Глава одиннадцатая

Копплстоун возвращался с эксетерским поездом. За завтраком в то утро Гримстер пообещал подвезти его на станцию. Но вместо того чтобы доехать до Эксетера, он подбросил его до вокзала в Тонтоне. Когда Копплстоун спросил, почему, Гримстер ответил:

— Мне так удобнее. Об остальном прочтешь в отчете.

Копплстоун улыбнулся и, вылезая из машины, спросил:

— Помимо всего прочего, да?

— Да.

— Тут Гаррисон ошибся. Впрочем, он поймет это. Возможно, твоя птичка уже улетела.

— Будем надеяться, что нет.

Убедившись, что Копплстоун сел в вагон (впрочем, он мог выйти на ближайшей станции и позвонить), Гримстер все-таки решил рискнуть. Связь Копплстоуна с Гаррисоном значения не имела, то, что Коппи оказался предателем, не удивило, не встревожило и не вызвало осуждения. Многие ступали на эту дорожку, некоторые удерживались, большинство — нет, и чаще всего они делали это в силу остатков порядочности, поставленной с ног на голову; это был молчаливый, зловещий протест, стремление возвыситься путем самоуничижения.

Из Тонтона Гримстер поехал в Хай-Вайкомб. На шоссе было много машин, поэтому путь занял три с половиной часа, но дорога не тяготила Гримстера. В нем жило устойчивое предчувствие, посещавшее его не раз, нечто близкое к абсолютной уверенности в том, что все, по крайней мере сегодня, будет так, как хочет он. Гаррисону нужно было убить его сразу, без рассусоливаний. Гаррисон ошибся (как это на него не похоже!) — уж кто-кто, а они с Гаррисоном знали, что жизнь и смерть вечно балансируют на зыбкой опоре ошибки.

По крутому холму Гримстер спустился в Хай-Вайкомб, раскинувшийся по обоим берегам узкой речки, и нашел магазин Уильяма Прингла в одном из закоулков неподалеку от шоссе. Дом имел два сводчатых окна с решетками, между ними была дверь. Над окнами висела вывеска «Зверариум Прингла». Слово покоробило Гримстера. В окнах были выставлены предметы ухода за домашними животными. На картонной табличке, висящей на двери, было написано «Открыто». В магазине женщина покупала корм для собаки. Гримстер остановился у порога и стал наблюдать, как продавец совком достает корм из мешка и взвешивает его. Больше никого в магазине не было.

Гримстер подождал, пока женщина выйдет, и вошел. Он закрыл за собой дверь, запер ее на замок и перевернул табличку надписью «Закрыто» наружу.

В магазине было светло от неоновых ламп и скрытой подсветки в аквариумах с тропическими рыбками, стоявших в два яруса у стены. Из одной клетки на противоположной стене магазина вдруг послышался радостный свист морской свинки, в другой клетке серый кролик угрюмо жевал увядший капустный лист. В магазине было прибрано, хотя и слегка попахивало мочой животных и кормом для рыб.

Уильям Прингл взглянул на Гримстера с любопытством, не выпуская совок из рук. Он был именно таким, каким его описала Лили, с копной непослушных светлых волос и клочковатой неухоженной бородкой. На нем была красная рубашка с открытым воротом, зеленые вельветовые брюки, сандалии и черный рабочий фартук. Без страха он смотрел на Гримстера чистыми голубыми глазами.

— Если вы пришли грабить, — сказал Прингл, — денег в кассе не хватит вам даже на обед.

— Я просто хочу, чтобы нас не беспокоили, — ответил Гримстер. — Поговорим здесь или пройдем внутрь? — Он протянул Принглу свое удостоверение.

Прингл заглянул в удостоверение, что-то прикинул в уме, пожал плечами и бросил совок в мешок с собачьей пищей.

— Прошу, мистер Гримстер. Я как раз собирался пить чай. Не хотите составить компанию?

— С удовольствием.

Прингл повел его в заднюю комнату. Там было тесно, но уютно. Прингл жестом пригласил Гримстера сесть, а сам подошел к окну и принялся заваривать чай. Нижняя половина окна была открыта. Окно выходило в маленький дворик, заставленный ящиками и клетками. На подоконнике Прингл устроил кормушку для птиц.

— Я пришел к вам по делу, — заявил Гримстер. — Если сомневаетесь, можете позвонить в министерство и проверить, тот ли я, за кого себя выдаю.

Не оборачиваясь, Прингл ответил:

— Не стоит. Я вам верю.

У него был красивый, глубокий, хорошо поставленный голос образованного человека. Такой голос был бы хорош за алтарем церкви его отца.

— Я хочу задать вам несколько вопросов о покойном Гарри Диллинге.

Прингл зажег газ и поставил чайник.

— Задавайте, — сказал он и, раскрошив ломтик хлеба, бросил его в кормушку. Стайка воробьев и зяблик тут же принялись клевать крошки.

— Он был вам близким другом?

— Да.

Прингл сел и предложил Гримстеру сигарету. Гримстер отрицательно покачал головой. Прингл закурил и добавил:

— Моим лучшим другом, — он улыбнулся. — Гарри был с сумасшедшинкой. Но соображал здорово.

— Какие у вас были финансовые отношения?

— Финансовые отношения?

— Вы понимаете, что я имею в виду? Сколько вы вложили в его дело?

— Ах, вот оно что! Около шести тысяч.

— Откуда взялись остальные деньги?

— Их раздобыл Гарри.

— Когда он обанкротился, вы потеряли все?

— К несчастью, да.

— Гарри это, наверно, беспокоило.

— Не так чтобы очень. Он, разумеется, помнил о своем долге, но особенно не переживал.

— Он заключил с вами какой-нибудь договор на этот счет?

— Да, заключил.

— Мне бы хотелось узнать — какой.

Прингл пожал плечами и полез в стол. Достал из ящика конверт и подал его Гримстеру со словами:

— Здесь светокопия. Подлинник у моего адвоката, — и широко улыбнулся. — А если не у моего, так у другого.

Гримстер вынул документ из конверта и начал читать. Текст был краток, но ясен. Гримстер прочитал его дважды. Прингл тем временем сидел и молчал. Диллинг передавал в пользу Прингла одну седьмую выплат и гонораров, могущих возникнуть при продаже всех или части авторских прав на открытия и изобретения, которые Гарри сделает за свою жизнь. А после смерти Диллинга эти права переходят в вечное владение Прингла, вольного распоряжаться ими по своему усмотрению.

Чайник засвистел, Прингл встал и потянулся к заварке.

— Документ составлен после банкротства, — заметил Гримстер.

— Верно. До него были небольшие ежемесячные отчисления. Составив этот документ, Диллинг нашел способ расплатиться со мной. Я просил его не беспокоиться, но он настоял на своем. Иногда он бывал необычайно щепетильным. Не всегда, но бывал, и в такие минуты переубедить его было невозможно. А мне, сказать по правде, на те деньги наплевать. Легко пришли — легко и ушли.

— Говорил ли он вам об изобретении, которое намеревается продать Ведомству?

— Только в самых общих чертах.

— Вы знаете, в чем его суть?

— Нет, хотя догадываюсь, что это связано с его основной работой.

— Он называл свой проект как-нибудь?

— Да. «Корольком».

— А почему?

— Понятия не имею. По-моему, это первое, что пришло ему в голову. — Прингл налил Гримстеру чаю в большую кружку с изображением трубящего африканского слона. — Если хотите покрепче, скажите. Я положу еще пакетик. — Он поднес Гримстеру сахарницу, приглашая брать рафинад руками.

— Вы знали, что незадолго до смерти Диллинг спрятал все документы, касающиеся этого изобретения?

— Да. Он мне говорил.

— Когда?

— В день своей смерти.

— В какое время?

— Около четырех утра. Он позвонил мне и предложил поболтать.

— В такой час?…

— Гарри не видел в этом ничего особенного. Если он не мог заснуть, то звонил мне. И мы болтали. В тот раз он просто сказал, что не доверяет Ведомству, а потому решил спрятать бумаги от греха подальше.

— Но не сказал, куда?

— Нет.

— По-моему, вы не совсем честно ответили на мой вопрос.

— Каждый имеет право отвечать так, как считает нужным. — Это было сказано любезно, однако в словах Прингла впервые послышались сила и твердость, вызванные зарождающейся неприязнью.

Гримстер решил сделать вид, что не заметил этого. Он спросил:

— Вы были с Гарри, когда его лишили водительских прав?

— Да.

— Это случилось между Лутоном и Лейтоном, не так ли?

— Да.

— Что вы оба там делали?

— Гарри остался у меня на выходные. Тогда мои дела шли плохо; я еще не купил этот магазин, а работал в фирме по строительству дорог в Блэкли. — Он замолчал, отхлебнув из кружки с нарисованной стаей фламинго. — Мистер Гримстер, почему бы вам не перейти прямо к цели вашего визита?

— А вы о ней догадались?

— Конечно. Вам хочется узнать, кому я продал договор Гарри, сколько получил за него и прочее.

— Допустим. Так кому вы его продали?

— Это мое дело.

— Сколько вы за него получили?

— К счастью, очень много. Больше, гораздо больше, чем задолжал мне Гарри.

— Что вы еще продали?

— Больше ничего.

— Мистер Прингл, давайте рассуждать здраво. Пока мы беседуем, как культурные люди. Я спрашиваю, вы отвечаете. Но если вы откажетесь рассказать то, что знаете, мне придется отвезти вас туда, где вас заставят отвечать. Уверяю, наши методы не отличаются гуманностью.

— Знаю, знаю. Копаясь в дерьме, нельзя не замарать руки.

— Вы заговорили, как Диллинг.

— Верно. Поэтому он и спрятал бумаги.

— Ладно, мистер Прингл, а теперь отвечайте без запинки. Кроме договора, которому пока грош цена, вы продали что-то еще. То, что действительно стоит денег. Что?

Мгновение Прингл колебался. Из раскрытого окна доносилось чириканье ссорившихся во дворе воробьев. Наконец Прингл пришел к определенному решению и ответил:

— Я продал информацию. Гарри был не дурак. Он спрятал бумаги, чтобы ваши люди не смогли добраться до них раньше заключения сделки. Не упустил он из виду и того, что за это время с ним самим может что-нибудь случиться. Он чувствовал ответственность за Лили, помнил об обязательствах, данных мне. Он не хотел, чтобы бумаги пропали бесследно. Поэтому во время того ночного звонка он рассказал, как отыскать их, если произойдет с ним что-нибудь неладное.

— Он сказал вам, где они спрятаны?

— Гарри был не такой. Он объяснил, как я могу узнать их местонахождение. Именно эти сведения, мистер Гримстер, я и продал вместе с договором.

Гримстер покачал головой:

— Быть может, вы разбираетесь в птицах. Но в людях не смыслите ничего. Ваши дела очень плохи. Вы связались с теми, кто убьет вас, если вы им поможете.

— Вы пытаетесь меня запугать?

— Мои слова и впрямь пугают вас, потому что вы понимаете — это правда. Взгляните. — Гримстер поднял руку, повернул ее тыльной стороной ладони к Принглу, чтобы солнечный свет из окна попал на изображение птички. — «Помимо всего прочего», — сказал убийца, и это была его ошибка. Они пытались убить меня не потому, что хотели уничтожить, а потому, что хотели кое-что у меня отнять. А кроме этого перстня, Прингл, у меня ничего с собой не было. Вам знаком этот перстень, хотя вы очень стараетесь не смотреть на него. Вы были с Гарри, когда он с его помощью гипнотизировал Лили и заставлял ее перед вами выкидывать всякие фокусы. Когда Гарри позвонил вам, я не сомневаюсь, он сказал приблизительно так: «Если со мной что-нибудь случится, по перстню ты все узнаешь». Больше, я думаю, он не сообщил. Он же любил таинственность, полунамеки…

— Да, именно так он и сказал.

— Но вы все равно догадались.

— Конечно. Это я давным-давно подарил Гарри перстень. Я раскопал его в антикварной лавке в Эдинбурге. Золотой ободок, на котором держится картинка, отвинчивается, под картинкой есть углубление.

— Знаю, Прингл. Я сам обнаружил это сегодня утром. То, что было в перстне, я вынул. Но находка требует объяснения. Это можешь сделать — и сделаешь! — ты, потому что другого способа спасти свою шкуру у тебя нет. Ты расскажешь мне, что это значит, и, не теряя ни секунды, уберешься из страны к чертовой матери. Брось свой магазин, позвони в ближайшее отделение «Общества борьбы против жестокого обращения с животными» и оставь зверей на их попечение. Через полгода о тебе забудут. Я их знаю. К тому времени у них найдутся другие заботы. Но недели две они тебя будут преследовать. Я понятно выражаюсь?

— Понятно, да не очень утешительно, мистер Гримстер. — Прингл встал с чашкой в руках. — Хотите еще чаю?

— Нет. И не пытайся меня провести. Ты попал в беду. Помоги мне, и я помогу тебе убраться в безопасное место: укажу его, дам валюты.

Прингл стоял спиной к Гримстеру, наливал себе чай, заслоняя собой почти все окно, выходящее во двор. Когда он наклонил чайник над чашкой, птицы у кормушки вдруг заволновались, беспокойно защебетали, захлопали крыльями, и тут Гримстер сообразил, что они подняли тревогу неспроста. Ведь к Принглу они привыкли. Когда тот появлялся у окна, птицы должны были лететь к нему, а не от него. А сейчас они, хлопая крыльями, спасались бегством. Вдруг широкая спина Прингла дернулась вниз, он пригнулся, и окно стало видно полностью. Гримстер скатился со стула, заметив на улице темный силуэт человека. Человека, появившегося по какому-то сигналу Прингла, условленному сигналу. Гаррисон был достаточно умен, чтобы признать собственную ошибку, быстро сообразить, что сболтнул лишнее, и как можно скорее возвратить преимущество, которого временно лишился. Пуля, выпущенная незнакомцем, ударилась о стену за стулом Гримстера и, будь он еще там, попала бы ему в голову.

Гримстер покатился к двери и, как только высвободил правую руку, метнул чашку в верхнюю половину окна. Стекло разбилось, осколки посыпались в раковину и на подоконник. Незнакомец выстрелил еще раз. Пуля попала в кормушку, а Гримстер вскочил, распахнул дверь и побежал.

Он вылетел в переулок, перешел на шаг и не спеша спустился к шоссе; на ходу стряхнув штукатурку с одежды, привел себя в порядок, поправил манжеты и галстук. На рукаве появилось грязное пятно, при виде которого Гримстер улыбнулся, вспомнив, что Лили сказала однажды о его аккуратности. Он пошел в парк, где стояла его машина. Оставаться в городе было бессмысленно. Стрелял в него не Гаррисон. И для Прингла уже ничего нельзя сделать. Они возьмут его и будут держать взаперти, надеясь когда-нибудь им воспользоваться. А если такого случая не представится, его, возможно, даже выпустят — но сначала, вероятно, потребуют вернуть деньги — или уничтожат, что вернее. Интересно, кому первому пришла мысль связаться с Принглом? Не Гаррисону ли? Как бы там ни было, до этого мог додуматься только тот, кто понимал характер Диллинга. Когда Гарри прятал бумаги, он и не собирался искушать судьбу. Эта черточка его натуры слишком поздно стала понятной Гримстеру. Как-нибудь и где-нибудь — конечно же, не в памяти Лили — Гарри должен был оставить разгадку, но понятную не каждому, а лишь такому, как Прингл: кто знал характер Диллинга, его жизнь и образ мыслей. Но теперь до Прингла не добраться, поэтому аккуратно сложенный листочек тонкой бумаги, найденный в перстне, не может помочь Гримстеру. Листочек спрятан в надежном месте, но, как сообразил Гримстер, заводя машину, это не имеет уже никакого значения.

Листочек, если расправить его, имел площадь около четырех квадратных дюймов. Вверху крошечными аккуратными буквами было написано: «Que sera sera». Внизу, в маленьком кружке, было изображено нечто, напоминавшее неумелый, словно сделанный детской рукой рисунок червя или гусеницы с изогнутым петлей телом, с утолщением вместо головы. Между надписью и червяком была аккуратно нарисована карта, где двойные кривые обозначали дороги или тропинки, а скопления заштрихованных кружков могли быть лесами. Посередине находились два маленьких кольца. У основания деревьев был построен равносторонний треугольник с пунктирными сторонами и надписью «30 футов» в основании. На вершине треугольника стоял нарисованный красными чернилами крест. В левом краю карты был еще один крест, но побольше, нарисованный немного наискось, помеченный вверху "N", а внизу "S", словно стрелка компаса. К западу от треугольника в одном из изгибов двойной кривой была очерчена неправильной формы зона, жирно заштрихованная чернильными линиями. Едва взглянув на карту, Гримстер понял, что она сама по себе ни о чем ему не скажет. Разгадка заключается, видимо, в словах «Que sera sera» и грубо нарисованном червяке. Прингл, верно, сразу бы понял, что к чему, но путь к Принглу отрезан. Придется все, что нужно, выпытывать у Лили. Удастся или нет, неизвестно. Известно только одно: Лили ждет возвращения Гримстера.

В ближайшее время он убьет сэра Джона. Решение не вызвало у него угрызений совести. И, как ни странно, оно не было связано с любовью к Вальде. Убив сэра Джона, он сведет счеты со всеми, никому ничего не будет должен. То, что происходит сейчас (вернувшись поздно, Гримстер идет к себе в спальню), должно завершиться, иначе убийство сэра Джона отчасти потеряет смысл. Шеф поручил Гримстеру это задание, и именно его выполнение привело к правде, о которой Джон давно подозревал. Поэтому Гримстеру казалось, что задание нужно выполнить прилежно и завершить убийством того, кто его задумал. При этом не только воля должна быть непреклонной, но и чувства придется ограничить жесткими рамками. Лили отныне станет неотъемлемой частью замысла, таким же актером, как и он сам. В этой пьесе они будут старательно скрывать свои подлинные мысли, почти искренне разыгрывать нужные чувства, произносить слова почти правдивые и убедительные, понимая: стоит сойти с подмостков, как речи и эмоции отомрут.

В спальне лампа не горела, но при свете, идущем из гостиной, он увидел Лили, лежащую спиной к нему, ее светлые волосы едва различались на подушке. Гримстер знал: она не спит. И вместе с тем понимал — девушка не шевельнется, не скажет ни слова, а будет просто лежать и ждать его. Теперь Гримстер был уверен в том, о чем последнее время подозревал: Диллинг оставил Лили богатство и ключ к нему, воспользоваться которым она могла, лишь отдавшись другому. Она пришла к Гримстеру, потому что наконец разобралась и в своих чувствах к Диллингу, и в сущности его чувств к ней. Сейчас она, по всей вероятности, ненавидит Диллинга. Лили вызывала у Гримстера жалость, иногда гнев, но не любовь, хотя Джон сознавал: в постели они смогут сыграть свои роли и станут играть их еще долго, потому что полностью понимают друг друга.

Гримстер прошел в ванную и, как обычно, принял душ, не изменил заведенный порядок, зная, что Лили ждет именно этого.

Он залез в кровать, с минуту лежал в темноте, не прикасаясь к Лили, и чувствовал, что она вся дрожит. Впервые после Вальды он лег в постель с женщиной. Эта мысль не вызвала боли. Вальды больше нет. Наконец он протянул руку и повернул Лили к себе. Она все еще дрожала, и он обнял ее. Тепло ее тела передалось ему. Гримстер тронул гладкую шею девушки и не отнял руки. Постепенно Лили перестала дрожать. Джон положил ее поудобнее, и, не сказав друг другу ни слова, они заснули.

Он проснулся рано утром, зная, что Лили тоже не спит. Они занялись любовью, а раз это была кульминация той пьесы, в которой они оба играли, их притворство потребовало такой самоотдачи, настолько захватило их, что отделить истинное чувство от хладнокровного расчета стало почти невозможно. Разум в конце концов ощутил, как разрушаются холодные замыслы в вихре обоюдного наслаждения, что волной нахлынуло на них и не спеша отступило.

Когда все кончилось, Лили протянула руку к ночнику и зажгла свет. Она посмотрела на Джона затуманенным взором и прошептала, понимая, что никакой преграды между ними отныне нет:

— Джонни, любовь моя, попробуй сейчас.

Он склонился над ее лицом, которое освещал ночник, поднял правую руку, увидел, как Лили на миг взглянула ему в глаза, заметил улыбку, тронувшую ее губы. Потом взгляд ее обратился к перстню и уже не отклонялся в сторону, а Гримстер заговорил, стараясь усыпить девушку, помочь ей найти дорогу в глубь себя, где Диллинг в похмелье страсти схоронил свой секрет, а потом запер его, приказав Лили рассказать о настоящей пятнице лишь тому, кому она отдастся по любви.

— Ты засыпаешь, Лили, — спокойно начал он, — но все равно слышишь меня, верно?

— Да, Джонни, дорогой. — Она отвечала низким расслабленным голосом с оттенком какого-то нового чувства.

— Засни крепко, Лили, — продолжал Гримстер. — Крепко-крепко, но не уходи от меня. Тебе хорошо, правда, Лили?

— Да, Джонни, — произнесла она с глубоким вздохом. На мгновение ее лицо, полуоткрытые губы наполнили Джона такой нежностью, что у него заныли мышцы спины.

— Не хуже, чем с Гарри?

— Да, Джонни.

— Ты помнишь, когда он гипнотизировал тебя в последний раз?

— Помню, Джонни.

— Когда это было?

— В тот вечер мы вернулись издалека.

— Это было в пятницу, за день до твоего отъезда в Италию, так?

— Да, Джонни.

— Ты хорошо помнишь тот день?

— Да, Джонни.

— Когда вы уехали?

— Рано, едва начало светать.

— Ты помнишь подробности? Что вы делали и куда ездили?

— Да, Джонни.

— Проснувшись, ты ничего не забудешь, хорошо? Ты будешь помнить ту пятницу, отвезешь меня туда, куда вы ездили, и расскажешь все, что знаешь. Слышишь, Лили?

— Да, Джонни.

— Ты уверена, Лили?

— Да, Джонни.

— И сама хочешь рассказать мне обо всем, не так ли?

— Да, Джонни.

— Хорошо, Лили. Через несколько минут ты проснешься и обрадуешься тому, чего мы добились.

Он наклонил голову и легонько поцеловал девушку в губы, а потом выключил ночник. После этого отодвинулся от нее, прислушиваясь в темноте к ее размеренному дыханию. Через несколько минут Лили зашевелилась. Он нащупал ее ладонь.

Из темноты, словно издалека, послышался ее голос:

— Получилось, Джонни?

— Получилось, Лили.

Она помолчала немного, потом заговорила, и каждое слово ее было исполнено почти томительного облегчения:

— О, Джонни… Как это было ужасно с моей стороны… ужасно… А теперь мне так хорошо… Ах, как хорошо. Но, Джонни, ты должен мне поверить… Просто обязан… Ни для кого другого я бы этого не сделала. Только для тебя, потому что я люблю тебя. Ты же знаешь это, Джонни. Правда?

— Конечно, знаю, Лили, милая. И ты знаешь, что я тебя тоже люблю.

Слова изливались сами собой, и не только потому, что Гримстер не хотел обидеть Лили, но еще и потому, что в нем жила благодарность, не позволявшая ни в чем отказывать ей. Правду он говорил или нет, не имело теперь для него никакого значения. Он добился заветного — нашел последнее звено в цепи, узнал истину об убийстве Вальды. Взамен он притворится кем угодно, лишь бы угодить Лили.

Он обнял ее, прижал к себе, и они вновь занялись любовью, теперь без всякого умысла, ища то полное наслаждение и удовлетворение, какое обретали друг в друге.

Глава двенадцатая

Теперь он точно знал, что делать.