Глава седьмая

Я упаковал свои вещи и оставил сумку в номере. Затем я спустился в службу размещения и оплатил счет, сказав, что не буду к обеду, но вернусь часов в пять и заберу свою сумку.

Я пошел вдоль озера по направлению к поселку. Одного из людей Аристида я заметил очень быстро. Не потому, что я был таким умным, а потому, что он сам хотел, чтобы я его заметил. Это означало, что где-то поблизости есть второй. Если мне удастся вычислить его, то мне здорово повезет. Единственным разумным ходом с моей стороны было изолировать его, и я уже предпринял кое-что для этого.

Моим преследователем был маленький пухлый человечек в мешковатом льняном костюме и берете. У него на шее висел фотоаппарат и он время от времени снимал им местные красоты. Вероятно, в нем даже не было пленки.

Я решил поводить его, надеясь, что я смогу вычислить второго, но у меня ничего не вышло и после часа ходьбы я бросил это занятие, потому что мне вдруг пришло в голову, что это вовсе не фотоаппарат, а “уоки-токи”, и он просто сообщает своему невидимому другу о всех моих перемещениях.

Примерно в час дня я вернулся в отель и взял свою машину. Проезжая по набережной, я увидел фотографа, сидящего в припаркованном у туалета автомобиле. Ему повезло с парковкой, так как набережная была просто забита машинами туристов. Когда я проезжал мимо него, он сфотографировал меня, передавая своему приятелю, что я выехал.

Я проехал километра два по дороге на Аннеси и повернул налево, к полю для гольфа. Поставив машину рядом с тремя-четырьмя другими у здания клуба, я зашел во внутрь и заказал обед. В середине моей трапезы появился фотограф и, сев за столик в другом конце зала, заказал пиво и сэндвич. В зале было еще несколько человек и все они уже сидели там, когда я вошел. Это означало, что номер два находился где-то снаружи. Спешить мне было некуда. Джулии предстояло проехать еще достаточное расстояние, даже на “Фейсл Веге”, и сделать массу различных дел до нашей встречи.

Пообедав, я спустился вниз, заплатил небольшую сумму и взял напрокат сумку с клюшками. На мне был свитер и спортивные туфли, поэтому переодеваться было не нужно, но я все же зашел в раздевалку — там был туалет. Над писсуаром была привычная надпись, содержащая просьбу не бросать в него окурки. Какой-то остряк приписал внизу: “Потом трудно их раскуривать”.

Но меня больше интересовал фотоаппарат, висевший на крючке в одном из шкафчиков. Я не стал его осматривать, но обратил внимание на коричневый пиджак, висевший на том же крючке.

Выйдя из здания, я увидел на поляне мужчину, который бил клюшкой по мячику. На нем были коричневые брюки, составлявшие с отмеченным мною пиджаком одну пару. На ногах у него были замшевые мокасины. Ну что ж, подобно хорошим полицейским они делают все, что в их силах. Но не могли же они предвидеть игру в гольф. Он был крупным человеком, внешностью и статью похожим на Де Голля, но когда я кивнул ему, на его лице возникла неуверенная улыбка, которая никогда бы не появилась у человека большой судьбы. Он не был похож на человека, способного сказать “нет” другому человеку. Но внешность обманчива, иначе бы Аристид его не выбрал. Он собирался повиснуть у меня на хвосте. На мгновение у меня появилось искушение попросить его составить мне компанию, поставить на кон кругленькую сумму и обобрать простачка. Но затем я подумал о Джулии и решил отказать себе в удовольствии.

Мне повезло, что предстояло действовать на незнакомой территории. Как-то я провел в этих краях незабываемый месяц и несколько раз прошел весь гольфовый маршрут. Я поднялся на украшенный флажком холм к первой метке и увидел, что мой “хвост” идет за мной и собирается играть следом.

Я не спешил. Я не мог этого сделать, потому что это был один из тех дней, когда игра у меня не шла. Если бы я прошел весь маршрут — чего я делать не собирался — мой внутренний голос подсказывал мне, что я бы не набрал и сотни. Я потерял мяч на первой лунке, в густой траве на правом склоне. На второй я запустил мяч за пределы поля, через каменную стену и деревья в чей-то сад. На третьей лунке, которая была всего в полуторастах метрах, я сделал удачный удар, приземлив мяч всего метрах в трех от нее. Это меня не слишком обрадовало, поскольку именно это место я выбрал для проведения операции. Гольф меня уже не интересовал, только грубая мужская работа, поэтому я взял тяжелую клюшку и забросил мяч в кусты в десяти метрах от поля. Затем я начал искать его и, естественно, не нашел. Позади меня “хвост” выполнил крайне неудачный удар, затем несколько более неудачных, давая мне время найти мяч и продолжить игру.

Я вышел из кустов и, вежливо помахав рукой, пригласил его подойти. Ему пришлось это сделать. Место было замечательное — в низине, в дальнем конце поля и плохо просматривалось из клуба.

Ленивой походкой “хвост” подошел ко мне, чтобы оказать помощь в поисках мяча. На его лице блуждала нервная улыбка, дающая понять, что он не собирается терять меня из вида. Ребром ладони я сильно ударил его по дыхательному горлу, а затем по шее, и он, ловя ртом воздух, рухнул на землю, гремя клюшками, и затих.

Я нырнул в кусты и побежал. В трехстах метрах через поле и небольшие фермерские участки проходило шоссе на аннеси.

Хронометраж был великолепным. Я выскочил на дорогу и в тот же миг позади меня раздался автомобильный гудок и, визжа тормозами, стала останавливаться следующая со стороны Таллуара “Фейсл Вега”.

Километра через три, когда мы уже проехали Ментон, Джулия резко свернула вправо и стала подниматься по склону холма.

— Куда мы едем? — спросил я.

Она быстро ехала и, сконцентрировав все свое внимание на дороге и потому не поворачиваясь, сказала:

— Рядом с Межев у меня есть лыжный домик. Там сейчас никого нет.

— Вы взяли все те вещи, о которых я просил?

Она кивнула.

А просил я ее взять напрокат проектор и магнитофон в Аннеси. Затем она поехала в Таллуар и забрала из отеля мою сумку, а из сейфа “Оберж дю Пер Бис” — сверток.

Когда через несколько часов мы прибыли в Межев, она остановилась на главной улице рядом с казино.

— Там нет никаких продуктов, — сказала она. — Вы покупаете кофе и хлеб. Я — все остальное.

Она была очень деловой и явно наслаждалась ролью помощника по конспирации.

Сделав необходимые покупки, мы выехали из города на шоссе, ведущее к Мон Арбуа, миновали поле для гольфа и, проехав еще километра два, повернули на небольшую боковую дорогу. Вскоре показалось аккуратное двухэтажное шале из полированных досок с розово-серыми ставнями на окнах, имеющими небольшие сердцеобразные вырезы. Она поставила машину на гравиевой площадке за домом, и мы перенесли все наши вещи в шале. Внизу находилась большая комната с отделанной кафелем печкой в центре, удобными креслами и парой кушеток и открытой лестницей, ведущей на второй этаж. Это напоминало мне дом Анзермо.

Когда мы свалили весь наш багаж на полу, я сказал:

— Мне нужна комната минут на тридцать. Хорошо?

— Вы можете расположиться в большой спальне.

Я посмотрел на нее. На нее стоило посмотреть. Узкие брюки из шотландки — я не знал, к какому клану она относилась, но преобладал красный и желтый цвет — черный свитер и свободное кожаное пальто. На голове у нее была черная шапочка с козырьком, похожая на инженерную фуражку. Я представил себе фотографию в “Вог”.

Выглядела она прекрасно. Один ее вид менял все внутри меня, но никуда нельзя было уйти от того факта, что длины наших волн были различны. Однако я уже знал, на какую волну она была более-менее постоянно настроена. Словно подтверждая это, она спросила:

— Что там насчет Отто Либша?

— Мы поговорим о нем позже, — сказал я.

Я перенес проектор, магнитофон и сверток наверх в спальню. Стащив с большой кровати простыню, я повесил ее на закрытое ставнями окно и установил проектор. После этого я запер дверь и просмотрел обе пленки.

На них было то, что я и ожидал. Действующие лица: Панда Бабукар и — относительно двух других можно было с уверенностью держать пари — генерал Сейфу Гонвалла и миссис Фалия Максе. Заснято все было скрытой камерой, находившейся где-то под потолком. Я подумал, что организовал это либо Денфорд, либо Тиш Кермод. Скорее всего, Тиш. В плане акробатики представление было достаточно ограниченным. На утомленного бизнесмена оно бы произвело не более тонизирующее действие, чем рядовая продукция этого жанра, но на членов кабинета Гонваллы оно бы произвело эффект разорвавшейся бомбы, и разорвавшейся под креслом министра сельского хозяйства. Перед своим народом Гонвалла всегда выступал как суровый и справедливый отец, готовый вести решительную борьбу с коррупцией, аморальностью и всеми социальными и экономическими пороками. Выборочный показ пленок на родине генерала, я был уверен, привел бы к быстрой смене правительства. Чего, конечно, и хотел О'Дауда.

На магнитофонной ленте был записан разговор между генералом и мистером Алексеем Кукариным. Они, судя по всему, были большими друзьями, так как обращались друг к другу исключительно “генерал” и “Алексей”. Разговор велся на английском и был записан, я снова был в этом уверен, без их ведома, иначе бы генерал не высказал некоторых замечаний о членах своего правительства, а Алексей — о членах правительства его страны, что могло бы сделать его крайне непопулярной фигурой у себя на родине. Однако суть разговора сводилась к тому, что люди Алексея были бы рады поставлять боевые самолеты и другую технику и вооружение в обмен на гарантированный процент — довольно большой и по низкой цене — от добычи определенных минералов и руд и производство некоторых химических продуктов — простых и безобидных вещей типа кобальта, алюминиевых руд и урана, которые должны будут постепенно производиться государственной монополией по добыче и переработке полезных ископаемых, находящейся в настоящий момент в процессе становления. Алексей настаивал на том, что не следует выплачивать никаких компенсаций европейским концернам, уже ведущим свою деятельность в стране. Решительная национализация — вот верный путь. Генерал заколебался относительно этого, но Алексей настойчиво убеждал его, что после десятков лет колониальных страданий и эксплуатации, перенесенных его страной, ему не следует проявлять мягкосердечие. В итоге генерал согласился.

Прослушав и просмотрев пленки, я составил достаточное представление об их характерах. Несмотря на все свое обаяние и эпизодические шутки, Алексей четко следовал данным им инструкциям и когда дело доходило до фактов, он был тверд и ясен как граненый алмаз. Генерал был за пределами спальни довольно неплохим парнем, но с несколько смазанными гранями — некоторые вещи ему нужно было объяснять не один раз. Он, должно быть, был человеком простоватым, иначе бы он никогда не принял приглашение воспользоваться Шато де ля Форклас. Я знал, что О'Дауда долгие годы использовал шато для приема приезжающих членов правительства, и генералу и в голову не пришло усомниться в целесообразности продолжения использования дома, как он не сомневался и ранее, когда у него возникала необходимость в покое и отдыхе в кругу старых друзей, таких как Панда и миссис Максе. Мы все живем и учимся. И весь вопрос — в соотношении этих двух. Генерал был очень далек от золотой середины.

Я разобрал аппаратуру и убрал пленки и ленту обратно в пакет.

Внизу уже была растоплена печь, комната нагрелась, а на столе появились бутылки и бокалы. Я слышал, как Джулия делает что-то на кухне. Порывшись в рабочем столе, я нашел коричневую бумагу и бечевку и заново обернул и перевязал сверток. В одном я был уверен — что у меня нет ни малейшего желания держать сверток в этом доме. Я написал на нем адрес, а затем просунул голову в кухню. Джулия колдовала над мясом.

— Могу я взять вашу машину? — спросил я. — Мне нужно съездить в Межев на почту.

Она посмотрела на часы.

— Она будет уже закрыта.

— Что-нибудь придумаю.

Придумать было несложно. Я проехал по шоссе до поля для гольфа и свернул на подъезд к отелю “Мон д'Арбуа”. Народа практически не было, так как сезон приближался к концу.

Я вручил сверток и сто франков портье и попросил отправить его по почте. Он сказал, что почта уйдет только утром. Я заметил, что это просто замечательно, спросил, хороший ли был у них сезон, получил ответ, что так себе, и ушел.

Возвращаясь в шале, я испытывал приятное чувство, что у меня уже нет с собой свертка. Также было приятно снова увидеть Джулию.

Она переоделась и на ней было то самое платье, в котором она появилась в моей конторе в нашу первую встречу. Это, возможно, было сделано намеренно, а возможно, это была чистая случайность. Но как бы то ни было, я смотрел на нее, и этого было достаточно, чтобы исчезло все напряжение последних дней. Я спросил ее, что она будет пить, и она сказала, что джин с кампари с большой долькой лимона и большой порцией льда. Все это было на столе. Себе я налил чистого виски. Она села на кушетку, поджала под себя ноги и с вежливым кивком головы взяла бокал. Из кухни доносился приятный запах.

— Вы еще и готовите? — спросил я.

— Я — первоклассный повар.

— А вы знаете историю появления рогаликов?

— Нет.

— Отлично.

Я растянулся в кресле, закурил, сделал глоток виски и почувствовал, как жидкость приятно опускается в мой желудок. Все было прекрасно, почти.

Почти, потому что она не сводила с меня темных, цыганских глаз, и я не знал, с чего начать. Аристид назвал мое дело получестным. Он был прав. Ну, а почему бы, подумал я, хоть один раз не попробовать быть честным? Это может принести свои плоды. Это будет, конечно, болезненно, но у меня уже есть четыре тысячи долларов, которые облегчат боль. Я решил серьезно подумать об этом, но позже.

— Можете вы слушать так же хорошо, как, я надеюсь, вы готовите? — спросил я.

— Вы нервничаете из-за чего-то, — сказала она.

— Естественно. Я решаю вопрос о том, чтобы быть предельно честным. Для меня это несколько необычно.

— А вы делайте это постепенно. Это не испортит то, что я готовлю.

Я так и сделал. Слушала она хорошо. Если суммировать все, что я рассказал, это будет выглядеть следующим образом:

1. Меня нанял О'Дауда для поисков его “Мерседеса”. В процессе расследования я узнал, что в машине спрятан сверток, имеющий большую важность для О'Дауды. О'Дауда сказал мне, что в свертке находятся японские облигации. Я этому не поверил.

2. Разыскивая машину, я обнаружил, что две другие стороны заинтересованы в ее отыскании и получении спрятанного в ней свертка. Эти стороны, в порядке проявления: Наджиб и Джимбо Алакве, действующие по приказам генерала Сейфу Гонваллы, главы одного африканского государства, и Интерпол.

3. Я нашел машину и забрал сверток, в котором находились фотопленки и магнитная лента. (Я не стал упоминать об Отто и интерлюдии с Тони.)

4. На пленках была запечатлена — с помощью скрытой камеры — сексуальная активность генерала Гонваллы, мисс Панды Бабукар и некоей мисс Фалии Максе в Шато де ля Форклас.

5. На магнитофонной ленте был записан разговор, сделанный без ведома говорящих, между генералом Гонваллой и неким Алексеем Кукариным, в процессе которого было достигнуто соглашение об обмене оружия, военных самолетов и другой техники на большую часть полезных ископаемых и др., производимых государственными компаниями в стране Гонваллы.

6. Очевидно, что съемка и запись были тайно организованы О'Даудой для последующего использования материалов в стране Гонваллы с целью стимулировать свержение его правительства и, таким образом, обеспечить получение монопольных прав на разработку и добычу полезных ископаемых, обещанных О'Дауде прежним правительством.

7. Братьям Алакве нужны пленки и лента, чтобы уничтожить их. О'Дауде они нужны, чтобы получить монопольные права. Интерполу они нужны, чтобы передать их на хранение заинтересованному правительству или правительствам. Что это правительство (или правительства) собирается сделать с этими вещами — чистая догадка, но, очевидно, они не будут уничтожать их и, таким образом, оставлять генерала Гонваллу у власти, иначе бы была связь между Интерполом и братьями Алакве. Также очевидно, что они не собираются передавать их О'Дауде, иначе бы Интерпол установил связь со мной. Вероятно, они хотят дать знать Гонвалле, что пленки и лента у них и что они могут воспользоваться ими в любой момент, передать их оппозиционным силам, но не будут этого делать, пока Гонвалла будет предоставлять концессии, политические или экономические, заинтересованному правительству (или правительствам) и будет отказываться от подобных шагов в отношении правительства Кукарина.

Здесь я спросил ее:

— Вы все улавливаете?

— Да, — сказала она. — Но меня удивляет, что Интерпол занимается такими вещами.

— Правительства стоят вне морали. Что есть девальвация, как неплатеж кредиторам? Но правительства могут быстро меняться, люди же — нет. И здесь мы переходим к самому важному моменту.

8. В продолжение вопроса морали — исторический сверток находится у меня. Я занимаюсь небольшим получестным делом, которое существует на деньги моих клиентов, некоторые из которых — неважные плательщики. Поэтому у меня вошло в привычку в некоторых случаях прибавлять к плате моих клиентов существенные суммы, скрываемые мной при каждом удобном случае. Эти деньги не облагаются налогом и я льщу себе, что трачу их с умом и не только на себя, да и нужно признать, что основная их масса возвращается в итоге государству в виде “Игорного налога”. Настоящая проблема заключается в следующем: что мне следует сделать со свертком. Я могу продать его за кругленькую сумму либо О'Дауде, либо генералу Гонвалле. Или я могу продать его Интерполу, хотя они никогда не заплатят столько, сколько предыдущие. Или я могу его уничтожить.

— И что, — спросила Джулия, — вы намерены сделать?

— Это тестирующий вопрос, да?

— Разве?

— Для меня, да. Чтобы сделали вы?

— Отправила бы его в печь немедленно.

— Что ж, решительно и высокоморально. Я, возможно, рассмотрел бы этот вариант, если бы у меня был сверток. Но он сдан на хранение.

— Это меня не удивляет. Такая тактика ограждает вас от импульсивных поступков, например, от того, что я только что сказала.

— Умница.

— Вам понравились пленки?

Мне не понравилось, как она это спросила.

— Я видел и получше, — сказал я. — Однако давайте перейдем к другому моменту, который является, скорее, делом домашним. Кроме свертка у Интерпола в этом деле есть еще один интерес. Кто-то пишет им анонимные письма о вашем отчиме.

— Естественно, это не я.

— Нет, вас я сюда не включаю. Но вы не догадываетесь, о чем могут быть эти письма?

Она не ответила, но я был уверен, что она догадывается. Прежде чем пауза успела приобрести оттенок неловкости, я продолжил:

— Хорошо. Давайте подойдем с другой стороны. Вы уже давно хотите поговорить об этом. Если бы я был порешительнее, я мог бы вытащить это из вас в ваш первый визит. Но я где-то рад, что этого не произошло, потому что это могло все усложнить. Почему вы не сказали мне, что Отто Либш был в свое время вторым шофером в шато?

— Я не думала, что это может помочь. — Ответила она быстро, но ответ был неубедительным.

— Послушайте, — сказал я, — я всецело на вашей стороне. Поделитесь некоторыми сведениями. Хорошо, в тот момент информация об Отто не помогла бы мне в моей работе. Я могу догадаться, каким образом возникла связь между ним и Максом. Зелия была очень одинокой. Отто возил ее. Они разговаривали. Он ей нравился. Нравиться людям было для него обязательной частью его образа. Возможно, он сводил ее в дискотеку или что-нибудь еще в Женеве, она замечательно провела там время, а затем она встретила Макса и держала все это в секрете, так как это был, как она считала, ее первый большой роман. Что-нибудь в этом духе?

— Да, думаю, что так.

— Ну, если это так, то не случилось бы ничего страшного, если бы вы рассказали мне все это в Турине. Но вы этого не сделали. И я знаю почему.

— Почему?

— Потому что у вас был свой интерес к Отто. Правильно?

Она пристально посмотрела на меня и мягко кивнула головой.

— Хорошо. У вас был к нему другой интерес, но вы не были уверены, что с ним делать. Вы даже не были уверены в том, что можно рассказать об этом мне, потому что вы все еще не доверяли мне. Вы думали, а возможно, и сейчас еще думаете, что любую частную или конфиденциальную информацию, которую я получаю, я тут же анализирую с точки зрения возможности получения с нее какого-либо дохода.

— Это неправда!

— Нет?

— Нет! — Ее негодование было искренним и мне это было приятно.

— В таком случае, давайте разберемся во всем сейчас. Какое отношение имел Отто к смерти вашей матери?

Она медленно положила сигарету в пепельницу, встала, подошла ко мне, взяла мой пустой бокал, повернулась ко мне спиной и пошла к бутылкам, чтобы наполнить его. Это была замечательная спина, замечательные ноги и мне нравилось, как ее черные волосы спадают на ее прекрасную шею.

— Медленно и своими словами, — я решил ей помочь.

Не поворачиваясь, она начала говорить.

— Это случилось более двух лет назад. Мы все были в шато. Моя мама сказала мне, что она уходит от О'Дауды. Она полюбила другого человека.

— Кого?

Она повернулась.

— Она не сказала. Я думаю, что даже тогда она боялась говорить об этом. Она только сказала, что мы скоро узнаем об этом. Она собиралась уйти утром, и Отто должен был отвезти ее в Женеву. Разговор был поздно вечером. Я пошла спать и больше ее не видела.

— Почему?

Она вернулась и поставила бокал передо мной.

— В полдень следующего дня отчим сказал мне, что она утонула в озере Леман. Он сказал, что она встала рано утром, попросила Отто отвезти ее к озеру — у нас там была пара катеров — Кермод и она вышли на катере и катер перевернулся.

— Это было вероятно?

— Она любила катера и она любила скорость. И она любила рано вставать. В любое другое утро это могло бы оказаться правдой. Но не в то утро. В то утро она должна была уйти навсегда с другим мужчиной.

— И ее тело так и не нашли?

— Нет. В этом озере такие вещи случаются. Оно очень глубокое.

— Понимаю. И в процессе расследования Отто поклялся, что он отвез ее к озеру и видел, как она и Кермод садятся в катер?

— Да.

— А Кермод рассказал свою историю. Слишком большая скорость, резкий поворот, катер переворачивается, он в благородном порыве пытается ее спасти и тому подобное?

— Да.

— И вы, и Зелия стали с того момента подозревать О'Дауду?

— Я думаю, он подстроил ее убийство.

— А что с тем человеком, с которым она собиралась уйти? Он проявился как-нибудь?

— Нет.

— И вы понятия не имеете, кто он?

— Нет. — Она села на кушетку, поджав под себя ноги.

— Я полагаю, что вскоре после этого Отто ушел от вашего отчима?

— Да.

— Вы хотите, чтобы я сказал, кто тот человек... тот мужчина, с которым собиралась уйти ваша мать?

— Как вы можете это знать?

— Я думаю, что это магия. Но лишь чуть-чуть. Это был Денфорд...

— Это невозможно!

— Нет, возможно. Мы говорим о любви, а любовь порой проявляется самым неожиданным образом. Это был Денфорд. Именно он писал анонимные письма. Его ненависть к О'Дауде не есть необычная, тихая ненависть секретаря к боссу-миллионеру. Он настолько переполнен ненавистью к вашему отчиму, что вьется и вертится подобно осе, зажатой между рамами. Он делает все, что в его силах, чтобы нагадить О'Дауде, особенно в его поисках машины. Он, должно быть, был тем, кто первый сообщил команде Гонваллы о пленках и ленте. Он бы сделал все, что может досадить О'Дауде. Он собрался уйти с вашей матерью и каким-то образом О'Дауда узнал об этом и с присущим ему черным юмором решил избавиться от вашей матери и оставить Денфорда при себе, догадываясь, что тот все же узнает правду, но будет совершенно бессилен что-либо сделать. Такие вещи О'Дауда любит. Именно поэтому он завел себе восковой музей. А Денфорд пытается изо всех сил достать его. Он так старается, что забывает об осторожности. И если он будет забывать о ней и дальше, то когда О'Дауде все это надоест, он попросит Кермода прокатить его на катере.

— Денфорд... Не могу в это поверить.

— А я могу. И я могу поверить и в кое-что еще. Если ваш отчим убил вашу мать, то ни вы, ни кто-то еще ничего не сможете поделать с этим. Отто мертв и не сможет сообщить под присягой о своем лжесвидетельствовании. Кермод жив, но он не станет давать показаний. Она была на озере, как все и говорили. И это не удастся опровергнуть. Это не только мое мнение. Мне кажется, что в Интерполе думают так же. Поэтому советую вам забыть об этом. У вас есть личные деньги?

— Да.

— Тогда последуйте примеру Зелии. Идите своей дорогой. С вашими настоящими чувствами вы не сможете продолжать жить под его крышей.

— Именно это я и сделала.

— Сделали?

— Да. Я бы давно это сделала, но тут случилась эта история с Зелией. Когда вы позвонили мне вчера, я собирала свои вещи, чтобы уйти. Это шале принадлежит мне. Я собиралась приехать сюда на несколько дней, чтобы все обдумать.

— Вы сказали О'Дауде, что вы уходите от него?

— Да, в письме, которое я оставила Денфорду... Денфорд. Не могу в это поверить.

— Я готов держать пари. В своем письме вы упомянули о причинах своего ухода?

— Нет. Но ему несложно будет прочесть между строк.

Но, черт возьми, меня это ни капли не беспокоит.

Она встала, разглаживая платье на бедрах.

— Жизнь — сложная штука, — сказал я. — В большинстве своем мне это нравится. Вся эта история со свертком, а затем ваша мать... какой клубок! Но иногда возврат к простым вещам оказывает терапевтическое действие. Первое, что я сделаю утром, — заберу сверток и уничтожу его.

Держа руки у печки, она впервые за весь вечер улыбнулась.

— Вы сделаете это?

— Если хотите, я поеду и возьму его сейчас.

— Нет, лучше утром. Я не хочу, чтобы наш ужин был испорчен.

Она направилась к двери на кухню, затем полуобернулась и с уже серьезным лицом сказала:

— Вы действительно думаете, что это безнадежно... ну, с моей мамой?

— О'Дауда — миллионер. Он умеет быть осторожным. Он умеет покупать и продавать, и не только людей, но и правду. Мой совет — забыть об этом. Если он сделал это, то это все записано наверху и в один прекрасный день расплата настанет. Но вы ничего не можете сделать.

Она кивнула и пошла на кухню.

Ужин был прекрасный. Мы ели рагу из баранины, приготовленное в бренди и поданное с рубленым шпинатом, а затем провели замечательный вечер.

Когда мы пошли наверх спать, она остановилась у двери своей спальни и спросила:

— Вы действительно заберете сверток и уничтожите его?

— Первым делом утром.

Она приблизилась ко мне и обняла меня за шею. Я должен был сделать что-нибудь со своими руками, поэтому я тоже обнял ее. Она поцеловала меня, и в моей голове мелодично зазвенели колокольчики. Она отняла голову и посмотрела мне в глаза.

— Это за что? — произнес я.

Она улыбнулась.

— Это извинение за то, что я неправильно думала о вас. Вы совсем не такой, каким вы хотите выглядеть в глазах окружающих.

Она поцеловала меня еще раз и я мягко отстранил ее.

— Вы понятия не имеете, какой я, когда у меня есть хороший стимул. А сейчас он очень хороший. — Я дотянулся до двери, открыл ее, поцеловал Джулию, поборол возникшее было в моей голове желание и нежно отпустил ее и направил в комнату. Закрыв за ней дверь, я сказал:

— Запритесь. Я иногда хожу во сне.

Я подождал, пока она повернет ключ, и направился в свою комнату, говоря себе, что хоть один раз я сделаю все правильно. Первое, я хотел разделаться со свертком, уничтожить его. Я слишком хорошо знал себя. Я мог бы пойти с ней, а наутро передумать о будущем свертка. В конце концов, он стоил дико много денег, а деньги — вещь реальная. Многие другие вещи блекнут и вянут со временем.

Прежде чем раздеться, я достал свои четыре тысячи долларов и спрятал их под линолеум. Если я сделаю все, как надо, и между нами все будет хорошо, я знал, что очень скоро я вернусь сюда. А если все повернется не так, как я рассчитываю, ну, деньги все равно будут здесь. В конце концов, каждому победителю причитаются призовые.

На следующее утро я был в отеле “Мон д'Арбуа” уже в восемь часов, чтобы успеть забрать сверток до того, как он уйдет со всей почтой. Но я опоздал. Почта уже ушла. Ну что ж, мне придется забрать его в Эвьене, куда я отправил его на свое имя до востребования. Я медленно ехал на “Фейсл Веге” и размышлял, почему я отбрасываю возможность легкого получения еще нескольких тысяч. Насколько я мог предвидеть, это не принесет мне ничего хорошего. Я не мог даже обнаружить ни малейшего признака духовной перемены во мне. Почему я делаю это? Очевидно, просто чтобы хорошо выглядеть в глазах Джулии. Когда-нибудь, подумал я, могут возникнуть обстоятельства, когда я смогу сделать что-либо, руководствуясь только своими принципами, безо всяких посторонних влияний. Интересно будет посмотреть, что я тогда буду чувствовать.