Глава пятая

Это была милая семейная сцена — воскресенье, десять часов утра, через открытое окно кухни доносится церковный перезвон, кофейник на плите источает аромат и, кроме всего этого, приятный запах полувысохших детских пеленок, развешанных на веревке у окна, наполняет кухню.

В сломанном плетеном кресле сидел мужчина и кормил на руках ребенка. Я не смог определить его пол и не стал спрашивать, но у него было красное, сморщенное, как у беззубого старика, лицо и мягкий черный пух волос, похожий на тот, который остается на расческе после вычесывания собачьей шубы. Он старательно высасывал содержимое рожка, периодически выпуская соску, чтобы она не мешала его молочной отрыжке.

Одной рукой мужчина достал из кармана рубашки сигарету, закурил, чиркнув спичкой о подошву своей сандалии, и сказал:

— После всех дел с Отто, у Мими пропало молоко. Сильное потрясение, но сейчас уже все в порядке. В хороших руках все быстро приходит в норму.

Мими Пробст (а в том, что это была она, я не сомневался, потому что, когда она открыла дверь, она представилась) гладила белье на кухонном столе. На ней был короткий домашний сарафан. Ее рыжие волосы были взлохмачены, а голубые глаза смотрели мягко и спокойно. У нее было очень худое лицо с высокими скулами и узким подбородком. Выглядела она лет на восемнадцать, но ей, вероятно, было больше. Она с обожанием посмотрела на мужчину, когда тот сказал по поводу хороших рук, улыбнулась, и ее губы послали ему беззвучный поцелуй. Счастливая, полная согласия чета, спокойный ребенок и целое воскресенье впереди. На ее запястье были маленькие, в бриллиантовой оправе часы, которые принадлежали явно не ее классу и были один к одному схожи с теми, которые носила Джулия. Мне даже не нужно будет спрашивать у Джулии, были ли у Зелии такие же, как у нее часы. Видимо, Кэван О'Дауда разорился как-то на пару этих часов для своих девушек, отмечая свой очередной деловой успех.

— Я знаю, кто я, — сказал я. — И я знаю, кто такая Мими, но кто вы такой? Мне нужен Отто и вы знаете почему?

Моя визитка лежала на краю кресла, в котором он сидел. Я уже сказал, что ищу Отто, так как он нужен мне, чтобы найти “Мерседес” моего клиента. Я сказал им только это, не упомянув даже о том, как я вышел на Отто. С самого начала меня озадачило их поведение. Ни малейшего недовольства по поводу моего вторжения в воскресное утро. И всякий раз, когда я упоминал об Отто, они переглядывались и начинали смеяться.

Мими плюнула на утюг, осталась явно недовольна его температурой и поставила его на плиту рядом с кофейником. Она повернулась, уперла руки в бока и посмотрела на меня. Если ее привести в порядок и приодеть, она бы не осталась незамеченной в толпе.

Она подмигнула мужчине.

— Что ты думаешь?

Его акцент, когда он говорил по-английски, был вполне сносным, но ее оказался на удивление сильным.

Мужчина кивнул и приветливо посмотрел на меня, одновременно вынимая рожок изо рта ребенка, аккуратно перекладывая его к себе на плечо и массируя его спину, чтобы облегчить выход воздуха.

— Он делает свою работу, — сказал он, ни к кому не обращаясь. — Честно. Конкретно. И, я бы сказал, терпимо. Его работа требует этого. — Затем, обращаясь конкретно ко мне, он продолжил. — Я — Тони Коллард. Насчет Мими вы ошибаетесь. Не Пробст. Мы поженились на прошлой неделе. Я вижу, вас удивляет мое знание английского. Все просто. Мой отец — канадец, записался добровольцем в Британскую Королевскую артиллерию, приехал сюда, здесь его взгляды на войну изменились, он дезертировал, осел здесь, женился и в итоге появился я. Он умер два года назад. Я унаследовал его гараж и ремонтную мастерскую, которые так и не принесли ему богатства.

— Вы уж больно скачете, — сказал я. — Сообщили мне массу ненужных сведений. Отто — вот птичка, которую я ловлю. Где он сейчас гнездится?

На мой вопрос они ответили дружным взрывом хохота. Когда приступ прошел, Тони сказал:

— Хотите кофе?

— Нет, спасибо.

Ребенок выпустил последнюю порцию лишнего воздуха и Тони вернул его в первоначальное положение и продолжил кормление. У него были прекрасные, легкие и нежные руки, но у меня было чувство, что за его улыбчивой откровенностью и эпизодическими взрывами смеха скрывается что-то значительное и серьезное. Ему было лет двадцать, он был полным, но хорошо сложенным, а его лицо было похоже на лицо молодого Пиквика и это сходство усиливалось очками в металлической оправе. Его светлые волосы были довольно редкими и к тридцати годам, подумал я, у него уже должна появиться лысина.

— А что за расклад с машиной? — спросил он.

— Мой клиент хочет ее вернуть. Он — миллионер. Они очень трепетно относятся к своим вещам. Мы с вами беспокоимся о мелких монетах. Они же беспокоятся о своей кассе. Поэтому они — миллионеры. Из разговора с одним джентльменом, с которым я недавно встречался, я понял, что Отто считал Мими своей девушкой.

Мими, с утюгом в руках вращающаяся в груде пеленок и распашонок, сказала:

— Я была его девушкой. Это его ребенок. У меня были с ним трудности.

— Делали кесарево, — почти с гордостью сказал Тони, и я подумал, что он сейчас попросит ее показать шрам. Он с любовью посмотрел на нее и она ответила ему тем же, а ее губы добавили беззвучный поцелуй. Я начал чувствовать себя лишним в этом море семейного счастья.

— Но Тони это ничуть не беспокоит, — сказала Мими.

— Ни капли, — сказал Тони. — Я полюбил Мими задолго до того, как появился Отто. Я все время оставался верен своему чувству. — Он усмехнулся. — Но каждой девушке суждено пережить момент безрассудной страсти. Таков уж человек. А возможно, и не один. Да? — Он подмигнул Мими и та, изображая рассерженность, замахнулась на него утюгом. Я уже начинал подумывать, что они либо разыгрывают передо мной спектакль, либо просто рады возможности немного поразвлечься в теплое, приятное воскресное утро, перед тем как уложить ребенка в кроватку и отправиться в какой-нибудь ресторанчик съесть порцию спагетти и выпить пару бокалов кьянти.

Я положил несколько итальянских банкнот на холодильник и сказал:

— Не обижайтесь. Хорошая информация — а о плохих людях особенно — стоит дорого. К тому же, это не мои деньги. Расскажите мне об Отто. Его внешность, привычки и, может быть, его настоящее местопребывание.

Они оба согнулись пополам в очередном приступе смеха, а когда пришли в себя, посмотрели на меня несколько смущенно.

— Нам не нужны деньги, — сказал Тони, — но мы возьмем их из принципа. Деньги — это такая вещь, которую всегда берешь, даже если они тебе не нужны. Деньги, как говаривал мой старик, подобны музыке. Неважно, откуда и в каком виде эта музыка приходит к нам, мы должны радоваться ей. Она минует международные и культурные границы и только очень скучный человек не видит в ней радости. А еще он говорил...

— Не начинай опять про отца, — сказала Мими, качая головой и мило улыбаясь ему.

Он что-то быстро сказал ей по-итальянски. Она вся покраснела и ответила ему тоже по-итальянски. Тони скорчился в кресле, и его глаза за стеклами очков округлились. Это было ужасное зрелище. Ребенок поперхнулся, выпустил соску и обильно срыгнул себе на пеленку. Тони вытащил свой носовой платок и вытер все это безобразие со спокойствием любящего отца. Здесь явно было что-то не то. Я чувствовал, что не только внешне, но и внутренне, с садистским спокойствием они смеялись надо мной. Происходило что-то ужасно смешное, и я чувствовал, что когда я уйду, они повалятся на пол и начнут кататься по нему, умирая со смеху.

Тони встал и положил ребенка в плетеную кроватку, стоящую у стола. Он начал качать ее, издавая колыбельные звуки. Не оборачиваясь, он спросил:

— Какая машина, говорите?

— Я уже сказал вам. Красный “Мерседес 250SL”. Номер 8-2-8 В 9-6-2-6. Модель шестьдесят шестого года.

Он повернулся ко мне, улыбнулся и кивнул.

— Та самая. Отто пригнал ее ко мне почти месяц назад. Я сделал ее для него. Но только наружные работы, никакой ерунды с перебиванием номеров на двигателе и тому подобным. Простая перекраска и замена регистрационных номеров. Дайте вспомнить. — Он задумался, подняв глаза к потолку. Он был крупным парнем, крупнее, чем он выглядел, сидя в кресле. — Да. — Вспомнив он вернулся на землю, пошел к своему плетеному креслу, успев по дороге погладить Мими по спине, и повалился в него так, что оно все заскрипело, словно старое деревянное здание, готовое обрушиться под нарастающим давлением ветра. — Да. Я выкрасил ее в кремовый цвет и поставил новые номера, кажется, 3-2-4-3-Р-3-8. Или 3-4-2-3. Но заканчивалось точно на Р-3-8. Последние две цифры, вы знаете, указывают, в каком округе зарегистрирована машина, а он хотел, чтобы это был именно Изер — это рядом с Греноблем.

— И вас не беспокоит, что вы сидите здесь и рассказываете все это мне? — спросил я.

— Ни капли. Если вы попытаетесь сообщить все это полиции — хотя я не думаю, что вы это сделаете — я просто откажусь от своих слов. Я занимаюсь почти честным делом. То же самое вам скажет любой владелец гаража. — Он усмехнулся и подмигнул Мими. Слава Богу, на этот раз она не ответила ему беззвучным поцелуем.

— Что он с ней сделал? Продал?

— Отто мог сделать все, что угодно. Загнать ее в Ла Манш, например. Или подарить ее своей старушке — матери... если он, конечно, знал, кто его мать.

— Как Отто выглядит?

Он не ответил мне сразу. Он посмотрел на Мими, и я увидел, как в их глазах зажигаются веселые огоньки.

— Рост — метр двадцать. Похож на обезьяну. Очень сильный. Длинные каштановые волосы, постоянно спадают на глаза. Хорошо одевается. Лет тридцать пять. Прекрасно танцует. Женщины просто липнут к нему, Бог знает почему, но все романы очень непродолжительны, потому что он — большой эгоист и ненадежен в плане денег. До сих пор не заплатил мне за перекраску.

— Это все?

— А что вам еще нужно?

— У него две головы, — сказала Мими.

У них начался очередной приступ смеха, и я вздохнул.

По правде говоря, все это уже начинало меня раздражать.

— Еще ничего не заметили? — спросил я. — Заячья губа, рыбий хвост, деревянная нога?

Торжественно Мими сказала:

— На внутренней стороне его левого бедра имеется родимое пятно в виде креста.

Они снова засмеялись, и когда Тони выдавил из себя последнюю слезу восторга, он сказал:

— Не обращайте внимания. Шутки Мими. Она любит посмеяться.

— Как получилось, что Отто позволил вам перехватить Мими?

— Он просто понял, что я все равно сделаю это и что если он будет мешать я разорву его на куски. Да, он это прекрасно понял. Через неделю после того, как он получил от меня машину, он позвонил откуда-то издалека и сказал, что у него с Мими все кончено. Правильно, моя дорогая?

— Все было именно так. — Мими стала складывать выглаженные вещи. — Просто позвонил и все кончилось. Это не было для меня неожиданностью. Ребенок был ошибкой. Он никогда не любил его. И никогда не хотел его. Но я, естественно, была шокирована, пока не пришел Тони и не сказал, что он хочет жениться на мне. Тони — хороший человек.

— Самый лучший, — сказал Тони. — Настоящая любовь торжествует. Вы знаете, что мы собираемся сделать, когда ребенок немного подрастет? Продать гараж и уехать в Австралию. Никаких больше гаражей. Я собираюсь заняться фермерским хозяйством. У меня хорошо получается с животными. Как и с детьми, и женщинами. — Он поймал проходящую мимо Мими за голое колено, и они оба послали друг другу два беззвучных поцелуя, словно меня там не было. Он отпустил ее и она направилась к ребенку. — Не знаете, где сейчас может находится Отто? — спросил я.

Тони чуть не задохнулся от очередного приступа веселья, сжал губы, подумал секунду и затем сказал:

— Сидит где-нибудь, удобно устроившись и не тревожась ни о чем.

Я не должен был это увидеть, если бы не зеркало, висевшее на стене над креслом Тони. В нем мне была видна Мими, склонившаяся над детской кроваткой. По движению ее плеч и головы я понял, что она с минуты на минуту забьется в конвульсиях. Она стояла, с трудом сдерживая мощный приступ смеха.

Я с облегчением выбрался из их квартиры, из этого уютного храма, который они выстроили для своей настоящей любви. Я пошел вдоль по улице в поисках пивного бара, абсолютно уверенный в том, что в только что оставленной мной квартире извергаются вулканические потоки смеха. Я не верил ни единому их слову касательно Отто. Но то, что они мне не сказали, не вызывало у меня ни малейшей жалости по отношению к нему, где бы он ни сидел — уютно устроившись и ни о чем не тревожась — потому что в моем мозгу постоянно присутствовала мысль о Зелии, Отто и Максе в Шале Баярд.

После пива я на такси отправился на Виа Саччи в отель “Палас”. Лежа на кровати, я позвонил в Париж и попал на дежурного офицера Интерпола. Последовал короткий диалог, в результате которого я выяснил, что комиссара Мазиола нет на месте, и вынужден был опять сказать, кто я такой. Я назвал ему имя Гаффи, сказал, что он уже как-то удостоверял мою личность и что я не понимаю, их что не интересует борьба с преступностью в Европе и пополнение своих архивов новыми именами и сведениями? Он сказал, что в Париже чудесный день и что если можно, покороче. Поэтому я выдал краткую справку:

Отто Либш. Возможно, Отто Пробст. Вероятный портрет — метр двадцать, сильный как обезьяна, каштановые пушистые волосы, или метр восемьдесят, круглое счастливое лицо, очки в металлической оправе, темные волосы, намечается лысина. Соучастник — Макс Анзермо. Запрос о нем уже сделан, остается в силе. Отто может разъезжать на кремовом “Мерседесе 250SL”. Регистрационный номер: 3243, или 3423 Р 38 согласно последней не совсем точной информации, хотя возможен совсем другой номер, и цвет не кремовый, а зеленый, синий, черный или темно-бордовый. Но, безусловно, “Мерседес”.

Секунду-две я решал, назвать или нет имена Мими Пробст и Тони Колларда, и решил, что не стоит. Я подумал, что эта парочка будет моим козырным тузом в рукаве, в случае если всплывет что-нибудь определенное относительно Отто.

Я уже заканчивал передачу информации, когда в номер без стука вошла Джулия и села на край кровати. На ней было кремовое шелковое платье и узкий красный платок на шее. По ее поджатым губам я понял, что она решительно собирается вытянуть из меня все. Я посмотрел на ее часы и мысленно сравнил их с теми, что были на Мими — абсолютно одинаковые. Отто перед уходом или Тони перед окончательным приходом преподнес их в качестве любовного дара.

Я повесил трубку, и Джулия сказала:

— Я привезла вас сюда. Когда, наконец, я завоюю ваше доверие?

— Должен сообщить, что мою машину забрал Наджиб. Он оставил записку на круглом столе в гостиной Макса, в которой известил меня, что на ней уехала Панда и что я могу забрать ее в таком-то гараже в Женеве. Это было сделано, конечно, чтобы оторваться от меня в поисках Отто. В данный момент Наджиб был, наверняка, очень сердит и я, без сомнения, был для него кем угодно, но только не хорошим другом.

Поэтому Джулия была вынуждена отвезти меня в Турин, не получив с моей стороны никаких объяснений. Она, видимо, решила подождать подходящего момента, который, судя по тому, как она удобно устроилась на моей кровати, поджав под себя ноги, по ее мнению уже наступил.

— Нет необходимости вводить вас во все детали, — сказал я. — Вы хотите защитить Зелию. Я тоже. Пусть все будет, как есть.

— Я хочу знать об этом Максе Анзермо.

— Он мертв, и я искрение рад. Один мой, можно сказать, приятель застрелил его как раз в тот момент, когда он уже нажимал на спусковой крючок, чтобы застрелить меня, а затем этот приятель очень любезно забрал с собой труп... и мою машину. Все, что мне следует вам сказать, — что Зелия провела пару ночей в том шале. О'кей?

Она посмотрела на меня, слегка наклонив голову, затем медленно кивнула.

— О'кей. Но зачем вы здесь?

— У меня есть работа. Помните. Я должен найти машину вашего отца.

— Могу я вам в этом помочь?

— Вы уже помогли, доставив меня сюда. Но на этом все. Послушайте, вы беспокоитесь о Зелии. Я уже дал вам слово. О'Дауда ничего не узнает. Но машина все еще не найдена, и это моя работа. Это не игра. Мне платят за то, что я рискую и набиваю себе шишки. Я — трудный случай. Но я не могу себе позволить ввязывать вас в это дело. Кто-нибудь может сделать вам больно и как мне тогда получить деньги с вашего отца? Моя работа означает для меня деньги, и я не хочу, чтобы вы участвовали в ней просто ради острых ощущений. Дайте мне закончить это дело и тогда, если вас устроит моя компания, я подарю вам две недели, которые вы будете помнить всю жизнь.

— Боже, вы невозможны.

Ее грудь вздымалась. Я ее такой еще никогда не видел. Она почти взорвалась.

— У меня даже нет слов, чтобы сказать вам, как я вас не люблю.

— У вас расстегнулась верхняя пуговица на платье, — сказал я. Она действительно расстегнулась.

Она соскочила с кровати и пошла к двери, на ходу застегивая пуговицу. На полпути она остановилась и сказала:

— Кстати, пока вас не было, я позвонила отцу. Он немедленно хочет видеть вас. Это приказ.

— Где он?

— В Эвьене, в шато.

Я широко улыбнулся ей.

— Вас не затруднит подвезти меня до Женевы?

— Чёрта с два. Помните, вам не нужно от меня никакой помощи.

— Хорошо.

Она подошла к двери и остановилась перед ней.

— Скажите мне одну вещь. Я спрашиваю это не из праздного любопытства. Когда вы говорили с Максом, он не сказал вам, как он познакомился с Зелией?

— Нет. Он только сказал, что встречался с ней в Женеве и Эвьене.

— Тайно?

— Думаю, что да.

— Бедная Зелия.

— Ну, теперь ей больше не придется беспокоиться по поводу Макса. А когда я достану второго мерзавца, я с ним что-нибудь сделаю.

— Второго?

— Да... думаю, что информация не повредит вам. В шале был еще один мужчина. Тот, который смылся с машиной. Я думал, что смогу найти его здесь, но мне не повезло.

— Как его звали?

— Отто Либш.

Длинная пауза, затем она ушла. Пауза так пауза, но в ней было что-то неестественное. У меня создалось впечатление, что несколько секунд она внутренне боролась с собой, решая, следует ли ей в конце паузы уйти или сказать что-то.

Однако я не был удивлен, когда через десять минут она позвонила и сказала, что передумала и готова отвезти меня в Женеву. Я был уверен, что это перемена в ее сердце была вызвана моим упоминанием об Отто Либше.

Через несколько минут мой телефон снова зазвонил. Звонили из Парижа. Дежурный офицер был на этот раз более резким и энергичным в разговоре. Его голос был почти командным. Кто-то не только подтвердил мою личность, но и явно хотел что-то получить от меня. Где, спросил он, меня можно будет найти в течение следующих суток? Я сказал, что в ночь выезжаю в Женеву, где заберу свою машину из гаража “Автохолл Серветт” на Рю Лиотард, а затем поеду в шато Кэвана О'Дауды под Эвьеном, и что вдруг за срочность такая? Он сказал, что в Париже по-прежнему прекрасный день, и пожелал мне счастливого пути.

В девять утра Джулия высадила меня на Рю Лиотард. Ночная поездка оказалась для меня трудным делом. Я всю дорогу чувствовал себя так, словно нахожусь в грузовом отсеке реактивного лайнера. Я выдавил из себя слова благодарности и на полусогнутых ногах побрел по улице.

В моих глазах было полно сна, а во рту наблюдалась необычайная сухость от бесчисленного множества выкуренных сигарет. Обдав меня воздушной волной, Джулия промчалась мимо, улыбаясь и сверкая свежестью утренней розы.

У входа в “Автохолл” меня встретил старый приятель, выглядевший, как обычно, таким же унылым и ослепленным, как застигнутая дневным светом сова. Он стоял у стены со свисающей из уголка рта сигаретой. На нем был потасканный коричневый костюм, коричневая рубашка без галстука и огромные коричневые туфли с загибающимися кверху носами. Он запрокинул голову и приветливо заморгал мне поверх ржаво-коричневых усов. Именно запрокинул, потому что Аристид Маршисси ле Доль был чуть выше метра пятидесяти. Он посмотрел на свои часы и сказал:

— Хорошее время. Я слышал, это была “Фейсл Вега”. Я жду тебя уже полчаса.

— Что, черт побери, ты делаешь в Швейцарии? — спросил я.

Когда мы виделись в последний раз, он работал в Службе безопасности Франции.

— Перебрался туда, где повыше, но ничуть не лучше, — сказал он. — Давай позавтракаем.

Мы завернули за угол и зашли в кондитерскую, где он положил себе на тарелку огромный кусок пирожного “Галисьен”, истекающий персиковым джемом и весь утыканный фисташками, заказал большую чашку горячего шоколада, куда влил коньяку из личной фляжки, и из-под вымазанных кремом усов спросил:

— Как здоровье?

Меня мутило, но я бодро ответил:

— Хорошо. А у тебя?

— И здоровье, и аппетит прекрасные, несмотря на недостаток сна. Но сон — это для слабаков. Скажи мне, у нас опять будут с тобой обычные неприятности?

— Вероятно.

— Ты понимаешь, о чем я?

— Нет.

Он откусил добрую порцию пирожного и сказал с набитым ртом:

— Обожаю “Галисьен”. Его впервые стали делать в Париже, в кондитерской “Фраскати”, которой, увы, больше не существует. Она находилась на углу Бульвар Ришелье, напротив когда-то самого популярного игорного дома — сейчас там тоже уже не игорный дом. — Он вздохнул, моргнул и продолжил. — Вернуться бы в Париж, в Службу безопасности. Мне не нравятся все эти интернациональные штуки и, вообще, все, что начинается на “интер”. Несмотря на Де Голля я даже не в фаворе у Общего Рынка... Я тебя очень люблю, но мне грустно встречаться с тобой по делу, потому что я знаю, что, как и прежде, ты доставишь мне одни неприятности.

Он замолчал, вспоминая полное неприятностей прошлое. Я закурил, дотянулся до его фляжки и вылил остатки коньяка себе в кофе.

— Давай играть честно, — сказал он. — Я буду с тобой откровенен.

— И я буду с тобой откровенен.

— До определенного момента.

— До определенного момента, когда личная этика, собственные интересы и т.д., и т.п. потребуют иного. Итак?

— У нас нет ничего на Макса Анзермо.

— Забудь о нем, — экспансивно сказал я. — Почил с миром.

Он посмотрел на меня и сказал:

— Если это не всплывет, мы не будем этим заниматься. Без трупа нет состава убийства. Что-то в этом роде, нет?

— Что-то такое, — сказал я.

— Скажи мне, — сказал он, — прежде чем мы перейдем к настоящему делу. Ты не подписался — где-нибудь на стороне — на еще какую-нибудь работу, имеющую отношение к О'Дауде?

— Например?

— Например, предложенную тебе кем-либо из членов его семьи?

— У меня и без того полно забот с его “Мерседесом”. Я всегда занимаюсь только чем-нибудь одним, да и этого порой оказывается слишком много для меня.

Он одобрительно кивнул, а я сказал:

— Расскажи мне про Отто Либша?

— Охотно. Ему почти тридцать пять, родился в Линде — австрийском, конечно. Проходит как француз. Метр семьдесят пять, темные волосы, хорошо развит физически, несколько тюремных сроков, несколько имен, преступления одни и те же — вооруженные ограбления. По внешнему сходству и почерку он сейчас находится в розыске по делу об ограблении кассы, которое он совершил со своим напарником две недели назад во Франции. В переводе на фунты стерлингов они взяли... — Он замолчал, делая в уме расчеты и одновременно слизывая крем с усов.

— ...где-то тысяч десять.

— Где конкретно все это случилось, и как?

— На настоящий момент моя откровенность не может заходить так далеко.

— А как далеко она может заходить?

— Надо посмотреть. Ах, да. В ограблении была задействована машина. Черный “Мерседес 250SL”. Регистрационный номер... отличный от всех тех, которые ты назвал.

— Это меня не удивляет. Машину вычислили?

— Нет. Ни машину, ни Отто.

— Ни его напарника?

— Нет. Высокий, метр восемьдесят с лишним, крупный, круглое, полное лицо, очки в металлической оправе и светлые волосы. В наших архивах такого человека нет. И нас, естественно, интересует все, что ты можешь сказать о любом знакомом тебе человеке, который подходит под это описание.

Я молчал, пытаясь найти лучший выход, потому что мне еще не хотелось объявлять такого козыря, как Тони Коллард.

Он поднялся, подошел к прилавку и вернулся к столу с такой “едой”, что у меня возникло ощущение, что я никогда больше не смогу ничего есть.

Заметив выражение моего лица, он бодро сказал:

— Это — “Сан Оноре”. Он, как ты знаешь, был епископом Аминским, а сейчас — святой покровитель кондитерского дела, и никто пока еще не знает, почему так получилось. Итак, большой мужчина с большим лицом и в дешевых очках... Не встречал никого похожего в Турине?

— Нет. Я узнал про Отто от Макса Анзермо. Макс также дал мне его адрес в Турине, но он оказался фальшивкой. Там никто даже не слышал об Отто.

Аристид усмехнулся.

— Тебе нужна машина, — сказал он. — А нам нужен Отто, плюс его приятель. Пожалуйста, попытайся найти такой выход, чтобы это не затронуло ничью этику.

— Я сделаю все, что в моих силах.

Он кивнул.

— В этом я не сомневаюсь. Но беда в том, что иногда твои силы дают очень плохой результат. Вот я, например. Для друга я всегда стараюсь сделать все, что могу. Возьмем твою машину в гараже за углом. Такая же машина, по поводу которой твой работодатель проявляет столь таинственное беспокойство. Тебе не следует садиться за ее руль, прежде чем ты хорошенько не посмотришь под капотом. Пока я ждал тебя, я удосужился залезть под него, но только потому что меня интересуют двигатели — чистое любопытство. И как иногда маленькое человеческое любопытство влияет на крупные события!

Я встал.

— Я уверен, — сказал я, — что ты хотел бы остаться наедине со своим “Сан Оноре”. И спасибо тебе за все.

— Не стоит благодарности. Я оставил свою визитку в твоей машине. Когда ты созреешь, позвони мне. — Он поднес ко рту большой, залитый марципаном круг и жадно вонзил в него зубы. Затем он добавил с полным ртом. — Кстати, есть еще один маленький моментик.

— Очень мило с твоей стороны оставить его напоследок. Это означает, что он есть суть нашей беседы.

— Возможно. Когда ты обнаружишь местонахождение машины, сразу же сообщи мне, и не говори ничего своему клиенту, пока я не разрешу тебе.

— А если я этого не сделаю?

Он добродушно и широко улыбнулся, показав мне полный крошек рот.

— Если ты этого не сделаешь, тогда многие, более важные, чем я люди рассердятся. Очень рассердятся. Влиятельные, государственные люди, которые могут усложнить тебе жизнь.

— А она когда-нибудь была легкой?

Он отправил в рот очередную порцию “Сан Оноре” и подмигнул мне, так как его рот был на сей раз слишком полон для слов.

Я забрал свою машину, но перед тем как сесть за руль, осмотрел, следуя его совету, двигатель. На длинном пути профессиональная этика — это одно. Но если предстоит длинный путь, ничто не может идти в сравнение с дружбой.

Шато де ля Форклас находилось в пятнадцати километрах на юг от Эвьена, рядом с местечком под названием Абонданс. Шато было обнесено высоким проволочным забором и везде были понатыканы стандартные таблички “Проезд запрещен”, “Частное владение” и тому подобное. Рядом с воротами располагалась небольшая сторожка и загон для крупного рогатого скота.