Наконец, турки-османы! В XIII веке туркменский вождь Эртогрул, спасаясь от монголов, привел в Малую Азию около 500 всадников с семьями. Иконийский султан посетил прибывших на границе с Никеей, в Бруссе, для пограничной войны с "неверными" греками. При первых султанах в Бруссу стекались добровольцы "газии" со всего Ближнего Востока ради добычи и земли для поселения; они составили конницу – "скаги". Завоевание Болгарии и Македонии в XIV веке позволило турецким султанам организовать пехоту из христианских мальчиков, которых отрывали от семей, обучали исламу и военному делу и ставили на положение гвардии – "нового войска" – янычары.

В XV веке был создан флот, укомплектованный всеми авантюристами с берегов Средиземного моря. В XVI веке добавилась легкая конница – "акинджи" из завоеванных Диарбекра, Ирака и Курдистана. Дипломатами становились французские ренегаты, а финансистами и экономистами – греки, армяне, евреи. А жен эти люди покупали на невольнических базарах. Там были польки, украинки, немки, итальянки, грузинки, гречанки, берберки, негритянки и т.д. Эти женщины в XVII-XVIII веках были матерями и бабушками турецких воинов. Турки были этносом, но молодой солдат слушал команду по-турецки, беседовал с матерью по-польски, с бабушкой по-итальянски, на базаре торговался по-гречески, стихи читал персидские, а молитвы – арабские. Но он был "османом", ибо вел себя как подобало осману, храброму и набожному воину ислама.

Эту этническую целостность развалили в XIX веке многочисленные европейские ренегаты и обучавшиеся в Париже младотурки. В XX веке Османская империя пала, а этнос рассыпался: люди вошли в состав других этносов. Новую Турцию подняли потомки сельджуков из глубин Малой Азии, а остатки османов доживали свой век в переулках Стамбула. Значит, 600 лет этнос османов объединяла не языковая, а религиозная общность.

Идеология и культура. Тоже иногда является признаком, но необязательным. Например, византийцем мог быть только православный христианин, и все православные считались подданными константинопольского императора и своими. Однако это нарушалось, как только крещеные болгары затеяли войну с греками, а принявшая православие Русь и не думала подчиняться Царь-граду. Такой же принцип единомыслия был провозглашен халифами, преемниками Мухаммеда, и не выдержал соперничества с живой жизнью: внутри единства ислама опять возникли этносы. В империи османов были мусульмане-сунниты, подвластные султану, но турками себя не считавшие, – арабы и крымские татары. Для последних не сыграла роли даже языковая близость к османам. Значит, и вероисповедание – не общий признак этнической диагностики.

Третий пример конфессионального самоутверждения этноса – сикхи, сектанты индийского происхождения. Установленная в Индии система каст считалась обязательной для всех индусов. Это была особая структура этноса: быть индусом – значило быть членом касты, а все прочие считались неприкасаемыми, т.е. ставились ниже животных. Политического единства не было, но стереотип поведения выдерживался твердо, даже слишком жестко. Каждая каста имела право на определенный род занятий, и тех, кому разрешалась военная служба, было мало. Это дало возможность мусульманам-афганцам овладеть Индией и измываться над беззащитным населением, причем больше всего пострадали жители Пенджаба. В XVI веке там появилось учение, провозгласившее сначала непротивление злу, а потом поставившее целью войну с мусульманами. Система каст была аннулирована, чем сикхи (название адептов новой веры) отделили себя от индусов. Они обособились от индийской целостности путем эндогамии, выработали свой стереотип поведения и установили структуру своей общины. По принятому нами принципу, сикхов надо рассматривать как возникший этнос, противопоставивший себя индусам. Так воспринимают себя они сами.

Считать учение сикхов только доктриной нельзя, ибо, если бы некто в Москве воспринял эту религию, он не стал бы сикхом, и они его за своего не сочли бы. Сикхи стали этносом на основе религии, монголы – на основе родства, швейцары – вследствие удачной войны с австрийскими феодалами, спаявшей население страны, где говорят на четырех языках. Этносы образуются разными способами, и наша задача в том, чтобы уловить общую закономерность.

Большинство крупных народов имеет несколько этнографических типов, составляющих гармоничную систему, но весьма разнящихся между собой как во времени, так и в социальной структуре. Сравним хотя бы Москву XVII века с боярскими шапками и бородами, когда женщины пряли за слюдяными окнами; XVIII века – когда вельможи в париках и камзолах возили своих жен на балы; XIX века – когда бородатые студенты-нигилисты просвещали барышень из всех сословий, уже начавших смешиваться между собой, добавим декадентов начала XX века. Сравнив их всех с нашей эпохой, зная, что это один и тот же этнос, мы увидим, что без знания истории этнография ввела бы исследователя в заблуждение. И не менее показателен срез пространственный, по одному, допустим, 1869 году. Поморы, питерские рабочие, староверы в Заволжье, сибирские золотоискатели, крестьяне лесных и крестьяне степных губерний, казаки уральские были внешне совсем не похожи друг на друга, но народного единства это не разрушало, а близость по быту, скажем, гребенских казаков с чеченцами их не объединяла. Такие группы людей мы можем назвать субэтносами.

Этнос как иллюзия. Но может быть, "этнос" – просто социальная категория, образующаяся при сложении того или иного общества? Тогда "этнос" – величина мнимая, а этнография – бессмысленное времяпрепровождение,так как проще изучать социальные условия непосредственно. Однако эта точка – зрения ошибочна, что очевидно, если спекуляции подменить наблюдениями натуральных процессов, доступными вдумчивому человеку. Поясним на реальных примерах. Во Франции живут кельты-бретонцы и иберы-гасконцы. В лесах Вандеи и на склонах Пиренеев они одеваются в свои костюмы, говорят на своем языке и на своей родине четко отличают себя от французов. Но можно ли сказать про маршалов Франции Мюрата и Ланна, что они баски, а не французы? Или про д'Артаньяна, как исторического персонажа так и героя романа Дюма? Можно ли не считать французами бретонского дворянина Шатобриана и Жиля де Ретца, соратника Жанны д'Арк? Разве ирландец Оскар Уайльд – не английский писатель? Знаменитый ориенталист Чокан Валиханов сам говорил о себе, что он считает себя в равной мере русским и казахом. Таким примерам несть числа, но все они указывают, что этническая принадлежность, обнаруживаемая в сознании людей, не есть продукт самого сознания. Очевидно, она отражает какую-то сторону природы человека, гораздо более глубокую, внешнюю по отношению к сознанию и психологии, под которой мы понимаем форму высшей нервной деятельности. Но в других случаях этносы почему-то проявляют огромную сопротивляемость воздействиям окружения и не ассимилируются.

Цыгане вот уже тысячу лет оторвались от своего общества и Индии, потеряли связь с родной землей и, тем не менее, неслились ни с испанцами, ни с французами, ни с чехами или с монголами. Они не приняли феодальных институтов обществ Европы, оставшись иноплеменной группой во всех странах, куда бы они ни попадали. Ирокезы до сих пор живут маленькой этнической группой (их всего 20 тысяч человек), окруженные гипертрофированным капитализмом, но не принимают в "американском образе жизни" участия. В Монгольской Народной Республике живут тюркские этносы: сойоты (урянхайцы), казахи и др., но, несмотря на сходство "материального и духовного развития общества", они не сливаются с монголами, составляя самостоятельные этносы. А ведь "уровень развития общества, состояние его производительных сил" – один и тот же. И наоборот: французы выселились в Канаду в XVII веке и до сих пор сохранили свое этническое лицо, хотя развитие их лесных поселков и промышленных городов Франции были весьма различны. Евреи в Салониках живут эндогамной группой свыше 400 лет после своего изгнания из Испании, но, по данным 1918 года, они скорее похожи на арабов, чем на своих соседей – греков. Точно так же немцы в Венгрии внешним обликом походят на своих соплеменников в Германии, а цыгане – на индусов. Отбор их изменяет соотношение признаков медленно, а мутации, как известно, редки. Поэтому любая народность, живущая в привычном для нее ландшафте, находится почти в состоянии равновесия.

Упадок Высокой Порты в XVII веке привлек внимание турецких писателей-современников. По их мнению, причиной упадка были "эджем-огланы", т.е. дети ренегатов, причем название "ренегат" в те времена не имело оскорбительного оттенка, и переход на службу к врагу был явлением обыденным. Но если переход в рамках одного суперэтноса даже не считался изменой, то уход к мусульманам лишал ренегата былой этнической принадлежности. "Теперь я турок, а не – казак" ("Запорожец за Дунаем").Искренность неофитов не подвергалась сомнению. Некоторые ренегаты были энергичными и полезными людьми, например француз Кеприлю и грек Хайрэддин Барбаросса, но большинство их были подонки, искавшие теплого местечка и добывавшие синекуры через гаремы визирей, наполненные польками, хорватками, итальянками, гречанками и т.п. Эти проходимцы разжижали османский этнос, и настоящие османы были уже в XVIII векесведены на положение этноса, угнетенного в своей собственной стране. Прилив инородцев калечил стереотип поведения, что сказалось – на продажности визирей, подкупности судей, падении боеспособности войска и развале экономики. К началу XIX века Турция стала "больным человеком". По поводу столь странного превращения сильного народа в слабый В.Д.Смирнов в своей диссертации пишет: "Неужели же кто-нибудь хоть в шутку станет утверждать, что граждане Чайковский, Лангевич и т.п. личности из славян, греков, мадьяров, итальянцев и др, приняли ислам по убеждению? Без сомнения, никто. А между тем на долю подобных-то перевертышей и выпал жребий воспользоваться плодами доблестных подвигов османского племени. Не имея никакой религии, они чужды были всяких нравственных убеждений; не чувствуя никаких симпатий к народу, над которым они властвовали, они жили одной животною жизнью. Гаремные интриги заменяли им настоящую, интересующую всякого истинного гражданина, политику. Семейные связи не вызывались у них изуродованным состоянием организма или восполнялись гнусным пороком… Понятие о благе не шло у них дальше благополучия собственного кармана. Чувство долга ограничивалось приисканием законных предлогов, которыми бы можно было прикрыть свои беззакония, не рискуя сделаться жертвою происков подобных им общественных деятелей. Словом, будучи османами по имени, они не были ими в действительности". Где же решающий фактор: в природе или в гражданском состоянии?

Итак, внедрение в Турцию иноплеменников обострило и без того нарастающий кризис классовых противоречий, для которых превращение этнической целостности в химерную играло роль катализатора, ибо каждому понятно, что искренние лояльные чиновники ценней, нежели лицемерные и беспринципные. И наоборот, развитие классовых Противоречий для этногенеза османского этноса играло роль вектора. Сочетание же этнических и социальных процессов в одном регионе оказалось фактором антропогенной ломки ландшафтов некогда богатейших стран мира, в древности именовавшихся благодатным "полумесяцем". Завоевания Селима I в XVI веке отдали в руки османских султанов Сирию, Палестину, Египет и Месопотамию, где интенсивное земледелие еще в III тысячелетии до н.э. преобразило первозданный ландшафт.

Шумеры в низовьях Тигра и Евфрата "отделили воду от суши", и созданную ими страну современники называли "Эдем". Аккадийцы построили Вавилон – "Врата Бога", первый в мире город с миллионным населением, для которого хватало пищи без привоза из дальних стран. Антиохия, а потом Дамаск были большими, веселыми и культурными городами, процветавшими за счет местных ресурсов. Малая Азия кормила огромный Константинополь.

Однако культурный ландшафт нуждался в том, чтобы его постоянно поддерживали. Это понимали арабские халифы, покупавшие в Занзибаре рабов для сохранения ирригации в Месопотамии, византийские автократоры, специальными эдиктами укреплявшие мелкое крестьянское хозяйство как наиболее интенсивное в тех природных условиях, и даже монгольский иль-хан Газан, организовавший строительство канала в засушливой части Северного Двуречья. Развал культурных ландшафтов Передней Азии наступил поздно: в ХУ11-Х1Х веках, во время глубокого мира и упадка Османской империи, так как замученные поборами сирийские, иранские и киликийские крестьяне бросали свои участки и искали лучшей доли в прибрежных пиратских городах, где можно было легко разбогатеть либо сложить голову. А те, кто оставался дома из-за лени или трусости, запускали ирригацию и превращали страну, некогда богатую и обильную, в пустошь.

Начало этого страшного и губительного процесса было видно уже современникам. Французский авантюрист и врач в гвардии Ауренгзеба Франсуа Бернье, наблюдавший аналогичные порядки в Индии, подвластной "Великим Моголам", в письме Кольберу предрек неминуемое ослабление трех больших мусульманских царств: Индии, Турции и Персии, причем для последней он считал, что упадок будет медленным, так как персидская аристократия местного происхождения. И нам приходится согласиться с тем, что при стабильном социальном устройстве, при одной и той же формации, но при меняющемся соотношении этнических компонентов в политической системе – государстве состояние ландшафта, как чуткий барометр, показывает возникновение или наличие подъемов и упадков, а также периодов стабилизации.

Вывод неожиданный и пугающий: что выигрывается в общественной свободе, то теряется при контакте с природой, точнее – с географической средой и собственной физиологией, ибо природа находится и внутри наших тел.

Поскольку же аналогичные явления имели место и в Риме, и в Древнем Иране, и во многих других странах, то легко заметить общую закономерность: при наличии эндогамии, как этнического барьера, процессы шли медленнее и менее мучительно, а ведь для этноса не все равно: просуществует он триста лет или тысячу.

Монотонность и разнородность ландшафтов. Далеко не всякая территория может оказаться месторазвитием этносов. Так, на пространстве Евразии на всей полосе сплошных лесов – тайги, от Онежского озера до Охотского моря, не возникло ни одного народа, ни одной культуры. Все, что там есть или было, принесено с юга или с севера. Чистая, сплошная степь тоже не дает возможности развития.

Подлинными месторазвитиями являются территории сочетания двух и более ландшафтов. Это положение верно не только для Евразии, но и для всего земного шара. Основные процессы этногенеза в Евразии возникали:

а) в восточной части – при сочетании горного и степного ландшафтов;

б) в западной – лесного и лугового (поляны в Волго-Окском междуречье);

в) в южной – степного и оазисного (Крым, Средняя Азия);

г) на севере – лесотундра и тундра. Но северные я предполагаю выделить в особый отдел циркумполярных культур, так как, отделенные от евразийского месторазвития "таежным морем", они никогда на него не влияли.

Проверим. Хунны сложились на лесистых склонах Иньшаня и потом лишь передвинулись в монгольские степи. Уйгуры – на склонах Нань-шаня. Тюркюты – на склонах Алтая. Монголы – на склонах Хингана и Хэнтея. Кидани – на языке степи, вдающемся в лесную Маньчжурию. Киргизы енисейские – на "острове" минусинской степи и склонах Саян. Татары казанские, потомки древних болгар, – на Каме, где лес граничит со степью. Татары крымские – на границе степного Крыма и южного берега – сплошного оазиса. Это отреченные левантинцы разного происхождения, слившиеся в единый народ. Хазары – в предгорьях Дагестана.

Развивая изложенный принцип, можно предположить, что там, где границы между ландшафтными регионами размыты и наблюдаются плавные переходы от одних географических условий к другим, процессы этногенеза будут менее интенсивны. Например, группа богатых оазисов среднеазиатского Междуречья окаймлена полупустынями и сухими степями, отделяющими оазисы Друг от друга. Действительно, этногенез в Средней Азии шел столь медленно, что почти неуловим. Но тут возникает вопрос: является ли сочетание ландшафтов причиной этногенеза или только благоприятным условием? Если бы причина возникновения новых народов лежала в географических условиях, то они, как постоянно действующие, вызывали бы народообразование постоянно, а этого нет. Следовательно, этногенез хотя и обусловливается географическими условиями, но происходит по другим причинам, для вскрытия которых приходится обращаться к другим наукам.

Развитие общества и изменение ландшафта. Поскольку речь идет о "поведении" особей, входящих в разные этносы, то самое простое – обратить внимание на то, как они воздействуют на те или иные природные ландшафты, в которые их забрасывает историческая судьба.

Дело не в том, насколько велики изменения, произведенные человеком, и даже не в том, благодетельны они по своим последствиям или губительны, а в том, когда, как и почему они происходят.

Зависимость человечества от окружающей его природы, точнее, от географической среды, не оспаривалась никогда, хотя степень этой зависимости расценивалась разными учеными различно. Но в любом случае хозяйственная жизнь народов, населяющих и населявших Землю, тесно связана с ландшафтами и климатом населенных территорий.

Так-то оно так, но и это решение нельзя считать исчерпывающим, ибо оно не отвечает на два больных вопроса:

1. Люди умеют приспосабливать природные условия к своим потребностям, а создавая антропогенные ландшафты, они тем самым противодействуют нежелательным для них изменениям. Так почему же тогда гибнут могучие этносы со своими хозяйственными системами, которые мы именуем "цивилизациями"? А ведь они гибнут на глазах историка.

2. Климатические колебания и связанные с ними процессы могут воздействовать на то, что есть, т.е. на уже существующие этносы. Они могут губить целые популяции, как, например, было в долине низовьев Тигра и Евфрата в XXIV веке до н.э.

Это явление природы описано в вавилонской поэме "Энума Элиш" и в древнееврейской "Книге бытия", причем датировки совпадают. Они могут вынуждать людей покидать родные земли и искать пристанища на чужбине, что произошло с монголами в XVI-XVII веках. Но они бессильны против того, чего еще нет! Они не могут создать новый этнос, который бы сотворил новый искусственный ландшафт. Следовательно, наша задача решена лишь частично и нам следует вернуться к тому, не как, а кем создается новое месторазвитие, ибо тем самым мы приближаемся к разгадке возникновения этносов.

Но и тут перед нами трудности: если концы и гибели цивилизаций очевидны, то где начальные точки этногенезов? Пусть даже не исходные, если предположить наличие инкубагционного периода, но те, от которых можно вести отсчет, причем одинаковые для всех изучаемых процессов. Иначе сопоставлениг разных этногенезов будут неоправданны.

Но и эта задача поддается решению, так как новые этноса возникают не путем дробления старых, а путем синтеза уже существующих, т.е. этнических субстратов. И возникают эти этнические группы в строго очерченных регионах в сверхкраткое время, почти в моменты, а регионы каждый раз меняются, что исключает воздействие наземных условий, т.е. географический детерминизм, который Э.Семпл определила так: "Человек – продукт земной поверхности". Не только! Известно и описано влияние солнечной активности и удары лучевых пучков из космоса, изредка достигающих поверхности планеты.

Но ограничим перечисление сомнений и перейдем к описанию феномена.

Взрыв этногенеза во II-III веках н.э. Если бы этносы были "социальными категориями", то они бы возникали в сходных социальных условиях. А на самом деле, как сейчас будет показано, пусковые моменты этногенезов, там, где можно их проследить на строго фактическом материале, совпадают по времени и располагаются в регионах, вытянутых либо по меридиану, либо по широте, либо под углом к ним, но всегда как сплошная полоса. И будь тут горы или низины, населенные цивилизованными земледельцами или варварами-охотниками, или скотоводами, на определенной полосе в определенную эпоху идет этническая перестройка – сложение новых этносов из субстратов, т.е. этносов старых. Последние при этом ломаются и разваливаются, а новые развиваются весьма активно.

А рядом с такой полосой – покой, как будто ничего нигде не происходит. Естественно, самоуспокоенные этносы становятся жертвами своих беспокойных соседей. Непонятно другое: почему происходит такая исключительность зон начал этногенезов и почему каждый раз на новом месте. Как будто кто-то хлещет плетью шар земной, а к рубцу приливает кровь, и идет воспаление.

Но прежде чем ответить на поставленный вопрос, посмотрим, как это происходит, чтобы объяснение феномена соответствовало его описанию.

В I веке империи Римская и Парфянская находились в этническом оскудении. Народонаселение сокращалось, добродетель предавалась забвению, ранее широко распространенная культура превращалась в достояние узких специалистов. С этого времени экономика стала строиться на хищническом отношении к природным богатствам, а площадь запашки уменьшалась. После жестоких потерь в гражданских войнах стало не хватать способных чиновников и офицеров, зато увеличилось количество люмпен-пролетариата. Пьянство и разврат в Риме стали бытовой нормой. Перечисленные явления – суть элементы фазы этногенеза, которую мы смеем назвать обскурацией.

Не в лучшем положении были германские и сарматские племена, опустившиеся и терявшие былую боевую доблесть. Германик без труда прошел через вражескую территорию от Рейна до Эльбы; завоевание Британии также совершилось поразительно легко. Это тем более странно, что в III веке до н.э. инициатива этнической агрессии принадлежала на западе кельтам, а на востоке – сарматам. Изучая детали и общий ход кампаний Цезаря в Галлии, Помпея – в Сирии, Марка Антония – в Парфии и Клавдия – в Британии, мы видим, что успехи сопутствуют римским орлам только там, где сопротивление исключительно слабо. Парфия была страна бедная, и династия Аршакидов не пользовалась популярностью в Иране, потому что считалась "туранской". И тем не менее она удержала границу по Евфрату. А когда римские легионеры столкнулись с китайскими арбалетчиками у Таласа в 36 году до н.э., то те перестреляли римлян, не потеряв ни одного бойца. Поэтому можно заключить, что римляне побеждали варваров лишь потому, что варвары слабели быстрее римлян.

Но во 2-3 веках процесс всеобщей обскурации был нарушен. На широкой полосе между 20 и 40 градусами восточной долготы началась активная деятельность дотоле инертных народов. Первыми выступали даки, но неудачно; они были начисто перебиты легионерами Траяна. Затем проявили повышенную активность иллирийцы, которые вступали в римскую армию и посадили на престол цезарей своих ставленников Северов. Почти весь III век этот маленький народ был гегемоном Римской империи, но надорвался от перенапряжения, и потомки его превратились в разбойников-ариаутов. Больше повезло готам, быстро покорившим огромную территорию от устья Вислы до берегов Черного моря и простершим набеги до побережий моря Эгейского. И даже после поражения, нанесенного им гуннами, готы нашли в себе силу для завоевания Италии, Испании и, на короткое время, господства во Влахернском дворце Константинополя. Судьбу кровавого взлета с готами делили вандалы и анты. Наличие способности к сверхнапряжениям у восточногерманских племен во 2-3 веках резко контрастирует с инертностью западных германцев и сарматоаланов, позволивших небольшой орде гуннов покорить себя.

Но самым важным событием было образование нового этноса, назвавшего себя "христианами". У этого этноса принципиально не могло быть единства по происхождению, языку, территории, ибо было сказано: "Несть варвар и скиф, эллин и иудей". В системе Римской империи, где была установлена широкая веротерпимость, христиане были исключением. Разумеется, причиной тому были не догматы, которые к тому же до 325 года не были установлены, и не правительственный террор, ибо императоры стремились избежать гонений, специальными эдиктами запрещая принимать доносы на христиан, и не классовые различия, потому что христианами становились люди всех классов, а острое ощущение "чуждости склада" христиан всем остальным. Христианином в III веках становился не каждый, а только тот, который чувствовал себя "в мире чужим, а в общине – своим". Количество таких людей все время увеличивалось, пока они не начали преобладать в IV веке. Тогда Рим превратился в Византию.

Что бы ни было сказано в евангельской доктрине, но в этногенезе ранние христиане показали наличие все тех же качеств, которые необходимы для создания нового этноса и которые можно свести к двум: целенаправленности и способности к сверхнапряжениям. Инерции толчка I века хватило на полторы тысячи лет, за которые Византия прошла исторический период и эпоху обскурации, после чего фанариоты превратились в персистентный (реликтовый) этнос, а прочие византийцы были ассимилированы турками и славянами.

На восточной окраине очерченной нами полосы в III веке дал знать о себе новый народ со старым названием: персы. К древним персам они относятся, как итальянцы к римлянам или современные греки к эллинам. Ахеменидская монархия была историческим завершением длинного периода культурного, общественного и этнического развития классического Ближнего Востока. Македонское вторжение оборвало прямолинейное развитие этой традиции, а парфяне, освободившие Иран от Селевквдов, были для местного населения тоже завоевателями и чужими. В 226 году персы создали свое государство и свой оригинальный этнокультурный комплекс, основанный на остроумном соединении конфессионального и племенного принципов.

Наконец, на западной окраине, в Ютландии, народ англов, также захваченных описанным подъемом, с некоторым запаздыванием проявил себя, вторгшись в V веке в Британию. Трудно было бы понять, почему малочисленные дружины Генгиста и Горзы оказались вдруг сильнее густого – населения этой богатой страны. Экономически и технически саксы и англы были слабее романизованных бриттов, но этнически они были моложе, и потенция возраста дала им возможность получить перевес в неравной борьбе с кельтами. Исключение составили лишь отсталые районы Британии, где кельтское население не растратило былой воинственности и употребило ее на отражение чужеземцев (Уэльс, Корнуэльс и Шотландия).

Взрыв этногенеза в VII веке н.э. Аналогичными по характеру и результатам были события VII века в Центральной Аравии. Вокруг пророка Мухаммеда возникла община воинственных последователей, сломившая былью родоплеменные отношения и создавшая новый стереотип поведения. Но характеристику и интерпретацию этого явления мы дадим ниже, в другой связи и более подробно. Пока же отметим, что в то время у соседних народов – персов, сирийцев и египтян – подобного подъема сверхактивности или просто активности не было.

На той же широте, в долине Инда, в то же время сложился новый народ – раджпуты, бывший помесью местных и пришлых этнических элементов. Раджпуты сокрушили наследников деспотии Гупта (после того, как пресеклась династия), буддийскую общину и всех, кто поддерживал старые порядки. На развалинах они создали индуистскую теократию и систему мелких княжеств, крайне децентрализованную и только потому не сумевшую дать отпора мусульманскому вторжению, нарушившему прямолинейность этногенной инерции. Но ведь для нас важен не политический успех изучаемой системы, а наличие этногенетического признака – способности к сверхнапряжениям, которая была у раджпутов в огромной мере. В известном смысле она-то и определила их поражения в XI веке, ибо каждый князек бросался в бой с мусульманами в одиночку и погибал, но не соглашался признать главенство своего соседа. Для активной внешней политики этноса оказывается самым выгодным не высшая, а средняя степень распространения способности к сверхнапряжениям, потому что при ней возможна консолидация сил и координация действий. При дальнейшем ослаблении напряжения в этническом коллективе становится легким управление, но понижается сила сопротивления внешним воздействиям. Так, потомков воинственных ариев – бенгальских индусов – англичане даже не вербовали в свои колониальные войска, ибо те были слишком послушны для того, чтобы быть боеспособными солдатами. Не поддержка тех или иных общественных групп позволила Ост-Индийской кампании овладеть Индией, а пассивность наиболее многочисленных индийских этносов связала руки тем энергичным раджам и султанам, которые хотели уберечь страну от порабощения. Впрочем, мусульманские завоевания после XI века проходили точно так же.

Далее на восток, в то же время, сложился тибетский народ, объединявший дотоле разобщенное тибетское нагорье путем прямого и быстрого завоевания племен Северного Тибета. Предки завоевателей были небольшим племенем на среднем течении Цанпо (Брахмапутры), принявшим в свою среду некоторое количество сяньбийцев, в середине V века вытесненных из Хэси, и непальских горцев, так что к VI веку образовалось смешанное в этническом плане население. Оно-то и создало знаменитую Тибетскую империю в У11-1Х веках, оспаривавшую у Китая гегемонию в Восточной Азии. И наконец, в Западном Китае в это же время произошел мощный этнический взрыв, опрокинувший варварскую империю Вэй. В результате этого создался средневековый китайский народ и историческая традиция независимой империи, прерванная маньчжурским завоеванием XVII века.

Описанные явления этногенеза не только синхронны, но и расположены на одной полосе, осью которой является прямая линия, соединяющая Мекку и Чаньань. Далее на восток эта ось проходит через Южную Японию, где тоже произошла этническая консолидация, и теряется в Тихом океане. Продолженная же на запад, она идет через безлюдную ливийскую пустыню и доходит до Западного Судана, где, однако, этногенетические процессы в эту эпоху не зафиксированы. Не правда ли, странно?

Взрыв этногенеза в XII веке н.э. Возникает впечатление, что длина этих полосок земной поверхности, по которым проходили интенсивные процессы возникновения этносов, не охватывает весь земной шар, а ограничена его кривизной, как будто полоска света упала на школьный глобус и осветила ту его часть, которая была к ней обращена лицом.