Вождь горцев предложил французу побывать в его краях и обещал показать ему все достопримечательности своих владений. Он также просил Жакмона написать Ранджит Сингху, чтобы тот отпустил его жену и дочь, которые находятся в лахорском гареме. "Путешествие в неизвестный край было соблазнительно" но я подозреваю моего нового знакомого в попытке захватить меня как заложника и поэтому воздерживаюсь от поездки". Посол князя Ахмед Шаха оказался весьма колоритной фигурой. Уроженец Бомбея, иранец по происхождению, он начал свою карьеру слугой купца, но затем, несколько раз переменив свою веру, побывав з Иране и Китае, он обосновался у князя в качестве первого министра. После торжественной церемонии передачи подарков - нескольких кусков горного хрусталя, восьми мешков сухих фруктов и двух живых антилоп - он обратился к Жакмону с просьбой рассказать о тяжкой болезни Ахмед Шаха, поскольку о медицинском искусстве Жакмона уже стало известно во всей Северной Индии. Но когда французский путешественник остался наедине с визирем князя, последний попытался начать тайные переговоры с натуралистом как с представителем английского генерал-губернатора. Однако француз отказался взять на себя подобную миссию... Оба гостя вскоре покинули лагерь.
      Жакмон понимал, что его экспедиция находится в опасности, может в любое время подвергнуться нападению со стороны различных местных властителей. Поэтому он решил двигаться на юг, в район, где находились основные регулярные силы Ранджит Сингха. 19 сентября 1831 года французский путешественник в сопровождении 60 носильщиков и 50 солдат покинул Кашмир, Жакмон провел несколько приятных дней у своего друга Гуляб Сингха, а 9 октября оказался в Амритсаре под охраной своего покровителя генерала Аллара.
      "Я провел восемь дней в Амритсаре,- писал Жакмон отцу,-и накануне моего отъезда из этого города имел аудиенцию у Ранджит Сингха. Можете представить, что он мне предложил... Титул губернатора Кашмира! Я по благодарил, но отказался".
      Приближался священный праздник сикхов. "Накануне праздника махараджа решил показать мне знаменитый "золотой храм", где хранится священная книга сикхов - "Адигрантх". Фанатизм и свирепость акали - стражей священной книги - известны далеко за пределами земли сикхов. Любой чужеземец, и особенно европеец, осмелившийся приблизиться к священной книге, рискует быть убитым на месте, если у "его нет сильной охраны. Я явился в храм под защитой отряда сикхской регулярной кавалерии и роты пехоты. Спустившись со слона, вошел в храм в сопровождении старика, пользующегося титулом святого, и губернатора Амритсара. Но я чувствовал на себе полные ненависти взгляды акали, готовых в любую минуту броситься на нас. Вцепившись в сухую руку старика, я медленно двигался по освещенному лампадами храму. Подойдя к его центру, я вручил главному хранителю священной книги триста рупий и быстро удалился из храма".
      Несмотря на милостивое отношение сикхского махараджи, Жакмон решил покинуть сикхские владения, он боялся, что Ранджит Сингх может разгневаться за его отказ от должности губернатора Кашмира. Однако француз ошибся, пенджабский правитель по-прежнему покровительствовал путешественнику, В ставке Ранджит Сингха находился английский резидент капитан Вуд, он предложил Жакмону поехать с ним к английской границе, но французский натуралист решил еще несколько дней провести во владениях сикхского махараджи. Он двинулся на юго-восток от Амритсара.
      "На третий день своего пути я оказался во владениях сикхского святого; здесь в горах правил духовный вождь сикхов - столетний старик, не так давно он прославился тем, что в припадке гнева зарубил саблей своего 80-летнего сына. Я хотел увидеть священного старца и готов был вручить ему подарок, но акали, вооруженные кремневыми ружьями, не подпустили и близко мой караван к его дворцу".
      9 ноября 1831 года Жакмон пересек пограничную реку Сатледж и прибыл в резиденцию капитана Кеннеди, о котором он писал 28 ноября в письме Просперу Мериме: "Мой хозяин - любезный, наиболее обеспеченный из всех капитанов артиллерии в мире, царь царей, более властный, чем Агамемнон, поскольку среди его, вассалов не найдешь Ахилла, способного оказать какое-либо сопротивление". Почти месяц прожил французский путешественник в крепости Суббхату и 4 декабря двинулся на юг. Настроение Жакмона было не столь приподнятым, как во время поездки по Кашмиру. Вежливые и приветливые англичане почти не субсидировали француза. Ему пришлось довольствоваться несколькими голодными верблюдами и парой телег; часть багажа осталась в крепости. Многие английские офицеры казались весьма озабоченными. Произошло банкротство калькуттского банка, где хранились их сбережения. Жакмон с удивлением заметил, как колониальный режим развращает благонамеренных англичан, славящихся в Европе своей рассудительностью и самодисциплиной. "Ничего нет необычного для британского чиновника или офицера, если он имеет долг 50 тысяч рупий, 100 тысяч и даже 200 тысяч. И должники, часто капитаны и доктора, оклад которых не более 12 тысяч рупий, с азартом тратят деньги, им не принадлежащие. Эти англичане настолько горды, насколько тщеславны, что хладнокровно отрицают возможность взыскания с них по суду". Королевский суд весьма благосклонен к подобным должникам. "Английские джентльмены рассуждают следующим образом: я британский джентльмен, т. е. самое величайшее творение во вселенной, я покинул Европу, семью, друзей, чтобы жить на чужбине, И поэтому я имею право на лучшую пищу, вина, одежду, дома, и если у меня нет в данный момент средств, я их одалживаю. Для английских джентльменов человек, который пьет вместо вина воду, такой же пария, как пьяница для индийцев, или человек, потребляющий свинину, для мусульман".
      На пути из Суббхату в Дели Жакмон писал своему отцу и Просперу Мериме объемистые письма, в которых вспоминал о днях, проведенных в Лахоре.
      16 декабря 1831 года Жакмон прибыл в Дели, Здесь он приводил в порядок свои коллекции камней и растений, В Дели находился в это время генерал-губернатор Бентинк; французский путешественник мог вновь присутствовать на обедах его превосходительства и других знатных англичан. Жакмон планировал новое путешествие по колониальной Индии.
      14 февраля 1832 года путешественник покинул столицу Великих Моголов и двинулся на юг. На этот раз его сопровождал секретарь, единственный из индийцев, жалованье которого оказывало влияние на бюджет путешественника. Этот секретарь, почтенный мусульманин, сайид - "потомок пророка" - владел несколькими языками и хорошо разбирался в хитросплетениях восточных канцелярий.
      По пути из Дели в Бомбей Жакмон встретил несколько крестьянских подвод, запряженных быками, стада буйволов, одиноких крестьян, ведущих под уздцы осла или мула, нагруженных сухим коровьим навозом - главным топливом в этих местах. "Я пытался проникнуть сквозь непроницаемую оболочку лиц встречающихся на пути людей. Эту неподвижность во взгляде и чертах лица я никогда не замечал у народов Европы. И я сомневаюсь, что жители отсталого Востока завидуют нашей цивилизации. Нищета, дикость, убожество жизни огромного большинства населения наших городов ужасны. Бедняки Европы, кажется, осознают всю тяжесть своего положения. В предместьях Парижа и на улицах Лондона я всегда это чувствовал". По мнению Жакмона, индийцы менее чувствительны к невзгодам, менее прихотливы, чем европейцы.
      По пути Жакмон встречал многих людей. Одним из его временных попутчиков оказался молодой офицер, бывший бретер и дуэлянт, но ныне горячий проповедник пресвитерианской религии. "Он имел с собой богатый запас библий и умолял меня взять одну из них, и я вынужден был согласиться, чтобы сделать ему приятное. Долго мой спутник рассказывал, как он и его жена будут изо всех сил молить господа о моем обращении. При нашем расставании я пожелал успеха в его молитвах и выразил надежду, что мы увидимся в раю. Однако библия оказалась очень тяжелой, и я не мог ее таскать с собой, поэтому отдал святую книгу моему секретарю; потомок пророка, человек, мало заботящийся о небесных делах, засунул ее в мешок, где хранились образцы минералов... Другой знакомый оказался индусом местным судьей, который говорил по-английски так же хорошо, как я (это редкий случай на севере Индии)... Мой знакомый -брахман по рождению, но воспитывался в полунищей семье. Один из английских высших чиновников обратил внимание на его красивую внешность и блестящие способности, рекомендовал молодого индийца английскому миссионеру. Но брахман нашел, что библейские шастры не столь прекрасны, как веды. Но и сами веды отныне не удовлетворяли его миросозерцания. Таким образом, он стал тем, кого пуритане из Филадельфии называют "ужасным деистом". Этот брахман очень разумный человек, и мы с ним целый вечер обсуждали различные казусы из его юридической практики".
      Двигаясь от Дели к югу по густонаселенным районам, Жакмон все больше интересовался жизнью народа страны. Следует привести большую выдержку из его дневника от 16 февраля 1832 года. "Что касается земельной собственности на землю в Британской Индии, то этот вопрос весьма запутан. Вся дискуссия по этой проблеме пока еще сводится к словесной борьбе. Вся сельскохозяйственная продукция фактически находится под контролем британских властей. Во многих провинциях Индии, почти во всех, кроме Бенгалии, коллектор каждого округа сдает в аренду каждую деревню или маленький район тем, кто даст лучшую цену. Огромная территория Британской Индии подчинена этому правилу, которое очень удобно для чиновников фиска, но разорительно для крестьян и в конечном счете - для страны".
      Жакмон отмечает, что коллектор каждого округа, один хуже, другой лучше, знает земельные угодья каждой деревни либо по старым документам могольских чиновников, либо по кадастрам, составленным английскими землемерами и счетоводами. Он рассчитывает приблизительный валовой сбор, устанавливает его среднюю цену и затем вычитает издержки сельскохозяйственного производства, устанавливает размеры налога, причем на долю крестьян по распоряжению правительства должна приходиться шестая часть урожая. "Но рвение коллекторов к исполнению своего служебного долга заставляет увеличивать предполагаемый нетто-продукт в такой степени, что 5/6 урожая, которые они предварительно вычисляют, реально составляет 6/6, а иногда 7/6 всего урожая". Последние цифры нельзя считать строгими статистическими данными. Но употребление гиперболы связано с возмущением автора дневника произволом колониальных властей.
      Существует, кроме того, одно страшное правило, отмечает далее Жакмон. "Человек, который арендует у британских властей право сбора повинностей, имеет право в случае, если крестьяне откажутся платить разорительную ренту, сгонять их с земли и оставлять несчастных без работы и без хлеба - этот ужасный закон обеспечивает арендатору возможность диктовать крестьянам любые размеры налога".
      "Крестьяне,- продолжает Жакмон,- настолько бедны, что не могут осваивать пустующие земли, которые имеются вблизи каждой деревни, Эти участки менее плодородны или менее удобны для обработки, чем другие, Ведь для обработки даже плодородных земель необходимы семена и тягловая сила, но большинство крестьян этого не имеют. Но особенно страдает население тех деревень, где мало пустующих земель, Поселения, вокруг которых нет ни джунглей, ни болот, ни зарослей кустарников, наиболее разорены, ибо в диких местах можно прокормиться плодами и охотой".
      Эти беглые заметки из дневника звучат как суровый приговор системе райятвари-весьма распространенной в это время на большей части территории Британской Индии. Они принадлежат человеку, весьма миролюбиво относившемуся к английской колониальной администрации, и объективность их не может быть подвергнута сомнению. В письмах к своим друзьям Жакмон воздерживался от описания британской земельной налоговой системы, по-видимому опасаясь перлюстрации своей корреспонденции.
      Путешественник прибыл в Фнрозпур. Местный наваб устроил ему торжественную встречу. Жакмон еще раз убедился, как безудержная роскошь соседствует с нищетой. Дворец наваба был обставлен изысканной итальянской мебелью. Двадцатилетний наваб чередовал занятия охотой с чтением персидской поэзии. "Фирозпур-красивый город, в нем насчитывается от двух тысяч до трех тысяч домов, население в основном мусульманское. Город славится своими кузнецами, но сейчас кузнечный промысел замирает... кузнецы страдают от непосильного налога навабу... Я решил осмотреть рудную жилу. Она находится в узкой ложбине, рассекающей небольшое плато. Эта ложбина напоминает длинную трещину, Во время сезона дождей воздух в ней настолько влажен, что относительно длительное пребывание там представляет смертельную опасность. На вершинах соседних гор - развалины старых крепостей".
      24 февраля 1832 года Жакмон прибыл в Алвар -город, расположенный между Дели и Джайпуром. Любопытны его замечания о горельефах, украшавших парадный зал местного раджи. "Сюжет картины взят из индийской мифологии: Кришна, обнимающий свою возлюбленную Радху. Цари на колесницах. Фигуры царей и богов выточены предельно законченно, другие фигуры обрублены, как сокращенные слова в конце письма. Эти настенные украшения воплощение идеи деспотической монархии. Народ здесь может претендовать лишь на роль фона".
      25 февраля Жакмон оказался в лагере генерал-губернатора, который совершал инспекционную поездку по Раджпутане. Этот лагерь представлял собой целый город из походных шатров, в центре находился шатер генерал-губернатора, выделявшийся своей величиной. К нему примыкали несколько меньшего размера жилища видных чиновников и личных секретарей. Эти жилища образовывали центральную улицу импровизированного города. Улицу пересекали под прямым углом узкие прямые переулки, которые на почтительном расстоянии от центра вновь пересекались улицами из палаток. Расположение и размеры каждой палатки строго соответствовали месту ее хозяина в иерархии колониальной бюрократии. "Огромный лагерь перемещается в сопровождении нескольких полков и азиатского базара крайне медленно даже в самые погожие дни".
      "Предшественник Бентинка лорд Амхерст,- писал Жакмон,- во время подобных поездок не делал ничего, кроме чтения романов, и лишь подписывал приказы, подготавливаемые государственными секретарями, правившими Индией от его имени.
      Лорд Бентинк, который не курит, не читает, не пишет длинные письма своим друзьям, более расположен заниматься делами, что делает со страстью. Он работает со своими личными секретарями и оставляет государственным секретарям одно занятие - регистрировать свои приказы. Зато у них остается время посылать свои протесты против мероприятий губернатора в Совет Директоров".
      Жакмон отмечал, что многие либеральные проекты Бентинка не выполнялись в результате упрямого сопротивления колониальной бюрократии. Часто решения, исполнения которых требовал элементарный здравый смысл, не проводились в жизнь, ибо главным делом чиновников была повсеместная оппозиция губернатору, Бентинк не всегда оставался объективным в оценке порой толковых предложений своих недругов. Эта постоянная вражда приводила к еще большим злоупотреблениям колониальных властей.
      Английская власть порождала массу искусственных, ненормальных, единственных в своем роде явлений. Французский путешественник мог увидеть английский либерализм в колонии; с одной стороны, попытки ввести принципы свободы местной прессы, с другой - молниеносные и жестокие расправы с мятежниками. Поэтому Жакмон подчеркивал, что либеральная терпимость губернатора "уравновешивается его другими шагами, в которых проявляется крайняя нетерпимость".
      От этих печальных мыслей Жакмона несколько отвлекла встреча с полковником Скиннером, "имя которого хорошо известно в Северной Индии". Его отец - английский офицер, мать - индианка. Когда Скиннеру исполнилось 15 лет, отец, дав сыну коня, кремневое ружье, щит и несколько рупий, предложил ему испытать судьбу.
      Молодой человек был решителен. Он стал служить у одного из известных французских авантюристов, генерала Перрона, быстро выдвинулся и получил звание офицера, а когда Перрон покинул Индию, перешел на службу к британским властям. Командуя туземной кавалерией, Скиннер оказал англичанам столько услуг, что был награжден орденом Бани. У Скиннера также проявились коммерческие способности, полковник выгодно торговал индиго. Но деньги тратил как индиец, израсходовал огромные суммы на перестройку пагоды, мечети и христианской церкви. Каждое воскресенье он присутствовал на англиканском богослужении, а каждую пятницу молился в мечети.
      Скиннер говорил и думал на трех языках: английском, фарси и хинди. В пятьдесят лет, будучи очень толстым человеком, он управлял своим телом, как хотел, стрелял на скаку всегда без промаха. "Я беседовал с ним полчаса,- писал Жакмон,- и через десять минут мне показалось, что знаю его давно, поскольку он оказался на редкость интересным собеседником. Он знает очень хорошо Индию и особенно положение сипайских войск. Если бы я был военачальником в Индии, я бы советовался с ним как можно чаще".
      Жакмону представился случай присутствовать на встрече губернатора с раджпутским раджей. Он с интересом рассматривал знатных раджпутов, одетых в не очень удобные костюмы из золотой парчи, но босых. Раджа был к тому же в золотых панталонах, заправленных в старинные европейские ботфорты. Наиболее живописными французскому путешественнику показались старые раджпутские воины. "Их длинные седые бороды искусно раздвоены от подбородка и ниспадают на оба плеча, старые красные мундиры, превращенные в лохмотья, соседствуют с традиционными индийскими штанами, причем живот каждого воина обнажен. В довершение всего на головах красуются огромные треугольные шляпы времен лорда Клайва".
      В честь британского губернатора раджпутский раджа устроил кулачный бой, и англичане, большие любители бокса, до темноты наблюдали ожесточенные схватки между пенджабскими мусульманами и индийцами из разных каст. Бои происходили на песчаной арене. Побеждали, как правило, северяне, хотя и не без длительной борьбы. Кулачный бой иногда переходил в самую беспощадную драку. Бойцы вцеплялись руками в нос и губы друг друга, катались по земле до тех пор, пока надзиратели палками не заставляли их вновь принять надлежащие позы.
      Путешествуя по княжествам Раджпутаны, Жакмон мог сравнивать жизнь крестьян во владениях "независимых" махараджей и на землях, принадлежавших Компании. Безусловно, индийская деревня страдала от произвола махараджи, но когда отдельные княжества или, что, конечно, чаще, джагиры переходили под власть британских чиновников, налоговый пресс душил крестьян настолько, что хозяйства разрушались. Сотни людей, обслуживавших бывшего раджу и джагирдара, пополняли и без того многочисленную армию нищих.
      Жакмон поделился этими наблюдениями со своим высокопоставленным другом - генерал-губернатором Бентинком. "Я выразил ему свое удивление неспособностью многих правительственных чиновников и отсутствием у них активности". Старый виг со вздохом согласился. Единственное, чем он мог утешить француза, это во время обеда в походном шатре среди раджпутской пустыни приказать своему придворному оркестру исполнить его любимые оркестровые пьесы. "Оркестр исполнил несколько увертюр из опер Россини. Эти мелодии мне были очень хорошо знакомы и пробудили во мне много воспоминаний... Я не знаю,- замечает Жакмон,- для чего нужны подобные дорогостоящие поездки генерал-губернатора по стране. Генерал-губернатор - своего рода монарх, и он абсолютно ничего не выигрывает, более того, он разрушает свой престиж у индийцев, которые теперь видят, что английский правитель не полубог, а обыкновенный человек".
      1 марта Жакмон прибыл в Джайпур. Несколько дней он рассматривал город. Особенно его заинтересовали развалины древнего Амбера. "Печальная красота руин", где можно найти лишь несколько брахманов. Зато новый город оживлен более, чем Дели. Нынешний раджа платит Компании четвертую часть своего дохода - семь лакхов рупий. Современному повелителю Джайпура 14 лет, княжеством правит рани, вернее, ее фаворит Джута Рам, "мужчина лет 40, крепкого сложения, о умным, но грубым лицом, а юный раджа тем временем развлекается стрельбой из лука, также курит опиум и пьет крепкий ликер. Есть все условия, чтобы этот подросток превратился в слабоумного человека". Подобное вырождение Жакмон мог наблюдать здесь довольно часто.
      Истинный правитель Джайпура Джута Рам сказал Жакмону, что у него на службе французские офицеры, "но при ближайшем рассмотрении эти люди оказались португальцами или топасами". Португальские офицеры, чьи предки уж не одно столетие жили в Индии, смуглые, как туземцы, по мнению англичан, не обладали статусом европейцев, их третировали, как индийцев.
      Джайпур более, чем Дели, сохранил облик индийского города, английское присутствие здесь почти не чувствовалось. "Когда европеец гуляет по Дели, каждый богато одетый индиец считает своим долгом приветствовать сахиба. В Джайпуре подобного подобострастия не чувствуется".
      Вазир Джута Рам пригласил своего гостя на торжественный пир. За годы пребывания в Индии Жакмон так и не почувствовал красоты здешней музыки, но танцы всегда вызывали у него известный интерес и весьма подробно описаны в дневнике.
      "Я внимательно наблюдал за танцами и заметил, что одна из баядерок танцует великолепно. Содержание ее пантомимы заключалось в изображении парящего в воздухе оленя. Сначала она создавала образ плененного животного, робкого и неуверенного в своих движениях, затем олень освобождался от веревки и как бы стремительно летел вверх, тело танцующей выражало чувство свободы и счастья. Она как бы уносилась вдаль и становилась еле видимой. Выражение лица танцующей постоянно менялась, чувства тревоги, гордости и радости точно соответствовали каждой ее позе. Сочетание движений тела с бесконечной переменой выражения лица составляло тонкий поэтический язык большой изобразительной силы. Эта женщина была черна, как негритянка, и некрасива, но я сначала этого не заметил, ибо был полностью заворожен ее игрой; ее платье, очень широкое, свободно облегающее фигуру, могло образовывать бесконечное число складок, похожих на мраморные изгибы тоги античных статуй. Даже во время медленных, плавных движений танцовщица благодаря искусному незаметному вращению тела создает сотни новых рисунков своей одежды".
      Это прекрасное зрелище заставило нашего путешественника задуматься над судьбой индийских танцовщиц. "Танцовщицы в Раджпутане, как во всей Индии,- рабыни. Наиболее удачливые из них к старости обладают возможностью выкупить себя и даже приобретать молодых невольниц, которых обучают своему искусству". Наблюдая нравы индийских танцовщиц, Жакмон отметил, что, несмотря на свободу их поведения, он не нашел того грязного разврата, который часто сопутствует жизни артистической богемы в Европе.
      Тяжела судьба индийских женщин, оказавшихся из-за голода и лишений в военном лагере. "Они часто бывают жертвой солдатских ссор. Солдаты редко дерутся из-за женщины, обычно ревнивец убивает предмет своей ревности. Она же, чья жизнь в лагере всегда в опасности, позволяет себя убить и со спокойствием принимает страшную смерть. Я наблюдал подобные расправы с женщинами в Кашмире, но там это были отвратительные сцены опьянения. В Индии сипаев убийцами делает страсть, ибо большинство из них вегетарианцы и пьют только воду. Они убивают, следуя бессмертному примеру Отелло". Последнее обобщение весьма условно, это скорее остроумный экспромт, чем подлинная правда жизни.
      9 марта Жакмон прибыл в Аджмер, долго рассматривал развалины индийских храмов, разрушенных одним из Газневидов в начале XII века, и посетил гробницу мусульманского святого, одну из самых почитаемых в Индии. Характерно, что большинство английских офицеров и даже сам генерал-губернатор Бентинк отказались посетить гробницу, ибо при приближении к ней по мусульманскому обычаю полагалось снимать обувь. "Один юный английский офицер, который вызвался сопровождать меня в гробницу, дрожал от стыда, что его кто-либо увидит без сапог, я же не чувствовал никакого угрызения совести, соблюдая мусульманский обряд. Святой покоится под огромной гробницей из белого мрамора, вокруг которой находится несколько маленьких мечетей. Паломники бросают гирлянды роз и жасмина, бойкая торговля которыми идет у главных ворот. Число бездельников, живущих за счет милосердия святого, доходит до тысячи".
      Из Аджмера, где Жакмон наблюдал новую встречу генерал-губернатора с раджпутскими князьями, путешественник весьма быстрыми переходами достиг в конце месяца Удджайна в Малве. На границе Раджпутаны и Малвы Жакмона настигла страшная жара, здесь он впервые заболел, резкая переменапогоды вызвала сильную простуду.
      "Я потерял голос, горло и грудь совершенно разрывались от кашля, началось кровотечение",-писал Жакмон брату. Но болезнь не мешала путешественнику наблюдать и записывать. Лишенный во время болезни возможности заниматься минералогическими и ботаническими изысканиями, ОБ записывал сведения по истории Раджпутаны и Малвы. Жакмон видел, как жалка судьба наследников могущественных маратхских вождей Синдии и Холкара. Индур, столица Холкара, представителя династии, которая некогда угрожала Дели, поражал своей нищетой. Здоровье 25-летнего сына знаменитого маратхского полководца уже подорвано непомерным пьянством, развратом и курением опиума, Подлинный же хозяин района, английский резидент, жил в великолепном дворце. Двигаясь по земле Раджпутаны и Малвы, французский путешественник обращал внимание на часто встречающиеся поля, засеянные маком. Это явление было связано со значительными размерами потребления опиума в стране.
      В начале мая Жакмон пересек границу Хайдарабада, Жара усиливалась, но путешественник почувствовал себя лучше и двигался почти без длительных остановок. "Я не признаю индийской сиесты и работаю целый день",- писал он Виктору де Траси. Правда, письма становились короче, а записки в дневнике - фрагментарнее; видимо, Жакмон уставал.
      Деревни Хайдарабада поразили французского путешественника своей нищетой. "Вокруг деревень и местечек огромные груды мусора и сухого навоза. Собаки, покрытые язвами, роются здесь в поисках пищи. Маленькие скелетообразные ослики также разыскивают пищу в этой грязи. Огромные худые буйволы, ослабевшие от голода, целыми часами стоят неподвижно, их единственная пища - стебли сорго, перемешанные с грязью. Можно увидеть нескольких обнаженных людей, сидящих на корточках,- это деревенские ткачи. Женщины постоянно заняты, они собирают в свои корзины навоз, который сушится на стенах хижин, молотят зерно, готовят пищу и ежедневно на рассвете из ближайших ручьев и прудов носят воду. Каждая из них имеет для этого два больших кувшина, один несет в руках, другой на голове. В зажиточных семьях эти сосуды обычно из меди или латуни, бедняки же довольствуются глиняными сосудами. Не только деревни Декана отличались нищетой, свита воинов и слуг местных джагирдаров носила лохмотья".
      В письмах к своим друзьям Жакмон высмеивал стереотипные представления об индийском народе, господствовавшие в то время в Европе.
      "Мы в Европе совершенно уверены в том, что главное для каждого индийца - это размышление о переселении душ, его стремление к аскетической и созерцательной жизни. Это мнение для нас такой же закон, как теорема Пифагора, мы продолжаем думать о жителях Индии как о людях, сосредоточенных на мыслях о метаморфозах их души после смерти. Я Вас уверяю, сударь, что метампсихоз есть наименьшая из их забот. Они пашут свою землю, сеют зерно, собирают урожай, работают и спят, не имея ни времени, ни желания заниматься подобными сюжетами".
      Путь к Аурангабаду был труден, жара днем достигала 45°, место оказалось гористым и диким, телеги быстро ломались, а быки еле шли. Впервые Жакмон почувствовал опасность нападения тигров, которых раньше не принимал всерьез. "Тигры дважды потревожили мой караван, мы ехали плотными рядами, я сожалел, что не располагаю хоть одним слоном. Нападение стало бы для меня очень неприятным событием, ибо тигр часто бывает жив и после 20 выстрелов, а раненый становится бешеным и очень опасным".
      17 мая путешественник достиг Аурангабада. Пригород бывшей ставки Аурангзеба не понравился Жакмону. "Природная зона вокруг города уничтожена; не имея средств доставлять себе топливо из окрестных лесов, население вынуждено опустошать все вокруг. В результате вокруг Аурангабада и других городов подобного размера не остается ни одного куста, они окружены бесплодной пустыней, едва зеленеющей во время сезона дождей, во время засухи представляющей лишь мертвое пространство".
      Много времени в Аурангабаде у путешественника ушло на осмотр пещер Эллоры, о которых он оставил в своем путевом журнале обширный отчет. Одновременно Жакмон записал ряд наблюдений о положении субсидиарных войск в Хайдарабаде. Здесь он увидел, как английская колониальная администрация создавала расовые привилегии европейцам.
      Раньше английский резидент в Хайдарабаде мог назначать по своему усмотрению любого человека на офицерский пост в субсидиарных войсках. Большинство офицеров были метисы, по негласному закону являвшимися париями для офицерской касты. Но необходимость заставляла резидентов использовать этих людей, часто способных, не только в Хайдарабаде, но и в других колониях. Однако два года назад по приказу, данному из Лондона, карьера офицеров для метисов была закрыта.
      21 мая Жакмон увидел самую мощную крепость Декана Даулатабад, о которой шла речь в рассказах о походах Бюсси. "Это коническая гора с весьма крутыми отлогами, высотой до 195 метров; несмотря на свои большие размеры, гора лишена каких-либо изгибов или трещин. Лишь редкие пучки сухой травы можно увидеть у основания горы. На горе крепость, окруженная высокой стеной, практически неприступная". Жакмон рассказал несколько историй о подвигах Бюсси. "Бюсси оставил здесь в Декане добрую память о себе, певцы до сих пор прославляют его имя в песнях; обычно французский военачальник изображается как покровитель бедных".
      Французский путешественник обратил внимание на то, что чем беднее край, тем больше бродячих факиров. "Но число истинных аскетов среди них невелико. Я был удивлен, когда однажды в тени деревьев на берегу реки встретил несколько бродячих факиров, занятых приготовлением своего обеда. Утром в деревне они выглядели настолько жалкими и безобразными, что вызывали сострадание. Головы их были посыпаны пеплом, тело раскрашено краской, волосы растрепаны, взгляд оцепенелый.