор Михайлович стремился хотя бы прикрыть Лешку, чтобы не задавили. В итоге им удалось примоститься в вагоне, возле дверей, упираясь спиной в пластиковую стенку. Лешка был немедленно посажен на отцовский рюкзак, запросил книжку с недочитанной фантастикой, но Настя была тверда как гранитная скала.
      - Нечего глаза портить, трясет ведь. Хочешь в очках ходить, чтоб дразнились? Тебе фамилии мало? - раздраженно шепнула она понурившемуся сыну.
      Петрушко поморщился. Это был удар ниже пояса. Его самого жестоко дразнили в детстве, а он - тощий, освобожденный от физкультуры очкарик, лишь хмуро огрызался, а дома давал волю слезам и фантазиям, что бы он сотворил со своими мучителями. В распаленных мечтах Витька то превращал их в кукол, сослав на воспитание к Карабасу-Барабасу, то делал персонажами страшных сказок, то попросту переводил в школу для уродов. Он бессильно обзывался в ответ "чебурашками", но на врагов это не действовало. И пускай отец убеждал его: "Терпи, мало ли придурков, а фамилия наша древняя, белорусская, известна еще с семнадцатого века. И запомни, ты не Петрушка, ты Петрушко. "О" на конце, понимаешь!" - Витя все равно клял судьбу, что так несправедливо ударила его, и совершенно серьезно собирался менять фамилию при получении паспорта. Но сие намерение в конце концов увяло. Действительно, то, о чем мечталось в десять лет, в шестнадцать показалось убогой трусостью. Да и отец бы смертельно оскорбился. "Род Петрушко не должен прерваться из-за твоих соплей!" - орал он во время этих споров.
      А ведь, если копнуть глубже, именно фамилии он и обязан многим в своей судьбе. Одноклассники травили его, насмехались - и он, не желая вечно оставаться беззащитной мишенью, записался на самбо, скрыв все свои болячки - и ревматизм, и хронический тонзиллит, и дистонию. Для этого пришлось украсть чистый бланк справки, и он пошел на это, трясясь от ужаса - когда, при очередном визите к врачу, тот зачем-то вышел из кабинета, оставив юного пациента на секундочку одного. Потом пришлось тщательно подделывать почерк впрочем, у него всегда были способности к каллиграфии. А в результате - третье место на городских юношеских соревнованиях, и дружба с Михой Сулимовым, занимавшимся в той же секции, и за компанию с ним поданное заявление в военное училище, а уже потом был немногословный майор из органов, обративший почему-то внимание на ничем не выделявшегося курсанта, и он ответил согласием, предложение майора льстило, и юному взору открывались какие-то волшебные перспективы... так и оставшиеся сказкой. Может быть, и к счастью. Бегать с пистолетами ему не довелось, служил он в экономическом управлении, пока, в угаре перестройки, капитану Петрушко не предложили перевестись в только что созданный специальный отдел, замаскированный под вывеской "ГПИ Союззаготскот". Хорошо, что с Настей он познакомился лишь спустя два года после этого. Дело ведь не только в неразглашении, секретности и прочих само собой разумеющихся делах. Главное - воспитанная в вольнодумной, а лучше сказать в диссидентской обстановке Настя на дух не переносила любые спецслужбы, а уж КГБ-ФСК-ФСБ ненавидела пылко и страстно. Полковнику Петрушко жутко было и подумать, что случилось бы, узнай она правду.
      Но ладно, это все лирика, а вот Лешка... Того дразнили не менее изощренно, а вдобавок еще и слегка растопыренные уши... Тут уж "чебурашкой" не ответишь, к самому прилипнет. Лешка ненавидит стричься, а почему - и ежику понятно. И ведь ничего не поделаешь, переводить из школы в школу бессмысленно, дети всюду дети, а менять привычную обстановку - само по себе достаточная травма. Домашнее обучение тоже пришлось отвергнуть - все-таки мальчик не должен расти тепличным овощем, ему необходим коллектив сверстников, да и не настолько он все же болен. Конечно, пришлось деликатно поговорить с учителями и с некоторыми детьми. Дети, к удивлению Петрушко-старшего, оказались не менее понятливыми, чем взрослые. Собственно, проблема возникла лишь с наглым физкультурником, не пожелавшим понимать мягкие увещевания Виктора Михайловича. Пришлось по-дружески поделиться личными проблемами с коллегами из оперативного отдела, и с тупым физруком однажды побеседовали иначе. Больше с ним проблем не возникало. А вот ребятишки порой срывались, и приходилось им напоминать, по-тихому, чтобы, не дай Бог, не узнал Лешка. Впрочем, в последний год все было относительно спокойно. То ли дети подросли, то ли нашли себе другие развлечения. Да и Лешка - не такой уж тютя, когда его сильно доводили, мог и вцепиться в обидчика смертельной хваткой. Правда, это всегда было чревато припадком, и учителя были предупреждены, что делать, если вдруг...
      Сейчас, однако, Лешка воспринял мамин запрет довольно спокойно, лишь хмуро, очень по-взрослому, пожал плечами.
      ...На каждой остановке народу все прибавлялось и прибавлялось, хотя вроде уже больше и некуда. А ведь еще до Царицыно не доехали, - сокрушенно думал Петрушко. Вот уж там будет толпа так толпа, всех утрамбует всмятку. А к тому же почти все окна забиты, не открыть, как ни пытайся. Душегубка, одним словом. Есть ли подобные ужасы в сопредельных мирах?
      Собственно, о сопредельных мирах почти ничего и не знали. Общение по астралу - крайне ненадежное средство связи, тут слишком многое зависит от источника и передатчика, а оба ведь - люди, со всеми вытекающими. Паша, то есть генерал Вязник, до сих пор не слишком-то доверяет Гениным магическим опытам. Не то чтобы он подозревал Гену во лжи - нет, того исследовали вдоль и поперек, и до, и после сеансов связи снимали энцефалограмму, и еще проверяли какой-то электроникой, о которой Петрушко и понятия не имел, тут уж была епархия научно-исследовательского отдела. Нет, доверяя Гене как человеку, генерал сомневался в объективности его видений. И пускай масса народу во время сеансов могло наблюдать все то же самое, Вязник резонно замечал, что объективных критериев проверки нет никаких. Переместиться в сопредельные миры пока не удавалось никому. А вот корреспонденты оттуда говорили, что переход не только возможен, но и время от времени происходит. Но "олларские" не знали технологии, а жадные Дети Старой Змеи не хотели делиться секретами. Или не могли передать слишком разные языки, разные смысловые системы, и хотя обмен информацией происходил напрямую "из мозга в мозг", но аберрация восприятий была слишком велика. Так что Павел Александрович сомневался вполне обоснованно. Другое дело, что он вообще во всем вечно сомневался. Такой уж он был - ехидный, насмешливый и, по его же собственному признанию, "всезнающий как змея".
      Глядя на проплывающие за окном заборы, Петрушко вновь вспомнил, как Гена зажег свои изогнутые свечи, долго молчал, уставясь на слегка качавшиеся язычки пламени. Потом, произнося нараспев непонятные слова, поводил ладонями над серебряной миской. Напрягся, страшно выдохнул, взбаламутив поверхность воды, и приготовился ждать. Вызов был послан туда, в Оллар, и если его услышат, и если пожелают ответить... Собственно говоря, попытки связи делались еще с того воскресенья, когда перепуганных мальчишек проверили в лабораториях научного отдела, а потом Виктор Михайлович явился с докладом к генералу Вязнику. Но попытки оставались тщетными, поверхность воды успокаивалась, и ничего не происходило до того, как гасли свечи. А они гасли быстро, минут за пятнадцать. Естественный ограничитель, объяснял Гена. Ведь это были особые свечи, их пламя как-то реагировало на состояние медиума, и чем сильнее его напряжение - тем быстрее они сгорали. В принципе, работать можно было бы и при погасших свечах, но не стоило. Слишком опасно для организма, достаточно перейти некий предел - и мозг быстро разрушался.
      Но в среду их все же услышали. Вода в миске слегка встрепенулась, по ее поверхности побежали радужные круги, остро запахло какими-то странными, приторными ароматами, а потом она вдруг стала твердой и плоской, в зеркальной поверхности сперва отразились догорающие свечи, а потом возникло лицо.
      Немолодой уже мужчина, с бородой едва ли не до серых, внимательных глаз, загорелое лицо лоснилось от пота, то ли слишком жарко там у них было, то ли чересчур устал.
      Слова собеседника произносил Гена, они ведь возникали у него мозгу, но вот голос - тот заметно отличался от мягкого Гениного тенорка. Глубокий, слегка надтреснутый бас, таким голосом можно командовать войсками или изрекать проклятия врагам. Видимо, воздействие шло и на речевой аппарат медиума.
      - Мы слышали и раньше, но ответить не смогли... Большой маг уже у вас... Начальник тысячи... - Гена замялся, пытаясь подобрать словесный эквивалент тому, что ощутил внутри. - В общем, какой-то немалый чин в этом ихнем Тхаране, - уже своим обычным голосом добавил он. Потом вновь заговорил голосом бородатого. - Ему поручено готовить исход... надо помешать... вернуть... мы ищем того, кого ему пришлось переместить в Оллар. Но пока не можем. Нужно... Если вы знаете, кто... Его изображение.
      Петрушко предусмотрел и такой поворот. Сейчас же фотография Димы Самойлова была поднесена к зеркальной поверхности.
      - Хорошо... Попробуем... Если... Большой маг уйдет, и тогда еще нескоро... Государь со дня на день пошлет на юг хандары... легионы... Осторожность... Он сильный... Сильнее того, в ком я сейчас говорю... Не пытайтесь сами, следите и ждите... Нужно тламмо, и только тогда... Да будет на вас мир и отблеск Единого, Рожденного и Нерожденного... Ждите...
      И тут зеркало треснуло, вновь побежали по воде лиловые круги, а погасшие свечи зачадили, съежились черными огарками. И вскоре вода стала обыкновенной водой. Гена, вытерев со лба пот, выплеснул миску в раковину.
      - Ну вот, вроде хоть что-то. Правда, понять что-то содержательное сложно.
      - Послушаем еще, - предложил Петрушко, перематывая кассету.
      - По крайней мере, - заметил майор Семецкий, замначальника оперативного отдела, - подтвердилась гипотеза о переходе сюда эмиссара из Тхарана. Понять бы еще, что за исход он готовит, и чем это опасно нашим олларским друзьям...
      - Если это действительно друзья, - покачал головой Виктор Михайлович. - Фактически мы ничего о них не знаем, и есть ли у нас общие интересы - вот вопрос. То, что они хотят решить свою проблему нашими руками - очевидно. И я не вижу в том ничего плохого, если это и нам выгодно.
      - Нам-то выгодно, - решительно заявил Гена. - Те, с кем мы держим контакт, "Люди Единого", по крайней мере не хотят, чтобы от них к нам кто-либо перемещался. Как я понимаю, и мы добиваемся того же.
      - Граница на замке? - прищурился Юрик Семецкий. - Разумно. Отношения могут быть лишь потом, когда их при необходимости можно односторонне прекратить. А эти "Люди Единого" что-то вроде секты?
      - Видимо, - кивнул Гена. - Но секта многочисленная, готовящаяся со дня на день стать господствующей верой.
      - Вот только в их религиозные войны нам и не хватало влезать, усмехнулся Петрушко. - Как-то, знаете ли, и своих ваххабитов по уши хватает.
      - А кто влезает? - удивился Семецкий. - Пускай Тхаран отсюда убирается, а уж как они в Олларе будут между собой грызться, не наша забота. "Люди Единого" наши союзники лишь в том, что касается блокады.
      - А вы уверены, ребята, - подала голос молчавшая доселе Генина ассистентка Лариса, - что блокада всегда будет нужна этим "единянам"? Что они сами не полезут к нам, со временем? Нести, например, свет истинной веры? Фанатики, они же и в Африке фанатики. А тут даже не Африка, тут вообще...
      - Лариса Сергеевна, - терпеливо произнес Петрушко, - здесь ни в чем нельзя быть уверенным. Это уравнение с кучей неизвестных. Мы не можем сейчас решать стратегические задачи. Нам бы вышибить отсюда эмиссара и предотвратить дальнейшие перемещения, вот и все.
      - И ребенка бы вернуть, - деловито пробасил Юрик. - Русские своих не бросают.
      Окружающие невесело рассмеялись.
      - Пап, - дернул его за рукав Лешка, когда они уже выползли из душной электричкиной утробы на потрескавшуюся старенькую платформу, - а я там этого дядьку видел. Правда!
      - Какого такого дядьку? - скучно отреагировал погруженный в себя Петрушко.
      - Ну того самого! Который в парке, - протянул Лешка, досадуя на папину непонятливость и заторможенность.
      Виктор Михайлович поперхнулся и кинул быстрый взгляд на супругу. Ну, хвала небесам! Настя, невзирая на неподъемные сумки, стремительно неслась впереди, и цель ее не вызывала сомнений - крашенный в темно-зеленые тона станционный магазин.
      - Леш, ты это серьезно? - отчего-то шепотом переспросил он. - Ты не шутишь?
      - Я что, выгляжу как идиот? - сын решил обидеться. - Я что, дурной или слепой? Именно этот дядька, что в парке хулиганов прогнал. Он наискосок по проходу сидел.
      Петрушко сделал пару глубоких вдохов.
      - Почему же ты мне сразу не сказал?
      - А зачем? - Лешкиному удивлению не было предела. - Что мне, делать больше нечего?
      - Ну, - терпеливо ответил Виктор Михайлович, - я бы поблагодарил его, познакомились бы...
      - Да он, наверное, и не помнит про меня! - махнул рукой Лешка. - И вообще, нафиг он нам сдался? Скучный весь такой, газету читал...
      - "Нафиг" говорить неприлично, - автоматически среагировал Петрушко. - Ты бы мог сказать "на что он нам сдался?" А вообще познакомиться с хорошим человеком всегда стоит. Он, кстати, раньше нас вышел, не заметил?
      - Не-а, - мотнул головой Лешка, - он остался. Наверное, ему до Серпухова.
      - Ладно, проехали... Беги лучше к маме, поможешь очередь занять. А то ведь попадет нам с тобой, что одну ее бросили.
      Едва только Лешка, сверкая незагорелыми икрами, скрылся в дверях магазина, Петрушко вороватым движением извлек мобильник и надавил кнопку.
      - Юрик? Срочно. "Болонья" едет сейчас в электричке до Тулы, с Курского вокзала отошла в девять сорок пять. Лешка опознал. Что? Нет, не пробовал. Да, но осторожно. Все, кончаем связь.
      Он вновь спрятал мобильник и попытался ощутить себя нормальным дачником. Получилось плохо.
      12.
      Он как раз ставил чайник, когда в прихожей тоненько тренькнул звонок. Хайяар поморщился, выкрутил конфорку и пошел открывать. Никого он сегодня не ждал, люди Магистра получили задания и должны были проявиться лишь через неделю. Кого же это принесли духи тления? На всякий случай сотворив в воздухе знак "ирра-гъяму", он щелкнул дверными замками.
      Духи тления, как оказалось, принесли Анечку. И даже не тления, пристыдил себя он, напротив - духи яблоневого цвета.
      - Добрый вечер, Константин Сергеевич, - с порога выпалила Аня. - Вы извините, я вас ни от чего не отрываю?
      Была она на сей раз в легком, лазурного оттенка платьице, едва прикрывающем колени. Волосы, схваченные в тугую косу... Румянец щек... Сбившееся дыхание. А в глазах - льдинки слез.
      - Абсолютно ни от чего, - кивнул для убедительности Хайяар. -Проходи, пожалуйста. Чаю будешь? Только подождать придется, я как раз кипятить собирался. Эти электроплиты, знаешь ли, такие медлительные. Хотя кому я говорю, этот кошмар ведь по всему дому...
      - Константин Сергеевич, я... - выпалила Аня. - Тут такое... Просто так получается, что мне больше некому...
      - Так, Аня, - решительно сказал Хайяар, - пошли на кухню, не в передней же говорить, подпирая стенку.
      Усадив ее на мягкий плюшевый диванчик, он вновь занялся чайником.
      - А то, может, кофе? Ты как, Аня, в смысле кофе?
      - Константин Сергеевич, да я ничего не хочу. Просто, понимаете, Владька только что звонил... надо же что-то делать, а своим я не могу... с маминым-то сердцем.
      - Так... Давай, рассказывай по порядку, что произошло, - мягко произнес Хайяар.
      Владька... Двадцатилетний щенок, Анечкин воздыхатель. Он уже не раз слышал про этого юношу. Нет, все понятно, дело молодое, и странно было бы, не увивайся вокруг такой девушки стая парней. Однако наверняка ведь можно найти и что-то получше. Владька... Если в Анне он чуял блистательную, тонкую породу, кровь истинной кассары, то этот... выгребать навоз, пахать землю, возить на мельницу мешки, ну по крайности подручным в лавке. Не более. Смерд - он и в Железном Круге смерд. Даже в институт не поступил, работает после училища электриком, от армии косит. И что такого в этой прыщавой дылде увидела Аня светлая, нежная, подобная редкому сапфиру? Поистине Высокая Госпожа Ниу-лон-бао, покровительница любви земной и небесной, недосмотрела... Да, недосмотрела... Или, напротив, покарала за приверженность безумной здешней вере. Впрочем, вряд ли боги Оллара слишком озабочены тем, что творится в Железном Круге... им бы со своим управиться...
      - В общем... - Аня запиналась, не зная, с чего лучше начать, - он у Руслана взял машину, покататься... Вы не думайте, он водить умеет, у него и права есть... еще в школе получил, в УПК, категории "б".
      - Так... - негромко протянул Хайяар, - покататься, значит? Просто так?
      - Да нет, - скривилась Аня, - он, дурачок, меня покатать хотел. Вроде как подарок - подъехать к дому, просигналить. Он же такой, я рассказывала. - Так, - повторил Хайяар, - значит, покатать. И в кого он влетел?
      - В джип "Чероки", - всхлипнула Аня. - Набитый бандюками какими-то.
      - Сам-то цел? - сухо поинтересовался Хайяар, искренне надеясь, что нет.
      - Цел, - радостно ответила Аня, и тут же улыбка ее погасла. - Но машина вдребезги, Русланова "восьмерка". А главное, джип этот идиотский покорежил. В общем, сейчас он оттуда звонил, там уже и милиция, и эти... Выпросил у кого-то мобильник, чтобы, значит, я не ждала, не волновалась.
      - Да уж, - кивнул Хайяар, - заботливый юноша. Ну и что же ты теперь хочешь?
      Аня тяжело вздохнула.
      - Да я сама не знаю... Что теперь будет... Его же братки убьют, как нечего делать. Откуда у него деньги, а они двадцать тысяч требуют... зеленых. И Руслану еще отдавать, за "восьмерку".
      - А кто виноват? - мрачно осведомился Хайяар.
      - Да он ничего толком и не объяснил, - Аня всхлипнула. - Сказал, чтобы родителям его позвонила, предупредила... Вот... Он же как маленький, Владька. И что теперь?
      - Да что теперь? - развел руками Хайяар. - Побегает, поищет деньги, займет, заработает... Ему все-таки не десять лет, а двадцать. В этом возрасте некоторые брали вражеские замки, создавали империи, разрушали города. Но ты-то, Аня, умная же девушка, ты что, действительно собиралась с ним кататься?
      - Нет, конечно, - вспыхнула Аня. - Что же я, совсем? Он ведь как в УПК на права сдал, так почти и не водил с тех пор, ну, если кто из друзей даст за баранку подержаться. И вообще, я ему не хочу слишком многое позволять...
      - Это правильно, - механически кивнул Хайяар. - Таким многое позволять нельзя. Таких вообще надо... ладно. Я понял ситуацию. И что дальше?
      - Я не знаю, - Аня всхлипнула. - Как он позвонил, меня точно кипятком обдало... И родителям-то не скажешь, сами понимаете. Я к вам сразу... посоветоваться. Вы же опытный... - и тут ее прорвало, она уткнулась головой в стол, плечи затряслись.
      - Мудрый, старый... очень мудрый и очень старый, - Хайяар подошел к плите, выключил не успевший еще закипеть чайником. - Ладно, поехали.
      - Куда? - все еще рыдая, переспросила Аня.
      - Туда, - вздохнул Хайяар, - на место происшествия. Похоже, там действительно требуется кто-то очень старый...
      Добрались они быстро. Вопреки Аниным опасениям, первый же водила послушно притормозил возле них и с готовностью открыл дверцу.
      - Варшавка, возле Международного Почтамта, - сквозь зубы процедил Хайяар. - Полтинник. Садись, Аня.
      Водила, усатый краснорожий дядька, молча порулил в указанном направлении. Хайяару даже не пришлось особенно напрягаться. Настоящей магии тут и не требовалось, такому животному хватит и первого Знака Власти.
      Он по-прежнему ощущал волну сопротивления от Аниного крестика, но не в пример слабее, чем тогда, на лестнице. Если что, работать он сможет.
      "Жигуль" уверенно пилил в потоке машин, перестраивался из ряда в ряд, водителю не приходилось напоминать о скорости - он и сам, казалось, рад был побыстрее избавиться от не совсем обычных пассажиров. А над городом сгущались теплые сумерки, пронзительно пахло бензином, полнеба на западе пылало исполинским костром, а у восточного горизонта уже покачивался острый лунный серп, готовый к обильной жатве.
      ...Гаишники, как оказалось, уже успели все замерить и отбыли, забрав у растерянного Владьки документы. А вот пострадавшие остались - двое плотного сложения парней в белых рубашках и при галстуках, коротко стриженные и крайне раздосадованные испорченным вечером. Бледный Владька стоял рядом, тоскливо изучал трещинки в асфальте и, похоже, прикидывал, как будет смотреться в гробу, с охапкой чахлых гвоздик на груди.
      Высадив их, водитель газанул, стараясь поскорее убраться отсюда. Он даже забыл взять полтинник, и Хайяар не настаивал - в конце концов, пускай смерд радуется, что пригодился благородным господам.
      Аня, конечно, бросилась к Владьке, прильнула к тощей груди, засопела, пытаясь сдержать слезы. Тот, растерянный, явно не ожидавший такого поворота, неловко гладил ее по волосам, шептал что-то бессвязное.
      Предоставив юную парочку саму себе, Хайяар неспешной походочкой приблизился к разбитому джипу. Его пассажиры слегка оживились.
      - Отец, как я погляжу? - скучающим голосом произнес один из них, с ослепительно-белыми зубами, кивнув в сторону Владьки. - Да, неприятности... я понимаю. И главное, машина-то новая была, еще и поездить не успел... Теперь придется новую брать, ты же понимаешь, мы на латаных не катаемся. А это тебе, отец, выходит в двадцать тысяч. Ну, не рублей, ты понимаешь. То есть, если хочешь, можно и по суду, официально. Но чисто по-человечески предупреждаю - по иску придется выплачивать больше. Время, как понимаешь, это деньги в квадрате.
      Хайяар молчал, внимательно слушая белозубого, а тот, все тем же скучным и снисходительным тоном продолжал:
      - Денег таких, очевидно, нет, и занять не у кого? Понимаю. Что за страна! Но ты не расстраивайся, не все потеряно. Мы ведь тоже не звери, мы выручим. Значит, таким макаром - завтра с тобой съездим к нотариусу, подпишешь договор о продаже квартиры. И не бери в голову, тебе самому с бумажками бегать не придется, БТИ, жилищный комитет, это мы все организуем. Ваша трехкомнатная хорошо пойдет, не меньше сорока, двадцать нам, а на что останется, можно вам и в области неплохое жилье подобрать. Оно и лучше - свежий воздух, природа. Так что выше голову, отец, жизнь только начинается.
      - Хорошо иметь домик в деревне, - поддакнул второй и сам же хохотнул своему остроумию.
      - Нет, ребята, вы ошиблись. Я не папа, - он мрачно усмехнулся. - Я совсем наоборот. И все будет не так, и жизнь подходит к неизбежному концу. Хайяар тяжело взглянул на обладателей белых рубашек, и те непонимающе уставились на "нестандартного папашу". - Хотите знать, как на самом деле будет? Вот ты, - он ткнул пальцем в весельчака, - умрешь к середине августа, по онкологии, неоперабельная стадия. А вот ты, - хищно улыбнулся он белозубому, повесишься у себя в сортире. Черная тоска, или маниакально-депрессивный психоз, так это у вас называется. Недельки три пока погуляй, а потом - в петлю. Стоять! - негромко, но властно произнес он, видя, что веселье в бандитских глазах гаснет, а руки тянутся куда не положено.
      Поздно, поздно. Мысли Хайяара уже клубились бурым туманом, и из него родилась тонкая, слегка искривленная игла, хищно задрожала, точно усики муравья тси-лмау, раздвоилась - и вошла в сердца так ничего и не понявших парней. Никто, разумеется, не мог ее видеть, все происходило в оммо-тло, первом из внутренних слоев Круга, но вот уже обреченные часто-часто задышали, точно им не хватало вечернего, напоенного бензином и сиренью воздуха, потом их затрясло мелкой дрожью, и оба молодых человека обессиленно сползли вниз, привалившись спинами к останкам своего джипа. Глаза их тупо, бессмысленно уставились друг на друга.
      - А не пройдет и часа, мальчики, вам станет очень-очень больно, участливо сообщил им Хайяар. - Только "Скорая помощь" не поможет. Вам вообще уже больше ничего не поможет. На джипах ездить вредно для здоровья, вас разве не предупреждали? У вас, видимо, плохая память. - Голос его сделался плавным, чарующим. - Вы плохо помните. Вы вообще ничего не помните. Ни кто въехал в зад вашему джипу, ни парнишку, ни девчонку, ни меня... Вы совсем ничего не помните. А если вам напомнят - скажете, что ни к кому претензий не имеете. Вам и не надо их иметь, вам бы сейчас о другом подумать, о том, как войдете вы в черные пещеры Нижнего Слоя, во владения Великой Госпожи Маулу-кья-нгару, и что вы ей там скажете, прежде чем хлебнуть воды из Круглого Озера...
      Он резко повернулся и направился к испуганно глядящим издали Ане и Владьке. На душе было весело, душа напоминала сейчас чрево после роскошного пира в доме знатного. Живой силы в парнях было изрядно, и он взял ее почти всю, оставив бедолагам самую малость, чтобы их смерть гляделась естественно. Пришлось, конечно, влить им по капельке киар-мин-дау, "полужизни", пятнами рассеянной в оммо-тло. Это поддержит их первое время, обманет здешних лекарей с их мертвыми железками и снадобьями, зато потом отравит и те остатки истинной живой силы, что еще плескалась в сердцевине их имну-минао. А выпитого из них вполне хватит недели на две серьезного магического делания.
      - Все, ребята, - весело сообщил он выжидательно глядящей на него молодежи, - этой проблемы больше нет. У владельцев джипа нет никаких претензий. Они не будут требовать денег, у них вообще теперь другие интересы. А за "восьмерку", - повернувшись к Владьке, он хлестко щелкнул его по носу, - ты Руслану заплатишь что положено, и тут я тебе помогать не буду. Ты уже достаточно большой мальчик.
      13.
      Вода в тарелке подернулась радужной дымкой - и застыла, являя облитую умирающим закатом горницу. Увы, пришлось обходиться обычной тарелкой с надписью "общепит", наследство покойной хозяйки квартиры. Серебряной чаши, какая положена при связи по Тонкому Вихрю, все равно не было. Тем более, что серебро - это условность, главное - произнеся необходимые Слова Силы и совершив ритуал, проникнуть духом сквозь разделяющую Круги пустоту, что лишь кажется пустотой, на самом деле она живая. И не просто послать иглу своего имну-тлао в бесконечно далекий теперь Оллар, но и попасть куда надо, так попасть, чтобы тебя услышали и ответили.
      А надо было - в Белый Замок, где сидят сейчас составляющие Собрание старцы, обладатели плащей власти. Они ждут его слова, его отчета. И знают - он среди них, он видит все, происходящее в горнице, слышит каждое слово и готов ответить, когда будет ему дозволено говорить. Ибо не прошедший Глубинное Посвящение не может носить цветной плащ, ему надлежит почтительно молчать. Даже если он столь важен Собранию, что его вызывают из другого Круга, по тянущейся сквозь Тонкий Вихрь ниточке... и вообще допускают на самую вершину Тхарана, туда, где обсуждаются поистине тайные дела, недоступные не то что мелкой шушере, но и проверенным, надежным магам, прошедшим Великое Посвящение.
      Хайяар передернул плечами, его знобило, хотя в комнате было тепло. В этой, московской. А уж тем более в той, расположенной в самой высокой башне Белого Замка, там горница не успела еще остыть от жара иллурийского солнца. Но слишком уж много сил отнимала связь. Тонкому Вихрю, как и любому живому, не нравится, когда его протыкают насквозь, он стремится оборвать светящуюся ниточку, затянуть открывшийся в его плоти канал, и нужно немало потрудиться, дабы сладить со своенравной пустотой. Зато теперь он, можно сказать, был рядом со старцами-плащеносцами и видел все их глазами. Впервые оказывали ему такую честь.
      ...Ставни плотно затворили, и пространство озарялось лишь десятком толстых свечей, равномерно расставленных по углам. И хотя это не столь уж и требовалось, хотя все пятеро вполне могли бы обойтись и без света, они не считали себя вправе посягать на вековые традиции. Собрание Старцев должно проходить именно так - зажжены розовые свечи, закрыты ставни, Покров Тишины наложен на неимоверно разросшуюся сейчас горницу, и подслушать их не мог никто - ни любопытный раб (хотя таковых здесь и не водилось), ни любопытный колдун-одиночка, коим Тхаран отчего-то побрезговал. Что же до своих магов, те никогда и не рискнули бы подслушивать, они еще с юности, с суровых лет ученичества знали, чем это кончается. И уж тем более стихийные духи - уж с кем-с кем, а с подобной живностью собравшиеся умели обходиться не менее искусно, чем опытный псарь с порученной ему сворой.
      И все-таки, чувствовал Хайяар, они боялись. Страх - слабый, едва ощутимый, желтовато-бурый, - выползая из их мыслей, дрожал в замкнутом пространстве горницы, клубился невидимым обычному глазу дымом. Его, конечно, легко было бы развеять, но к чему? Все пятеро слишком хорошо знали причину, а притворяться друг перед другом считали делом постыдным.
      Долгое молчание нарушил плотный седобородый старик в белом плаще, сидевший напротив дверей, в высоком кресле со спинкой, изображающей вставшего на дыбы горного барса.
      - Уважаемые, не будем тянуть время. Я полагаю, вы догадываетесь, какого рода сообщение пришло сегодня из Сарграма. Увы, то, чего мы боялись, в конце концов и случилось. Государь Айлва-ла-мош-Кеурами, отвергшийся почитания Высоких Господ и прилепившийся к вредоносной вере Единому, объявил об этом всему своему народу. Таким образом, древний нарыв наконец-то прорвался гноем. Люди Единого, поначалу робкие и смиренные, как-то незаметно размножились, их лжеучением соблазнились блистательные кассары, ему не чужды ни купцы, ни воины, о черни я уж и не говорю. Слишком долго мы смотрели на это сквозь пальцы, нам казалось, что Высокие Господа лишь терпят нечестие до времени, чтобы тем страшнее покарать зло, и потому Тхаран не вмешивался. Но теперь люди Единого проникли и во дворец государя, льстивыми речами пленили его, теперь они - его глаза, его уши, его длань. Пока жив был престарелый отец, Айлва еще скрывал свое отступничество, он, правда, даровал свободу людям Единого, но почитал и природных олларских богов. Но не прошло и полугода со дня кончины великого Ллеу-ла-мош-Айл-Гьороно, как его младший сын с головой погрузился в темные воды предательства. Люди Единого нашли ключи к его впечатлительной душе. И потом, эта недавняя его победа над полчищами западных варваров... он уверен, что конница Луан-ла-мау-Тсимау сумела растоптать орду лишь благодаря заступничеству Единого. Он, дескать, видел в небе знак. Мы-то, разумеется, понимаем, откуда берутся подобные знамения.
      - Без предателя Алама не обошлось, - хмуро заметил маг в синем плаще, сидевший возле наглухо закрытых ставней.
      - Это само собой, - согласился обладатель белого плаща. - Но будь дело в одном лишь Аламе... В конце концов, кто он такой, этот Алам? Он даже не проходил изначального обучения в Тхаране, его натаскивали сарграмские горные колдуны, то есть дикари, дальше слоя стихийных духов и не умеющие проникать. Ну, наш Тхаран, конечно, дал ему многое. Малое Посвящение... Спустя тридцать лет - Великое. Но ведь Глубинного Посвящения он так и не прошел, и значит, любой из нас, сидящих тут, способен поразить его в поединке.
      - Так-то оно так, - раздумчиво произнес худощавый старец, укутанный в темно-зеленый плащ. - Но ведь мы и не пробовали. Алам ушел десять лет назад, и что с ним за это время случилось, никому неведомо.
      - В том-то и дело! - горько усмехнулся Белый Плащ. - Мы не понимаем природу той силы, что сопутствует людям Единого. Но что сила есть, и немалая, никто из нас не станет отрицать. Да, не стоит омрачать души принявших Малое Посвящение, и уж тем более учеников, но только слепец способен бесстрашно низвергнуться в пропасть. Каждый из нас, прошедших Глубинное Посвящение, не раз сталкивался с со слугами Единого. Конечно, были среди них и простаки, лишь болтающие о своем Боге, но не причастные Его могуществу. Но вспомните, как при встрече с некоторыми их вождями нас покидало все наше магическое искусство, невозможным становилось даже простейшее делание, доступное и деревенской ведьме. Точно некая стена закрывала нам путь к внутренним слоям Круга, и противостоять безумцам-единянам мы способны были одной лишь примитивной земной мощью. Что ж, и это немало. Было... Теперь, когда на их стороне государь Айлва-ла-мош-Кеурами, когда железные хандары северян двинутся в равнинную Иллурию... а они двинутся, не сомневайтесь. Даже если великий государь наш Айяру-ла-мош-Ойгру, да продлят боги его земное существование и введут в свой светлый чертог после, соберет все свои войска, оголит южную и восточную границы, и двинется навстречу брату-предателю Айлва... даже не хочется произносить "ла-мош"... исход битвы может быть очень разным. Давайте говорить прямо - Сарграм давно уже не слабее Иллурии, нам никак не выставить более двухсот тысяч ратников, а у них только в регулярном войске семьдесят хандар... итого триста пятьдесят тысяч воинов. А еще ведь есть варвары-вассалы, есть дружины знатных людей... и еще, не забывайте, есть золото. Люди Единого, как это ни печально, весьма преуспели в приумножении благородного металла. И наконец, язва поразила не один лишь Сарграме. Зараза тлеет и у нас, в солнечных иллурийских землях. Враг вполне может ударить нам в спину.
      - А наш Тхаран? - напомнил Синий Плащ. - Тхаран может выдвинуть тысяч пятьдесят... а если постараться, так и все восемьдесят. Тем более, наши воины это вам не государевы ополченцы...
      - К ветхой рубашке заплат не пришивают, - раздраженно бросил Белый. Что эти тысячи? Капля в океане. Мир поворачивается, уважаемые старцы, мир меняется. И похоже, нам в этом новом мире места нет. Конечно, мы уйдем не быстро... и не тихо. Но придется. Потому и создается убежище, потому мы и посылаем наших людей в Железный Круг. Но если раньше мы еще надеялись, что туман развеется, то теперь...
      - Что же ты так уверен, Иргру-Йаро, в победе единян? - Зеленый плащ нервно поежился. - Да, Высокие Господа пока молчат, но когда дело дойдет до последней черты... вот тогда они и сокрушат мерзость, огнем очистят вверенный им Круг. Мы ведь не раз их вопрошали, и неизменно получали именно такой ответ.
      - Хауш-ла-Медани, - грустно и просто сказал Белый, - неужели ты еще не понял самого главного? Кто эти людишки? Мелочь, прах. Но за ними стоит не просто одна из мировых сил. Их Единый, которого они почему-то называют Рожденным и Нерожденным - вы не догадываетесь, кто Он? Или слишком страшно признаться самим себе?
      - Говори, Иргру-Йаро, - твердо произнес доселе молчавший горбун в лиловом плаще. - Не стесняйся. Тут все свои. И даже наблюдающему сейчас за нами меккосу Хайяару тоже можно разрешить послушать. Тем более, если он справится со своим нынешним служением, можно будет подумать и о Глубинном Посвящении.
      Хайяар постарался, чтобы его усмешка не отразилась в тарелке. Ни в этой, общепитовской, ни в огромной серебряной чаше там, в горнице. Глубинное Посвящение... Это не раньше, чем кто-либо из старцев-плащеносцев опасно приблизится к черте, отделяющей мир средний от владений тьмы. Но никому из собравшихся еще не время опускаться в нижние пещеры... И потому обещания лилового Амлани-Мианоси подобны клочку соломы, какой вешается перед мордой вола.
      - Что ж, скажу, - чуть приподнялся Иргру-Йаро. - Думаю я, это Спящий, почтенные старцы. Спящий. Ныне Он просыпается у нас, как проснулся некогда в Железном Круге. И Высокие Господа, как сие ни горько, ничем не смогут воспрепятствовать. Луна, отраженная в озере, почти столь же ярка и прекрасна, как и небесная луна, только вот она исчезнет, если вычерпать озеро. А та, что наверху - останется. Так же и они, Высокие наши Господа, чьей силой мы и стали тем, кем стали. Но теперь сила их истощается, и нам, увы, приходится бежать. Это все же лучше, чем умирать в муравьиных ямах, жариться на огне или кормить собою крыс в единянских темницах. И даже не это страшно. Смертью не спастись Спящий настигнет нас и в Нижнем мире, в темных пещерах. Только там уже не будет Великой Госпожи Маулу-кья-нгару, она растает вместе с остальными. А будет там одно лишь обжигающее дыхание Спящего. Поэтому мы и меняем Круг. И это теперь должно стать главным для Тхарана. Все прочие дела надо сворачивать. Да, мы верны великому государю нашему Айяру-ла-мош-Ойгру, мы будем ему помогать, мы выставим тридцать тысяч... ни пятьдесят, ни восемьдесят не надо, жалко людей, мы останемся с ним до последнего... то есть до того мига, когда уже пора будет уходить. Мы, вполне вероятно, возьмем его с собой... если государь проявит твердость и не падет в ноги изменнику-брату... что тоже ведь может статься. Но глупо и бессмысленно погибать Тхаран не должен. Я сказал. Есть ли возражения, почтенные старцы?
      Некоторое время все молчали, и лишь треск свечей нарушал густую, вязкую тишину. Потом доселе молчавший маг в иссиня-черном плаще мигнул бесцветными глазами. Хайяар сейчас же напрягся, неприятно засосало под ложечкой.
      - Иргру, я, в общем-то, не стану возражать, в стратегическом плане ты прав, действительно, грубо говоря, пора рвать когти. Меня огорчает даже не это. Вот уже почти шесть веков существует наш магический утес, Тхаран, за это время были сделаны величайшие открытия, мы проникли в тайны природы столь глубоко, что и не снилось старцам-основателям, мы сделали магию из плебейского ремесла высоким искусством, мы поддерживали порядок в Олларе, мы сдерживали волны хаоса, бьющиеся о пределы Круга. Мы научились проникать в смежные миры, мы... да что там говорить! И вот теперь практически все это придется бросить. Ну скольких мы сумеем взять в Убежище? Ну полторы тысячи, ну в лучшем случае две. Причем это вместе с челядью, воинами, учениками... А прочих придется оставить. По самым скромным подсчетам - около пяти тысяч магов, пятьдесят тысяч воинов, пятнадцать тысяч учеников. Из вещей мы сможем унести лишь то, что каждый возьмет с собой. Иначе, как все мы знаем, нельзя, мы пока еще не умеем переправлять в сопредельный Круг мертвые вещи. Ну ладно, там нам не понадобится золото, не понадобятся драгоценности. Но оружие, утварь, инструменты... И прикиньте, сколько уйдет запасов Силы! Это же не в соседний город на ярмарку съездить. В общем, раз уж сегодня мы называем вещи своими именами, давайте скажем прямо - Тхаран погибнет. В своем нынешнем виде, разумеется. Там придется все начинать заново. И если здесь, среди культурных народов, нам потребовалось шестьсот лет, чтобы достигнуть нынешней мощи, то представьте, каково это будет среди дикарей. Нам же придется учить их практически всему, приручать - а иначе нельзя, иначе они сожрут нас, и никакая магия нам не поможет. Теперь самое главное. Вы представьте, что начнется, когда весь Тхаран узнает, что приходится бежать, но возьмут с собой хорошо если десятую часть, а остальных бросят здесь, на съедение людям Единого! Легко приказывать нижестоящим сейчас, когда Тхаран в силе и славе, когда даже те, кто вообще знает о подготовке Убежища, думают, что это не более чем запасной путь, как в лисьей норе. А когда они узнают правду? Когда магам низших посвящений нечего будет терять? А ученики? А воины? Представляете, какая начнется резня? Это, пожалуй, окажется для Тхаран пострашнее, чем панцирники Айлвы. Вот так, почтенные старцы.
      - Значит, придется уходить тихо! - решительно заявил Синий Плащ. Придется нам самим, Собранию, составить списки, причем с каждым отобранным придется говорить, потребовать клятвы молчания. Но думается мне, что такую клятву сдержат не все... и многие из тех, кто действительно потребуется нам в Убежище, могут проболтаться. В магах высоких степеней я уверен, но ученики... а тем более воины и рабы. Значит, этих придется переправлять, ничего им до самой последней минуты не объясняя, при том они в нужное время должны оказаться в местах Перехода. Необходимо все предусмотреть, отдать в должном порядке необходимые приказы... Словом, нелегкая нас ожидает работа.
      - А что делать? - вздохнул хозяин замка, запахиваясь в свой белоснежный плащ. - Придется вспомнить молодости и заняться канцелярскими трудами самим, не полагаясь до поры на помощников. Но иначе Тхаран не спасти.
      - А вообще, на сколько мы можем рассчитывать? - поинтересовался зеленый старец. - Как долго в Железном Круге продлится подготовка?
      Иргру-Йаро усмехнулся, пожевал тонкими губами.
      - Ты можешь ответить Собранию, меккос. Если, конечно, тебе есть что сказать.
      Хайяар вздохнул.
      - Почтенные старцы, ну что я вам сейчас скажу? Прошло всего две недели, я только начал работу. Ищу наилучшее место перехода, вы же знаете, насколько это непросто. А еще ведь надо собрать достаточное количество лемгну, которые ни о чем не должны подозревать. Причем в обоих Кругах. Те, кому мы платим в Железном, трусливы и жадны, но хитры и переменчивы. От них можно ожидать любой пакости, их обещаниям нельзя слишком уж верить. Но если удача будет сопутствовать нам, то, думаю, месяца через три можно начинать. За это время я успею подготовить место перехода, а главное, соберу лемгну и там, и там. Но ведь это при наилучшем раскладе. А так дело может затянуться и на полгода. Вы не забудьте, что в Железном Круге тоже все не так просто, тут магия наша слабеет, да и слишком многое тут неподвластно магии.
      - А к тому же, - добавил Иргру-йар, глядя на ровный, наконечником стрелы устремленный вверх огонек свечи, - вполне возможно, люди Единого знают о наших планах и могут охотиться на Хайяара. У них ведь, у единян, из магов не только Алам имеется. Не знаю уж, сумеют ли они самостоятельно перейти в Железный Круг, или по Тонкому Вихрю установят связь с кем-нибудь из тамошней стражи... ведь и там есть маги, слабые, конечно, необученные, но есть. Чтобы говорить сквозь Тонкий Вихрь, их умения хватит, это проверено.
      - А как насчет главного? - Синий Плащ прищелкнул пальцами. - Отсюда ведь единянам гораздо удобнее уничтожить Хайяара, чем совершать сомнительные вылазки.
      - Ну, это совершенно понятно, - улыбнулся Иргру-Йаро, - делаем все, что необходимо. Мы перестраховались даже более, чем требует того нынешнее положение. Никто из единян не сумеет найти ключик к нашему замку. Во всяком случае, сводки от Хиури-тлани я получаю ежедневно, и пока все там складывается благоприятно. Хотя я и напоминаю ему постоянно, что за излишнюю осторожность его никто ругать не будет, зато наоборот... Ты можешь что-то добавить, Хайяар?
      - А что мне добавить? - вздохнул тот, глядя в общепитовскую тарелку. - С моим хаграно мы все подробнейше обсудили, я дал ему и необходимые наставления, и, на крайний случай, некоторые средства. Чтобы не вводить его в соблазн, малые потоки силы ему перекрыли, так что никакой единянский маг вроде бы не должен его обнаружить. Теперь главное - уберечься от обычных соглядатаев. Но это мальчик умеет. - Что ж, - кивнул Белый Плащ, - мы выслушали тебя, меккос. У кого-нибудь есть вопросы?
      Вопросов, однако же, не оказалось. Все, что должно было быть сказано, уже произнесли, а о прочем говорить пока не стоило.
      - Тогда расстаемся, почтенные старцы. Трудов у нас куда больше, чем времени.
      Иргру-Йаро хлопнул в ладоши, и сейчас же, взметнувшись напоследок к потолку, погасли огоньки свечей, горницу окутала торжествующая, дождавшаяся своего часа тьма. А когда минутой позже она рассеялась под светом обычного стенного факела, никого, кроме Белого Плаща, здесь уже не оказалось.
      - Ну что, Хайяар, удачи тебе, - наклонившись над серебряной чашей, улыбнулся старик. - Ты, конечно, не услышал ничего нового, но важно не это. Ты был на Собрании, ты говорил со старцами, теперь тебя легче будет тянуть на вершину. Лиловый и Синий со мной согласны, Зеленый - тот всегда сомневается, но в конце концов принимает здравое решение. А вот Черный... Ну да что там говорить, ты и сам знаешь... Ладно, не будем тратить драгоценную Силу...
      И сейчас же побежала по воде мелкая рябь, взметнулся легкий ветерок, и не стало ни горницы, ни факела, ни утонувшего в ночи олларского заката. Хайяар вытер испарину со лба. Все-таки сильно это выматывает, связь по Тонкому Вихрю.
      Он встал, медленно подошел к открытому окну и, вылив из тарелки воду в цветочный горшок, долго смотрел на холодные, густо усеявшие небесную черноту звезды. Хайяар завидовал их спокойствию, в отличие от них, он очень хорошо знал, что близится утро.
      14.
      Неожиданно поднялся ветер, мазнул по щеке легкими невидимыми пальцами, взлохматил волосы и деловито умчался куда-то в сторону реки, взметнув на дороге бурую пыль. Здесь это экзотика, ветер здесь редкий гость. Вот уже третью неделю он торчит в Олларе, и за все это время ни дуновения, ни колыхания - неподвижный воздух истекает сухим зноем, солнце жарит на все сто, и ни разу не то что дождя, но и обыкновенных туч не было. Харт-ла-Гир говорил, здесь всегда такое лето, сезон дождей еще не скоро. Как же посевы не гибнут, удивлялся Митька, но кассар объяснил, что воду крестьяне берут из каналов, а каналы питаются от великой реки Тханлао, вблизи которой, кстати говоря, и построен был в старину город Ойла-Иллур.
      Правда, реки он до сих пор еще не видел. Знал, что она где-то в западной стороне, далеко. Там, за крепостной стеной, расположился порт с причалами, складами, торговыми конторами и кабаками. В порт приходят парусники - и небольшие рыбацкие суда, и огромные многомачтовые корабли, совершающие рейсы через Медное Море. Разумеется, никакое оно не медное, но так его почему-то назвали. А река здесь разлилась столь широко, что лишь очень зоркий человек способен различить другой берег, тающий в сизой дымке у низкого горизонта. Еще дальше - в двух днях конного пути, Тханлао впадает в море. Море Митька уж тем более не видал. И вообще, про все эти дела - порт, реку, море, ему рассказали здешние ребята. Пришлось, ясное дело, познакомиться - кассар то в лавку пошлет, то на колодец за водой, то с запиской куда-нибудь. И как выяснилось, здесь таких, как Митька, полно. Ну, то есть не совсем таких, конечно, не с Земли, а просто городских мальчишек-рабов. К Митьке поначалу отнеслись настороженно - странный он какой-то, простых вещей не знает, но потом махнули на странности рукой. В конце концов, что взять с дикого варвара, чьей родиной были глухие леса на северо-востоке Сарграма? Оттого у него и волосы такие, и кожа, и глаза... Митька быстро просек, что быть северным варваром крайне полезно - можно, не боясь своего невежества, задавать вопросы, совершать странные поступки, и никто не примет за психа. Нет, конечно, не все складывалось гладко, однажды пришлось и стыкнуться с местными задирами. "У вас там, на Севере, все так драться умеют?" - спрашивали после пострадавшие. "Ну так! - небрежно отвечал Митька. - У нас там с младенчества боевым искусствам учат!" Он все ждал вопроса, как это несмотря на боевые искусства, умудрился попасть в рабство, но местных, похоже, устраивала его легенда. Они тут вообще ребята простые, ужас до чего легковерные. А главное, они всего боялись. Хозяйской плетки, городских стражников, пьяных солдат, незнакомых людей, ядовитых клещей, но особенно - злых духов, которые днем таятся в трещинах и щелях между камнями, а ночью выползают на охоту. Митька однажды для смеху рассказал им историю про черную руку, что в полночь стучится в окно и душит впустивших. Думал, ржать будут, так поверили же! И не просто поверили, а солидно покивали - дескать, известное дело, вот в прошлом году у горшечника Стому-Гриаро так младший брат погиб. Тоже, значит, отворил ставни, а черная лапа хвать его за горло!
      От кассара ему тогда влетело крепко. Приходили хозяева побитых мальчишек, жаловались. Типа пострадало их имущество, надо бы возместить ущерб... звонкими огримами. Потом уж ребята ему объяснили, что за драку здесь рабов наказывают сурово. "А уж если ты со свободным сцепишься, то вообще! шепотом рассказывал ему пронырливый двенадцатилетний парнишка Хиуги, из дома торговца коврами Ньяруо-Гмину. - Тогда радуйся, если с тебя хозяин плетью шкуру спустит. Потому что могут и в государеву темницу могут бросить, а уж там..." Хорошо хоть, свободные без ошейников ходят, не ошибешься. А то ведь дети местной бедноты носятся или в расползающихся лохмотьях, или, кто помельче, вообще нагишом, по виду ничем от рабов не отличаясь. Но зато при встрече гордо задирают нос, типа вы тут вообще зверушки, а мы - свободные государевы данники. Митьку не раз подмывало убавить некоторым "свободным данникам" борзости, но, к счастью, он сумел удержаться, вовремя вспомнил рассказы Хиуги, а также гибкие прутья лиу-тай-зви.
      Правда, если верить ребятам с их улицы Ткачей, Митьке с хозяином еще повезло. "Он что, тебя только прутьями? - усмехался угрюмый крепыш Ноксу, принадлежавший трактирщику Мьяну-Кирьо. - Мне б такого господина... А об твою спину палку когда-нибудь ломали? А никогда тебя не подвешивали вниз головой? И мордой в очаг не совали? Ну и чего же тебе не нравится? Вот, видишь, поворачивал он к Митьке левый бок, - это меня в том году кипятком. Чуть не до костей проело... А всего-то, в кладовой сушеного мяса стянул".
      Он действительно чувствовал разницу. Хотя кассар его, мягко говоря, не баловал и Митьке не раз приходилось ложиться животом на лавку, хотя он нагружал работой и вечно ругался, что плохо сделано - но все же был и тот вечер после клейма, и потом еще два дня, когда Митька лежал на своей подстилке и плевал себе в потолок, а всеми домашними делами Харт-ла-Гир занимался сам. Хотя, как вскоре объяснили ребята, благородному брать в руки веник здесь считается западло. "Тут порядок простой, - весело скалил зубы Хиуги. - Пока можешь вкалывать - живи, не можешь - умри". Судя по всему, Хиуги не находил в этом ничего странного.
      ...До порта было еще далеко, но Митька чувствовал, что идет правильно, да и не сбиться тут с пути, главное - на запад, то есть направо от солнца, и вниз, к реке. Городские ворота, он знал, широко распахнуты, и закроют их лишь вечером, после захода. Так что времени у него уйма, Харт-ла-Гир, отправляясь утром по своим загадочным делам, предупредил, что вернется лишь поздно вечером, а то и к ночи. И хотя на "домашние задания" он явно не поскупился, но все-таки заняли они лишь утро. Змеюка миангу-хин-аалагу получила свое молоко и деловито убралась обратно, в дырку, в комнатах подметено, лошади почищены и накормлены, дрова для очага еще со вчера запасены, бочки и во дворе, и на кухне полны воды... Так что же, до ночи сидеть здесь как на привязи? Конечно, кассар именно это ему и велел, да пошел он, этот кассар! Он ведь ничего не узнает, еще до заката Митька вернется, сварит ужин и, приняв вид измученного трудами отрока, начнет ждать возвращения блудного господина.
      Нет, конечно, было слегка страшновато - ведь узнай о его прогулке Харт-ла-Гир, порки не избежать, и порки суровой. Не шутка сказать - скверный раб, вместо того, чтобы охранять от злоумышленников хозяйский дом, шляется незнамо где! Но Митька догадывался, что и в его отсутствие вред ли кто рискнет забраться и ограбить кассара. Во-первых, за такое дело стражники превратят вора в кровавый блин, и все об этом знают. Во-вторых, в доме, собственно, и воровать нечего. Разве что лошадей... Да, лошадей жалко. Но так остался же на дворе серый пес Дэгу, а у него клыки размером с указательный палец. И уж если что случится, то именно Дэгу и защитит хозяйское добро, а от Митьки тут мало толку. Не полезет же он с кулаками на взрослых и наверняка вооруженных грабителей. Да, пса, если что, вполне хватит. Впрочем, бояться нечего. Наоборот, это здешнее население побаивается кассара. Вроде бы Харт-ла-Гир ни на кого из соседей не наезжал, здоровается с ними, о делах вежливо спрашивает, а они как-то жмутся, Митька это не раз уже замечал. И ребята вон тоже говорили: "Этот твой господин... он непростой... Он как посмотрит, так в животе холодно становится". Ну разве к такому воры рискнут залезть?
      А зато он посмотрит порт. Между прочим, впервые в жизни. Так ведь никуда они с мамой и не выбирались из Москвы, не на что нам по югам кататься, сердито говорила мама. А тем более здесь древность, парусники, всякие там пассаты, пираты, фрегаты... Интересно же! Да и пригодиться может. В конце концов, рано или поздно придется удирать, а значит, надо заранее готовить побег. Наверняка здешний порт - лучшее место, чтобы скрываться от стражи. И вообще, чем не шутят местные черти? Если тайно пробраться на корабль, идущий в какую-нибудь далекую страну, где, может быть, живет маг, способный вернуть его обратно... совсем обратно, то есть домой, на Землю. Митька понимал, что все это наивные детские мечты, что даже случись такое чудо, окажись он на корабле - его или снова продадут куда-нибудь в рабство, или вообще кинут в волны, вроде как жертву морским богам. Здесь, как он слыхал, ни одно серьезное плавание не обходится без жертвы, для этого специально берут на борт старого, немощного раба, от которого все равно уже никакого толку. И все же... вздымались в душе смутные надежды, неуловимые, точно коснувшийся его волос ветер.
      ...Улицы сменяли одна другую, вскоре Митька уже перестал узнавать места, так далеко ему еще не приходилось бывать. Но все равно заблудиться он не боялся, ведь если что, можно и спросить. Всякий ему покажет. Вот обратный путь - это да, тут могут быть сложности. А, фигня! Главное, хорошо запоминать дорогу.
      Он как раз перебегал незнакомую площадь, когда послышался шум. Людская толпа колыхалась, бурлила, точно кипяток в котле, чувствовалось всеобщее оживление. "Ведут, ведут! - плыл в толпе интригующий шепот. Митька притормозил. - Слышь, пацан, - ухватил он за плечо какого-то тощего мелкого мальчишку, рабский ошейник которого свидетельствовал, что с его владельцем можно обходиться запросто. - Это чего сейчас будет?
      - Что, с Белой Звезды упал? - хитро поинтересовался тот, по всему видать, ничуть не испугавшийся Митьки, даром что был года на три младше. Правда, что ли, не знаешь?
      - Да я тут недавно, - путано пробормотал Митька, которому сейчас вовсе не хотелось строить мелкого. Одного вот уже построил... и чем кончилось?
      - Сейчас жертва будет! - охотно разъяснил мальчишка. - Единян вчера поймали, а сейчас их подарят Итре-у-Лгами.
      - Кому-кому? - переспросил Митька и тут же осекся, сообразив, кому вообще-то приносят здесь жертвы.
      - Что, совсем темный? - покровительственно усмехнулся пацан. Недавно в Оллар продали? Итре-у-Лгами - это Великая Госпожа, богиня судьбы. Она ниточку соткала - и ты родился, перерезала - и ты помер, в узелок завязала - и у тебя неприятности. Она богиня грозная, ее сердить нельзя. С ее словом даже князь молний, пресветлый Шуу-ха-ола-миру считается, хотя она и ему дочка, от Маулу-кья-нгару, Владычицы подземного мира.
      - Ясно... - протянул Митька. - А эти единяне - они кто?
      - Ну... - задумчиво произнес пацан, - они вообще-то безмозглые какие-то. Они наших богов отверглись, верят в своего Единого, который их куда-то вроде позвал, поэтому у них еще есть одно имя - люди Зова. Они сперва в Сарграме завелись, давным-давно, а потом уже у нас, в Иллурии. Говорят, они по ночам ходят и детей крадут. Кого поймают - уносят в подземелье и пьют кровь, делают кинжалом рану и сквозь тростинку высасывают... - он зябко передернул плечами. - А еще они болезни насылают, через воздух.
      Меж тем толпа раздалась, и на середину площади, где точно кафедра возвышалась сложенная из тщательно пригнанных друг к другу камней арена, выступила процессия. Впереди шествовало несколько человек в темно-синих плащах, с длинными, ниже плеч, волосами, каждый в правой руке держал высокий и тонкий посох, перевитый такими же чернильно-синими лентами. Чувствовалось, что посохи у них не для опоры, а то ли для красоты, то ли это какой-то знак. За ними шагало с десяток воинов в боевых панцирях, при саблях и с короткими толстыми копьями. Потом - пятеро связанных общей цепью людей в серых балахонах, а замыкали колонну опять-таки стражники с натянутыми луками.
      Пятеро шли размеренно, даже как-то равнодушно, соединяющая их цепь напомнила Митьке ту, какая была и на нем в тот день, когда его в колонне с прочими рабами вели продавать на рынок. Только у этих людей не было рабских ошейников, цепь охватывала каждого за лодыжку, крепясь к охватывающему ногу широкому бронзовому кольцу.
      Дойдя до каменной арены, люди в синих плащах остановились. Один из них сделал короткий знак рукой - и воины, суетливо избавив пятерых пленников от цепей, древками копий загнали их на возвышение. Те не пытались сопротивляться, они вообще двигались точно во сне.
      Человек, отдавший команду воинам, приосанился и звучно произнес:
      - Жители славного града Ойла-Иллур! Неизмерима доброта Высоких наших Господ, богов неба, земли и преисподней, дарующих нам свет и тьму, радость и печаль, жизнь и смерть. Нас, ничтожных, оделяют они дождем и солнцем, виноградной лозой и рисовым зерном, посылают нам сны и вдохновляют наши мысли...
      - Смотри, это маг! - шепнул пацаненок Митьке. - Из самого Тхарана, Синее Крыло.
      - Да ты чего? Неужели настоящий? - Митькино сердце екнуло. Маг! Если это и в самом деле так, то вот они - люди, способные вернуть его домой!
      - А то! - обиделся мальчишка. - У нас ненастоящих не бывает, у нас тем, кто мага из себя корчит, а ничего не умеет, Тхаран голову рубит. Так что дураков нет.
      - А Тхаран - это кто? Или где? - заинтересовался Митька.
      - Совсем ты темный, - снисходительно, точно взрослый дяденька глупому карапузу, пояснил пацан. - Тхаран - это у нас в Олларе такое содружество магов. А слово "тхаран" значит утес, только это на старом языке, на нем сейчас только жрецы поют гимны.
      Владелец синего плаща долго еще распинался о неимоверной доброте богов. Доброта, по его словам, заключалась в равномерной раздаче радостей и несчастий. "Равновесие! - выкрикивал синий. - Весы богов!" Потом он перекинулся мыслью на людскую неблагодарность, на тягу к невежеству и суевериям, что выражается в поклонении некоему никогда не существовавшему Единому, которого такие вот предатели попросту сочинили, дабы прельщать народ, и даже более того, они, будучи движимы ненавистью ко всему живому, хотят вызвать на головы мирного населения гнев Высоких Господ. И ужасное чуть было не свершилось, еще немного и город провалился бы в пустоты земли, в царство Маулу-кья-нгару, но крепкий утес, Тхаран, вовремя выявил заразу, и теперь настало время умилостивить рассерженных богов, для чего необходимо отправить к ним на суд гнусных богохульников. Однако Тхаран, не желая излишней крови и надеясь на просветление даже помраченных умов, в последний раз обращается к предателям и предлагает им отречься от своих заблуждений и поклониться истинным хозяевам мира, богам Светлого Оллара. В таком случае грешники сохранят жизнь, и, будучи наказаны кнутом, отправятся искупать свои грехи в каменоломни.
      - Нет! - неожиданно зычным голосом произнес вдруг один из единян, с рыжей бородой, доходящей чуть ли не до середины груди. - Не отрекусь я от Господа моего, Он мне защита, Он мне Свет и Путь, Он, Рожденный и Нерожденный, воссоздаст меня из праха в день гнева Своего и введет в небесную Свою горницу, а мерзкие идолы падут, и сами они, и служители их вострепещут, ощутив в сердце своем дыхание Единого, и будет оно жечь их подобно пламени, и пламя сие будет вечно!
      - Нет! - послышался второй голос, затем - третий, четвертый. Пятый, совсем молоденький еще парнишка, судорожно вздохнул.
      - Я... Я поклонюсь! Я паду ниц пред Высокими Господами, и... - он действительно распластался на каменных плитах, захлебнувшись рыданиями.
      По знаку синего мага двое стражником деловито стащили парнишку с помоста.
      - Да как же ты, Хьяру-лимсе, - обернувшись к нему, горестно вскричал рыжебородый. - Ради временного обитания в теле губишь ты бессмертную свою душу! Все равно ведь умрешь, позже нас, но умрешь, и Господь не узнает тебя на небесных дорогах, и отвернет от тебя Свое лицо, и низринешься ты до центра преисподней!
      Парнишка молчал, со свистом втягивая в себя воздух. Плечи его тряслись, глаза ошалело выкатились из орбит, и если бы не крепкие руки стражников, он наверняка бы шлепнулся в пыль.
      - Ну хоть один умный нашелся, - желчно процедил второй из магов. Ладно, начинаем.
      Маги выстроились вокруг помоста кольцом, что-то тихо забормотали. Воины - Митька явственно видел это - напряглись, часть лучников взяла на прицел приговоренных единян, а часть - притихшую толпу.