— Я поеду один. Если вы все испортите и от моих услуг откажутся, то О'Дауда найдет кого-нибудь еще, какого-нибудь шустрого исполнителя, который потом во всех красках опишет все ребятам в баре и все весело посмеются. Вы же не хотите этого, поэтому не вмешивайтесь!

Где-то глубоко внутри меня затеплилось и стало быстро разогреваться чувство, которое возникало у меня нечасто, да я и не хотел, чтобы оно появлялось часто, но которому, когда оно возникало, я не мог не подчиниться. Кто-то должен получить... О, да, кто-то должен хорошо получить — имя стучало в моем мозгу подобно метроному. Она также поняла, что происходит, медленно протянула руку и мягко, двумя пальцами взяла меня за рукав.

— Хорошо, — сказала она. — Я не буду вмешиваться. Бедная Зелия, — она повернулась и пошла к двери. У самой двери она обернулась. — Окажите мне услугу.

— Какую?

— Не старайтесь быть с ним вежливым.

Она ушла. Я подождал несколько минут, позвонил в службу размещения и попросил приготовить мой счет. Я уезжаю сразу после ужина. Не могли бы они послать кого-нибудь ко мне за ключами от машины, чтобы подогнать “Мерседес” прямо к центральному входу? При счастливом стечении обстоятельств я буду в Шале Баярд примерно в то же время, когда Макс Анзермо получит письмо Зелии. В одном я был уверен — я не найду в Шале Баярд рыцаря без страха и упрека.

Я выехал в начале одиннадцатого. Моросил мелкий дождь. На улице никаких признаков Наджиба Алакве. Но даже если бы он и был там, меня бы это не беспокоило. Я был совершенно уверен, что на “Мерседесе” я смогу стряхнуть любой хвост.

Сан Боне был в двадцати или тридцати с лишним километрах к северу от Гапа, и мне нужно было ехать по той же самой дороге, по которой я добирался в Канны из Гренобля. По карте я вычислил, что мне предстоит проехать чуть-чуть больше семисот пятидесяти километров. Времени было достаточно и можно было не спешить.

Не доезжая до Гапа, я поспал часок, а в Гапе устроил себе ранний завтрак — кофе с коньяком и пара рогаликов с абрикосовым джемом. Подкрепившись, я покинул Гап и стал подниматься в горы мимо Коль Баярд. После перевала я скатился прямо с Сан Боне и взял курс на Шале Баярд. Узкая, с неважным покрытием дорога какое-то время шла вдоль реки, а затем стала круто подниматься наверх через сосново-дубовый лес, изгибаясь изо всех сил. Так что мне пришлось обратить все внимание на нее, а не на окрестные виды.

Деревянное шале было достаточно свежим, с розовыми и зелеными ставнями и полосатой крышей тех же цветов, сделанной из барочных досок. Шале упиралось в крутой, поросший всякой растительностью склон горы. Плато, на котором оно располагалось, было размером с два теннисных корта. Сад отсутствовал, только деревья и кусты по обеим сторонам отвратительного качества подъезда и вокруг дома. На площадке перед домом находился гараж. Двери дома были закрыты.

Я оставил машину под самой верандой, которая тянулась через весь фасад, и поднялся по ступенькам. Вдоль веранды в цветочных горшках росли петуньи и герань. Входная дверь была открыта и за ней находился небольшой холл, отделанный узкими, полированными сосновыми планками, странного вида коврик и высокие, громко тикающие напольные часы, показывающие пять минут десятого.

Рядом с дверью я увидел шнурок звонка. Подергав его, я услышал где-то в глубине дома звяканье, настолько громкое, что, наверное, разбудило бы даже мертвого. Но в доме никто не проснулся. Я подергал еще, но ко мне никто не вышел.

Я вошел. Холл имел две двери. Я попробовал обе. Первая открывалась в коридор, ведущий на кухню. Кухня была небольшая и до блеска чистая. На столе были остатки завтрака, а в плетеном кресле — кот. Кот взглянул на меня, поднялся, потянулся, а затем повалился на подушку, свернулся клубком и забыл обо мне.

Я вернулся и открыл вторую дверь. За ней была большая комната длиной во всю заднюю стену дома. Из ее окон была видна часть склона и далекие горные вершины, некоторые из которых уже были покрыты снежными шапками. Это была хорошая, уютная комната: полированный сосновый пол, шкуры, две большие кушетки, четыре просторных кресла, большой круглый стол, вытесанный из дуба и украшенный вазой с разноцветными георгинами, которые бы ввели Джимбо в экстаз. В одном из углов стоял стол, а у фальш-стены, которая была частью лестницы, ведущей на открытую галерею с рядом дверей, располагался книжный шкаф и длинный сервант, полный бутылок, сигаретных пачек и старых газет и журналов. Я закурил и поднялся наверх. Там было три спальни с аккуратно убранными кроватями и ванная. Лежащая на краю ванны губка была мокрой, равно как и зубная щетка и мыло. Я спустился в гостиную и начал более детальный осмотр. Книжный шкаф представлял определенный интерес. На одной из полок располагалось самое большое из всех виденных мною собрание поваренных книг на различных языках. Если Макс был специалистом по поварскому делу, то у него нашлось бы чем порадовать гостя любой национальности. Остальные три полки были забиты остросюжетной литературой на французском, английском и немецком языках. Приятно было узнать, что Макс владеет несколькими языками. Не будет сложностей в общении.

Стол был аккуратный и прибранный и на нем, и в нем мало что было. Было ясно, что Макс не любит оставлять личные бумаги где попало. Я обнаружил несколько аннулированных чеков, уплаченных счетов (большинство — местные), список акций и ценных бумаг (большинство из которых были французскими, но были и американские), который время от времени пополнялся. Он, по-видимому, ничего не продавал, потому что в списке не было ни одной вычеркнутой строчки. Я не пытался определить, чего все эти ценные бумаги стоят. В одном из ящиков стола я нашел кипу рекламных буклетов торговцев недвижимостью и все они касались исключительно ресторанов и кафе от Парижа до Марселя. В другом ящике лежал девятимиллиметровый “Браунинг” с полным магазином, а рядом с ним — коробка с патронами и запасной магазин. На всякий случай я положил все это в карман.

Я подошел к окну, полюбовался видом и подумал, сколько еще Макс будет отсутствовать. Я предположил, что он совершает утренний моцион. Он был человек аккуратный и организованный — убирает кровать перед выходом из дома, тщательно вытирает везде пыль, выбрасывает содержимое пепельниц. Аккуратен и, как это обычно бывает, с устоявшимися привычками, любит кулинарное искусство до такой степени, что уже стал, или собирается стать, владельцем ресторана или кафе, добр по отношению к животным (кот, кажется, был всем доволен) и обладает вкусом при составлении букетов, о чем свидетельствовала ваза с георгинами. Отвернувшись от окна, чтобы еще раз посмотреть на цветы, я заметил, что пропустил одну вещь. Рядом с вазой лежал конверт.

Я взял его. Он был открыт и в нем лежало письмо. На конверте было его имя и адрес и вчерашний штемпель каннской почты. Я должен был благодарить ребят из почтово-телеграфной компании. Они все-таки опередили меня, хотя у них была всего лишь пятичасовая фора.

Я опустился в кресло у камина. Оно было таким глубоким и широким, что я даже подумал, что мне никогда не достичь дна. Я все-таки его достиг, устроился поудобнее и вытащил письмо из конверта. Оно было от Зелии и не имело никаких радостных обращений типа “Дорогой” или “Любимый мой”:

“Я надеялась, что у меня никогда не будет никаких контактов с тобой. Но обстоятельства сделали это крайне необходимым. По какой-то причине мой отец крайне обеспокоен пропажей машины и нанял для ее розыска некоего мистера Рекса Карвера из Лондона. Этот человек был у меня сегодня. Хотя он и не упомянул твоего имени, он, должно быть, знает его, потому что он знает, что ты находился в соседнем с моим номере в том отеле и что я звонила домой от тебя. Я все отрицала. Я буду продолжать все отрицать. Я просто хочу, чтобы все, что случилось, стерлось в моей памяти. Если этот человек вычислит тебя, сделай то же самое. Ты никогда обо мне не слышал. Ты уже раз предал меня. Я ни ненавижу, ни прощаю тебя. Я просто выбросила тебя из головы. Если ты предашь меня еще раз и все расскажешь этому человеку, или кому-либо еще, то я клянусь, что сделаю так, что тебя убьют. Ты уничтожил что-то во мне. И если это станет известно кому-либо еще, я уничтожу тебя.

Зелия”.

Я положил письмо обратно в конверт и опустил конверт в карман. Все, что она сказала, не было для меня новостью. Каждое слово было сказано ею на полном серьезе и мне стало жаль ее. Вот ведь, черт возьми. Мне было жаль ее, но у меня была работа. Если я смогу, то я постараюсь больше не причинять ей боль. Она, возможно, и хочет стереть все, что произошло, из памяти, но я должен знать, что же произошло. Как только я узнаю, как только я смогу заняться непосредственно объектом моего интереса — машиной, я тоже сотру все это из своей памяти. Я сидел и пытался представить себе, что чувствовал Макс Анзермо, когда читал письмо. Вероятно, оно не очень его интересовало, иначе бы он не бросил его так небрежно на стол.

В этот момент за моей спиной раздался звонкий лай и что-то белое подкатилось по полированному полу к креслу, запрыгнуло мне на колени и начало лизать мое лицо. Это был маленький белый пудель. За дверью раздался чей-то запыхавшийся голос:

— Отто! Отто, ты что совсем рехнулся притащиться сюда на этом чертовом автомобиле. Ты хочешь, чтобы все...

Он осекся, так как заметил меня. Я стоял, держа пуделя на руках.

— Ты торопишь события, Макс, — сказал я. — Это не та машина, на которой уехал Отто. Цвет тот же, но номера другие.

Я опустил пуделя на пол, и он заходил вокруг меня на задних лапах, словно исполняя цирковой номер.

— Умница, — сказал я. — А как он в качестве охотничьей собаки?

В одной руке он держал ружье, в другой — пару голубей.

— Кто вы и что вы здесь делаете? — Он спросил это по-английски почти без акцента и спокойным голосом.

— Карвер, — сказал я. — Рекс Карвер из Лондона. Мне кажется, мисс Зелия Юнге-Браун упоминала обо мне в своем письме.

Я предъявил ему письмо. Он не упал в обморок и не повалился в кресло. Он просто стоял и лишь бросил короткий взгляд на большой круглый стол. Он был выше меня, стройный — ни грамма лишнего веса — и сильно загорелый, но загар был каким-то нездоровым. На нем была свободная куртка с меховым воротником, черная фуражка и черные брюки, заправленные в резиновые сапоги. У него было умное, приятное лицо и сверкающие зубы. Мне он совсем не понравился, но я мог себе представить, как при плохом освещении и после нескольких бокалов шампанского некоторые женщины называли его своей мечтой. Но Зелия, никогда бы не подумал. Но, однако ж... когда женщина, наконец, решает открыть шлюзы, никогда не знаешь, куда потечет вода.

Абсолютно спокойно он сказал:

— Я не понимаю, о чем вы говорите. Пожалуйста, покиньте мой дом.

Он бросил голубей на кресло и взял ружье обеими руками, направив его в пол. Он уже преодолел первоначальное удивление и оценил меня. Что я мог сделать, пока у него в руках ружье? Я решил посмотреть, как далеко он пойдет.

Я пожал плечами и сказал:

— Если тебе нравится такая позиция, ради Бога. Но она ничего не даст... а я еще вернусь.

Я направился к двери, и он слегка повернулся, чтобы держать меня под постоянным наблюдением. Когда я поравнялся с ним, он сказал:

— Прежде чем вы уйдете, я хотел бы получить назад письмо, которое я оставил на столе.

Я остановился, посмотрел на него так, словно принял его требование за заводку — чего я, конечно же, не собирался делать, пока он держал наготове двустволку — а затем, пожав в очередной раз плечами, вытащил письмо и протянул ему.

Он улыбнулся, слегка обнажив белоснежные зубы, и покачал головой.

— Положите его на это кресло.

Я подошел к креслу, положил письмо на одну из его ручек, а затем резко и сильно толкнул кресло в его сторону. Пол был отполирован очень качественно. Дальняя ручка ударила его в бедро, он потерял равновесие и прежде чем он успел обрести его снова, я бросился на него. Миггз, я уверен, сказал бы, что я действовал медленно, но для Макса Анзермо моей быстроты вполне хватило. Ребром ладони я ударил его по запястью — ружье теперь было только в одной руке — ухватил ствол оружия и, резко повернув его, стал его полным хозяином. Я полагаю, что мог бы остановиться на этом, но приятное теплое чувство наполнило меня, и я подумал, а почему бы не воспользоваться случаем и не сделать его более склонным к сотрудничеству. Я сильно ткнул его прикладом в живот — он согнулся пополам — а затем, опять же ребром ладони, ударил его по шее. Он с грохотом обрушился на пол, что вызвало у глупого пуделя бурю восторженных прыжков и повизгиваний.

Он оказался бойцом. Два раза он поднимался с пола, и каждый раз я отправлял его обратно, не слишком заботясь о правилах Куинзберри, потому что помнил правило Миггза: “Не любезничай, будь злым, но чтобы в итоге они могли говорить”.

Я позволил ему доползти до кресла и заползти в него. Он бессильно откинулся на спинку. Из уголка его рта текла кровь, а в его взгляде читалось жгучее желание убить меня. Я сел на край стола перед ним.

— Прежде чем я начну задавать вопросы, — сказал я, — давай проясним один момент. Все, что ты скажешь о мисс Зелии, останется строго между нами. Считай меня исповедником. Я слушаю, и дальше меня это не идет. О'кей?

Он бросил мне что-то нехорошее на незнакомом языке. Чтобы заставить его быть повежливее, я ударил его прикладом ружья по коленной чашечке, стараясь не сломать ее. Он скорчился от боли, согнулся пополам, и пудель запрыгал вокруг него, стараясь лизнуть его в лицо. Он грубо отшвырнул собаку и повалился назад в кресло.

— Ублюдок.

— Я и не надеюсь, что ты полюбишь меня. Но если хочешь, я приму это за оскорбление. Отвечай, или я переломаю тебе все кости. Готов?

Он ничего не ответил, и я посчитал его молчание за согласие.

— Хорошо, — сказал я. — Давай начнем с конца. Может быть, так нам удастся избежать кое-какой грязи, лежащей посередине. Кто такой Отто?

Он задумался, и не только над тем, что ответить. Я хорошо знал этот взгляд и эти медленные движения приходящего в себя человека, который решает пойти тебе навстречу в надежде, что это так обрадует тебя, что ты потеряешь всякую осторожность.

— Отто Либш, один мой приятель.

— Возраст, национальность, как выглядит, где живет и чем занимается?

— За тридцать. Австриец. Высокий, крупный, светлые волосы, начинает лысеть. Чуть-чуть прихрамывает, мочка левого уха отсутствует.

Слишком бойко и слишком быстро. Я ударил его стволом ружья по руке и он взвыл от боли.

— Попробуй еще раз. С самого начала.

Он слизнул кровь с руки, а затем — с глазами, полными успокаивающих фантазий относительно того, что бы он со мной сделал — сказал:

— Двадцать пять. Француз. Маленького роста, темноволосый, худой и хилый на вид. Бог знает, чем он занимается и где живет. Он появляется совершенно неожиданно по своему усмотрению.

— Не слишком хорошо. Если бы тебе понадобилось связаться с ним, что бы ты сделал?

Он колебался какое-то время, потом посмотрел на ружье и решил не рисковать.

— Я бы позвонил его подружке, Мими Пробст. Турин, 5-6-4-5-7-8. Виа Калетта, 17.

Не сводя с него глаз, я попятился к серванту, взял телефон, вернулся и поставил его на пол перед ним так, чтобы он мог едва до него дотянуться.

— Позвони в справочное и попроси номер телефона Пробст, Виа Калетта 17, Турин. Затем передай трубку мне.

Он снял трубку и, набирая номер, сказал:

— Я говорю вам правду.

— Правда — это единственное, что я всегда проверяю.

Чтобы дозвониться, потребовалось какое-то время. Действуя одной рукой — в другой держал ружье — я закурил. Наконец ему ответили он сказал, что ему нужно, кивнул мне и поставил телефон на пол, положив трубку рядом. Через несколько секунд девушка сообщила мне необходимую информацию. Моего французского вполне хватило, чтобы понять, что он назвал мне правильный номер.

Я поставил телефон на стол и спросил:

— Когда ты был здесь с Зелией, Отто ведь тоже был с вами?

— Да.

— Он украл машину?

— Да.

— И ее багаж, и часы, и драгоценности, и все остальное?

— Да.

— Приятный человек. Тебя это не обеспокоило?

— Нет. — На его губах появилась легкая тень усмешки, и мне очень захотелось хорошим ударом стереть ее с его лица.

— Его интересовала именно эта машина или ему было все равно, какая машина, была бы возможность без проблем уехать на ней?

— Отто украл бы все, что угодно. Он мой приятель. Он забавный... но прирожденный вор.

Он быстро приходил в себя: я чувствовал это.

— Как долго ты знал Зелию до момента вашего приезда сюда?

— Прилично. Встречались время от времени.

— Где?

— В Женеве. Всякий раз, когда она приезжала в родительское шато.

— Ты внимательно прочитал письмо? — Я кивнул на то место на полу, где оно лежало.

— Да.

— Тогда вот тебе мой совет. Она хочет забыть те часы, которые она провела здесь. Так оно и будет. Если ты будешь мешать этому, я бесплатно займусь тобой, и тебя забудут навсегда. Понятно?

— А вы не знаете, что здесь произошло?

— Нет, черт возьми, не знаю, и не хочу знать. Меня интересует только машина.

Он ухмыльнулся, и я начал краснеть.

— Вы не хотите знать, что из себя представляет этот прекрасный айсберг, когда руки мужчины впервые касаются его и начинают согревать? Когда впервые...

Мне следовало бы сидеть на месте и с безопасной дистанции вышибить ему все мозги. Мне следовало бы догадаться, что он намеренно провоцирует меня, надеясь извлечь из этого некоторое преимущество. Боже, мне следовало бы понять это, но я проявил беспечность. Я просто пошел на него, чтобы остановить поток грязи, выплескивающийся из его глотки, и он воспользовался моим же недавним приемом — резко повернулся вместе с креслом на полированному полу, и одна из его ручек ударила меня по ноге. Пока я балансировал, он вскочил и подсечкой отправил меня на пол.

Я еще даже не закончил движение, а он уже стоял надо мной, наставив на меня ружье.

— Лежи тихо, — сказал он. — Одно движение и я прострелю тебе башку немного быстрее, чем я намерен это сделать.

Я лежал и молчал. Это был как раз один из тех моментов, когда требовалось бездействие и молчание. Он держал палец на спусковом крючке, и я увидел, как он снял ружье с предохранителя.

— А я действительно намерен это сделать, — тихо сказал он. — Ты мне надоел. Без разрешения вошел в мой дом, избил меня. Я скажу, что я вернулся и увидел, что ты пытаешься ограбить дом, что ты напал на меня и ружье случайно выстрелило. Полиция не будет поднимать шума.

— Другие люди могут его поднять. — Я чувствовал, что мне нужно что-то сделать.

— Нет. Ни мисс Зелия, как ты изволишь ее называть. Ни ее отец — потому что она никогда ни единого слова не скажет обо мне. Она хочет забыть, что когда-то знала меня или Отто. Ты знаешь, что она также знала Отто? Нет? Тогда я хочу, чтобы ты знал это. Я хочу, чтобы ты узнал все, прежде чем я убью тебя. Когда я встретил ее в Женеве, она была совсем спелой, ты понимаешь. Спелой настолько, что готова была взорваться, и она взорвалась, в этой комнате, после нескольких бокалов. Все закончилось наверху, в большой кровати, где мы были втроем — Отто, милая Зелия и я.

— Заткни свою вонючую пасть!

— Одно движение, и я убью тебя. Теперь мне уже неважно, когда я это сделаю. Да, она была просто бешеной. Она вдруг проснулась и начала жить, она пыталась за два дня наверстать все, что она упустила за последние десять лет. — Он говорил, и его глаза блестели. Он явно получал огромное удовольствие. — Бывали даже моменты, когда Отто и я едва с ней справлялись. Но если взлетала она как ракета — тебе нравится мой рассказ? — ее обугленные останки возвращались на землю очень медленно. Но прежде, чем они упали, Отто смылся со всем, что у нее было — с машиной, багажом, со всем. Он не сказал мне, что собирается это сделать. В ее последнее утро, в шесть часов, он вылез из нашей коммунальной кровати... нет, нет, слушай все до конца. Мне забавно наблюдать твою ненависть ко мне и каждому моему слову. Он уехал, и она вернулась на землю, в то состояние, в котором она пребывала до знакомства со мной. И она тоже ушла, просто ушла пешком. Мне было наплевать. Кроме бешеной страсти, все в ней было утомительно скучным.

— Было бы большим удовольствием убить тебя, — сказал я.

— К счастью, ты не получишь этого удовольствия. Заметь, я не хочу, чтобы ты получил неправильное представление о Зелии. Все было безукоризненно и совершенно прилично во время наших встреч в Женеве. Они были просто разминкой. А здесь... Нет, простой алкоголь не позволил бы ей подняться до таких бешеных высот. Отто и я приготовили для нее особый напиток. Можно даже сказать, что это был акт милосердия, своего рода терапия, которая была ей необходима. Ты знаешь, с момента ее ухода я все решаю, удовлетвориться ли мне альтруистически тем, что я помог ей найти себя, или потребовать за это плату. Я полагаю, ты бы назвал это шантажом. Что ты думаешь?

Я ничего не думал. Я просто смотрел на два дульных отверстия, маячившие в метре от моего лица, и ощущал, как внутри меня поднимается ярость, и скоро ее давление достигнет определенной точки и поднимет меня с пола и бросит на него, не считаясь с последствиями.

— Я спросил тебя, что ты об этом думаешь? Я уже, конечно, проделывал это с другими женщинами, пока не поимел достаточно для того, чтобы встать на ноги в мире бизнеса. После этого я пообещал себе, что буду помогать холодным и несостоявшимся женщинам типа Зелии просто ради удовольствия. Но с дочки миллионера было бы, пожалуй, глупо не взять плату.

В этот момент я метнул в него пуделя. Пока он говорил, тот на задних лапах подошел ко мне, лизнул меня в ухо и начал играть с моей левой рукой. Я схватил пса за костлявый таз и бросил его в хозяина. Пока тот, отшатнувшись и потеряв равновесие, валился на стол, я откатился в сторону и вскочил на ноги, но мне явно не хватало быстроты, и я его не достал. Оба ствола опять смотрели мне в лицо.

— Хорошо, мосье, — сказал он. — Теперь я убью тебя. Но сперва я хочу сказать тебе, что я принял решение. Я буду шантажировать мисс Зелию. Да, я заставлю ее платить, и каждый раз ей придется лично привозить деньги сюда. Тебе понятно? Часть она будет оплачивать деньгами, а часть...

Я начал наступать на него. Времени на то, чтобы выхватить из кармана его пистолет, не было, его не было даже на раздумье — только слепое действие. Я чувствовал, как напрягаются мои мышцы и все внутри меня сжимается в преддверии решающего броска. З-з-з-ж-ж — над моим плечом что-то прожужжало, словно над ним пролетел неуклюжий майский жук. Голова Макса дернулась, будто он получил сильный апперкот в подбородок. Он тупо уставился на меня, его рот раскрылся, и в следующее мгновение он рухнул на спину. В двух сантиметрах над его носом, между черными бровями виднелась аккуратная дырочка.

Сзади раздался знакомый голос.

— Чертовски необходимо и без большого сожаления. По правде, мистер Карвер, сэр, безо всякого сожаления.

Я повалился в кресло. Меня всего трясло, словно человека, страдающего болезнью Паркинсона. Через несколько мгновений в моей правой руке оказался бокал. Длинные пальцы Панды гладили мое плечо.

— Ну, ну, любимый, все кончено и пора твоим щечкам снова порозоветь.

Мне пришлось подключить вторую руку, чтобы поднести бокал ко рту. Это был коньяк, и он скатился вниз подобно лаве. Тряска прекратилась.

Из-за моей спины появился мистер Наджиб Алакве, эсквайр, и сказал:

— Прекрасная собачка, но, мне кажется, не стоит ей лизать лицо мертвого хозяина.

Панда взяла пуделя и вышла с ним из комнаты. На ней были небесно-голубые лыжные штаны и короткая красная куртка, и мне показалось, что с момента нашей последней встречи ее ноги стали еще длиннее.

Наджиб сел на край стола и над рыжевато-коричневым замшевыми туфлями вспыхнули ярко-пурпурные носки.

Я поставил почти пустой стакан на стол и сказал:

— Огромное спасибо, Наджиб. — Если кто-то и заслуживал перевода в категорию дружеского обращения, так это был он.

Он расплылся в улыбке.

— Да, я спас вашу жизнь. Приятно чувствовать это, так как я не часто совершаю добрые поступки. Но в то же время я опечален. — Он посмотрел на Макса. — Что взять с трупа. Вы много выудили из него?

— Как вы узнали о нем? — спросил я.

Панда, заходящая в комнату, ответила:

— Это по моей части, любимый. На “Фероксе” есть стюард, который любит маму. Но я сказала, чтобы любить маму и чтобы мама любила его, маме нужны имена и адреса всех людей, которым пишет мисс Зелия. Поэтому все закончилось очень полюбовно. Как-нибудь я тебе покажу. — Она села на ручку моего кресла и обняла мою шею длинной рукой.

Наджиб сказал:

— Но до вашего визита к мисс Зелии никаких писем не было. Затем письмо к этому джентльмену и ваш отъезд из отеля, поэтому мы приехали сюда. У нас сумасшедшая машина — американский “Тандерберд” — взятая, как вы понимаете, напрокат, потому что лично я не могу себе позволить иметь такую шикарную вещь. Хотите еще коньяка?

— Нет, спасибо.

Панда погладила меня по щеке.

— Отлично. Полное восстановление. — Она посмотрела на Наджиба. — Я отведу его наверх в спальню и там за любовью он расскажет мне все, что Макс рассказал ему.

— Я еще не полностью восстановился для таких вещей, — сказал я.

— Тем не менее, — сказал Наджиб, — в благодарность за спасение вашей жизни вы расскажите нам все, что он сообщил о красном “Мерседесе”. Личные детали, касающиеся мисс Зелии, — некоторые из которых я слышал, прежде чем выстрелил — меня совершенно не интересуют. Я прочел между строк причину ее молчания о местонахождении машины. А сейчас вполне резонно рассказать мне, что известно вам. Да, сэр?

Конечно, он был абсолютно прав. И было бы вполне резонно отблагодарить его, предоставив ему ту информацию, которая ему была нужна. Я хотел это сделать. Но, подобно большинству людей, которых вытащили из беды и которые оправились от шока, я понимал, что жизнь не изменилась, она по-прежнему полна грязи, подлости и обмана. И благодарность никогда не должна становиться помехой в добывании хлеба насущного. Для сантиментов лучше всего подходит Рождество, день рождения и день Святого Валентина. Наджиб был на другой стороне. Я хотел помочь ему. Но у меня была своя работа и свой заработок и премия в конце, поэтому я ни минуты не сомневался.

— Мне не удалось много извлечь из него, — сказал я, — и я не уверен, что то, что он мне сказал, — правда. Я думаю, что если бы мне удалось поработать над ним еще несколько минут, то я бы довел его до состояния полной искренности. Вам это известно.

Панда встала, перешагнула через Макса, подошла к серванту и достала из одной из коробок сигарету. Она повернулась и подмигнула мне:

— Попытайся, милый, хорошенько попытайся вспомнить всю ту ложь, которую он тебе сообщил. Мы все отсортируем. Ты хочешь, чтобы мама отвела тебя наверх в спальню и поработала над тобой до состояния полной искренности? Гав! Гав! — Она пару раз лягнула ногой.

— Один его приятель, — сказал я, — по имени Отто Либш украл машину прямо отсюда. Он, как я понял, крайне неприятный тип. Если у вас есть доступ к полицейским архивам, вы, вероятно, его там найдете. Из-за того, что произошло здесь с мисс Зелией, он чувствовал себя в полной безопасности, угоняя машину. Но он понятия не имел — и, думаю, Макс тоже — что в машине было что-то особенное.

— Этот человек, Отто — у вас есть адрес на него? — спросил Наджиб, и я отметил, что когда дело дошло до фактов, его английский начал спотыкаться.

— Нет. — Я решил потянуть с признанием, чтобы у него не возникло подозрений, когда он вытащит адрес у меня, что он фальшивый.

Наджиб поправил галстук, снял свою шляпу и положил ее на стол рядом с вазой с цветами.

— Замечательные георгины, — сказал он. — Я очень люблю цветы.

— Это у вас семейное.

— Может быть, — сказала Панда, — мне стоит разбить эту вазу о его голову? А, милый? — Она вновь села на ручку моего кресла.

Наджиб покачал головой и, улыбнувшись, с пониманием посмотрел на меня.

— Конечно, мистер Карвер, вы поддеты на рога дилеммы, нет? В благодарность за ваше второе рождение, ваше сердце хочет быть щедрым. Но ваш мозг — мозг профессионала. Не рассказывай ничего, говорит он.

— А что бы вы сделали на моем месте?

— То же самое.

— Итак, безвыходное положение.

— Но у вас есть адрес на Отто Либша?

— M-м... у меня есть адрес, но я не уверен, что Макс его просто не придумал.

— Это мы сможем проверить. Пожалуйста, мистер Карвер, адрес.

Он достал из кармана пистолет и кивнул Панде. Целуя меня в левое ухо, она обвила меня длинной рукой и вытащила из моего кармана “Браунинг” Макса.

— Слишком оттопыривает твой карман, — сказала она. — Тебе следовало бы воспользоваться им против покойного джентльмена.

— Не было возможности.

— Сейчас у вас тоже нет никаких возможностей. Личные чувства отошли на задний план. Мне нужен адрес.

— А если я не скажу?

Я только успел заметить, как он сверкнул глазами в сторону Панды, а дальше... Панда схватила меня за запястье, сильно дернула на себя, подставив под меня плечи, и я перекатился через нее и врезался лицом в пол. Она прыгнула мне на спину и обхватила мою шею своими длинными ногами, да так крепко, что я почти задохнулся.

— Для более полного проявления страсти, милый, — сказала она, — мы начнем с нежной любовной игры. — Она резко вывернула мне руку и я закричал.

— Отпусти его, — сказал Наджиб. Он уже сбросил маску. Холодный, решительный, с безупречным английским.

Панда позволила мне встать. Наджиб наблюдал за мной, потирая свой нос — картошку. Панда поправила мне галстук.

— Тебе следует познакомиться с моим другом Миггзом, — сказал я. — У вас много общего. — В следующий момент, из чувства уязвленного самолюбия, я сделал ей подсечку, и она плюхнулась на пол с громким шлепком.

Какое-то время она удивленно смотрела на меня, не веря в случившееся, а затем начала смеяться.

— Ох, Рекси, — сказала она сквозь смех. — Я тебя недооценивала. Ты подаешь надежды.